Чужая истина. Книга вторая

* * *

Куча мешковины в углу обгоревшего амбара зашевелилась, засопела громче, натужнее. Из неё медленно высунулась всклокоченная голова, опухшее лицо в мазках сажи, тощая шея с острым кадыком. Кадык заходил вверх-вниз, послышались тихие всхлипы.

Нейт отгрёб от себя пустые мешки, которыми укрывался от ночного холода, стараясь не слишком оглядывать округу. От вида пожарищ слёзы накатывали сами собой. Он пришёл сюда уже несколько дней назад, доковылял наконец, опираясь на костыль, растирающий в кровь воспалённую подмышку. Но подмышка, разумеется, была наименьшей из его проблем. Нейт хорошо помнил свой последний бой. Падение со стены, неистовые уколы, достающие будто бы до самого сердца, гром в стальном шлеме, по которому молотили резвее, чем дятел в сухое бревно. Он помнил всю боль и ужас, ощущение, что тебя разрывает изнутри раскалёнными прутьями и нет возможности шевельнуться, выбраться из грязи, закрыться от жалящего кошмара. Молодой кирасир вопил и плакал уже тогда, когда получал страшные раны, но действительно зарыдал он позднее. В госпитале, на столе хирурга, лёжа лицом вниз и содрогаясь от бесконечных манипуляций с иглой и нитками. И после, когда раз за разом вспоминал, как Железные рёбра перешли в наступление, гоня и рубя врага далеко за стеной. Они спасали его. Ринулись на выручку быстро, яростно, без приказа и раздумий. И, к сожалению, спасли. Успели. Сохранили жизнь в израненном теле и искалеченной страхом душе.

Потом были месяцы на койке, зловонное, вечно перепачканное одеяло, и множество бессонных ночей в мыслях о будущем. И будущее таки сумело удивить. Когда Нейт отказался ехать с прочими тяжелоранеными в тыл на специальных телегах — он представлял себе совершенно иное возвращение домой. Не калекой, но ветераном, пусть и обладающим лишь малой толикой былого здоровья. Он ожидал, как в хмуром признании сойдутся тяжёлые брови отца, как увлажнятся глаза перепуганной, но счастливой теперь матери, как сёстры и соседи, не сразу, но погодя, будут наперебой расспрашивать его о войне. А он бы отвечал скупо и весомо, с глубокой взрослой хрипотцой в голосе, потирая загрубевшие в холодах и сырости руки.

Но, наконец, добравшись — Нейт не нашёл никого. Лишь ряды серых насыпей на пепелище, окружённых обугленными остовами с трудом угадывающихся строений. Как чёрные монструозные зубы, торчали тут и там сваи и обвалившиеся стропила. Безликие могилки. Обгоревшие деревья. Никого и ничего живого, сплошная пустота, с редкими узнаваемыми тенями прошлого. За два… или три дня — никто его так и не видел, место трагедии обходили стороной. Некому было заметить, опознать, пожалеть и накормить. Прорыдав и проспавшись под уцелевшим фрагментом амбарной крыши, Нейт неизбежно почувствовал голод. Резь в животе не придавала сил, но побуждала к действиям, как тяжёлый сапог десятника. Он в последний раз напился из лужи у разваленных ворот, чувствуя вездесущий привкус золы, и медленно пошёл на запад. В Маньяри должны были помочь, рассказать обо всём, что здесь случилось, а может даже и выслушать его самого.

Кратчайший путь вёл через лесок, где он много играл ребёнком. Если знать тропки — легко обходились овраги и каменистые склоны, которые хромоногому были бы не по силам. Из влажной серо-коричневой лесной подстилки пробивалось всё больше зелёных стеблей, пронзая лежалые листья насквозь, стремясь к свету, будто поторапливая весну. Чуть пошатывающаяся ольха роняла плоды — костя́нки, похожие на крохотные шишки. Не так давно он швырялся такими в сестёр, а те ругались на мусор в волосах и ябедничали матери. Остался ли ещё кто-то из них? Если оставались — должны были также уйти в город. Прямо вдоль русла сильного, полноводного ручья, оставляя оттиски следов на намытых песчаных бережках. Нейт шёл по течению и растерянно всматривался в песок, надеясь каким-то чудом увидеть и узнать знакомые следы. Вода журчала, ветер шептал, падали, с тихим бульканьем, ольховые костянки.

В рыжей глине виднелся свежий, смазанный отпечаток. А чуть дальше ещё один, и ещё… Подёрнутые влажной пеленой глаза не успели толком сфокусироваться, заполненные журчанием ручья уши — не успели расслышать. Огромный зверь молча бросился на него, сшиб с ног, нависая и скалясь. Ещё до того, как Нейт завопил, грубый голос рявкнул что-то отрывистое, монстр исчез из поля зрения и только потом послышался лай. Два громадных пса лаяли наперебой, припадая на мощные лапы, волнуясь и оглядываясь. Через мгновение показался человек.

— Молчать! А ну! — Гаронд поднял руку в замахе, волкодавы тут же умолкли, прижали уши, отступили на несколько шагов. — Успокойся, они не это… Да тише же, ну! Не серчай за собак.

Нейт только теперь перестал вопить и тоненько подвывал. Лёжа в вязкой глине, скрючившись в позе зародыша, он опять плакал. От страха, от боли, от того, что снова увяз и с трудом шевелился. Совсем как тогда, под стеной.

— Не переживай, парень. — Смущённый Гаронд не знал что и делать. Шагнул вперёд, протянул руку, чтобы помочь. Невольно повёл носом, учуяв дерьмо и вонь застарелой раны. — Давай, обопрись, поднимайся.

Нейт отшатнулся, прикрывая лицо ладонью. Выглянув сквозь грязные пыльцы — заметил то, от чего зарыдал с новой силой. В крупных чертах лица незнакомца угадывалось омерзение, брезгливое презрение. Новая боль и позор. Терпеть и это не было сил.

Спустя часы, журчание потока, шелест лёгких крон и бесстрастный, отрезвляющий холод сделали своё. Снова успокоили, отвлекли, вернули к оборванным планам и мыслям. Нейт сначала сел, потом попытался встать, завалился набок. Пополз на четвереньках, почти не чувствуя непослушных затёкших ног. У самого ручья неуклюже стащил сапоги, стянул штаны, казённую куртку, рубаху. Умывался долго, стирая подсохшую глиняную коросту и горько сплёвывая. Большинства своих ран он не мог увидеть, лишь чувствовал неловкими пальцами. Борозды, припухлости, глубокие следы стежков и горячие очаги всё ещё ноющих проколов. Ягодицы, внутренняя поверхность бёдер, даже поясница, хоть её и должна была надёжно скрывать кираса — всё было страшно изрезано. Кое-как сшитые, срощенные мышцы и сухожилия представлялись ему корявым лоскутным одеялом и также ощущались. Чем-то слепленным из остатков, всё ещё очевидно рваным, бессмысленным. Рука скользнула в промежность. Скукоженные остатки того, что там когда-то было, казались чужим, инородным клочком коченеющей плоти. Словно гроздь крупных клещей — нечувствительное и мерзкое. Не его.

Нейт с силой шмыгнул носом, злобно сплюнул и пошлёпал к куче своего тряпья, разбрызгивая воду. Что-то бормоча — оделся, двигаясь заметно быстрее и увереннее. Врождённая вредность и упрямство заставляли протестовать, протестовать даже против того, чего он не мог осмыслить или изменить. Проходя мимо знакомых с детства здоровенных валунов — Нейт слышал не только шум ручья и гул ветра. До него всё отчётливее доносились голоса сестёр, трубный рёв Старого форта, протяжные команды сигнального рога…

Ручей петлял и изворачивался, но ожидаемо вывел к задворкам Маньяри. Здесь ютились бедные… нет, даже нищие бедняги. Нейт, и сам-то не имевший ничего кроме потасканной одежды, разглядывал шалаши и мазанки, качая головой. Теперь многое воспринималось острее, чем раньше. Проходя мимо хижины, у которой хаотично носилась оборванная детвора, парень сбился с шага, будто споткнулся. Застыл, вдруг забыв ругательства и проклятья, что повторял всю дорогу. Среди разрухи и убожества этого места — нечто особое бросилось в глаза. Строго-опрятное, чистое… прекрасное.

— Джори, мать твою за ногу! А ну оставь её, мелкий ублюдок, и быстро ко мне! — Совершенная девушка выдала сорванцу такой подзатыльник, что подивился бы и самый злобный сержант. — Будешь обижать девочек… мальчиков, щенков или пьяниц — исхлещу в кровь и заставлю пить горькое лекарство по три раза на дню. А это что? — Прижав было ушибленную головёнку к себе, чтобы пожалеть, она начала внимательно перебирать волосы мальца. — Так, а ну бегом мыть голову с полынной водой. Эй, выдай ему крепкий отвар, опять запаршивел, грязнуля.

Нейт, подошедший уже ближе, молча стоял и рассматривал её. В чёрном платье горничной, с узкими рукавами до локтя, с совершенно белым передником и лентой в волосах — она не казалась служанкой. Может баронессой, графиней… он не был уверен, так как в жизни видал не слишком много благородных дам.

— Ты за едой? — Спросила девушка, заметив его. — Подойди, не бойся, сядь сюда. Похлёбка скоро будет готова. Алиса, пни мелких от огня, их палёными волосами аж сюда тянет! Да ты садись, говорю, не стесняйся. Как звать? Я — Мэйбл. — Её глаза озорно сверкнули, отточено располагая, пленяя, завораживая. Мэйбл и сама не знала, сколькие уж растворились, потонули в вязкой черноте этих глаз. Но топить продолжала.

— Попыток штурма было куда больше поначалу, — вещал Нейт с набитым ртом, — а потом эти тряпичные псы пообтёрлись, пообломали зубы о Карсов вал. Да и сами карсы снова показали, чего стоят. Когда эти трусы поняли, что честно тягаться с нами никак — стали издалека всяким забрасывать. Камни, дротики, бочки с маслом, ох и полыхало же в ночи! — Собравшиеся полукругом беспризорники слушали, раскрыв рты. Пусть и не слишком почтенная, но благодарная публика воодушевляла не хуже густой ржаной похлёбки. — И тут ополченцы ка-а-а-к повалят со склона, камнепадом лютым, ревя и колотя что есть мочи. Смяли просто… просто смяли тогда редакарских шавок. И тут команда — вперё-ё-ёд! И пошли давить, рубить, вычищать за стену. Они кучей в пролом набились, друг друга давя и о своих спотыкаясь, и кто всё ж уцелел — побросав оружие драпали, всеми четырьмя загребая. А какой-то безумный лучник ещё в след им вопил, гоготал и кутасом голым тряс… Гхм, в смысле это… в общем — глумился.

Он рассказывал ещё долго, уминая добавку, стараясь описывать всё ярче и живее, чем помнил на самом деле. Стараясь впечатлить и без того впечатлённых детей. Надеясь произвести нужное впечатление на Мэйбл. Ближе к ночи, когда ребятня разбрелась по своим шалашам и навесам, она и сама разговорилась.

— Вся эта мелюзга, что наконец угомонилась, вообще любит это… военное. Джори, тот, о которого я уже руку отбила, постоянно с калеками и пьянчужками в Верхнем городе ошивается. То подаяния просит, то чужие ворует, уже с другими отнимать пробуют. Рассказывал — накидывают тряпицу сзади на шею, валят скопом, обшаривают, пока в себя не пришёл. Вот тебе и ветераны, вот тебе и уважение.

— Крепких отцовских люлей бы им. — Нейт как-то смутился, задумался.

— Да, вижу и сам понял. Какие уж тут отцы. Ублюдки, сироты — какая разница. И девчонки наши строгают только в путь, некоторые — как свиноматки, и близнецов бывает, и чуть не всю жизнь брюхатые. Я, правда, немного у вас тут порядку-то навела. Жаль, поздно пришла, этим вот помочь не успела.

Нейт, ещё больше сбитый с толку услышанным, нервно огляделся. Промычал что-то невразумительно-вопросительное.

— Ой, смотрите-ка, — Мэйбл ядовито усмехнулась, с преувеличенным кокетством прижала к щекам изящные пальчики, продолжила тихонько и быстро. — Юноша удивлён! Обескуражен! Практически ошалел. Подбери же челюсть, мой бравый воин. Ох, люблю же я вас, вояк, почти как те дети. И что же больше прочего смущает солдата? Шлюхи? Их приплод? Методы борьбы с… последствиями? Ой, ведь почти угадала. Жениться на мне уж надумал, боец, а тут вон оно как, верно? Девка продажная, да ещё кровожаднее деревенских бабок.

— Каких… бабок? — Только и смог выдавить Нейт.

— Деревенских же, ну! Тех, что лечат беременность, крепко встав коленом на пузо. Крякнуть, ухнуть и нет проблемки. Кровавыми сгустками по ногам стекает.

— А ты… что?

— Хи-хи — она искренне умилилась, потрепала его за безволосый подбородок, — каков мощняга. А про драки свои рассказывал куда многословнее. Я — да, как и бабки, помогаю избежать появления лишних ртов. Но нет, конечно же не так грубо, грязно, топорно. Изящнее, ловчее, деликатнее…

Нейт слушал о травничестве, об отварах, компрессах и растираниях. Не очень понимал, к чему это всё, но как-то интуитивно чувствовал, что раз ему дали возможность выговориться — разумно отплатить тем же. Тем более, что предмет обсуждения был не так важен. Любые слова, срывающиеся с этих красивых, чувственных губ — грели и не́жили, будто прикосновение. В больших чёрных зрачках вспыхивали отсветы догорающего костра. Её взгляд казался немного безумным, диким, животным. Он, словно околдованный, подался вперёд, ощутил руками телесное тепло.

— К-куда ручонки⁈ — Мэйбл шваркнула по носу щелбаном, неожиданно и больно, отгоняя его, как нашкодившую собаку. — Ты слушаешь вообще, что толкую? Соберись уже. И не скули, воин.

Откашлявшись, надеясь не дать петуха и заговорить ровно, Нейт попытался было ответить.

— Не извиняйся. Подумаешь — мелочи. А про того алхимика-медика повторюсь. Он наверняка достаточно мягкотелый, чтобы лечить даром, возит ведь сюда всякую снедь телегами, да и опытен, искусен более других. Это я тебе, как человек посвящённый говорю. Приходи завтра утром к нам, на улицу Аллегри, вместе и сходим, познакомлю, порекомендую. Я всё равно к нему собиралась. За снадобьями.