Чистые сердцем

Одиннадцать

В последний момент Саймон Серрэйлер развернул машину и поехал прочь из Лаффертона, преодолев около мили по объездной дороге и направившись за город. Прежде чем вернуться в участок, он сходит навестить Марту, которая снова была в своем доме призрения. Как только он вернется к активной деятельности, у него может не появиться такой возможности еще много дней, и он знал, что, даже если Марта не особо замечает его присутствие, ее сиделки точно замечают и ценят это. Слишком многих пациентов по большому счету бросили их семьи, никогда не навещали и даже не присылали открытки на Рождество и день рождения. Он слышал, что персонал говорит об этом довольно часто. Он знал, кто именно был забыт. Старый Деннис Трутон, чья жизнь началась с церебрального паралича, а заканчивалась болезнью Паркинсона. Мисс Фалконер, огромная, медлительная, с абсолютно пустыми глазами, мозгом младенца и телом дородной женщины средних лет. Стивен, который постоянно дергался и бился в конвульсиях и у которого два или три раза в неделю случались смертельно опасные приступы: ему было семнадцать, и его родители не видели его с младенчества. Саймон время от времени ретранслировал свое негодование по поводу них Кэт, но она, со своей профессиональной отстраненностью, хоть и всегда соглашалась с ним, но всегда обозначала и другую точку зрения.

Утренний трафик начал рассасываться, уже когда он сворачивал на объездную дорогу, а когда он съехал с нее и направился в сторону Харнфилда, он встретил всего несколько машин. Поля были пустыми, деревья все еще голыми. Он миновал две деревни, которые давно были заброшены и выполняли роль «спальных районов» Бевхэма и Лаффертона. Ни в той, ни в другой не было магазина или школы, в одной был паб. Совсем мало людей сейчас работали на земле или непосредственно в деревне. Харнфилд был гораздо больше, тут была и начальная, и средняя общеобразовательная школы, и даже вкрапления новой застройки. Еще здесь был бизнес-парк. Тут обитали люди. Харнфилд был не особо привлекательным местом, но тут существовало свое сообщество и своя жизнь.

Саймон свернул налево, на узкую дорогу, которая вела к «Айви Лодж».

– Я не знала, вернут ли нам ее обратно, – Ширли, нынешняя сиделка Марты, прошла вперед, провожая его по выкрашенному в жизнерадостные цвета коридору. – Она была совсем плоха.

– Я знаю. Меня вызвали из Италии.

– Но она каждый раз оправляется, мы уже должны были к этому привыкнуть. Она такая сильная, – Ширли остановилась перед открытой дверью в комнату Марты. – Что бы кто ни говорил, она, видимо, получает от жизни достаточно, чтобы двигаться дальше, понимаете?

Саймон улыбнулся. Ему нравилась Ширли с ее мягким прищуром и небольшой щелью между передними зубами. Одна или две другие сиделки производили такое впечатление, как будто всегда ждут не дождутся конца смены, и выполняли только необходимый минимум, чтобы содержать его сестру в чистоте, комфорте и сытости. Ширли говорила с ней и рассуждала о ней как о человеке, которого она знает и любит, даже несмотря на то, что иногда от нее устает. Саймон знал, что это редкость, и был ей благодарен.

Комната Марты была светлой, с ярко-желтыми стенами и белой мебелью – это была комната для ребенка; у Саймона каждый раз поднималось настроение, когда он сюда приходил.

Его сестру посадили в кровати. Ее волосы только что причесали и убрали назад, и на ее щеках снова был румянец, а в глазах – сияние. Она сидела, глядя сквозь свет, льющийся в окна, и наблюдая, как ветерок колышет легкие желто-зеленые занавески.

– Здравствуй, дорогая. Ты выглядишь гораздо лучше!

Он вошел и взял ее за руку. Она была мягкой, кожа была как шелк; даже ее кости казались мягкими, потому что ее рука лежала в его ладони совсем безвольно. – Я сразу приехал, когда мне сказали, что тебя вернули из больницы, и могу поспорить, ты рада. Все эти трубки и приборы не давали мне как следует на тебя посмотреть.

Ширли подоткнула простынку в изножье кровати Марты и закрыла дверь шкафа.

– Увидимся позже, милая, – сказала она Марте, помахала рукой и вышла.

В комнате было очень спокойно. Марта была спокойной. Она так и будет лежать здесь вот так, пока кто-нибудь не придет, чтобы перевернуть ее или чтобы помыть ее, сменить ей белье, провести с ней сеанс физиотерапии, пересадить на стул, накормить ее, поднести для нее чашку с питьем; она была зависима, словно дитя, и не способна делать даже самые простые вещи – для себя или для других.

От нее пахло мылом и свежими простынями. Ничем другим она никогда не пахла, в ее комнате никогда не было грязно или затхло. В этом смысле за ней ухаживали безупречно.

Но он постоянно спрашивал себя, было бы для нее все иначе, если бы она точно так же сидела дома, наблюдая, как члены ее семьи приходят и уходят, реагируя на бесконечные стимулы – то, как разные другие люди говорят, работают, чем-то занимаются рядом с ней, как появляются дети, дети Кэт, их друзья, животные у нее на коленях. У нее никогда не было нормальной жизни. Ему хотелось бы дать ее ей.

Марта издала слабое бормотание, наполовину стон, наполовину вздох, наполовину смех… сказать наверняка было невозможно. Ее рука двинулась.

– Что такое? Ты что-то увидела?

Опять этот слабый звук. Он посмотрел на ее лицо. На нем не отображалось решительно ничего, но он знал, что она пытается с ним коммуницировать.

Он дал ей попить из пластикового стакана, предусмотрительно выставленного на стол, она сделала глоток, но он точно не знал, было ли это то, чего она хотела.

– Маленькая Марта, – сказал он, – я так рад, что тебе лучше.

Он остался еще на двадцать минут, держал ее за руку, рассказывал о белочке, которую он увидел на елке за стоянкой. Он знал, что для нее все это не несет никакого смысла, но все-таки был уверен, что ей нравится слушать звук его голоса.

Когда он уходил, ее глаза начали закрываться. Она была как ребенок, убаюканный нежно шелестящими светлыми занавесками.

В коридоре он встретил Ширли.

– Кажется, она в порядке, – сказал он. – Она сейчас спит.

– Тогда ей недолго осталось наслаждаться сном, мы собираемся застилать ей кровать, а потом у нее запланирован массаж груди, чтобы снова не началась пневмония. Спасибо, что пришли. Полагаю, доктор Серрэйлер чуть позже тоже появится.

Белка неслась вверх по длинному стволу огромной сосны, когда он подходил к своей машине, но остановилась на полпути и взглянула на него сверху вниз своими маленькими беспокойными глазками.

Старший инспектор Серрэйлер свернул с подъездной дорожки и направился в полицейский участок Лаффертона на работу. Если разлука укрепляет чувства, то и смерть тоже. Ему не нужно было сворачивать на боковые улочки Старого города, чтобы добраться до участка, хотя по ним и можно было объехать несколько долгих светофоров, но когда он сворачивал к ним, он знал, что просто хочет проехаться по улице, на которой жила Фрея Грэффхам.

Он не был влюблен в нее – по крайней мере, когда она была жива, – но он находил ее привлекательной, она его интриговала, и он получал удовольствие от ее общества. Ее чувства к нему стали очевидны в тот вечер, когда они пошли на незапланированный ужин в его любимый итальянский ресторан, но не из того, что она говорила – для этого она была слишком осторожна, – а из того, как она смотрела на него.

Но это ни к чему не привело. Фрея Грэффхам была убита. В своем собственном доме. В доме, к которому Саймон сейчас приближался. Это был маленький городской домик в викторианском стиле, стоящий в ряду таких же домов на одной из двенадцати улиц, которые из-за своей близости с собором были прозваны Апостолами. Он не успел побывать внутри до того, как Фрею убили. У него не было о нем никаких других воспоминаний, кроме самых жутких. Входная дверь была покрашена. Раньше она была алой. Теперь – приятного голубого цвета. На окнах висели наполовину опущенные шторы. Калитки не было. Саймон остановился на другой стороне дороги. На улице никого не было. Он не понимал, что он здесь делает. Но когда он уезжал, все у него внутри как будто налилось свинцом, и весь оставшийся день был отравлен.

– Доброе утро, сержант.

Детектив Натан Коутс оглянулся через плечо и застыл вместе с двумя бумажными стаканчиками с кофе, поставленными один на другой, когда старший инспектор прошел мимо него и стал подниматься вверх по лестнице.

– Босс? Мы ждали вас только завтра.

– Планы изменились.

Дверь закачалась у Серрэйлера за спиной.

Натан аккуратно поправил стаканчики. Он улыбался. Он улыбался в девяти случаях из десяти, когда старший инспектор или кто-нибудь еще называл его «сержант». Прошло уже шесть месяцев с того момента, когда он перестал быть исполняющим обязанности и официально стал сержантом, но он до сих пор не мог привыкнуть к этому и постоянно боялся, что его дразнят. Он и рад был получить эту работу, и не рад, потому что для него это значило занять место Фреи Грэффхам.

Но старший инспектор знал, на какие именно кнопки надо нажимать.

– Ты перешел к нам с другой стороны баррикад, Натан. Ты мог бы легко пойти по пути, который выбрала половина твоих одноклассников, и сколько лет ты бы уже сейчас просидел в одной из замечательных тюрем Ее Величества, мм? Ты выбрал другую дорогу, и не говори мне, что это было легко. Что, уважают они тебя теперь? Сомневаюсь. В районе Дульчи вообще не особо любят копов, особенно если они – из своих. Сейчас ты воплощаешь в себе все, против чего должен был ополчиться, и именно такие полицейские нам и нужны. Хранители правопорядка должны быть зеркалом того общества, порядок в котором они поддерживают, а так почти никогда не бывает, и именно поэтому ты обязан остаться и двигаться вверх по карьерной лестнице. Ты молод, ты умен, ты работаешь как проклятый, и детектив Грэффхам была очень высокого о тебе мнения. Что, как ты думаешь, она бы сказала, если бы ты струхнул в последний момент?

– Это удар ниже пояса, босс.

– Иногда нужно бить и туда. Ну же, Натан, нужно принять очевидное. Это было тяжело для тебя. Это было тяжело для всех нас. Это была одна из самых страшных вещей, которые вообще могут случиться. Я никогда не думал, что мы обнаружим серийного убийцу в местечке типа Лаффертона… Наркотики, драки, изнасилования, грабежи, воровство, да что угодно – этого сколько хочешь, даже в таком милом маленьком респектабельном английском городке с собором. Но многочисленные убийства? Можно пережить стрельбу… неудачный рейд… панику… смерть полицейского. С этим мы бы справились, но не с убийством Фреи. И ты был там первым, тебе было паршивее всех, и ты винишь себя, не думай, что я не в курсе этого. Ты не должен, но все равно винишь и, видимо, никогда не перестанешь. Но ничто из этого не является причиной, по которой тебе нужно увольняться. Скорее это причины для того, чтобы остаться. Ты меня слышишь?

Натан слышал, хотя ему и понадобилось еще несколько недель, чтобы признать это. Они с Эммой тихо поженились в часовне у собора – старший инспектор был его шафером, – и только потом он все-таки смог убедить себя остаться в органах. Это было задолго до того, как он принял предложение о повышении до сержанта. Но теперь он был сержантом, и волнение от этого, гордость, чувство достигнутого результата просыпались вместе с ним каждое утро. Серрэйлер был абсолютно прав. Никто из его окружения даже не думал идти в уголовный розыск Лаффертона, не говоря уже о том, чтобы дослужиться до сержанта. И он не для того начинал двигаться вверх, чтобы на этом останавливаться.

Он толкнул плечом вращающуюся дверь и направился дальше, в офис уголовного розыска, но когда он проходил мимо кабинета старшего инспектора, тот его окликнул. Его дверь была открыта.

– Это для меня? – Серрэйлер протянул к нему руку.

– Разумеется.

– Спасибо.

Он взял бумажный стаканчик с капучино, который Натан купил не в автомате в коридоре за углом, а в новенькой кофейне на соседней улице. Ее держала семейная пара с Кипра, и приносила прибыль она в основном благодаря полицейским.

– Констеблю Деллу придется купить себе свой.

Старший инспектор снова уселся на стул. «Это просто нелепо, – думал про себя Натан, – он выглядит младше, чем я, как раз на тот возраст, когда нужно выпускаться по ускоренной программе и начинать головокружительную карьеру, а не быть уже на самом верху». Белоснежные и более растрепанные, чем обычно, волосы Серрэйлера сияли в солнечном свете, струящемся из окна за его спиной. «Сочный инспектор», – так называла его Эмма. Фрея Грэффхам была с ней в этом солидарна, а вместе они смотрелись бы что надо. А потом, может быть…

Может быть, ничего.

– Введи меня в курс дела.

– Было даже слишком тихо.

– Даже не говори мне такого.

– Единственное, из-за чего у нас сейчас действительно болит голова, так это та банда… Просто детишки, но ведут они себя не как дети. Я был в школе Эрика Андерсона на прошлой неделе, виделся с директором и с парой учителей. Они знают, кто это, причем полностью уверены. Они все безнадежны, большую часть времени прогуливают, но у них дома это никого не волнует. Началось все с мелких делишек, но сейчас они уже не такие мелкие. Теперь они очень организованно воруют в магазинах, выслеживают людей по пути с работы домой и крадут у них сумки, мобильные телефоны, тому подобное… А потом пошли машины. Они начали залезать в самые шикарные автомобили и угонять, но не чтобы покататься – для этого они слишком умные. Эти автомобили потом просто исчезают, как сквозь землю проваливаются. Предполагаю, что они имеют дела со злодеями гораздо крупнее.

– Сколько лет этим детям?

– Четырнадцать, пятнадцать… Последние классы школы. Аттестаты о среднем образовании они, видимо, все же получат. Ха.

– Имена?

– У меня есть несколько – но их невозможно поймать, скользкие, как угри. Многому научились у своих отсидевших братьев и отцов.

– Ладно, тогда давай нацелимся на братьев и отцов. Проверь всех, кто был за решеткой в последние три года… А лучше даже включи тех, кто до сих пор сидит. Детишки могут многому научиться и во время посещений. Получим список заключенных и будем проверять детей, подходящих по возрасту. Я поговорю с патрульными, чтобы они выставили побольше людей в том районе… в нужное время. Хотя это все, конечно, просто заставит их переместиться куда-то еще.

– Мы предполагаем, что машины угоняли ночью – в два, три утра.

– Ладно, возьми те имена, которые тебе дал директор… Пройдись по домам, поговори с матерями, спроси, в курсе ли они, что их дети встают и уходят куда-то в три часа ночи… Или вообще не появляются дома вечером.

– Босс?

– Что, еще что-то интересное?

– В одну из ночей вломились в собор. Что-то сломали, но ничего не взяли… Какие-то странные граффити на паре колонн. Похоже на что-то религиозное.

– Кто-то это проверил?

– Я ходил поговорить с Дином… Он был очень мил. Но как-то слишком мил…

– А, всепрощение, да?

Натан прицелился своим стаканчиком в мусорную корзину, кинул его, но промахнулся.

– Если больше от меня ничего не требуется, я займусь этой бандой детишек. Они как будто хотят оказаться на самом дне побыстрее. Это действует мне на нервы. Им дали все, и что они с этим делают?

– Все, кроме достойного воспитания.

– Ну, да. Спасибо, босс. Вы, кстати, хорошо отдохнули?

– Очень спокойно. Но пришлось вернуться пораньше… Один из членов моей семьи попал в больницу.

– О, очень жаль… Все нормально?

– Да. Это была моя сестра, но с ней все хорошо.

Натан Коутс вышел, закрыл дверь, а Саймон продолжил сидеть, думая о желто-белой комнате с занавесками, колышимыми ветром, и о Марте, сидящей в ней и издающей свои странные тихие звуки. Он вполне мог разозлиться из-за того, что ему пришлось прервать свой отпуск, но никакие такие чувства его не посещали.

Он опустил глаза на папки и документы на своем столе. Мелкие преступления. Банды подростков. Торговля наркотиками в подворотнях. Грабежи. Автомобильные кражи. Иногда – мошенничества и хищения. Именно в этом и состояла рутинная работа уголовного розыска. Год, когда в Лаффертоне обнаружился серийный убийца-психопат, был редкостью – он стал бы редкостью для любого полицейского участка в стране. Он продолжил смотреть на папки, не прикасаясь к ним. Он любил свою работу, но то, что сейчас было перед ним – рутинные задачи, которые поглощали большую часть его времени, – не могло полностью занять его. Он понимал, что не может оставаться в относительной тиши своего родного города, если не хочет порасти мхом, но его жизнь в Лаффертоне, не связанная с работой, была всем, чего он хотел. Он существовал не только ради уголовного розыска. Отчасти он был художником, отчасти – братом, дядей, сыном. Именно в таком порядке.

Если он пойдет на повышение в столичную полицию, сколько он потеряет? И не будет ли в крупном отделении столько же работы с незначительными преступлениями и с документами? Наверное, даже больше. Думать, что повышение до начальника в каком-нибудь большом городе означает нескончаемый поток захватывающих событий, сложных дел, связанных с убийствами и впечатляющими расследованиями, было бы глупо, и он знал это.

Лаффертон на самом деле давал ему очень многое. И если на следующие два часа он зароется в документах и отчетах, то потом сможет поехать с Натаном в старшую школу Сэра Эрика Андерсона и затем поездить по районам, где живут проблемные дети. Помимо всего прочего, он поймет, что там происходит. Это была вотчина Натана, та неблагополучная среда, из которой он с таким трудом выбрался. Если кто и знал, из-за чего появляются подобные подростковые банды, так это сержант Натан Коутс.

Он открыл верхнюю папку и начал читать.