Чужая истина. Книга вторая

* * *

Малый кузнечный молот оглашал округу бодрым звоном. Ритмичность отработанного процесса напоминала Аспену морской прибой. Серия из полусотни ударов, минута тишины, пока заготовка греется в горне, и снова звон. Дым из шестигранной кирпичной трубы, возвышавшейся над черепичным навесом, бежал живой быстрой струйкой. Горн гудел, словно огромный улей. И гудел ровно, жадно пожирая лучший уголь и выдавая необходимый, мощнейший жар. Аспен долил воды в котёл, приспособленный сбоку от раскалённого сопла, закрыл плотно, поворотным вентилем и страховочной задвижкой. Пар, вырывающийся из кипящего котла, вращал двойной винт, один из концов которого постоянно и ровно раздувал пламя. Вода не соприкасалась с углём, не мешала, частично возвращаясь в ёмкость самотёком через витую трубку. Система была относительно проста и даже изящна, регулировалась парой рычагов и могла быть тончайшим образом настроена под текущие нужды мастера. Правда — на таких оборотах поскрипывала раненной птицей.

Повысив температуру, Аспен утёр пот с бровей, поправил и без того идеально закатанные рукава, одёрнул бывалый кожаный фартук. Солнце теперь уже встало и робко выглядывало из-за кромки соседнего леска. Пора было как следует расшуметься.

Широкие наплечники вытягивались под ударами молотка, сталь пластично менялась, охватывая специальную округлую наковальню. Даже до финальной рихтовки металл выглядел ровно, без волосовин, расслоений и трещин, намётанный глаз точно замечал, где стоит выправить неоднородность толщины. Такие большие, «дутые» оплечья входили в моду. Доходя спереди почти до середины груди и чуть не соприкасаясь за спиной — они давали хорошую защиту, а при действительно грамотном исполнении — почти не ограничивали движений. С такими наплечниками достать слабозащищенную подмышку было сложно, разве что уколом снизу.

Формируя центральную грань кирасы, любуясь её проступающими обводами, Аспен представлял, что скоро, может уже через десяток лет, в таких глубоко продуманных латах будет щеголять вся Бирна. Солидный вес, неизбежный при достаточной толщине металла, частично ложится на бёдра, разгружая торс. Подвижные половины кирасы дают возможность согнуться в поясе — немыслимое ранее удобство, для столь защищённого воина… Сложный сегментированный подол, доходящий до самых набедренников… Анатомически выверенные наголенники, теперь даже не на ремешках, а на скрытых стальных застёжках. Такие не срежутся в бою, не сгниют от влаги и времени.

— Устал? — Эйден уж с полчаса тихонько сидел на крыльце, недавно пристроенном к мельнице, наблюдая за работой друга. — Смотрю — задумался. Скажи, что устал, а?

— Ну… есть немного. — Аспен снял затёртую рукавицу, задумчиво почесал в бороде. — А ты чего такой зелёный, мастер Эйден? Да и встал, можно сказать, с петухами. Захворал что ли?

Эйден глубоко вздохнул, прикрыв глаза чуть дрогнувшей ладонью — глянул на солнце в самом зените. Хворал он люто. Но при этом отлично знал, как исцелиться. Алхимик всё-таки.

— Ты лучше о своих успехах расскажи. — Сменил он тему, начисто игнорируя подначки. — Узнать о работе толкового кузнеца всегда интересно. Интереснее даже, чем эту работу наблюдать. Чем слышать даже.

— Ха! Ну извольте, извольте. — Толковый кузнец звякнул молотом, быстро раскидал клещи и прочие инструменты по своим местам, определил куда надо заготовки, прикрыл поддувало в остывающем горне. — Я теперь в полную силу работаю, по-серьёзному. Экипировку для кирасиров, для Железных рёбер готовлю. От шлемов до голеней, от алебард до щитов. Представь — в фаим Ама́то приняли, один из старейших оружейных здесь, теперь не до скуки.

— Хорошие деньги? — Эйден извлёк из внутреннего кармана жилета свой футляр для монет, погладил пальцем серебро, прикидывая что-то. — Как с артефактов?

— И близко нет. Ушлые местные… кхм… мастеровые — изобрели гениально-простую, прямо-таки очевидно рабочую технологию. Которая мне совершенно не подходит. Видишь шаблоны? Вон, на верстаке. Так вот у карсов каждый подмастерье, каждая бригада выполняют своё мелкое дельце. Налокотники, поножи, кольчужные бармицы, стёганые подшлемники, да даже кожаные ремешочки — все делают что-то своё, что-то конкретное. И строго по образцам, по выверенным эталонам, иначе не примут, не оплатят даже материал. Выходит страшно эффективно. Нет необходимости обучать работника всем тонкостям ремесла, достаточно вдолбить в мальчугана пару деталей и вперёд — почти что кузнец. Куй себе, во славу Родины. — Аспен глянул на монеты Эйдена, тоже о чём-то задумался. — Я же, выходит, творю ощутимо медленнее, чем здесь наловчились. Ещё полгодика и, глядишь, отобью те взносы, что преподнёс местным мастерам за обучение.

— «Обучение»?

— Обучение. Да, это действительно немало. Бесспорно выгодное вложение. Меня не надо тыкать носом и стоять над душой, но интереснейшие технические решения, бесконечные нюансы металлургии, закалка, отпуск, травление… их секреты стоят много больше того, что я заплатил. И ещё заплачу, экипировав с ног до головы дюжину кирасиров. Ты, например, знал, что закалка клинка в крови — не пустые россказни?

Эйден помотал головой. Он не знал, даже если бы это были именно россказни.

— Вот! А ведь в крови тоже есть железо, оно взаимодействует с раскалённым металлом и может придать клинку особые свойства… Правда, как оказалось, в моче тоже есть железо, и в ряде случаев она подходит для закалки даже лучше любой крови.

— А меч, «закалённый в крови врагов», или там — девственниц… Было бы несравнимо проще выгодно продать, чем, скажем… «обсосанный» меч?

— Да. Бесспорно.

— Видел, почём нынче мешок муки? — Эйден звучно захлопнул футляр с серебром. — Я, как мельник, — он кисло усмехнулся, — пусть теперь и зажиточный, обратил внимание. Возвращался пару дней назад с деловой встречи. По этим жутким городским кручам. Немного под хмельком. Оступился и по крутой каменной лестнице, ступеньки боками считая, как не разбился — чудо, не иначе. Вылетаю, значит, кубарем меж домов, в переулок, не без воплей и ругани разумеется, а там… Ну точно нечисть. А я ведь нечто подобное повидать успел, потому долго не думал, кинул заклятия. Страх, потом Тень, потом… Потом разглядел, что «нечисть» в ужасе забилась под крыльцо. Хотя ни одно из моих заклятий и не сработало, пьян был, напомню.

— Издалека начал, но продолжай, заинтриговал. — Артефактик скинул затёртый кожаный фартук, сполоснул лицо из ведра и уселся на изрубленный пень, готовый слушать.

— И продолжу. Под тем крыльцом оказались дети, трое сорванцов лет семи-восьми. А за зверя или зверей я их принял из-за мешка, что самый мелкий в руках держал. Мешок извивался, трепыхался, всячески дёргался и шумел. Там были голуби, Аспен. Почтовые голуби, целый мешок, не все качественно додушены. А знаю я, что голуби именно почтовые, не только из их кипельной белизны, хоть там даже в ночи было видать — с голубятни птички. Просто в тот же вечер, и двух часов не прошло, ко мне в борделе прилепился на редкость навязчивый собутыльник. Мужик чуть не в голос рыдал, что два сына его у Карского вала врага отражают, а письма, мать их етить, всё не идут. В смысле — не летят, так как местные обычно пользуют именно голубей.

— Ну да, верно. Посыльному небось дней пять скакать, а хороший голубь часа за три с перешейка долетает.

— Ага. И представь — выделил ты сынам в путь клеточку с парой птиц, дабы чуть что — свежую весточку черканули. А ту весточку берут, да вместе с пернатым почтальоном варварски жрут грязные беспризорники. Ну то есть письмецо-то они небось не едят, вместе с лапами, должно быть, выкидывают. Но представляешь, какова ирония? Или как там её. Вот так массово си́роты и повадились голубятни разорять по всему городу. Курятники в предместьях попробуй обнеси — вон, псы гарондовы, вместе с ногами жопу откусят. А цивилизованные горожане к такому не привыкли, не ожидали такого. Понимаешь меня?

— Понимаю.

— И будет хуже? Сирот больше, голубей меньше. И чёрт бы с ними, с голубями, а вот почём мука нынче, видел?

У западной окраины Маньяри тёк прозрачный, полноводный ручей. Местные носили отсюда воду в верхние, более богатые районы города, зарабатывая этим на хлеб. Глинобитные хижины, теснящиеся в замшелой низине ручья, издали походили на выводок продрогших воробьёв. Такие же взъерошенные, неаккуратные, с чернеющими проёмами крохотных окошек, не затянутых даже бычьим пузырём. У одной из хат, с множественными отпечатками мелких ладоней на не запылившейся ещё глине стены, кружком громоздились совсем уж жалкие шалаши. Даже по местным меркам — в них трудно было признать человеческое жильё. Может только собачьи будки. Или гнёзда для птиц.

К ручью, громыхая и поскрипывая, выехала крепкая телега с высокими бортами. Выехала по изрядно загаженной дороге, хотя скотины в этом нищем закутке не было отродясь. Из округлой приземистой хаты вышла девушка, держа масляную лампу низко у пояса. Полы длинного платья, напоминавшего форму горничной, мели пыль пустого подворья.

— Вечер добрый, хозяйка. — Эйден цокнул, останавливая Желтка, и всмотрелся в густеющие сумерки. — Мы не обидим, детям можно не прятаться. Не так давно мне случилось познакомиться с парой местных ребятишек, они…

— Наслышана, мастер, они мне всё рассказали. — Свет лампы, поднятой ближе к лицу, обнаружил, что девушка уже как минимум тётушка, а то и бабушка местных ребятишек. — Я не пожалела розог для виновников. Хотя за хищение почты в Маньяри можно лишиться и головы. Жаль, что их мелкие чумазые головы не смогли вовремя этого понять. Как и я не могу понять вашего пренебрежения нашим заведением. Ведь в ночь встречи вы возвращались из…

— О… госпожа Дзилано. Не признал вас впотьмах. Ну что вы, быть вашим гостем для меня всегда словно праздник… И не всякий может позволить себе ежедневные праздники. Иногда случается искать дома поскромнее.

Аспен, тем временем возившийся с особой стеклянной колбой, наконец закрепил её на шесте, поднял над головой и устроил в специальных зажимах борта телеги. Спустя пару мгновений раздалось шипение и яркий жёлтый свет залил всю округу шагов на двадцать. Они пересеклись взглядами с бордель-маман, обменялись вежливыми, холодными поклонами. Из хаты и окружающих шалашей стали появляться дети и подростки, будто слетающиеся к фонарю мотыльки. И они, и женщина сразу догадались, что телега сулила нечто хорошее. Аспен взвалил на плечи сразу два тяжёлых мешка муки. Эйден, как-то отрешённо и чуть задумчиво, взял лишь один полегче, с чечевицей. Дети же, хоть внешне худые и неловкие, взялись за остальное с целеустремлённостью муравьёв, и, под деловитым руководством госпожи Дзилано, все припасы были разгружены, заняв собой чуть не треть общей хижины.

Чуть позже, в короткой прощальной беседе, она рассказала, что не является хозяйкой одного из лучших борделей города, а всего лишь управляет им. Детей же, часть из которых ожидаемо оказались «отходами» торговли любовью, поддерживает, как может. В свободное от работы время. Без ущерба для дела. При том, что в Маньяри чрезвычайно тепло относились к продажным женщинам, их ублюдков воспринимали исключительно прохладно.

Не успели друзья отъехать и на полсотни шагов — позади уже дымил костёр из наспех собранного мусора, закипал старый гнутый котёл, намечался самый настоящий праздник.

— Не только остриженного, но и второго, бородатого, я уже видал. — Худой, дерзкого вида сорванец говорил с набитым ртом, по подбородку текло. — По особнякам гулял, по крышам. По самым высоким. Те, что в бордовой черепице — страшнее всего. Чуть что — и вниз катишься, два раза так было, однажды за водосток ухватился, а другой — прямо в яблоню влетел. Хорошо густая, крепкая, так до земли и не достал, в ветвях запутался. Исцарапался тогда весь…

Госпожа Дзилано не торопила, слушала вполуха. Не только Джори, но и остальных, вроде думая о своём, но привычно просеивая городские слухи и наблюдения.

— Но быстро зажило, знахарь же и давал свои склянки. Через госпожу Мэйбл передавал. Щипало. А, так про бородатого! Видел я его, говорю. Дом у Красной аллеи, здоровый такой, где ростовщики-леммасийцы живут. В тех местах, правда, на крышах особо делать и нечего, разве что красиво. Ни мяска не сушится, ни простыней с балкона стянуть. Однако ж и бьют реже. А у тех ростовщиков я с чёрного входа попросился, слуга не пустил. С парадного стучался, пока туда-сюда ходили, я и щётку обувную упёр, и салфетку с комода ближнего. Меня только выгонять — а я уж и сам того. Так вот бородатый, говорю, там тоже был. С самым старым леммаси́ном говорил. Кивали оба. Такие холёные, чистые, согласные.

— За банкирами посматривай, — Дзилано доливала длинным половником опоздавшим, чечевичная похлёбка удалась отменно, — но слишком близко не суйся. Схватит их дуболом за шиворот — поймёшь, что лучше бы с крыши падать. Может, слышал что путное? Хоть слово?

— Через окно ж видал. Только и знаю — кивали. А, ну ещё старый руками разводил, хмурился, как бы сетуя. Не нравилось ему что-то видать, похлёбка кислая или жена старая.

— Я тебе! — Дзилано стукнула мальчишку по лбу, половник звякнул, вокруг засмеялись. — На ещё похлёбки, тяни быстрее. Такой в Леммасе точно не дают.

Джори довольно хлебал добавку. Он хорошо подмечал детали, но редко когда понимал их суть. Знал, что госпожу легко подначить, вспомнив о возрасте. Знал, что она добрая и не слишком рассердится. Хорошо знал, что Дзилано любит их истории, всегда слушает и иногда хвалит. Разницы же, между рассказом о дохлой кошке на крыше или мёртвой служанке в канаве — почти не видел. А вот госпожа Дзилано видела, будто своими глазами, всё, что видели её подопечные. И понимала, конечно, несравнимо больше. Среди прочего, она почти не сомневалась, что старый леммасиец говорил с мастером Аспеном о трудностях, которые ждут их всех. Глава местного отделения банка Хол-Скага́ра был важным, информированным, дальновидным человеком. Торговля с Леммасом считалась важной для карсов, а теперь Редакар делал её практически невозможной. Что ж, финансовые проблемы почти всегда можно было пережить. Тем более — пока знающие и дальновидные люди готовы переживать их рядом с тобой.

Банк Хол-Скагара был представлен на Карском полуострове аж тремя отделениями. В Лониано, Вилбоа́ и Маньяри. То есть во всех значимых городах карсов. Дополняя рассуждения госпожи Дзилано, можно было бы отметить, что леммасийские банкиры не ограничивались делами торговыми, а их ссуды, страховки, проценты и интересы имели не только денежное выражение. Дипломатические связи не только с Леммасом, но и с некоторыми графствами Бирны, Меланором, Старым Агрином и главное — Борграндом, не могли быть точно оценены, ибо были бесценны. Ситуация с Редакаром, развивающаяся довольно рискованным образом, представлялась главам Банка двоякой. С одной стороны — конфликт и нарушение торговых цепочек были опасны для карсов, важных партнёров и давних союзников. С другой — всё это зеркально било и по самому Редакару, сегодняшнему конкуренту и опасному сопернику. С третьей стороны был сам Боргранд.

— И пока Владыка Моддан не сказал своего слова, действовать стоит крайне осторожно. — Управляющий Банком, статный старец, даже в ночном колпаке выглядящий величаво, указал тонким пальцем неясно куда. Быть может — в будущее. — А когда всё же скажет, ведь молчать долго здесь нельзя… следует удвоить осторожность. Чуткий слуга, по сути своей, не слишком отличен от безвольного инструмента, ежели им владеет такой хозяин. Однако, будучи достаточно чутким, и слуга может вовремя среагировать, уклониться, оторваться, предпринять нечто эдакое. Тогда как слепой инструмент будет сломлен, принесён в жертву делу или же просто утерян по случайности.

Молоденькая… нет, просто симпатичная служанка смущённо хлопала глазами. Большими, чарующе тёмными. Управляющий ясно различал в них средней глубины омут… умеренный ум, некоторую хитрость и смекалку. Его трудно было обмануть притворством, как ни старался он сам хоть немного обмануться. Старец коснулся её интересных мелких локонов, вьющихся до плеч. Отвёл их в сторону, касаясь лица, шеи. Потом груди. Он не боялся говорить откровенно с этой «коварной» девушкой. Видел её практически насквозь, важное различал при первом же взгляде, а в случае чего — просто приказал бы её придушить. Может ещё и прикажет. Но позже. С мёртвой девушкой тоже можно было поиграть, но она быстро придёт в негодность, а другую такую пришлось бы искать. И неизвестно, как скоро найдёшь. Он гладил оголённые маленькие груди, колол седой щетиной набухший сосок, слюнявил, сдержанно пыхтя, всё, до чего мог дотянуться. Служанка не разделась полностью, но была будто бы более нагой, открытой и бесстыдной, чем он когда-либо видел.

Отдыхая, прикрывшись только своим ночным колпаком, старый леммасиец приказал подать специальные зелья. Для себя и для неё. Девушка изящно ступала, неся поднос. Поставив, любопытно принюхалась, исследуя оба. Улыбнулась так, что колпак шевельнулся.