Чтобы свеча не угасла

Мамаево побоище

Осень в этом году ожидалась быть протяжной, с ясными днями и теплыми ночами. В светлом воздухе бабьего лета носились паутинки — верная примета долгой и теплой осени. Только по утрам становилось прохладнее. И тогда в низинах и над спокойным Доном появлялся туман. А вместе с ним тянулся над рекой дым от тысяч костров, горевших на левом берегу, где разбила стан русская рать. Весь берег не на одну версту был усеян людьми, шалашами, конями, повозками, шатрами.

Наступил второй день, как горят над Доном костры. Рыщут на том берегу на усталых конях по полям и лесам ближние и дальние сторожи. То и дело скачут от них к великокняжескому шатру гонцы с вестями о движении мамаева войска. Доносят вестники, что татары уже подошли к Гусиному броду, а это всего в одном дне пути от Дона.

С утра, как взошло солнце, в шатре великого князя Дмитрия собрались на скорый совет воеводы всех полков. Недолог был разговор, и князь великий объявил свою волю: перейти Дон и исполчиться на Куликовом поле вдоль правого берега Непрядвы. Каждому полку мосты через Дон мостить и броды искать для переправы.

Застучали топоры в прибрежных лесах и дубравах. Потянулись к воде вереницы лошадей с бревнами. Мастера-городники связывали бревна льняными и лыковыми веревками в широкие плоты, опускали на воду, составляя наплавные мосты для пешцев.

Переправу начали не мешкая. Первыми в этот день перешли Дон и стали на том берету полки правой и левой руки, да передовой пеший. Лишь большой великокняжеский полк еще оставался на левом берегу Дона: его место на Куликовом поле как раз почти напротив переправ.

Все воины готовились к завтрашнему дню: мылись в реке, надевали чистые праздничнее рубахи, причесавшись и прибравшись, шли в походные полотняные церкви, где полковые попы причащали их и отпускали грехи. Таков уж был у русских мужиков обычай: в бой идти как на пир, а если придется на том пиру опьяниться и голову сложить, то только чистыми и душой и телом…

…Затухала вечерняя заря, предвещая ведренный день. Тихо было в стане русских воинов на обоих берегах Дона. Только слышались негромкие разговоры у костров, на которых готовилась в котлах пища — последняя трапеза перед боем, да какой-нибудь гусляр, будто сказывая о чем-то, неторопливо перебирал звончатые струны гуслей.

Онфим, Кузька и воины из их десятка тоже сидели у костра. В котле пузырилась просяная каша, густо сдобренная чесноком. Белозерцы пришли к Дону под началом самого князя Дмитрия. Когда уряжали полки на Девичьем поле под Коломной, он взял белозерские дружины к себе в большой великокняжеский полк.

Кузька поддел деревянной ложкой каши из котла, попробовал и повернулся к Онфиму.

— Поди добра, дядя Онфим?

Онфим не торопясь достал из-за голенища свою ложку, завернутую в тряпицу, вытер ее и сам попробовал варево.

— Кажись, добра. Сымай.

Котел сняли и поставили для остуды в неглубокую яму. Все уселись вокруг.

— Ну, братцы, начнем, благословясь, — Онфим перекрестился и постучал о край посудины.

Кто-то протянул Онфиму глиняную кубышку, оплетенную берестой.

— У отца Никодима от причастия осталось. Мед…

Онфим отложил кубышку в сторону.

— Сам не буду и тебе не велю. Вот завтра будет пир, там и выпьем каждый свою чашу. А сегодня грешно. Завтра нужна голова ясная, глаз зорок и рука крепка. Да и праздник завтра — Рождество Богородицы…

Из темноты к костру вышел Андрей Хват, бывший у князя Федора. Тот собирал к себе всех сотских и десятских. На Андрее ульяницына рубаха с вышитыми синими цветами по подолу.

— Садись, Андрюха, да сказывай, какие вести принес, — Онфим подвинулся, освобождая место рядом.

— Весть одна. Мы на заре переходим Дон. На том берегу сторожа языков добыла. Те говорят, что Мамай стоит станом в семи верстах отсюда. А еще князь Федор сказывал, что иные воеводы хотели бы на этом берегу бой принять, да великий князь по-своему размыслил. Мы, говорит, сюда не затем пришли, чтобы реку Дон стеречь, но избавить русскую землю от разорения.

— Так и быть должно, — заговорили ратники.

— Это по-нашему. Зачем тогда столько верст было топать.

— А татар-то много ли? — спросил Кузька.

— Множество несчетное. Да ты ужели боишься?

— А чего бояться? Нас ведь тоже сила немалая. Почти вся Русь собралась. Так неужели забоимся этих обрезанных идоложрецов. Били их на Воже-реке два лета тому, побьем и завтра.

— То правда, — согласился Хват. — Татар бить можно и побеждать можно, но на Воже-реке их было менее, чем теперь. Мамай набрал наймитов из многих земель: фрягов, хосогов, яссов, буртасов, жидов кавказских и иных.

— А я, братцы, вот что скажу, — вступил в разговор Онфим, обращаясь к молодым воинам. — Татары ведь как бьются? Они будто ножом врезаются в ряды и отсекают десяток-другой ратников, а потом секут и колют. Это их любимое дело. Вот и выходит, что нам нужно держаться вместе крепче, да тем же делом и татар бить.

— И чего это они на нас прут таким числом несметным? — Задумался Кузька.

— Мамай хочет отомстить великому князю Дмитрию за свое побоище на Воже, да за то, что дань ему не платит, — сказал Андрей.

— Так-то так, — вновь заговорил Онфим. — Но еще я думаю, что все это от наваждения дьявольского. Идут иноплеменники на нас из-за грехов наших. Из-за неправд, братоненавидения, сребролюбия, суда неправедного. Забыли мы заветы предков наших, вот бесы и ввели нас во грех.

— Андрюха, а в твоей книге об этом прописано? — спросил Кузька.

— В ней про все прописано, и об этом тоже, — ответил Андрей и, взяв в повозке книгу, раскрыл ее и прочел: — «Бесы ведь, подстрекая людей, во зло их вводят, а потом насмехаются, ввергнув их в погибель смертную… Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты. Тем-то они и прельщают людей, что велят им рассказывать видения, являющиеся им, нетвердым в вере, одним во сне, а другим в мечтании. Больше же всего через жен волхования бывают, ибо искони бес женщину прельстил, она же мужчину, Потому и в наши дни много волхвуют женщины чародейством. Но и мужчины неверные бывают прельщаемы бесами, как это было в прежние времена. При апостолах ведь был Симон волхв, который заставлял волшебством собак говорить по-человечески и сам оборачивался то старым, то молодым или кого-нибудь оборачивал в иной образ в мечтании»…

— Так, стало быть, вороги наши не хотят, чтобы на русской земле единение было? — сказал Кузька.

— Это им как серпом по пальцам, наше единство, — ответил Онфим.

— Тогда мы завтра победим! — убежденно заключил Кузька.

— Это почему же? — опросил Андрей.

— А потому, что собралась здесь вся Русъ в единстве своем. Так кто же может сейчас против нас устоять…

Внимательно слушали воины-небывальцы наставления Онфима и Андрея Хвата. Долго не ложились они спать в этот вечер, разговаривая и вспоминания свою жизнь до этого похода, близких своих и Белое озеро, от которого ушли за сотни верст.

…На востоке посветлело небо. Наступал новый день — восьмое сентября тысячи триста восьмидесятого года.

Пронзительный звук боевой трубы, несшийся от великокняжеского шатра, разорвал тишину над большим полком, нарушив неспокойный сон воинов. И тотчас же, будто откликаясь, со всех сторон заиграли другие трубы, забили бубны и барабаны. Ратники седлали коней, одевались в боевые доспехи и становились в ряды. В строй вставали все. Даже полковые попы со своими причетниками, скинув рясы, обряжались в железные рубахи.

На высоком месте берега, мимо которого спускался к реке большой полк, стояли несколько всадников, наблюдая за переправой. Один из них был на рыжем коне и в богатых одеждах. Чуть позади него рында[10] держал в руках чермное[11] великокняжеское знамя, с которого большими и грустными глазами смотрел на воинов печальный лик Спаса.

— Гляди, Андрей, сам князь великий, — Кузька кивнул в сторону всадников.

— То не он, а московский воевода Михайла Бренк. Ему князь Дмитрий свои одежды и коня отдал, а сам в простые облачился. Вон он, стоит в сторонке.

Всадник, на которого показал Андрей, сидел на вороном коне, в колонтыре из досчатой брони с короткими рукавами и в простом железном шлеме…

Великокняжеский полк, переправившись на правый берег Дона, занял свое место вдоль берега Непрядвы, впадающей в Дон чуть выше переправ. Когда последние ратники ступили с мостов на берег, мастера-городники обрубили веревки и разрушили опоры, чтобы ни один не помышлял об отходе назад, за реку. Мосты развернуло течением и прибило к опустевшему берегу…

К десяти часам утра солнце и ветер разогнали туман и открылось перед воинами Куликово поле во всю его ширь и даль. Кузька Сухоруков въехал на пригорок и с интересом глядел на открывшуюся перед ним картину. Трудно было назвать полем эту холмистую землю, зажатую в огромной излучине Непрядвы и Дона, изрезанную мелкими ручейками и овражками с кустарником и березовыми рощицами по берегам. Из края в край Куликова поля на четыре версты раскинулась в ширину русская рать, похожая сверху на огромную птицу, распластавшуюся по земле. Голова ее — передовой полк, тулово ее — большой великокняжеский, крылья ее — полки правой и левой руки, хвост ее — запасный полк. А в опричном месте в дубраве, что примыкала к полку левой руки, скрылся засадный полк, ожидая своего часа. Плотными рядами стояли тысячи ратников. Играли солнечные блики на их боевых доспехах, трепетали на ветру красные лоскутки в шишаках шлемов, колыхались над рядами знамена и хоругви. А сколько разномастных коней под всадниками: вороные и карие, гнедые и караковые, бурые и соловые, пегие и каурые, чалые и рябые, буланые и саврасые!

Никогда еще не собирала Русь воедино столько конных и пеших ратников. Каждый из них пришел сюда биться с татарами за свой дом, за матерей, жен и детей своих, а все вместе за святую матушку Русь. Глядя на все это, Кузька как-то сразу почувствовал себя спокойно и уверенно.

С той стороны, где стоял передовой полк, послышались вдруг крики «ура». Потом Кузька увидел, как оттуда к большому полку поскакало несколько всадников. Над ними развевалось знамя, и Кузька понял, что это великий князь Дмитрий Иванович Московский объезжает войско. Вот он приближается и к белозерскому полку. Князь Дмитрий в полном боевом облачении. Только на голове нет железного шлема, который держит в руках княжеский рында.

Великий князь резко остановил коня, вскинул вверх руку и громко произнес своим сильным голосом:

— Братья белозерцы! Князи и воеводы! Сыны русские от мала до велика! Час приближается грозный, Мужайтесь и крепитесь! Скоро будут татары, а вы будьте готовы против них. Поганый Мамай грозится: если раб не соблюдет заповеди господина своего, то биен будет. Но русские никогда не были рабами! Прародители наши, святые князья киевские, получили веру православную от Господа. И с той поры зажженная свеча веры нашей русской горит из века в век. Так не дадим же, братья, сей свече угаснуть! Избавим отечество наше от разоренья! Обороним его от поганых! Не пощадим живота своего за веру христианскую, за землю нашу русскую, за вдов и сирот, за всех русских людей! Да не будет в сердцах ваших страха и трепета! Честная смерть лучше плохого живота! Умрем или победим!

Громкое и протяжное троекратное «ура» сотрясло воздух над белозерским полком. Под эти громовые возгласы Дмитрий Иванович подъехал к белозерскому князю Федору и обнял его. Затем поскакал к другому полку…

… Долго не было видно татар на противной стороне Куликова поля. Оттуда, из-за холмов, за которыми были они скрыты, доносились только их крики да звуки боевых труб. Но вот зачернели вершины холмов и будто темные волны стали перекатываться через них. Это ряд за рядом спускались на поле татары.

Было около полудня, когда две рати, как две живые стены выстроились друг перед другом, ощетинившись копьями. От того места, где в большом полку находились белозерцы, было далеко до передового полка, перед которым стояла, закованная в латы, итальянская пехота Мамая. Но Кузьке и его товарищам видно было, как с разных сторон узкого прохода меж полками ринулись друг на друга по обычаю два всадника-поединщика: татарин и русский. Короток был их поединок. Оба воина, пронзенные копьями, свалились с коней.

И тут же столкнулись две стены, две силы и сотрясся воздух над полем Куликовым от этого столкновения, от криков тысяч людей, от ржания тысяч коней, от железного лязга и скрежета. Засверкали короткими молниями мечи и сабли, полетели в обе стороны тучи стрел. Началась битва, какой не бывало от начала мира под этим солнцем, так ярко и мирно сиявшим сегодня над землей…

Рядом с передовым полком бьется с татарской конницей полк правой руки. Только полк левой руки не вступил пока в дело. Между ним и татарами речка Смолка. Не решаются татары через нее бродиться. Ждут приказа с Красного холма, где на шелковых подушках в окружении своих темников сидит востроглазый Мамай. Еще утром, когда развеялся туман и с высоты холма он увидел поле и русскую рать на нем, подумал: Московскому князю ума не занимать. Хорошее он выбрал место для своего войска. Лишил его, мамаеву, конницу простора. И справа и слева — реки. Не развернешься, не обойдешь. А еще понял Мамай, что драться будут русские зло и крепко. Отступать им некуда. Поэтому он так обрадовался, когда увидел, что его наемные генуэзцы начади теснить передовой полк русских. И Мамай стал посылать им в помощь новые тысячи своих воинов…

…Второй чае пошел, как началась битва. Страшен натиск врагов на передовой полк, в рядах которого много воинов-небывальцев. Сотнями падают они на землю, а по их телам генуэзцы все ближе и ближе продвигаются к большому полку. Их, итальянских наймитов Мамая, тоже осталось мало, но вместо поверженных встают новые сотни и тысячи.

Ратники большого полка, наблюдая за битвой, томились ожиданием. Андрей, Кузька и Онфим стояли в первом ряду, и они одновременно увидели, как со стороны передового полка к ним во весь опор мчался всадник. Когда он резко остановил потного коня возле князя Федора, Кузька узнал великого князя Дмитрия. Глаза его возбужденно горели. В опущенной правой руке железная палица. Дмитрий снял шлем с кольчужной сеткой, смахнул ладонью пот с лица. Мокрые пряди волос разметались по лбу. Заговорил, тяжело дыша и отрывисто.

— Ну, вот и ваше время приближается, князь Федор. Нет более передового полка. Пришел ваш черед в дело вступать. На вас надежда, белозерцы. Готовы ли?

— Готовы, государь. Костьми ляжем, а с места не сойдем. Да и идти-то некуда: за Доном русская земля. Живым, да без победы там для нас места нет, — ответил белозерский князь и, помолчав, добавил с укоризной. — А тебе, государь, не подобает самому в рядах биться. Не ровен час, убьют или ранят, и уподобится войско стаду без пастуха. Тебе, государь, надо в опришном месте стоять, смотреть и направлять.