Чудесный генератор

12. ТЕЛЕВИДЕНИЕ И ДИАЛЕКТИКА

Андрей Антонович согласился. Он долго слушал своего собеседника — старика Потапыча, сторожа совхоза. Того самого Потапыча, который уже не раз с завистью поглядывал на восхитительные волосы Андрея Антоновича, не один раз внимательно слушал авторитетные объяснения владельца кудрявой шевелюры по этому поводу — и не один раз горько качал головой, не понимая ничего. О чем именно просил Потапыч Андрея Антоновича, — мы не знаем. Известно лишь, что Андрей Антонович отказывался уже не раз и не два. Однако, Потапыч настойчиво продолжал упрашивать. Состоялся такой разговор:

— Пойди, попроси кого-нибудь из них, — серьезно посоветовал Андрей Антонович.

— Ишь, стыдно мне, — возразил Потапыч, смущенно поглаживая лысину.

— Но они хорошие ребята…

— Не с руки оно мне, просить их, — вел свое Потапыч.

— Нет, и не мое это дело.

Потапыч хитро прищурил левый глаз:

— А моя старая такие вареники готовит, то-то-то… И ждет тебя, ей-право…

— Нет… черт побери.

Однако, Потапыч заметил определенное изменение интонации.

— Она, слышь, Антонович, говорит, и водки немного припасла…

Андрей Антонович мечтательно прикрыл глаза; м-да, дело серьезное, ничего не скажешь. Рюмочка водки под вареники — это такое обстоятельство, которое многое может перевесить…

Беседа продолжалась, поэтому, не очень долго. Андрей Антонович, все еще не соглашаясь и изображая стойкую непреклонность, заметил:

— Не знаю, что с тобой и делать… Разве что, пойдем, посмотрим. Там увидим…

Вот, вследствие чего, ровно в пять часов этого дня Андрей Антонович и сторож Потапыч шли рядышком, о чем-то таинственно шепчась. Они шли к лаборатории. Именно тогда увидел их Рома, который спешил куда-то по своим делам. Рукав его пиджака был залит молоком, глаза уставшие.

— Татьяну Гавриловну не видели, Андрей Антонович? — спросил он на ходу.

— Нет. А вы разве сейчас не работаете там, в лаборатории? Прибраться бы надо, — отозвался Андрей Антонович.

— Да нет, где там работать… Можете прибраться, — ответил Рома уже издали.

Андрей Антонович повернулся к Потапычу:

— И что мне с тобой делать? Слышишь, не работают они…

Но Потапыч даже обрадовался этому сообщению:

— Да идем уже, идем…

Казалось, он аж дрожал от ожидания. А Рома уже мчался дальше. Татьяны Гавриловны не было нигде. Вместо нее Рома увидел впереди себя Раю, что шла куда-то с книжкой. Он догнал ее:

— Как дела, Рая? Как чувствуете себя? А я замотался с этими коровами.

— А, это вы, Рома? — Рая подняла глаза на Рому — и сразу громко рассмеялась:

— Кто это вас так обработал, Рома?..

Она смеялась громко и весело, глядя на Рому. Тот растерялся. Он осмотрел себя, свой костюм и неуверенно пояснил:

— Да я же говорю, что очень замотался… вот и… облился молоком… бидон переносил.

— Нет, я не о том, не о том… — Рая еле сдержала смех. — Где это вы так лицо себе покрасили?

Рома схватился руками за щеку:

— Разве измазался?

— Ой, опять не то. Смотрите, одна половина лица загорелая, аж коричневая. А вторая белая-белая… ой, я не могу, ой!..

Рома вспомнил. Так, он до сих пор не успел облучить вторую половину лица. Совсем забыл. И удивительно — никто в сегодняшней суматохе не замечал этого, кроме одного Олеся. Надо же так, чтобы попасться с разноцветным лицом на глаза Раи — и чтобы она это заметила… Вот ведь не везет!

— Раечка, это я тогда… ну, вот, когда вы облучались, тогда же и я… только не успел, чертовы крысы помешали, — лепетал Рома, — я сейчас же доделаю… вот, отыщу Татьяну Гавриловну, и побегу в лабораторию…

Но Рая не слушала, ее душил смех. Она взглянула еще раз на сконфуженное разноцветное лицо Ромы, рассмеялась еще больше, беспомощно махнула рукой и ушла. Плечи ее вздрагивали от смеха.

Рома смотрел ей вслед и терзался. Ну зачем он тогда начал это? Почему не закончил, начав? Окончательно скомпрометировал себя в глазах золотоволосой Раи… Было, поднял свои акции, спасая Раю от крыс, — ведь она была так благодарна, такая ласкова! — а теперь, вот, снова все потеряно… Нет! Дальше так продолжаться не может. Вот сейчас он отыщет Татьяну Гавриловну, скажет ей, что ему срочно надо — и помчится в лабораторию. Быстрее, быстрее…

И, прикрывая рукой белую сторону лица, Рома помчался дальше, имея своей окончательной целью лабораторию и генератор.

Так развивались события, пока Мистер Питерс с Анной устраивались в одной из комнат клуба. Они выбрали комнату в стороне от зала. Здесь стоял приемник и отсюда вечерами техник транслировал в зал радиомузыку. Мистер Питерс поставил телевизор на стол:

— Вот, сейчас увидите все, Анна. Сейчас я включу его — и увидите. И поймете. Садитесь пока. И смотрите внимательно.

Последний призыв был, безусловно, необязательным, потому что Анна, крайне заинтересованная, и без того не отводила взгляда от нового аппарата. Он напоминал радиоприемник: лампы, катушки, сложные и запутанные соединения проводов, ручки настройки. А поперек всего аппарата лежала длинная стеклянная груша, нечто вроде стеклянного конуса, направленного широкой частью к наблюдателю. Дно груши было непрозрачное, на него был нанесен слой какой-то сверкающей краски.

Мистер Питерс, налаживая прибор, показал Анне на дно конуса.

— Вот сюда смотрите, Анна. Это — усовершенствованная трубка Брауна. Именно здесь, на дне этой трубки, этой груши, — мы и будем видеть все, что происходит в лаборатории.

— Вот, в этом стекле?

— Ага, ага. Смотрите.

Еще несколько загадочных для Анны манипуляций — и в приборе засияли лампы. В широкой части стеклянного конуса появился свет. Неяркий луч возник в горловине груши и уперся в стеклянное дно. Мистер Питерс, поглядывая на него, повернул ручку. Неяркий луч резко дернулся в сторону, он стал колебаться быстрее, быстрее — и его словно не стало. Бегая по стеклянному дну груши, его световое пятно сначала выписало несколько кривых линий, затем все слилось в дрожащий световой туман. На стеклянном дне образовался светлый прямоугольник. По нему что-то плыло, какие-то неясные очертания, какие-то тени. Все это дрожало и колебалось.

Анна не отводила глаз. Вьющиеся черные пряди ее волос упало ей на лоб, но она не замечала этого. Странное зрелище было перед ней.

Тени и неясные очертания, которые плавали в прямоугольнике, замерли. Вот, посередине прямоугольника Анна узнала знакомые черты генератора, что стоял в лаборатории. Так, так, так, вот и искры, что слетают с антенны… За генератором видны были закрытые двери. Вот стол, на нем в лаборатории они облучали кур и цыплят… Действительно, это пустая лаборатория, где они несколько минут назад были, разговаривали, откуда они пошли сюда… Изображение светилось ровным оранжевым светом, оно было небольшое — всего сантиметров десять высотой и сантиметров пятнадцать в ширину. Но, даром что этот размер был небольшой, все вещи, все черты были видны четко и ярко. Изображение слегка дрожало, время от времени по нему пробегали какие-то тени — словно облачка. Анна пристально всматривалась, словно зачарованная. Ее глаза заметили на столе перед генератором недокуренную сигарету. Анна всплеснула удивленно руками:

— Слушайте, это же… это я не знаю что… да вы просто волшебник, Мистер Питерс… да нет, мне грезится… этого не может быть!

— Если вы видите, значит, может быть, — резонно ответил ей Мистер Питерс. — Ничего удивительного. Просто — сеанс телевидения, видение радио на расстоянии. Новое здесь — разве что усовершенствованная конструкция, да еще и то обстоятельство, что вещи, которые мы с вами видим, никто специально не освещает. Это, так называемое, простое телевидение.

Он пытался говорить спокойно, словно и вправду все это было вполне обычным явлением. Он и сам был в восторге от своего нового аппарата, который давал такой блестящий эффект.

— Но — как же все это получается? Чтобы видеть то, что делается там… не понимаю… — грустно сказала Анна.

Мистер Питерс рассмеялся: столько удивления было в голосе Анны.

— Знаете что, — предложил он, — сейчас в лаборатории никого нет. Давайте, я пока попробую объяснить вам все это. Хотите?

Анна обрадованно согласилась — и Мистер Питерс начал, посматривая на светлое изображение в прямоугольнике.

— Вам приходилось, Аннушка, видеть различные рисунки в журналах и газетах? Замечали ли вы, как именно сделаны эти рисунки? Обращали ли вы когда-нибудь внимание на то, что рисунки эти не сплошные, а составлены из отдельных точек или даже квадратиков? Присмотритесь — и вы в этом убедитесь. Каждый рисунок обычной, черно-белой, печати составлен из черных и белых точек, скажем иначе — из черных и белых элементов. Если вы смотрите на изображение, на такой рисунок, не присматриваясь, то вы не замечаете этих точек, этих элементов. Они все сливаются для глаз в сплошной рисунок — так воспринимает их наш глаз.

— А на фотографиях — там нет этих точек, там и вправду сплошное изображение, — заметила Анна.

— Практически так, — улыбнулся Мистер Питерс, — но должен вас разочаровать, потому что фотография так же состоит из отдельных светлых и темных точек, элементов. Только это еще более незаметно для нашего глаза, потому что фотографические элементы совсем микроскопические.

— Вот как… — проговорила Анна.

— Так, так. Вот, каждое изображение, каждый рисунок можно разбить на определенное количество таких точек или элементов нужной нам величины. Мы можем разбить изображение на большие элементы, на квадратики — и тогда этот рисунок покажется нам грубым, некрасивым. Разобьем на большее количество элементов, но соответственно уменьшим эти элементы — и глаз воспримет такой рисунок, как красивый, тонко сделанный.

— Хорошо. Но при чем здесь радио?

— А вот при чем. Моя установка там, в лаборатории, с помощью особого диска разбивает все, что находится перед ее объективом, на отдельные элементы. На маленькие светлые и темные пятна, точки. Не сразу, а постепенно. Диск быстро вращается — и во время каждого вращения выхватывает из общего изображения только отдельную точку. В зависимости от этого генератор, связанный с прибором, пересылает нам сюда сильный или слабый импульс колебаний: светлая точка — сильный импульс, слабая, темная точка — и импульс слабый. Понимаете?

— По… понимаю, — нерешительно ответила Анна.

— Ну, вот. А этот мой прибор, сочетающий свойства приемника и телевизора, улавливает те колебания, усиливает их. Вы видели, как в груше бегал неяркий световой луч?.. Так вот, он движется в зависимости от колебаний, которые мы получаем от генератора. И сила его, яркость тоже от этого зависит. Луч очень быстро бегает по дну груши, и оставляет на ней световые полоски, сложенные из тех же точек, как их видит там, в лаборатории, объектив моего передаточного аппарата. А наш глаз не успевает запомнить все отдельные точки и полоски. Они в нашем глазу сливаются в сплошное изображение — совершенно так же, как в кино. Там вы видите отдельные кадры, но глаз воспринимает их как сплошное движущееся изображение. Так и здесь. Все вполне объяснимо, не так ли?

Анна не то, чтобы все поняла. Но представить себе кое-что она смогла. Она раскрыла губы, чтобы ответить, но глаза ее засверкали, и она указала на прямоугольник.

— Смотрите… кто-то там, в лаборатории, есть!

Действительно, в прямоугольнике было ярко видно, как кто-то осторожно открывает дверь лаборатории. Через несколько секунд показалась чья-то голова, оглянулась. Убедившись, что в лаборатории никого нет, человек вошел в комнату и рукой поманил кого-то еще. Он повернулся лицом к генератору…

— Да это же наш Андрей Антонович! — радостно воскликнул Мистер Питерс. — Видимо, убираться пришел.

Но Андрей Антонович (потому что это, действительно, был именно он) и не собирался убираться. Он внимательно посмотрел на генератор, кивнул головой и огляделся еще. За ним вошел еще человек. Это был…

— Наш сторож Потапыч, — сообщила теперь уже Анна. — Но как же ярко все видно.

— Будьте уверены, — ответил Мистер Питерс. — Однако — что же они будут делать? Зачем Андрей Антонович привел сюда его?

Потапыч снял шапку. Странная лысина была у этого человека… Верхняя часть головы была совершенно лысая, как колено. Но с обеих сторон и сзади остались длинные пряди волос. Кокетливый сторож зачесывал их с обеих сторон и сзади вверх так, что они прикрывали собой лысину. Не присматриваясь внимательно, глядя издали, можно было и не заметить проплешины — так искусно и старательно маскировал ее теми прядями Потапыч. Но сейчас он, очевидно, забыл думать о прическе.

Таинственным жестом Андрей Антонович указал Потапычу на стул возле стола. Тот сел. Андрей Антонович сказал ему что-то. Потапыч, соглашаясь, запустил руку в прическу и растрепал ее. Более того, он аккуратно отпустил пряди на их естественное место, полностью открыв блестящую розовую лысину. Потом он наклонил голову к генератору — и так замер. А Андрей Антонович подошел к генератору и взялся за ручки управления рефлектором.

— Ой! — вскрикнул Мистер Питерс. — Это же он его голову просвечивать хочет… А генератор настроен на очень короткую волну… Он сожжет ему кожу, спасайте!..

Тем временем, Андрей Антонович направил рефлектор на голову Потапыча; видно было, как тот встревоженно подпрыгнул: видимо, лучи, действительно, припекали.

^{Тем временем, Андрей Антонович направил рефлектор на голову Потапыча…}

Однако, Андрей Антонович важно движением руки заставил Потапыча сесть обратно. Он что-то сказал ему. Потапыч покорно сел, но все время ежился, словно его поливали горячей водой. А Андрей Антонович старательно направлял на него рефлектор.

Анна, превозмогая смех, проговорила:

— Это получается, Андрей Антонович хочет, чтобы и у Потапыча на лысине новые волосы выросли… Ой, блин, как интересно!

— Подождите, как бы это не закончилось плохо, — ответил Мистер Питерс. — Ведь он не знает ни экспозиции…

— Чего?

— Необходимого времени облучения. Не знает он и уровня активности волн такой длины… Ну, так я и знал.

Потапыч резко подпрыгнул и встал на ноги. На лице у него была гримаса боли. Он тряс головой, и длинные пряди его волос поднялись вверх и так застыли, словно пытаясь оторваться от головы. Андрей Антонович смущенно замер около рефлектора. Он что-то говорил Потапычу, но тот не слушал, размахивая руками и подпрыгивая. Видимо, боль все увеличивалась. А длинные пряди крутились в воздухе, как наэлектризованные.

— Ай! — испуганно вскрикнула Анна.

И они увидели, как одна длинная прядь отделилась от головы Потапыча и поплыла в воздухе куда-то к стене.

Андрей Антонович остолбенело смотрел на это зрелище, а Потапыч, не в состоянии, видно, терпеть дальше боль в обожженной голове, схватился за нее обеими руками. Но тут же он аж присел. Лицо его застыло в гримасе удивления, смешанного с испугом и болью. В руках он держал пряди волос, которые легко отделились от головы и остались в его руках. Они просто выпали из кожи. Руки Потапыча беспомощно потерли между пальцами эти пряди, отпустили их: волосы упали на пол, Потапыч снова схватился за голову. Он ощупал ее быстрыми стремительными движениями. И везде, где он прикасался, выпадали волосы. Через несколько секунд вся его голова блестела — на ней не осталось ни одного волоса. Потапыч стал окончательно лысым.

Анна, казалось, потеряла способность говорить. Пораженная, она молча смотрела на странное событие, которое происходило перед ней, в рамке светлого прямоугольника. Мистер Питерс скручивал сигарету. Он видел, как Потапыч со сжатыми кулаками бросился на испуганного Андрея Антоновича, как тот вскочил со стула и побежал к двери лаборатории. Разъяренный Потапыч бежал за ним. Еще секунды две — и оба исчезли. Лаборатория опустела. Лишь пряди волос на полу были свидетельством того, что только что произошло в ней.

Светлый прямоугольник телевизора сиял равнодушным оранжевым светом…