— Я как раз собирался звонить, — сказал Трейбинг. — Дело устроено. Передай парню, пусть придет ко мне в учреждение в пятницу утром, в половине двенадцатого. Я расскажу ему как и что, а потом мы поедем с ним завтракать. После завтрака я сведу его с нашим человеком, который присмотрит за ним, пока они отправятся в плавание.
— Когда они отправятся? — сказал Ивен.
— В следующую пятницу, — сказал человек.
— Когда он вернется обратно в Сан-Франциско?
— Дней через сто двадцать или сто пятьдесят, то есть через четыре или пять месяцев.
— Он тебе понравится, — сказал Ивен. — Я сию минуту позвоню ему. Я знаю, он сейчас сидит там и дожидается. Он будет отличным моряком, верно?
— Да, верно, — сказал Трейбинг. — И не беспокойся. У нас нужда в них. Он вернется назад с деньжатами. Это хорошее судно, и первым помощником капитана на нем мой друг. Он присмотрит за парнем.
Ивен позвонил Барту и доложил ему о делах. Юноша какое-то мгновение молчал, словно лишился дара речи, потом разразился громкими восклицаниями.
— Спасибо, мистер Назаренус, — сказал он, чуть успокоившись. — Можно приехать к вам вечерком? Или, может, вы приедете сюда?
— Мы через несколько минут отправляемся на пикник вместе с Уолзами, — сказал Ивен. — И по всей вероятности вернемся поздно. Почему бы вам с Коди не присоединиться? Мы берем с собой массу еды. Я позвоню от Уоррена и скажу тебе точно, где нас найти — либо Пиедра, либо Скэггс Бридж.
— Отлично, — сказал Барт. — Коди будет дома чуть позже пяти. А полчаса спустя мы присоединимся к вам, где бы это ни было. Вы как раз поможете мне сказать Коди о плавании. Он будет рад. Я знаю, что он будет рад, но если вы поможете мне сказать ему, то он, наверно, и вовсе не станет беспокоиться. Пятница! Вперед, Кловис!
Они сели в машину и уже собирались ехать, когда Ивен услышал телефонный звонок.
— Я, пожалуй, подойду, — сказал он.
— Кто это? — сказал Рэд. И снова, в первый раз за все эти часы в голосе его была паника.
— Должно быть, Дейд, — сказал Ивен.
Он вылез из машины и побежал в дом. К тому времени, когда он отозвался на звонок, на линии уже никого не было. Наконец заговорила телефонистка.
— Был вызов на имя миссис Назаренус из Пало-Альто, — сказала она, — но вызвавший дал отбой.
— Вызовите его, пожалуйста, снова, — сказал Ивен.
— Я попробую, — сказала телефонистка.
Она отсутствовала долго, потом вернулась и сказала:
— Номер не отвечает. Звонили, наверно, из автомата. Хотите, я попробую еще минут через двадцать?
— Нет, — сказал он, — попробуйте теперь вот этот номер. — Он дал ей номер, и через минуту она сказала: — И тут не отвечают, сэр.
— О’кэй, — сказал он. — Спасибо.
Он зашел в комнату Дейда, выдвинул ящик бюро, увидел, что все в нем на месте, поискал ключ от ящика, нашел его наверху бюро, запер ящик и спрятал ключ в карман. Выйдя из дома, он запер за собой дверь и поспешил к машине.
— Кто это был? — сказала Суон.
— Дейд, — сказал он просто и весело, и они тронулись в путь, но по безмолвному спокойствию детей и Суон он понял, что они ему не поверили.
— Что он говорил, папа? — сказал Рэд.
Ивен Назаренус рассмеялся.
— Дейд сказал: «Учишь ли ты Рэда нашему языку?», а я сказал: «Да, учу», — так что мы сейчас приступим к сегодняшнему уроку. А ну-ка скажи: это — правильно.
Рэд произнес эти слова.
— Еще раз, пожалуйста, — сказал Ивен. И через мгновение: — Еще раз.
— Ну ладно, папа, — сказал Рэд, — начинай сегодняшний урок.
— Слушай внимательно, — сказал Ивен Назаренус — И ты, Суон. И ты, Ева. Все вы слушайте внимательно.
— Да, папа, — сказала Ева.
— Я люблю тебя, — сказал Ивен на своем языке.
— Что это значит? — сказал Рэд.
— Я люблю тебя, — сказал Ивен по-английски. — Теперь слушайте внимательно. Я произношу это снова, очень медленно. Слушайте, как это звучит. И ты, Суон. Я люблю тебя, — сказал он на своем языке. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Ты поняла это, Суон?
— Да, Ивен.
— Тогда скажи.
— Я люблю тебя, — сказала Суон на его языке.
— Еще, — попросил он. Она сказала. — Еще, Суон. — Она сказала. — Еще, пожалуйста.
— В чем дело, папа?
— В чем дело? — сказал Ивен. — Я учу ее нашему языку. Это хороший язык. И я намерен всех вас обучить ему. Теперь говори ты Рэд. — Рэд сказал эти слова. Он сказал их превосходно, словно язык этот был и его язык. — Заметь, как у него получается, Суон, — сказал Ивен. — Произнеси это так, как он. — Она произнесла снова, стараясь сделать это так, как Рэд и Ивен.
Она знала: что-то случилось. Она знала: он старается изо всех сил, — и хотела помочь ему.
— Ева? — сказал Ивен.
— Да, папа.
— Ты не хочешь попробовать, моя хорошая?
— Хочу, папа.
— Слушай внимательно, как я говорю, — сказал Ивен. — А потом повтори это точно так же. С первого же раза. Я люблю тебя, — сказал он на своем языке. — Повтори, моя хорошая.
— Я люблю тебя, — сказала девочка на его языке, и с первого же раза — отлично.
— Еще, — попросил он. Она повторила.
— Теперь я скажу это каждому из вас и каждый из вас ответит мне тем же. Я скажу, потому что это правда и потому что лучше всего я могу сказать эту правду на моем собственном языке. Суон? Я люблю тебя.
— Я люблю тебя, Ивен.
— Рэд? Я люблю тебя.
— Я люблю тебя, папа.
— Ева? Я люблю тебя.
— Я люблю тебя, папа. Я люблю тебя, мама. Я люблю тебя, Рэд.
— Вот и весь сегодняшний урок, — сказал Ивен.
Когда они подъехали к дому Уолзов, те уже были готовы.
— Вы полезайте в машину, а я пока позвоню Барту, — сказал Ивен. — Я попросил его привезти на пикник Коди и должен сообщить, где мы будем.
— По-моему, на Скэггс Бридж, — сказал Уолз. — Я отопру тебе и заодно налью нам чего-нибудь выпить.
Поговорив с Бартом, он велел телефонистке еще раз попробовать номер в Пало-Альто. Уолз был в кухне — возился с выпивкой. Ивен услышал телефонный звонок, потом — мужской голос. Он не стал называть имен.
— Слушай меня внимательно, — сказал он.
— Ивен? — спросил Милтон Швейцер.
— Ты только слушай меня внимательно, — повторил Ивен. — У тебя нет детей. У меня есть. Ты понимаешь, надеюсь. Если я когда-нибудь увижу тебя снова, я не убью тебя — из-за моих детей, но я почти захочу это сделать — и собственными руками.
Он бросил трубку и выругался на своем языке.
Все это было слышно на кухне, но Уоррен вышел оттуда так, словно ничего не слыхал. Он протянул Ивену полный стакан.
— Давай поскорей проглотим это, — сказал Ивен. — Я не люблю заставлять детей ждать.
Он выпил свой стакан до дна, Уолз — тоже.
— Спасибо, — сказал Ивен.
Он вышел из дому, и Уолз быстро последовал за ним.
Человек в Пало-Альто повесил трубку и принялся шагать из одного конца комнаты в другой, говоря самому себе: «Вдобавок ко всему — еще и это».
Ивен был его другом. Единственным другом. Швейцер принадлежал к тому типу людей, которые не внушают симпатии окружающим. С ним бывало неловко и стесненно.
Сегодня он почувствовал, что должен еще раз поговорить с ней. Прежде чем уехать в Нью-Йорк, он хотел освободиться от всякого чувства вины. Чемоданы его были уложены, он зашел в аптеку на углу перекусить и выпить кофе и решил, что должен позвонить ей. Он услышал в трубке гудки и почувствовал облегчение и благодарность, когда никто не ответил. Он устал.
Вернувшись к себе на квартиру за чемоданами, он заказал по телефону такси, и девушка сказала ему, что шофер подъедет минут через пять-десять.
Потом раздался телефонный звонок — и он выслушал Ивена Назаренуса.
И вот теперь раздался стук в дверь.
— Такси, — сказал шофер.
Он открыл дверь и протянул шоферу доллар.
— Я еще не совсем готов, — сказал он. — Не можете ли вы заехать через полчаса?
— Пожалуйста, — сказал шофер.
Он закрыл дверь и подсел к столу. В ящике он обнаружил забытый блокнот, достал авторучку и начал писать. Когда шофер такси снова постучался в дверь, он открыл ее, и взяв чемоданы, они спустились на улицу.
— На станцию, — сказал он шоферу. А когда они прибыли на станцию, спросил:
— Можете вы отвезти меня в Сан-Франциско?
— Конечно, — сказал шофер. — Но это будет стоить долларов пятнадцать.
— О’кей.
В Сан-Франциско он сдал чемоданы на хранение — в два запирающихся шкафчика по десять центов за каждый и положил ключи в карман. Надо было убить еще час. Он зашел в бар, выпил стаканчик, потом другой, потом еще один. Поезд его был пропущен. Он вышел и сел в такси.
— Гостиница Сент Фрэнсиз, — сказал он.
— Мои чемоданы на станции, — сказал он портье. — Я заберу их завтра.
Он бросил письмо в почтовый ящик, поднялся в свою комнату и упал ничком на кровать.
— Слушай меня, — не отпускал его голос Ивена, — слушай меня внимательно.
И он слушал, все слушал и слушал сквозь пьяный сон.
Пикник близ Скэггс Бридж был лучшим, на котором когда-либо бывал Рэд. Все пошли в реку бродить по воде, плескаться и плавать. Дно реки было песчаное — ровное, гладкое. Перед заходом солнца подъехали Коди и Барт. Они надели плавки и тоже вошли в реку. Когда начало темнеть, все вышли из воды и оделись, развели костер и поджарили хот-доги. Запах горящих листьев, веток и поленьев был очень хорош. Все ели и пили, а затем Ивен, Уоррен, Коди и Барт пели старые песни, пока не стало совсем темно.
Рэд с Флорой стояли у костра, глядя на угасающий огонь.
— Мы собираемся домой в пятницу, — сказал Рэд.
— Да, я знаю, — сказала Флора.
— К Рождеству, я думаю, мы вернемся.
— Вы собираетесь остаться у Дейда?
— Да. Мой отец хочет работать на винограднике со своим братом. У него будет долгий отпуск.
— Как долго?
— До Нового года, — сказал Рэд. — Я тоже приеду.
— Тогда будет все по-другому, — сказала Флора. — Деревья и лозы тогда будут голыми. Будет холодно. Зима.
— Зимой тоже хорошо, — сказал Рэд.
— У нас не бывает снега, — сказала Флора, — но становится ужасно холодно.
Они разговаривали, пока не пришло время садиться в машину Дейда и ехать домой.
— Мы будем сожалеть о вашем отъезде, — сказал Уоррен Уолз.
— Почему бы вам не перебраться жить в Кловис? — спросила Мэй.
— Почему бы нет, Суон? — сказал Ивен.
— Чтобы зарабатывать на жизнь, — сказал Уолз, — нужно по крайней мере тридцать акров, но виноградники сейчас не так дороги, как раньше. Десять акров неплохого участка можно купить, я думаю, тысячи за три наличными. Итак, участок станет тебе тысяч в девять, но, при удачной сделке, ты будешь выплачивать их четыре-пять лет. Это неплохая жизнь.
— Пожалуй, я бы хотел иметь виноградник, если Суон, Рэд и Ева тоже захотят, — сказал Ивен.
— Я не против, — сказала Суон.
Рэд и Ева сказали, что они тоже хотят.
— Дом может оказаться не ахти каким, — сказал Уолз, — но вместо того, чтобы переезжать сразу, вы могли бы пока вернуться — на один или два семестра. Тем временем мы с Дейдом привели бы дом в порядок. Когда все будет готово, вы сможете переехать, а за год-два построите новый дом, настоящее ранчо. У нас просто старый дом, который мы сохранили. Ему сорок лет.
— Неужели так стар? — сказала Суон. — А кажется таким новым и славным.
— Этот дом всегда был хорош, — сказала Мэй. — Только не мы его строили. Мы поселились в нем, когда Фэй еще не родилась. Сначала снимали его, потом купили. Я покажу его вам, когда мы туда доберемся.
— Я могу выяснить, — сказал Уоррен, — что продается в Кловисе, и если захотите, мы съездим и посмотрим пару-тройку мест.
— Сможешь? — сказал Ивен. — Суон, мне нравится эта идея. Ты уверена, что тебе это нравится?
— Я бы хотела жить здесь, — сказала Суон. — В конце концов, ты проработал в университете почти шесть лет.
— Я им сыт по горло, — сказал Ивен. — И хотел бы жить на винограднике.
— Я тоже, — сказала Суон.
— А ты, Ева? — спросил Ивен.
— Да, папа, — ответила Ева. — Особенно, если бы у нас была грядочка арбузов.
— Может, и будет, — сказал Ивен. Он обернулся к Уолзу. — Разузнаешь, что продается?
— Я буду иметь представление об этом к полудню завтра, — сказал Уолз. — Почему бы тебе не пообедать с нами? После обеда мы можем пойти и осмотреть места. Если найдем что-нибудь подходящее, ты можешь взять Суон и детей, чтобы они тоже взглянули на них.
— Хорошо, Суон? — спросил Ивен.
— Отлично, — ответила она.
Мэй Уолз провела их по дому; все следовали за ней. Это был прекрасный двухэтажный дом с четырьмя спальнями наверху, благоустроенный, прохладный, чистый и красиво обставленный.
Когда они вернулись домой, было около десяти. Суон уложила детей спать и оставалась одна в сумраке гостиной, пока Ивен, просидев с полчаса на перилах веранды, наконец не вошел в дом.
— Тебе действительно нравится идея с виноградником? — спросил он.
— Это будет идеальное место для тебя и детей, — ответила Суон.
— Что ты имеешь ввиду?
— Я хочу быть там с тобой, — сказала Суон. — Больше всего на свете я хочу этого. Я хочу, чтобы все больше и больше нас были вместе, Ивен, но я знаю, что меня с вами не будет.
— Почему?
— Ты ничего не сделаешь во вред детям, — сказала Суон, — и я тоже не сделаю, Ивен.
— Не понимаю.
— Я знаю, что случилось сегодня днем, — сказала Суон. — И я знаю, как сильно ты старался скрыть то, что чувствовал, от детей. Но ты не смог скрыть это от меня. Ты не смог скрывать это от меня весь день, не можешь и сейчас. Я знаю, ты пытаешься, Ивен, — ради детей. Я верю в эти попытки. Я думаю, что это правильно — попробовать. Но как я могу оставаться женщиной, матерью, если каждый раз, вспоминая о случившемся, ты теряешь голову, а твои попытки сплотить семью так отчаянны, что переполняют меня страхом?
— Я сожалею об этом, — сказал Ивен. — Но ничего не могу с этим поделать.
— Я глубоко ранила тебя, — сказала Суон. — Я сделала тебе очень больно. Было бы ужасно требовать твоей любви только ради детей. Это уничтожило бы тебя. Я ужасно напугана. Я никогда не видела тебя в бешенстве, — как безумного, Ивен, каким ты был сегодня днем. Ты настаивал — да, ты настаивал, Ивен — что любишь меня, потому что если бы ты не настаивал, тебе пришлось бы сделать что-то, что означало бы потерю детьми отца, или матери, или обоих. Или, может быть, еще хуже. Я неимоверно напугана. До нынешнего дня я боялась за себя. Теперь я боюсь и за тебя, и за них. Ты никогда не забудешь того, что случилось. Я никогда не смогу быть такой же, как ты. Если бы ты был человеком другого склада — например, таким, как Уоррен Уолз, — я снова стала бы для тебя такой же, или даже лучшей. Что будет с нами, Ивен? Мне нравится идея виноградника, но как насчет тебя и меня?
— Начать сначала, — сказал Ивен, — вот что нам нужно. Будем терпеливы друг к другу. Ты поможешь мне, как помогла сегодня днем, и я помогу тебе. Я все еще злюсь, но не настолько, чтобы не продолжать пытаться. Виноградник — идея виноградника — дает мне надежду. Мы начнем сначала, Суон, потому что должны. Правильно, Суон? Начать сначала — правильно, не так ли?
— Не знаю, Ивен.
— Теперь ты знаешь, что это так, — сказал Ивен. — Не усложняй жизнь нам обоим, говоря, что не знаешь. Ты знаешь. Ты очень хорошо знаешь, что это правильно. У нас нет выбора. Начать сначала — правильно. Начинать сначала всегда сложно. Это самое сложное на свете. Это многого требует от нас. Но что мы такое, Суон, если не можем выполнить эти сложные требования? Будем ли мы жить час за часом в одиночестве? Не думай, что я жажду жить ответственной жизнью. Я должен попытаться жить ею. Я должен верить, что так можно жить. Заслужить любовь сложно — сложно, как ни что другое на свете. Как я стремлюсь заслужить твою любовь, так и ты должна стремиться рассчитывать на мою. Ты должна помочь мне. Помочь может виноградник и наша жизнь на нем. Это будет с тобой, Суон. Это не может быть без тебя. Это будет для тебя, Суон. Ты не отрицаешь, что хочешь быть там, но думаешь, что тебя там не будет. И где же ты будешь, Суон?
— Одинока, Ивен, или мертва.
— Почему? Пожалуйста, объясни.
— Не знаю. Да, тебя бесит, когда я снова и снова говорю, что не знаю, но — не знаю, Ивен. Действительно не знаю. Я чувствую, что буду одинока или мертва, и это меня пугает. Я чувствую это. Это все, что я знаю. Я чувствовала это всю свою жизнь, но особенно с вечера пятницы. Я хочу сделать то, что должно быть сделано, но я напугана.
— Ну, — сказал он, — предположим, напугана. Предположим, я тоже. Ну и что? Мы продолжим. Мы начнем снова. Скажем, мы оба испугались, но мы продолжим. Может статься, что мы будем все больше и больше напуганы, но мы продолжим. Я говорю о худшем, Суон. — На мгновение он остановился. — Да, это трудно. Но для нас это не преодолимо. Подумай, как трудно это будет для Рэда и Евы, которых, кроме нас, некому направить. Предположим, это трудно, когда мы думаем только о себе самих, мерзких. И что, Суон?
— Мне все равно, насколько это трудно, — сказала Суон. — Я хочу быть там же, где и ты. Хочу начать как можно скорее. Без промедления. Хочу, чтобы все решилось прямо сейчас. Сегодня, Ивен.
— Это то, чего ты больше всего боишься, Суон?
— Я так думаю, Ивен, но мне уже все равно. Это ничего, что я боюсь. Я хочу завести виноградник.
Она изо всех сил старалась не зарыдать, пыталась сдержать слезы, как Ева.
— Я была одинока, Ивен, — сказала она. — Как ты думаешь, случится что-нибудь с женщиной, если она не хочет этого? Я сделала это, потому что мне было интересно, потому что глупа и безответственна, потому что хотела жить одной минутой, хотела сразу всего, чего я когда-либо хотела. Я совсем забыла о тебе, Ивен, совсем забыла о Рэде и Еве. Мне было все равно, и я не хотела заботиться ни о чем. Теперь я устала от себя. Я хочу, чтобы все это прекратилось. Этим же вечером. Звони Дейду. Говори на вашем родном языке. В любом случае я не засну. Сделай это для меня, Ивен. Это должно быть сделано, и я хочу, чтобы это было сделано, но я не могу ждать. Я просто не могу ждать. После того, как все это закончится, я буду готова к чему угодно. Я буду в состоянии ждать.
— Хорошо, Суон.
Он подошел к телефону и уже через мгновение говорил с Дейдом на родном языке.
— Пожалуйста, не задавай вопросов, — сказал он. — Если ты знаешь кого-нибудь по этой части, прилетай сюда с ним сегодня вечером. Я встречу вас в аэропорту и привезу сюда, когда бы вы ни прилетели. Это должно быть сделано сегодня. Сейчас половина одиннадцатого. До завтра все должно быть окончено. Я останусь рядом с ней. Ты возьмешь детей на прогулку. Ты можешь сделать это, Дейд? Ты можешь найти кого-нибудь? Мне нужно о многом поговорить с тобой, но потом, завтра. Это не моя просьба, а Суон. Найди кого-нибудь, Дейд.
— Я найду кого-нибудь, — сказал Дейд. — И перезвоню.
Он увидел, что она стоит в гостиной и ждет его, и лицо ее дрожит.
Он обнял ее.
— Моя замечательная Суон, — сказал он. — Моя прекрасная Суон.
— Твоя ужасная Суон! — Она зарыдала. — Твой сумасшедшая Суон.
Она внезапно перестала рыдать и засмеялась, как маленькая.
— Если бы ты только знал, чего я хочу, — смеясь, говорила она. — Если бы ты только знал, чего я хочу именно сейчас, Ивен. Боже, это так странно! Если бы ты только знал, Ивен!
— Я знаю, Суон. Все хорошо.
— Все в порядке, но так не должно быть, правда, Ивен?
— Нет, Суон.
— Почему, Ивен?
— Потому что это то, чего я тоже хочу, и этого не произойдет, потому что это перенесет нас в прошлое, но не доставит утешения. Вот и все, Суон.
— Кто-нибудь приедет?
— Он перезвонит мне.
— Тогда можно мне выпить?
— Конечно.
Когда он налил и они сделали по глотку, она сказала:
— Знаешь, это хорошо, что у нас не станется того, чего мы оба хотим. Как я рада, что ты стараешься так сильно любить меня.
Через час позвонил Дейд и сказал на их родном языке:
— Со мной двое. Они друг друга не знают. Мы будем в аэропорту Фресно в два. Все займет меньше часа. Я отвезу их обратно в аэропорт, и они вернутся пятичасовым самолетом. По пути я поговорю с ними и выясню, кто это сделает. Другой будет наготове. Через пару дней она встанет на ноги, через месяц вообще все будет позади.
— Буду в аэропорту в два, — сказал Ивен.
Одним из них оказался невысокий смуглый мужчина лет шестидесяти. Другой был высок и худ, моложе лет на десять, а может и больше. Ивен надеялся, что основным будет смуглый, поскольку другой, на его взгляд, смахивал на алкоголика. У каждого из них были обычные чемоданы, Дейд тоже был с багажом. Все это было уложено в багажник автомобиля, и Ивен не мешкая тронулся, но поехал не слишком быстро. Не хватало, чтобы сейчас его остановили за превышение скорости. Разговоров в течение получаса езды почти не было.
Все заняло чуть больше часа. Тем самым человеком был смуглый. Второй занимался стерилизацией инструментов и держался в стороне, оставаясь на кухне.
— Она будет спать, — сказал невысокий. — Иногда может просыпаться, но ненадолго. Она должна оставаться в постели до утра четверга. После этого она может вставать на пару часов — в течение трех-четырех дней. Напрягаться ей можно будет через месяц.
Дейд отвез их обратно в аэропорт. Была половина шестого, когда он снова вошел в дом.
— Нужно было вернуть их обратно, к самолету, — сказал он. — Как она? Ты ее видел?
— Да, — ответил Ивен. Он помедлил. — Дейд!
— Все в порядке, — сказал Дейд. — Он самый лучший из здешних. Другой был для подстраховки. Ты ведь не беспокоишься?
— Она ни звука не издала, Дейд. А ведь она совершенно не выносит боли. Я был с ней, когда появлялись на свет Рэд и Ева, и я знаю это.
— Он дал ей наркотик для обезболивания.
— Мог ли он дать ей слишком много?
— Нет. Он самый лучший.
— Прошло почти три часа.
— Возможно, она еще долго не захочет просыпаться, — сказал Дейд.
— Если это поможет мне обрести Суон, — сказал Ивен, — я буду знать, как позаботиться о ней впредь. Я буду знать, что сделать для нее. Это ничего, это ничего не значит. У нас много планов. Мы знаем, что делать. Она немного безрассудная, такая же, как я и как ты. Раньше я этого не знал, Дейд. Она ожидает моей помощи. Моя помощь стала частью этого, началом этого. Она безответственна. Она порывиста. Она считает, что жизнь не стоит тревог и раздумий. Она немного сумасшедшая, вот и все, но она не хочет быть такой. Думаю, что любая красивая девушка может стать немного безрассудной, если кто-то не остановит ее. И она хочет, чтобы ее остановили. Знаешь ли, жизнь не так уж полна неприятностей. Скорее она полна обмана. Все, чего я хочу, это чтобы она прошла через это, а затем я хочу выправить нас обоих. Знаешь, я помог ей стать немного безрассудной. Она считала себя одинокой, но я помог ей. Мужчина может многого не знать, Дейд, пока не станет слишком поздно. Но я не допустил такой ошибки, правда?
— Нет, — сказал Дейд.
Они пошли на кухню, и Дейд поставил варить кофе. В ожидании они присели за кухонный стол.
— Нет ничего легче, — сказал Ивен, — чем перевернуть все вверх дном под первым же предлогом.
— Конечно, — ответил Дейд и, помолчав, спросил: — Если она позовет, мы услышим, не так ли?
— У меня дверь приоткрыта, — ответил Ивен и вернулся к своей мысли: — Дейд, когда все это останется позади — когда Суон снова будет в порядке… ты увидишь семью, настоящую семью. Когда все будет позади…
— Все уже позади, — сказал Дейд.
— Она не издала ни звука, — сказал Ивен.
— Он не хотел, чтобы она что-то чувствовала, — сказал Дейд. — Может быть, Суон просто не хочет подавать голос.
— Бедное дитя, — вздохнул Ивен.
— С ней все в порядке, — сказал Дейд.
Ивен бесшумно вошел в комнату и обогнул кровать, чтобы взглянуть в ее лицо.
Затем он вернулся на кухню.
Дейд пил кофе. Он налил чашку Ивену.
— Успокойся, — сказал он.
— Мне не нравится, как она выглядит, — сказал Ивен.
— С ней все в порядке.
— Я обдумывал это, — сказал Ивен. — Обдумывал все, что можно было бы сделать. Ничто другое не имело смысла. Ничто другое не дало бы никому ни малейшего шанса. Я боюсь, Дейд. Взгляни на нее, ладно?
Они зашли в комнату. Дейд посмотрел на нее, и они вышли в гостиную.
— Не знаю, — сказал Дейд. — Дай мне подумать. Мне тоже не нравится, как она выглядит. Давай хоть немного подождем.
— Что ты имеешь в виду, Дейд?
— С ней все в порядке, — неожиданно сказал Дейд. — Конечно же, все в порядке.
— Ты уверен, Дейд?
— Она скоро проснется, — сказал Дейд. — И ты убедишься, что с ней все в порядке.
— Я пойду посижу возле нее, — сказал Ивен.
— Вот это правильно.
— Если дети проснутся, скажи им, что мы спим. Принеси им хлопьев с молоком или еще чего-нибудь. Пусть выйдут поиграть в виноградник, но сам далеко не уходи.
— Я буду здесь, — сказал Дейд.
Ивен вошел в комнату, где спала его жена, и сел на кровать. Он сидел, смотрел ей в лицо и ждал, пока она она пошевелится и проснется.
— Прости, Суон, — прошептал он. — Мне страшно жаль. Не заставляй меня так терзаться. Я заблуждался. Знаю, заблуждался. Помоги мне, Суон. Не дай этому обернуться самой страшной ошибкой, которую может совершить мужчина.
Он долго сидел так, не отрывая взгляда от ее лица. Наконец он вышел на кухню, к Дейду.
— Она умирает, Дейд.
— Ради бога, возьми себя в руки, ладно?
— Дейд, она умирает! Что делать? Нам надо найти кого-нибудь. Давай поскорее кого-нибудь вызовем.
— Взгляну-ка на нее еще раз, — сказал Дейд.
Они вошли и снова посмотрели на нее. Смотрели они недолго. Дейд побежал к телефону, набрал номер и разбудил своего друга, доктора Элтуна. Он говорил с ним на родном языке. Его друг сказал, что выедет, как только оденется. Пока он разговаривал, в зал вбежали Рэд и Ева, зовя Дейда. Дейд поймал обоих и обнял.
— Мы должны вести себя тихо, — сказал он.
Он помог им одеться, принес сухие хлопья и молоко и отправил играть. Рэд взобрался на смоковницу, а Ева стояла под ней и ловила спелые плоды. Дейд вернулся к Ивену, стоявшему над спящей женщиной. Они вышли из комнаты.
— Он будет здесь как можно скорее, — сказал Дейд.
— Что ты ему сказал?
— Правду.
— Это хорошо, — сказал Ивен. — Было бы с Суон все в порядке. Мне плевать, кто знает правду. В любом случае это ничего не значит. Просто пусть с ней все будет в порядке. Я рад, что ты сказал ему.
— Он будет держать это при себе, — сказал Дейд, — но я должен был сказать ему. Он должен знать. Мы не говорили по-английски.
— Я рад, что он приедет, — сказал Ивен. — Не могли же мы и дальше просто стоять с открытыми ртами, как пара дураков.
Доктор Элтун был стройным молодым человеком, не старше тридцати пяти лет, чистопородным, с голубыми глазами. Наедине с женщиной он пробыл пятнадцать минут.
— Лучше нам отвезти ее в больницу, — сказал он. — В Мадере есть подходящая. Я позвоню в скорую помощь.
— С ней все будет хорошо? — спросил Ивен.
— Надеюсь на это, — сказал Элтун.
Он направился к телефону. Ивен последовал за ним.
— Что, нельзя отвезти ее машиной Дейда?
— Нет.
— В чем дело? Что с ней случилось?
— Много чего, — сказал доктор. — Я сделал все, что можно сделать прямо сейчас.
Он позвонил и вернулся к спящей женщине. Ивена и Дейда он попросил в комнату не входить.
— Я не хочу, чтобы дети были напуганы, — сказал Ивен. — Ты можешь усадить их в машину и увезти куда-нибудь, Дейд, чтобы они не видели скорую?
— Конечно, — сказал Дейд. — Мы прокатимся куда-нибудь подальше.
— Нет, — сказал Ивен. — Отвези их в дом Уолзов. Скажи Уоррену и Мэй, чтобы они провели там утро. Им нравятся дети Уолзов. А сам возвращайся. Я поеду в машине скорой помощи. Ты — следом своей машиной. Я не могу собраться с мыслями. Тебе лучше быть рядом, Дейд.
— Конечно, — сказал Дейд. — Сейчас заберу их. Я скоро вернусь.
— Если мы уедем до того, как ты вернешься, ты ведь знаешь, где это?
— Да, — сказал Дейд. — Я буду там.
Дейд вернулся до прибытия машины скорой помощи. Он увидел своего брата, сидящего на перилах веранды. Машина доктора отсутствовала.
— Ивен?! — окликнул он брата.
Дейд выждал целую минуту, а затем пошел туда, где лежала женщина. Когда он вышел на веранду, Ивен спрыгнул с перил, ударил брата по голове и сбил его с ног. Дейд вскочил и в мгновение стиснул брата, перехватив его руки.
— Я убью тебя, — прохрипел Ивен.
— Что он сказал? — спросил Дейд. — Куда он делся?
— Сказал, что она мертва, — ответил Ивен. — Я не знаю, куда он поехал.
Ивен попытался освободиться, но Дейд не отпускал его.
— Надо было ему дождаться меня, чтоб поговорить, — сказал Дейд. — Теперь мне надо застать его в приемной. Ему придется сообщить об этом. Что-то же должен он сообщить?!
— Пусть скажет правду, — сказал Ивен. — Пусть сообщит, что я убил свою жену, мать моих детей. Пусть он сообщит это.
— Ты никого не убивал, — возразил Дейд.
— Я убил ее, — сказал Ивен. — А ты мне помог.
— Бога ради, возьми себя в руки, — сказал Дейд.
Дейд ждал новой вспышки, но ее не последовало. Затем он ждал, что брат заплачет и можно будет наконец-то отпустить его. Но брат не заплакал и все так же готов был убить — себя, Дейда, кого угодно, лишь бы убить. На дороге показалась карета скорой помощи. Когда она была уже почти у дома, Дейд отпустил брата, нанес ему короткий удар по челюсти, поднял его, втащил в дом, в свою комнату, и уложил там на кровать.
Потом он вышел к двери, чтобы встретить приехавших. Пока они ходили за носилками, он позвонил в приемную доктора Элтуна.
— Я сообщу об этом как о сердечном приступе, — сказал мужчина на их родном языке. — Очень сожалею, и мой вам совет: присмотрите за братом.
Санитары вынесли Суон на носилках. У двери Дейд велел им отвезти ее в морг при похоронном бюро в Мадере. Затем он позвонил в похоронное бюро и попросил служащего, чтоб ее не трогали, пока он не позвонит снова.
Ивен Назаренус вышел из комнаты Дейда, когда тот вешал трубку. Дейд прыгнул на него, сбил его с ног и укусил за запястье; пальцы Ивена ослабли, и пистолет выскользнул из его руки. Дейд поднял пистолет и ударил Ивена рукоятью в висок. Он встал и сорвал рубашку, чтобы увидеть рану. Она была там же, где и много лет назад. Он побежал в свою комнату с пистолетом, достал два других и положил все их туда, где брат их никогда бы не нашел. Затем он вернулся к брату, плеснул чашку холодной воды ему в лицо, и через мгновение Ивен Назаренус открыл глаза.
— Поможешь мне снова вытащить пулю? — спросил он.
Ивен медленно поднялся на ноги.
— Прости, Дейд, — сказал он. — Мне жаль. — И тут наконец он заплакал. — Моя гнусная судьба, — сказал он. — Моя гнусная жизнь. — Он посмотрел на брата. — Прости, Дейд.
Они пошли на кухню.
Здоровой рукой Дейд налил в кастрюлю воды и поставил ее кипятить. Потом вытряхнул в нее инструменты из коробки и снял с раны полотенце.
— Теперь порядок, — сказал он. — Заберись туда и вытащи ее.
— Лучше сначала я дам тебе выпить аспирина, — предложил брат.
— Нет, просто сделай это быстро, — сказал Дейд. — Она на месте в Мадере. Подремонтируешь меня, и мы поедем туда. И поразмысли, что нам делать дальше.
— Тебе лучше лечь в постель, — сказал Ивен.
— Доставай пулю, — сказал Дейд.
Ивен гнал машину в Мадеру. Дейд сидел рядом и курил одну сигарету за другой. Через некоторое время Ивен съехал на обочину и остановился.
— Я хочу пройтись по этому винограднику, — сказал он.
Дейд смотрел ему вслед. Он видел, как его брат останавливается то у одного, то у другого куста, как нагибается и отводит в сторону побеги и молодые листья, чтоб разглядеть самую лозу и созревающие на ней гроздья. Ивен углубился в виноградник еще дальше, снова склонился над лозой, потом выпрямился и долго стоял так, пристально глядя на дом. Вернулся он с гроздью сорта «красный император».
— Там прекрасный виноградник, — сказал Ивен. — И дом прекрасный. Мы хотели подыскать себе здесь участок. Суон понравилась эта идея. Уолз и я сегодня днем собирались осмотреть несколько участков. — Он отщипнул от грозди ягоду и съел ее, потом еще одну. — Кто знает, может, вот этот виноградник мы и выбрали бы… — Он сел за руль и протянул гроздь Дейду, который отломил верх стебля с дюжиной ягод и съел их по одной. Они поехали дальше, и Ивен все оглядывался на белеющий среди зелени виноградника дом.
— Она умоляла меня не принуждать ее делать к этому, — вновь заговорил он. — Она не раз говорила мне, и так и этак, что боится. Я ей не верил. Ни за что не хотел поверить. Ради бога, Дейд, что бы это изменило? Другие животные не беспокоятся о таких вещах. Почему должны беспокоиться мы? Или сойти с ума, или убить себя, или убить друг друга? В любом случае, кем мы себя считаем? Я убил свою жену, Дейд, я убил Суон, я убил мать Рэда, мать Евы. Она умоляла меня, но я не стал ее слушать. Я просто не слушал, вот и все. Кто — я? Ивен Назаренус? Нет. Просто не делай этого, вот и все. Ты мужчина, и ты этого не делаешь. Ты животное, которое живет по моральному закону, и ты этого не делаешь. По моральному закону ты сходишь с ума. По моральному закону ты убиваешь. Кто — ты? Чтобы подобное случилось с Ивеном Назаренусом? Никогда. Это нормально для животных, потому что они не знают ничего лучшего, но не для меня. Я живу по моральному закону. Я знаю, что правильно в неправильном, но этого мало, чтобы жить, давать жизнь, защищать жизнь. Это не совсем правильно. Мое должно быть только моим, ибо у меня есть гордость, и я потратил немало времени, чтобы понять: все, что ранит мою гордость, все это — зло. Просто зло, вот и все. Я не желаю мириться со злом. Я не потерплю его ни в ком, даже в жене моей, в матери моих детей. Скорее я убью ее. Скорее я убью себя. Скорее я убью своих детей. Я не дам отнять мою гордость. Пусть отцом этого ребенка был бы кто-то другой. Какая разница, кем оказался отец? Какая разница, Дейд?! Ведь матерью была бы Суон? Ведь Суон осталась бы в живых? Ведь Суон была бы Суон, да? Что это с нами, Дейд?
— Это был несчастный случай, — сказал Дейд. — Когда мы покончим с делами в Мадере, я поговорю с доктором Элтуном, чтобы он подтвердил это. Я скажу ему, что случайно выстрелил в себя. Позаботься о детях. Скажи им, что Суон уехала навестить свою семью.
— У нее нет семьи, — сказал Ивен. — У нее есть тетя в Филадельфии, с которой она жила до семнадцати лет. У нее никогда не было родителей и дома. Адреса тети и даже имени ее я не знаю. Только несколько дней назад я узнал, что она всю жизнь искала родителей и дом. В том-то и была идея виноградника — дать ей дом и семью; и если не родителей, то хотя бы детей — ведь они того же рода — и мужа, который мог бы любить ее такой, какова она есть. Что хорошего в любви, если она не беспредельна? Суон умоляла меня, но я не стал ее слушать. Мне жаль, Дейд. Я скажу детям, что она уехала в Филадельфию навестить тетю. Мы домчимся домой, к твоей постели, как можно быстрее. — Он прибавил скорость. — Еще полдня назад, — сказал он, — Суон и плакала, и смеялась. Смеялась, потому что хотела, чтобы мы были вместе. Еще раз. В последний раз. Мне следовало понимать, что этого не случится. Мне следовало понимать, что это не сработает. Это может случиться с кем-то другим, но не с ней. Суон не должна была умереть. Я убил ее, вот и все. Моя гордость убила ее, убила мать Рэда и Евы. Так что теперь у меня есть гордость.
— Так или иначе, это случилось бы, — сказал Дейд.
— Нет, — если бы я любил ее, — возразил Ивен. — Ну да, она была безрассудна, но кто из нас не таков? Прости, Дейд. Я мог убить тебя. Посмотри на моих детей. Они родились от Суон. Теперь они никогда не увидят своих братьев и сестер. Я убил их мать, их братьев и сестер, потому что не мог позволить ей иметь своего собственного сына.
— Она не хотела своего собственного сына, — сказал Дейд.
— Да, не хотела — из-за моего самолюбия, — сказал Ивен. — Она сделала это, надеясь вернуть мою маленькую, ничтожную любовь. Она могла бы жить и жить, если б не мои тщеславные и дешевые претензии. У нее мог бы быть один собственный сын среди наших общих сыновей и дочерей, ведь так?
— Нет, — сказал Дейд. — Нет, она не могла. Пойми это. Пойми это раз и навсегда. Пойми, что Суон убил несчастный случай. Случайность ее собственной природы, твоя катастрофа, та же самая катастрофа, которая рано или поздно калечит, сводит с ума и убивает всех. Взгляни правде в глаза и извлеки из случившегося урок. Твоя собственная катастрофа уже искалечила ее и свела с ума. Подумай, сможешь ли ты оградить от этой катастрофы Рэда и Еву.
— Как мне это сделать?
— Как? Займись приготовлениями к похоронам, вот как.
— Черт тебя побери, Дейд!
— Ты спросил меня, — сказал Дейд, — и я тебе ответил. Поразмысли, как быть с Рэдом и Евой — я имею в виду, в день похорон. Поразмысли, как быть с твоим лицом. На нем следы удара кулаком, удара пистолетом, следы понесенной утраты, следы крушения, гнев и безумие. Поразмысли насчет работы, которой ты собираешься заняться. Насчет будущей жизни. Если хочешь любить все целиком, — люби целиком; поразмысли, как любить все целиком. Люби Суон целиком.
— Она мертва, — сказал Ивен.
— Люби ее целиком, — сказал Дейд. — Рэд и Ева — это Суон. Люби их. Люби их целиком. Ты уже оплакал Суон. Мне это еще предстоит. Помни это. Ты уже обвинил себя в ее убийстве. Мне еще предстоит это. Ты должен теперь помочь мне. Приготовься к похоронам. Я буду там с тобой.
Остаток пути они проехали молча. Дейд всегда был немногословен, но все еще кровоточившая рана побуждала его говорить. Ему мало что было сказать с тех пор, как он промышлял на улицах Патерсона, и еще меньше — после того как он утратил жену и детей, — все они живы и здоровы, но не с ним; они перестали быть его семьей, теми немногими людьми, которых он мог любить целиком.
Похоронное бюро называлось «Глэддинг и Старч»; встретивший их человек был одним из младших Глэддингов. У него было что сказать обо всем, с чем фирма имела дело, включая одежду для погребения и косметику.
— Послушайте, — наконец перебил его Дейд. — Вот этот гроб.
— Это не самая популярная модель, — ответил Гладдинг-младший. — Это самое простое, что у нас есть.
— Вот этот гроб, — устало повторил Дейд, — ночная рубашка, которая на ней. Никакого грима. Вообще, не трогать ее. В четверг днем, в два. — Он вытащил деньги из кармана и вручил человеку. — Подберите место возле дерева.
— Какие услуги?
— Никаких. Мы будем здесь в четверг в два. Отсюда мы отправимся на кладбище.
— Вы хотите сейчас побыть с покойницей?
— Да, — сказал Ивен. — Наедине.
Ивена отвели в маленькую комнату, в которой горел синий неоновый свет. В комнате были раковины, краны, шланги, бутылки и разные инструменты. Суон лежала на белой койке на колесах. Он взял ее голову в руки и попытался заглянуть ей в глаза. Он разгладил ее рыжие волосы — рыжие, как у Рэда. Он зажег сигарету и выкурил ее, стоя над ней, затем вышел и сказал мужчине:
— Увезите ее из этой комнаты в отдельную.
Когда это было сделано, Ивен сказал:
— Не возвращайте ее обратно в ту комнату.
Он вернулся к машине. Дейд уже был в ней — он сидел, согнувшись, почти скрючившись.
— Вези-ка ты меня домой, — сказал Дейд.
— Хочешь, я позвоню доктору Элтуну и попрошу, чтоб он приехал?
— Он был здесь не более получаса назад со свидетельством о смерти, — сказал Дейд. — Его нет в офисе. Позвоним из дома.
— Разве нельзя обратиться к кому-нибудь здесь, в городе?
— Нет.
Ивен быстро тронулся.
— Прости, Дейд.
— Насчет машины. Чего ты все же хочешь?
— Что, Дейд?
— Ты уехал и оставил ее на два месяца, чтобы заработать денег на машину, так ведь?
— Так, — сказал Ивен. — Уже несколько месяцев она была в дурном расположении духа. Я считал, что нам пойдет на пользу побыть врозь. Она тоже.
— Ну да, она считала, — сказал Дейд. — И ты тоже. Я не раз говорил тебе: все, что у меня есть, — твое. Ты мог бы попросить у меня машину. Я бы купил тебе машину. Я бы прислал тебе деньги. Люди думают, что живут своей жизнью. Это не так. Они живут для других. Мужчина не может покинуть женщину — мать его детей, какой бы она ни была, — и думать, что ее жизнь будет такой же, как прежде. Не будет она такой же, как прежде. Он должен оставаться с ней. Если он останется с ней, их жизнь будет по-прежнему несчастной, или даже станет еще несчастнее, но, как бы там ни было, это будет их общая жизнь, жизнь их общей семьи. Семья — это все, что есть. Напортачил в семье — и всему конец. Нельзя было тебе уезжать. Уехал — вот она и наломала дров.
— И что же, по-твоему, мужчина не должен доверять своей жене? — возразил Ивен. — А жена — не доверять мужу?
— Нет, — сказал Дейд. — Вот оно, извращенное новое мышление. Это чушь. Человек не должен доверять себе. Он не должен доверять Богу. Он должен любить свою семью, обустраивать семейную жизнь. Если тебе понадобилось обзавестись машиной, ты мог сказать мне?
— Я не хотел беспокоить тебя насчет машины, — сказал младший брат.
— Если бы мне нужно было что-то, что ты мог мне дать, — сказал Дейд, — я бы тебя попросил, не так ли? Нельзя быть членом семьи и вести себя, как чужак. Если ты так поступаешь, ты разрываешь отношения с семьей, и сам ты — чужак. Если ты ведешь себя с Суон как с чужой — ты делаешь все для того, чтобы она заинтересовалась чужими. Нельзя обходиться с ней, как будто ты ей чужой. Иначе твое житье будет либо лишено чувства достоинства — хоть небольшого,— либо смысла. А ты уехал зарабатывать на машину.
Он умолк, закурил и глубоко затянулся.
— У меня жар, — сказал он. — Я любил Суон. Она вошла в нашу семью, лучезарная девушка с рыжими волосами из какой-то призрачной жизни, смешливая и веселая. Дети, которых она дала тебе, были нашими. Это были ее дети, но и наши тоже, и мне больно, что ее несчастная жизнь прикончила ее. Ты мог взять ее с собой. Ты мог бы попросить меня приехать в Пало-Альто и остаться с детьми или привести их сюда, в Кловис.
Он снова умолк.
— Я несу чушь, — сказал он. — Ты ничего не мог сделать. Все, что ты сделал, было правильно. Это случилось, вот и все. Мне просто это не нравится. Я не ожидал, что доктор уедет, не поговорив со мной. Я не могу этого понять.
— Я доставил ему неприятности, Дейд.
— Что ты сделал?
— Он вышел и сказал, что Суон мертва. Я сказал ему, что он лжец, и вернул его в комнату. Сказал, что убью его, если он ее не разбудит. Держал его в комнате полчаса. Почему она должна умереть? Другие девушки, другие жены, другие матери переживают и не такое, но не умирают. Почему же Суон? Не мог я выпустить его из комнаты.
— А он что?
— Он говорил со мной на нашем языке.
— Он один из нас, — сказал Дейд. — Ты свалял дурака с этим пистолетом. Ты не умеешь обращаться с оружием. Окажись рядом Рэд, ты мог бы застрелить его.
— Я собирался так и сделать, — сказал Ивен. — И ты должен был это знать.
— Знаю, — сказал Дейд. — Знаю потому, что однажды сам хотел сделать то же самое.
— Я собирался прикончить всех нас, одного за другим, — сказал Ивен. — Рэда, Еву и себя.
— Знаю, — сказал Дейд. — Ты спросил меня вчера вечером, что делать, и я сказал: что бы ты ни сделал — все будет правильно. То, что ты сделал, правильно. Ты думал, что ей не хватает твоей любви. Не хватает ребенка — ее собственного ребенка, а не твоего, не вашего общего. Но это оказалось непросто. Хотя иногда бывает проще. Но не в этом случае, вот и все. Если бы этот врач не был одним из нас, если бы он был одним из чужих, кому я думал позвонить, ты, возможно, уже был бы покойником, и тогда у Рэда и Евы не было бы не только матери, но и отца. Ты должен пойти к этому человеку, кем бы он тебе ни казался, где бы он ни был, и поговорить с ним, поговорить с ним о его проклятом детстве. Он ничем не отличается других, пойми это. У меня есть женщина, Мэри Коури, одна из нас. Ее дети выросли, теперь она моя домохозяйка. Она позаботится о детях, пока я не приду в порядок. После того как ты поговоришь с этим человеком, поезжай-ка в Патерсон. Поброди по улицам. Держись подальше с месячишко. Когда вернешься, мы поговорим. Ты меня слушаешь?
— Да, Дейд.
— Я поищу пристанища здесь. Ты — в Патерсоне. Если найдешь и захочешь там жить, я привезу детей поездом. Я тоже мог бы остаться там, хотя вряд ли. Мои дети родились в доме на винограднике. Я надеюсь когда-нибудь увидеть их там снова. Думаю, года через три-четыре. Я посадил деревья и виноградные лозы для них. Я хочу им показать их собственные деревья и виноградные лозы. Мы потеряли Суон, Ивен. И ту, другую, мы тоже потеряли. Поезжай поговорить с тем человеком.
— Я поговорю с ним, — сказал Ивен.
Когда они добрались до дома, Ивен позвонил доктору Элтуну.
— С моим братом произошел несчастный случай, — сказал он на их языке. — У него серьезное пулевое ранение в плечо. Я удалил пулю, но думаю, что надо бы вам осмотреть его.
— Понятно, — ответил мужчина. — Еду.
Пока доктор Элтун занимался Дейдом, Ивен сидел на перилах веранды.
— Вы серьезно больны, — сказал доктор Дейду, — но, как старшему брату, вам следовало бы прочитать эту записку. Сообщать о ней брату или нет — дело ваше.
Дейд взял записку и прочитал:
«Мой милый Ивен, пожалуйста, не проклинай меня. Я обещала тебе, что сделаю все для Рэда и Евы. И я делаю это для них, потому что очень люблю их, мой милый. Это легко. Я давно хотела сделать это. По крайней мере, я дала тебе Рэда и Еву. Это уже хоть что-то, правда, милый? Я ничего больше тебе не скажу, и ты больше ничего не скажешь Рэду и Еве. Не жалей меня. Будь хорошим отцом Рэду и Еве. Пусть они меня любят. Пусть они думают обо мне хорошо. Я люблю тебя, мой дорогой. Никогда не забывай меня. Суон».
— Большое спасибо, — сказал Дейд мужчине. — Вы поняли смысл этой записки?
— Как я понимаю, прошлой ночью она приняла смертельную дозу снотворного, — сказал доктор.
— Зачем? — спросил Дейд.
— Я ничего не знаю о ней, — сказал доктор, — но я бы сказал, что физически она была вполне здорова.
— Физически здорова?
— Да.
— Что вы имеете в виду?
— Бывают странные личности, — сказал доктор, — которые при определенных обстоятельствах, таких как брак и семья, могут многие годы скрывать свое истинное лицо. Подобная персона может быть чрезвычайно привлекательной, блестящей, производить впечатление человека разумного, рассудительного.
— Вы хотите сказать, что она сумасшедшая?
— Не совсем так, — сказал доктор. — Я внимательно изучил записку в офисе. Заметьте: она скомкана. Это не я сделал. Такой я нашел ее под ее кроватью. Возможно, за время замужества она не раз писала такие записки, но в последнюю минуту уничтожала их. Весьма вероятно, что у вашего брата сложный брак, поскольку нелегко обрести спокойствие рядом с такой личностью. Рано или поздно оба становятся — ну, скажем, неуравновешенными — и все заканчивается насилием, либо брак расторгается. Некоторым, чтобы решиться на разрыв, могут понадобиться большие усилия. Должно быть, она решила пощадить мужа и детей, понимая, что если она не избавит их от себя, все это рано или поздно закончится насилием, потому что ваш брат не тот человек, который лишит своих детей матери, какова бы ни была причина. Ей придется уйти с детьми, но она не сможет вырастить их без его помощи. Или ей придется покончить с этим. Она выбрала последнее. Такие люди способны на все. Умерла она не от операции. Я сообщил об этом как о сердечном приступе, и в некотором роде это так и было.
— Бедная Суон, — сказал Дейд.
— Вы скажете своему брату?
— Нет.
— Оставить вам записку?
— Не надо.
— Вы узнаете почерк?
— Да.
— Могу ли я сохранить записку в своем архиве? Никто никогда не узнает об этом.
— Конечно.
— Сейчас я дам вам кое-что, и вы уснете глубоким сном, — сказал доктор Элтун. — Я должен попросить вас оставаться в постели до моего разрешения встать. Сегодня вечером я снова загляну к вам и буду приходить два раза в день в течение недели или около того. Вы ведь чистили свой пистолет, верно?
— Да, — сказал Дейд. — Я должен встать к полудню четверга. По крайней мере, на несколько часов. Я должен пойти с моим братом на похороны.
— Посмотрим, — сказал доктор, — но в любом случае после этого вы должны немедленно вернуться и лечь в постель.
— Хорошо, — сказал Дейд.
— Вы говорите во сне?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Вы забыли о записке?
— Ах, да, — сказал Дейд. — Пожалуйста, попросите моего брата прийти сюда.
Доктор вышел на веранду.
— Ваш брат хотел бы увидеть вас до того как уснет, — сказал он.
Ивен и доктор Элтун вошли в комнату Дейда.
— Теперь я должен спать, Ивен, — сказал Дейд. — В телефонной книге есть номер Мэри Коури и ее адрес. Она не очень хорошо понимает по-английски. Скажи ей, что я прошу ее приехать и остаться здесь на несколько дней. Чтобы по пути она забрала детей. Скажи Уоррену и Мэй, что Суон умерла от сердечного приступа. Скажи им, что я попал в небольшое дурацкое происшествие и должен оставаться в постели. Позаботься обо всех, пока я снова не встану на ноги, ладно?
— Конечно, Дейд. — Ивен обернулся к доктору и утвердительно кивнул ему.
— Я приеду около девяти вечера, — сказал доктор Элтун Дейду. — Тогда вы проснетесь. Мы выясним насчет того, можно ли вам поесть, а потом я снова усыплю вас. Он повернулся к Ивену: — Вот такая неприятность свалилась на вашу голову. — Он вынул из своей сумки какой-то тюбик и дал Ивену. — Втирайте это понемногу.
Они вышли из комнаты, и доктор закрыл за собой дверь.
— Он не знает, насколько серьезно его положение, — сказал доктор Элтун. — Пожалуйста, дайте ему отдохнуть. Да и вам тоже нужен отдых. Хотите снотворное?
— Нет, — сказал Ивен. — Я его не принимаю. Лягу спать вечером, когда уснут дети.
— Хорошо, — ответил доктор.
Доктор Элтун вышел к своей машине и уехал. Проехав около мили, он остановил машину и перечитал записку. Затем снова принялся рассматривать пузырек. В ней было две таблетки, одну из которых он внимательно осмотрел и узнал. Таких в пузырьке могло быть десятка два с лишним. Чтобы сердце остановилось, многим достало бы трех таких; большинству — пяти; семи-восьми — любому. Он сунул все это назад в карман и поехал дальше.
В четверг к полдню доктор Элтун был у них в доме. С полчаса он занимался раной Дейда, затем сказал:
— Вам нельзя вставать.
— Я должен встать, — возразил Дейд. — Дайте мне что-нибудь, чтобы я мог продержаться на ногах часа три-четыре.
— Послушайте меня, — сказал доктор на их языке. — Ваше состояние серьезно.
— Знаю, — сказал Дейд.
— Речи не может быть даже о часе.
— Я все понимаю, — сказал Дейд. — Но мы одна семья. Мы — мой брат и я — потеряли члена этой семьи. Дети не могут пойти. Они не должны знать. Мой брат не может пойти один. Его семья должна быть с ним. Я все понимаю, но я должен пойти с моим братом на похороны его жены, матери его детей. Сами знаете, что я должен идти.
— Если с вами что-нибудь случится, будет проведено расследование, — сказал доктор. — Смерть от пулевого ранения не может быть не расследована. Я думаю не о себе. Я думаю о детях. В лучшем случае вы окажетесь в больнице. Вам решать, но я должен сказать вам правду. Я уже сделал вам три переливания.
— Я должен быть с моим братом.
— Хорошо, — сказал доктор. — Сейчас сделаю вам еще одно переливание, потом вы оденетесь и поедете. Будете там в два. Вы должны вернуться не позже четырех. Я буду ждать здесь. Быть может, мне придется продежурить здесь ночь.
— Спасибо, — сказал Дейд.
В половине второго Дейд был одет. Дети были на заднем дворе с Мэри Коури, которая на закусочном столике замешивала тесто для хлеба, показывала Рэду и Еве, как это делается, позволяла им помогать, рассказывала о своих четверых сыновьях и двух дочерях.
Приехал Ивен.
— Как Рэд? — спросил Дейд.
— В порядке.
— А Ева?
— Она тоже.
— А ты-то как?
— Что тебе сказать, Дейд…
— Ты каждый день учишь Рэда чему-то новому в языке?
— Да.
— Что он уже выучил?
— «Это — правильно», — сказал Ивен. — «Я люблю тебя». «Меня зовут Рэкс Назаренус». «Мою маму зовут Суон Назаренус». «Моего отца зовут Ивен Назаренус». «Мою сестру зовут Ева Назаренус». И еще, «брата моего отца зовут Дейд Назаренус».
— Когда ты научил его всему этому?
— В субботу ты научил его говорить «это — правильно», — сказал Ивен. — В воскресенье я научил его говорить «я люблю тебя». В понедельник я научил его говорить «мою маму зовут Суон Назаренус». Во вторник и вчера я научил его всему остальному. Он многому учится у Мэри. Как и Ева.
— Дети Уолза знают о Суон?
— Нет. Но Мэй не сдержалась и расплакалась.
— Потом ты с ними еще разговаривал?
— Я взял детей вчера днем на пару часов. Рэд хотел увидеть Флору. Мэй не выдержала и снова расплакалась. Мы выпили в их гостиной. Я хотел сказать ей правду, Дейд. Хотел, но не сказал.
— Ты уже сказал ей правду. Суон умерла от сердечного приступа.
— Они знают, что это нечто большее, Дейд.
— Всегда есть нечто большее. Всегда есть что-то большее, чем мы знаем.
— Что ты имеешь в виду, Дейд?
Он собирался сказать своему брату правду, но вспомнил, что этого говорить нельзя: нельзя ради Суон, и ради Ивена, и ради Рэда и Евы.
— Как ты думаешь, для чего я поместил тебя в своей комнате? — сказал вместо этого Дейд. — Я хотел, чтобы ты привел в порядок дела с оружием, пока дети не вернулись.
— Я сожалею об этом, Дейд.
— Завтра поезжай и поговори с этим человеком. А потом отправляйся в Патерсон.
— Я поеду и поговорю с этим человеком, — сказал Ивен, — но я не могу поехать в Патерсон. Я не могу оставить детей.
— Ты можешь снова сорваться, — сказал Дейд, — а у меня нет сил. Пусть это случится в Патерсоне. Побудь там, пока не станешь уверен, что нервный срыв миновал. Сделай это ради Рэда и Евы.
— Я не могу оставить детей, Дейд.
— Сделай это для меня, парень. У меня нет сил.
— Ладно, Дейд.
— Оставайся в Патерсоне, пока не станешь уверен в себе, — сказал Дейд. — Вернись под кров, который Петрус дал тебе и мне, в его дом, если он все еще там. Непременно вернись туда, где все это было. Вернись на фабрику, на которой он так долго работал, зарабатывая деньги, чтобы поддерживать нас, туда, где он открыл свое небольшое дело. Вернись на наши улицы. Нервная разрядка там. Прогуляйся по грязному Пассейику и разрядись там. Оставайся там, пока не станешь уверен в себе. Когда ты вернешься, твои дети будут в порядке, дети Суон будут в порядке, наша семья будет в порядке.
— Хорошо, Дейд.
— Вернешься, и мы поговорим, — сказал Дейд. — Если захочешь, мы станем вместе подрезать виноградные лозы. Я никого не найму в этом году. Эту работу сделаем ты и я. Ты встаешь впотьмах, в холоде. Выходишь к виноградным лозам и обрезаешь их до предела. Весной и летом хорошая лоза дает побеги. Это нужно для куста. Зимой, в холоде и ненастье, куст, чтобы оставаться крепким, должен быть обрезан. Иначе следующим летом виноград становится неполноценным и не вызревает. Лоза станет годной разве что на дрова. Мы с тобой подрежем каждый куст виноградника. Затем ты решишь, что делать дальше — вернуться в университет, уехать в Патерсон или жить на собственном винограднике.
— Да, Дейд.
— Когда будешь в Патерсоне, — сказал Дейд, — и когда снова окрепнет ствол твоей лозы, вспомни этот виноградник, вспомни семью, вспомни Суон, вспомни Рэда и Еву.
— Она умоляла меня, Дейд.
— Да, знаю, — сказал Дейд. — Если хочешь взять с собой пистолет, — возьми его. Я думаю, стоит. Если что-то тебя беспокоит, возьми пистолет. Если нет, забудь о нем и возьми книгу.
— Какую книгу? — не понял Ивен.
— Которую ты дал мне, — сказал Дейд. — Вот эту. — Он вытащил книгу из кармана пальто. — Ты забыл? — сказал он на их родном языке. Из того же кармана он достал самый маленький пистолет. — Вот пистолет, — сказал он. — Если это тебя беспокоит — если ты думаешь, что убил мать своих детей и должен убить себя, возьми пистолет, вези его с собой в Патерсон. Суон была прекрасной матерью прекрасных детей. Мне искренне больно, что она ушла, что мы едем на ее бедные похороны, но я бы хотел, чтобы Суон оставалась красивой, я бы хотел, чтобы ее дети оставались красивы. Вот они, пистолет и книга. Возьми то или другое.
— Я хотел бы взять и то и другое, — сказал Ивен.
— Верно, — ответил Дейд.
Ивен Назаренус взял книгу и сунул ее в карман. В другой он положил пистолет.
Они вошли в бюро «Глэддинг и Старч» и подошли к Суон, чтобы взглянуть на нее еще раз. Не было ни музыки, ни цветов — только открытый гроб в отдельной комнате.
— Кем бы она ни была, — сказал Дейд, — она была прекрасна.
— Она мертва, — сказал Ивен.
— Да, — сказал Дейд. — Лучшее, что может сделать человек, это найти мать своим детям. Ты нашел своим самую лучшую.
Он повернулся к Глэддингу-младшему и кивнул ему. Тот положил крышку на гроб. Гроб был доставлен к катафалку, и Ивен последовал за катафалком на кладбище.
Гроб был опущен в могилу, и все ушли.
Его брат, стоявший рядом с ним, внезапно осел на него так тяжело, что Ивен тоже чуть не упал. Он обнял брата, поднял его на руки и быстро понес к машине.
— Ради Бога, Дейд!
Он уложил его на заднее сиденье и поехал обратно.
На подъезде к дому он увидел доктора Элтуна, сидящего на ступеньках веранды.
Доктор поспешил к машине.
Они занесли Дейда в дом и уложили на кровать. Доктор действовал молниеносно. Он достал шприц, вставил в него иглу, вонзил ее чуть ли не в самое сердце Дейда и выдавил всю жидкость из ампулы в тело. Потом он приложил щеку ко рту Дейда.
— Зря вы так бьетесь, — сказал наконец Ивен на их языке. — Он мертв. Он умер на кладбище.
Мужчина выпрямился и посмотрел на Ивена. На его глаза навернулись слезы, но он быстро взял себя в руки.
— Это я стрелял в него, — сказал Ивен.
— Знаю, — сказал мужчина. — Дайте-ка, я соображу… Вот что, — сказал он наконец. Вам нужно явиться на расследование. Да, вы стреляли в него. Но это был несчастный случай. Ведь вы не стали бы убивать собственного брата. Вы сидели и разговаривали с ним, а заодно чистили пистолет. Он выстрелил. Это был несчастный случай.
— Я стрелял в него, — сказал Ивен. — Это не было несчастным случаем. Еще я убил свою жену. Мой брат помог мне убить ее. Я был не в своем уме. Я застрелил его, он мертв. И незачем мне идти на допрос.
— Вы должны идти, — сказал доктор, — ради своих детей.
— Мои дети мертвы, — сказал Ивен. — Я ничего не могу сделать для мертвых.
— Они на заднем дворе с Мэри Коури, — сказал доктор. — Пожалуйста, подумайте о них. Если вы скроетесь, это будет воспринято как неопровержимое свидетельство вины. Я помогу вам. Я из вашего племени.
— Не надо мне никакой помощи, — сказал Ивен. Он взял руки брата и долго не отпускал их. — Прости, Дейд, — сказал он.
Он достал деньги из верхнего ящика бюро Дейда и протянул их Элтуну.
— Это для вас, доктор, — сказал он. — Для Мэри Коури. Для моего сына и моей дочери.
Он вышел из дому, сел в машину своего брата и уехал, оставив доктора на крыльце.
Доктор Элтун вернулся в комнату и долго сидел в задумчивости. Наконец он встал, пошел на задний двор и обратился к женщине:
— Надо, чтобы они ни о чем не догадывались, — сказал он. — Их мать похоронена. Внушим им, что она в гостях у матери и отца. Брат их отца мертв. Внушим им, что он спит. Я закрою дверь его комнаты на ночь. Их отец обезумел от горя. Он покинул их. Он не может помочь. И ему никто не поможет. Пусть они не догадываются, что их мать мертва, их отец обезумел, брат их отца мертв. Я останусь на ночь и буду ждать возвращения их отца. Если он не вернется к утру, отвезите их к себе домой и оставьте там; я помогу вам. Если их отец вернется, я помогу ему. Сейчас они играют в винограднике. Пусть они не догадываются о смерти и безумии. Вы мать. Вы сделаете это.
— Да, — сказала женщина.
Доктор Элтун медленно шел вдоль ряда лоз туда, где, в тени кустов, сидели дети.
— Привет, — сказал Рэд.
— Это кто? — спросила Ева.
— Доктор Элтун, Ева.
Мужчина сорвал с лозы гроздь «красного императора» и стал есть ягоды, глядя на детей. Каждый из них был энергичным, живым, таким одиноким и таким непритворным, что трогал душу даже человеку, который каждый день сталкивается с болью и смертью.
— Вы пришли поговорить с нами? — спросила Ева.
— Я пришел повидаться с вами, — ответил мужчина.
— Вы видите нас?
— Да.
— Что вы видите?
— Брата и сестру.
— Нет, — сказала Ева. — Короля и королеву.
(«Король Любовь, королева Красота?» — подумал он.)
— Какого короля, какую королеву? — спросил доктор.
— Король он, а королева я, — сказала Ева. — Разве вы не знали? Он король, а я королева. Правда, Рэд?
— Да, — сказал Рэд. Он серьезно посмотрел на человека, так серьезно, что сердце кольнуло. —Это на самом деле, — Король Рэд [7], Королева Ева. Вы верите нам, правда?
— Да, — ответил мужчина.
— Король виноградника, — сказал Рэд. Он дотянулся до грозди винограда, сорвал, протянул Еве, затем сорвал гроздь себе, и они начали есть. — Король виноградника, королева винограда, — сказал Рэд.
— Нет, Рэд, — сказала девочка. — Король виноградника, королева короля. — Она обернулась к мужчине. — Разве не так?
— Правильно? — настойчиво переспросил Рэд.
— А вы как думаете? — спросил мужчина в ответ.
— Кажется, правильно, — сказал Рэд.
— Это правильно, — сказала Ева. — Разве не так? — сказала она мужчине.
— Да, это так, — сказал он и повернулся, чтобы уйти.
— Не уходите, — сказал Рэд.
— Да, не уходите, — поддержала его Ева. — Давайте поговорим еще немного.
— Я бы с удовольствием, — сказал мужчина, — но у меня есть кое-какие дела. Поговорим в другой раз.
Он повернулся и пошел обратно к дому.
Мальчик сорвал зеленый лист с лозы и протянул его девочке.
Он просеял землю сквозь пальцы, потом вытащил за хвост из коробки из-под сигар пойманную час назад рогатую ящерицу, спрятанную там вместе с виноградной гроздью. Он поднял ее, и маленькие ноги ящерицы задергались, как будто она загребала воду, а затем посадил ее обратно в коробку.
— Она жива, — сказал Рэд. — Она жива, и она моя. — Он заглянул в коробку с ящерицей. — Но она не будет есть виноград.
— Почему? — спросила Ева.
— Вряд ли ей нравится «красный император».
— А что ей нравится? Мускат? Малага?
— Нет, — рассмеялся Рэд. — Она не любит виноград. Она любит грязюку.
— Тогда дай ей немного, — сказала Ева. — Бедная маленькая… Как ее зовут, Рэд?
— Рогатка.
— Бедная маленькая рогатка, — сказала Ева. — Дай ей немного грязюки.
Рэд положил в коробку из-под сигар щепотку земли.
— Хочешь ее? — спросил он сестру.
— Да, Рэд, очень.
Рэд взял коробку и протянул ей.
— Ладно, — сказал он. — Она твоя.
— Насовсем, Рэд?
— Я не знаю, сколько они живут, — сказал Рэд, — но она будет твоей столько же.
Девочка приоткрыла крышку коробки, посмотрела на ящерицу и сказала:
— Бедная маленькая… Как ее зовут?
— Рогатка, Ева!
— Рогатка, — повторила Ева. — Что мне с ней делать? Расколошматить? — Она несколько раз кивнула с улыбкой.
— Нет, — сказал Рэд. — У нее все… У нее все устроено как надо. Ты же не хочешь ее испортить, переломать ее замечательные рога?
— Что же? — спросила Ева. — Может, устроить ей купальню? — Она немного подумала, затем сказала: — Нет, я знаю что.
— Что?
— Я подарю ее маме. На ее день рождения.
— Когда у мамы день рождения? — спросил Рэд.
— Послезавтра?
— Нет.
— Позавчера?
— Нет!
— Так когда же?
— В тот день, когда она родилась, Ева. Ты даже не знаешь, что значит день рождения?
— Что это значит?
— Это значит день, когда ты родилась.
— А потом, — спросила Ева, — ты рождаешься заново каждый раз, когда у тебя день рождения?
— Нет.
— Тогда ты умираешь каждый раз, когда у тебя день рождения?
— Нет, Ева! День! Рождения! День, когда ты родилась. Ты не умрешь в твой день рождения!
— Тогда когда? — спросила Ева. — В твой мертвый день?
— Мертвый день? — Рэд рассмеялся.
Женщина, которая была для них чем-то вроде приключения, спускалась по ряду лоз и негромко пела на том самом языке.
Она смотрела на них с высоты, и ее глаза излучали любовь.
— Ну-ка, король Рэд! — сказала она. — Ну-ка, королева Ева! Теперь у нас будет славное купанье. Потом у нас будет славный ужин. Потом я расскажу вам замечательную историю.
— Что за история? — спросила Ева.
— Я расскажу правдивую историю, королева Ева.
— Это случилось с тобой, Мэри? — поинтересовался Рэд.
— Эта история случилась — с кем вы думаете?
— С кем? — спросил Рэд.
— С тобой, король Рэд! С тобой, королева Ева!
— Но про нас-то мы все знаем, — возразил Рэд. — Правда, Ева?
— Мы знаем все-все про нас, — сказала Ева. — Я была здесь, Мэри. И Рэд был здесь. Нас все видели. И мы их всех видели. Вот что случилось.
— Это будет другая история, — сказала Мэри. — Это будет история любви. А теперь вставайте.
Они встали и пошли с ней к дому.
— Она грустная? — спросил Рэд.
— Да, — сказала женщина.
— Почему? — спросил Рэд.
— Это правдивая история, король Рэд, а правдивая история всегда грустная, — ответила она.
— Что такое история? — спросила Ева. — Что это такое?
— История — это правда, королева Ева, — ответила женщина.
Она взяла их руки, сжала с любовью, и дети прониклись этой любовью.
Он объяснится с этим типом. Будет держать себя в руках… Эх, взять бы его за горло, придушить, но не до смерти… Потом он рванет в Патерсон, будет гнать машину днем и ночью. Войдет в дом, который Петрус оставил своим сыновьям. Они вместе пройдутся по улицам детства. Вместе с Дейдом пройдутся по Пассайику, как тридцать лет тому назад.
На закате он миновал перевал Пачеко — между Лос-Баньос и Гилроем. Автомобиль плавно спускался по серпантину, глубоко в долине виднелся Холлистер. Всегда заманчивый, сейчас он казался каким-то блеклым, невыразительным.
Он остановил машину невдалеке от его дома и поднялся наверх. Тихонько — ведь у него нет ненависти к нему, нет ярости, — постучал в дверь. Дверь открыла девушка лет девятнадцати, — ясно, его ученица.
Он назвал его имя.
— О, — сказала девушка. — Минутку. — Она ушла в квартиру, через мгновение вернулась к двери и протянула ему местную газету. Он взял ее и прочитал заметку.
— Бедняга, — сказала девушка. — Вы его знали?
— Да, — сказал он, возвращая газету.
— Мы въехали сюда только что, сегодня утром, — сказала девушка. — Когда прошлой ночью нашли его тело, он уже был мертв некоторое время. Должно быть, он был болен, или псих, или что-то еще. В статье говорится, что он был благополучным человеком. Он не оставил записки. Надеюсь, вы тут ни при чем.
Он спустился на улицу, где за углом оставил машину, и поехал домой — в дом, который они собирались купить. Свернув за угол, он увидел его. У двери валялись четыре свернутые газеты, а почтовый ящик был забит. Он открыл дверь и вошел. В холле он увидел игрушечного слона Евы, давно уже заброшенного, и двухколесный велосипед Рэда, с которого тот не раз падал, зарабатывая синяки, приходил в ярость и все же не оставлял попыток ездить. Да, давно это было. Велосипед стал маловат для него, и теперь на нем пыталась кататься Ева. Он прошелся по всем комнатам, вышел и запер за собой дверь. Он уже собрался уходить, но напоследок заглянул в почтовый ящик и достал из него все, что там было. В основном это были счета; среди них оказался конверт. Он вскрыл его. В нем было письмо на шести листах линованной бумаги, без заголовка или обращения.
«У человека был друг, — читал он. — Однажды ночью жена его друга позвонила ему и сказала, что она приняла смертельную дозу снотворного. Он приехал к ней, и она сказала, что хотела умереть, но теперь не хочет. Она не вызвала доктора, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь узнал об этом. Кое-как она пришла в себя. Она взяла с него обещание не рассказывать об этом мужу. Она сказала, что теперь все в порядке. Несколько дней спустя она снова позвала его ночью. Он решил, что должен позвонить своему другу, но она плакала и умоляла его не губить жизнь ее детей. Он не мог ее понять. Он хотел помочь своему другу, но боялся рассказать ему. Он не мог уснуть, и на следующий день позвонил, чтобы узнать, все ли в порядке с ней и с детьми. Она попросила его прийти. Несколько часов, пока дети были в цирке с соседкой, они беседовали. Неделю спустя соседка взяла детей на пикник. Когда она привела их обратно, мальчик спросил его, почему он не остался в своем собственном доме. Он вернулся домой, упаковал чемодан и уехал в другой город, так что она не могла связаться с ним. Через месяц он вернулся домой, а несколько дней спустя она позвонила из другого города и сказала, что теперь все в порядке. Он попросил ее позаботиться о себе, позаботиться о своей семье. Он решил вернуться в родные места. Он уложил вещи и готов был сесть на поезд, но посчитал, что нужно позвонить ей и убедить ее рассказать мужу о себе. Номер не ответил. Когда он вернулся домой, чтобы забрать свои вещи, позвонил его друг. У него было много чего сказать своему другу, но он не знал, с чего начать, а его друг не захотел его слушать. Он решил попытаться рассказать все в письменном виде, с благопристойной любовью к ней, к своему другу, к детям. Он написал и пожелал всем достойной жизни, достойной любви, достойной правды, достойной надежды».
Он не спеша прочитал письмо, затем сел в машину и почти час сидел, не в силах даже повернуть ключ зажигания и запустить двигатель. Он не прочитал письмо заново, но помнил в нем все. Затем он вышел из машины и вернулся в дом к телефону.
В трубке раздался голос доктора Элтуна.
— Послушайте, — сказал он на их языке. — Я звоню из своего дома. Я немедленно выезжаю на машине моего брата. Это четыре часа езды. Я хочу явиться на расследование.
— Мы отправимся утром, — сказал доктор Элтун.
— Сейчас уже почти десять, — сказал он. — Я буду в два.
— Буду ждать, — сказал доктор.
— Хочу спросить, — сказал он, — как там мой сын?
— Он в порядке.
— Будьте любезны, я могу поговорить с ним?
— Он спит, — сказал мужчина. — Разбудить его?
— Нет, — сказал он. — Пусть спит. Как моя дочь?
— С ней тоже все хорошо.
— Спасибо.
— При расследовании не будет трудностей, — сказал доктор. — Вам нужно поверить в то, что это был несчастный случай.
— Я буду в два, — сказал Ивен. — Я должен видеть лица моих спящих детей.
— Да, — сказал доктор.
Он вышел из дома, сел в машину и отправился в путь. Он мчался через перевал Пачеко в направлении Лос-Баньос, когда лопнула шина переднего колеса. Машина съехала с шоссе, врезалась в дорожное ограждение и протаранила его, нырнула с обрыва, упала, ударилась о склон горы, снова упала и наконец замерла на месте.
Лицо и вся голова мужчины были изувечены, он был на грани потери сознания, но шевельнулся, — ведь утром ему надо было явиться на расследование. Он перевернулся на живот, чуть-чуть прополз и уткнулся во что-то металлическое. Стало ясно: он — в западне под автомобилем, весь в переломах и в крови, глубокой ночью, вдали от шоссе. Конечно, никто не заметит места аварии в четверти мили вниз по склону горы. Он снова пошевелился, пытаясь выбраться из-под обломков и подняться, чтобы увидеть лицо спящего Рэда, лицо спящей Евы, но не смог, и вдруг что-то рассмешило его. Он никак не мог взять в толк, был ли это он сам, его жизнь, жизнь его отца, жизнь его жены Суон, жизнь его брата, обломки автомобиля или он сам, разбитый вдребезги, смешной.
Неизвестно, как это случилось, но смех обернулся огнем. Увидеть этого он не смог. Он вообще ничего не видел, но чувствовал запах, и затем он услышал это, — сначала как взрыв, будто легкие, лишенные воздуха, внезапно наполнились им, затем как отдаленный гул. И, наконец, подкатился смех. Это был несчастный случай. За одной катастрофой последовала другая, заканчивающаяся смехом.
— Суон? — позвал он. — Рэд? Ева?
Пять часов спустя, в доме у виноградника в Кловисе, доктор Элтун, спавший в гостиной, рывком встал с дивана, услышав рыдания.
Он встал и пошел впотьмах к двери комнаты мальчика.
Мальчик плакал во сне. Доктор Элтун включил свет в зале и прислушался.
— Папа? — звал мальчик. — Мама?
Мальчик рыдал и рыдал, а потом опять уснул. Мужчина посмотрел на часы и задумался: что же задержало отца мальчика? Он вернулся на диван, но не лег, а сел и стал ждать.
Конец