Чтобы свеча не угасла

И поднялась Русь

На соборной площади Кремля людно, как в праздник. Пешие и конные, москвичи и пришлые из других уделов собрались здесь. В одном строю стоят ростовцы и белозерцы, ярославцы и костромичи, звенигородцы и угличане, кашинцы и устюжане. Так повелось издревле: отсюда с широкой площади Кремля начинался для русских полков и дружин путь на битвы с врагами Руси…

Все было готово к походу. Ждали только выхода великого князя Дмитрия Ивановича.

Но вот с митрополичьего двора из собора архангела Михаила, где проходил напутственный молебен, вышел и он с воеводами и церковным клиром. Статный, черноволосый, в расшитых золотом остроносых сапогах из красного сафьяна по земле ступает твердо. Живые глаза смотрят с достоинством и спокойно.

Князь Дмитрий моложе многих своих воевод. Только черная, недавно отросшая бородка, придает его лицу мужавость и он кажется старше своих тридцати дет.

Дмитрий с князьями остановился посередине площади. Из толпы народа вышла к нему великая княгиня Евдокия с сыновьями Василием, Юрием и Андреем. Дмитрий наклонился и что-то стал говорить им. Те обхватили отца за шею и прижались к нему. Евдокия заплакала, поцеловала мужа и, захватив сыновей, отошла…

Ничего не сказал ей Дмитрий. Только нахмурился. Евдокия земно поклонилась мужу. Вместе с нею поклонился весь народ, собравшийся на площади. Дмитрий ответил земным поклоном на все четыре стороны.

Два дюжих оруженосца подвели к великому князю стройного рыжего коня. Один из них, привстав на колено, придерживал рукой серебряное стремя. Дмитрий похлопал ладонью упругую шею коня и легко закинул свое тело в седло. И тут же, по этому знаку, ударили колокола всех кремлевских звонниц. Вскинулись в небо стаи птиц над золочеными куполами и свинцовыми кровлями храмов, зашумела площадь, заколыхались стяги, заголосили бабы, отдавая воинам конечное целованье.

Из Кремля русская рать пошла тремя воротами, тесно было воинству на московских улицах. Через Тимофеевские ворота, которые выводили к мосту через реку Москву и дальше на Ордынскую дорогу, ехал впереди своей великокняжеской дружины, московских и удельных ратников сам Дмитрий Иванович. Из Фроловских ворот и далее по Брашевской дороге вдоль Москвы-реки выехал с дружиной да с дмитриевской и звенигородской ратями князь Владимир Серпуховской. Белозерский полк с кашинцами и устюжанами двинулся из Никольских ворот Кремля по Болвановской дороге мимо Симонова монастыря.

Вся Москва провожала воинов. Люди заполнили площадь и улицы города, облепили кремлевские стены и башни. Сопровождаемое причетами, криками и плачем, русское войско покинуло Москву.

Встретились рати на коломенской дороге, вдали от стольного города и все вместе двинулись на Коломну. На многие версты растянулось воинство и, если бы посмотреть сверху, то казалось бы, что это течет на юг от Москвы по русской земле неведомая доселе река, вбирая по пути все новые и новые притоки, с каждым часом становясь полноводнее и шире. Но, нет, не река это, а Русь идет, поднимаясь и расправляя свои плечи, чтобы стряхнуть с себя ненавистное ярмо чужеземца…

…После Коломны русского войска прибыло втрое. К пришедшим из Москвы с великим князем дружинам присоединились рати из Владимира, Суздаля, Можайска, Мурома и иных городов Залесья. Из Коломны выступили двадцатого августа, а когда четыре дня спустя на праздник Семена-летопроводца перевезлись через Оку близ устья Лопасни и пошли по Дикому полю окраины рязанской земли, в русское войско пришли со своими дружинами князья Андрей Полоцкий да Дмитрий Брянский — двое из двенадцати сыновей великого князя литовского Ольгерда. Не пожелали они поддерживать родного своего брата Ягайлу, который в это же самое время спешил на помощь Мамаю…

Вооруженные чем попало, с рогатинами, косами, с топорами на длинных топорищах, в лаптях и рваных армячишках приходили толпы крестьян из рязанских сел и деревень, мимо которых шла к Дону русская рать. Ещё в Коломне, когда на Девичьем поле под городом уряжали полки, воеводы огласили приказ великого князя Дмитрия, который заповедал всякому ратному человеку: идя по рязанской земле, не творить никакого зла ее жителям, «не касаться ни к единому волосу их».

Рязанцы из деревень, лежащих на пути войска, сами выносили ратникам все, что могли из своих скудных припасов. Выжженная и разграбленная многими татарскими набегами рязанская земля была бедна и деревнями и пашнями и нивами. А какие деревни и попадались на пути, то люди жили там больше все в полуземлянках, что очень дивно было видеть белозерцам.

Правда, край этот был обилен разным зверьем да птицами и житные отряды, собиравшие для войска корм, нужды особой не знали.

Все это Кузька увидел сам, когда воинов их десятка урядили собирать съестные припасы. Рыская на конях по лесам и полям в стороне от главного пути, белозерцы набрели однажды на небольшую деревеньку. Ее и деревней-то на Белоозере не назвали бы: несколько полуземлянок на берегу малой речушки. Они и деревню-то, может, не заметили бы, да оттуда доносились какие-то крики и плач.

Белозерцы завернули коней и увидели как у крайней к лесу избенки женщина, глухо повязанная платком, крича и причитая, удерживала маленькую, тоже кричавшую козлушку, которую тянул за рога мужик в распахнутом кафтане. Привязанный к изгороди конь под седлом стоял неподалеку.

— Кто таков? — спросил мужика Андрей, когда белозерцы подъехали ближе.

Увидев всадников, мужик отпустил козлушку.

— Ратник великого князя Дмитрия.

— У него рать большая. Чей будешь?

— Московские мы, — чуть с вызовом ответил ратник. — А вы кто такие?

— Мы тоже из войска великого князя. Белозерской дружины ратники. Пошто козу отбираешь?

— А у нее еще есть, — не моргнув глазом, быстро ответил москвич.

— Мало ли у кого что есть, — Андрей повернулся к женщине, рядом с которой стояли откуда-то появившиеся трое малых ребят, тесно прижавшись к матери. — Как звать тебя?

— Фетинъя, — тихо ответила женщина.

— Где мужик твой?

— Ушел с войском в поход.

— Так, так, — помрачнел Андрей и оборотился к ратнику. — Ты про приказ князя Дмитрия слыхал?

— Какой приказ?

— Ничего, идя по рязанской земле, не брать и никого не касаться.

— Ничего я не слыхал. Мне велено мяса добыть.

— Вот и добывал бы в лесу. А ты захотел что поближе, да у того, кто за себя постоять не может, — вмешался в разговор дядька Онфим.

— Муж ее вместе с другими ушел с войском, а ты последнюю животину у бабы отымаешь. На смерть ее и детей обрекаешь. Детей брата своего и воина. Да знаешь ли ты, что такой и блудника и прелюбодея и татя окаяннее и проклятее!

Ратник стоял, ничего не отвечая, и даже смотрел на белозерцев с каким-то вызовом.

— Что делать будем с этим гусем? — спросил Онфим Андрея.

Андрей ответил не сразу. Он, о чем-то размышляя, глянул на ратника, а потом на жонку с ребятишками и изрек свой приговор:

— А ну, москвич, сымай порты.

— Как это? — не понял сразу тот.

— А так. Рассупонивай гашник[9].

— Да вы что! Да я… за что? — москвич не ожидал такого поворота.

— Будем тебе приказ великого князя доводить через твое срамное место.

— Побойтесь Бога, мужики.

— Господь тут ни причем, ибо сказано им: добро творящих чести, а зло творящих запрещай.

Москвич умоляюще оглядел белозерцев.

— Неужели при бабе… — он кивнул на Фетинью.

— Нет, мы честь ее соблюдем. — Андрей повернулся к жонке. — Иди, да боле никого не бойся.

Фетинья, перекрестившись и поклонившись, ушла…

— Вот это тебе впредь знатье будет, что приказы великого князя Дмитрия лучше через голову, через ум доходят. Ступай. — сказал Андрей москвичу, когда тот встал с земли.

А москвич, оправив одежду, отвязал своего коня от загородки и побрел прочь пешком, ни слова не сказав и не подняв головы.

…Шестого сентября, за два дня до праздника Рождества Богородицы и Приснодевы Марии русские рати подошли к Дону-реке и остановились на левом его берегу.