Чудо-камень

Визит медведицы

Новый лагерь разбили у бурливой горной речушки. Вода в ней чистая-чистая. Каждый камешек на виду. И холодная. Зубы просто немеют. Зато очень вкусная. А смочишь голову — волосы становятся легкими, шелковистыми. У самой воды березняк — светлый, прозрачный. От него рябит в глазах. А неподалеку слань, как зовут здесь открытые поляны. И травища, высокая, густая, душистая. Каких только нет тут трав. Ежа, чемерица, чина, таволга, манжетка, мятлик и, бог знает, какие еще. Если б не профессор, ребята не знали бы и названий многих трав. Еще выше сосны, в подлеске рябина, Ольха, малина, черемуха, шиповник. А вокруг небо и горы, горы и небо. Какая-то первозданная красота. Дышится легко-легко, и столько у тебя сил, что можно обнять горы и небо. Кажется, стань, взмахни руками, и можно полететь птицей, с горы на гору.

Нет, вчера и позавчера у Альды не было таких ощущений, такой легкости, такого задора, как сегодня.

В километре от бивака Сенька обнаружил монолит сургучной яшмы и принялся вырубать кусок за куском. Альда заинтересовалась выступом невысокой скалы, очень богатой разным камнем. У подножия ее привлекла каменная россыпь. Орудуя геологическим молотком, она отбила кусок замшелого серого камня. С внутренней стороны он оказался белым, как мел. Альда обрадовалась и позвала Злату:

— Гляди, какой камень!

— Это мел?

— Нет, что-то другое.

Отсекла еще кусок и еще. Белизна камня необыкновенна. Подбежал Сенька, повертел в руках, поглядел на породу через лупу:

— По-моему, аморфный магнезит. Здесь его немного, а в прошлом году мы нашли целую скалу, можно сказать гору. У местных жителей сохранилось даже предание. Будто на гору сливали кобылье молоко. Его некуда было девать. Тогда и образовалась гора кислого молока. Оттого и белая, как мел.

— Нет, оригинален! — любовалась магнезитом Альда.

Они присели у комля могучей лиственницы и стали разбирать образцы минералов. Нежданно-негаданно позади раздался странный звук, и все трое насторожились. Сенька встал, вскочили и девочки. Что такое? Будто повизгивает не то щенок, не то какой-то звереныш. Однако, ничего не видно. Затем опять кто-то заскулил. Сенька бросился туда и вдруг оцепенел. В траве барахтался маленький звереныш, сразу и не разобрать какой.

— Глядите-ка! — позвал он девочек.

И все трое склонились над малышом.

— Медвежонок! — ахнула Злата. — Такого же однажды принес из лесу и дед Корней.

Медвежонок! Сенька испуганно поглядел по сторонам. Откуда он здесь? Не поблизости ли и его мать? Нехватало еще им повстречаться с медведицей.

Альда взяла зверька на руки, и он доверчиво ластился к девочке. Лизал ей пальцы рук, тыкался мордочкой в грудь. Маленький, лохматенький и такой мирный, что трудно поверить, будто из такого может вырасти большущий медведь.

— Возьмем его с собою? — предложила Альда. — Вот ребята обрадуются. Пусть растет в школе. Есть же у нас зооуголок.

— Ладно, айда в лагерь! — скомандовал Сенька. — Не то еще нарвемся на медведицу — будет тогда история.

Настороженно озираясь, они заспешили на бивак, где дежурил сегодня один Азат. Медвежонок его удивил и обрадовал. Вот так находка! Налил ему молока. Ничего пьет, еще причмокивает. Дал немного меду. Даже заурчал от удовольствия. Поди ты, какой смелый. Вроде ручной. Злата сказала, это потому, что еще очень маленький. Мало что понимает. Такого легче приручать.

Повозившись с час с медвежонком, все трое пошли по своему маршруту, оставив Мишутку на попечение Азата.

Уложив его в пустой рюкзак из-под продуктов, Азат прикорнул у палатки. Солнце хорошо припекало, сам он устал с подготовкой обеда, оттого и уснул.

Разбудил его звук грузных шагов. А когда открыл глаза, сначала оторопел, затем вдруг обрадовался. А, старый знакомый! Пожалуйста, дядя Миша. Давно соскучились по тебе. Вскочил и пошел Мишке навстречу. Сегодня есть чем угостить лакомку. Сохранилось немного меду, есть сгущенное молоко, сахар. Видать, лесник выпустил Мишку погулять, а тот старой дорогой — сразу к ребятам. Знает, без угощения не отпустят.

— Иди, иди смелее! — поманил Мишку пальцем и сам двинулся ему навстречу. — Давай поборемся.

Медведь заурчал и встал на задние лапы. «Смотри, понимает!» — удивился Азат, готовясь в самом деле схватиться с Мишкой. Но едва он приблизился к нему, как зверь зарычал, и, Чувствовалось, рассвирепел. Что с ним такое? Испугался Азат, пятясь к палатке. Ручной-ручной, а хватит лапой или куснет зубами — не поздоровится. Медведь же в самом деле заметно свирепел все больше и больше. Что-то тут не то. Азат перепугался не на шутку. Может, опять на дерево? Ребята засмеют. Скажут, был уже один раз в дурачках, теперь еще попался.

— Миша, Мишута, Мишутка, ты что? — пятился Азат, пытаясь образумить старого знакомца! Хочешь медом угощу? Чего ты рычишь, дурачок.

У палатки Азат приостановился, соображая, что же все-таки предпринять. И вдруг, как озарение, мысль — а что, если это не ручной медведь, а всамделишный или даже медведица? Не пришла ли она по следу за зверенышем? Азат задрожал даже. Как это он не подумал сразу? Она же задерет его, задушит в лапах. А сегодня у него и ружья нет. И уже не раздумывая, бросился к дереву, как кошка заскользил по стволу. Лишь с высоты трех метров спокойнее взглянул вниз.

Медведица опустилась на четвереньки и настороженно заспешила к палатке. Обошла ее вокруг, обнюхивая нижнюю кромку брезента. Призывно заурчала. Медвежонок заливисто откликнулся ей из рюкзака. Тогда медведица рванула зубами полотно, смяла грудью одну из стоек, надавила на другую, и палатка рухнула. Медвежонок заскулил под брезентом, и медведица неистово стала рвать и метать, пытаясь добраться до детеныша.

Азат так и замер, перегнувшись через ветвь лиственницы и свесившись с нее вниз головой. Что же будет теперь? Все порушит. И зачем они притащили медвежонка? Из-за него беды не оберешься. Еще хорошо, как оставит в покое Азата? А что, если полезет на дерево? Куда деваться? А что, если придут ребята? И он поглядел по сторонам, чтобы предупредить их вовремя.

Наконец, медведице удалось сорвать брезент и открыть место, где стоял рюкзак с медвежонком. Она вытащила его за загривок зубами. Не выпуская из пасти и озираясь по сторонам, побрела в лес.

И после того, как медведица скрылась, Азат еще долго сидел на дереве. Ну, и история. Хорошо, Юрка на кордоне. Не то угодил бы ей в лапы. Но едва он вздумал спуститься вниз, как снова увидел медведицу. Она вышла из-за деревьев, направляясь к лагерю. Медвежонка с нею уже не было. Видать, оставила в лесу. Что же сейчас будет? Неужели за мной? — оторопел Азат. Ему сразу сделалось знобко. Медведица тем временем уже прибежала на бивак. Еще и еще обнюхала рухнувшую и изувеченную ею палатку и подобралась к ведру с очищенной рыбой. Урча от удовольствия, быстро уплела полведра хариуса и как ни в чем не бывало, заспешила в лес. Азат вздохнул, горестно и облегченно одновременно. Натворила бед. Жаль медвежонка, жаль рыбу, жаль палатку.

Спуститься на землю он еще опасался: вдруг вернется снова? Ну и ну! А говорили, нет тут близко диких медведей. Вот-те и нет. Заявись она ночью — с перепугу не знай, что и делать.

Пока он сидел на дереве, раздумывая о случившемся, в лагерь вернулся Платон Ильич с ружьем. За ним тащился Петька. Они оторопело оглядели бивак, не понимая, что же тут случилось, и только увидев свалившегося с дерева Азата, в один голос спросили:

— Это кто же набезобразничал тут?

— Медведица была, палатку изувечила, медвежонка унесла, рыбу сожрала, — перечислял Азат еще испуганно.

Затем, уже собравшись с силами, пересказал о всем, что было.

Платон Ильич перепугался. Вот-те и оставляй ребят одних. Нет, не везде можно и посылать их в глухие места. Нужно быть дальновиднее. Глушь, есть глушь, и здесь все возможно. Эх, и ребята не догадливые. Разве можно было тащить сюда медвежонка. Медведица разыщет и обязательно придет за ним.

— А ты не врешь? — насупился Петька, обращаясь к Азату. — То у тебя сороки, то медведи. Вечно с тобой что-нибудь случается.

— Случается!.. Что я нарочно, по-твоему, позвал медведицу? Или сам собрал сорок? Чего ты городишь?

— Чего ж ты на дерево забрался? — не унимался Петька. — С перепугу, что ли? Я бы на твоем месте пустил в ход кухонные ножи. Ели бы мы сегодня медвежатину.

— Ладно тебе городить… — разобиделся Азат. — Вон бери ножи и гонись за нею. Далеко, наверно, не ушла. Покажи свою лихость, Аника-воин.

— Но, но!.. — прикрикнул на ребят Платон Ильич. — Мне чтоб не ссориться.

Уже вечерело, и ребята один за другим возвращались на бивак. Их изумлению не было границ. Медвежонок, медведица, разгром палатки! Никому из них не хотелось бы оказаться на месте Азата. Сначала испуг, изумление. Затем их одолевало любопытство. А прошел страх — появился юмор.

Петька все подшучивал над Азатом.

— Ты ее значит, Миша, Мишута, Мишенька, а она тебя как? Говоришь, рычала?

Ребят одолевал хохот.

— Ладно, хорошо кончилось, — урезонивал ребят Биктимер. — А что, если ночью заявится. Снова рыбки захочет? Придется дежурить.

— Вот и оставим Азата, — озоровал Петька. — Пусть караулит. Глядишь, по знакомству с ним медведица не станет буянить.

Все еще не было Сеньки с девочками, не возвратился и Корней Ильич с профессором. Платон Ильич с опаской поглядывал в гору, куда они ушли и с нетерпением ждал возвращения. Не случилось ли чего с ними? Правда, у Корнея с профессором ружье, и выстрелов не слышно. Значит, все в порядке. А ведь Сенька и девчонки безоружны. Что если нарвутся на медведицу? Недолго раздумывая, Платон Ильич взял свое ружье и, позвав с собою Биктимера, уже двинулся было в гору. Как вдруг появились и запропавшие. Притащили много образцов камней. Как ни интересны были их находки, в центре внимания весь вечер оставалась медведица.

И смех и грех

Ужин прошел шумно. Ребята рассчитывали на рыбий шашлык, но хариусом полакомилась незваная медведица.

Солнце нехотя скатилось на кручи скал, и сразу, как это бывает лишь в горах, померк день. На дальнем хребте потухло последнее дерево, только что горевшее в багрянце заката. Азат распалил костер, и ребята уселись вокруг, безумолку споря и озоруя, кто во что горазд. Вечера за костром всегда интересны, и их любили. Сегодня особенно. Жаркий костер — все же защита и от медведицы, если она пожалует ночью. Оба ружья зарядили жаканом, и они висели наготове. Профессор лежал поодаль, раскинувшись навзничь, и думал о чем-то своем. Корней Ильич сидел с ребятами у костра и пока отмалчивался. Платон Ильич, устав за день, улегся в палатке и быстро уснул. Заснули и девчонки в своей палатке. У костра остались лишь ребята.

— Корней Ильич, расскажите, как поймали Мишку, как убили медведицу? — попросил вдруг Азат. — Давно обещали.

— Раз обещал — сделаю, — крякнув, сказал старый камнерез. — Набедовался я тогда, чуть жизни не лишился. Все же одолел зверя. Человек, если силен духом, всегда одолеет. Любое дело. Лишь бы здорово захотел. По-моему, попал в беду — никогда не сдавайся, как бы лихо тебе ни было.

Говорил он тихо, не спеша. Чувствовалось, заново полон чувств, пережитых тогда, и старое будто заново проходило через его душу.

Ребята слушали зачарованно, изредка перебивали, уточняли, что и как было. Их особо интересовали свои ребячьи мелочи, на которые он часто не обращал внимания в рассказе.

Во так же, как и сегодня Сенька, нашел он в лесу медвежонка. Принес домой. Ребятам забава, взрослым забота. А тут и медведица пронюхала, где ее детеныш, и зачастила к кордону. День и ночь бродит вокруг. Естественно, пришлось за ней охотиться. Ходил-ходил на нее с ружьем — никак не дается. Хитрая была, осторожная. Зря на рожон не лезла. Поставил один капкан, другой, да с приманкой, с медом. Ну и клюнуло. Угодила медведица в капкан. Заводило ей ногу и сидит, как на привязи. Капкан-то к колу был прикручен. Осталось пристрелить, и медведица твоя. А пришел, увидел ее, пожалел и соблазнился взять живьем. Пусть, думаю, поживет в зоопарке. Приготовил сеть, чтобы опутать, пошел снова. А стал ее брать — промахнул как-то. Сдуру один взялся, без помощников. Медведица и насела на него, рассвирепела. Сорвалась с кола и потащила за собой. Барахтался с нею, барахтался, с трудом одолел, ударив ножом под лопатку, в сердце значит. Зато самого медведица чуть не задрала. Искровянила, измяла, исцарапала лицо, шею, искусала руки. Сколько ни охотился, никогда такого не случалось. А тут оплошал и чуть жизни не лишился. Вот та медведица и разрисовала ему лицо.

Ребят одолевало нетерпение. А как ставится капкан? А как бить зверя? А как искать по следу! Сто вопросов, и на каждый ждут ответа.

Костер жарко потрескивал, разгораясь все ярче и ярче. Сосновая и еловая сушь пылала жарко, и было светло, как днем. Стало горячо, и ребята отодвинулись. Спать никому не хотелось.

— А может, заявится наша медведица? — пытал старика Азат.

— Правда, может? — уже иронизировал Юрка. — А то Азат соскучился… Ты рыбы ей приготовил? А зря. Так она не пойдет.

— Ладно тебе балагурить! — отмахивался Азат.

На какой-то миг ребята притихли, а Петька встал и сладко потянулся. Не пора ли спать? Вдруг за кустами раздался шорох, и все повскакали с мест. Что такое? Неужели она? Прислушался и Корней Ильич.

— Разбуди-ка Грека, — сказал Сенька Биктимеру. — И девчонок тоже.

Прислушиваясь, ребята невольно поглядели на деревья. Еще с вечера каждый из них инстинктивно выбрал себе одно из них, чтобы при надобности забраться на сучья.

Ночь была звездная и тихая-тихая. Ее покой едва нарушал еле слышный лепет горного ручья — он журчал под боком. И темная-темная, чернее чернил. Ничего не разглядишь. Особенно после костра. Что же теперь делать? И как быть? Если она, спать не даст, пока с ней не расправится Корней Ильич. А расправиться с медведицей в такую ночь не так просто. Да и зверь, видать на рожон не полезет. Голодна она — не голодна. А чтобы полакомиться, едва ли пойдет на огонь, да на людях. И все же, небезопасно.

Отошли к палатке. Отсюда легче наблюдать за кустарником, откуда послышался шум. Альда приложила руки к груди. Сердце, готовое выскочить наружу, стучало громко.

— Что-то страшно, Злата, — шепнула она подружке, и обе прижались друг к другу.

Но вот в кустах снова послышался шум, резкий, сильный, будто кто-то ломился через чащу. Что за оказия? Чего ей надо у огня? Смелая, оказывается. Напряжение достигло предела. Так натягивается струна. Стоит чуть усилить натяжку, и она с треском лопается. Нечто подобно сейчас и в душах ребят. С медведицей шутки плохи, и приходилось быть настороже Беда, как попадешь ей в лапы.

Опять тихо-тихо. Затем снова шорох, снова кто-то ломится через кусты, шарахаясь из стороны в сторону. Лучше бы не тащить сюда того медвежонка. Из-за него теперь все беды. Ошибку, Однако, не поправишь. Теперь не спи и дрожи всю ночь.

Девчонки притаились, ни живы ни мертвы. Перетрухнули и ребята. Платон Ильич отошел с ружьем в сторону, Корней Ильич в другую. Профессор стоически присел у палатки и все твердил:

— Ничего, ребята, все обойдется, все будет хорошо! Всех медведица не проглотит!

Всех нет, а кое-кого может сцапать.

Как вдруг зверь снова махнул через кусты. Казалось, вот-вот он вырвется к самому огню, и все сразу увидят медведицу.

— А, дьявольщина! — обругался, не стерпев, Корней Ильич. — Сейчас я его окаянного пугну отсюда! — и, вскинув ружье за плечо, бросился к кустам.

Сенька даже оцепенел. Правда, тут же и восхитился мужеством охотника. Но зачем же все-таки рисковать? А старый камнерез вышел к самым кустам и уже крикнул оттуда:

— Глядите-ка, вот он разбойник!

Все удивились, что за панибратство с медведем?

— А ну, прочь отсюда! Прочь, говорю! — на кого-то кричал Корней Ильич.

Ага, догадался Сенька, это же ручной медведь с кордона. Но к горечи и радости ребят оказался вовсе не ручной медведь, а обыкновенный заблудившийся теленок. Его, верно, ищут, а он тут блуждает, пугая ребят.

Смеху теперь, хоть отбавляй. Вот тебе и медведица! А все Азат. «Придет, придет», — просто запугал всех. Оказывается, теленок. Смех и грех.

Теперь оставалось лечь спать.

Легенда про Чудо-камень

Первые же километры пути через Уреньгу оказались тяжкими. На ладонях появились мозоли. От носилок. Биктимер тяжело дышал. Ныло плечо. Азат тоже отдувался, и по лицу его струился пот. Сегодня Юрка казался куда тяжелее, чем вчера.

Подошел Платон Ильич и подменил Азата. «Передохни малость». — «Я еще могу, не надо». Грек не уступил. Азат с минуту оттирал платком взмокшее лицо.

На первом же малом привале распрощались с Илюшкой. Паренек полюбился всем и с первых же минут стал родным и близким. Удивительный ребенок. Смелый, рассудительный, мастер на все руки. Дружить с ним одно удовольствие. Платон Ильич расцеловал его и долго не выпускал из рук. Профессор подарил ему диковинный нож в семнадцать лезвий. Расцеловались с ним и ребята. Пытались было обнять его и девчонки, но Илюшка не поддался. Только потом уже сам подошел к Альде, обнял ее и запросто сказал:

— Прощай, сестренка. Буду в Уфе — зайду в школу.

— Приходи, на урок возьмем, в музей сходим, в кино, в театр.

Сенька протянул ему небольшой листок:

— От меня, на память!

Илюшка глянул и ахнул. С рисунка на него смотрел он сам. И до чего похож! Сидит на камне, глядит на солнце и смеется.

— Спасибо, сберегу.

Расстались с ним трогательно и тепло.

Продолжая путь, стали чаще меняться у носилок и все же уставали. Видно, сказывалось утомление, и сил становилось меньше.

Шли чистым сосновым лесом. Такой бор! Воздух свежий, смолистый. Тропка усыпана старой хвоей, мягкой и упругой. А спустились в сырую низину, я на ребят обрушились тучи комаров. Хорошо, они смазали лица мазью. Юрка заупрямился и не стал смазывать. Теперь он беспрестанно ерзал на носилках, отбиваясь от мошкары. Дергался, раскачивал носилки, затруднял движение.

— Да тише, ты!.. — сердился Азат, едва удерживаясь на ногах. — Говорил же, смажь лицо. Теперь расплачивайся за упрямство.

— Стойте, хоть теперь смажу? — взмолился Юрка, бессильный перед тучами комаров.

А смазал — сразу стало легче, хоть комары по-прежнему жалили сквозь рубаху, сквозь шаровары и долго еще никого не оставляли в покое.

Лишь вблизи перевала они вдруг исчезли вовсе, и ребята вздохнули облегченно.

Хребет Уреньга очень живописен. С запада он более отлогий, с востока очень крутой. Это сразу видно уже с гребня, где туристы остановились на отдых. С его склонов струится множество ручьев, речушек и рек, и у каждой из них свой норов, свое лицо, свой характер. Одна бежит робко и незаметно, как ребенок, едва начинающий ходить. Другая напоминает озорную девчурку-плясунью, звонкий голосок которой пленит и радует путника. Третья уже похожа на беззаботную девушку, прелесть которой вовсе неотразима. Играя и забавляясь каждым камешком, она бурлит и пенится, щедро дарит радостным смехом и лаской. Лишь сбежав вниз и растекаясь в долине, наливаясь там соками, она напоминает уже молодую мать и движется плавно и величаво.

Глядишь на любую из них и видишь: не сама собой ширится и растет река. Ее питают сотни ручьев и речушек, несущих сюда свои потоки. Собирая их воды, Белая несет их в Каму, Кама — в Волгу, а та — в Каспий.

Профессор долго стоял над обрывом и глядел вниз. Не то же ли происходит и с делом человека. Оно ему чем-то напоминало реку — реку вдохновения. Начинаясь с бесчисленных живых родничков, оно полнится силами и несет их в свои моря и океаны.

На перевале было ветрено. С дальнего Иремеля надвигались тучи. Они еще далеко-далеко, а их прохладное дыхание уже ощутимо. Сизая дымка в горах стала густой, и сквозь нее не различить уже дальних силуэтов гор. Казалось, они замерли в ожидании чего-то грозного и неизбежного.

Тогда спустились вниз за гребень и нашли чудесный уголок для привала. Ели картошку, консервы, сыр, сгущенное молоко. Ключа поблизости не было и пили из фляжек, только что заполненных родниковой водой на западных склонах Уреньги. Внизу видно, как струится на солнце река Ай. За нею высится главный хребет Уралтау. Горы и горы, ни конца им, ни краю.

— Где ни копни тут, — сказал старик Корней, — всюду клад, а чтобы выбрать самый ценный, надо искать и искать.

— Вы искали, — спросил Азат, — и находили?

— Нет, искали и находили другие, а я гранил камень. Такая судьба моя — мертвый камень делать живым. И сколько их пустил по свету! А камень, как и человек, бывает и злой, и добрый.

Ребята притихли, ожидая, что он еще расскажет.

— Помню одну жуткую историю, — продолжал Корней Ильич. — Еще в старое время случилась, до революции. Выкрал приказчик у хозяина камень и дал мастеру огранить. Камень заиграл, засветился. Поглядишь — глаз не отведешь. Сразу видно — нет цены такому камню. Только не повезло приказчику. Убил его родной брат и завладел камнем. А был деспот, пьяница. Над женой измывался. Не стерпела она — зарезала мужа и с камнем сбежала в город. Влюбился в нее какой-то хлюст — задушил, чтобы завладеть тем камнем. Началась гражданская — у белых погиб и тот хлюст. Камень достался какому-то генералу. А надо сказать, у специалистов камень был на примете, о нем знали и помнили. Попал тот генерал в плен к красным — пришлось и ему расстаться с камнем. Теперь же, говорят, он в музее. Чудеснейший изумруд. Целое сокровище. Не случись революции — скольких бы людей еще погубил он!

— Еще, еще расскажите! — настаивали ребята.

— Хотите про волшебный камень? Тогда слушайте.

Помолчал, видимо, собираясь с мыслями. Ребята придвинулись ближе, застыли в напряжении. Что он скажет им? О чем поведает?

— С давних пор, — начал Корней Ильич, — жило поверье — есть волшебный камень. Найди такой и ступай себе в горы. Он покажет, где золото, где ценнейшие самоцветы, где несметные клады. Тогда бери сокровища, и они твои. Одно помни — лишь на доброе дело. А пустишь на злое — вся сила камня пропала, и с ним ничего уже не найдешь.

— А какой такой камень? — не утерпел Азат.

— Сказывали, зеленый, лучистый, тверже железа. Отграни его — глаз не оторвешь. Только найти его страшно трудно. А найдешь — чтобы отколоть хоть, кусочек, не у всякого сил достанет.

— А вам случалось видеть такой камень? — не унимался Азат.

— Случилось однажды. Был бедолага один, следопыт знатный. Любой самоцвет знал. И искать умел. Рассказывал, добыл он волшебный камень. Глыбу нашел. Топором рубит — топор крошится. Молотком орудует и молот не берет. Все же исхитрился. Отколол кусочек. Отгранил и видит — он самый, волшебный, значит. Взял и в горы с ним. И что вы думаете — золотую жилу сыскал. А с радости и запил. Жене горе, детям горе. Камень и потускнел. Вся сила в нем пропала; Загоревал мастер, опять — в горы. Но сколько ни ходил — исчез тот глыбун, будто сгинул вовсе. А почему? Не на доброе дело пустил жилу. Волшебство-то и исчезло.

Глаза у ребят разгорелись. Слушать бы только да слушать, а старый камнерез уже замолчал.

— Дельное поверье, — сказал профессор, — и в нем свой глубокий смысл. Чист и тверд ты душой — всего достигнешь. А нет — на успех не рассчитывай. Я так понимаю твой рассказ, Корней Ильич! — растолковал Бахтин.

— Пусть так, — согласился он, — люди ничего не придумают зря.

— А заметили, — встрепенулся вдруг Сенька, — камень-то зеленый, лучистый и тверже железа. Ни дать, ни взять — нефрит. Все приметы сходятся. Значит, видели его на Урале, знали, ценили. Даже легенды складывали.

— Видели и знали, — подхватил Юрка, — а мы ходим-ходим, ищем-ищем, и ничего нет.

— Ну, и что ж. А я верю — есть тут нефрит, и мы найдем его, наш волшебный чудо-камень. Непременно найдем.

Спуск к реке Ай оказался довольно крутым и местами опасным. Каменные осыпи, останцы очень осложняли путь. Нести Юрку стало еще труднее. Спотыкались, падали, едва удерживая носилки. Больной сколько раз порывался с носилок, но и Платон Ильич, и ребята оставались неумолимыми. Стиснув зубы, они продолжали путь. Часто останавливались. Одни отдыхали, другие искали камни, собирали образцы. С каждым километром их рюкзаки становились тяжелее и тяжелее. Хорошо, что еще из Бакала отправили почтой собранное ранее. Не то не смогли бы унести теперь и половины.

Не устал один Петька. Шел далеко впереди и с вызовом не хотел нести Юрку. Дескать, говорил оставить, а вы упрямились. Тогда и несите сами. Юрку это очень задевало.

Погода стала портиться. Южный ветер пригнал хмурые тучи. Они окутали горы, укрыли их гребни, поползли вниз по склонам. Сырой промозглый воздух казался довольно холодным. Костюмы промокли, ботинки сделались тяжелыми, мешали движению. Сейчас бы в сухую избу, да тарелку горячих щей, кружку обжигающего чаю — ничего лучше не надо! Только ничего такого не будет. Нужно успеть лишь засветло пробиться к реке, выбрать получше место и разбить лагерь. Да подсушиться у жаркого костра, хотя развести его теперь нелегко.

С гор побежали ручьи. Мутные, гремучие. Пить из таких невозможно. Как все будет трудно сегодня! А что, если зарядит такой дождь на неделю?

Усталые, изможденные, спустились ребята к реке Ай. Выбрали над ней площадку у самого родника. Им повезло: ни один из горных потоков не попал в родник, и вода в нем довольно чистая. Иначе — беда. Пришлось бы коротать ночь без свежей воды. Их фляжки почти опустели.

Работа закипела. Азат забрался на корявую сосну и стал рубить сухие ветви. Петька собирал сушь внизу. С гор быстро спускались сумерки. Не успело еще стемнеть, как запылал костер. Нет, запылал он не сразу. Азат долго разжигал его, раздувал. Израсходовал чуть не весь неприкосновенный запас спичек, хранимый Альдой как раз на случай такой погоды. Лишь потом уже костер разгорелся, запылал.

Стало зябко. Площадка защищена с одной стороны лесом, с другой чуть не отвесной скалою. А с реки и с севера вовсе открыта. Стало холодно, темно. Лес наполнился таинственным шорохом, с деревьев падали крупные капли дождя, и все сделалось неуютным, неприветливым и неприглядным.

А разгорелся костер — все прильнули к огню. Стали сушиться. Над огнем закипала вода. Был готов картофель для супа, будет и чай с сыром, с копченой колбасой. А поужинали — на душе вовсе повеселело.

Платон Ильич заставил переодеться в сухое, чуть не насильно уложил всех спать. Сам оставался один у костра, и пока приутих дождь, сушил ребячьи костюмы. Справился с ними лишь под утро. Как раз вовремя. Вдруг полил сильный-сильный дождь, и горы загудели глухо и грозно. Дождь был прямой, без ветра, холодный. Горы стали черными. Их не разглядеть даже вблизи. Небо столь хмурое, что в нем никакого просвету. Мгла казалась неумолимой и зловещей. На душе у него сделалось беспокойно, тревожно.

Подбросил в костер еловой суши, навалил сверху хвои. Никакой дождь не забьет. И пошел спать.