Что за горизонтом?

Глава десятая ЛАРИСА

Это трагедия. Ничего подобного со мной прежде не случалось. А ведь я должна была ее предвидеть. Должна. А я не желала, я была счастлива и думала только о хорошем. Я, как страус, прятала голову в песок, думала, авось обойдется, пронесет, и родители спокойно воспримут наши отношения с Егором. Так мне хотелось. Я представила, что в данную минуту сейчас происходит на квартире Лукича. Представила словесную дуэль Егора и отца. Папа наверно взбешен, и при всей его деликатности, он обрушил на Егора град оскорбительных слов. Он взбешен, и это ужасно. У него больное сердце, ему нельзя волноваться. А Егор? Как он ведет себя, оправдывается, объясняет или тоже грохочет грубыми словами? Не дошло бы до драки. И все из-за меня, во всем виновата я и никто больше. Егор не виноват. А в чем моя вина? Что первый раз в жизни встретила необыкновенного человека и полюбила? Но любовь — это не преступление, не грех. Любовь — это благо.

Я шла по Тверской растерянная и подавленная, не зная, куда мне податься, где найти пристанище и приют своим неприкаянным, разметанным думам. От телеграфа я позвонила Лиде, но телефон ее молчал. Сама не зная почему я набрала телефон мастерской Ююкина. Он весело ответил:

— Как здорово! На ловца и зверь бежит. Мы только что о тебе говорили. Ты мне очень нужна по важному делу. Приезжай и немедленно.

Важное дело. Что б это могло быть? Может с отцом что случилось? Или с Егором? И я поспешила к Ююкину.

В мастерской Игоря я встретила мужчину средних лет, спортивного телосложения блондина, розоволицего, с мужественным самоуверенным взглядом, одетого в темный элегантного покроя костюм и яркий модный галстук. Почему-то сразу подумала: «Новый русский». А Игорь тот час же, словно разгадав мои мысли, представил:

— Знакомьтесь: Борис Ильич Денисов, преуспевающий бизнесмен, типичный «Новый русский». При том в самом деле русский, а не какой-нибудь Березовский.

— Очень приятно, — улыбнулся карими глазами бизнесмен и добавил: — А с вами я уже познакомился. — И резким жестом твердой руки указал на прислоненную к мольберту картину «Майское утро». Вы конечно Лариса. И в натуре выглядите еще прекрасней, чем вас изобразил Игорь. Он стоял у стола, сервированного коньяком и холодными закусками, ассортимент которых был довольно богат и разнообразен, прямой, подтянутый, пышущий здоровьем и самодовольством. Отодвинул стул и предложил мне:

— Пожалуйста, присоединяйтесь к нашей скромной трапезе. Очень рад с вами познакомиться лично, как с прекрасным персонажем живописи.

Голос его резкий, энергичный, как и вообще манеры человека властного, самоуверенного. Его галантность мне показалась искусственной. Он разлил коньяк по рюмкам, положил в мою тарелку осетрину, карбонат, пододвинул ко мне баночку черной икры и провозгласил тост:

— За прекрасную Ларису, достойную счастливой судьбы.

Я поняла, что до моего прихода Игорь уже рассказал ему все, что знал обо мне. И тут же перешли к делу. Оказывается, Денисову очень понравилась картина «Майское утро»« и он пожелал купить ее. Игорь не соглашался под разными предлогами: мол, картина еще не была на выставке, да к тому же нужно согласие модели, то есть меня, предлог явно надуманный. Он, Денисов, предлагал художнику самому назвать цену, мол, мы за ценой не постоим. Такой широкий, купеческий жест заинтересовал Игоря, и он предложил компромисс:

— А давайте, Борис Ильич, я для вас сделаю повторение?

— Это как понимать? — по-хозяйски спросил Денисов. — Копию, что ли?

— Не копию, а повторение. Копия — это когда копирует другой художник. А я сам сделаю авторское повторение. Это разные вещи.

— В таком случае и цена твоему повторению должна быть другая. Раза в два дешевле, — В карих глазах Денисова сверкнули лукавые огоньки, сразу обнаружив характер бизнесмена.

— Но на это опять же нужно согласие Ларисы, — заметил Игорь, хотя на самом деле никакого моего согласия не требовалось, хозяином картины был автор, художник.

— С Ларисой, я думаю, мы договоримся, — самоуверенно сказал Денисов и тут же обратился ко мне: — Признайтесь откровенно: какая ваша зарплата в Твери?

— Около миллиона.

— А если я предложу вам три миллиона и должность референта? Мне нужен референт, и именно историк.

Понятно: Игорь проинформировал его достаточно подробно, — подумала я, а Денисов тем временем наполнил рюмки коньяком и спросил:

— Ну так что, милейшая Лариса? Согласны?

— А какие мои обязанности? — полюбопытствовала я, не принимая всерьез его предложения.

— Самые простые: выполнять мои поручения, присутствовать на переговорах с фирмачами, иностранцами.

— Вы думаете, я справлюсь?

— Я не думаю, я уверен. — Он поднял свою рюмку и торжественно провозгласил: — Выпьем за нового референта моей фирмы и пожелаем ему удач.

И не дав мне и рта раскрыть, чокнулся с моей рюмкой, которую я еще не взяла в руку и потом с Игорем, решительно, приказным тоном прибавил:

— До дна!

Все было так неожиданно, необычно и странно, как во сне и я послушно, бездумно подчинялась и выпила вторую рюмку до дна. И быстро начала хмелеть. Слишком много неожиданного, противоречивого, контрастного обрушалось на меня за какой-то час: встреча отца с Егором и какой-то проблеск в моей судьбе, во что не верилось, — все это перемешалось в сознании, как бы парализовало мою волю, и я отдала себя во власть стихии, не утруждая анализом происходящего. Я плыла по течению, не сопротивляясь, мне было все равно, куда вынесет рок. Предложение Денисова я считала для себя большим благом, даром судьбы, хотя все еще не верила в его серьезность и все же, думая о его реальности, спросила вслух саму себя:

— Но как из Твери каждый день ездить в Москву?

— А зачем ездить? Не надо. — твердо заверил Денисов. — У тебя будет квартира в Москве. Однокомнатная, приличная квартира.

Нет, это уж слишком! Как в сказке. А Денисов извлек из кармана ключи и демонстративно положил их на мою ладонь, сжал ее и сказал:

— Вот тебе ключи от твоей квартиры.

Все его действия были основательны, без суеты и пафоса. Он сказал Игорю, что насчет повторения картины подумает, а сейчас он хочет показать мне мою квартиру и одно из предприятий. Потом он куда-то звонил, отдавал какие-то распоряжения и сказал, что мы будем минут через сорок. Я обратила внимание на «мы», решив, что это касалось меня.

— Вы не были в моем меховом магазине? — спросил он меня и назвал адрес.

— У вас свой магазин?

— И не только. У меня есть все, что угодно душе хорошего человека.

Вместе с Денисовым мы вышли из мастерской Ююкина. У подъезда стояла изящная машина, с эмблемой — кольцами на радиаторе. Денисов, поддерживая меня под локоть, проводил к машине, дверь которой открыл шофер.

— Прошу вас, — учтиво предложил мне садиться.

— Куда? Зачем? — не очень решительно спросила я. Воля моя была парализована.

— Хочу показать вам свое хозяйство. Ведь вы не были в магазине меха.

И я покорно подчиняясь ему, оказалась в машине на заднем сиденье. Денисов сел рядом со мной и сказал шоферу:

— Андрей, это наша новая сотрудница референт Лариса. Ей нужна шуба, впереди грядет зима с морозами.

— Слушаюсь, — услужливо ответил молодой человек, и машина плавно и легко тронулась с места.

У меня действительно не было приличной шубы. Но не было и денег, чтоб купить ее. Денисов сидел, прижавшись ко мне, но никаких вольностей себе не позволял, вел себя в пределах приличия. Мы молчали, и это издавало некоторую неловкость. Я решила нарушить молчание:

— Как называется ваша машина?

— «Ауди» — ответил Денисов. — У меня есть и «Вольво», но я предпочитаю эту… Как вы находите картину Ююкина? вдруг спросил он. — Стоит мне ее покупать? Я имею в виду копию или повторение?

— Не знаю, — робко ответила я.

— Но вам она нравится?

— Мне трудно судить о себе самой.

— В жизни вы интересней, — польстил он. — Я хотел купить и подарить ее вам.

— За какие заслуги?

— За будущие. Ну просто потому, что вы мне нравитесь.

Это меня настораживало. А вот и магазин «Меха». Каких только шуб здесь не было! Целое сокровище, глаза разбегаются. От самых дорогих, от белька и скунса, до самых «демократичных» — нутрии, хорька и дубленок разного фасона. Мы шли как бы по коридору из меха в сопровождении молодой дамы моего возраста, которая ревниво и с тайным сарказмом осмотрела меня, когда Денисов представил:

— Мария Степановна, знакомьтесь: это Лариса Павловна — наш новый сотрудник — референт.

Меня это несколько покоробило: второму человеку он представляет меня своим сотрудником, не получив на то моего согласия. Он считает себя моим благодетелем и не нуждается в моем согласии. Он решил за меня, будучи в полной уверенности в незыблемости его решения. Этот человек властного характера привык повелевать подчиненными или зависящими от него людьми. В принципе мне нравились сильные, твердые натуры, на которые всегда приятно опереться. Но я еще окончательно не решила, принять его предложение или отказаться. А он уже приказывал Марии Степановне:

— Пожалуйста, подберите лучшую нутрию для Ларисы Павловны.

— И когда та отошла выполнять распоряжение, вполголоса сказал мне:

— Вы не удивляйтесь и не смущайтесь: таков у нас порядок — новому сотруднику мы что-нибудь презентуем. В данном случае шубу. Я думаю нутрия вам будет к лицу. Импортные, высшего класса.

— Это как аванс, в счет зарплаты? — поинтересовалась я.

— Нет, как презент, подарок.

Тем временем Мария Степановна поднесла мне темно — коричневую с огненно-блестящим ворсом шубу и предложила померить. Шуба была отменная по качеству, и мне очень понравилась, тем более — подарок. Не спрашивая моего мнения, Денисов приказал завернуть и отнести в машину. Когда мы вышли из магазина, он спросил:

— Ключ от своей квартиры не потеряли? — и не дожидаясь ответа, он сказал: — А теперь поедем смотреть квартиру.

Я все еще находилась в состоянии какого-то странного, сказочного гипноза. Мне не верилось в реальность происходящего, порой казалось, что меня разыгрывают. Мы подъехали к многоэтажному башенного типа дому, поднялись по лестнице на второй этаж, и Денисов любезно сказал:

— Ну, открывай, хозяйка.

Андрей шел вместе с нами с шубой в руках. Квартира была однокомнатная с просторной кухней, в которой стоял холодильник, квадратный стол, четыре стула и небольшой сервант с посудой. Комната с одним окном и балконом имела прямоугольную форму. Одну треть ее занимала разложенная диван-кровать. В стороне у журнального столика с телефонным аппаратом стояли два мягких кресла и небольшой гардероб. На полу старый ковер. Денисов открыл платяной шкаф и сказал, что там постельное белье. Сверток с шубой приказал Андрею бросить в кресло. Показав мне ванную и туалет, распахнул стенные шкафы в интерьере, самодовольно спросил, глядя мне прямо в лицо веселым взглядом:

— Ну как, годится апартамент?

— Слов нет, мечта одинокой женщины, — ответила я, не находя других слов. А он подсказал:

— Скажи Боре спасибо и не забудь поцеловать в знак благодарности.

Я была смущена, полушепотом произнесла «большое спасибо» и чмокнула его в щеку, ощутив приятный запах одеколона.

— А целоваться, милое дитя, ты не умеешь, — упрекнул он и увлек меня на кухню.

Я обратила внимание на «ты» и «милое дитя», но не придала этому особого значения. Очевидно он ждал поцелуя в губы. Наверно этого не избежать, — подумала я без тревоги и сожаления. Как мужчина, он не вызывал во мне антипатии, пожалуй наоборот. Меня подкупала его самоуверенность, решительность, энергия. Да и непристойности в отношении меня он себе не позволял: все было в рамках приличия. Но и комплименты в мой адрес не расточал.

Из холодильника он достал груши и бутылку шампанского, извлек два фужера, предложил мне садиться за стол и сказал, весело постреливая в меня карими глазами:

— По христианскому обычаю и шубу и квартиру следует осветить брызгами шампанского.

После коньяка шампанское. Я представляла, что это такое, но противиться не могла: плыла по течению. Мы молча пили шампанское, изучающе глядя друг на друга. Мне нравилось его мужественное лицо, крепкий подбородок, крутой лоб. Смущали карие холодные глаза — в них искрилось нечто хищное, жестокое. Или это мне только казалось. Я вспомнила о разложенном диване, о постельном белье, о котором как бы между прочим вымолвил Денисов и решила, что он своего не упустит. Это уж определенно. Не за красивые глаза он одарил меня такими щедротами. Я представила его в постели. Что ж, придется уступить. Как производитель, он мужчина, что надо. Я даже представила своего ребенка, похожего на него. Под воздействием шампанского ширилась и расцветала моя фантазия. Почему только производитель, а не муж, законный отец нашего ребенка? И только теперь я вспомнила Егора, бедного Лукича и мне стало не по себе. Мысли мои перебил Боря, как он сам себя назвал:

— Мы с тобой поступим так: сегодня Андрей отвезет тебя в Тверь. Проинформируешь родителей, уладишь дела в университете. Двух дней на это тебе я думаю хватит и возвращайся к месту новой службы. Согласна?

— Хорошо, — ответила я.

— Сейчас мы с тобой ненадолго заедем на мою фазенду, а потом Андрей отвезет тебя в Тверь.

Слово «домой» спровоцировало меня на вопрос, который я хотела, но не решалась задать:

— Скажите, Борис Ильич, вы женаты?

— Прежде всего запомни: у нас не принято задавать такие вопросы. А потом, тет-а-тет называй меня Борей.

Голос его прозвучал жестко, с недовольством. Конечно, вопрос мой был неуместен, даже бестактен. Виновато шампанское, которое мы допили до дна. Он энергично встал из-за стола, — и вообще во всех его движениях и жестах чувствовалось избыток энергии и физической силы, что опять-таки мне нравилось.

— Извините, Боря, мою бестактность. Провинциалка.

— Можешь называть меня на «ты», — чуть мягче сказал он и распорядился: — Шубу отвези в Тверь, покажешь родителям. Я закрою дверь, но ключи ты возьмешь с собой. Вернешься сразу в эту квартиру и позвонишь мне.

Он достал свою визитку, написал еще один номер телефона и протянул мне.

Итак, мое опасение, а вернее предположение о разложенной тахте, не оправдалось. Это обстоятельство, а также резкий ответ о жене наводило на сложные размышления. Тут крылось что-то загадочное. Мысли мои путались, смесь коньяка и шампанского давала о себе знать. Мы ехали по загородному шоссе. В машине он обнял меня и поцеловал в губы. Я достойно и с удовольствием ответила ему.

— Оказывается, ты умеешь целоваться, — пошутил он. — Пожалуй я буду брать у тебя уроки этого приятного ремесла. Согласна быть моей учительницей?

— Согласна, — ответила я, припав своими губами к его губам. Иногда в моем сознании возникали неожиданно трезвые вопросы и тут же гасли без ответа. Например, какие у него виды на меня? Какой мой статус при нем? Жены? Но он с раздражением оборвал мой вообще-то безобидный намек. Любовницы — вероятней всего. Я знала, что иногда любовница становится со временем женой. Мысленно я пыталась представить себя его женой, отцом моих детей и хозяйкой мехового магазина. О Егоре Богородском я не думала, точно так же, как и не подумала о своих чисто женских чувствах к этому странному, случайно встреченному человеку, мое любопытство к которому уже переходило в симпатию. Я всегда считала невозможным не только супружество, но и внебрачную связь без взаимной любви. Без сомнения я ему приглянулась и понравилась. Но это еще не любовь. Слово «любовь», возникшее в моем распаленном сознании так внезапно, задело во мне очень чувствительную струну: я вспомнила Егора, его, нашу «вечную» любовь. Что-то ноющее встрепенулось во мне и подступило к горлу, я даже закрыла глаза, что бы утолить душевную боль, вызванную вдруг пробудившейся совестью. Я находилась в таком, как бы подвешенном состоянии, что даже не почувствовала, как остановилась машина, и Денисов, выйдя из нее, сказал:

— Мы приехали, выходи, — и протянул мне руку. — Похоже ты вздремнула?

— Меня укачало, — солгала я. — Виновато шампанское. Мы стояли у подъезда трехэтажного, сооруженного из красного кирпича особняка, обнесенного глухим забором. Ельцинская Россия густо обросла такими дворцами «новых русских». Тут же у парадного стояла серебристая «Вольво», и молодой человек, — я решила, что это водитель, — приглушенным голосом, точно опасался, что его подслушивают, доложил:

— Все готово, Борис Ильич.

Денисов, поддерживая меня под локоть, пригласил в дом. В просторной прихожей, сверкающим золотистым деревом, он задержался, обвел хозяйским взглядом вокруг, кивнул на лестницу, с нескрываемой гордостью:

— Там основные апартаменты, но мы сегодня туда не пойдем. Пока что дом в стадии обживания. Но главную достопримечательность я тебе покажу.

По блестящему паркетному полу из прихожей мы прошли в небольшую комнату, из которой по лестничным ступенькам спустились вниз. Пол там был выложен кафельной плиткой, стены обшиты деревом. Я сразу ощутила специфический запах тепла.

— Здесь у меня оздоровительный комплекс, — пояснил Денисов, открывая двери комнат. В одной стоял дубовый стол с деревянными стульями. На столе, в окружении блюд с холодными закусками, маячила бутылка шампанского, бутылка коньяка, прохладительные напитки, фрукты.

— Ты в сауне когда-нибудь была?

— Нет, только слышала.

— Сегодня примешь крещение.

Мы шли дальше — мимо двух кабинок душевых, мимо двери, указав на которую, Денисов походя бросил: «Здесь туалет», и потом открыл соседнюю дверь, из которой пахнуло огненным жаром. — Это парилка. — Он закрыл дверь и повел меня дальше мимо широкой мягкой скамейки, покрытой простыней, к бассейну, в который из трубы бурлил водяной поток.

— Ты какую воду любишь? — спросил меня. Я пожала плечами. — Некоторые предпочитают температуру в двадцать пять градусов, другие в тридцать, — пояснил он.

— Ту, что потеплей, — ответила я.

— Значит в тридцать, — решил он и, повернувшись лицом ко мне сказал: — Итак приступим к оздоровительным мероприятиям, выгоним из себя весь винно-коньячный хмель. Вот вешалка, раздевайся, и марш в парилку.

Сказав это приказным тоном, он торопливо начал раздеваться. Снимая с себя одежду, он небрежно швырял ее на вешалку. Я стояла в растерянности. Раздевшись до трусов, он обратился ко мне:

— Ну что стоишь? Тебе помочь? Будь, как дома. — И начал расстегивать пуговицы моей блузки. При том делал он это быстро и ловко, я не успела даже возразить, как моя блузка оказалась на вешалке, а он уже растянул молнию моей юбки.

— Я сама, — робко произнесла я, чувствуя его власть над собой. Конечно, для меня здесь все было ново, необычно, и я не против была «пройти курс оздоровления». Я раздевалась не спеша, еще не решив, до какой степени обнажаться. Он понял мои колебания и тот час же снял свои трусы, оказавшись в костюме Адама.

— Ты что, монахиня? — И так же ловко снял с меня лифчик. Остальное я сняла сама.

Мы надели тапочки, он взял со скамейки байковое одеяло, и мы вошли в парную. На меня пахнуло горячим теплом и чем-то ароматным, напоминающим запах свежего ржаного хлеба. Я хотела присесть на нижнюю полку, — а они были в три этажа: две узкие и верхняя широкая, — но полки были горячими и я не решилась. Денисов понял мое затруднение, быстро вышел и вернулся с двумя гладко выструганными дощечками, одну подал мне со словами: «это тебе подгузник», другую оставил на скамейке, а сам расстелил одеяло на верхней полке. Все это он делал быстро, но не суетливо, как автомат. Я обратила внимание на его обнаженную фигуру. Она показалась мне если и не безукоризненной, то довольно ладной. Впечатление портил уже явно наметившийся живот. Я не люблю пузатых мужчин. Вначале мне было жарко даже на нижней полке, но постепенно я свыклась и даже почувствовала особую прелесть от горячего пара. А Денисов все хлопотал, выходил из парной, вернулся с флакончиком какой-то жидкости, набрал в ковш горячей воды, добавил в нее немного из флакона и плеснул на камни. Повеяло новым, очень терпким и незнакомым мне ароматом.

— Поднимайся на верх и ложись животом на одеяло! — скомандовал он.

— Там жарко, — взмолилась я.

Тогда он вынул из ведра с горячей водой березовый веник, окунул его в ведро с холодной водой и шлепнул им по моей спине. Я вздрогнула, но было приятно, и я легла на одеяло. Он очень мягко, осторожно касался веником моего тела и спрашивал:

— Не очень жарко?

— Очень.

Тогда он опять окунул веник в холодную воду и положил на меня. Так продолжалось минуты две-три после чего он велел мне лечь на спину и процедура продолжалась тоже минуты две-три. Положив веник мне на живот он поцеловал мою грудь и сказав «пока достаточно», помог мне сойти вниз. После парилки сразу в бассейн. Ощущение очень приятное, какое-то блаженное состояние. Из бассейна опять в парилку, но вместо березового был эвкалиптовый веник. И снова по две-три минуты и бассейн, где я почувствовала себя совершенно трезвой.

— На сегодня хватит, — решил он, когда я вышла из бассейна, и, пристально оглядев меня, польстил: — У тебя хорошая фигура.. — И набросил на меня, а потом и на себя простыни.

Мы пошли в комнату, где был накрыт стол, и из нее в следующую поменьше размером, в которой была единственная широкая тахта. Он силой посадил на нее меня, отбросил простыни, и я отдалась ему без сопротивления, молча, без ненужных слов, без любви и без страсти, из любопытства и как бы по обязанности, мне было и не плохо и не хорошо, мне было безразлично. Я по-прежнему находилась в каком-то тумане в состоянии отрешенности. Получив свое, Денисов отвернулся от меня, лежал неподвижно и молча, как бревно. Мы были чужими. Молчала и я, вспомнив Егора, ласкового, нежного, и во мне вспыхнуло чувство жалости к Егору и себе самой. Ведь мы были одно целое, и боль и жалость ощущали вместе, сообща. Меня подмывало сказать что-то язвительное, колючее, но подходящие слова не находились, и Денисов, вставая с постели, озабоченно проговорил:

— Тебе надо поспешить, что б Андрей к полуночи возвратился в Москву.

Выходит не я, а он меня уязвил, мол, случилась и отваливай. Он раньше меня вышел из комнаты и я услышала, как в соседней комнате, где был накрыт стол, прозвучал хлопок открытого шампанского. Когда я вошла туда, он сидел за столом, прикрывшись простыней, и наливал в узкий длинный фужер шампанское и затем рюмку наполнил коньяком. Скривил подобие иронической улыбки и лукаво сощурив глаза, предложил:

— Садись, отметим твое вступление в должность.

Завернувшись в простыню, я сказала:

— Я хочу пойти одеться.

— Потом оденешься. Шампанское можно пить и в костюме Евы. — Он схватил меня за руку, крепко сжал и посадил за стол, подав мне фужер.

Его поведение и слова были для меня оскорбительными, и я не смолчала. Когда он стукнул своей рюмкой с коньяком о мой фужер с шампанским, я сказала:

— Что я должна понимать под своей должностью? То, что сейчас произошло?

— Ну, не только. Должность референта гораздо шире, серьезней, интересней и значительней. Будешь со мной принимать иностранцев — партнеров по бизнесу, сопровождать меня на приемах, разных презентациях. Об этом поговорим, когда возвратишься из Твери. А сейчас — посошок, на дорожку. — Он снова наполнил шампанским мой фужер, и себе вместо коньяка налил шампанского, не взглянув на меня, выпил залпом. Он явно спешил заняться делами, а может избавиться от меня, — и такая мысль пришла мне в голову. Когда я села в машину, Андрей спросил меня:

— Куда прикажете, Лариса Павловна?

— В Тверь.

— А заезжать никуда не будем?

И тут я вспомнила про шубу и решила забрать ее. Я зашла в квартиру — «свою» квартиру, и получше осмотрела ее. Да, хорошо бы иметь такую квартиру в Москве. Но какой ценой? После бани я не питала особых иллюзий в отношении своего будущего с Денисовыми Что ж, произошло то, что рано или поздно должно было произойти: я очень хочу ребенка, это моя главная мечта и забота, мое неукротимое желание. И сегодня я сделала решительный шаг к моей заветной мечте. Я отдаю себе отчет в, том, что с первого раза можешь и не забеременеть, для полной гарантии потребуется длительная связь, и я пойду на нее, чего б это мне не стоило, отступать поздно. Я посмотрела на телефонный аппарат, и сердце мое заныло. Я прошептала: «Егор, милый, прости. Ты же согласился, что мне нужен ребенок. Я не изменила тебе, не предала нашу любовь». Я взяла трубку и набрала номер Лукича. Услышав его такой родной и знакомый голос, повторивший дважды «Я слушаю», я не могла вымолвить ни слова и положила трубку на рычаг. Меня охватило непонятное оцепенение, которое тут же перешло в дрожь. Тогда я быстро схватила сверток с шубой и выбежала из квартиры. Наверно и Андрей заметил мое волнение, потому что, когда машина тронулась, он спросил:

— С вами все в порядке?

— Да, все, — пересохшим голосом ответила я. — Я только хотела позвонить.

— Вы можете позвонить из машины.

— Хорошо, спасибо, только потом, погодя, — лепетала я, все еще соображая, зачем я положила трубку и не стала говорить с Егором. Струсила. Да, я струсила, а он, конечно, догадался, что это я звоню. Так нельзя, так не поступают с друзьями, при том, самыми близкими, родными. И я попросила Андрея набрать номер телефона Лукича. Я была возбуждена, мне приятно было снова слышать его голос, хотя слышимость была неважная. Захлебываясь эмоциями, я кричала в трубку какие-то ласковые, нежные слова, не стесняясь Андрея. Глаза мои были полны слез, и Андрей это видел через зеркало и отнесся ко мне с пониманием, потому что сказал, когда я закончила разговор:

— Видно у вас добрая душа и любящее сердце, Лариса Павловна. Вам трудно будет у нас… А впрочем, я этого вам не говорил.

— Спасибо, Андрей, за доверие. Я вас не подведу. До самой Твери мы больше не разговаривали. На меня нашел сон, и я вздремнула, свернувшись калачиком на заднем сиденье. Проснулась, когда уже въезжали в Тверь.

Родители меня встретили настороженно, но не враждебно. Я решила сразу ошарашить их. Развернув шубу и надев ее на себя, я объяснила:

— Можете успокоиться: с Егором Лукичом мы расстались. Я устроилась на работу в одну солидную фирму референтом с окладом в три миллиона рублей. А так же крышей над головой. А это мне в порядке сувенира от фирмы, как новому сотруднику.

Конечно, пошли вопросы, что за работа, какие обязанности, кто помог устроиться, но главное о квартире: временно это или навсегда? А я и сама не знала, на каких правах мне предоставлена эта «крыша», но ключи от нее продемонстрировала и дала номер телефона: мол, можете звонить, а будете в Москве, милости прошу в гости. Выслушали меня с большим интересом. А мама заметила:

— Ты плохо выглядишь.

— Я устала. А потом приехала прямо с банкета. Было много шампанского. В машине спала, — попыталась я оправдаться. И уже к отцу: — За два дня я должна разделаться с университетом и возвращаться в Москву.

В Твери я долго не могла уснуть. Теперь, когда рассеялся хмель, я попыталась собраться с мыслями, привести их в порядок и трезво посмотреть на произошедшее. А произошел крутой поворот в моей судьбе, если все, что случилось, принять всерьез. Родителям я сказала, что окончательно порвала с Егором, но сама в это не верила и вспоминала все, что в пьяном угаре я наговорила ему по телефону из машины. Я была искренне в своих эмоциональных словах и могла повторить их хоть сейчас. Мне понравился Андрей своей доверительностью, и его реплику или намек я восприняла, как предупреждение. Поведение Бориса в бане, особенно после того, как совершился акт, его злобная вспышка на невинный вопрос о семейном положении не давал повода для радужных иллюзий. Напротив, все это порождало тревогу и настороженность, подталкивало быть на чеку, не терять рассудка, достоинства и чести, быть самой собой, сохраняя свои принципы и лицо. Но при этом тайком подкрадывалась расхожее выражение: цель оправдывает средства. У меня есть цель, моя заветная мечта — ребенок. Но я кажется, не готова платить любую цену за эту цель. И опять коварный червячок зашевелился во мне: и не только ребенок, а материальные блага, высокая зарплата, квартира, положение, разве это не в счет? Впрочем, последнее, то есть «положение», вряд ли можно считать за благо.

Нет, не веселые думы метались в моей голове. Я все четче осознавала, что попала в западню. Будучи в состоянии душевного разлада во время драматической встречи отца с Егором, я с отчаянием бездумно бросилась в случайно, на счастье или беду, оказавшийся рядом поток. И теперь обречена барахтаться в нем, плыть по течению через скалистые пороги, валуны и коряги, пожертвовав первой и может последней подлинной любовью и научной карьерой ради ребенка. Я признаюсь: перед Егором я преступница, я совершила подлость, предала нашу любовь, и нет мне ни оправдания, ни прощения.

С такой сумятицей дум я засыпала далеко за полночь. Мне снились какие-то кошмары, что-то нереальное, невиданное, в ужасе я просыпалась, пробуя вспомнить картины сновидения, но они мгновенно смывались в памяти, исчезали без следа. Медленно и трудно я снова засыпала, и опять мне снились чудовища, каких можно увидеть лишь на картинах авангардистов. И так продолжалось до девяти утра, когда меня разбудила мама.