Чистосердечно привирая

Глава 10

Улиточный оракул ещё в полседьмого утра предсказал мне чёрный день, и предсказание продолжало сбываться. Виви действительно на меня злилась. Я несколько раз пыталась до неё дозвониться, но всякий раз попадала на автоответчик. Я осыпала себя упрёками: ведь я предполагала, что будильник её подведёт. Бедная Виви. Её подвёл не только будильник, но и лучшая подруга. У которой в голове была только её диета и совершенно посторонний мужчина, случайно набравший в каком-то дурацком тесте триста девяносто семь пунктов.

Тьфу на меня!

День на растительной пище тоже оказался катастрофой. После третьей морковки у меня возникло чувство, что я грызу метловище, а сладкий перец, нарезанный аппетитными полосками, напоминал на вкус ласты. Я выдержала эту пытку только потому, что Карла пасла меня как охотничья собака, и к тому же мне не хотелось давать слабину на глазах у Марианны.

По дороге домой я заскочила в супермаркет. У меня было два списка – один прислала факсом Тони, а другой составила Карла. В первом списке наряду с памперсами, детским кремом и бананами значились вкусные замороженные и готовые блюда и сладости, а во втором были перечислены продукты для супа, который в последующие семь дней будет основным источником моего питания. Но я не заслужила ничего лучшего! Я покаянно сложила в тележку кочан капусты, лук, корень сельдерея и помидоры и бегом проскочила мимо полки с «Шоколадными поцелуями».

Я собиралась написать статью о моей диете, но в ней пока не было ничего комичного, совсем наоборот. В очереди в кассу меня охватило такое чувство голода, что я чуть не вскрыла Тонину семейную упаковку детского шоколада. Но я вовремя вспомнила о каталожных карточках и извлекла из сумки одну из них.

«Акупрессура как глушитель аппетита», прочла я. «Надавить указательным пальцем на точку голода, находящуюся между носом и ртом».

Ну, это вполне может сгодиться для статьи. Во всяком случае, люди, которые таращились на меня, пока я давила на точку голода, вроде бы развлеклись.

Было семь часов вечера, когда я выложила покупки у Тони на кухне. Кухня выглядела так, как будто по ней пронёсся ураган: пол был усыпан игрушками, в мойке громоздилась гора грязной посуды. У Тони был такой вид, словно она сегодня и не причёсывалась, а её улыбка была какой-то вымученной.

Наш обмен приветствиями утонул в общем шуме. Леандер ревел, поскольку был голоден, а Финн с Генриэттой ревели, потому что «Песочный человечек» как раз закончился, и Тони выключила телевизор. Где-то на полу игрушечный будильник выводил «Милый месяц, ты восходишь».

– Хочу что-нибудь смотреть! – ревел Финн, а Генриэтта орала:

– Мама плохая! Мама дура! Мама попа!

– Уаааааааааа! – надрывался Леандер.

Тони уселась с малышом на кухонном столе и расстегнула блузку. По крайней мере, «уааааааааа» прекратилось. Оставались Финн с Генриэттой.

– Ты не должна этого терпеть, – сказала я.

– Ах не должна? – агрессивно спросила Тони. – И что я, по-твоему, должна предпринять?

Я повернулась к детям.

– Пора спать, – строго сказала я. – Вы немедленно отправитесь наверх, почистите зубы и наденете пижамы.

Ничего не произошло, не считая того, что рёв усилился.

Тони иронически вздёрнула бровь.

– Да, и пусть Генриэтта поменяет брату памперс, а он перестелет её кровать. Туда помочился проклятый хомяк, который бесследно исчез сегодня днём. Ну, не совсем бесследно, перед этим он уписал постель.

Я должна была согласиться, что всё не так просто, как кажется на первый взгляд.

– А где Юстус? – спросила я. – Мне кажется, что он по крайней мере вечерами мог бы быть дома и вносить свой вклад в семейную жизнь.

Тони фыркнула.

– Представь себе, мне тоже так кажется. Но Юстус говорит, что для того, чтобы у нас вообще была семейная жизнь, он должен работать сверхурочно.

– Тони, а когда ты поняла, что у вас с Юстусом серьёзно?

– Ну, – ответила Тони, – наверное, когда я забеременела и мне не оставалось ничего другого, как выйти за него замуж.

– Ну, кроме шуток. Ты же знала это ещё до того, да? То есть до того, как ты с ним…

– Ну, вполне возможно, что ещё до этого я стала считать, что он моя половинка, – сказала Тони. – Лунный свет, пара бокалов вина… Но ты знаешь, это чувство довольно быстро рассеивается. Генриэтта! Оставь в покое фикус! Он новый и к тому же стоил кучу денег. – Повернувшись ко мне, она добавила: – По фэнг-шую он якобы должен улучшить энергию в этом помещении, говорит мама. Ну, он долго не продержится, но попытаться стоит.

– Я думаю, домработница быстрее улучшила бы энергию в этом помещении, – сказала я.

– Да, но Юстус не хочет никаких домработниц. Он говорит, что ему неприятна сама мысль о том, что чужие люди будут убирать за ним грязь. – Тони вздохнула. Леандер закончил есть (он кушал очень быстро, это был его способ выживания, который при наличии старших брата и сестры был ему совершенно необходим), и Тони сунула его мне в руки.

– Осторожно, он может срыгнуть или покакать. Утром Финн протолкнул ему в рот дольку мандарина, и она до сих пор не вышла. – Она огляделась. – Ты когда-нибудь видела такой ужасный беспорядок, включая меня?

Я покачала головой.

– Мы сейчас всё это разгребём. Ты отведёшь старших в постель, а я наведу здесь порядок, поглаживая Леандера по животику. Ты уже начала сцеживать молоко?

– Литрами, – ответила Тони. – А мы не можем поменяться? Я приберусь здесь, а ты уложишь детей?

– Не вопрос, – согласилась я. Но дети непременно хотели, чтобы их укладывала «плохая мама-попа». Судя по крикам, доносившимся сверху, мне с уборкой перепала более приятная работа. Я дождалась, что Леандер покакал (мандаринка опять не вышла), уложила его в колыбельку и принялась убирать. Уборка может принести большое удовлетворение, потому что каждое действие приводит к улучшению. Я поставила книжки с картинками на полку, игрушки разложила по коробкам, отскребла грязь с кухонного стола и Финнова стульчика, загрузила и включила посудомоечную машину, выдраила руками четыре грязнющие кастрюли (все со шпинатом), протёрла рабочие поверхности и отмыла плиту. Поскольку сверху всё ещё доносился рёв, а Леандер продолжал что-то лепетать в своей колыбельке, я достала из кладовки пылесос, пропылесосила диван и пол, удалив килограммы раздавленного печенья, и отскребла с потолка окаменевшие остатки жаркого из булгура. Результат был потрясающий, и к тому же выявился замечательный побочный эффект: мой пульсометр показывал сто двадцать два удара в минуту.

Когда я убрала пылесос обратно в кладовку и собралась начать мытьё (большая часть грязи въелась в пол и пылесосу не поддавалась), зазвонил мой мобильник.

– Ну? Как у нас с бегом? – осведомилась Карла.

– Ох, бег… Ну, я ещё к нему не приступила, но мой пульс…

– Ханна! Старая ты Брюква! Никаких отговорок! Ты тут же натянешь кроссовки и побежишь вокруг квартала! Бега вполне достаточно, если твой пульс будет около ста двадцати!

– Но…

– Никаких «но»! – строго оборвала меня Карла. – Ты же не хочешь сегодня тучек в календаре?

Нет, я, конечно, не хотела. Ужас – тучки в календаре – как я это переживу?!

Я вздохнула.

– Уже темно, Карла.

– Ничего страшного, – ответила Карла. – На улицах горят фонари.

– Но мне ещё надо сварить суп…

– Хоп, хоп, хоп, натягивай кроссовки, Брюква! – взбодрила меня Карла. – Подумай о Борисе!

– Извини, – сказала я Тони, которая с поникшей головой и потухшим взглядом спускалась по лестнице. – Прости, мне надо идти. Но мыльная вода ещё тёплая…

– Хорошо, спасибо, – рассеянно ответила Тони. – Возможно, я потом ещё приму ванну. Просто сначала мне надо найти проклятого хомяка. Ты случайно его не видела?

Я покачала головой.

– В кладовке как-то странно пахнет. Может, он там спрятался?

– Нет, – сказала Тони. – Вонь осталась от бутылки с молоком, которая протекла там на рождество. Разлагающийся хомяк пахнет по-другому, можешь мне поверить. Кроме того, он пропал только сегодня. Ах, Ханна, побудь ещё немного! Мне бы так хотелось поговорить со взрослым человеком!

– Прости, не могу, – ответила я. – Мне действительно надо…

– Ладно, – вздохнула Тони и сделала неописуемо печальное лицо. – Вряд ли мы мирно посидим, я снова начну орать, поэтому иди себе спокойно. По крайней мере одной из нас предстоит приятный вечер.

Я была уверена, никакого приятного вечера мне не предстоит, но тем не менее оставила Тони одну. На ступеньках крыльца я чуть не налетела на Юстуса, её мужа. Слава Богу! Теперь Тони не останется в одиночестве.

Юстус обрадованно чмокнул меня в щёку.

– Привет, Ханна, старая ты карьеристка! Мы с тобой вечность не виделись!

– То же говорит Тони и о тебе, – сказала я. Мне полегчает, если я скину Тонины проблемы на него.

– Да, я знаю. Но сейчас в канцелярии дурдом, – ответил Юстус.

– Здесь тоже, – возразила я. – Когда ты в последний раз видел своих детей в бодрствующем состоянии?

Юлиус засмеялся.

– Маленькие сорванцы всё время бодрствуют! Чтобы по утрам я был не совсем разбит, я сплю сейчас в комнате для гостей. Но даже там слышен рёв! Я тебе скажу, с такими маленькими детьми никогда не будешь скучать. Могу только рекомендовать!

– Тебе не кажется, что Тони тоже охотно выспалась бы ночью?

– Разумеется, охотно бы! Но в настоящий момент об этом нечего и думать.

– Разве что ты будешь вставать вместо неё, – сказала я. Чёрт побери.

– Я бы это делал, но я же не могу кормить. И в отличие от Тони мне надо быть в форме на следующий день. Я ведь зарабатываю нам на жизнь, а на троих детей надо довольно много. Прежде всего потому, что когда-нибудь они вырастут, и им понадобится приличное образование.

– Да, – сказала я. – Знаешь, я спрашиваю себя, так ли уж Тони с тобой повезло. Возможно, она себя тоже об этом спрашивает.

– Сомневаюсь, – откликнулся Юстус. – Честно говоря, я не думаю, что она вообще о чём-нибудь себя спрашивает. Она постоянно жалуется, что ей не с кем поговорить, а когда заводишь с ней разговор о мировой политике, например, о Шароне, она начинает интересоваться, где это находится.

– Это лучше, чем если бы она спросила, в каком фильме он играет. – Мой мобильник пискнул. Карла прислала смску: «Хоп, хоп, хоп, старая Брюква, прыгай в кроссовки!»

Мне надо было идти.

– Поищи хомячка, – сказала я Юстусу и пошла к машине. С переднего сиденья мне улыбался ящик с капустой, луком, сельдереем и помидорами.

Да, жизнь была прекрасна, а вечер только начинался.

Дома за кухонным столом сидели Хелена, Филипп и мама. На столе лежали карты Таро. Мама страстно обожала Таро – она была уверена, что является настоящим медиумом.

– Как здорово, что вы учите! – сказала я, выставляя ящик с овощами на рабочий стол. – Когда тебе сдавать работу о сомнительных техниках предсказания будущего, Филипп?

– Тс-с-с, – зашикала мама. – Мне надо сконцентрироваться. – Затем она поведала о Тройке Мечей в прошлом, которые указывали на Хеленино тяжёлое детство, и о Верховном Жреце, символизировавшем её родителей и их духовную блокаду.

– Твоя мать ну вообще, эй, – восхищённо прошептала Хелена. Тяжёлое детство, надо же. Наверно, хеленины родители настаивали, чтобы она регулярно мылась.

– Ты принесла что-нибудь поесть, Ханниляйн? –спросил Филипп.

– А как же, – ответила я. – Вкусную капусту, полезный лук, лакомый сельдерей…. Я сделаю из этого замечательный супчик, совершенно без соли. Ты сможешь тоже отведать.

Филипп вздохнул.

– Ты была более милой, пока не увлеклась бредовой идеей похудеть.

– Ты находишь идею бредовой? – во мне проклюнулся зародыш надежды.

– Правда! Ты мне нравишься такой, какая ты есть, – подчеркнул Филипп. – Толстая молодчина! У меня уже есть две худые хаотичные сестры, зачем мне ещё третья.

До этого момента я периодически играла с мыслью не бегать сегодня вечером, но после этих слов я молча рванула к своим кроссовкам.

Толстая молодчина! Толстая молодчина! В ритме этого ужаснейшего из всех оскорблений я побежала к воротам.

Мне пересекла дорогу улитка, на спине которой было написано «heart». Я посмотрела на пульсометр: моё «heart» стучало с частотой сто шестьдесят семь ударов в минуту, пульсометр заходился в писке. Так не пойдёт. Я остановилась у фонаря, до которого добежала утром.

«Не меньше получаса упражнений на сжигание жира», – строго приказала мне Карла, а я была в движении всего лишь две минуты – если учесть время, затраченное на надевание кроссовок. То есть мне ни в коем случае нельзя было поворачивать назад.

Пыхтя, я подождала, пока пульс не упадёт до ста двадцати, а потом опять побежала, на этот раз не быстрее виноградной улитки. В этом темпе я порысила по тёмной улице, затем свернула на другую, вдыхая и выдыхая так размеренно, как только могла. Это сработало: пульс оставался ровным и не превышал ста двадцати пяти ударов в минуту.

Это был первый успех дня. Я буквально почувствовала, как в моём теле запускается процесс сжигания жира, и очень надеялась, что он начнётся с бёдер.

У густой изгороди я повернула, причём в том же улиточном темпе, и слава богу, потому что, беги я побыстрее, я столкнулась бы с другим ночным бегуном и его собакой, внезапно вышедшими из дома.

Собака была золотистый ретривер.

Бегун был Бирнбаум.

– Неужели Йоханна? – воскликнул он. – Какое забавное совпадение!

– Дддаааа, – едва переводя дыхание, ответила я. Действительно совпадение, но вот забавное ли? Нет, при всём желании я не видела в этом ничего забавного. Пульсометр заходился в бибиканье, хотя я застыла столбом.

– Вы живёте где-то неподалёку? – осведомился Бирнбаум.

– Да, – ответила я. – А вы?

Бирнбаум показал на дом у себя за спиной.

– Моя квартира на третьем этаже. Но не отвлекайтесь из-за нас от бега. Мы с Якобом на короткое время составим вам компанию, если вы не возражаете. Мы бегаем каждый вечер.

Я очень даже возражала, и пульсометр тоже. Когда я наконец стронулась с места, он всё ещё верещал как сумасшедший,. Но мне пришлось вольно или невольно приноравливать свой ритм к Бирнбаумову темпу. Он мчался как бегун на восемьсотметровой дистанции в финальном спурте. Для его пса этого было недостаточно – он буквально рвался с поводка.

– Подожди до парка, Якоб, – сказал ему Бирнбаум. – Вы ведь тоже побежите в парк, Йоханна?

– Дддаааа, нет, я там была уууужжжжжееее, – выдохнула я так отчётливо, как только могла. – Ййййааа уже бегу дддддомоооооооой.

– Жаль, – сказал Бирнбаум. – Я не отказался бы от компании. Якоб не очень разговорчив, особенно по вечерам. Что это такое?

Это был пульсометр. Он переживал своего рода электронный коллапс. Я в отчаянии озиралась в поисках улицы, на которую могла бы свернуть и спокойно там умереть.

Бирнбаум, очевидно, был очень хорошо натренирован. Он мог одновременно бежать и при этом безо всяких усилий болтать.

– Я немного беспокоюсь о настроении в редакции. Сегодня Анне Клостерман пожаловалась, что я вас всех называю по имени, в то время как ко мне вы должны обращаться «господин Бирнбаум». Я сказал ей, что это недоразумение и что она спокойно может обращаться ко мне по имени, но она совсем рассвирепела. Она настаивала, что я непременно должен называть её «фрау Клостерманн». Как, собственно, вы и другие ко мне обращаетесь, Йоханна?

– Хееееееее… – прохрипела я. Глаза мне застилала красная пелена. Если бы я могла говорить, я охотно объяснила бы Бирнбауму, что, обходя острые углы, я вообще никак к нему не обращаюсь. А когда я о нём говорю, то называю его попросту Бирнбаум. Без «господин». И это наилучший для него вариант, причём с большим отрывом. Лерой называет его «мутант», для Марианны он – «мерзкая верховная задница», тоже без «господин», а Карла попеременно именует его то бичом человечества, то тошнотворным тошниловом.

– Я думаю, что в редакции журнала можно обращаться друг к другу не так формально, как в правлении какого-нибудь банка? Как вы полагаете? – спросил Бирнбаум.

Да, как я полагаю? Это было трудно объяснить словами, но перед моими глазами одна за другой стали возникать картины моей жизни.

Ах, наконец поворот на другую улицу!

– Ну вот! – прохрипела я и добавила из последних сил: – Мне сюда! Приятного бега! И до завтра!

– Да, конечно! – откликнулся Бирнбаум несколько уныло. – Доброй ночи, Йоханна. – К моему большому облегчению, они с собакой потрусили дальше. Я упала животом на перегородку между мусорными контейнерами и минут пять кряхтела, пока у меня перед глазами не исчезла красная пелена. Потом я кратчайшим путём поплелась домой. На всём обратном пути мой пульс находился в жиросжигательном интервале, хотя я скорее ползла, чем шла.

Дома в ванной я посмотрела в зеркало на своё красное как рак лицо и прокляла судьбу. Вопреки Карлиным правилам я нарисовала себе в календарь четыре тучки: одну за то, что я забыла разбудить бедную Вики, другую за то, что оставила Тони в ужасном хаосе одну, третью за то, что опозорилась перед Бирнбаумом во время бега, а четвёртую за то, что при всех этих неприятностях я не съела ничего вкусненького.

Я положила календарь на свой ночной столик рядом с коробкой мятного шоколада.

Мятный шоколад! Я купила его пару недель назад и положила на всякий случай на стол. Если мне вдруг захочется шоколада.

Сейчас был как раз такой случай.