Чудовы луга

Глава 11

Ночью Каю снился прошлогодний штурм. Снова и снова, повторяясь. Он ничего не мог поделать, тонул в воспоминаниях, захлебываясь ими, как кровью.

В последнее время он, наверное, слишком много вспоминал.

Они проникли в крепость по осыпи, которая осталась на месте разрушенной башни. Никто другой не прошел бы по жидкой, прихваченной морозом грязи, а Кай — прошел. И своих провел.

Никто из Кавеновых людей не ждал нападения с той стороны.

В Верети тогда праздновали День Цветения, конец ноября, нагие деревья, оставшиеся в крепости, мигали огнями пирамидальных свечек в память о чуде св. Альберена.

Почти все обитатели собрались на праздничную службу.

— Вспыхнуло древо цветами огненными, — выводили суровые мужские голоса в крепостной часовне. — Плавится плоть моя пред очами Всевышнего.

Загорелось сено под навесом, перекинулось на окрестные строения. Одно из деревьев полыхнуло снопом огня.

Захрипел часовой, которого походя рубанули мечом, рухнул с галереи на крышу казармы.

— Из пламени неминучего изведи мя, Господи… Да снидут ангелы небесные, согласно хотению твоему…

Отец шел за ними, и Каю было худо. Так худо, что он половины не помнил, словно бредил наяву.

Снег кружился хлопьями, залеплял глаза, таял в чаду пожара.

— Щенок, — сказал ему лорд Кавен, когда короткий бой кончился.

Рыцаря держали, не давая упасть.

Парадная белая котта испятнана черным, слиплись волосы, густые капли стекали по светлой бороде и застывали на холодном ветру.

— Помнишь мою мать?

Он много раз выдумывал, как это будет.

Хотел посмотреть, может поговорить. Узнать, почему.

Но отец тенью стоял за его спиной, молча, ожидая обещанного.

Кавен наверное мог разглядеть темный силуэт среди снега и алых отблесков. Если бы оглянулся.

С треском провалилась пылающая крыша сарая. В конюшне ржали и бились напуганные лошади. Звенели мечи, хриплые крики доносились с башен и стены.

Кавен без страха смотрел, как выползает из его собственных ножен широкий охотничий нож. Поморщился брезгливо.

— Прощай, — сказал Кай.

Он в который раз за ночь проснулся, сел, слепо таращась в пространство. Сотни свечных огней в изломанной паутине веток все еще плясали перед глазами, сливаясь в вихрь, пустое бесконечное кружение. Еле слышно потрескивали поленья.

Под сердцем у него вдруг заныло — как бывает в предчувствии большого снега, перемены погоды.

Осень умирает.

Чума опять сидел за столом, перекособочившись, глядя в окно, за которым наливался жиденький серый рассвет — как мучная болтушка в миску.

— Не спится, — в его голосе не прозвучал вопрос. — Зря переживаешь. Лайго справится, получше чем ты.

Они должно быть уже выехали.

Вышли.

На самом деле в крепости было немного лошадей — тяжело прокормить, мало зерна. Набеги на деревни не слишком выручали. Так что бывших кавеновых скакунов, которые пережили зиму, можно было пересчитать по пальцам. Если заодно снять сапоги.

— Слышь, Чума, — спросил Кай без обиняков, садясь и подбирая ноги. Опять он заснул на полу, на волчьей шкуре. — Насколько все плохо?

Чума глянул на парня блеклыми глазами, без всякого выражения. Пальцы с короткими желтоватыми ногтями пробарабанили по столу.

— А ты сам как думаешь? Изложи варианты. С доказательствами.

Кай сдвинул брови, потом нехотя поднялся, подошел к столу.

Так толком и не выспался, только в голове шумело.

— В лучшем случае… — начал он.

— В лучшем! — хмыкнул Чума. — Про лучший я и сам знаю.

— А про худшие я говорить не желаю. В самом худшем нас разорвут лошадьми в Катандеране, что тут доказывать, — Кай зевнул, потом заглянул Чуме через плечо. — Предварительно выпотрошив.

На пергаменте красовалось родовое древо Арвелей, с подробными пометками — владения, замки, бракосочетания. Где-то там отмечен он сам — не цветной сын не цветной матери. От имени лорда Арвеля проходит прямая стрелка, подписано: «Мэлвир Соледаго, бастард. Дареная кровь проявлена».

Тот самый парень, который движется сюда столь поспешно.

Чума славился дотошностью.

А что бы стал делать я, подумал Кай. Что стал бы я делать, если бы меня схватили по ложному обвинению, полгода продержали в темнице, время от времени подвешивая на дыбе. Что стал бы делать я, если бы меня судили и подвергли публичному наказанию, лишили руки, изгнали из города под конец осени.

Если бы я спал под мостом, отморозил себе легкие, застудил суставы.

Хватило бы меня на то чтобы думать о мести?

Интересно, глядя на меня — видит ли он черты ненавистного рода? Что он вообще видит, ослепленный неодолимым продвижением к цели.

Чума внимательно посмотрел на него, покачал головой.

— Ты все-таки еще очень молод, Кай, — сказал он неожиданно мягко. — Тебе представляется, что месть должна приносить удовлетворение.

Кай смутился.

— Ты убил лорда Кавена своими руками, — старик осторожно взял гусиное перо, поставил еще одну отметку на попятнаном рыжим пергаменте. — Свершилась ли месть? Когда я увидел тебя зимой, ты не знал, что делать с разоренной крепостью и толпой головорезов.

Кай вспомнил хрип и страшно выкатившиеся глаза Кавена, мгновенно отступившее опьянение битвы.

Шиммель, Шиммель! — кричали его люди, занявшие крепость.

Человеческая кровь на снегу ничем не отличается от крови важенки или кабана, она так же парит, так же сворачивается темной пленкой, тело так же коченеет, брошенное на застывшую землю.

— Молчишь, — отметил Чума. Перо противно скрипнуло. — Месть нужна для того, чтобы восстановить справедливость. Когда я затевал заговор против лорда Тесоры, Бельо Арвель мог бы играть со мной честно — но он предпочел обвинить меня в том, чего я не делал. Кроме того, выставил меня идиотом. Тыкать мечом в его племянника, да еще по смехотворному поводу, может только идиот.

Чума аккуратно обмакнул перо в чернильницу и добавил еще пару штрихов к своему древу мести и справедливости.

Одинокий старик в маленькой крепости, которая будет осаждена со дня на день.

— Обвинение не должно бросать впустую. Я выпущу их золотую кровь. Пролью ее всю, до последней капли. Во имя справедливости.

Посыпал пергамент песком.

— Дар святой Невены прожжет их жилы и впитается в землю.

Кай молча смотрел в желтые глаза безумца, не зная, что сказать.

Чума тонко хихикнул. Звук казался странным для такого огромного, скрученного немощью тела. В смешке звучали злые, кощунственные нотки.

— Вера, — медленно проговорил он, — творит чудеса. Кому, как не тебе, знать это.

Кай вздрогнул, отвернулся.

Кому как не мне знать, что ты прибил бы меня к древку знамени, если бы это имело смысл. Ты, одержимый старик.

Ему было страшно.

Он давно успел понять, что Чума начинает речи о мести и справедливости, когда ему делается хуже. Старик боится умереть, не отомстив, и подстегивает измученное тело этими разговорами, как кнутом подстегивают загнанную лошадь.

Только не помирай, Чума, только не помирай, твердил Кай про себя, стараясь справиться с волной страха, захлестывающей помимо воли.

Не сдохни, ты, старый хрен. Не сдохни, что я буду делать без твоего опыта и злости, ты, стервячья добыча, отвратный калека, как же я тебя ненавижу… И эту крепость, и отморозков с рваными ноздрями, и старое привидение, своего папашу, гори он сто лет в аду…

— Кай! — гневный окрик привел его в себя.

Тот стиснул зубы, глубоко вздохнул.

— Ты заморозил мой отвар.

Стрелы полетели из темноты беспощадно и точно.

Лучники незамеченными взобрались на каменистый взгорок, у подножия которого раделев отряд разбил лагерь. Единственный наблюдательный пост на самой вершине поросшего чахлым ельником острова был сметен в несколько мгновений.

Одетые в черное тени торопливо вскарабкались по почти отвесному склону со стороны болот, цепляясь крючьями, вылезали на ровное, разбежались в стороны от опасного света сторожевого костра, попрятались в тенях за каменными глыбами.

С одного из убитых стражников сорвали плащ, швырнули поверх горящих угольев и несколько пар ног сплясали на нем молчаливую бешеную чечетку.

Сумерки скрадывали цвета и контуры, только слабо мигали внизу костры на гати и около рыцарских шатров.

Лайго, раскрашенным сажей лицом похожий на полуночного демона — одни глаза сверкают — вгляделся в лежащий в низине лагерь, молча поднял руку с растопыренными пальцами. На открытой, без перчатки, руке, блеснули тяжелые боевые перстни.

Внизу заметили погасший костер, кто-то предупреждающе крикнул. Десятки мелких огней затеплились взамен на обмотанных смоленой паклей наконечниках, кто-то ругнулся сквозь зубы, обжегшись.

Лайго резко опустил руку. Взвыли спущенные тетивы.

Стрелы ударили выбежавшего в круг света мальчишку-оруженосца в грудь и под колено сбоку, он выгнулся и рухнул в костер. Светлые волосы полыхнули факелом.

Чадящие древки впились в стены центрального шатра, часть погасла. Пропитанная от сырости воском ткань занялась сразу в нескольких местах, по темной копне походного жилища поползли огненные ручейки.

С треском расселась полотняная стена, кто-то пропорол ее ножом, не рискнув выбираться положенным путем. В прореху посыпались рыцари.

Злая оса нашла цель, пробила плетение железной проволки. Один из рыцарей свалился, подогнув колени, откинул руку с наброшенным щитом.

В сумерках свистел деревянный ливень, глухо стучали головки стрел, втыкаясь в еловые стволы, опоры, прошивая кольчуги и живую плоть.

Выползшие из шатров рыцари, подняв ошалевших со сна солдат руганью и пинками, ринулись на приступ, обтекая неприступный в лоб холм с двух сторон.

Выровнялись щиты, послышались повелительные выкрики.

Раделевы лучники похватали оружие, отступили от костров, ответили дружно и слитно, как горсть гороха метнули.

Они били наугад в темноту, но смертоносное шипение поутихло. Двумя темными рукавами отряд Раделя поднимался в гору.

Значительно превосходящие числом разбойники не стали ждать, когда раделевы люди взберутся наверх, ударили первыми. Рыцари увязли в плотной, вооруженной до зубов толпе, их стиснули, не позволяя развернуться.

Здесь, на крутых осыпающихся склонах, превосходство тяжеловооруженного отряда оказалось спорным. Несколько изувеченных тел покатилось вниз. Разбойники теряли трех-четырех своих за одного нападающего, но и это было удачей.

Лайго выкрикнул короткий приказ, часть его людей, с мехами на плечах, проскользнула мимо сражающихся и кинулась к гати. Оставшиеся постепенно оттеснили противника обратно к шатрам.

Чертову дорогу на Вереть нужно было разрушить любой ценой.

В низко лежащем плотном тумане, ползущем с болот в преддверии утра, хрипели и сшибались щитами люди, зазубривались и сыпали искрами клинки. Запахло кровью, сыростью, взрытым торфом.

Разбойничья ватага хлынула с холма, обтекла раделевых людей, замкнув их в заслонившееся щитами кольцо, вырвалась на полотно дороги.

Раделев шатер полыхал, как стог сена, освещая место сражения, сверкание стали, зло ощереные лица.

С гати доносилось рычание урсино, крики раненых, треск бревен.

Заскулила собака. Неистово трубил рожок, призывая подмогу.

Земляное масло расплескали по сырым бревнам, воздух напитался резким запахом.

Урсино выли, рвались вперед, не обращая внимания на отточенное железо. Клацали страшные челюсти, причиняя раны, похуже мечных.

Мэлвир проснулся от далекого и тревожного сигнала. Сел в постели, прислушался.

Заржала лошадь, простучали копыта. Перекрикивались снаружи грубые голоса.

Рожок загудел снова, надсадно и отчаянно.

Ясно.

— Ило, доспехи, — крикнул он. Поднялся, поморщившись от боли.

— Но милорд… — чернявая встрепанная голова высунулась из-за перегородки. — Ваша рука…

— Я левша, ты отлично знаешь! Помоги одеться и оседлай мне коня.

Пряник под навесом шумно втягивал воздух, подрагивал шкурой, переступал копытами. Отдаленный шум битвы будоражил жеребца.

Мэл потрепал его по шее, проверил подпругу.

Теперь и он уже слышал звон и выкрики, приглушенные расстоянием в полмили. Каменный остров, на котором стоял отряд Герта, казалось, пылал. На глазах Мэлвира взметнулся огненный факел — видимо занялось сухое дерево.

Мэлвир торопливо отдавал распоряжения, таща Пряника под уздцы, велел Энебро удерживать лагерь. Марк, злой, не выспавшийся, воспротивился было, собираясь сам повести отряд в бой.

Соледаго рявкнул на него, вскочил в седло и поднял Пряника в тяжелый галоп.

За ним последовал конный отряд — бледные злые лица, наспех застегнутые шлемы, обнаженные клинки.

Правая рука плохо слушалась, Мэлвир с трудом сжимал пальцы на поводе, но в седле сидел крепко. Щит он не взял.

Копыта загрохотали по деревянному настилу, брызги воды и щепа полетели в стороны.

Туман наползал клочьями, доходя Прянику до носа. С обеих сторон от дороги, прямо в трясине, тускло светили зеленые огни.

Выкрики, звон оружия и треск пламени стали слышнее.

Плотный, липкий туман ловил алые отблески, тек струями, колыхался от потоков жаркого воздуха. Запах дыма, и крови разъедал ноздри.

Они подожгли мою дорогу! — у Мэлвира потемнело в глазах от дикой ярости.

Он пришпорил жеребца, поднял копье и каменным ядром понесся по обугленной и чадящей гати. Кровь стучит в ушах. Вслед за ним коротким галопом скакали конные, растянувшись по узкой дороге попарно.

В дыму и огне Мэлвир выломился на сухое место, пара разбойников выскочила навстречу — и отлетела в топь. Копье хрустнуло, нападавший рухнул с торчащим обломком в груди.

Пряника схватили за повод, тот рванулся, злобно взвизгнув.

Мэлвир вытянул из петли на поясе шестопер, ударил, не глядя.

Они подожгли мою дорогу!

Против конницы у разбойников не было ни шанса. Ржали и крутились на месте кони, скалили зубы, королевские рыцари с хаканьем наносили удары. Тяжелые мечи опускались, рассекая доспехи, шлемы и головы.

Снова полетели стрелы, одна ударилась в щиток мэлвирова наплечника.

Кони оскальзывались на влажных камнях, били копытами. Один из рыцарей начал оползать в трясину вместе с конем, тот рванулся, подгибая задние ноги, заржал. Кто-то из разбойников швырнул топорик, попав всаднику в забрало. Мэлвир вывернулся в седле, проносясь мимо, ударил врага крепко, с плеча, раздробив шейные позвонки.

Гать очистили в считанные мгновения. Белые как смерть, урсино рычали и грызли врага у ног коней.

Мэлвир проскакал к догоравшему шатру, огляделся, тяжело дыша. Справа и слева от него рубились пешие и конные, шум битвы сливался в непрекращающийся грохот и рев. Глаза застилало красной пеленой. По лицу под шлемом струями катился пот.

Почти рассвело. Мэлвир выхватил взглядом плотную группу оборонявшихся, признал цвета Раделя — лиловый и золотой, пробился туда, топча тела убитых.

На его глазах рыцарь в богатой кольчуге получил мечом под щит, упал на колено. Шлем с него давно слетел, лоб рассечен, мокрые волосы прилипли к ране.

— Герт!

Пытаясь подняться, тот глянул на надвигающуюся громаду коня и всадника. Мэлвир понял, что лорд Радель оскальзывается в собственной крови.

— Гееерт!

Сомкнулись щиты, прикрывая лорда и господина. За спиной Мэлвира кто-то коротко вскрикнул. Лязгнула сталь.

Несколько черных фигур, высоких, хорошо закованных, с боем отходили к трясине, прижимаясь к краю холма. За ними устремились остатки разбойничьего войска.

Они отходят к трясине! Значит, там есть тропа…

Быстрый промельк справа. Мэлвир снова опустил шестопер, не глядя, куда бьет, почти не ощутив сопротивления. Пряник споткнулся на мягком, скакнул вперед.

Сражение затухало, словно водой плеснули. Лошади не могли преследовать отступавших, трясина их не держала.

Мэлвир спешился, бросил поводья и подбежал к стоявшему на коленях Раделю.

У того приняли щит, двое поддерживали раненого. Подол котты стремительно темнел, на камнях растекалась глянцевая лужа.

На измученных боем лицах его людей проступал ужас. Они любили своего лорда.

— Лекаря! Лекаря! — не своим голосом закричал Мэлвир. — Сейчас же!

Герт прижал ладонь к бедру, стиснул зубы. Его повело вперед, скулы побледнели. Голова упала на грудь, вьющиеся волосы закрыли лицо.

Остов шатра догорел и рухнул, подняв тучи сажи и искр.