Что сказали мертвецы

1

Ящик из небьющегося пластика с телом Луиса Сараписа стоял посреди просторного зала. Всю неделю, пока к нему был открыт доступ, не укорачивалась длинная вереница скорбящих, пришедших проститься с усопшим.

Слушая тяжкие вздохи старых дам в черных платьях, глядя на изнуренные горем морщинистые лица, Джонни Бэфут сидел в углу и с тоской дожидался своего часа. Не своей очереди, а того момента, когда посетителей попросят удалиться и он сможет заняться делом, ничего общего с похоронами не имеющим.

В соответствии с завещанием ему – шефу отдела общественных связей в концерне Сараписа – предстояло возвратить хозяина к жизни.

Только и всего.

– Проклятие! – пробормотал Джонни, взглянув на часы: до закрытия зала оставалось два часа. Он проголодался, да и замерз: от морозильной установки, служившей Сарапису гробом, по залу распространялся холод.

– Выпей горячего кофе, Джонни, – предложила Сара Белле, подошедшая с термосом. Она откинула со лба мужа иссиня-черную (гены индейцев чирикахуа) прядь. – Бедненький! Неважно ты выглядишь.

– Да, – кивнул Джонни. – Не по нутру мне все это. – Он указал подбородком на ящик и очередь. – Я и живого-то его не любил, а уж такого...

– Autbene, autnihil, – тихо произнесла Сара.

Джонни озадаченно – может, недослышал? – посмотрел на нее. Иностранный язык, догадался он через секунду. Сара Белле окончила колледж.

– Цитата, – пояснила Сара. – «Или ничего, или только хорошее». Так говорил зайчонок Топотун из «Бэмби». Надо знать классику кинематографа, Джонни. Ходил бы ты со мной по понедельникам на вечерние лекции в Музей современного искусства...

– Послушай, – перебил Джонни с отчаянием в голосе, – я не хочу его оживлять! Господи, зачем только согласился! Ведь говорил себе: добьет старого прохвоста эмболия – и все: прощай, бизнес... – На самом деле Джонни никогда не думал об этом всерьез.

– Разморозь его, – предложила вдруг Сара.

– Ч-чего?

– Боишься? – Она усмехнулась. – Отключи на время морозильную установку – и все, никакого ему Воскресения. – В голубовато-серых глазах приплясывали веселые искорки. – Вижу, вижу – страшно. Бедный Джонни. – Она похлопала мужа по плечу. – Бросить бы тебя, да ладно уж. Ты ведь и дня не протянешь без мамочки.

– Нельзя так, – проворчал он. – Луис совершенно беспомощен. Это бесчеловечно.

– Когда-нибудь, Джонни, ты с ним поссоришься, – уверенно пообещала Сара. – И тогда либо ты его, либо он тебя. А пока он в послежизни, у тебя преимущество. Зря упускаешь шанс, сейчас еще можно выйти сухим из воды.

Она повернулась и пошла к выходу, пряча озябшие кулачки в карманах пальто.

Джонни, помрачнев, закурил сигарету и привалился лопатками к стене. Жена, конечно, была права, ведь после-живущий не то же самое, что живой. И тем не менее при одной мысли о бывшем хозяине Джонни втягивал голову в плечи – он с детства благоговел перед Сараписом, с тех пор, когда тот, владея только компанией «Шиппинг 3-М» с энтузиазмом осваивал трассу Земля-Марс. Точь-в-точь мальчишка, запускающий модели ракет у себя в подвале. А в семьдесят, перед смертью, он через «Вильгельмина Секьюритиз» контролировал сотни предприятий, имеющих и не имеющих отношения к ракетостроению. Подсчитать стоимость его имущества не удавалось никому, даже чиновникам правительственной налоговой инспекции. Наверное, это было попросту невозможно.

«Все-таки, чтобы иметь дело с Луисом, нужно быть холостым и бездетным, – размышлял Джонни. – Кстати, как они там, в Оклахоме? – Не было у Джонни никого дороже двух девчушек и, конечно, Сары Белле. – Так ведь я о них забочусь, – убеждал он себя, дожидаясь, когда придет время забрать старика из зала, согласно его подробным инструкциям. – Подумаем вот о чем. Вероятно, у него есть почти год послежизни. Из стратегических соображений он решает разделить этот год на короткие отрезки, чтобы оживать, например, в конце каждого финансового года. Раскидал, небось, лет на двадцать – месяц туда, месяц сюда. Напоследок, зная, что будет сдавать, оставил недели, дни. А перед самой смертью Луис очнется часа на два: сигнал слабеет, в замороженных клетках мозга едва теплится искорка электрической активности, и все глуше, неразборчивей слова, прорывающиеся из динамика. И наконец – тишина. Небытие. Но это может случиться через четверть века, в две тысячи сотом году».

Часто затягиваясь, Джонни вспоминал тот день, когда пришел в управление кадров «Экимидиэн Энтерпрайзиз» и заплетающимся от волнения языком сообщил молоденькой особе в приемной, что готов предложить компании свои услуги. У него, дескать, есть ряд идей, которые могут принести немалую выгоду. Например, он придумал способ раз и навсегда покончить с забастовками. Всем известно, что в космопорту мутят воду профсоюзы, они буквально руки выкручивают администрации, – а Джонни готов дать Сарапису совет, как вообще отделаться от профсоюзов. План, конечно, был грязный, и Джонни это понимал. Но ведь он не солгал тогда, его идеи действительно стоили немало. Девушка посоветовала обратиться к мистеру Першингу, а тот сообщил о Джонни Луису Сарапису.

– Вы предлагаете запускать корабли из океана? – спросил Сарапис, выслушав его.

– Профсоюзы – организации национальные, – заметил Джонни. – На полярные моря не распространяется юрисдикция ни одного из государств. А бизнес – интернационален.

– Но мне там понадобятся люди. Столько же, сколько и здесь, если не больше. Где их взять?

– В Бирме, Индии или на Малайском архипелаге. Наберите молодых необученных рабочих, заключите с ними прямые контракты. Поставьте заработок в зависимость от заслуг, – посоветовал Джонни.

Иными словами, Джонни предлагал систему батрачества. Он и сам это понимал. Но Сарапису его предложение пришлось по вкусу, еще бы – маленькая империя за Полярным кругом, подданные совершенно бесправны. Идеал.

Так и поступил Луис Сарапис, а Джонни Бэфут стал шефом отдела общественных связей – лучшая должность для человека с блестящими способностями «нетехнического свойства». То есть для недоучки. Профана. Неудачника. Выскочки без диплома.

– Послушай, Джонни, – спросил его однажды Сарапис, – как это тебя, такого умника, угораздило остаться без высшего образования? Любой дурак знает: в наши дни это смерти подобно. Может, тяга к самоуничтожению? – Он ухмыльнулся, блеснув стальными зубами.

– В самую точку, Луис, – уныло согласился Джонни. – Я действительно хочу умереть. Ненавижу себя. – В ту минуту ему вспомнилась идея насчет батрачества. Впрочем, она родилась уже после того, как Джонни окончил школу, и была тут, видимо, ни при чем. – Надо бы сходить к психоаналитику.

– Чепуха! – фыркнул Луис. – Знаю я этих психоаналитиков, у меня их в штате аж шестеро было. Ты завистлив, но ленив – вот в чем беда. Где не удается сразу сорвать большой куш, там ты отступаешься. Долгая борьба, упорный труд – не для тебя.

«Но ведь я уже сорвал большой куш, – подумал тогда Джонни. – Ведь работать на Луиса Сараписа мечтает каждый. В его концерне найдется профессия на любой вкус».

У него возникло подозрение, что в очереди к гробу стоят не родные и близкие Сараписа, а его служащие и их родственники. Быть может, среди них есть и те, для кого три года назад, в разгар кризиса, Сарапис добился пособий по безработице, настояв на принятии Конгрессом соответствующего закона. Сарапис – покровитель обездоленных, голодных, нищих. И те, для кого он открыл множество бесплатных столовых, тоже здесь.

Быть может, некоторые из них не в первый раз проходят мимо гроба.

От прикосновения к плечу Джонни вздрогнул.

– Скажите, вы – мистер Бэфут из отдела общественных связей? – спросил дежурный охранник.

– Да. – Бросив в урну окурок, Джонни отвинтил крышку термоса. – Глотните, кофе, – предложил он. – Или вы уже закалились?

– Еще нет. – Охранник взял кофе. – Знаете, мистер Бэфут, я всегда вами восхищался. Ведь вы – недоучка, а сумели подняться на самый верх. У вас огромное жалованье, не говоря уж об известности. Для нас, недоучек, вы кумир.

Джонни что-то буркнул и хлебнул кофе.

– Вообще-то, хвалить нам с вами надо не себя, а Сараписа. Он дал нам работу. Мой шурин тоже у него служил, а устроился, между прочим, пять лет назад, когда нигде в мире не было рабочих мест. Да, кремень был человек наш покойный шеф – не давал профсоюзам совать нос в его дела, и точка! Зато скольким старикам платил пенсию до самой смерти... Папаше моему, например... А сколько законов протолкнул через Конгресс! Кабы не его напор, не было бы у нуждающихся многих льгот...

Джонни опять что-то пробормотал.

– Неудивительно, что нынче здесь так много народу, – заключил охранник. – Вот не стало его, и кто, спрашивается, поможет бедолагам-недоучкам вроде нас с вами?

По всем вопросам, касающимся хранения тела Луиса Сараписа, владельцу «Усыпальницы Возлюбленной Братии» Герберту Шенхайту фон Фогельзангу по закону полагалось обращаться к адвокату покойного. Фон Фогельзангу необходимо было узнать расписание послежизни Сараписа; от самого Герба зависело лишь техническое обслуживание.

Вопрос выглядел пустяковым, но лишь на первый взгляд. Оказалось, что до мистера Клода Сен-Сира, знаменитого адвоката, дозвониться невозможно.

«Ах ты, черт! – мысленно выругался фон Фогельзанг. – Видать, что-то случилось. Чтобы с такой важной шишкой нельзя было связаться – немыслимо!»

Он звонил из «склепа», подвала, куда помещали на длительное хранение послеживущих. Возле его стола переминался с ноги на ногу человек с квитанцией в руке – видимо, пришел за родственником. Близилось Воскресение – день, когда публично чествуются послеживущие; начинался наплыв родных и близких.

– Да, сэр, – с любезной улыбкой отозвался Герб. – Я лично выполню вашу просьбу.

– Моей бабушке уже под восемьдесят, – сказал посетитель, – совсем маленькая и сухонькая. Я пришел не проведать ее, а забрать насовсем.

– Пожалуйста, обождите минутку. – Герб встал и отправился на поиски ящика номер 3054039-Б. Отыскав нужный гроб, он прочитал сопроводительную табличку. Старушке оставалось меньше пятнадцати суток послежизни. Он машинально включил миниатюрный усилитель, прикрепленный к стеклянной стенке гроба, настроил на частоту головного мозга. Послышался слабый голос: «...А потом Тилли подвернула ножку и растянула сухожилие на лодыжке, и мы уж боялись, что это навсегда, а она, глупышка, не хотела лежать в постели...»

Удовлетворенный, Герб выключил усилитель и, подозвав техника, велел доставить ящик 3054039-Б на платформу, откуда посетитель сможет погрузить его в машину или вертолет.

– Вы ее выписали? – спросил посетитель, доставая чековую книжку, когда Герберт вернулся в «склеп».

– Собственноручно, – ответил владелец усыпальницы. – Состояние идеальное. Счастливого Воскресения, мистер Форд.

– Благодарю. – Посетитель направился к погрузочно-разгрузочной платформе.

«Когда придет мое время, – сказал себе Герб, – я завещаю наследникам оживлять меня раз в сто лет на один день. И узнаю, какая судьба ждет человечество».

Впрочем, твердо рассчитывать на это не приходилось. Содержание послеживущего стоит огромных денег, а значит, рано или поздно наследники заберут Герба из усыпальницы, вытащат из гроба и – прости их, Господи! – предадут земле.

– Похороны – варварство, – вслух пробормотал Герб. – Пережиток первобытной стадии нашей культуры.

– Да, сэр, – подтвердила из-за пишущей машинки мисс Бесмэн, секретарша.

Герб окинул взглядом «склеп» – в проходах между гробами несколько посетителей тихо беседовали с послеживущими. Эти люди, регулярно приходящие сюда, чтобы выразить любовь и уважение своим близким, действовали на него умиротворяюще. Они делились с родственниками новостями, старались приободрить, если те впадали в тоску. А главное – они платили Гербу Шенхайту фон Фогельзангу. Бизнес у него, что ни говори, был прибыльным.

– У моего отца что-то с голосом, – сказал молодой человек, когда Герб встретился с ним взглядом. – Не могли бы вы подойти на минутку?

– Ну, конечно. – Герб встал и направился по проходу к молодому человеку. Его отцу, судя по сопроводительной табличке, оставалось несколько суток послежизни, что объясняло затухание электрических колебаний в клетках мозга. Но мозг еще действовал – голос старика зазвучал громче, когда Герб покрутил ручку настройки. «Кончается», – подумал Герб. Ему было ясно, что сын не читал сопроводительную табличку и не знает, что пора прощаться с отцом. Поэтому Герб отошел, оставив их наедине. Какой смысл огорчать молодого человека? Из кузова грузовика, подъехавшего к платформе, вылезли двое в одинаковой голубой униформе. «Компания „Атлас Интерплан“, – догадался Герб. – „Перевозки и хранение“. Доставили новенького или кого-нибудь увезут». – Он направился к грузовику.

– Чем могу служить?

– Привезли мистера Сараписа. Все готово?

– Абсолютно, – поспешил заверить Герб. – Но без распоряжения мистера Сен-Сира я не вправе что-либо предпринимать. Когда он вернется?

Вслед за грузчиками на платформу сошел жгучий брюнет с глазами, словно черные блестящие пуговицы.

– Я – Джон Бэфут. Согласно завещанию Луиса Сараписа отвечаю за его тело. Надо его немедленно оживить, таково указание покойного.

– Понятно, – кивнул Герб. – Что ж, не возражаю. Давайте сюда мистера Сараписа, мы его мигом воскресим.

– Холодно тут у вас, – заметил Бэфут. – Холодней, чем в зале.

– Да, мистер Бэфут, вы правы, – согласился Герб.

Грузчики выкатили гроб на платформу. Мельком взглянув на мертвеца – крупного, серолицего, – Герб подумал: «Типичный старый пират. Все-таки хорошо, что он умер. Всем стало легче, хоть он и слыл благодетелем. Да и кому в наше время нужна милостыня, тем более от него...»

Разумеется, он не стал делиться этими мыслями с Бэфутом, а молча повернулся и пошел в подготовленную для Сараписа комнату.

– Через пятнадцать минут он заговорит, – пообещал Герб проявлявшему нетерпение Бэфуту. – Не беспокойтесь, на этой стадии у нас не бывало сбоев. В начале послежизни остаточный электрический заряд, как правило, очень устойчив.

– Давайте об этом позже, – проворчал Бэфут. – Если возникнут технические проблемы.

– Почему он так спешит с возвращением? – спросил Герб.

Бэфут промолчал, поморщившись.

– Извините. – Герб снова склонился над гробом и стал возиться с проводами, надежно прикрепленными к катодным клеммам. – При сверхнизких температурах электрический ток идет практически беспрепятственно, – привычно объяснял он. – При минус ста пятидесяти сопротивление почти нулевое. Поэтому сейчас мы услышим четкий и громкий сигнал, – заключил он, ставя на место колпачок анода и демонстративно включая усилитель.

Слабый гул. И ничего больше.

– Ну? – буркнул Бэфут.

– Сейчас проверю, – растерянно промямлил Герб.

– Вот что, – тихо произнес Бэфут, – если, не дай Бог... – продолжать не было необходимости – Герб знал, чем ему грозит неудача с оживлением Сараписа.

– Он хочет участвовать в национальном съезде демократов-республиканцев? – спросил Герб.

Съезд должен был начаться в Кливленде через месяц. В прошлом Сарапис весьма активно участвовал в закулисной деятельности политических группировок, как демократо-республиканской, так и либеральной. Поговаривали, что в последней кампании демократо-республиканец Альфонс Гэм был его ставленником. Красивый, элегантный Гэм имел все шансы на победу, но удача оказалась не на его стороне.

– Ну? – поторопил Бэфут. – Что, еще не слыхать?

– М-м... похоже... – начал Герб.

– Понятно. – У Бэфута было мрачное лицо. – Если через десять минут он не заговорит, я свяжусь с мистером Сен-Сиром, и мы заберем его отсюда, а вас привлечем к суду за преступную небрежность.

– Я делаю, что могу. – Герб вспотел, пока возился с гробом. – Мистер Бэфут, учтите, трупы замораживаем не мы. Может быть, тут не наша вина...

Сквозь ровный гул прорвалось потрескивание статики.

– Это что-нибудь значит? – спросил Бэфут.

– Нет, – поспешно ответил Герб. На самом деле это было дурным признаком.

– Продолжайте, – бросил Бэфут. Он напрасно взял такой тон – Герберт Шенхайт фон Фогельзанг и так мобилизовал все свои силы, знания и многолетний профессиональный опыт. Но безуспешно – Луис Сарапис безмолвствовал.

«Ничего у меня не выйдет, – со страхом осознал Герб. – И непонятно почему. Что стряслось? Такой важный клиент – и такой прокол!»

Он возился с проводами, не решаясь поднять глаза на Бэфута.

Оуэн Ангресс, главный инженер радиотелескопа, установленного в кратере Кеннеди на темной стороне Луны, обнаружил, что вверенная ему аппаратура зарегистрировала загадочный сигнал, посланный со стороны Проксимы, а точнее – из точки, находящейся в одной световой неделе от Солнечной системы. Прежде этот район не представлял интереса для Комиссии ООН по космическим связям, но то явление, с которым столкнулся Оуэн Ангресс, было из ряда вон выходящим.

Он услышал человеческий голос, усиленный огромной антенной телескопа.

– ...Наверное, стоит попробовать, – заявил голос. – Если я их знаю, а я думаю, что знаю. Взять хотя бы Джонни. Он опустится, если я не буду за ним приглядывать, зато он не такой пройдоха, как Сен-Сир. Предположим, я смогу... – Голос вдруг смолк.

«Что это?» – подумал ошарашенный Ангресс. И добавил шепотом:

– В одной пятьдесят второй светового года?

Он нарисовал на карте кружок. Ничего. Всего-навсего пылевые облака. Откуда же сигнал? Может быть, ретранслирован радиопередатчиком, находящимся где-нибудь поблизости? Или это просто эхо? Или компьютер неверно установил координаты? Да, скорее всего, это ошибка компьютера, нельзя же допустить, что некий индивидуум сидит у передатчика за пределами Солнечной системы и рассуждает вслух. Абсурд!

«Сообщу-ка я об этом Уайткофу и советской Академии Наук, – решил Ангресс. Уайткоф временно был назначен его руководителем; на следующий месяц его сменит Джемисон из МТИ.

– А может, это корабль дальнего плавания?

В этот миг голос снова просочился сквозь пространство:

– ...А Гэм – олух, продул выборы. Знает теперь, как нужно было поступить, – да уж поздно. Эге! – Мысли побежали быстрей, слова зазвучали отчетливее. – Я возвращаюсь? Прекрасно, самое время. Джонни, это ты?

Ангресс схватил телефонную трубку и набрал код Советского Союза.

– Говори, Джонни, – жалобно требовал голос. – Не молчи, сынок! У меня столько всего в голове накопилось – не терпится рассказать. Надеюсь, съезд еще не начался? Тут абсолютно не чувствуешь времени, не видишь ничего и не слышишь. Погоди, вот попадешь сюда, тогда узнаешь... – Голос снова затих.

– Феномен, как сказал бы Уайткоф, – заключил Ангресс.