Чудовище во мраке

– В Западном Лос-Анджелесе, но мне нужно не домой.

Моя машина в Вудлэнд-Хиллз.

– Там, где живет эта девушка Себастьян, да?

– Да.

– А что с нею? Шизофреничка?

– Пытаюсь выяснить.

– Желаю вам успеха. Простите, что я немного вспылил минуту назад. Рад подвезти вас. Но эта их усадьба вызывает у меня неприятные ассоциации.

Словно надеясь навсегда избавиться от них, оставив позади, он с ревом запустил мощный двигатель «мерседеса». Взяв с места в карьер, мы вихрем пронеслись по берегу озера, дамбе и длинному зигзагообразному спуску к воротам, у которых Марбург резко нажал на педаль, и со скрежетом тормозов машина замерла как вкопанная.

– Отлично, – заметил я. – Заслужили медаль за храбрость и отвагу, проявленную в боевых вылетах.

– Извиняюсь, если напугал вас.

– У меня было два нелегких денечка. Надеялся, что хоть сегодня переведу дух.

– Я же извинился.

К скоростному шоссе, идущему по побережью, Марбург ехал спокойнее, затем повернул на север. У каньона

Малибу он опять свернул в сторону от океана. Через несколько минут мы ехали в окружении гор.

Я сказал, что эти горы можно было бы красиво написать.

Марбург не согласился:

– Нет. Все, что можно красиво написать, будет плохо выглядеть на полотне. Все живописное уже изображено.

Нужно делать что-то новое. Красота – трудна, как кто-то выразился.

– Например, та картина Клее в галерее?

– Да. Я посоветовал Стивену купить Клее десять лет назад. – Он добавил: – Стивену нужно советовать. Вкус у него ужасный. На все.

– И на женщин?

Марбург простонал:

– Бедная Герда. Когда он привез ее из Германии, она думала, что станет здесь жить la vie en rose23. Но пробуждение было отрезвляющим. Они живут, как отшельники: никогда никуда не ездят, никогда ни с кем не встречаются.

– Почему?

– Думаю, он напуган, напуган жизнью. Деньги оказывают такое воздействие на некоторых. Ну, и потом, конечно, то, что случилось с его отцом. Странно, но все эти пятнадцать лет Стивен ведет себя так, словно то же самое должно случиться и с ним. И вот, почти случилось.

– Почти.

– У вас богатый опыт, мистер Арчер. Возможно ли, чтобы люди сами навлекали беду на свою голову? Знаете, принимая положение, делающее их уязвимыми именно для такой беды?

– Интересная мысль.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Задайте мне его лучше, когда я закончу это дело.

Он бросил на меня быстрый испуганный взгляд, и «мерседес» чуть было не съехал с шоссе. Марбург сосредоточил внимание на управлении машиной, снизив скорость, и через минуту сказал:

– Я думал, что вы его уже закончили.

23 Здесь – осыпанная розами ( франц.)

– Но ведь Спэннер еще на свободе, и несколько убийств остаются нераскрытыми.

– Несколько?

Я не ответил. Мы проезжали мимо колонии для условно осужденных, расположенной слева от шоссе. Марбург опасливо посмотрел на здания, словно я обманом хотел заключить его под стражу.

– Вы сказали «несколько убийств»?

– По крайней мере, еще два, кроме убийства Марка

Хэккета.

Марбург опять внимательнее повел машину, пока колония не скрылась из виду, и найдя место, где можно было свернуть, он съехал с дороги и остановился.

– Что за убийства?

– Первое – женщины по имени Лорел Смит. Владелицы небольшого жилого дома в Пасифик Пэлисейдс. Ее избили до смерти позавчера.

– Я читал о ней в утренней «Таймс». Полиция считает, это дело рук какого-то садиста, который даже не знал ее.

– Я так не думаю. Когда-то Лорел Смит была замужем за неким Джаспером Блевинсом. Он погиб под колесами поезда пятнадцать лет назад, всего несколько дней спустя после того, как был убит Марк Хэккет. Как я сумел установить, Лорел Смит и Джаспер Блевинс были родителями

Дэви. Считаю, что все эти преступления, включая и похищение Стивена, связаны.

Сидя без движения, лишь барабаня пальцами по рулю, Марбург производил впечатление человека, лихорадочно раздумывающего, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Глаза наши встретились, как раз когда он метнул в мою сторону неосторожный взгляд, словно окутав меня мраком.

– Либо я – параноик, либо вы меня в чем-то обвиняете.

– Может, и обвиняю. Но тогда в чем?

– Это не смешно, – обиженно произнес он. – Уже не в первый раз меня обвиняют в том, чего я не совершал. Когда был убит Марк, в полиции со мной не церемонились.

Привезли в отделение и допрашивали почти всю ночь. У

меня было стопроцентное алиби, но им-то казалось, что это дело яснее ясного, такой, знаете ли, банальный любовный треугольник. Я не отрицаю, да и тогда не отрицал, что Рут и я были очень близки, я и сейчас страстно обожаю ее, –

сказал он довольно небрежным тоном. – Но ведь она планировала развестись с Марком.

– И выйти замуж за вас?

– И выйти замуж за меня. Так что от смерти Марка я ничего не выгадывал.

– Зато Рут – да.

– И она тоже – нет. Он оставил ей лишь минимум, ниже которого нельзя по закону. Марк изменил из-за меня завещание незадолго перед своей гибелью и оставил почти все свое состояние Стивену. Во всяком случае, у Рут, так же как и у меня, было стопроцентное алиби, поэтому ваши обвинения в наш с нею адрес я отвергаю.

Однако в гневе Марбурга не было подлинно сильного чувства. Как и его страсть, этот гнев принадлежал к той части его личности, которую он продал за деньги. За моей реакцией он наблюдал внимательно, подобно адвокату, нанятому им для самого себя.

– Расскажите мне об этом алиби. Просто любопытства ради.

– Я не обязан, но расскажу. Охотно. Когда Марк был убит, Рут и я ужинали с друзьями в Монтесито. Был званый дружеский вечер, более двадцати приглашенных.

– Почему же полиция не поверила в ваше алиби?

– Они поверили, когда выехали на место с проверкой.

Но это было лишь на следующий день. Им хотелось, чтобы преступником оказался я, ход их мыслей мне был ясен.

Обвинять Рут непосредственно они боялись, но рассчитывали выйти на нее через меня.

– На чьей стороне был Стивен?

– К тому времени он уже несколько лет находился за границей. Когда убили отца, он был в Лондоне, изучал экономику. В то время я даже не был с ним знаком. Но он очень любил отца, и смерть Марка явилась для него тяжелым ударом. У него был нервный срыв, он буквально рыдал во время телефонного разговора. За все время, что я его знаю, это было, пожалуй, последним проявлением живого человеческого чувства с его стороны.

– Когда это было?

– Рут позвонила ему сразу же после того, как Луп сообщил ей по телефону об убийстве, когда мы еще сидели у ее друзей в Монтесито. По правде говоря, разговор с Лондоном для нее заказывал я и слышал его весь – она сняла трубку в другой комнате. Эта весть буквально подкосила его. Если откровенно, мне было его очень жаль.

– А как он отнесся к вам?

– Думаю, в то время он даже не подозревал о моем существовании. А после этого я почти на год уехал. Эта идея пришла в голову Рут, и идея, надо сказать, неплохая.

– Почему? Потому что Рут зависит от Стивена в финансовом отношении?

– Возможно, это сыграло свою роль. Но дело в том, что она очень любит его. Ей хотелось устроить свою жизнь так, чтобы иметь при себе нас обоих, и она сделала это. –

Марбург говорил о своей жене так, словно она являлась некоей природной силой или демиургом, всесильным божеством. – Она дала мне. . ну, что-то вроде именной стипендии в Сан-Мигель де Альенде. Буквально через несколько минут после того, как Стивен прилетел из Лондона, я улетал в Мехико. Рут не хотела, чтобы мы встречались в аэропорту, но я мельком увидел Стивена, когда он вышел из самолета. В то время он далеко не так тщательно соблюдал условности. Носил бороду и усы, отпускал длинные волосы. К тому времени, когда я наконец познакомился с ним, он уже успел закостенеть: деньги старят человека.

– И сколько времени вы отсутствовали?

– Почти год, как я сказал. Фактически, за этот год я и сформировался как художник. До этого у меня вообще не было приличного образования, я не рисовал с модели, не имел возможности общаться с настоящими живописцами.

В Мексике я полюбил свет и цвета. И научился передавать их на полотне. – Сейчас со мною говорила та часть Марбурга, которая принадлежала ему самому. – Из любителя я стал художником-профессионалом. И эту возможность мне предоставила Рут.

– А чем вы занимались до того, как стали художником?

– Я был чертежником геологического отдела. Работал в одной нефтяной компании. Скучное было занятие.

– «Корпус Кристи Нефть и Газ»?

– Да, верно. Я работал у Марка Хэккета. Там и познакомился с Рут. – Он помолчал и в отчаянии опустил голову. – Значит, вы подозреваете меня и проводили расследование?

Вместо ответа я задал ему еще один вопрос:

– Как вы ладите со Стивеном?

– Прекрасно. Идем каждый своим путем.

– Позавчера вы сказали, что было бы здорово, если бы он вообще не вернулся. И добавили, что тогда его коллекция картин перешла бы к вам.

– Это шутка. Вы что, черного юмора не понимаете?

Я ничего не ответил, и он посмотрел мне прямо в глаза:

– Надеюсь, вы не считаете, что я имею хоть малейшее отношение к тому, что приключилось со Стивеном?

Я так и не стал отвечать ему. Весь остаток пути до

Вудлэнд-Хиллз он дулся на меня.

Глава 26

Зайдя в дешевый ресторанчик на бульваре Вентура, я заказал не вполне обычное для завтрака блюдо – бифштекс.

Затем я взял со стоянки свою машину и поехал вверх по склону, туда, где жили Себастьяны.

Была суббота, поэтому даже в такую рань на лужайках для игры в гольф тут и там уже собрались игроки. Не доезжая до дома Себастьянов, я обратил внимание на почтовый ящик у соседнего дома с фамилией «Генслер». И

постучал в дверь.

Мне открыл светловолосый мужчина лет сорока. Его взгляд, встревоженный и чего-то опасающийся, еще сильнее оттенялся голубыми навыкате глазами и почти полным отсутствием бровей.

Я сказал, кто я, и спросил, могу ли видеть Хэйди.

– Дочери нет дома.

– Когда она вернется?

– Точно не скажу. Я отправил ее в город к родственникам.

– Вам не следовало этого делать, мистер Генслер. Люди из отдела по работе с трудными подростками наверняка захотят побеседовать с нею.

– Не понимаю, зачем.

– Она – свидетель.

Лицо и даже шея у него побагровели.

– Никакой она не свидетель. Хэйди – порядочная чистая девочка. С дочерью Себастьянов она знакома только потому, что мы случайно живем на одной улице.

– Быть свидетелем – не позорно, – сказал я. – Или даже знать, что кто-то попал в беду.

Вместо ответа Генслер резко захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Я проехал вверх, к дому Себастьянов, полагая, что Хэйди, должно быть, сказала отцу что-то такое, что перепугало его.

Перед домом стоял «лендровер» доктора Джеффри.

Когда Бернис Себастьян впустила меня, по ее лицу я понял, что случилось еще какое-то несчастье. Ее лицо осунулось настолько, что скулы, и без того обтянутые кожей, обозначились еще резче, а запавшие глаза метались, словно два тусклых огонька, мерцающие в темноте.

– Что стряслось?

– Сэнди покушалась на самоубийство. Спрятала одно лезвие отца в своей собаке.

– В собаке?

– В своем плюшевом спаниеле. Бритву, наверное, взяла, когда была в ванной. Пыталась вскрыть вены на запястье.

Хорошо, что я стояла и слушала за дверью. Услышала, как она вскрикнула, и успела остановить ее, пока она не разрезала себе руку слишком глубоко.

– Она сказала, почему сделала это?

– Сказала, что не имеет права жить, что она – ужасный человек.

– Это на самом деле так?

– Нет.

– Вы объяснили ей это?

– Нет, я не знала, что надо говорить.

– Когда это случилось?

– Только что. Доктор еще у нее. Извините, пожалуйста.

Дочь была ее, но дело вел я. Пройдя за нею до двери комнаты Сэнди, я заглянул внутрь. Девушка сидела на краю кровати с забинтованным левым запястьем. На пижаме были видны пятна крови. За прошедшую ночь внешность ее как-то особенно изменилась. Глаза приобрели более темный оттенок. У рта появилась жесткая складка. Сейчас она была не слишком красивой.

Отец сидел на кровати, неестественно держа ее за руку.

Рядом стоял доктор Джеффри и говорил, обращаясь к ним обоим, что Сэнди нужно положить в больницу.

– Рекомендую психиатрическую клинику в Уэствуде.

– Это не безумно дорого? – спросил Себастьян.

– Не дороже, чем в других больницах. Хорошее психиатрическое лечение всегда недешево.

Весь сникнув, Себастьян покачал головой.

– Не знаю, как буду расплачиваться за это. Я сделал все, что мог, чтобы занять денег для внесения залога.

Сэнди тяжело подняла веки. Покусывая губы, она сказала:

– Пусть меня посадят в тюрьму. Это ничего не будет стоить.

– Нет, – ответила мать. – Мы продадим дом.

– Только не сейчас, – встрепенулся Себастьян. – На нынешнем рынке мы не вернем даже своих денег.

Дочь вырвала у него свою руку.

– Ну почему вы не дали мне умереть? Это решило бы все проблемы!

– Случай тяжелый, – констатировал Джеффри. – Я вызову «скорую».

Себастьян поднялся.

– Позвольте, я ее отвезу. За «скорую» надо платить.

– Простите, но в таких обстоятельствах необходима «скорая».

Я прошел за Джеффри в кабинет, где стоял телефон. Он позвонил и положил трубку.

– Да? – он жестко и вопрошающе посмотрел на меня.

– Насколько серьезно она больна?

– Не знаю. Очевидно, у нее было какое-то потрясение.

Но я не специалист по психиатрии. Поэтому я хочу немедленно направить ее к психиатру. Необходимо обеспечить ее безопасность.

– Думаете, она опять будет покушаться?

– Мы должны исходить из такого предположения. Я бы сказал, весьма вероятно, что будет. Она говорила мне, что планировала сделать это над собой уже несколько месяцев.

Этим летом она принимала ЛСД, и у нее была плохая реакция. Последствия сказываются до сих пор.

– Она сама вам сказала?

– Да. Именно этим можно объяснить ее личностные изменения за последние месяцы. Для этого достаточно одной дозы если она неверно подействует на организм.

Сэнди утверждает, что больше она не принимала – только одну дозу в кусочке сахара.

– Она сказала вам, где взяла его?

– Нет. Очевидно, кого-то выгораживает.

Я достал кусочки сахара, взятые на кухне Лупа, и протянул один из них Джеффри.

– Этот почти наверняка оттуда же. Вы можете отдать его на анализ?

– Буду рад сделать это. Где вы нашли его?

– В квартире Лупа Риверы. Того самого, кого она ударила позавчера по голове. Если я сумею доказать, что он давал ей ЛСД. .

От возбуждения Джеффри встал со стула.

– Понял вас. Почему бы мне не спросить ее?

Мы вернулись в спальню Сэнди, где все небольшое семейство сидело, не шевелясь. Девушка, находившаяся между родителями, подняла на нас глаза.

– Ну что, вызвали тачку из дурдома?

– Говоря по правде, да, – неожиданно ответил ей

Джеффри. – Теперь моя очередь задать тебе вопрос.

Она молча ждала.

– Тот кусок сахара, что ты приняла в августе, тебе его дал Луп Ривера?

– Если и он, то что?

Доктор взял ее за подбородок, очень бережно, и приподнял ей голову.

– Он? Мне нужен ясный ответ – да или нет, Сэнди.

– Да. Я захорошела. Поймала сильный кайф.

– Делал ли он с тобой еще что-нибудь, Сэнди?

Она рывком отстранилась от доктора и повесила голову. Лицо ее застыло, словно маска, глаза потемнели и уставились в одну точку.

– Он сказал, что убьет меня, если я проболтаюсь.

– Никто тебя не убьет.

Она посмотрела на доктора неверящим взглядом.

– Это Луп отвез тебя к доктору Конверсу? – спросил я.

– Нет, Герда, миссис Хэккет. Я пыталась выпрыгнуть из машины на ходу. Доктор Конверс надел на меня смирительную рубашку. Продержал всю ночь у себя в клинике.

Бернис Себастьян издала протяжный стон. Когда за ее дочерью пришла «скорая помощь», она уехала вместе с нею.

Глава 27

Я опять мчался по скоростному шоссе, куда теперь, похоже, перебрался на постоянное место жительства.

Инициатива ускользала у меня из рук, и меня настойчиво тянуло домой. Вместо этого я поехал в Лонг-Бич – самый асфальтированный участок суши в мире.

Компания «Корпус Кристи Нефть» занимала внушительное пятиэтажное здание, выходящее на берег, застроенный трущобами. Я родился и вырос в Лонг-Бич, в двух шагах ходьбы от берега океана, и помнил, когда строилось это здание, – через год после землетрясения.

Поставив машину на стоянке для транспорта посетителей, я вошел в просторный холл. За барьером сидел охранник в форме. Присмотревшись, я узнал его. Это был

Ральф Кадди, управляющий жилым домом Элмы Краг в

Санта-Монике. Он тоже узнал меня.

– Не смогли найти миссис Краг?

– Нашел, спасибо.

– Как она чувствует себя? На этой неделе у меня не было возможности навестить ее. На двух работах приходится горб гнуть.

– Для своего возраста самочувствие у нее вполне хорошее.

– Она молодчина. Всю жизнь была мне как родная мать.

Вы знали об этом?

– Нет.

– Как мать. – Он пристально посмотрел на меня своим проницательным взором. – О каких семейных делах вы с ней беседовали?

– О разных ее родственниках. Например, о Джаспере

Блевинсе.

– Э-э, да вы знаете Джаспера? Что с ним стало?

– Погиб под колесами поезда.

– Меня это ничуть не удивляет, – назидательно сказал

Кадди. – У Джаспера вечно были неприятности. Умел доставлять их себе самому и окружающим. Но Элма относилась к нему хорошо. Джаспер всегда ходил у нее в любимчиках. – Глаза его сузились, в них сверкнула зависть, нечто вроде былого соперничества.

– Что за неприятности?

Кадди хотел было ответить, но затем передумал. С

минуту он помолчал, по лицу было видно, что он ищет какой-то другой, альтернативный ответ.

– Сексуального плана, к примеру. Лорел ведь была беременна, когда он женился на ней. Я сам едва на ней не женился, да узнал, что она в положении. – Он добавил удивленным голосом, словно за многие годы так и не удосужился обдумать этот факт: – Я так ни на ком и не женился. Откровенно говоря, не смог найти женщину, отвечающую моим запросам. Я частенько говорил Элме Краг, что, не родись я слишком поздно..

Я перебил его:

– Как давно вы работаете здесь, мистер Кадди?

– Двадцать лет.

– А в службе охраны?

– Перешел спустя три, нет, четыре года после прихода сюда.

– Вы помните то лето, когда был убит мистер Хэккет?

– Помню, конечно. – Он весьма обеспокоенно посмотрел на меня. – Я не имел к этому никакого отношения. То есть хочу сказать, что даже не знал мистера Хэккета лично.

В те дни я был всего-навсего мелкая сошка.

– Никто вас ни в чем и не обвиняет, мистер Кадди. Я

просто пытаюсь выяснить все, что возможно, об этом револьвере. По всей вероятности, его выкрали из этого здания и застрелили из него мистера Хэккета.

– Ничего об этом не знаю.

Его лицо сделалось непроницаемым, и на нем застыла маска добропорядочности. Я заподозрил, что он лжет.

– Но вы должны помнить, как шли поиски револьвера, если работали в то время в службе охраны.

– Не надо мне указывать, что я должен помнить, а что –

нет.

Он сделал вид, что его охватила вспышка ярости, и попытался вести себя соответственно. Кадди был вооружен, что придавало его ярости дополнительный вес.

– Чего вы тут тщитесь вбить какие-то мысли мне в голову?

– Попытка была бы безнадежной, – сострил я с деланным огорчением.

Он угрожающе положил руку на рукоятку своего револьвера.

– Вон отсюда! Вы не имеете права являться сюда, пудрить мне мозги и оскорблять.

– Извиняюсь, если сказал что-то не то. Беру свои слова обратно. Хорошо?

– Нет. Не хорошо.

– Похоже, вы думаете, что я подозреваю вас или еще что. Вовсе нет. Того, кто меня интересует, зовут Сидни

Марбург. Работал здесь чертежником.

– Никогда не слыхал о таком. И ни на какие вопросы я больше не отвечаю.

– Тогда попробую поговорить со служащими. – Я сделал шаг в сторону лифта. – На каком этаже заведующий кадрами?

– Он на обеде.

– Сейчас же только утро.

– Я имею в виду, он еще не приходил. Сегодня его не будет.

Я повернулся и посмотрел Кадди прямо в глаза.

– Послушайте, это становится смешным. Что же вы знаете такого, чем ни в какую не желаете поделиться со мной?

Он поднял откидывающуюся часть барьера и вышел, выхватив револьвер из кобуры. Выражение у него на лице было противное.

– Убирайся! – прогремел он. – Тебе не удастся запачкать моих друзей, понял?

– А что, Марбург – ваш друг?

– Ты опять за свое? Снова переворачиваешь мои слова?

Я в жизни не слыхал ни о каком Марбурге. Он что, еврей?

– Не знаю.

– А я – христианин. Благодари бога за это. Если бы я не верил в него, то пристрелил бы тебя на месте, как собаку.

Праведный гнев и заряженный револьвер – такое сочетание напугало меня, я всегда его опасаюсь. Пришлось удалиться.

Мой офис на Сансет-бульваре начинал походить на заброшенную обитель. В углу приемной свою раскидистую паутину вил паук. В окно вяло бились полусонные мухи, и их жужжание напоминало мерный ход летящего времени.

На всех горизонтальных поверхностях тонким слоем лежала пыль.

Стерев ее с письменного стола, я сел на него и достал чек, который дала мне Рут Марбург. Поскольку указанная на чеке дата еще не наступила, и его нельзя было предъявить к оплате в банк, я спрятал его в сейф. Однако богатым я себя не почувствовал.

Позвонив в компанию «Корпус Кристи Нефть», я попросил соединить меня с начальником чертежного отдела, которого звали Паттерсон. Он помнил Сидни Марбурга, но говорил о нем, взвешивая каждое слово. «Сидни был хорошим работником, талантливым чертежником, всегда стремился стать художником, рад, что он стал им».

– Я так понимаю, что он женился на бывшей миссис

Хэккет?

– Я тоже слышал, – уклончиво ответил Паттерсон.

– Он работал у вас, когда убили Марка Хэккета?

– Угу, и уволился примерно в то время.

– Почему уволился?

– Сказал мне, что получил возможность ехать учиться живописи в Мексику по стипендии.

– Вы помните о пропаже револьвера? Того самого, из которого был застрелен Марк Хэккет?

– Что-то слышал. – Голос его становился все слабее, словно уходя в преисподнюю. – Чертежный отдел за него не отвечал.

И если вы подозреваете Сида, то здорово ошибаетесь, уважаемый. Сид не способен на убийство.

– Рад это слышать. А кто отвечал за тот револьвер?

– Он принадлежал службе охраны. За него отвечали они. Только не вздумайте бежать сейчас к ним и ссылаться на мои слова. Мне ни к чему неприятности с начальником службы охраны.

– Вы имеете в виду Ральфа Кадди?

– Послушайте-ка, вы уже и так вытянули из меня больше, чем следовало. И вообще, кто это говорит? Вы сказали, что вы из полиции Лос-Анджелеса?

– Я сказал, что работаю совместно с ними. Частный детектив.

Паттерсон бросил трубку.

Я остался сидеть за столом, пытаясь осмыслить и упорядочить услышанное. Мыслительный процесс в моей голове шел словно бы по окружности, и у меня возникло пугающее ощущение, что где-то за ее пределами недостает одного связующего звена. Или же недостает в пределах этой окружности, в самом ее центре, захороненном на могильной глубине.

Я раскопал могилу и стал нащупывать это недостающее звено, зная наверняка, что оно хранится в глубинах моей памяти и мне нужно лишь распознать и вычленить его. Но человек не может взять и включить свое подсознание, чтобы извлечь из него информацию, как из компьютера. В

ответ на такое обращение с собой оно лишь оскаливается, грозно рычит и прячется в свою берлогу.

От усталости и неуверенности в своих силах я почувствовал себя словно побитым камнями и растянулся на кушетке в приемной. Точнее – попытался растянуться.

Кушетка была коротковата, и я лег, положив ноги на деревянную боковую спинку, так что они у меня свешивались, как обычно.

Наблюдая за пауком в углу под потолком, я пожалел, что мое дело не обладает такой же четкостью и не поддается такому же контролю, как раскинутая им паутина. Я

задремал, и мне снилось, что я запутался в гораздо большей паутине, по всей поверхности которой то там, то тут висели засохшие человеческие останки. Паутина крутилась, словно рулетка, а паук, сидящий в центре, как крупье, сжимал по лопаточке в каждой из своих восьми лапок.

Этими лопаточками он толкал меня перед собой.

Я проснулся весь взмокший от пота. Паук все еще работал, суча лапками, в углу под потолком. Я встал, намереваясь убить его, но ноги мне не повиновались, они были еще во сне. К тому времени, когда они пробудились, сознание мое тоже окончательно пробудилось. Я не стал трогать паука. Может, он изловит мух, бьющихся в стекло.

Этот, пусть короткий и полный кошмаров, сон несколько освежил меня. Сняв влажную рубашку и побрившись электробритвой, я достал свежую рубашку из шкафа и надел. Затем подошел к окну посмотреть, какая погода.

Было ясно и светло, в воздухе висел лишь незначительный смог. В этот полуденный час по бульвару с ревом проносились автомобили.

На противоположной стороне улицы из полицейской машины вышли сержант-розыскник Принс и его напарник

Яновский. Я еще надеялся, что это не ко мне, отдавая себе отчет в том, что совершенно не сотрудничал с ними в этом деле. Но они, конечно же, направлялись именно ко мне.

Они невозмутимо спокойно перешли проезжую часть, словно были неуязвимы для несущегося транспорта или совершенно забыли о нем. Принс шел на шаг вперед, как умная собака, увлекая за собой Яновского на некоем невидимом, но прочном поводке.

Надев пиджак, я подошел к двери, чтобы встретить их.

Вошли они без приглашения. Принс был бледен, точнее –

весь побелел от едва сдерживаемого гнева. Светлая кожа на лице Яновского пошла пятнами от обуревающих его чувств. Он начал:

– Своим доверием ты нас явно не удостаиваешь, Арчер.

Вот решили приехать поинтересоваться, с чего бы это.

– Я был занят кое-чем другим.

– Например? – весьма нелюбезно спросил Принс.

– Например, тем, как спасти жизнь одному человеку. И

между прочим, она спасена.

– На твое счастье, – заметил Принс. – Ты висел на волоске, да и сейчас висишь, не забывай.

Я начал уже уставать от грубых угроз. В животе у меня заныло, в ушибленных почках застучала кровь.

– Сбавь-ка на полтона, сержант.

Принс был уже готов врезать мне. И я почти хотел этого. Подобно большинству американцев, я любил давать сдачи.

Между нами встал Яновский.

– Дай я скажу, – обратился он к напарнику. Потом посмотрел мне в глаза.

– Ладно, что было, то было, теперь не вернешь. Но мы бы хотели рассчитывать на твою помощь сейчас. Ты можешь поехать туда и сделать то, куда и чего не можем мы.

– Что нужно сделать?

– Этот отставной помощник шерифа, ну, тот, которого подстрелили в этой передряге...

– Джек Флейшер.

– Точно. Тебе это, может, уже известно, но я все равно скажу. Флейшер несколько недель прослушивал квартиру

Лорел Смит с помощью электронной аппаратуры. Очевидно, записывал все на магнитную ленту. Во всяком случае, мы выяснили, что он покупал несколько катушек ленты и другое оборудование. Я считаю, что эти записи могли бы нам помочь.

– Я тоже так считаю.

Принс спросил меня через плечо Яновского:

– Они у тебя?

– Нет.

– А где?

– Не знаю. Может быть, у Флейшера дома, в Санта-Терезе.

– Мы такого же мнения, – сказал Яновский. – Его вдова это отрицает, но ее слова еще не доказательство. Я звонил ей, и она явно что-то утаивает. Пытался подключить полицию Санта-Терезы, но они не желают даже браться за это. У Флейшера там были крупные связи или что-то в этом роде, ну и сейчас, когда он погиб, он для них прямо герой.

Они даже возможности не допускают, что он мог прослушивать квартиру убитой. Конечно, мы могли бы все отфутболить наверх, в высшие эшелоны...

– Но решили отфутболить в низшие, – улыбнулся я. – В

общем, вы хотите, чтобы я съездил в Санта-Терезу и поговорил с миссис Флейшер?

– Ты бы нам этим очень здорово помог.

– Ничего сложного. Я и сам хотел повидать ее.

Яновский пожал мне руку, и даже Принс выдавил из себя некое подобие улыбки. Они простили меня, насколько полицейские вообще могут кого-то прощать.

Глава 28

В Санта-Терезу я приехал в начале второго. Зайдя в ресторанчик неподалеку от здания суда, я перехватил холодный сэндвич и пешком направился в дом Флейшера.

Особого желания брать еще одно интервью у вдовы

Флейшер я не испытывал.

Плотно завешенные окна создавали впечатление, что дом заперт и в нем никого нет. Однако внутри слышалось какое-то движение. Я позвонил, дверь мне открыла миссис

Флейшер.

Она опять пила, а может, так и не прекращала с тех пор, и, пройдя через различные стадии опьянения, вступила в состояние мнимого протрезвления. Одета она была в хорошо сидящее на ней темное платье. Волосы были причесаны и уложены. Дрожь в руках была не особенно заметной. Однако она, похоже, решительно не помнила меня.

Глаза ее смотрели сквозь меня, словно сзади стоял еще кто-то, а сам я был лишь привидением. Я обратился к ней первым:

– Вы, возможно, не помните меня. Я работал с вашим мужем по делу Дэви Спэннера.

– Он убил Джека, – проговорила она. – Вы знаете? Он убил моего мужа.

– Да. Примите мои соболезнования.

Она покосилась на соседний дом и заговорщически подошла ко мне вплотную, дернув за рукав пиджака.

– Это с тобой мы беседовали вчера вечером. Заходи, налью тебе выпить.

Я неохотно поплелся за нею в дом. В гостиной горел свет, словно она предпочитала постоянно жить без естественного освещения. Пить она принесла джин, подкрашенный тоником. Похоже, мы начинали точно с того же, на чем кончили.

Она выпила залпом почти весь бокал.

– Я рада, что он умер, – сказала она без особой радости в голосе. – Правда. Джек получил лишь то, что заслужил.

– Как это?

– Сам знаешь не хуже меня. Давай, до дна.

Она допила свой бокал. Я отхлебнул немного тягучей жидкости. Выпить я люблю, но вот именно эта выпивка в доме Джека Флейшера в компании его вдовы напоминала мне касторку.

– Говоришь, работал с Джеком, – сказала она. – Помогал ты ему с этими записями?

– Записями?

– Брось передо мной-то прикидываться. Сегодня утром мне звонил один полицейский из Лос-Анджелеса. Смешное такое имя, польское, Янковский – что-то наподобие. Знаешь его?

– Я знаком с одним сержантом Яновским.

– Вот-вот, точно. Хотел знать, не оставил ли Джек какие-то магнитофонные катушки здесь, в доме. Говорил, что они очень важны для расследования убийства. Лорел-то ведь свое тоже получила. – Она резко приблизила ко мне свое лицо, словно подтверждая тот факт, что сама она продолжала жить. – Знаешь об этом?

– Я ее и обнаружил.

– Это Джек избил ее до смерти, да?

– Не знаю.

– Брось, все ты знаешь. По глазам вижу. От меня-то можешь не скрывать. Я была женой Джека, не забывай.

Прожила с ним и с его необузданным характером целых тридцать лет. Думаешь почему я стала пить? Когда мы поженились, я к рюмке и не прикасалась. Начала, потому что не могла вынести даже мысли о том, что он вытворяет.

Приблизив ко мне лицо почти вплотную, она хладнокровно говорила о самом неприятном и жестоком, но ее толкование событий было слишком субъективным и потому не вполне верным. Мне хотелось послушать, что она еще скажет, поэтому, когда она велела мне выпить свой бокал до дна, я сделал это.

Сходив на кухню, она принесла еще по полному бокалу той же самой гадости для меня и для себя.

– Так что насчет записей? – спросила она. – Они стоят денег?

Я быстро принял решение:

– Для меня – да.

– Сколько?

– Тысячу долларов.

– Не густо.

– Полиция вам за них вообще ничего не заплатит. Я мог бы дать и больше, в зависимости от того, что именно там записано. Вы прокручивали их?

– Нет.

– Где они находятся?

– Этого я не скажу. Мне нужно гораздо больше тысячи.

Сейчас, когда Джек убит и его уже нет, я хотела бы немного попутешествовать. Он никогда не брал меня с собой, ни разу за последние пятнадцать лет. И знаешь, почему?

Куда бы он ни ехал, там его уже поджидала она. Что ж, теперь зато больше не поджидает. – И тут же добавила удивленно: – И Джек ее – тоже. Оба умерли, да? Сколько раз я желала им этого, что сейчас даже поверить не могу, что это наконец-то произошло.

– Это произошло.

– И прекрасно.

С явным трудом она проделала всю череду движений человека, пьющего провозглашенный тост, и встала, покачиваясь, еле держась на ногах. Взяв у нее бокал, я поставил его на столик, инкрустированный камешками.

– Спсиблшое, – язык у нее заплетался.

Она сделала танцующее движение под слышную только ей музыку. Казалось, она отчаянно пытается найти себе какое-то занятие, чтобы оно позволило ей почувствовать себя полноценным человеком.

– Вот уж не думала, что мне будет жалко ее, – сказала она. – И все-таки мне ее отчасти жаль. Лорел была похожа на меня, ты знаешь? В молодости я была куда красивее, но я старше ее на целых пятнадцать лет. Я все представляла себе, когда ложилась в постель с Джеком, что я – это она.

Но и у нее в жизни тоже не одна лафа была. Ей от него доставалось – дай боже, как и любой его женщине. И в конце концов, он все-таки изуродовал ее смазливую физиономию.

– Вы действительно верите, что это сделал ваш муж?

– Ты не знаешь и половины всего. – Она плюхнулась на кушетку рядом со мной. – Я могла бы порассказать тебе такое, от чего у тебя мурашки по коже пошли бы. Страшно признаться, но я не очень-то виню этого парня за то, что он разнес Джеку голову. Ты знаешь, кто этот парень?

– Его отцом был Джаспер Блевинс, а мать – Лорел.

– Ты куда умнее, чем я думала. – Она искоса посмотрела на меня. – Или это я тебе сама сказала тогда вечером?

– Нет.

– Да ну, наверняка я, кто же еще? Или кто-нибудь с севера округа. В Родео-сити об этом каждая собака знает.

– О чем именно, миссис Флейшер?

– О Джеке и его фокусах. Он ведь там закон представлял. Царь и бог – кто бы посмел его остановить? Убил этого

Блевинса и сунул его под поезд, чтобы его женой завладеть. А Лорел заставил показать, что труп не ее мужа.

Мальчишку ихнего сдал в сиротский приют. Как же, ведь у него была така-ая любовь.

Я не верил ей. И я не мог не верить ей. Ее слова повисли в ирреальном пространстве, где они были вполне на своем месте, но не имели никакого отношения к действительности, залитой дневным светом.

– Откуда вам все это известно?

– Кое-что и сама вычислила. – Один ее глаз смотрел на меня вполне осмысленно, другой был полузакрыт и смотрел совершенно по-идиотски. – У меня есть друзья в полиции и суде. Точнее – были. Ну и жены других помощников – те тоже кое о чем нашептали.

– Почему же их мужья не вывели вашего мужа на чистую воду?

Глаз, принадлежавший идиотке, застыло моргнул и закрылся полностью. Теперь на меня взирал один только разумный глаз.

– Джеку было слишком многое известно. Север округа

– территория с жестокими нравами, мистер, а он творил там, что хотел. Да и что они смогли бы доказать? Сама жена, Лорел, заявила, что тело не принадлежит ее мужу.

Сказала, что никогда в жизни не видела этого человека.

Голова у него была сплошное месиво, разворочена до неузна... – она никак не могла выговорить это слово, – до «незнаемости». Ну и записали как очередную смерть от несчастного случая.

– А вы точно знаете, что не от него?

– Я знаю то, что знаю. – Ее закрытый глаз будто бы посмеивался над столь серьезным тоном.

– Хотите рассказать все это в полиции?

– А толку что? Джек умер. Все умерли.

– Но вы-то живы.

– Лучше бы и я умерла. – Это заявление то ли удивило, то ли встревожило ее. Она открыла закрывшийся глаз и уставилась на меня обоими, словно это я угрожал отнять у нее жизнь.

– И Дэви Спэннер жив.

– Скоро умрет. По его следам пущены добрые полсотни полицейских. Я говорила с Рори Пэннелом сегодня утром.

Пообещал, что они пристрелят его.

– Вы хотите этого?

– Ведь он убил Джека, разве нет?

– Но вы же только что сказали, что не очень вините его за это.

– Я так сказала? – Вопрос ее был обращен к себе самой так же, как и ко мне. – Быть не может. Джек был моим мужем.

Все стало ясно. Сейчас ее одинокая жизнь и сознание были разделены такой же глубокой трещиной, какой раньше – ее брак. Я встал и направился к выходу. Она проводила меня до двери.

– Так как насчет пленок?

– А что насчет пленок? Они у вас есть?

– Думаю, я смогла бы достать их.

– За тысячу?

– Этого мало, – ответила она. – Теперь я – вдова и сама должна заботиться о себе.

– Дайте мне прослушать записи. Тогда я предложу вам другую сумму.

– Они у меня не здесь.

– А где же?

– Мне-то это известно, а вот ты попробуй выясни.

– О'кей. Держите их у себя. Я или вернусь, или позвоню вам. Не забыли мое имя?

– Арчер, – ответила она. – Джек Арчер.

Я не стал ее исправлять, и она ушла назад, в искусственный полумрак своей гостиной.

Глава 29

Перед отъездом из Санта-Терезы я позвонил Генри

Лэнгстону домой из автомата на бензоколонке. Трубку сняла его жена.

– Дом Лэнгстонов, – официально сказала она.

– Ваш муж дома?

– Будьте добры, кто его спрашивает? – Но она, вероятно, узнала мой голос. Интонация у нее стала явно враждебной.

– Лью Арчер.

– Нет, дома его нет, и виноваты в этом вы. Он все еще на севере округа, старается вызволить этого своего драгоценного убийцу. Допрыгается, что его самого пристрелят. –

Она была на грани истерики, и я попытался успокоить ее:

– Это весьма маловероятно, миссис Лэнгстон.

– Вы не знаете, – ответила она. – Я испытываю ужасное фатальное предчувствие, что теперь у нас уже никогда не будет все хорошо. И это ваша вина, вы его в это дело втянули.

– Не совсем так. Хэнк уже занимался Дэви Спэннером несколько лет. Он принял на себя обязательство перед ним и старается его выполнить.

– А я? – воскликнула она.

– Вас что-то конкретно беспокоит?

– А-а, да что толку с вами говорить, – в голосе ее послышалась нотка сердитой доверительности, – вы же не врач.

– Вы больны, миссис Лэнгстон?

Вместо ответа она швырнула трубку. Я ощутил желание немедля поехать к ней, но это привело бы лишь к тому, что я увяз бы еще больше и потерял время. Я сочувствовал ей, но помочь ничем не мог. Сделать это мог только ее муж.

Выехав на скоростное шоссе, я направился на север.

Мой организм уже начал протестовать против постоянной активности и отсутствия полноценного отдыха. Ощущение было такое, точно моя правая нога на акселераторе сама перемещала машину вверх по склону прямо до Родео-сити.

Помощник шерифа Пэннел сидел в задней комнате управления, слушая по рации сообщения диспетчера. Вероятно, он не выходил отсюда с того самого времени, когда я говорил с ним среди ночи. Казалось, все лицо его занимали одни усы да глаза. Он побледнел, осунулся и был небрит.

– Что слышно, помощник?

– Они упустили его, – он говорил со злостью.

– Где?

– Не могут определить. Дождем смыло следы его покрышек. На северном перевале все еще идет дождь.

– И что будет?

– Он все равно вернется на побережье. В противоположной стороне – одни горные хребты. А на уровне выше полутора тысяч метров идет снег. Когда он выедет на шоссе, мы уже опередим его. Я приказал патрулю перекрыть шоссе.

– А есть хоть какая-то вероятность, что он уже спустился в долину?

– Возможно. По крайней мере, п-профессор, похоже, так и думает.

– Вы имеете в виду Генри Лэнгстона?

– Угу. Он все еще крутится у старого ранчо. У него целая теория, что Спэннер вроде бы помешался на мысли об этом месте и вернется туда.

– А вы не верите в эту теорию?

– Нет. Не встречал еще ни одного профессора, к-который бы сам понимал, что он там городит. У них мозги размягчаются от того, что столько книжек читают.

Я не стал спорить с Пэннелом, и он с жаром продолжал.

Оказалось, что Лэнгстон расстроил его, и теперь он нуждался в чьей-нибудь поддержке.

– Знаете, что этот п-профессор хотел мне внушить? Что у Спэннера есть оправдание за то, что он сделал с беднягой стариной Джеком. Из-за того, что Джек поместил его в сиротский приют.

– А разве этого не было?

– Было, конечно, но что еще Джеку оставалось делать?

Отца у мальчишки задавило поездом. Джек не нес за него ответственности.

Мне послышалось, что голос у Пэннела дрогнул и фраза в его устах прозвучала двусмысленно.

– За кого Джек не нес ответственности?

– Да ни за того, ни за другого, ни за отца, ни за сына. Я

знаю, что в то время ходили всякие грязные слухи, а теперь вот этот Лэнгстон опять хочет их распускать, а старину

Джека еще и похоронить не успели.

– Что за слухи?

Он поднял на меня печальные воспаленные глаза.

– Не хочу даже и говорить, какая-то чушь собачья.

– Что Джек сам убил этого человека?

– Угу. Брехня сплошная.

– И вы могли бы поклясться в этом, помощник?

– Ясное дело, мог бы, – он немного бравировал. – Хоть на целой стопке Библий24. Я и п-профессору так заявил, да только его разве переубедишь.

– Меня тоже. Согласились бы вы пройти проверку на детекторе лжи?

Пэннел разочарованно посмотрел на меня:

– Так вы, значит, думаете, что я вру. И что бедный старина Джек был убийцей.

– А кто же убил Джаспера Блевинса, если не он?

– Да кто угодно мог.

– Кого именно подозреваете?

– Вокруг ранчо околачивался один бородатый тип дикого вида. Я слышал, он походил на русского.

– Бросьте-ка вы, помощник. Ни за что не поверю ни в каких бородатых анархистов. А вот что Джек возле ранчо действительно ошивался, я знаю. А потом, как мне сказали, он снимал для этой женщины квартиру в доме Мэйми

Хейгдорн.

24 В суде США свидетель, перед тем как давать показания, дает клятву, полозка руку на Библию: «Клянусь говорить правду, только правду, ничего, кроме правды!»

– Ну и что из того? Блевинсу жена была не нужна, он этого и не скрывал.

– Вы знали Блевинса?

– Видал пару раз.

– А труп его видели?

– Угу.

– Это был Блевинс?

– Поклясться не мог бы, он или нет. – Он добавил, отведя глаза в сторону: – Миссис Блевинс сказала, что не он.

Ей лучше знать.

– А ребенок что сказал?

– Ни единого слова. Он не мог говорить. Стоял, как истукан.

– Это оказалось весьма удобно, не так ли?

Пэннел резко встал, положив руку на рукоятку револьвера.

– Ну, хватит с меня т-таких р-разговоров. Джек Флейшер был мне, как старший б-брат. Научил меня стрелять и п-пить. Впервые п-привел к женщине. Сделал м-меня м-мужчиной.

– Я просто хотел выяснить, кто преступник.

Грязно выругавшись, Пэннел выхватил револьвер. Я

отступил к двери и вышел. Преследовать меня он не стал, однако я был слегка ошарашен. За сегодняшний день мне второй раз угрожали оружием. Рано или поздно один из этих револьверов непременно выстрелит.

Перейдя на другую сторону улицы, я вошел в отель

«Родео» и спросил у администратора, где живет Мэйми

Хейгдорн. Он приветливо посмотрел на меня:

– Но Мэйми отошла от бизнеса.

– Прекрасно. Я по личному делу.

– Понятно. Она живет на шоссе в направлении Сентервила. Большой дом из красного кирпича, единственное такое здание в той части города.

Я проехал сначала мимо площадок с трибунами для состязаний по родео, а затем направился вверх по шоссе.

Большой дом из красного кирпича стоял на одном из холмов, господствуя над местностью. День стоял пасмурный, и хмурое небо отражалось в океане, словно в тусклом зеркале. Подъехав по гравийной дорожке прямо к двери, я позвонил.

Мне открыла американка мексиканского происхождения в черной форме и белой шапочке с черным бархатным бантом. Я давно уже не видел служанок в форме.

Она начала было устраивать мне устный тест на тему, как меня зовут, кто я такой и для чего приехал. Тест был прерван женским голосом, донесшимся из гостиной:

– Пусть войдет, я поговорю с ним.

Служанка провела меня в комнату, обставленную изысканной мебелью в стиле королевы Виктории с богатой резьбой и плюшевой обивкой, покрытой набором салфеточек на спинках и ручках. Эта обстановка еще сильнее обострила во мне то чувство, которое я испытывал, оказавшись на севере округа, несмотря на электрифицированную железную дорогу, будто я перенесся в эпоху до гражданской войны между северными и южными штатами.

И Мэйми Хейгдорн, укрепила во мне эту иллюзию. На кушетке сидела маленькая женщина, болтая обутыми в золотистые домашние туфли ножками, которые не доставали до паркетного пола. На ней было довольно строгое платье с высоким воротником. Грудь у нее выступала вперед, как у голубицы, старое морщинистое лицо было нарумянено, а волосы – свои или парик – были невероятного переливающегося ярко-рыжего цвета. Но улыбка, искривившая ее лицо, понравилась мне.

– С чем вы пришли? – спросила она. – Садитесь и расскажите Мэйми.

Она показала мне на кушетку рукой, на пальце которой блеснул бриллиант. Я сел рядом с нею.

– Вчера вечером я беседовал с Элом Симмонсом в

Сентервиле. Он сказал, что вы когда-то знали Лорел Блевинс.

– Уж Эл поболтать любит, хлебом не корми, – радостно сказала она, словно вспомнив о приятном. – По правде говоря, Лорел я знала очень хорошо. Она жила со мной после смерти ее мужа.

– Так, значит, под колесами поезда погиб ее муж?

Она задумалась, прежде чем ответить.

– Точно не знаю. Официального сообщения так и не появилось.

– Почему?

Она сделала неловкое движение. Платье ее зашуршало, и меня обдало запахом лаванды. Обостренно напряженными нервами я воспринимал ее как само прошлое, шевельнувшееся в своем древнем саване.

– Мне не хотелось бы ставить Лорел в неудобное положение. Я всегда любила Лорел.

– Тогда вам будет больно услышать, что она умерла.

– Лорел? Она же совсем молодая женщина.

– Умерла она не от возраста. Ее забили до смерти.

– Боже милостивый! – воскликнула Мэйми. – Кто же это сделал?

– Главное подозрение падает на Джека Флейшера.

– Но ведь он тоже умер.

– Верно. Поэтому вы не причините им вреда, что бы вы мне ни сказали, миссис Хейгдорн.

– Мисс. Я не была замужем. – Она надела очки в роговой оправе, придавшие ей суровый вид, и внимательным изучающим взглядом посмотрела на меня.

– А кем, собственно, вы являетесь?

Я ответил. Тогда она спросила меня об этом деле. Я

выложил ей все как на духу, назвав и имена и места действия.

– Я знала большинство из этих людей, – проговорила она скрипучим голосом, – начиная еще с Джо Крага и его жены Элмы. Мне нравился Джо. Красивый был мужчина. А

Элма – типичная зануда, вечно Библию из рук не выпускала. Джо иногда приезжал навестить меня – я держала дом в Родео-сити, если вы не знали, – и Элма так и не простила мне, что я сбивала его с пути истинного. Думаю, что именно из-за меня она и настояла, чтобы они переехали в

Лос-Анджелес. Боже милостивый, целых сорок лет прошло. И что стало с Джо?

– Он тоже умер. А Элма жива.

– Она, должно быть, старая. Элма старше меня.

– Значит, сколько же ей?

– Я никогда не называю своего возраста. Я выгляжу моложе, чем на самом деле.

– Держу пари, что это так.

– Не льстите мне. – Она сняла очки и вытерла глаза кружевным платочком. – Джо Краг был хороший человек, но ему все время не везло в этом захолустье. Но я слышала, что ему все же повезло незадолго до смерти, когда он уже переехал в Лос-Анджелес.

– С чем повезло?

– Повезло с деньгами. С чем же еще человеку может повезти? Он получил место в какой-то крупной фирме и выдал свою дочь Этту замуж за владельца.

– Этту?

– Генриэтту. Для краткости ее звали просто Этта. До того она уже побывала замужем за человеком по имени

Альберт Блевинс. Он был отцом Джаспера Блевинса, который женился на Лорел, бедняжке моей. – Похоже было, что старушка гордится своей осведомленностью в области генеалогии.

– Кто убил Джаспера, мисс Хейгдорн?

– Точно не знаю. – Она посмотрела на меня долгим пристально-изучающим взглядом. – А если я скажу вам то, что мне все-таки известно, что вы собираетесь делать с этими сведениями?

– Подниму дело и внесу в него полную ясность.

Она с легкой грустью улыбнулась.

– Это напоминает мне один церковный гимн, старый гимн возрождения. Я ведь была однажды обращена, можете вы в такое поверить? И длилось это до тех пор, пока наш евангелист не сбежал с пожертвованиями паствы за неделю и с моей лучшей подружкой. А вы что за цель преследуете, мистер евангелист? Деньги?

– Да, мне платят.

– Кто?

– Некоторые люди на юге.

– Почему они платят вам?

– На объяснение ушел бы целый день.

– Тогда почему бы не оставить все, как есть? «Усопшие да почиют в мире».

– «Усопших» набирается чересчур много. И продолжается это уже слишком долго. Целых пятнадцать лет. – Я

наклонился к Мэйми и спросил тихим голосом: – Лорел сама убила своего мужа? Или это сделал Джек Флейшер?

Однако она сейчас взвешивала в уме совсем другой вопрос, в котором, видимо, скрывался и ответ.

– Вы сказали, Лорел мертва. Как я могу проверить, правду вы мне сказали или нет?

– Позвоните в управление полиции в Лос-Анджелесе, отделение на Пурдью-стрит. Спросите сержанта Принса или сержанта Яновского.

Я назвал номер телефона. Мэйми опустилась на пол с помощью низенькой табуретки для ног и вышла. Я услышал, как в прихожей за ней захлопнулась дверь. Несколько минут спустя эта дверь открылась.

Возвращалась она гораздо медленнее. Румяна на ее дряблых щеках начинали отслаиваться. Она опять взобралась на кушетку, показавшись мне на мгновение ребенком, напялившим на себя найденное на чердаке изысканное старомодное платье и прабабушкин парик.

– Значит, Лорел действительно умерла, – тяжело проговорила она. – Я беседовала с сержантом Принсом. Он собирается прислать сюда человека, чтобы расспросить меня кое о чем.

– Я уже здесь.

– Знаю. Что ж, раз Лорел мертва и Джек – тоже, хочу ответить на ваш вопрос. Ответ будет утвердительный: это она убила Джаспера Блевинса, проломила ему череп обухом топора. Джек Флейшер помог избавиться от трупа, положив его под поезд. А зарегистрировал как несчастный случай с невыясненной жертвой.

– Откуда вам все это известно?

– Лорел сама мне рассказала. Перед тем как Лорел уехала отсюда, мы с нею были очень близки. Как мать и дочь.

Она поведала мне, как убила Джаспера и почему. И я никогда, ни единой минуты не винила ее за это. – Мэйми

Хейгдорн глубоко прерывисто вдохнула. – Единственное, за что я ее винила, это за то, что она вот так взяла и оставила сынишку. Ужасно, что она так поступила. Но она во что бы то ни стало хотела быть свободной, необремененной ничем, чтобы устроить свою жизнь. Мальчик был бы уликой против нее.

– Она вернулась к нему в конце концов, – сказал я. – Но для обоих было уже слишком поздно.

– Вы считаете, что ее убил собственный сын?

– До этого момента не считал. Но если он узнал, что она убила его отца. . – я не стал заканчивать фразу.

– Но она его не убивала.

– Вы же только что сказали, что убила.

– Нет, я сказала, что она убила своего мужа Джаспера

Блевинса. Но он не был отцом ребенка.

– А кто же был?

– Какой-то богатый парень в Техасе. Лорел забеременела от него, еще когда жила там. Его семья дала ей денег, и ее отправили сюда, в Калифорнию. Джаспер женился на ней ради этих денег, но нормальных отношений так никогда с нею и не имел. А я сроду не уважала мужчин, которые не любят простую картошку с мясом. .

Я перебил ее:

– Откуда вам это все известно?

– Лорел рассказывала мне уже после того, как убила его. Вытворял с нею такое, чего ни одна женщина не потерпит. Вот почему она убила его, и я не виню ее за это.

Глава 30

Я поблагодарил Мэйми Хейгдорн и вышел из ее дома. Я

действительно внес в дело некоторую ясность, пролив на него свет. Главное же заключалось в том, что изменилась цветовая гамма этой ясности.

Я поехал через перевал на ранчо Крага. Именно в том месте и начались все беды: там Альберт Блевинс швырнул в жену (или наоборот) лампой, положив тем самым конец и своему дому, и своей семейной жизни, и судьбе своего сына Джаспера, там завершилась убийством Джаспера его собственная семейная жизнь, там родился Дэви Спэннер и погиб Джек Флейшер. Теперь, когда ясность была внесена, мне захотелось увидеть это место ясным днем, но в другой цветовой гамме.

В долине дождя не было. Сплошная облачность местами прорывалась, и тогда в этих клочковатых разрывах виднелось голубое небо.

Я проехал через Сентервил и, не останавливаясь, повернул в сторону ранчо. Затормозил я, лишь когда доехал до Бурлящего Потока.

Фургон Генри Лэнгстона стоял на обочине. Поток превратился в узкий ручеек, вьющийся поперек дороги тонкими струйками, прорезавшими нанесенный за ночь слой грязи.

Я пешком прошел через эту грязь, осторожно ступая в глубокие следы, оставленные кем-то, видимо, Лэнгстоном, и вскарабкался по скалистой дорожке к ранчо. Окружающие его поля выглядели свежими и обновленными. Каждый стебелек травы, каждый дубовый листок были отчетливо видны. Небо светилось, и даже разбросанные по нему облака казались плывущими источниками света.

И только творения рук человеческих пришли в полный упадок. Все постройки как-то съежились и уменьшились в размерах на фоне неба, казавшегося огромной искривленной временной шкалой, охватившей своим сводом всю долину.

Следы Генри Лэнгстона вели мимо сарая к развалившемуся дому. Не успел я дойти туда, как он вышел из него со своим спортивным пистолетом тридцать второго калибра в левой руке и обрезом – в правой. На какую-то долю секунды мне в голову пришла дикая мысль, что он намеревается застрелить меня. Вместо этого он дружелюбно помахал мне обрезом и с явным удовольствием произнес мое имя.

– Я нашел орудие убийства.

– В доме?

– Нет. Он забросил его в реку. Когда я подошел, то увидел, что из грязи торчит наполовину отпиленный приклад.

Я взял у Хэнка из рук обрез и разломил его надвое. В

казеннике торчали две пустые гильзы. Короткие отталкивающие стволы были забиты грязью.

– И никаких следов Дэви?

Хэнк покачал головой.

– Я думал, что он вернется сюда, на ранчо. Мне казалось, это как раз то самое место, которое он искал. Но я ошибся.

– Где группа преследования?

Хэнк показал на северо-восток, в сторону гор. Над ними висели черные тучи, набухшие по краям и готовые пролиться дождем.

– Они там, наверное, застряли, – сказал он с оттенком удовлетворения.

– Хэнк, ты не хочешь, чтобы его поймали, ведь так?

– У меня к Дэви двойственное отношение. Разумеется, я хочу, чтобы его задержали. Он опасен. Но не хочу, чтобы его застрелили без суда. Не забывай, что есть смягчающие обстоятельства.

Я знал это. Это была одна из причин, по которой я продолжал расследование дела. Спасти Дэви от обвинения в убийстве первой степени шансов было мало, но я надеялся, что Сэнди еще можно было уберечь от тюрьмы.

– Уедем отсюда, – сказал я. – По пути сюда я останавливался в Санта-Терезе и говорил с твоей женой по телефону.

Хэнк быстро бросил на меня виноватый взгляд.

– С Кейт все в порядке?

– Не совсем. Беспокоится за тебя и за себя тоже.

– Что с ней?

– Возможно, просто нервы. Сказала, что не желает говорить мне, потому что я не врач.

– Боится выкидыша, – мрачно пояснил он. – У нее было кровотечение незадолго перед тем, как я уехал вчера ночью.

Широкими шагами он прошел мимо сарая к дороге. Из сарая вылетела сова, раскрыв широкие глаза на своем изумленном лице. Хэнк выстрелил в птицу из своего спортивного пистолета. Он не попал, но мне все равно не понравилось то, что он сделал. Это напоминало мне выстрел Лупа в цаплю.

В Сентервил мы приехали каждый на своей машине.

Хэнк остановился перед баром Эла Симмонса. Когда я вошел туда вслед за ним, он уже говорил по телефону.

– Соедините, пожалуйста, с оплатой по номеру вызова.

Моя фамилия Лэнгстон.

Последовало долгое молчание, прерываемое гудками на другом конце провода и бормотанием радио – на этом.

Эл Симмонс перегнулся через стойку.

– Еще какие-то неприятности?

– Надеюсь, что нет.

И, словно второй ответ на вопрос Эла, раздался голос телефонистки:

– Ваш номер не отвечает, сэр. Набрать еще раз?

– Спасибо, я сам позвоню. – Хэнк положил трубку и повернулся ко мне. – Должно быть, поехала в детский сад за сыном. Хотя вообще-то рановато.

Он вдруг резко шагнул к двери, словно его толкнули в спину или с силой дернули вперед. Меня остановил Эл

Симмонс:

– Что у вашего друга на уме?

– Беспокоится за жену.

– Из-за этого убийцы?

– Да.

– Думаю, что многие теперь не заснут спокойно. Всю северную часть округа взбаламутил, если хотите знать. По радио объявляли, что он проголосовал и его подвезли на каком-то грузовике.

– В каком направлении?

– На юг. Водитель грузовика сказал, что высадил его в

Санта-Терезе.

Я вышел на улицу, чтобы сказать об этом Хэнку. Его фургон уже с ревом поднимался вверх, к перевалу. К тому времени, когда я достиг вершины, он был далеко внизу, на серпантинной дороге, карабкаясь, словно блоха, по изборожденному изломами горному склону.

Может, мне и следовало остановиться в Родео-сити. Но беда была в том, что я не верил в способность Пэннела принимать правильные решения. Если предположить, что

Дэви укрылся в доме Лэнгстонов, то меньше всего хотелось бы устраивать перестрелку, в ходе которой могли пострадать невиновные.

Выехав на скоростное шоссе и миновав преграду, установить которую Пэннел приказал слишком поздно, я увеличил скорость до девяноста миль в час25 и не снижал ее, пока не достиг пригородов. Спустившись вниз по первому же склону, я остановился неподалеку от дома Лэнгстонов.

Фургон стоял на проезжей части, из-под капота валил пар. Хэнк уже подбегал к дому с пистолетом в руке. Он крикнул:

25 150 км в час.

– Кейт! Все в порядке?

Из дома с криком выбежала Кейт Лэнгстон. Она бросилась к мужу, упала на вымощенную плитками дорожку, не добежав до него, и встала с окровавленными коленями, жалобно рыдая:

– Я не сохраню ребенка. У меня из-за него будет выкидыш.

Хэнк прижал ее к себе левой рукой. В дверях появился

Дэви. Небритый и перепачканный грязью, он держался неловко, словно актер, умирающий от страха перед выходом на сцену.

Хэнк вскинул правую руку, пистолет в ней казался темным удлиненным пальцем. Дэви смущенно посмотрел на Лэнгстона и открыл рот, желая что-то сказать. Хэнк несколько раз выстрелил в него. С третьего выстрела пуля попала Дэви в левый глаз. Он медленно осел на ступеньки крыльца и тут же умер.

Спустя час или немногим более я сидел в доме вместе с

Хэнком. Уже приезжали представители местной полиции, которые взяли у него письменное объяснение и, поздравив его, увезли труп с собой. Кейт поместили в больницу, в палату неотложной помощи, дав ей успокоительное от нервного потрясения.

Я подливал виски Хэнку, но сам много не пил – меня не покидала одна и та же неотступная главная мысль. Помимо происшедшего, виски оглушило его. Он бесцельно бродил по гостиной, рассеянно ища то, чего в ней, вероятно, и не было. Остановившись у рояля, он заколотил кулаками по клавишам. Я заорал на него:

– Обязательно греметь?

Он повернулся ко мне, подняв стиснутые кулаки. Глаза его потемнели и дико сверкали, почти так же дико, как у

Дэви.

– Я не должен был убивать его, да?

– Я – не твоя совесть. Человек не тратит денег больше, чем имеет, не говорит больше того, что знает, не расходует энергии больше, чем это ему необходимо.

– Он разрушил мою семейную жизнь, довел до безумия жену. Я вынужден был принять решение, сделать что-то решительное.

– Это ты, конечно же, сделал.

– Полиция не обвиняет меня.

– Они тоже – не твоя совесть.

Покачиваясь, он сел на стул у рояля. Я разочаровался в

Хэнке и волновался за него. Второе «Я», таящееся почти в каждом из нас, вылезло наружу и проявило себя в акте насилия. Отныне всю свою жизнь ему суждено будет жить с этим вторым «Я», как с собственным сиамским близнецом. Зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Это вы, мистер Лэнгстон?

– Друг их семьи. Они болеют.

– А я-то думала, почему это миссис Лэнгстон не забирает маленького Генри.

– Вы из детского сада?

Женщина ответила утвердительно и назвала свое имя –

миссис Хокинс.

– Подержите пока мальчика. Оставьте его на ночь.

– Мы не можем. У нас нет условий.

– Постарайтесь, пожалуйста. Миссис Лэнгстон в больнице.

– А мистер Лэнгстон?

– Он тоже плохо себя чувствует.

Я положил трубку и подошел к Хэнку. Глаза его горели, взгляд был угрюмый и застывший. Он уже начинал ощущать перемену в себе самом и в своей жизни.

Я попрощался и вышел из дома, перешагнув на крыльце через то место, где пролилась кровь Дэви, уже запекшаяся и становящаяся бурой под лучами солнца, которое отринуло его от себя отныне и навеки.

Глава 31

Перед возвращением в Лос-Анджелес я нанес последний визит миссис Флейшер. Когда она открыла мне дверь, на ней была черная шляпа и пальто. Она только что накрасилась, но и под слоем косметики было видно, что лицо у нее одутловатое, а кожа дряблая. Она показалась мне почти совершенно трезвой, только очень нервной и возбужденной.

– Что вам нужно?

– Магнитофонные пленки с записями.

Она развела руками в перчатках.

– Чего нет, того нет.

– Бросьте, миссис Флейшер, вы говорили, что они находятся там, откуда вы могли бы их достать.

– Там их больше нет.

– Вы сдали их в полицию?

– Может, да, а может, нет. А сейчас мне нужно идти. Я

заказала и жду такси.

Она начала закрывать у меня перед носом дверь. Я

помешал этому. Она медленно подняла на меня глаза.

– В чем дело?

– Я решил увеличить сумму. Плачу вам две тысячи.

Она невесело рассмеялась.

– Жалкие гроши. Курам на смех. Если бы я не была леди, я сказала бы вам, что вы можете сделать с вашими несчастными двумя тысячами.

– С кем вы говорили?

– С очень приятным молодым человеком. Вел себя со мной, как настоящий джентльмен, не то что некоторые. –

Она раздраженно толкнула дверь, которую я держал плечом. – Он-то сказал мне, сколько эти пленки с записями действительно стоят.

– И сколько же?

– Десять тысяч долларов! – гордо произнесла она, словно победитель, одержавший победу над неудачником с разгромным счетом.

– Он купил их у вас?

– Может, и купил.

– Понятно. А может, и нет. Сумеете описать мне его?

– Очень симпатичный, с красивыми вьющимися каштановыми волосами. Намного симпатичнее вас. И гораздо моложе, – добавила она, будто бы пытаясь свести счеты со своим бывшим мужем, уколов его старинного приятеля

Джека Арчера.

Данное ею описание никого не напоминало мне, разве что Кита Себастьяна, но это было бы маловероятно.

– Как он назвал себя?

– Он не представился.

Это, по всей вероятности, означало, что ей заплатили наличными, если вообще заплатили.

– Десять тысяч занимают много места, – заметил я. –

Надеюсь, вы не повезете их с собой наличными.

– Нет, я хочу. . – она прикусила нижнюю губу, запачкав зубы помадой. – Не ваше дело, чего я хочу. И если сейчас же не отстанете от меня, я вызываю полицию.

Как раз этого она ни за что не стала бы делать. Но я уже устал и от нее, и от разговора с нею. Объехав их квартал, я стал ждать на углу. Через некоторое время с другой стороны вывернуло желтое такси. Оно остановилось перед ее домом и коротко просигналило.

С голубой дорожной сумкой из дома вышла миссис

Флейшер и села в такси. Я последовал за желтой машиной сначала через весь город, потом по скоростному шоссе на север к местному аэропорту.

Выяснять, куда летела миссис Флейшер, я не стал.

Этого уже не требовалось. Она не уехала бы из города, если бы не продала записи.

Я ехал на юг в Вудлэнд-Хиллз, чувствуя себя опустошенным, бесполезным и ничтожным. Наверное, все эти дни я испытывал затаенное желание как-то помочь Дэви, спасти ему жизнь и дать долгосрочный шанс найти и обрести самого себя.

Желание добиться этого для других не ведет ни к чему хорошему и всегда обречено на печальный исход. У Лэнгстонов было желание добиться этого для Дэви, и оно превратилось в загадочный треугольник, означающий совершенно противоположное тому, что он должен был означать. Мое желание добиться этого же для Сэнди начинало не на шутку беспокоить меня.

Бернис Себастьян провела меня в дом. На ее болезненного цвета лице было написано отчаяние, черные глаза лихорадочно блестели. За то время, что я не видел ее, она впервые появилась передо мной неухоженной и неопрятной. Платье спереди было все обсыпано сигаретным пеплом, а волосы не причесаны и не уложены.

Она провела меня в гостиную и усадила в кресло, которое стояло прямо в золотистом отсвете заходящего солнца, бьющего в окно.

– Хотите кофе?

– Нет, спасибо. От холодной воды не отказался бы.

Стакан она принесла мне по-светски, на подносе.

Складывалось впечатление, что соблюдением таких условностей она пытается склеить свою налаженную жизнь, стремительно распадающуюся сейчас на куски. Я выпил воду и поблагодарил ее.

– Где ваш муж?

– Уехал по одному своему делу, – сухо ответила она.

– Он, случайно, не ездил в Санта-Терезу?

– Не знаю, куда он ездил. Мы поссорились.

– Не хотите рассказать мне об этом?

– Нет. Мне не хотелось бы никому повторять этого.

В общем, обвиняли друг друга за случившуюся трагедию.

Она села на пуфик лицом ко мне, закинув ногу на ногу и сцепив пальцами колени. Все ее движения были грациозны, и она вполне отдавала себе в этом отчет. Она осознанно повернула передо мной свою красивую голову с разметавшимися волосами.

– Я скажу вам, из-за чего была ссора, если вы обещаете мне ничего не предпринимать.

– Чего я не должен предпринимать?

– Не должны предпринимать ничего, что бы остановило

Кита. Это было бы предательством.

– Остановить какие его действия?

– Сначала обещайте.

– Не могу, миссис Себастьян. Я вот что вам пообещаю: я не совершу ничего, что могло бы повредить вашей дочери.

– Но не Киту?

– Если окажется, что их интересы расходятся, я сделаю все, что могу, для Сэнди.

– В таком случае – скажу. Он хочет увезти ее за границу.

– Несмотря на внесенный залог?

– Боюсь, что два. Он говорил о Южной Америке.

– Мысль явно неудачная. Вернуться в Штаты ей будет очень сложно, да и ему – тоже.

– Знаю. Я говорила ему об этом.

– Где он планирует раздобыть денег на поездку?

– Боюсь, у него в планах растратить казенные деньги.

Кит уже на грани срыва. Для него невыносима сама мысль о том, что Сэнди предстанет перед судом, а возможно, и сядет в тюрьму.

– Она ведь еще в психиатрической клинике, да?

– Не знаю.

– Так позвоните туда и выясните.

Бернис прошла в кабинет, закрыв за собой дверь. Я

слышал, как она говорила, но не мог разобрать слов. Когда она вышла, на ее лице застыло испуганное выражение.

– Он забрал ее из клиники.

– Когда?

– Около часа назад.

– Сказал им, куда?

– Нет.

– Может, он хоть на что-то намекнул вам?

– Утром он говорил, что полетит в Мехико, а оттуда, возможно, в Бразилию. Но он не улетит, не сообщив сначала мне. Хочет, чтобы и я полетела.

– А вы сами хотите?

Она покачала головой:

– Считаю, никому из нас не нужно улетать. Надо оставаться здесь и бороться до конца.

– Молодчина. Правильно считаете.

От моей похвалы глаза у нее зажглись, но вслух она произнесла:

– Нет, если бы я была молодчиной, с нашей семьей не произошло бы этого несчастья. Все ошибки совершила я сама.

– Не хотите назвать их?

– Если сумеете набраться терпения и выслушать. – Она помолчала с минуту, собираясь с мыслями. – Вообще-то, не испытываю желания говорить об этом подробно. Сейчас не время, да и сомневаюсь, стоит ли говорить именно вам.

– А кому стоит?

– Нужно бы Киту. Он все еще мой муж. Беда в том, что мы прекратили говорить уже много лет назад. Начали игру, решив делать вид, что все у нас в порядке, даже не признаваясь друг другу в этом. Кит должен был быть молодым, шагающим вверх по служебной лестнице специалистом, а я

– образцово вести дом, давая ему чувствовать себя настоящим мужчиной, что для Кита весьма трудно. Сэнди же должна была радовать нас обоих хорошей успеваемостью в школе и безупречным поведением как в мыслях, так и в поступках. И все это сводится к эксплуатации. Мы с Китом эксплуатировали и друг друга, и Сэнди, а это уже нечто совсем противоположное любви.

– И все-таки повторяю: вы – молодчина.

– Не старайтесь меня утешить. Я не заслуживаю этого.

Но она закрыла глаза и наклонилась, приблизив ко мне лицо. Я коснулся его руками, ощущая ее губы и теплое дыхание на своих пальцах.

Через некоторое время она выпрямилась. Лицо ее стало спокойнее. На нем вновь появилось гордое выражение, делающее его красивым. Она спросила:

– Хотите есть? Давайте, приготовлю вам что-нибудь.

– Не назвал бы это хорошей мыслью.

– Почему?

– Вы же сами только что сказали. Люди не должны играть, делая вид, что все у них в полном порядке.

– Разве это – то, что я стала бы сейчас делать?

– Это – то, что сейчас стал бы делать я. Мы должны заняться кое-чем другим.

Она неверно истолковала мои слова и метнула на меня холодный вопросительный взгляд:

– В самом деле?

– Я вовсе не флиртую с вами. Но вынужден задать вопрос, который, возможно, смутит вас. Он касается половой жизни Сэнди.

Она вздрогнула. Вскочив с пуфика, она отошла от меня в другой конец комнаты.

– Насколько ваша дочь осведомлена в вопросах секса?

Медленно повернув голову, она пристально посмотрела мне в глаза.

– Не имею ни малейшего представления. Никогда не говорила с ней на эту тему.

– Почему?

– Я полагала, она узнает обо всем этом в школе. У них там есть такой предмет. В общем, я считала себя недостаточно квалифицированной для таких бесед.

– Почему?

Она рассерженно посмотрела на меня.

– Не понимаю, почему вы столь настойчиво хотите обсуждать именно эту тему. Она здесь абсолютно ни при чем.

– Люди часто отвечают мне именно так, когда речь заходит о самом главном для них в жизни.

– Секс – вовсе не «самое главное для меня в жизни».

Для меня он что есть, что нет. Мы с Китом. . – как бы услышав себя со стороны, она осеклась.

– Так что вы с Китом?

– Ничего. Вы не имеете права задавать мне такие вопросы.

Я подошел к ней.

– Скажите мне только одно. Что произошло с Сэнди этим летом – это описанный ею случай в дневнике, который вы замалчиваете?

– Вряд ли он уже имеет значение.

– Все имеет значение.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

– Вы так действительно считаете, да? Никогда еще не встречала таких, как вы.

– Не будем переходить на мою личность. Сэнди описывала свои ощущения от ЛСД?

– Частично – да. Кстати, совсем забыла. Доктор просил передать вам, что препарат, который вы дали ему для анализа, – ЛСД низкого качества. Сказал, что это помогает объяснить реакцию Сэнди.

– Меня это ничуть не удивляет. Что еще помогает объяснить ее реакцию?

– Он не сказал.

– Я спрашиваю вас, Бернис. Что еще с нею было?

Ее лицо потемнело.

– Я не могу сказать вам. Честное слово, не могу.

– Если Сэнди могла это сделать или это сделали с нею, вы должны быть в состоянии сказать это. Речь идет о ее сексуальных отношениях с Лупом?

Она опустила голову.

– Там был не один. Они ее. . они с ней. . по очереди.

Проделывали разное.

– И она описала это в дневнике?

– Да.

– Можно взглянуть?

– Я уничтожила его. Честное слово. Мне было до ужаса стыдно. Она знала, что я читаю дневник.

– А вам не кажется, что она просила вас о помощи?

– Не знаю. На меня это обрушилось, как удар. Я не могла спокойно думать об этом. Да и сейчас не могу. – Она говорила торопливым монотонным речитативом с явственной панической интонацией в голосе.

– Почему, Бернис? – Я подумал, не произошло ли с ней когда-то в прошлом то же самое.

Подняв голову, она посмотрела на меня с ярко выраженной неприязнью.

– Не хочу больше говорить с вами. Уходите.

– Сначала пообещайте мне одно. Что сообщите мне, когда Кит даст вам о себе знать. Единственное, что я хочу, это поговорить с ним и Сэнди.

– Я позвоню вам. Это – обещаю.

Сказав, что буду ждать от нее звонка у себя в офисе, я вышел из дома. Солнце на западе озаряло своим предвечерним светом вершины гор. И свет этот был окрашен элегической грустью, словно заходящий сейчас огненный шар никогда больше не взойдет. На площадке за домом игроки в гольф как будто куда-то спешили, преследуемые своими удлиненными тенями.

Глава 32

Я купил жареную курицу в пластмассовой корзиночке и поехал к себе в офис. Прежде чем приступить к еде, я проверил, не было ли звонков в мое отсутствие. Оказалось, что звонил Ральф Кадди.

Когда я набрал номер в Санта-Монике, который он оставил, трубку снял сам Кадди.

– Добрый вечер. Ральф Кадди слушает.

– Говорит Арчер. Не ожидал, что вы мне опять позвоните.

– Меня попросила об этом миссис Краг. – Он говорил напряженным от растерянности и смущения голосом. – Я

сказал ей, что Джаспер умер. Она хочет поговорить с вами об этом.

– Передайте, что я свяжусь с нею завтра.

– Лучше бы прямо сегодня. Миссис Краг очень хочет вас видеть. Помните, вы спрашивали меня о пропавшем револьвере? У нее есть сведения и об этом.

– Откуда они могут у нее быть?

– Мистер Краг был начальником охраны компании

«Корпус Кристи Нефть», когда револьвер был украден.

– Кто выкрал его? Джаспер Блевинс?

– Я не уполномочен ничего говорить вам. Узнайте лучше у самой миссис Краг.

Рабочий день только что закончился, и в Оквуд, в пансионат для выздоравливающих, я ехал по запруженным транспортом улицам и шоссе. Когда в сопровождении сестры я шел по коридору, до моего обоняния донесся запах пищи – кто-то из жильцов обедал. Я вспомнил, что у меня на письменном столе осталась лежать жареная курица, к которой я так и не притронулся.

Когда я вошел к Элме Краг, она подняла глаза от раскрытой Библии. Взгляд был мрачным. Движением руки она отпустила сестру.

– Прикройте плотнее дверь, – попросила она меня. –

Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали, мистер

Арчер. – Она предложила мне сесть, указав на стул с высокой спинкой. – Ральф Кадди сказал, что мой внук

Джаспер погиб в железнодорожной катастрофе. Это правда?

– Его тело обнаружили на железной дороге. Мне сказали, что убит он был где-то в другом месте и что сделала это Лорел. Доказательства отсутствуют, но склонен верить этому.

– Понесла ли Лорел наказание?

– Только косвенное и не сразу. Ее преступление помог скрыть один сотрудник здешнего шерифа, точнее – так мне сказали. Но Лорел на днях убили.

– Кто убил?

– Не знаю.

– Ужасное известие, – голос ее был хриплым с присвистом. – Вы говорите, что Лорел была убита на днях. Но вы не сказали мне этого, когда приходили в первый раз.

– Не сказал.

– И что Джаспер умер, тоже не сказали.

– Я не знал этого наверняка и не хотел огорчать вас без надобности.

– Вам следовало сказать мне об этом. Как давно он умер?

– Почти пятнадцать лет назад. Точнее, его тело было найдено на рельсах неподалеку от Родео-сити в конце мая

1952 года.

– Плохой конец, – проговорила она.

– Произошло и еще немало плохого, – медленно продолжал я, тщательно подбирая слова и следя за выражением ее лица. – За три или четыре дня до убийства Джаспера на пляже Малибу был застрелен Марк Хэккет. Очевидно, мы оба были не до конца откровенны друг с другом, миссис Краг. Вы ведь не сказали мне, что ваш муж был начальником охраны в нефтяной компании Хэккета. Я

признаю, что мне следовало бы установить это самому, но по определенной причине я не сделал этого. Считаю, что причиной этого являетесь вы.

Она отвела глаза.

– На моей совести лежит слишком многое. Вот почему я и попросила вас приехать, мистер Арчер. Внутренний голос совести постоянно не давал мне покоя все эти годы, но сейчас, когда мой внук Джаспер мертв. . – она не закончила, и фраза повисла в воздухе.

– Это Джаспер украл револьвер из здания компании?

– Джо всегда так считал. Джаспер и до того был нечист на руку, мне всегда приходилось запирать кошелек в шкаф, когда он приезжал к нам. А в тот самый день он был в кабинете у Джо.

– В день, когда застрелили Марка Хэккета?

Она очень медленно опустила голову.

– За день до его ужасной ссоры с мистером Хэккетом.

– Откуда вы знаете?

– Он сам рассказал об этом Джо. Хотел, чтобы Джо вступился за него перед мистером Хэккетом.

– В чем было дело?

– В деньгах. Джаспер считал, что законно требует у мистера Хэккета денег на воспитание мальчика. Но ведь мистер Хэккет уже дал раньше значительную сумму

Джасперу, когда тот брал в жены Лорел. Это было частью той сделки.

– Вы хотите сказать, что Дэви был незаконным сыном

Марка Хэккета?

– Внуком, – спокойно поправила она меня. – Дэви был сыном Стивена Хэккета. Лорел Дадни была одной из служанок у Хэккетов еще в Техасе. Девица она была смазливая, и Стивен сделал ей ребенка. Отец отослал Стивена учиться в Европу, а Лорел он отправил к нам, чтобы мы подыскали ей мужа, пока беременность не стала заметной.

И Джаспер решил сам жениться на ней. Он работал тогда парикмахером и едва сводил концы с концами. В

качестве свадебного подарка мистер Хэккет дал им пять тысяч долларов. А потом Джаспер решил, что ему полагается еще. Он приставал к мистеру Хэккету за день до того... – ее аккуратный ротик сомкнулся, и фраза осталась незаконченной.

– За день до того, как он убил его?

– Так Джо всегда считал. Этим он и жизнь себе сократил. Джо был честным человеком, но так и не мог заставить себя выдвинуть обвинение против сына собственной дочери. Он советовался со мной, и я сказала ему, что этого делать не нужно. Так что камень лежит и на моей совести.

– На вашем месте точно так же поступил бы любой другой.

– Все равно это плохо. Но мы постоянно выискивали для Джаспера какие-то оправдания. Еще когда он был маленьким и впервые приехал к нам, он уже был ужасным, необузданным и вспыльчивым ребенком. Воровал, бил и истязал кошек, плохо вел себя в школе. Я сводила Джаспера к психиатру, тот сказал мне, что мы с ним только намучаемся, и посоветовал отослать его. Но я не могла так поступить. В бедном мальчике было не только дурное. –

Подумав, она продолжала: – У него были способности к рисованию. Он унаследовал это от матери.

– Расскажите мне о его матери.

На мгновение миссис Краг смутилась. Она неприязненно посмотрела на меня.

– Предпочитаю не говорить о моей дочери. Имею же я право хранить свои чувства в тайне.

– Некоторыми фактами я уже располагаю, миссис Краг.

Ваша дочь родилась в 1910 году в Родео-сити. Вам может показаться странным, но у меня есть копия свидетельства о ее рождении. При крещении ей дали имя Генриэтта Р. Краг.

Вы звали ее Этта, но в какой-то момент своей жизни она отказалась от этого имени.

– Она всегда ненавидела его. После того как она рассталась с Альбертом Блевинсом, она стала пользоваться своим вторым именем.

– Второе имя у нее Рут, да?

Старуха опустила голову в знак согласия. Она избегала моего взгляда.

– А вторым ее мужем был Марк Хэккет.

– Между этими двумя был еще один, – поправила она меня со старческим стремлением к точности. – Она жила еще с одним мексиканцем из Сан-Диего. Это было более двадцати пяти лет назад.

– Как его звали?

– Луп Ривера. Они прожили с ним лишь несколько месяцев. Он был арестован за контрабанду, и Этта развелась с ним. Потом появился Марк Хэккет. Потом – Сидни Марбург. – Она говорила резким неприятным голосом, словно зачитывала обвинительный акт.

– Почему вы не сказали мне, что Рут Марбург – ваша дочь?

– Вы у меня не спрашивали. Да и потом, какая разница?

Я мало общалась с Эттой, после того как она вышла замуж за мистера Хэккета, заняла высокое положение в обществе и стала светской дамой. Она никогда не навещает меня, и я знаю – почему. Ей стыдно за ту жизнь, которую она ведет.

С молодыми мужчинами вдвое моложе себя. Семьи у меня как будто и не было. Я даже ни разу не видела своего внука

Стивена.

Я выразил ей сочувствие и, попрощавшись, ушел, оставив ее согревать руки своей Библией.

Глава 33

Я помчался в Малибу, забыв о голоде и усталости.

Немного не доезжая до ворот усадьбы Хэккетов, мне навстречу проехала машина. Сидевший за рулем был похож на Кита Себастьяна. У самого въезда в усадьбу я развернулся и поехал вниз по склону вдогонку за ним.

Догнал я его у въезда на скоростное шоссе, у знака

«Стоп». Он повернул прямо на шоссе, а спустя некоторое время выехал на отводную дорогу, вьющуюся по пляжу.

Оставив машину у пляжного коттеджа, в котором горел свет, он вышел и постучал в заднюю дверь. На мгновение на фоне света обозначилась фигура его дочери, быстро открывшей дверь.

Выйдя из машины, я подошел к коттеджу. Жалюзи и шторы были опущены. Свет все равно сильно проникал наружу, но из-за шума волн мне ничего не было слышно.

На ящике для газет и писем стояло имя «Хэккет». Я

постучал в заднюю дверь, одновременно повернув ручку.

Дверь оказалась запертой. Кит Себастьян спросил, не открывая:

– Кто там?

– Арчер.

Последовало молчание. Дверь не открывалась. Затем

Себастьян повернул ключ и отворил ее.

Я прошел мимо него в дом, упреждая его вопросы.

– Что делаете, Кит?

Правдоподобную легенду придумать он еще не успел.

– Вот решил уединиться здесь от всего этого на пару деньков. Мистер Хэккет позволил мне воспользоваться своим личным коттеджем.

Я прошел из кухни в другую комнату. На круглом столике для игры в покер стояли грязные тарелки на двоих.

На одном из керамических бокалов краснело полукружье губной помады.

– Вы здесь с женщиной?

– По правде говоря, да. – Он посмотрел мне в глаза, надеясь, что я клюну на это глупое вранье. – Вы ведь не скажете Бернис, правда?

– Она все знает, и я – тоже. Это Сэнди, да?

Он схватил со стола бокал Сэнди. На секунду с его лица сошла маска. Я подумал, что он ударит меня бокалом по голове и сделал шаг назад. Он поставил бокал на стол.

– Она моя дочь. Я знаю, что для нее лучше.

– Видно, поэтому ее жизнь складывается так прекрасно? Это никудышная альтернатива лечению в клинике.

– Это лучше, чем тюрьма. Там ее вообще не станут лечить.

– Кто наговорил вам такие ужасы?

Он не стал отвечать, а просто стоял на месте, тряся своей глупой красивой головой. Без приглашения я сел за стол. Минуту спустя он уселся напротив. Мы пристально смотрели друг другу в глаза, словно блефующие игроки в покер.

– Вы не понимаете. Сэнди и я не хотим оставаться здесь. Все продумано.

– Для поездки за границу?

Он нахмурился.

– Значит, Бернис рассказала вам.

– Хорошо, что кто-то сделал это. Если бы вы сбежали, то потеряли бы американское гражданство. По крайней мере, Сэнди потеряла бы наверняка. И потом, на что вы будете жить в чужой стране?

– Все предусмотрено. Если я буду правильно обращаться с тем, что имею, то вообще смогу больше не работать.

– А я-то думал, вы почти разорены.

– Теперь уже нет. Все встает на свои места. – Он говорил с уверенностью человека, не желающего ничего ни видеть, ни слышать, но был сильно встревожен.

– Пожалуйста, не пытайтесь останавливать меня, мистер Арчер. Я знаю, что делаю.

– Жена отправляется с вами?

– Надеюсь. Она еще не решила. Мы вылетаем завтра, и ей нужно будет решать второпях.

– Считаю, что никто из нас не должен решать второпях.

– Вашего совета никто не спрашивает.

– Однако вы просили его в известном смысле, когда втягивали меня в это дело. Боюсь, что теперь вам от меня не отвязаться.

Мы сидели, глядя друг на друга, два игрока в покер с замаранными руками, которые зашли слишком далеко, чтобы, встав из-за стола, выйти из игры. На мгновение до меня еще явственнее донесся шум океана, а по ногам иод столом пробежал холодный сквозняк. Что-то хлопнуло в другом конце дома, и сквозняк прекратился.

– Где ваша дочь?

Он пересек комнату и распахнул дверь.

– Сэнди!

Я прошел за ним в освещенную спальню. Это была странная комната, такая же странная, как и квартира Лупа.

Дикие, необузданные цвета сочно взрывались на стенах и потолке. Посредине, словно алтарь, стояла круглая кровать. На ней была разбросана одежда Сэнди.

Себастьян открыл раздвижную застекленную дверь.

Мы подбежали к самой кромке воды. Сэнди заплыла уже за линию прибоя, стремясь то ли выплыть, то ли утонуть.

Себастьян зашел в воду прямо одетым и беспомощно оглянулся на меня.

– Я плохо плаваю.

Его опрокинуло волной. Пришлось вытаскивать Себастьяна из воды, чтобы его не унесло.

– Идите звоните шерифу.

– Нет.

Я залепил ему пощечину.

– Звоните шерифу, Кит. Непременно.

Он побрел по пляжу, спотыкаясь.

Сбросив туфли и почти всю одежду, я устремился в воду за Сэнди. Она была молода, и догнать ее было трудно.

Когда я поравнялся с нею, от берега было уже далеко, и я начал уставать.

О моем присутствии Сэнди узнала, лишь когда я коснулся ее. Она широко раскрыла свои темные, словно тюленьи, глаза.

– Оставьте меня. Я хочу умереть.

– Я не дам тебе этого сделать.

– Дали бы, если бы знали обо мне все.

– Я почти все знаю, Сэнди. Поплыли назад со мной. Я

слишком выдохся, чтобы дотащить тебя.

На берегу вспыхнуло огромное яркое око поискового прожектора. Оно обшарило весь прибрежный участок поверхности океана и нащупало нас. Сэнди поплыла прочь от меня. Ее белая кожа слабо фосфоресцировала, мерцая в воде лунным светом.

Я держался поблизости от нее. Она оставалась единственной, кого еще можно было спасти. Человек в черном резиновом костюме подплыл к нам на лодке и поднял ее из воды, уже не встретив сопротивления.

Себастьян и капитан Обри ждали нас с одеялами. Вытащив свою одежду из-под ног столпившихся на берегу зевак, я пошел за Себастьяном и его дочерью к коттеджу.

Капитан Обри шагал со мной.

– Попытка самоубийства? – спросил он.

– Она месяцами говорила о нем. Надеюсь, сегодняшний случай отобьет у нее эту охоту.

– Не надо рассчитывать на это. Пусть лучше ее семья примет меры предосторожности.

– Я им это постоянно твержу.

– Вы говорите, она вынашивала это намерение в голове месяцами. Стало быть, у нее началось все до этой заварухи.

– Верно.

Мы подошли к коттеджу. Хотя под одеялом меня колотила дрожь, Обри задержал меня у двери.

– Что толкнуло ее на самоубийство прежде всего?

– Я сам хочу поговорить с вами об этом, капитан. Но сначала мне нужно принять горячий душ и вытянуть все из

Себастьяна. Где вы будете через час?

– Буду ждать вас у себя в отделении.

Я раздвинул застекленную дверь и вошел в расцвеченную яркими красками спальню. Себастьян, словно часовой, стоял в другом конце комнаты у приоткрытой двери, за которой шумел душ. С его одежды стекала вода. Волосы у него были в мокром песке, а в глазах читалась маниакальная готовность выполнить полученное распоряжение.

– И что же вы планируете делать в течение ближайших пяти или десяти лет, Кит? Вот так сторожить ее, уберегая от самоубийства?

Он озадаченно посмотрел на меня.

– Не совсем понимаю вас.

– Сейчас мы едва не потеряли ее. Вы не можете продолжать рисковать ее жизнью. И не можете стоять рядом, следя за нею все двадцать четыре часа в сутки.

– Я не знаю, что делать.

– Сегодня же опять отвезите ее обратно в психиатрическую клинику. Забудьте про Южную Америку. Вам там не понравится.

– Но я дал слово.

– Кому, Сэнди. Она скорее умрет, чем будет продолжать вот так. В буквальном смысле этого слова.

– Дело здесь не только в ней, – ответил он потерянно. –

Что касается Южной Америки, то у меня нет выбора. Это неотъемлемая часть всей договоренности в целом.

– Объясните лучше, о чем идет речь.

– Не могу, я обещал не разглашать этого.

– Кому вы дали обещание? Стивену Хэккету?

– Нет. Это был не мистер Хэккет.

Обогнув круглую кровать, я подошел к нему.

– Я не смогу больше ничего для вас сделать, если вы не раскроете все карты. По-моему, от вас обоих хотят попросту избавиться – от вас и от вашей дочери.

Он упрямо твердил свое:

– Я знаю, что делаю. Не хочу от вас помощи и не нуждаюсь в ней.

– Может быть, и не хотите, но определенно нуждаетесь.

Собираетесь вы отвезти Сэнди обратно в клинику?

– Нет.

– Тогда я буду вынужден заставить вас.

– Вы не сможете. Я – свободный гражданин.

– Долго вы им не останетесь. Капитан Обри сейчас ждет меня для беседы. Когда он узнает, что вы покупали и продавали материальные улики по делу об убийстве...

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду пленки с записями, которые вы купили у миссис Флейшер.

У меня было лишь предположение, хотя и основанное на анализе фактов, что пленки с записями тоже являются составной частью всей договоренности в целом, о которой он говорил. И выражение на его лице подтвердило это предположение.

– Для кого вы купили их, Кит?

Он не ответил.

– Кто платит вам за то, чтобы вы увезли дочь из страны?

Он опять отказался отвечать. В дверях за его спиной возникла Сэнди. На ней был чистый желтый махровый халат, после душа она порозовела. Ночной заплыв явно пошел ей на пользу. При виде этого мне стало труднее простить ей ее поступок. Она обратилась к отцу:

– Тебе кто-то платит за отъезд? Мне ты этого не говорил. Ты сказал, что компания выплачивает тебе какую-то сумму в связи с тем, что вынуждена отказаться от твоих услуг.

– Именно так, дорогая. В связи с этим отказом. – Он стоял между нами, глядя то на нее, то на меня.

– Какую сумму?

– Не твое дело, дорогая. Я хочу сказать, позволь мне самому заняться всеми делами. Тебе не нужно забивать себе этим голову.

– Ха, ну спасибо. Деньги тебе дает мистер Хэккет?

– Можно сказать и так. Эта компания – его.

– И ты получаешь деньги, если увозишь меня в Южную

Америку? Правильно? В противном случае, не получаешь ничего?

– Мне не нравится этот перекрестный допрос, – возмутился Себастьян. – В конце концов, я – твой отец.

– Ну конечно же, папочка. – Говорила она саркастически, с мрачной интонацией человека, имеющего право на превосходство из-за перенесенной им боли и страданий. –

Но я не хочу в Южную Америку.

– Ты же говорила, что хочешь.

– А теперь не хочу. – Она резко повернулась ко мне: –

Заберите меня отсюда, пожалуйста. Сил нет созерцать эту сцену. Именно здесь летом я захорошела и поймала сильный кайф, в этой комнате. А это та самая кровать, на которой Луп и Стив «заделывали» меня по очереди. Во влагалище и в задний проход. – Она дотянулась до этих частей своего тела, как ребенок, показывающий, где ему причинили боль.

Ее слова и жесты были обращены ко мне, но предназначались отцу. Себастьян был потрясен. Он сел на кровать, но сразу же резко вскочил, стряхнув с покрывала насыпавшийся с головы песок.

– Не может быть, что ты говоришь о мистере Хэккете.

– Может. Я совсем забалдела тогда и почти не соображала, что происходит. Но всякий раз, когда я вижу Стивена

Хэккета, я сразу узнаю его.

Глаза Себастьяна изменились, словно линзы в объективе сложного фотоаппарата. Он хотел бы не верить ей, отыскать какую-нибудь брешь, ставящую под сомнение достоверность сказанного ею. Но это было правдой, и мы оба понимали это.

– Почему ты не сказала мне, Сэнди?

– Вот сейчас говорю.

– Я имею в виду, летом, когда это случилось.

Она презрительно посмотрела на него.

– А откуда тебе известно, что это случилось летом? Я

об этом сейчас ничего не сказала.

Он лихорадочно огляделся вокруг и зачастил:

– Твоя мать мне что-то говорила. Я имею в виду, не этими словами. Но что-то было записано в твоем дневнике, ведь так?

– Я описала все именно этими словами, – ответила

Сэнди. – Я знала, что Бернис читает мой дневник. Но ни один из вас и слова мне не сказал. Ни единого.

– Я считал, что это должна была сделать твоя мать. В

конце концов, я ведь мужчина, а ты – девушка.

– Знаю, что девушка. Выяснила это нелегким способом.

Она была взволнована и разгневана, но говорила скорее как женщина, а не как девушка. Она уже не боялась. Мне подумалось, что она перестрадала свое превращение в женщину, словно непогоду в океане, и что шторм для нее теперь позади.

Я прошел в ванную, чтоб принять горячий душ. Кабинка была еще теплой и душистой после Сэнди.

Потом, когда душ принимал Себастьян, я беседовал с его дочерью, сидящей напротив меня за покерным столиком. Мы уже были одеты, и это придавало нашей беседе определенный налет официальности. Сэнди, однако, начала с того, что поблагодарила меня, и это было неплохим предзнаменованием.

Я ответил, что мой поступок не заслуживает благодарности, потому что мне просто до смерти захотелось искупаться.

– Ты все-таки решила попробовать продолжать жить?

– Я ничего не обещаю, – ответила она. – Это сволочной мир.

– Ты не сделаешь его лучше, сведя счеты с жизнью.

– Зато сделаю лучше для себя. – С минуту она сидела молча, не шевелилась. – Думала, что смогу вырваться из всей этой мерзости вместе с Дэви.

– Кому пришла в голову эта мысль?

– Ему. Он «снял» меня на Стрипе26, потому что ему кто-то сказал, что я знакома с Хэккетами. Ему нужно было как-то подобраться к Стиву, и я была рада помочь.

– Почему?

26 Стрип – часть центральной магистрали Лос-Анджелеса, Сансет-бульвара

(бульвар «Заходящего Солнца»), где сосредоточена ночная жизнь, рестораны и прочие увеселительные заведения.

– Сами знаете, почему. Хотела отомстить ему и Лупу.

Но лучше от этого мне не стало. Наоборот, стало только хуже.

– Чего добивался Дэви?

– Трудно сказать. У него всегда на все были три-четыре причины, три-четыре разных варианта. Он не виноват в этом. Ему никто никогда не говорил правду о том, кто же он такой, пока этого не сделала Лорел. Но и тогда он не знал наверняка, правда это или нет. Когда они разговаривали, она была пьяна.

– Сказала, что его отец – Стивен Хэккет?

– Я не знаю, что она ему сказала. Честное слово.

Это было любимое выражение ее матери, и она произнесла его точно с такой же интонацией.

– Под конец мы с Дэви уже почти не разговаривали. Я

боялась ехать вместе с ним и бежать тоже боялась. Не знала, как далеко он зайдет. Он и сам этого не знал.

– Он зашел еще дальше. – Я подумал, что пора сказать ей, пока изменения, происшедшие с нею за эту ночь, еще не успели откристаллизоваться в ее сознании. – Сегодня днем

Дэви был застрелен.

Она тупо уставилась на меня, словно способность реагировать на услышанное была у нее временно истощена.

– Кто застрелил его?

– Генри Лэнгстон.

– Я думала, он друг Дэви.

– Был им, но у него возникли свои трудности. Как и у большинства сейчас. – Я оставил ее наедине с этой мыслью и прошел в спальню, где ее отец примерял одежду. Он решил надеть свитер с глухим воротом и брюки. В свитере он выглядел молодо и дерзко, как киноартист.

– Каковы планы, Кит?

– Еду к Хэккету и возвращаю ему чек.

Его заявление изумило меня. Он и сам выглядел слегка изумленным.

– Рад, что вы решились сделать это. Но лучше отдайте мне чек. Это улика.

– Против меня?

– Против Хэккета. На какую он сумму?

– Чек выписан на сто тысяч.

– И сколько еще наличными за магнитофонные пленки?

Себастьян немного поколебался.

– Десять тысяч наличными. Я передал их миссис

Флейшер.

– Какую легенду сочинил вам Хэккет про эти пленки?

– Сказал, что Флейшер пытался его шантажировать.

– За что?

– Он не сказал. Хотя я думаю, речь шла о связи с женщиной.

– Когда вы передали ему пленки?

– Только что. Как раз перед вашим приездом сюда.

– Кто был в доме, Кит?

– Я видел только мистера Хэккета и его мать.

– У них есть магнитофон?

– Да, я видел, как они проверяли, подходят ли эти пленки.

– Сколько всего пленок?

– Шесть.

– Где вы их оставили?

– У миссис Марбург в библиотеке. Что они сделали с ними потом, я не знаю.

– И они дали вам чек. Правильно?

– Да. Хэккет.

Он вынул из бумажника желтую полоску бумаги и протянул ее мне. Она весьма походила на такую же бумажку у меня в сейфе, только подписана она была Стивеном Хэккетом, а не его матерью, и дата была проставлена не на неделю вперед.

Нравственная сила, потребовавшаяся Себастьяну для того, чтобы расстаться с деньгами, произвела в нем заметный сдвиг. Энергичным шагом он прошел вслед за мной в гостиную.

– Я еду с вами. Хочу высказать в лицо этому подонку

Хэккету все, что я о нем думаю.

– Вам нужно заняться более важным делом.

– Что вы имеете в виду?

– Отвезти дочь обратно в клинику, – сказал я.

– А нельзя – просто домой?

– Пока слишком рано.

– И всегда будет рано, – вставила Сэнди. Но на отца она начала смотреть уже другими глазами.

Глава 34

Капитан Обри поджидал меня у двери, выходившей на крыльцо отделения в управлении шерифа. Мы беседовали в полутемном коридоре этого старого здания, чтобы нас не было слышно дежурному полицейскому. Когда я в общих чертах изложил Обри то, что уже знал и что пока только предполагал, он изъявил желание немедленно отправиться к Хэккету.

Я напомнил, что ему придется оформлять ордер на обыск, а это не так просто. Тем временем Хэккет может либо уничтожить пленки, либо стереть с них запись.

– Почему эти пленки так важны? – спросил Обри.

– Потому что связаны со смертью Лорел Смит. Сегодня вечером я узнал, что примерно двадцать лет назад у Стивена Хэккета была с нею связь. Дэви Спэннер был их внебрачным сыном.

– И вы считаете, ее убил Хэккет?

– Пока это рано утверждать. Но я знаю, что за эти пленки он заплатил десять тысяч.

– Даже если и так, его нельзя просто пойти и арестовать.

– Мне и не нужно этого делать, капитан. Я же работал на миссис Марбург. Я могу войти в дом.

– А выйти из него сможете? – спросил он, мрачно усмехнувшись.

– Думаю, что да. Но мне может понадобиться подкрепление. И все же сначала дайте мне побыть с ними наедине.

– А потом что?

– Договоримся так: вы будете наготове. Если мне понадобится помощь, я крикну.

Обри проводил меня до моей машины и склонился к окошку.

– Опасайтесь миссис Марбург. Когда застрелили ее второго мужа, я... – здесь он откашлялся, как бы устраняя тем самым возможную клевету или поклеп из своего предупреждения мне, – в общем, было подозрение, что она тоже замешана.

– Вполне возможно. Ведь Марк Хэккет был убит ее сыном от первого брака, неким Джаспером Блевинсом.

– Вы утверждаете это?

– Почти. Узнал от бабки Джаспера Блевинса, и ей стоило значительных усилий сказать мне об этом. Причем только когда узнала, что Джаспер давно мертв.

– Здесь умирают слишком многие, – сказал Обри. – Не станьте еще одним.

На своей машине без полицейских опознавательных знаков он доехал вслед за мной до ворот в усадьбу Хэккетов. По частной дороге я проехал до озера и пересек дамбу.

В доме на берегу окна за плотно завешенными шторами приглушенно светились. Постучав в дверь, я понял, что пришел сегодня сюда в последний раз.

Открыла мне Герда Хэккет. Она выглядела обеспокоенной и одинокой, словно грозное привидение, бродящее не по тому дому. Умиротворенная улыбка осветила ее лицо, когда она увидела меня.

– Мистер Арчер! Kommen Sie nurl rein27.

Я вошел.

– Как чувствует себя ваш муж?

– Намного лучше, спасибо. – И добавила разочарованно: – Так вам нужен Стивен?

– И миссис Марбург.

– Они в библиотеке. Сейчас скажу им, что вы здесь.

– Не беспокойтесь. Я знаю, где это.

Она осталась стоять у дверей своего дома, как чужая.

Идя по основательно построенному зданию, похожему на учреждение, я вдруг догадался, почему Хэккет женился на девушке из другой страны. Он не хотел, чтобы его распознали.

27 Заходите же (нем.).

Дверь в библиотеку была закрыта. До меня донесся из-за нее голос, женский голос, и когда я приник ухом к ее дубовой поверхности, то узнал голос Лорел Смит. Волосы у меня на голове встали дыбом, а сердце заколотилось от сумасшедшей мысли, что Лорел жива.

Я был на грани срыва, как альпинист, завершающий длительное восхождение: перевернутое восхождение вниз, в прошлое. Затаив дыхание и без того еле дыша, я плотно прижался к двери.

– Спасибо, миссис Липперт, – говорил голос Лорел. –

Хотите расписку?

– В этом нет надобности, – ответил голос другой женщины. – Я заберу чек из банка.

– Выпьете немного?

– Нет, спасибо. Мужу не нравится, когда он приходит домой, а от меня пахнет спиртным.

– Водку не почувствуешь, – сказала Лорел.

– Он все учует. Нюх у него, как у собаки-ищейки.

Спокойной вам ночи.

– Смотрите, осторожнее.

Дверь закрылась. Лорел начала мурлыкать старую песенку о чьем-то свисте в темноте. Должно быть, она ходила по квартире, потому что голос ее то затихал, то опять становился громким.

Я начал потихоньку поворачивать ручку двери. Раздался голос Рут Марбург:

– Кто там?

Мне пришлось войти, улыбаясь. Миссис Марбург сидела у телефона. Револьвера видно не было.

Хэккет сидел за столом, на котором стоял магнитофон.

Улыбка на его избитом лице выглядела так же отвратительно со стороны, как я ощущал свою собственную внутренне. Он выключил магнитофон, и пение Лорел оборвалось.

– Миссис Хэккет сказала мне, где найти вас. Надеюсь, я не помешал.

Хэккет начал было говорить, что нет, но его перебила миссис Марбург:

– По правде говоря, помешали. Мы с сыном прослушиваем старые семейные записи.

– Ничего, продолжайте.

– Вам это будет неинтересно. Они полны трогательной ностальгии по прошлому, но только для членов нашей семьи. – Голос ее стал неприятно резким: – Вам что-нибудь нужно?

– Я приехал сообщить вам окончательные результаты расследования.

– Сейчас не вполне удачное время. Приезжайте завтра, хорошо?

– А мне бы хотелось послушать, что мистер Арчер хочет сообщить нам, – Хэккет неловко посмотрел на мать. –

Раз уж мы платим такие деньги, то хотя бы послушаем, за что.

– Я бы предпочел послушать, что скажет Лорел.

Миссис Марбург захлопала наклеенными ресницами.

– Какая еще Лорел?

– Жена Джаспера. Вы только что слушали ее. Давайте послушаем вместе.

Миссис Марбург подалась вперед и настоятельным тоном проговорила:

– Закройте за собой дверь. Я хочу поговорить с вами.

Я закрыл дверь и прижался к ней спиной, глядя на них обоих. Миссис Марбург тяжело встала с кресла, опираясь на подлокотники. Хэккет потянулся к магнитофону.

– Не прикасаться!

Его рука застыла над клавишами, затем он убрал ее.

Миссис Марбург подошла вплотную ко мне.

– Значит, покопались в грязном белье и думаете повысить свою ставку? Здорово же вы заблуждаетесь. Если не будете вести себя должным образом, угодите прямехонько в тюрьму этой же ночью.

– Кое-кто уж точно угодит.

Она приблизила ко мне лицо, едва не касаясь меня.

– Мы с сыном покупаем таких, как вы, по пяти центов за штуку. Дата на том чеке, что у вас, отсрочена. Неужели вы настолько глупы, что не понимаете, что это означает?

– Это означает, что вы не уверены, купили вы меня за те деньги или нет. Никто не продается в наши дни. – Я достал чек Кита Себастьяна и показал ей. – Себастьян отдал мне это. Она выбросила вперед руку, пытаясь вырвать у меня чек. Я резко отстранился и убрал его.

– Не протягивай руки, Этта.

Несмотря на густой слой косметики, все лицо ее передернуло от злости.

– Не сметь называть меня таким именем. Меня зовут

Рут.

Она подошла к своему креслу. Но вместо того, чтобы сесть в него, она резко выдвинула ящик телефонного столика. Я рванулся к ней, прежде чем она успела навести револьвер, снятый с предохранителя, и выхватил его у нее из рук. Отскочив назад, я повернулся к Хэккету. Он уже встал со стула и наступал на меня. Стрелять мне, однако, не пришлось. Он попятился назад, довольно нехотя, к столу, за которым сидел только что.

– Прочь от стола, Хэккет! Сядь-ка от него подальше, вон там, рядом с матерью.

Он пересек комнату, прислонился спиной к полному собранию сочинений Диккенса, затем сел на высокий трехступенчатый табурет в углу, словно истукан. Миссис

Марбург постояла, словно еще желая оказать мне сопротивление, но в конце концов опять опустилась в кресло.

Я сел на стул, на котором минутой раньше сидел ее сын, и включил магнитофон. Записывающая аппаратура Флейшера, очевидно, включалась автоматически, реагируя на любые шумы: звук шел непрерывно без длительных перерывов и пауз.

Вслед за пением Лорел послышались булькающие звуки, по которым можно было определить, что она наливает себе выпить, затем – еще более длительное бульканье, свидетельствующее о том, что она решила выпить.

Она напевала песенку на свои собственные слова с припевом «Дэви-Дэви-Дэви».

Открылась дверь ее квартиры, и вошел сам Дэви.

– Здравствуйте, Лорел.

– Называй меня мамой.

– Это будет неправильно. Э-э, не надо меня целовать.

– Я имею на это право. Разве я не отношусь к тебе, как мать?

– В последнее время – да. Иногда я спрашиваю себя, почему.

– Потому что я и есть твоя мать. Руку даю на отсечение!

– А может, голову?

Она вскрикнула «Ах!», словно он нанес ей удар кулаком.

– Нехорошо так говорить. Я не имею никакого отношения к убийству твоего отца.

– Но вы знаете, кто убил его на самом деле.

– Я же сказала тебе вчера вечером, что это был молодой человек, бородатый битник.

– В те годы битников еще не было, – с упрямым недоверием возразил ей Дэви.

– Называй его, как хочешь, но он был именно такой.

– А кто это был?

Поколебавшись, она ответила:

– Я не знаю.

– Тогда почему вы покрывали его?

– Я не покрывала.

– Неправда. Вы заявили Флейшеру и на допросах, что погибший – не мой отец. А мне сказали, что отец. Либо вы лгали им тогда, либо лжете мне сейчас. Так когда же и кому именно?

Лорел сказала тихим голосом:

– Не надо со мной так, Дэви. Я не лгала ни тогда, ни теперь. Человек, которого задавило поездом...

Миссис Марбург застонала так громко, что я не расслышал конца фразы. Она начала говорить, и я выключил магнитофон.

– Мне что, так и придется сидеть здесь всю ночь и слушать эту сентиментальную тягомотину?

– Это – семейные записи, – возразил я, – они полны трогательной ностальгии по прошлому. Ваш внук и его мать мирно беседуют о том, что случилось с вашим сыном.

Разве вы не хотите узнать, что с ним случилось?

– Чепуха! У меня только один сын.

Она повернулась к Хэккету, сидящему в углу, и оскалила зубы, что, вероятно, должно было означать материнскую улыбку. Он неловко заерзал при виде такого проявления материнских чувств. Потом опять заговорил, тщательно подбирая слова:

– Нет смысла притворяться, мать. О Джаспере он легко может узнать. Думаю, что уже узнал. Я также думаю, что мне пора во всем чистосердечно признаться.