Чудовище

5

Вильяра положили на его старую кровать. Теперь Малин наконец-то увидела его.

Она была потрясена. Совершенно иссохшее тело, глубоко запавшие глаза, смертельно бледная кожа, вспотевший лоб, едва заметное дыхание. Она однажды видела Вильяра, но тогда ей было всего шесть-семь лет, и он еще не встретил Белинду. Слабое воспоминание совершенно не согласовывалось с тем, что она теперь видела. Перед ней был просто живой труп.

Они попросили Хеннинга оставаться с матерью до тех пор, пока не станет ясно, какие душевные нагрузки может вынести Вильяр. Что же касается душевного состояния Белинды, то они тоже не могли ничего сказать наверняка, но, как заметил священник, она не могла бы причинить зла своему сыну. В течение всего их жуткого пребывания в Дании она заботилась о Вильяре с горячей любовью, искренне веря в то, что перед ней маленький Хеннинг. Малин показалось это просто невероятным, но священник сказал, что та видит действительность в искаженном свете. Бывало, что потерявшие рассудок женщины, у которых умерли дети, нянчили узел тряпок или моток шерсти. «Но ведь это совсем не то, что взрослый мужчина», — подумала Малин, хотя ей самой не были знакомы душевные муки или разрушительные приступы скорби.

Наклонившись к больному, священник сказал:

— Вильяр, ты слышишь меня? Ты теперь дома. На Липовой аллее.

Глаза Вильяра были закрыты. Но разве не было в уголках его губ какой-то тени улыбки?

— Да, ты дожил до этого, — продолжал священник. — И если уж тебе это удалось, значит, ты можешь справиться и со всем остальным.

«Ах, дорогой друг, — с жалостью подумала Малин. — О чем он говорит? Вильяр из рода Людей Льда уже сделал шаг к вечности, разве не понятно? Возвращение домой отняло у него последние силы!»

Но, к ее великому изумлению, веки его приоткрылись, и когда-то красивые глаза Вильяра тускло уставились в пространство. Его взгляд искал взгляда священника, его губы пытались что-то произнести, и священник понял.

— Да, конечно, эликсир! Он пояснил Малин:

— На борту корабля Вильяру Линду удалось объяснить мне, что здесь, в этом доме, имеется лекарство, которое может ему помочь.

Малин скептически взглянула на священника, но тот продолжал:

— Мне было трудно понять, о чем он говорит, речь шла о какой-то зеленой бутылке, которая лежит внизу справа.

Она непонимающе уставилась на него.

— Он говорил о каких-то сокровищах!

— Да, конечно, как я сразу не догадалась! Я сейчас принесу…

Большая часть лекарств, содержащая самые ценные препараты, хранилась не на Липовой аллее, а в тщательно оберегаемом потайном месте. В доме имелись лишь самые необходимые лекарства. После смерти Саги некому было передать эти сокровища, если не считать Ульвара, но ведь он был еще совсем ребенком и к тому же…

Малин быстро нашла зеленую бутылку. Она даже не подозревала, что Вильяр разбирается в таких сильнодействующих средствах, и сомневалась, что это было нужное ему сейчас лекарство. Откуда он мог узнать о действии этого эликсира?

Содержимое бутылки напоминало густую, застывшую смолу, и ей пришлось вынимать ее с помощью ножа. Но потом она догадалась капнуть в бутылку горячей воды, чтобы смола растопилась.

Когда она снова вернулась в спальню, Вильяр обратил к ней свой затуманенный взгляд и спросил:

— Сага?

Сев на край его постели, она ответила:

— Сага умерла, ее больше нет. А я Малин. Добро пожаловать домой!

Он закрыл глаза. Малейшее движение было для него мучительно.

— Малин, дочь Кристера… Спасибо. Она поняла, что он имел в виду.

— С Хеннингом все в порядке, — сказала она. — Сейчас он сидит на коленях у своей матери, и оба плачут от счастья.

Вильяр устало улыбнулся.

— Но тебе нельзя волноваться, — сказала Малин. — Старайся ни о чем не думать, просто лежи! У тебя еще будет время поздороваться с Хеннингом. Лекарство сейчас будет готово.

— Хорошо. Хейке просил попробовать это.

— Хейке?

И Малин тут же поняла: во все это вмешались Люди Льда!

— Сейчас я принесу лекарство, — с улыбкой сказала она.

Когда Вильяр проглотил ложку малоприятного на вкус питья, а потом отдохнул полчаса, Хеннингу позволили войти. Белинду уложили в постель в другой комнате: и она была так измотана недавними излияниями чувств, что охотно дала себя уложить. Едва коснувшись головой подушки, она тут же заснула, и никто не знал, прояснился ли ее рассудок или она продолжает жить в мире своих грез. Все опасались, что она никогда не сможет покинуть свой вымышленный мир.

Стоя возле постели отца, Хеннинг в растерянности смотрел, во что превратила его болезнь. Вильяр заранее решил не перенапрягаться, но это оказалось нелегко.

— Мальчик мой! — еле слышно произнес он. — Какой ты стал большой!

— И он такой смышленый, — добавила Малин.

Хеннинг не знал, что сказать. Его любимый отец казался ему чужим. Он чувствовал к нему сострадание, но Вильяру сейчас требовалось от сына не это. Ему нужна была любовь. А Хеннинг был совершенно парализован, он просто не мог вымолвить ни слова, сам страдая. Но ничего не мог с этим поделать.

К счастью, ему и не пришлось отвечать, потому что он забыл закрыть за собой дверь, и в комнату прошмыгнули два любопытных карапуза. Им пришлось слишком долго отсиживаться на кухне, так что Малин совершенно забыла о них.

Но им больше не хотелось, чтобы о них забывали.

К ее ужасу, Ульвар вскарабкался на постель и высунул голову из-за подушки. Вильяр увидел его. На миг ей показалось, что вся ее работа пошла насмарку, что уж теперь Вильяр получит такой шок, что дальше некуда… Даже священник с трудом смог привыкнуть к безобразной внешности маленького тролля, к его необычайно высоким скулам, узеньким желтым глазам, всегда враждебно прищуренным, черным, косматым волосам, торчавшим во все стороны, к этому рту… необычайно широкому, с острыми волчьими зубами и этому короткому широкому носу, к его маленькому нескладному телу, собранному, казалось, наугад из разрозненных частей. Можно было подумать, что это маленький дьяволенок, вышедший из какого-то болота и затесавшийся между людьми.

Ульвар нес в себе все худшие качества меченых. Он был весь переполнен злобой, нетерпимостью и ненавистью к окружающим.

Если только…

Нет, Малин знала, что он никого не любил.

У нее и Хеннинга были серьезные основания для страха. Уже трижды…

Вильяр удивил всех. Взглянув на маленького человекозверя, он еле слышно прошептал:

— Ты кто?

В голосе его не прозвучало ни малейшей неприязни, одно лишь удивление.

— Это Ульвар, сын Саги.

— Саги? Да, конечно, сын Саги. Ты же сказала, что она умерла. Да, бедная Сага…

Марко скромно стоял возле кровати и ждал. Взяв его за плечи, Малин сказала:

— А это его брат-близнец. Я сейчас подниму его, чтобы ты смог увидеть. Его зовут Марко.

Она подняла сказочно прекрасного мальчика.

— Господи, — прошептал он наконец. — Что же это значит?

После этого он прикрыл глаза. Повернувшись к Ульвару, Малин сказала:

— Ты видишь, Ульвар? Ты понравился отцу Хеннинга!

Ульвар высунул язык, зафыркал, плюнул презрительно на пол.

— Как он мог не понравиться мне? — прошептал Вильяр, по-прежнему закрыв глаза, но с печальной улыбкой на губах. — Ты забываешь о том, что мой дед Хейке был для меня величайшим героем.

«С одной лишь разницей…» — хотелось сказать Малин. Но она промолчала. Ульвар требовал к себе исключительно доброго отношения.

Вильяр снова впал в забытье, и все, кроме Хеннинга, покинули спальню. Хеннинг пожелал дежурить возле отца, чувствуя, возможно, вину за то, что не сумел должным образом приветствовать его.

Малин была крайне озадаченна, вернувшись вместе с Марко в гостиную: Ульвар опередил их и теперь на глазах у священника прыгал на пружинном диване. И она не осмеливалась одернуть его.

Реакция Вильяра удивила ее. Внимание его привлек к себе Ульвар, а не Марко.

Она посмотрела на малыша. Она всегда видела в нем идеал ребенка. Такой послушный и понятливый. Каждая мать мечтала о таком ребенке, и к тому же он был красив, как маленький бог.

Но теперь она взглянула на него глазами Вильяра — новым, свежим взглядом. Этот ребенок был мечтой, вот почему Вильяр так среагировал на него. Марко вряд ли можно было назвать человеческим ребенком. Таким прекрасным, нежным и добросердечным не мог быть человек. Ульвар же, несший на себе бремя проклятия Людей Льда, парадоксальным образом был более похож на человека, чем его брат.

Это Марко был сыном Люцифера. По крайней мере, внешне.

Малин подумала о Саге. Если отец ребенка, Люцифер, был таким же прекрасным, как и Марко, против него трудно было устоять!

И она начала понимать, что не только Ульвара им следует оберегать от бездумных слов и взглядов окружающих. Но и Марко тоже. Таким совершенным человек не имел права быть в этом мире, наполненном человеческими слабостями. Этого люди никогда не потерпели бы.

«Да поможет нам Бог, — подумала Малин. — Как нам воспитать этих двух мальчиков? Ульвар понимает разницу между добром и злом, между правом и несправедливостью. Но как сможет Марко сохранить свою прекрасную душу в этом мире зла? Этот мальчик не должен быть испорчен! Этого нельзя допустить!»

Несмотря на бурные события дня, ей пришлось выполнять свою обычную домашнюю работу. Она переговорила с работником, и тот согласился взять на себя все заботы о животных, пока Хеннинг дежурит возле отца. Сама же она принялась готовить на всех еду.

Каким фантастически добрым человеком был этот священник! Как они смогут отблагодарить его?

Вздохнув, она пошла за продуктами.

Вильяр очнулся от забытья. С трудом открыв глаза, он увидел маленького сына, неподвижно сидящего на стуле возле кровати, готового прийти на помощь. Вильяр смущенно улыбнулся, не будучи уверенным в том, что эта улыбка появилась у него на губах, настолько он был изможден. Ему захотелось коснуться рукой руки сына, но рука его продолжала оставаться неподвижной.

Хеннинг заметил это беспомощное шевеление руки. Он взял руку отца в свою. Вильяр, успокоившись, снова погрузился в полубессознательное состояние.

Они были рядом, отец и сын, держась за руки, пока Липовая аллея не погрузилась в сумерки.

Священник был ничем не примечателен. Ни стар и ни молод, ни светел и ни темен, и даже глаза у него были какого-то неопределенного цвета. И если бы не монашеская ряса, он бы совершенно слился с окружающими, настолько тусклой была его внешность.

Но стоило узнать его поближе, как в нем сразу обнаруживались редкостные качества души. Одно только то, что он с такой обязательностью и с таким терпением взял на себя заботу о несчастной супружеской паре и переправил их домой, не бросив их по дороге, говорило о многом. Он понимал, в чем состоит истинное призвание священника. Поэтому его недолюбливали коллеги в Дании, считая, что он не всегда следует церковным предписаниям. Но всем давно было известно, что между церковью и христианством была пропасть. Много замечательных книг было написано о первоначальной религии, именуемой христианством. Эти книги на протяжении всех времен писались отцами церкви, среди которых самым значительным был апостол Павел. Его обширный труд, посвященный деяниям Христа, положил начало «усовершенствованию» церкви.

Малин, будучи верующей, чувствовала огромную симпатию к своему гостю и решила усерднее посещать церковь.

Но она сама знала, что ее намерениям не суждено было осуществиться. Местный священник очень быстро выхолостил бы всякое живое содержание из ее вновь обретенной набожности своими наставлениями и нудными проповедями.

Все сели за стол обедать. Малин приходилось то и дело усаживать Ульвара на место, потому что ему больше нравилось дергать кучера за усы, чем сидеть спокойно и есть. Ульвар был совершенно очарован его усищами. Еще до того, как все сели за стол, он пытался с помощью серных спичек поджечь все это великолепие. И только мягкие увещевания Марко воспрепятствовали этому. Ульвар прошипел что-то презрительно-неразборчивое, но подчинился. Из них двоих доминирующее положение занимал Марко, несмотря на свою спокойную сдержанность.

Наконец-то этот день подошел к концу. Да, Малин пришлось вертеться как белке в колесе, выполнять свои обычные домашние дела, разговаривать со священником, присматривать за мальчиками, кормить Хеннинга, покрикивать на Ульвара и осаживать его, потому что он был в этот день в дьявольски превосходном расположении духа, кормить кучера…

Священник решил переночевать у них. Она сама предложила ему это и была очень благодарна за то, что он согласился, хотя это и прибавило ей забот. Нужно было приготовить две комнаты, постельное белье, чистые полотенца…

И когда поздно вечером они сели ужинать, Малин вздохнула с облегчением. Ей удалось усадить за стол Ульвара, и она вежливо попросила гостей занять свои места.

Пока они усаживались, она вспомнила, что нужно накормить еще и Хеннинга, который весь день просидел у постели отца. Она сама называла это «у постели больного», не осмеливаясь смотреть правде в глаза: это было смертное ложе.

Стало уже темно, она зажгла лампу.

Стоя в дверях, она печально улыбалась. Хеннинг заснул, припав головой к постели, возле которой по-прежнему сидел. По-прежнему держа отца за руку, он лежал на ногах отца.

Малин снова вышла. Мальчик мог поесть и потом.

Когда она вернулась, Ульвар как раз бомбардировал собравшихся вареным картофелем. Устав за день, Малин на этот раз не выдержала.

— Сиди спокойно, маленький негодяй! — произнесла она сквозь зубы, дернув его за плечо.

И тут дверь открылась, и в комнату вошла сонная Белинда.

Малин и священник тут же поднялись и помогли ей сесть за стол. Им оставалось только гадать, в каком душевном состоянии она пребывает.

Беспомощно проведя рукой по лбу, она поочередно оглядела собравшихся. Похоже было, что она узнала священника, остальные же вызывали у нее страх.

— Отвратительная старуха, — пришел к заключению Ульвар.

Малин надеялась, что Белинда не поймет детскую болтовню. Было совершенно ясно, что его внешность вызывала у нее страх.

— Это мать Хеннинга, дитя, — сказала Малин. Ульвар презрительно фыркнул.

— Я спала? — спросила Белинда, не осмеливаясь смотреть ни на кого.

— Да, ты немного поспала.

Но было не ясно, что Белинда имеет в виду.

— Я не знала, что у нас гости, — сказала она. Священник и Малин переглянулись.

— Где Хеннинг? — спросила несчастная женщина. — И где мой муж?

— Они в спальне, оба, — быстро пояснил священник.

— Оба? Оба… — сказала она растерянно, словно не могла сопоставить вместе две разные вещи.

Посмотрев на свои руки, она засучила рукав и испуганно прошептала:

— Какая я худая!

— Ты была очень больна, Белинда, — сказал священник. — Но теперь все трудности позади.

— Я была больна? Не могу этого припомнить.

— И в то же время ты ухаживала за своим мужем, еще более больным, чем ты сама, — сказал священник.

Было ясно, что ей трудно во всем этом разобраться.

Она бросила осторожный, испуганный — но не лишенный удивления — взгляд на Ульвара. Ее тонкие пальцы теребили побледневшие губы.

— Я… Это так странно. Но я ничего не понимаю.

— Все будет хорошо, — успокоила ее Малин. — Садись за стол, Белинда, поешь немного! А потом мы поговорим.

Белинда внимательно посмотрела по сторонам.

— Сага… — произнесла она.

— Ее здесь нет, — коротко ответила Малин. — Я теперь вместо нее. Я Малин, дочь Кристера.

— Да, да, Кристер…

Она села на стул. И они снова с разочарованием заметили пустоту в ее взгляде.

Но за этой внешней пустотой таилось что-то еще.

Они понимали, что ей кажется странным, что ее вернули в ее собственный дом, но она была настолько неуверенной в себе, что не смела даже протестовать.

— Где Вильяр? — снова спросила она.

— Он спит в своей постели, — сказал священник. — Хеннинг теперь у него.

— Хеннинг… — нежно прошептала она.

После этого она успокоилась, сложив на коленях руки. Малин заметила, какими замерзшими они кажутся посреди лета. Наверняка она отморозила во время плавания руки, хотя и не так сильно, как Вильяр. И Малин с волнением думала, как он защищал ее от холода, рискуя при этом своим здоровьем.

Белинде явно нужно было что-то сказать, она никак не могла начать есть.

— Кто… Кто это был только что у меня? — спросила она.

— Никто у тебя не был, — удивленно ответила Малин. — Мы дали тебе возможность поспать. Белинда с беспокойством заерзала на стуле.

— Но кто-то был у меня. Тот, который сказал: «А теперь попытайся пошевелить мозгами, старая дура!»

— Это галлюцинации, — пояснила Малин. — Будет лучше, если ты поверишь мне.

Отложив в сторону вилку, Белинда встала из-за стола.

— Я пойду к Вильяру, — сказала она.

— Нет, не надо, — торопливо произнесла Малин и взяла ее за руку. — Вильяру нужен покой, он болен еще серьезнее, чем ты. — Значит, он нуждается во мне. Я должна…

— Нет, — сказал священник, осторожно усаживая ее на место. — Ты и так долго ухаживала за ним и делала это очень хорошо. Теперь возле него дежурит Хеннинг, и Вильяру не нравится, когда кто-то ходит по комнате, в особенности если это будешь ты, Белинда! В данном случае это так.

— Но Вильяр всегда заботился обо мне. И теперь я должна…

Вспомнила ли она, что было между ними? Или ей припомнилось время, проведенное на Липовой аллее?

— Не хочешь ли ты узнать, что произошло с тобой за эти два года? — дружелюбно спросила Малин. — Священник мог бы рассказать об этом.

Ее тонкие пальцы нервозно коснулись ножа и вилки, и она покорно села за стол. Малин прошептала мальчикам, чтобы они отправлялись спать, но те не хотели, и у нее в данный момент не было сил, чтобы препираться с ними.

— Тогда сидите тихо, — скомандовала она.

Ульвар кивнул в знак согласия.

И священник рассказал Белинде все, что ему было известно об их пребывании в Дании. Он говорил все это с расчетом на то, что разум ее был поврежден, но что она теперь мыслит яснее, чем это было последние два года, что внушало им радость и надежду.

Белинда слушала и кивала. Она сама понимала, что с соображением у нее не все в порядке.

— Ты что-нибудь помнишь? — осторожно спросил священник.

— Какие-то обрывки… — ответила она, проведя рукой по глазам. — Я помню, что Вильяр кашлял кровью. И я так боялась потерять его навсегда. Вы же знаете, у меня есть только он. Будто бы они этого не знали!

— Я помню некоторые детали. Я узнаю ваш язык, пастор. И я помню шуршание накрахмаленной одежды диакониссы. И солнечные пятна на больничном потолке. Запах отвратительной маленькой хижины… Когда вы об этом рассказывали, пастор, я стала вспоминать все это.

— Ты понимаешь, что становишься самой собой! — с улыбкой сказала Малин. — Ты говоришь намного осмысленнее, чем в самом начале, когда ты только приехала.

Белинда смущенно кивнула.

— И все-таки чего-то я не понимаю, — прошептала она самой себе. — Как я стала такой? И как мы попали в Данию? Этого я не понимаю!

И тогда священник рассказал, стараясь быть предельно осторожным, о гибели «Эммы». Малин добавила, что Вильяр и Белинда возвращались домой, навестив его старшего брата Йолина. Их судно затонуло, и маленькую шлюпку прибило, очевидно, к датскому берегу.

Побледнев, Белинда уставилась на них. Им показалось, что к ней снова возвращается понимание.

— Нет! Нет! — воскликнула Белинда. — Нет, я не хочу этого! Этого не было! Я не могу, не могу…

Малин подумала, что ее сейчас стошнит, и повела ее на кухню, поставила перед ней ведро.

— Ну, ну, — успокаивала она ее, — Вот сюда, не стесняйся…

Ей казалось, что из отравленной души Белинды должно выйти какое-то зло.

Пробыв некоторое время на кухне, они снова вернулись в гостиную, когда Белинда немного оправилась. Мальчики сидели на своих местах, сгорая от любопытства, но вели себя на редкость хорошо. Слова Малин подействовали.

И когда они снова сели за стол, она сказала:

— Думаю, тебе будет лучше рассказать все самой, Белинда, как бы трудно для тебя это ни было. Ведь то, о чем мы говорили, это еще не все, не так ли? Думаю, вы пережили настоящий кошмар в открытом море, ежеминутно ожидая смерти среди ледяных волн. Но есть еще что-то такое, что тебе любой ценой хотелось бы забыть, не так ли?

— Да. Ах, как ужасно было находиться в этой крохотной шлюпке, вы себе не представляете…

— Можем себе представить, — сказал священник. — Ты многое пережила.

— Да… — задумчиво произнесла она и вдруг задрожала: — Нет, я не могу об этом рассказывать! Это слишком страшно!

— Не надо так, Белинда! Мы могли бы спросить об этом Вильяра, но тебе от этого не стало бы легче. Тебе обязательно нужно поделиться своими воспоминаниями с другими. Это будет для тебя большим облегчением.

— Но я…

Она долго молчала. Потом произнесла:

— Да, это будет лучше всего.

И по ее интонации они поняли, какое глубокое потрясение она пережила.

Малин было ясно, что она находится на пути к выздоровлению. Теперь ей нужно было выссказаться до конца.

И медленно, словно каждое слово вытягивали из нее, Белинда начала:

— Нас… нас было шестеро в шлюпке в самом начале. Мы долго, долго плыли, и мы промерзли насквозь. Еды у нас не было. К счастью, погода была хорошей, если не считать первых дней. Я… становилась все слабее и слабее, я сама замечала это, и единственное, что существовало для меня в этом мире, так это голод, холод и близость Вильяра. И сознание того, что маленький Хеннинг должен получить известие о том, что мы живы. Хотя мы каждый день готовы были умереть…

Голос ее затих, она потеряла нить мысли. Воспоминания ее были невеселыми, все это понимали. Она то и дело вытирала слезы.

Все ждали, когда она снова заговорит. Ульвар ерзал на стуле, и Малин положила руку на его плечо. Он тут же укусил ее, но зато потом сидел тихо.

Белинда стала рассказывать дальше, и на лице ее был написан страх.

— Однажды утром один из находившихся в шлюпке людей умер. Вильяр хотел выбросить мертвеца за борт, но другой мужчина был против. Мы должны позаботиться о том, чтобы доставить мертвого домой, сказал он. И вот…

Она замолчала, явно испытывая душевные муки.

— И однажды я проснулась. Обычно мы бодрствовали по очереди, но на этот раз оба уснули. Я проснулась и…

Белинда с трудом глотнула слюну, руки у нее дрожали.

Собравшись с силами, она продолжала:

— Все спали. Кроме того человека, который хотел оставить мертвеца. Он… он сидел и отрезал… куски… и…

— У тебя нет необходимости продолжать дальше, — перебила ее Малин. — Мы и так все поняли.

— Боже мой, — прошептал священник, — но это же невозможно!

— Что мы знаем о муках голода? — позеленев, сказала Малин. — И что произошло потом, Белинда?

— Я закричала, — с дрожью произнесла она, — и все проснулись, все закричали и завопили, я спрятала лицо на груди у Вильяра, а он, можете мне поверить, не кричал, но, когда я снова открыла глаза, один из мужчин вскочил, держа в руке нож, и оба — и мертвец и тот, который… вы понимаете… оказались за бортом. Он выбросил их в море. И на ноже… была кровь, и тот, у кого был нож, бросил его далеко-далеко в морские волны, а вторая женщина, которая была в шлюпке, истерично кричала, а я сама, как мне показалось, потеряла сознание…

— А Вильяр? Как он воспринял все это?

— Последнее, что я видела, так это то, что он плакал, а ведь Вильяр почти никогда этого не делал, и он стал еще крепче сжимать меня в объятиях, а что было дальше, я не помню. Очевидно, тогда у меня и помутился разум.

Она нервозно усмехнулась:

— Да, в голове у меня стало что-то не так. Некоторое время они молчали. Из глаз Белинды тихо текли слезы.

— Теперь тебе стало легче? — спросила Малин.

— Возможно, — сказала Белинда. — Но этого я забыть никогда не смогу.

— Мы это понимаем. Думаю, что и мы не сможем забыть то, что ты нам рассказала. Пережить такое! Нет ничего удивительного в том, что ты попыталась жить в несуществующем мире!

Малин была рада тому, что мальчики не могут понять, о чем идет речь. К тому же Ульвар уснул, положив руки на стол.

Белинда задумчиво произнесла:

— Сказывалась еще и тоска по Хеннингу. Быть вдали от него, ничего не знать о нем! Ах, мне так не хватало его!

«Своего рода компенсация, — подумал священник. — Представление о том, что больной мужчина — это ребенок. Вот откуда ее детское сюсюканье».

Белинда поднялась.

— Я… Мне бы очень хотелось побыть рядом с Вильяром. И Хеннингом.

Они колебались. Потом Малин кивнула.

— Нам придется все же разбудить Хеннинга. К тому же там стоит широкая двуспальная кровать. Хеннинг вернется обратно в свою комнату… Но, Белинда… Будь готова к тому, что Вильяр может умереть!

— Я это знаю, — упавшим голосом произнесла она. — Теперь я многое припоминаю. Не бойтесь, у меня не начнется истерика!

Она коснулась рукой затылка спящего Ульвара.

— В точности Хейке, — пробормотала она. — Они так похожи. Но если о внешности Хейке можно было сказать, что она гротескна, то этот мальчуган просто карикатура на него. И… он не такой добрый, как мне кажется.

Да, это Малин могла бы подтвердить!

Когда они осторожно вошли в спальню, Хеннинг лежал в том же положении. Подойдя к кровати, Белинда посмотрела на него. — Дорогие мои, — прошептала она, — я так люблю вас. Теперь я снова здорова. Теперь вы можете рассчитывать на меня.

— Вот и хорошо, — сказала Малин.

На следующее утро, когда она принесла в спальню завтрак, сопровождаемая Хеннингом и обоими мальчиками, Вильяр, к ее удивлению, не спал. Опершись на локоть, Белинда поправляла на его груди одеяло.

— Малин, — прошептала она с робкой улыбкой, — и целая процессия! Вы балуете нас!

— Вовсе нет, — сухо ответила Малин, ставя перед ними поднос с завтраком.

Посмотрев на нее, Вильяр сказал:

— Малин, я чувствую себя лучше.

— Да, сегодня ты выглядишь лучше. Ты думаешь, помогло лекарство?

— Возможно. Но… кто это был у меня сегодня ночью?

— Может быть, Хеннинг? Или Белинда?

— Нет, нет. Это был кто-то другой, весьма резко заявивший мне, что довольно валять дурака, и у меня появилось желание жить.

Малин и Белинда переглянулись. Это было в точности то, о чем рассказывала Белинда.

— Должно быть, это был кто-то из наших предков, — заметила Малин.

— Нет, — прошептал Вильяр. — Это было живое существо. И …мне кажется, это помогло, я чувствую себя гораздо лучше.

Малин не знала, что на это ответить. Она знала только, что, когда Вильяр приехал, он был при смерти. А сейчас, хотя он был очень слаб, первая мысль при виде него была уже не о смерти. В нем зажглось слабое, мерцающее пламя жизни, которое теперь пыталось разгореться. А Белинда? Никто не мог бы подумать, что эта безнадежно помешанная женщина когда-либо сможет говорить разумные слова.

Что же теперь? Теперь она была совершенно здоровой и горела желанием помочь своим близким.

Несомненно одно: Вильяру и Белинде кто-то помог.

Но кто?

Трудно было разгадать эту загадку.

Было просто фантастично, что Вильяр и Белинда вернулись домой.

Но у перегруженной работой Малин дел прибавилось. Вильяр был еще очень слаб, но в нем теперь горела искра жизни, и он боролся изо всех сил. Состояние Белинды было тоже очень неустойчивым: она то и дело плакала при малейшей неудаче — к примеру, потеряв чулок или будучи не в силах вытащить из волос гребень. Она была, словно тростник на ветру. Малин и Хеннингу приходилось без конца шикать на мальчиков, и это так действовало на нервы.

Малин уже заикалась о том, чтобы переехать куда-нибудь в другое место с двойняшками Саги, но все семейство даже слышать об этом не желало.

— Кроме твоих родителей в Швеции, мы являемся последними представителями рода Людей Льда, — сказал Вильяр, который уже понемногу начинал сидеть в постели. — Мы представляем все три ветви, и нам нужно держаться вместе! И кстати, что мы будем делать без тебя? Мы просим тебя остаться, если только ты сама этого хочешь.

То, что он сказал о роде Людей Льда, было правдой. Сам он принадлежал к ветви Хейке, Малин — к ветви Арва Грипа, а мальчики — к ветви Анны Марии Олсдаттер. Эскиль, отец Вильяра, соединял в себе ветви Паладинов с Линдов из рода Людей Льда благодаря браку его родителей, Хейке и Винги. Ветвь, к которой принадлежала Малин, была очень изолированной; чтобы определить их принадлежность к роду Людей Льда, пришлось бы начинать с самого Тенгеля Доброго.

Тем не менее Люди Льда как-то держались вместе. В течение трехсот лет они поддерживали связь, всегда готовые придти на помощь друг другу.

Но теперь Малин была переутомлена. Работа по дому, ответственность за мальчиков и забота о двух больных подорвали ее силы.

Однажды вечером, сидя на краю постели и растирая свои уставшие за день ступни, она со вздохом произнесла:

— Когда же у меня будет время, чтобы заняться собой?

Но ведь она сама выбрала себе профессию диакониссы, так что подобные мысли были неуместны. Конечно, она останется здесь. Ведь она сама этого хотела.