Что делать, когда кто-то умирает?

Глава 9

Визит инспектора Стюарта Рэмси ко мне в мастерскую стал неприятной неожиданностью.

— Я занята, — сказала я.

— Вот и хорошо, — откликнулся он. — Продолжайте, не обращайте на меня внимания.

— Ладно. — Я снова взялась за шлифовку, а инспектор тем временем расхаживал вокруг.

Взяв с полки пластиковый флакон с распылителем, он принюхался и скорчил гримасу.

— Что это? — спросил он.

— Лак, — объяснила я.

Он поставил флакон на место и наклонился над стульями, которые я разобрала на части.

— Такое барахло в прежние времена попросту сжигали.

— Я и не рассчитывала, что вы поручите мне работу. Зачем вы пришли?

— Я на вашей стороне, миссис Фолкнер, — сообщил он. — Даже если вы другого мнения.

— Вы полицейский, — напомнила я. — Вам не полагается принимать чью-либо сторону. Ваше дело — вести расследование.

Он с сомнением оглядел мой верстак и наконец осторожно прислонился к нему.

— На самом деле я не здесь. — Он взглянул на часы. — Я закончил работу полчаса назад, а теперь еду домой.

— Хотите чаю? — спросила я. — Или чего-нибудь покрепче?

— Дома меня ждет жена, — отказался он, — с вином. Скорее всего, с охлажденным белым. Я только хотел предупредить, что дело может приобрести неприятный оборот.

— С чего вдруг вам понадобилось предупреждать меня? И что это за неприятный оборот?

— В сущности, все это чушь собачья. Вы ведь не можете быть причастны к смерти мужа, так?

Я перестала шлифовать дерево и выпрямилась.

— Ждете, что я скажу «так»?

— Хоть ваши действия и выглядят подозрительно, придраться не к чему.

— Потому что это истина, — ответила я.

— Истину к делу не пришьешь. Мы работаем с уликами. И тем не менее. Смерть вашего мужа зарегистрирована как результат несчастного случая. Это вы первая объявили во всеуслышание, что несчастного случая не было. Я думал, ваши действия можно расценить как двойной обман, тройной обман, но из этого ничего не вышло. Вы не только заявили, что понятия не имели о том, что муж вам изменяет: вы продолжали утверждать, будто все это ошибка и у него вообще не было связей на стороне. Хотя и нашли доказательство этим связям.

— Но доказательство оказалось липовым.

— Улики всегда противоречивы.

— Эта была не противоречива, — поправила я, — а невозможна.

— Вы не ссорились с мужем в день его смерти?

— Нет.

Рэмси выпрямился, прошелся по мастерской и выглянул в окно.

— На строительство такого сарая надо получать разрешение? — спросил он.

— Нет. А это относится к делу?

— Просто я подумываю поставить у себя в саду такой же, — объяснил инспектор. — Чтобы было куда сбежать из дома. Вернемся к нашему разговору: обратите внимание, все эти вопросы я задаю вам в частном порядке, а не в ходе официального допроса.

— И что из этого следует?

— Мы побеседовали с разными людьми. — Он вынул из кармана блокнот. — В том числе с коллегами вашего мужа. К примеру, с мистером Келли, который в тот день был в офисе — обновлял программное обеспечение. Он сказал, что в тот день, когда погиб ваш муж, он слышал, как тот ссорился с кем-то по телефону. Мистер Келли полагает, что с вами. А может, и нет…

— Он прав. Это была я.

— Вы же сказали, что ссор между вами не было.

— Это была несущественная ссора.

— По какому поводу?

— Из-за какой-то ерунды. — Рэмси не ответил, явно ожидая продолжения. — По поводу задержек Грега в офисе.

— Даже так?

— Причины всех наших ссор и споров были пустяковыми… Кстати, у меня сохранилась эсэмэска, которую Грег прислал мне вскоре после этого.

Я вынула мобильник и нашла среди сообщений то, удалить которое у меня не поднялась рука. Я показала телефон Рэмси. Он суетливо вынул из внутреннего кармана очки для чтения и надел их.

— «Прости прости прости. Я идиот». Столько извинений. Вы не против, если я его заберу? Потом верну.

— Зачем он вам?

Рэмси положил телефон в карман.

— Циник отметил бы, что ваш муж не объясняет, за что именно он извиняется. Может, за измены.

— Он не изменял мне.

— Уверен, что вы правы.

— Ваше вино согреется.

— Я не циник. Я на вашей стороне. Вы сделали все возможное, чтобы вам инкриминировали преступление, но этого оказалось недостаточно. Эта авария, в которой погибли ваш муж и Милена Ливингстоун… провернуть ее в одиночку вы бы не сумели. Но к кому вы могли бы обратиться за помощью? Я беседовал с мужем Милены. Он не из тех, кто подстраивает убийства. Таким, как он, свойственна терпимость. И потом, как вы могли подстроить аварию таким образом, чтобы она выглядела как несчастный случай? Испортить тормоза, как показывают в кино?

— Как можно испортить тормоза? — спросила я. — И потом, что бы это дало здесь, в Лондоне? Даже при отказе тормозов люди, которые тащатся со скоростью тридцать-сорок миль в час, вряд ли погибнут. Конечно, это не исключено, но способ слишком уж ненадежный.

— Логично, — кивнул Рэмси. — А как бы поступили вы?

Я нарушила данное себе обещание и в очередной раз задумалась о том, что уже прокручивала в голове сотни раз.

— Они оба были бы уже мертвы. Следовало бы увезти их в какое-нибудь безлюдное место…

— Вроде Портон-Уэй, — подсказал Рэмси.

— …а там пустить машину под откос, поджечь и убежать.

— При этом не оставив следов и ничего не уронив.

— Думаете, я могла оставить шарф на месте преступления?

— Вы даже не представляете себе, что оставляют на месте преступления виновные. Вставные челюсти. Протезы конечностей. Уверен, до этого не дойдет, но если бы вам пришлось продумывать линию защиты, миссис Фолкнер, я бы на вашем месте не ссылался на потерянный шарф: если вы оставили улику на месте преступления, это еще не значит, что вы его не совершали. С Фрэнсис Шоу дело обстояло иначе. В этом случае нет никаких сомнений в том, что вы побывали на месте преступления. Следы вашего присутствия обнаружены повсюду, в том числе на трупе. Но если в деле об убийстве вашего мужа и его любовницы ваш мотив очевиден, то в деле об убийстве Фрэнсис Шоу у вас нет ровным счетом никаких мотивов, верно?

Последовала пауза: я не знала что сказать.

— Мы прекрасно ладили, — наконец заговорила я. — Она считала меня подругой. Мне было стыдно обманывать ее, я уже собиралась все рассказать, но…

— Итак, вы остались при своем: вы по-прежнему утверждаете, что не знали об изменах мужа и что с Фрэнсис Шоу вам было нечего делить, хотя обвиняете ее мужа в том, что он изменял Фрэнсис с любовницей вашего мужа.

— Дэвид действительно имел связь с Миленой. Но она не была любовницей Грега.

— Хм-м… Теперь вы понимаете, почему мы в растерянности? Все эти отрицания, попытки доказать, что кто-то чего-то не знал, отсутствие мотивов… В таких играх я не силен. Вот окровавленные ножи, отпечатки пальцев, может быть, записи камер видеонаблюдения — это другое дело. Это по мне.

— У меня есть алиби. — Я рассказала ему о том, как отвозила клиентам кресло в день смерти Грега. — Можете проверить.

— Проверим, — пообещал он.

Очередной визит инспектора Рэмси во вторник утром ничем не напоминал предыдущий. Детектив явился в сопровождении коллеги, чувствовавшего себя неловко в щегольском новеньком костюме; сам Рэмси словно стремился исключить любой намек на неофициальность и особое отношение. О том, чтобы я продолжала работу во время разговора, и речи не было. Инспектор твердо попросил провести его в гостиную, где мне сразу стало неуютно в пропыленной рабочей одежде. Я предложила обоим чаю, но инспектор сделал вид, будто не услышал меня.

— Мы отправили полицейского в офис компании «Пайк и Вудхэд», чтобы подтвердить ваше алиби. К сожалению, накладной там не оказалось. — Он умолк и посмотрел на меня строго.

— Я точно помню, как подписывала ее. Наверное, они ее выбросили, — предположила я.

— Нет, ничего они не выбрасывали, — возразил Рэмси. — Кто-то приехал к ним, забрал накладную и увез, опередив нас.

— Кто же?

— Вы.

На миг у меня в глазах потемнело, замелькали искры, как бывает, если долго смотришь на солнце. Мне пришлось сесть.

— Почему вы говорите, что это была я?

Рэмси открыл блокнот:

— Наш офицер беседовал с мистером Хэтчем, офис-менеджером. Он сверился с документами, обнаружил, что накладная пропала, а вместо нее появилась записка с указанием, что накладная была отдана миссис Фолкнер. Вам.

На один головокружительный миг мне представилось, что я и вправду съездила в контору, забрала бумажку, а потом заставила себя забыть об этом. Может, так и сходят с ума.

— Где накладная? — спросил Рэмси.

— У меня ее нет. Ее забрала не я.

— Прекратите. — Рэмси вскинул правую руку. Кончики его указательного и большого пальцев почти соприкасались, словно он держал невидимую спичку. — Я вплотную — вот на столько! — приблизился к вашему аресту. Миссис Фолкнер, думаю, вы просто не осознаете, в каком затруднительном положении очутились. Препятствовать расследованию — это вам не перебежать улицу на красный свет. Поверьте, судьи этого не любят. Они расценивают это как своего рода предательство и отправляют виновных в тюрьму — надолго, как это ни странно. Вы понимаете?

— Это была не я. Такой поступок вообще не имеет смысла. Будь это я, зачем я стала бы рассказывать вам про контору, называть адрес, а потом прятать улику?

— Может, все дело в том, что сведения в накладной не соответствуют вашим показаниям.

— Но уничтожение улики не поможет. Напротив, поставит меня под подозрение. Зачем мне было забирать ее? Да еще называться собственным именем?

Рэмси издал саркастический смешок, но тут же посерьезнел и начал объяснять негромко и обстоятельно:

— Если суд узнает обо всем, что вы натворили, вряд ли он пропустит мимо ушей показания об очередной безумной выходке.

Он объяснил, что в ближайшем будущем мне предстоит «допрос с предостережением» — это значит, что предъявление обвинения почти неизбежно, следовательно, при допросе должен присутствовать мой адвокат. Добавил, что освидетельствование психолога — моя единственная надежда.

Как только они ушли, я переоделась в приличную одежду и через полчаса уже была в конторе «Пайк и Вудхэд», вход в которую находился в переулке возле Линкольнс-Инн-Филдс. За письменным столом у двери сидела женщина средних лет. Я спросила у нее, в офисе ли мистер Хэтч.

— Даррен? Да, был где-то здесь.

Я спросила, нельзя ли мне пообщаться с ним, и через минуту он появился у входа, одетый не в костюм, а в джинсы и футболку. В прошлый раз, когда я привезла в контору кресло, с этим человеком я не встречалась. Я оставила кресло в приемной, подписала документ, получила копию и уехала.

— Меня зовут Элеонор Фолкнер. Несколько недель назад я привезла сюда кресло.

Его лицо стало настороженным.

— Сегодня утром какой-то полицейский расспрашивал о нем.

— Об этом я и хотела поговорить. В тот раз, когда я привезла кресло, я подписала накладную. А теперь полицейские говорят, что я забрала ее у вас. Но я ее не забирала.

Он отошел к шкафу, придвинутому к стене, и открыл верхний ящик. Достав оттуда папку, он перелистал бумаги в ней.

— Здесь мы храним документацию на все, что доставляют в офис и вывозят отсюда. Вот, видите? Только записка: «Накладная отдана миссис Фолкнер».

— Когда?

— Видимо, вчера.

— Ничего не понимаю. Кто это написал?

Он присмотрелся.

— Почерк вроде бы мой.

— Значит, накладную забрала я сама?

— Так здесь сказано.

— А разве вы не помните, кто именно приезжал за ней?

— Я занимаюсь преимущественно доставкой. По двадцать, тридцать, сорок раз в день. Потому и пишу памятки.

— Но почему вы просто взяли и отдали накладную неизвестно кому?

— Потому что накладная не относилась к важным. Накладные на получение документов мы храним. А остальные бумаги — это подтверждения доставки офисных принадлежностей, ручек, тонера для ксерокса. Каждые пару месяцев мы выбрасываем их.

— Значит, любой человек с улицы мог зайти, попросить накладную, и ему отдали бы ее?

Он снова заглянул в папку:

— Но здесь же сказано, что это была миссис Фолкнер.

— Да, но… — Я осеклась, вдруг осознав, что продолжать этот разговор бессмысленно.

Часов восемь спустя я уже была пьяна. Днем я позвонила Гвен и Мэри и оставила обеим сообщения. Позднее перезвонила Гвен и объявила, что они вдвоем поведут меня развлекаться.

Они затащили меня в новый испанский бар в Кэмден-Тауне, где мы пили сухой херес и закусывали тапасом, а потом заспорили о любимых напитках. Кто-то назвал сухой мартини, и Мэри заявила, что его следует подавать со спиралью из лимонной кожуры, а Гвен — что с оливкой. И мы заказали сначала по бокалу с лимоном, потом еще по одному с оливкой.

Мой голос объявили решающим в выборе победителя, я отдала предпочтение лимонной кожуре, и мы заказали еще по бокалу.

В этот момент Гвен вдруг спросила, как у меня дела. Даже в подпитии я сообразила, что ради этого и был задуман весь выход в свет. Видимо, сообщения, которые я им отправляла, выглядели так жалко, что подруги решили принять экстренные меры.

— У меня все в порядке, — ответила я.

— Не так, — поправила Мэри. — Ты забыла, что мы подруги?

И я рассказала им о событиях прошедшего дня в максимально сжатой форме. Дослушав, Мэри и Гвен обменялись встревоженными и озадаченными взглядами. Я опустошила свой бокал.

— Я что хочу сказать: какой смысл был объяснять полицейским, что у меня есть алиби, если его на самом деле нет, а потом уничтожать улику прежде, чем она попадет в руки полиции? Как бы вы это объяснили?

— Наверное, произошло недоразумение… — предположила Гвен.

Мне пришлось сосредоточиться, чтобы продолжать разговор и одновременно думать.

— Я пытаюсь придумать хоть какое-нибудь логичное объяснение, но в голову приходят одни нелогичные. К примеру, я подумала, что кто-то из вас мог проверить, действительно ли у меня есть алиби, убедиться, что его нет, и уничтожить накладную ради моего же блага. Но вы ведь этого не делали, верно?

— Само собой, — кивнула Мэри.

Бар закрывался, мы вышли на улицу, вдохнули прохладный воздух, и у меня сразу прояснилось в голове. Я обняла подруг и поблагодарила их.

— Но ведь полицейские не арестуют тебя? — испуганно уточнила Гвен.

Я поплотнее закуталась в пальто, спасаясь от ветра, гуляющего по Кэмден-Хай-стрит. Внезапно я со всей отчетливостью увидела, к чему ведут последние события.

— Не знаю, — задумчиво произнесла я. — Не уверена, что все это укладывается в общую картину. Но если вдруг меня найдут мертвой и эта смерть будет напоминать самоубийство, все три дела можно будет закрыть одновременно. Безутешная вдова и убийца почувствовала, что ловушка захлопнулась, и не выдержала. А если что-то не впишется в общую схему, если из-за каких-то деталей она будет лишена смысла — ну и что, жизнь сложна и запутанна, верно? Словом, это объяснение удовлетворит полицию.

— Элли, не смей так говорить! — ужаснулась Гвен.

Я увидела такси и подняла руку, останавливая его.

— Если со мной что-нибудь случится, вспомни мои слова, хорошо? — попросила я.

В постель я улеглась измученной, но мои нервы были туго натянуты, голова шла кругом, мне не спалось. Я прибегла ко всем известным мне уловкам и ухищрениям, чтобы заставить мозг вспомнить о необходимости сна и в конце концов уснуть: расслаблялась, сосредоточивалась, имитировала ровное и глубокое дыхание, как во сне. Пробовала размышлять о чем-нибудь скучном. Потом об интересном и увлекательном. И наконец задумалась, как раньше мне удавалось засыпать без проблем.

Пытаясь усыпить себя неординарным способом, я мысленно отправилась в путешествие, решив, что думать о нем должно быть не менее утомительно, чем совершать его. Я вышла из дома, повернула налево, потом опять налево, дошла до канала, мимо Кэмденского шлюза, через Примроуз-Хилл, к Риджентс-парку, по Юстон-роуд и через Сомерс-Таун и Кэмден-Таун обратно к дому.

Внезапно искушение сдаться на милость не сна, но смерти стало непреодолимым. Оставить резкие звуки и яркие огни, боль и муки жизни ради небытия, пустоты, соединиться с тобой, Грег, быть с тобой или по крайней мере разделить с тобой судьбу. Я лежала, прислушиваясь к звукам снаружи и наблюдая, как по потолку скользит свет фар, и в какой-то момент поняла: тот, кто убьет меня, окажет мне услугу.

Я пролежала в постели неподвижно, сознавая, что сна у меня нет ни в одном глазу, несколько часов подряд, ждала, когда посветлеет щель между шторами, пока вдруг не вспомнила, что самый короткий день года только что прошел и дневной свет я увижу еще не скоро. Ощупью разыскав часы на тумбочке, я поднялась, надела джинсы, рубашку, свитер, удобные ботинки, толстую куртку и шерстяную шапку. Выйдя из дома, я зашагала вперед, но не в ту сторону, как в своих грезах наяву, а на север.

Помнишь, как однажды летом мы отправились бродить по Хэмпстед-Хиту поздно ночью? Было так тепло, что мы разгуливали в одних футболках, небо так и не потемнело. С вершины Кайт-Хилла мы долго смотрели на зарево в небе к востоку от Лондона, на офисные здания Сити и Кэнери-Уорф.

Направляясь по Кентиш-Таун-роуд, я встретила всего нескольких прохожих, которые либо припозднились, либо встали пораньше и спешили на работу. Мимо катили такси, грузовички и легковые машины, потому что движение транспорта в большом городе никогда не прекращается, даже почти не ослабевает. Я повернула к Хиту и начала подниматься на холм, чтобы увидеть с высоты огни Лондона — далекие, чужие и мерцающие, над которыми я будто парила высоко в небе. Поднявшись еще выше, я свернула вправо, в глубь парка на дорожки, освещенные только луной. Дорогу, по которой я десятки раз ходила при свете, теперь подсказывала мне память. Морозный воздух раннего утра покусывал и ласкал разгоряченные щеки.

Наконец я остановилась в окружении смутных, похожих в темноте на скелеты дубов. Я замерла и прислушалась. Сюда не доносился даже вечный гул городского транспорта. Я стояла в центре Лондона и вместе с тем — в лесу, древнем, как сама Англия. Запрокинув голову, я посмотрела на ветки. Будут ли они видны более отчетливо, когда небо сменит цвет с черного на серый? Действительно ли оно постепенно светлеет?

Я заговорила с тобой, но не потому, что считала, будто ты вьешься среди ветвей вместе с ветром — нет, об этом я даже не думала, — а потому, что место, где мы бывали вдвоем, каким-то чудом стало нашей частицей. Я рассказывала тебе, как жила с тех пор, как тебя не стало. Сообщала о своих странных поступках, безумных решениях, недоверии к тебе и новой вере в тебя. О том, как трудно мне было, как хотелось опустить руки.

Внезапно ветер дохнул, ветви над моей головой зашумели.

Я снова подняла голову, глядя на ветки. Да, они определенно стали отчетливее выделяться на фоне светлеющего неба.