Чистые сердцем

Восемь

Саймон прошел уже полпути вниз по крутой тропинке к расщелине, когда небо, которое все это время затягивалось тучами у него над головой, будто бы разверзлось и обрушило на землю целый океан дождя. Он проклял себя за то, что решил продолжать идти, несмотря на испортившуюся погоду, а не сразу вернулся к своей машине, так что теперь вынужден был цепляться за колючие кустарники вдоль дороги, пока со всех сторон вокруг него текла вода, увлекая за собой в овраг мусор и мелкие камушки. Он уже начал промокать, а его ботинки были полны воды. Воздух был влажным, а ветер закручивался в маленькое торнадо над его головой. Все это должно было быстро закончиться, но он знал, что сейчас опасно продолжать спускаться в расщелину и почти невозможно забраться обратно на равнину наверху.

В конце концов он согнулся, вцепившись в корни какого-то крепкого маленького кустика, и стал ждать, пока мир вокруг не закончит разваливаться на части.

Однажды, пару лет назад, он с двумя коллегами преследовал здесь человека, только не в грозу, а в снежную бурю. Саймон до сих пор помнил страх, который охватил его, когда он увидел, как преступник соскользнул с каменистого края и начал ползти вниз по крутому откосу расщелины. Он был под кокаином, смешанным с крэком, вооружен ножом мясника, а машина, которую он угнал, лежала у подножия перевернутая и вся в огне. Он должен был принять решение, будут ли они спускаться в расщелину вслед за ним.

Он содрогнулся, вспомнив об этом. Все же работа в полиции все еще возбуждала его; он по-прежнему любил погони больше всего на свете, и единственное, о чем он сожалел в связи с назначением на пост старшего инспектора, что он больше не будет в самой гуще событий, как раньше.

Он оказался прав. Теперь он проводил больше времени за рабочим столом, чем ему хотелось бы. Но как выйти из этой ситуации, было непонятно. Отказаться от повышения? Но что за карьера была бы у него потом? Его бы так и оставили обычным детективом до самой пенсии, отметив у него отсутствие амбиций и сделав из этого соответствующие выводы.

Дождь просочился в его холщовую сумку. Он перенес свой вес на другую ногу и чуть не поскользнулся, потеряв на секунду равновесие. Лучше все-таки наверх, чем вниз.

Он прошел пятьдесят ярдов или около того, согнувшись под хлещущим дождем, через бескрайние пустоши, когда рядом с ним притормозил возникший из ниоткуда мотоцикл.

Саймон не слышал, что кричал ему мотоциклист из-под своего опущенного шлема, но понял его жесты, сел у него за спиной и подтянул ноги к себе, когда вокруг них из-под колес забил фонтан грязи.

Десять минут спустя они уже были в относительной безопасности стоянки. Владелец мотоцикла поднял стекло шлема и, снова перекрикивая рев мотора, ответил на благодарность Саймона:

– Без проблем.

Он развернулся, разбрызгивая грязь и раскидывая мелкие камешки, и поехал вниз по серпантину. Саймон последовал за ним сквозь грозу, направившись в загородный дом Дирбонов в Мисторпе. Это был тот редкий случай, когда ему хотелось убежать от тишины и пустоты собственного дома.

На полпути к Кэт на его телефон пришло сообщение.

«Мама здесь. Хочет поговорить про Марту. Приедешь на обед?»

Саймон остановил машину у обочины.

– Это я. Я в Хассле. Я уже в любом случае ехал к вам.

– Ты же не попал в грозу, пока гулял в холмах?

– Попал и промок до нитки. Мне придется одолжить какую-нибудь одежду у Криса. Я чуть не упал в расщелину.

– Саймон, ты хочешь, чтобы у меня начались схватки?

– Извини, извини… Слушай, ты можешь говорить? Что там с мамой?

– Да, она наверху, читает Ханне. Приехала сюда прямо из больницы. Она хочет поговорить со всеми нами… Ну, со мной и Крисом, и еще она спросила, не могу ли я вызвать и тебя.

– Папа?

– Не уверена.

– Что случилось?

– Ничего. Я думаю, в этом и проблема.

– С ней все нормально?

– С кем, с мамой? Ну, немножко напряжена.

– Ладно… Еще что-то, о чем я должен знать?

– Сегодня жареная курица.

– Уже еду.

Он любил их загородный дом. Ему нравилось в нем все, как внутри, так и снаружи. Нравилось, как он уютно пристроился – длинный, приземистый, сложенный из серого камня – среди конюшен. Нравилось, как два толстых пони вытягивают свои склоненные головы через забор, когда он проходит мимо, нравилось, как бегают курицы. Нравился сад, который никогда не выглядел ухоженным или особо нарядным, но все же был гораздо уютнее, чем мамины призовые дизайнерские пол-акра. Ему нравился милый беспорядок крыльца, заваленного бутылочками от молока и резиновыми сапогами, нравились теплота и возня его племянника и племянницы и кот, лежащий на старом диване рядом с плитой, нравились шутки и озабоченные медицинские разговоры, которые вели его сестра и зять. Любил то счастье, которое излучало это место, запахи, и шумы, и любовь, сопровождающие семейную жизнь.

Он остановился рядом с машиной своей матери. Дождь утих. Саймон постоял минуту, глядя на свет, струящийся из окон загородного дома. Откуда-то изнутри он услышал, как дети визжат от смеха.

Что, в этом была вся проблема? Он возвращался к этому вопросу уже тысячный раз со смерти Фреи. Это могла бы быть она – в таком же доме, как этот, ждать его; это могли бы быть его дети…

Он поморщился от боли. А между тем он даже не всегда мог вспомнить, как она выглядела. Они поужинали вместе. Потом они выпили у него в квартире. Это было…

Что, конкретно? Конкретно – ничего.

Легко сожалеть ни о чем.

Он прошелся по гравию и открыл дверь на крыльце. Из-за нее пахнуло жареной курицей.

– Привет.

Его сестра Кэт, с округлившимся от беременности лицом и огромным животом, вышла из кухни, чтобы встретить его. Внезапно Саймон подумал, что именно из-за этого ничего не было. Фрея не была Кэт. Никто не был Кэт. Никто никогда не сможет быть Кэт.

– Дядя Саймон, дядя Саймон, у меня есть хомяк, его зовут Рон Уизли, пойдем посмотрим!

Он решил остаться на ночь. Так что сейчас он переоделся в спортивный костюм своего зятя. Он сидел за кухонным столом рядом со своей матерью, перед ними стояли остатки яблочно-черничного пирога и вторая бутылка вина. Крис, прислонившись к столешнице, наблюдал, как процеживается кофе.

– Я хотела, чтобы вы все собрались здесь, – сказала Мэриэл Серрэйлер. Она сидела очень прямо, совершенно неподвижно. «Немножко напряжена» – так выразилась Кэт. Но напряжение было в его матери всегда, сколько Саймон ее помнил, – улыбчивое, фарфоровое, причесанное напряжение.

– А что насчет папы?

– Я уже сказала тебе, он у масонов.

– Он должен быть здесь, у него есть право высказать… Все, что он хочет.

Крис Дирбон подал кофе на стол.

– Давайте поговорим об этом сейчас, – он быстрым жестом положил руку Кэт на плечо. – Все равно я более или менее знаю, что думает Ричард. Я говорил с ним в больнице.

Кэт повернулась и взглянула на него.

– Что? Ты мне об этом не говорил.

– Я знаю.

Один его голос успокоил и смягчил Кэт – Саймон это видел. Его сестре повезло. Это был счастливый брак.

– Значит, он говорил с тобой, хотя не говорил со мной, – сказала Мэриэл Серрэйлер тихо.

– Ну, конечно. Это проще, разве нет? Вы это знаете. Я заинтересованное лицо, но я не сын Ричарда и я врач. Не беспокойтесь об этом.

Мэриэл остановила на нем взгляд.

– Я не беспокоюсь, – сказала она. – Это для меня пройденный этап.

Саймон не мог ничего сказать. Он сидел за одним столом с группой специалистов-врачей. Они смотрели на это с другой точки зрения, даже несмотря на то, что человек, которого они обсуждали, был для них дочерью, сестрой, свояченицей. Их отстраненность была ему недоступна.

– Она, вероятно, умрет, – сказала Мэриэл, и в этот момент ее голос изменился, это был голос старшего медицинского консультанта, бесстрастный твердый тон сочувствующего, но незаинтересованного практикующего врача. – Она очень ослаблена этой болезнью, и речь не только о ее легких, которые просто не могут побороть пневмонию, вся ее иммунная система изношена, ее сердечные показатели плохие. Но мы думали, что она умрет еще сорок восемь часов назад… и раньше… Но этого не происходит. Настало время обсудить ее лечение.

– Кажется, они знают, что делают, – сказал Саймон. Но он понимал, что его слова не подходят; не об этом, вероятно, шла речь.

– Конечно. Вопрос в том… Сколько времени ей нужно, чтобы умереть? День? Неделя? Чем дольше они вливают в нее антибиотики, а также растворы и сальбутамол, тем дольше это будет тянуться.

– Ты хочешь, чтобы они приостановили лечение? – Кэт протянула руку и налила себе воды из графина. Ее голос был таким же усталым, как и ее вид. – Я не видела ее на этой неделе, так что мне тяжело высказывать мнение. Ты видел, Крис.

– Сложно сказать.

– Нет, – сказала Мэриэл Серрэйлер, – не сложно. На самом деле все довольно просто. Качество ее жизни было сомнительным и раньше, и в будущем его улучшения ожидать не приходится.

– Вы не можете об этом судить. Как вы вообще можете об этом судить, откуда вы знаете? – Саймон сжал кулаки, заставляя себя говорить спокойно.

– Ты не доктор.

– Какое здесь это вообще имеет значение?!

– Сай…

– У тебя нет профессионального опыта, который позволил бы тебе оценивать ее состояние.

– Нет, у меня есть только человеческий.

– И разве он не говорит тебе, что качество ее жизни на нуле? Это совершенно очевидно.

– Нет, не очевидно. Мы не знаем, что творится у нее в голове, мы не знаем, что она чувствует, что думает.

– Она не думает ничего. У нее нет способности разумно мыслить.

– Но так же не может быть.

– Почему?

Кэт разразилась слезами.

– Хватит, – сказала она. – Я не хочу это слушать, не хочу, чтобы подобного рода разговоры звучали у меня дома.

Крис поднялся и подошел к ней.

– Очевидно, в данный момент никто не способен вести рациональную дискуссию по этому поводу, – сказала Мэриэл Серрэйлер. Она встала, спокойно отнесла свою кофейную чашку к посудомоечной машине и загрузила ее туда. – С моей стороны было неразумно ожидать этого. Прошу прощения.

– Что ты собираешься делать?

Мэриэл посмотрела на своего сына.

– Я поеду домой.

– У тебя нет никакого права принимать решения касательно Марты, ты знаешь это.

– Я прекрасно знаю, какие у меня есть права, Саймон.

– Ради всего святого! – Кэт вцепилась в руку Криса, слезы текли у нее по лицу.

– Тебе пора в кровать, дорогая, – сказала ее мать.

– Не говори со мной так, я не маленький ребенок.

Мэриэл наклонилась и поцеловала Кэт в макушку.

– Нет, ты беременна. Я поговорю с тобой завтра.

Телефон зазвонил в ту секунду, когда она уже взялась за свою сумку. Крис жестом попросил взять трубку Саймона, который сидел ближе всех.

– Кто это?

– Саймон.

– Да. Твоя мать там? – Ричард Серрэйлер был как всегда краток.

– Она как раз собирается домой. Ты хочешь поговорить с ней?

– Скажи ей, Китс только что звонил из больницы Бевхэма.

– По поводу Марты? – Саймон сразу почувствовал молчаливое напряжение, повисшее в комнате за его спиной.

– Да. Она пришла в себя. Она в сознании. Я еду туда прямо сейчас.

– Я скажу им.

Саймон положил трубку и обернулся. Ему хотелось смеяться. Танцевать. Ликовать всем назло.

Он посмотрел в лицо своей сестры – залитое слезами, опухшее, с огромными глазами.

– Очевидно, Марте гораздо лучше, – мягко сказал он.

Когда он снова вошел в палату сорок минут спустя, он был один. Его мать сказала, что больше не может видеть больницу, а у Кэт просто не было сил.

– Тебе не нужно ехать туда, – сказала Мэриэл Серрэйлер. – Никому из нас не нужно. Твой отец сейчас там.

– Я хочу увидеть ее.

Он рассчитывал, что его отец уже уехал. Он не хотел столкнуться с ним у постели Марты, но когда он зашел в палату, Ричард Серрэйлер был там, сидел на стуле рядом с кроватью и читал Марте ее карту.

– Твоя мать не поехала?

Никаких приветствий – заметил Саймон. С тем же успехом он мог бы быть невидимым.

– Она приедет завтра утром.

Он опустил взгляд на свою сестру. Цвет ее лица улучшился, щеки приобрели бледный оттенок розового.

– Что случилось?

Его отец отдал ему карту.

– У нее, как выразился Девере, здоровье, как у быка. Новый антибиотик сработал, она начала выкарабкиваться… Открыла глаза час назад. Показатели обнадеживают.

– Я полагаю, ее еще может отбросить назад?

– Может. Но маловероятно. Пережив кризис, она по большому счету вернула себя к жизни.

Саймон хотел дотронуться до руки своей сестры, поцеловать ее в щеку, сделать так, чтобы она снова открыла глаза, но в присутствии своего отца он не мог. Он просто стоял рядом, опустив глаза.

– Я рад, – сказал он.

– Почему?

– Как ты можешь спрашивать? Она моя сестра. Я люблю ее. Я не хочу, чтобы она умерла.

– Твоя мать думает, что ее уровень жизни равен нулю.

– Я не согласен.

– Тогда мы снимаем шляпу перед твоими невероятными медицинскими познаниями.

– Это инстинкт.

– Полицейская работа основывается на инстинктах, не на фактах?

Саймон Серрэйлер был человеком, который никогда не был жесток по отношению к кому-либо в своей жизни, хотя никогда не стеснялся проявлять определенный уровень агрессии на работе, но сейчас он испытал такой прилив злости на своего отца, что сжал кулаки. В моменты, подобные этому, он ясно осознал, как ярость и ненависть могут у некоторых людей перерастать в жестокость. Разница между ним и ими, как он прекрасно понимал, держалась на тонкой, но невероятно прочной грани самоконтроля.

– Когда она достаточно оправится, чтобы вернуться в «Айви Лодж»? – спросил он спокойно.

Ричард Серрэйлер поднялся.

– Через пару дней. Им нужно будет подготовить ей постель.

Саймон стоял в полуметре от него. Его отец был стройным, привлекательным мужчиной, которому можно было дать шестьдесят, а не семьдесят один.

– Что ты к ней испытываешь? – спросил его Саймон, глядя на Марту. Он чувствовал внутреннее напряжение, как будто сейчас ему придется отбиваться от нападок уже за то, что у него вообще хватило духу задать этот вопрос. Но его отец взглянул на него без злости.

– Я ее отец. Я любил ее с того дня, как она родилась. Я не переставал любить ее из-за того, что всегда жалел об этом дне. Кто бы смог? А ты?

– Все, о чем ты говоришь, – сказал Саймон, – только, может быть, без сожалений.

– Тебе легко.

– Легче.

– Если ты когда-нибудь станешь родителем, чего, я полагаю, не случится, ты поймешь. Ты идешь к своей машине?

Они пошли вместе по тихим коридорам. Что имел в виду его отец, что стояло за неожиданным замечанием, которое он сделал, как он оценивал его самого – на эти вопросы Саймон не готов был сейчас ответить. Он прогнал из головы все мысли, так что там остался просто белый лист, и с трудом ворочал ноги, когда они выходили из больницы к автостоянке. Подойдя к машине своего отца, Саймон открыл для него дверь, подождал, пока он усядется и застегнет ремень, пожелал ему спокойной ночи и закрыл дверь.

Две минуты спустя он уже был на пути в Лаффертон, задних огней «БМВ» его отца почти не было видно вдали.

Он хотел вернуться в загородный дом; ему нужно было поговорить с Кэт, но она уже давно легла спать, пытаясь, насколько это возможно, отдохнуть в эти последние дни своей беременности. Он чувствовал себя отделенным от нее – от всех них; это чувство пройдет, когда родится ребенок, да и в любом случае оно было скорее иллюзорно и существовало только для него. Это случалось и раньше – когда Кэт выходила замуж за Криса и когда у нее появились Сэм и Ханна.

Он свернул в район собора. Широкая улица с полосками травы по обеим сторонам, собор, возвышающийся у него над головой, изящные здания – бледные в свете фонарей, которые горят мягче и как будто серебристее, чем яркие лампочки на столбах у больницы или на главной дороге, длинные тени, отбрасываемые деревьями… Он часто думал, что ночью все это выглядит как-то искусственно, как декорация: слишком пустынно, слишком чисто, слишком убористо.

Но сейчас пейзаж подходил к его настроению. Завтра он уже не будет на все это смотреть. Он знал, когда одиночество становилось для него опасно. Ему было необходимо вернуться к работе. Но если подобное происходило с ним за день или два до конца его официального отпуска, то все было под контролем.