Чужестранец

IX. ВЕЛИКАЯ ЧЕТЬ

И вновь ты путник на дороге. И она твоя, и ты не в силах от нее отказаться. И верста за верстой исчезают позади, а все же впереди еще большая часть. И вот уже непонятно, кто кого избрал: ты дорогу или она тебя. И уже неясно, кому обязан ты своими победами и неудачами: самому себе или избранной дороге. Но разве это важно? Через некоторое время это перестает волновать тебя: ты срастаешься с дорогой, и это называется судьбою. То ли ты движешься, то ли стоишь на месте, а время все быстрее проносится мимо тебя, и все отступает назад и не возвращается. А цель, данная тебе, кажется уже смешной, потому что она чересчур велика для одного, и чтобы достичь ее, надо пройти не несколько дорог, а прожить несколько жизней и идти по нескольким дорогам одновременно. А твоя маленькая цель, к которой ведет твоя дорога, что сужается с каждым, шагом, кажется совсем незначительной, и становится не то что бы обидно за зря потраченную жизнь, а за то, что она могла быть иной. Где-то в высоте сияет новое солнце, но оно для тех, кто пойдет после тебя другими дорогами. Но кто знает, может, именно твой путь был верным? Кто знает, может, новое солнце — это рыбья чешуя, блестящая в отраженном зеркалом свете? Никто не может отнять у тебя права верить в своих богов, и никто не отнимет у тебя права быть правым. Пусть встарь все было лучше, в грядущем все будет иначе, но ни тогда, ни потом люди не знали и не узнают того, что было твоим. Ты уносишь с собой свою частичку мира, ты — ее хозяин, она твоя, а спешащим на смену можно снисходительно отдать право на все, непройденное тобой, — тебе-то все это уже ни к чему.

Берег острова быстро отдалялся, и фигура высокого старика с вороном на плече уменьшалась. Вот колдун последний раз махнул Мирко рукой и пошел туда, где темнел вход в подземный коридор. Ворон черной точкой взмыл вверх, сделал круг и скрылся в лесу. Подойдя к порогу, Реклознатец не обернулся, не остановился, а просто вошел туда и канул, как пропал.

«Вот и распрощались», — грустно подумалось Мирко. Сколько же прощаний всего за несколько дней, и каждого надо было бы избегнуть, и при каждом лучше было бы остаться, чем расстаться, а не получалось. И все будто недоставало чего-то, что-то было недосказано, словно какую-то важную частичку себя не успевал передать Мирко этим людям.

Плот тем временем достиг южного берега и ткнулся в свисающие ветви прибрежных кустов. Лошади стояли на илистом дне. Мирко перебросил на берег вещи, выпряг коней, и те, пофыркивая и отряхиваясь, поднялись на тот берег, где еще ни разу, наверно, не были. Не был здесь, понятно, и Мирко. Бобры удерживали плот на месте, ожидая, пока человек покинет его. Мирко посмотрел на умные мокрые мордочки зверей. В них не было ни корысти, ни ожидания оплаты — одно любопытство и участие. Пори уже отправился на обследование новых охотничьих угодий, а Мирко все не сходил на берег. Не мог он не одарить зверей хоть какой-никакой малостью, а потому взял мешочек с сухарями, развязал и оставил на бревнах плота, а уж после покинул его. «Бобры откажутся, будет Смолинке треба. Что бы там Реклознатец ни говорил, я покуда с реками беседовать не умею, и потому на таком языке с нею изъясняться лучше». Но звери не отвергли подарок. Аккуратно, не ссорясь, не толкаясь, подплывали они к мешочку и в строгой очередности брали в лапки свою долю, пока прочие удерживали плот на месте. Когда, наконец, последний зверек получил свое, в мешочке осталось совсем немного. Тогда, будто бы по общему согласию, на плот снова вылез бобр, бравший угощение первым, — Мирко запомнил его по необычному сероватому воротнику вокруг шеи. «Старший» спихнул мешочек в воду, словно угадав намерение человека. После этого «паромщики» отпустили плот и подались каждый в свою сторону: кто на берег, кто вверх, кто вниз по течению, кто через реку обратно. Плот, не в силах сразу отлепиться от берега, покрутился несколько раз на месте, потом его развернуло течением, проволокло вдоль берега, потом быстрина подхватила его, и он скрылся из глаз. Последняя ниточка, связующая мякшу с севером, оборвалась. Можно, конечно, еще было покричать колдуна, попроситься обратно, повернуть. Да только зачем? Мирко даже смешно стало от таких мыслей. Ноги уже сами несли его дальше: к новой дороге, к новому ночлегу, который тоже не будет последним.

Мирко опять повел коней в поводу — вокруг были сплошные заросли. Если кто и приходил к колдуну с южного берега, то сплавлялись они вниз по реке — на юг и запад поселений хиитола в Чети дальше не было, а потому и прямой тропки от Смолинки до старого ее русла искать было бесполезно. К несказанному своему удивлению и радости, Мирко обнаружил, что после посещения колдуна стал не только слышать речи растений, но и даже как-то понимать их, и даже, сам не сознавая того, говорить с ними, предупреждая о своих намерениях. И густой кустарник не лез нарочно прямо поперек пути, и корни и ветви меньше цеплялись, колючки словно прятались куда-то, и деревья не тыкали неожиданно в лицо низким острым сучком. Берег поднимался вверх незаметно, под ногами то и дело хлюпалавода; пробираться через заросли, несмотря на некоторую их благосклонность, было все же тяжеловато. К тому же надоедали комары, а коням не давали покоя слепни. Только пес чувствовал себя как нельзя лучше, рыская вокруг, то забегая вперед, то появляясь вдруг сзади. Уши его стояли торчком, кожаный нос вынюхивал что-то, серая шерсть сделалась от росы влажной и красивой, пушинка к пушинке. Солнце поднималось в чистом небе. Начинало парить.

Мякша не заметил, как одолели они вершину того бугра, что отделял прежнее русло от нынешнего. В ольшанике появились голубые просветы — это сквозило небо через начавшую редеть растительность, и вот уже путники оказались на опушке, густо поросшей иван-чаем и горечавкой. Здесь и вправду никто не ходил — травы стояли сплошняком, высокие, никогда не видавшие ни косы, ни колеса. Мирко взобрался в седло и увидел, что дальше начинается довольно глубокая, но уже сильно заросшая балка.

«Вот уж куда и колдун бы не полез без нужды!» — подумал он, взирая с высоты на сплетение ольхи, волчьих ягод, осоки, крапивы и еще множества других трав и кустарников. Но зато между опушкой и балкой, как раз над спуском, тянулась настоящая дорога, по обочинам которой росли огромные старые липы. Мирко выехал на дорогу, подковы Белого звякнули по каменным плитам. Так вот оно что! Дорога была мощеная, потому осталась существовать, на века пережив тех, кто ей некогда пользовался. Конечно, травы и время сделали свое дело: плиты растрескались, раскрошились, раздвинулись, между ними вылезала упорная камнеломка, а за ней — другие отряды травяного воинства. Ехать но этому пути на телеге было теперь невозможно, зато для верхового это была отличная дорога, если не гнать во весь опор.

Солнце поднялось уже высоко, туман рассеялся, и воздух стал так прозрачен, что при желании можно было рассмотреть даже отдельные листочки на той стороне балки. Легкий ветерок тихонько шевелил ветви деревьев, и липы, как задумчивые старцы, перебирали свои листья-воспоминания, чуть слышно шепча об ушедшем. Деревья, однако, никак не были старше самой дороги. Скорее всего, путь этот забывали, а потом обновляли и восстанавливали не единожды, а липы были высажены последними хозяевами. Неважно, кем были эти люди, но за липы их стоило похвалить: деревья давали пусть редкую, но обширную тень, где тело немного вздыхало после пути, проделанного под лучами жаркого уже солнца.

Мирко ехал, стараясь ни о чем не думать, — было слишком душно, одиноко и лениво. Единственная дельная мысль, приходившая время от времени, была о воде: где ее раздобыть, когда коням захочется попить или надо будет сделать привал? Прислушавшись, он понял, что по дну балки течет-таки мелкий ручеек. Еще можно было снова попытаться продраться через ольховник и выйти к Смолинке. Ни того ни другого делать не хотелось. Должны же быть по дороге, если была она некогда проезжей, какие-нибудь колодцы или источники. Вот мякша и решил отложить пока схватку с кустами — может, подвернется что-нибудь получше.

Колодец, как назло, все не попадался, а солнце перевалило за полдень. Кони хотели пить, а потому шли понурые и несколько даже обиженные на хозяина — прежде такого никогда не случалось, а тут, поди ж ты! Давно пора отдохнуть, освежиться, а он все не останавливается. Пори поступил проще: увидев, что хозяин думает о чем-то своем и не обращает на него внимания, пес вломился в заросли старого русла, добрался там до ручья, и через некоторое время, цокая когтями по каменным плитам, настиг несколько ушедших вперед спутников. Явился он, конечно, грязный, взъерошенный, весь в колючках и репьях, но донельзя довольный: напился вдосталь и даже искупался. Кони такого позволить себе не могли, а потому укоризненно поглядывали покорными и печальными глазами на собаку: что ж это ты, сам порезвился, а мы? Но что ж было делать? Их путь пролегал между двух вод, но до источника добираться — значит потратить силы и время, да к тому же испачкаться, исцарапаться и быть снова искусанными комарами и мухами. А дальше, за старым руслом, раскинулся суходол, где открытую воду отыскать будет еще труднее. Раньше, когда этой дорогой пользовались, были, наверно, выходы к реке, но теперь их закрыла плотная зеленая стена зарослей.

Наконец путникам повезло: на следующем повороте из расщелины между двух тяжелых глыб выпрыгивал звонкий серебристый родничок, который бежал на север, к недалекой Смолинке. Жара так допекла, что отказаться от привала не хватило бы никаких сил, и будь тут хоть великий колдун с Соленой Воды, рукой останавливающий острый меч, и его заклинание не смогло бы сейчас заставить продолжить путь. Мирко, перекусив холодным мясом и хлебом, что дал с собой Реклознатец, растянулся в мягкой мураве под кустом калины, в желанной его тени, а коней отпустил побродить свободно. Хищный зверь — волк или медведь — в такое место вряд ли забредет. Да и конь — не мышь, его просто так не поборешь, а необыкновенный кот-пардус вряд ли окажется на этом берегу — зачем ему переправляться через быструю и холодную Смолинку? Кошкам вода не по душе. В то, что кот придет к Реклознатцу на остров, не очень-то верилось, при всем безграничном уважении к знаниям и силе колдуна. Слово — словом, а кошка — кошкой. Но собаке Мирко велел находиться подле себя: сколь ни хорош летний денек и ни безлюдна округа, а предусмотрительности терять нельзя. Недаром у мякшей больше всех других первопредков-зверей почитался медведь: вот уж у косолапого любому мудрецу не грех было поучиться этой самой предусмотрительности. К тому же слишком хорошо помнилось Мирко, как бежал он быстрее зайца по болотной стежке, как грязными смертоносными тенями возникли безмолвные всадники и погнали его, словно зверя. Будь с ним тогда собака — Мирко был в том убежден, — ему не понадобилась бы помощь малого народа. И каждый раз перед всяким привалом или ночлегом, что случались после Сааримяки, приходили на память слова, оброненные кем-то и подхваченные Мирко: «Взгляд собаки прогоняет злых духов». Кто его знает, вдруг действительно прогоняет?

В этот самый миг пес, который лежал, положив морду между сильных лап и высунув язык, вдруг насторожил уши, потом застучал хвостом и, оскалясь, издал глухой рык. Мирко аж вздрогнул и сразу стал осматриваться: где кони? Но они были тут же, рядом, и не проявляли никаких признаков беспокойства. Неужели зверь рядом? Он опять посмотрел на собаку. Пори между тем поднял голову, но продолжал лежать. Недоверчиво и зло глядел он куда-то в сторону колодца, не прекращая угрожающего утробного ворчания. Мякша перевел взгляд в том же направлении: там не было заметно ничего, хоть сколь-нибудь настораживающего. Колодец, дорога, дальние кустики крушины над спуском в балку и, наконец, противоположный ее склон — сплошная колышущаяся живая стена из ветвей и листьев, на которой и орел не много разглядит. Мирко уж решил похвалить собаку за усердие да успокоить, чтобы не тревожился пес понапрасну, — мало ли что может почудиться его чуткому носу? — но Пори разошелся не на шутку. Он вскочил пружинисто, крепко уперся лапами в землю, подался грудью вперед и громко залаял, готовый по первому слову хозяина рвануться на врага. Таким Мирко не видел его ни разу! Что же так разгневало пса? На всякий случай Мирко нашарил рядом свой березовый посох-дубинку, не спуская глаз с камней возле родника. И вдруг — или это почудилось? — легкая тень заколебалась в солнечном потоке, мелькнула на мгновение и пропала, но и этого было достаточно мякше, чтобы схватить взором, запомнить ее странные и пугающие очертания: это была тень половины человека, рассеченного вдоль, будто разрубленного с маковки до пят. Пори, не дожидаясь команды, бросился на врага, и тут же просвистело в воздухе, подобно копью, березовое древко, упреждая удар, что предназначен собаке. Но посох пролетел положенные сажени и упал на траву, ничего не задев по пути, а Пори пришлось остановиться в недоумении. Он вертелся на месте, жадно пробуя воздух и пытаясь сообразить: что же произошло и куда пропал враг? Но чутье не подвело: бросив бесполезное занятие, Пори ткнулся носом в землю, принюхался, задрал вверх морду и громко, длинно и зло залаял, предупреждая скрывшегося недруга, что в следующий раз тому достанется сполна. Кони, всполошенные собачьим лаем, находились в полной растерянности, не понимая, куда им податься. Белый, а за ним вороной и гнедой, толкая друг друга крупами, встали перед Мирко, но мякше было не до них. В крайнем изумлении рассматривал он то, что обнаружил на земле Пори, а именно — одинокий кабаний след, такой же, что принял он за след лешего на болотной островине.

След был точь-в-точь такой же, как и тот. Приложи — сольются воедино. Порази его гром, Мирко также не мог понять и того, чем этот след отличался от обычного кабаньего, но ведь сейчас-то никакого кабана здесь, у колодца, и в помине не было! И следа не было, когда Мирко пришел сюда, — уж он двадцать раз по этому месту прошел. В конце концов, будь этот отпечаток здесь изначально, Пори давно поднял бы лай, а он забеспокоился гораздо позже! Мирко подобрал свой не нашедший цели посох и стал осматриваться, пытаясь обнаружить еще хоть какую-нибудь примету. Но все было как и прежде, и даже пес, поняв, что враг скрылся непонятно куда, опять улегся на свое место, хотя все еще ворчал. Кони и вовсе ничего не поняли. Постояли, раздувая ноздри, поглядели ошалело на Мирко и друг на друга да и разошлись опять щипать траву. А Мирко ничего не оставалось, как сесть и попытаться припомнить, что же за существо явилось ему в этой зыбкой тени. Тень и вправду была похожа на человека, высокого ростом, крепкого сложения, но все это можно было назвать лишь подобием человека. Нет, он не был похож ни на зверя, ни на тех диковинных тварей, что рисовали иной раз выдумщики-художники в Мякищах, расписывая все, что только можно расписать. Но если тень не была тенью человека, значит… «Демон», — пришел к Мирко ответ. Вот где нужен был Реклознатец — у него бы эта нечисть не скрылась невесть куда! Но больше всего страшила эта странная разрубленность ее надвое, будто выглядывал некто из потустороннего мира, следил за мякшей, а потом, играючи, скрылся обратно. Хуже всего, что тень явно была недоброй, и судил Мирко о том не только по собаке, но и по себе. Уже то было худо, что это была тень.

И что он не расспросил побольше колдуна о том следе, что привел в такое недоумение Антеро? Вот бы сейчас его, Реклознатца, сюда! Но остров был уже далеко, и просить совета было не у кого. Оставалось единственное, самое верное средство: принести требу родным мякшинским светлым богам: Солнцу-Колесу, Грому и Веточнику. Если уж кинут они, ни один колдун не сможет помочь.

Едва положенный обряд свершился, Мирко решил трогаться в путь. Солнечный день и удобная дорога перестали радовать. Мякше вдруг захотелось побыстрее преодолеть этот путь до Хойры, вырваться из-под покрова безлюдных четских чащоб. Все, что казалось таким близким ,и понятным, — липы, трава, заросли, балка, даже родник, — таило в себе нечто глухое и неизъяснимое, вызывало подозрение. Сам воздух сделался иным. Мирко проезжал очередную пару лип, и ему чудилось, что деревья позади чуть наклоняются друг к другу и перешептываются, а уж про саму дорогу парень отыскал на задворках памяти — и откуда что взялось! — все дурное, что слышал раньше о старых заброшенных путях. То, что они уводят из близстоящего дома счастье, было самой невинной из всех их козней.

Треба, принесенная родным богам, дала легкость, но не ясность. Вернее, стало ясно одно: погоня за ним не окончилась, а едва началась, и каждый миг можно было ждать удара с любой стороны. Пока судьба хранила Мирко, но ведь сегодня рядом могло не оказаться собаки, а тогда — Ахти и малого человека, и что? Реклознатец о многом поведал ему, но не сказал, как защищаться от тех, кто проникал без труда в четский лес, точнехонько туда, где находился мякша, прямо из кромешного мира. Но разве мог колдун предвидеть все? Разве был виден ему потусторонний мир? Смешно было бы надеяться на такое! Теперь оставалось только понадежнее приторочить седельную сумку и гораздо внимательнее следить за тем, что делает Пори. Пока пес спокойно бежал за лошадьми, временами забегая вперед. Погода меж тем стала портиться: откуда-то с северо-востока, должно быть, с Соленой Воды, приплыли крупные белые облака, а потом серая слоистая пелена затянула небо. Прохладно не сделалось, но и жара ушла. Ветер, как нарочно, гулял где-то в облачных высях, не удосуживаясь спуститься к земле и освежить путников, измученных духотой. То ли Смолинка делала здесь новую излучину, то ли дорога, следуя старому руслу, отдалялась от реки, но предчувствие близкой воды, знакомое каждому полесовнику, исчезло.

Когда солнце стало клониться, за спиной у Мирко был уже немалый путь. К концу дня опять развиднелось, и хотя было тепло, лучи светила уж не кусали. Слева по-прежнему тянулась балка, а справа начали подниматься холмы. За одним из них, близ дороги, Мирко с радостью увидел первый колодец. Понятно, что ни сруба, ни ведра при колодце не было: кольцо каменной сухой кладки — мхом, будто шерстью, обросшее, — вот и все. С помощью кожаного ведерка и длинной веревки Мирко достал воды, напоил коней и окатил их. Посмотрев на солнце, он решил, что продолжать путь сегодня уже не будет. Рядом поднимался вверх зеленый склон и уходил в светлый березняк. Если бы оттуда кто-нибудь появился, Мирко заметил бы это не прежде, чем за тридцать саженей. Однако рассчитывать, что еще один колодец или родник отыщутся вскоре близ дороги, не приходилось. Разжигать костер в эту ночь он не стал, хоть и понимал, что это глупо: лихим людям в этих местах делать было нечего, а против демона огонь был бы скорее защитой, чем помехой. Несмотря на свое неизменное ложе из травы и сопящего под боком большого, теплого Пори, Мирко все же изрядно озяб. Ночь миновала без происшествий. С утра Пори куда-то пропал. Мирко долго звал его, но пес не приходил. Делать нечего, пришлось заниматься сборами в дорогу и едой: за это время собака появится. Пори действительно появился, но каков! В зубах он тащил — ни много ни мало — тетерева! Мирко всполошился, как хорошая хозяйка, которой вдруг принесли что-то, из чего можно приготовить необыкновенно вкусную еду, если не оплошать. Костер, к счастью, был уже разведен для варки каши, так что дичью можно было заняться сразу. Осмотрев птицу, мякша не нашел на ней никаких иных повреждений — наподобие перебитого крыла или еще чего — кроме тех, что причинил Пори: выдраны были несколько перьев из хвоста да на шее, легко было догадаться, что пес просто придушил добычу. Как это удалась Пори такая охота, пес, может, и рад был бы поведать, да не мог, только глядел на Мирко заискивающе и на тетерева — умильно. Нечего и говорить, что и похвалой, и мясом собаку не обделили. Приготовление еды, однако, заняло немало времени, а дорога до Хойры предстояла еще длинная. «Не будет вам сегодня дневного роздыха!» — обратился к спутникам мякша. Неизвестно, уразумели кони смысл сказанного хозяином или нет, но, видать, поняли, что путь будет нелегкий.

День начался так же, как и предыдущий. Слева ничего не менялось — балка тянулась и тянулась. Если и вправду новое русло было прокопано людьми, сколько ж лет заняла эта работа? — Двух жизней не хватит, а то и трех. Справа же опять лес спустился в низину, потянуло влагой: Смолинка опять была близко. Верст через пять Мирко должен был миновать место, где старое и новое русло сольются.

Дорога опять тянулась спокойная, однообразная, жаркая, снова через каждые тридцать саженей стояли старые липы, и Мирко, успокоенный тихой ночью и сытным завтраком, пребывал в какой-то полудреме, не замечая, как течет время. Белый ступал так ровно, что в седле можно было бы и заснуть, не рискуя свалиться. Собственно, это, наверно, и произошло, и Мирко, пребывая где-то между сном и явью, встрепенулся лишь, когда дорога пошла вниз, а по обеим ее сторонам встал черный ельник. Облака опять закрыли небо, и солнце желтым пятном мелькало в разрывах между ними. Потянуло сыростью. «Неужели русло так близко? — подумал Мирко, оглядываясь. — Сколько же я продремал-то? Да, что ж это ельник кругом? Реклознатец про такое не говорил». Но копыта коней по-прежнему цокали по камню — значит, он идет именно там, где и следует. Вскоре миновали ручеек, над которым был переброшен изящной аркой мостик. За ним, после поворота вправо, путникам открылась большая, странного вида поляна. Это была не столь уж давняя гарь: тут и там на ней поднимались молодые тонкие березки, росли крапива да кипрей, лишь кое-где белыми островками рассыпался клевер, оживляя унылую картину. Всю остальную поверхность заполняла жесткая серо-зеленая трава. Когда Мирко достиг середины гари, из облаков прыснул мелкий дождик, сверкая мелкими каплями на редком луче солнца, и тут же перестал. После поляны дорога опять поднималась, значит, до Смолинки оставалась еще верста, а то и две.

Мякша пустил Белого вперед, где после подъема ельник расходился в стороны, уступая полю, и виднелась полоса голубого неба. Гарь эта не нравилась Мирко, и он хотел побыстрее ее миновать.

И тут, уже на краю поляны, из высокой травы возник серый камень. На нем был высечен тот самый рисунок, что на огромном валуне, который замыкал подъем к Сааримяки с севера. Только на сей раз изображение сохранилось куда лучше: это было огромное пламя в виде пирамиды. Непонятно как, но Мирко чувствовал, что рисунок прямо-таки дышит свежей, яростной, огненно-черной ненавистью. В тот же миг сорвался, залаял, захлебываясь от злости, Пори, а Белый встал как вкопанный, а потом заплясал, не желая двигаться вперед. Словно волна пробежала по воздуху там, где лежал камень. Вернее, не по воздуху, а прямо по тому, из чего было соткано все: и воздух, и деревья, и земля, и люди. Будто открылась та самая дыра в опричный мир, о которой думал Мирко. Подобно всадникам, из ниоткуда вдруг появился силуэт огромного человека, рассеченного пополам. Только теперь это была уж не бесплотная тень, а существо с одной рукой, одной ногой и одним багровым глазом. В его правой руке был тяжелый меч. Существо было человеком, и в то же время не было им. Явно из плоти, оно было каким-то блеклым, бесцветно-серым. Мирко точно видел его очертания, и все же они были размыты. Неясно было, облачено оно в какие-либо одежды или нет, хотя угадывалось некое подобие долгополой, до колен, мужской рубахи с коротким рукавом. Лицо же его было страшно. Века вроде и вовсе не было, нос, длинный, похожий на клюв, то проступал, то опять исчезал. Череп был то лишен волос, то они струились неприбранной гривой, в ухе была продета круглая серьга. На этой клубящейся, невнятной, жуткой половине лица злобным, мрачным отсветом того пламени, что полыхало в рисунке на камне, тлел демонский глаз. Кем бы ни было это исчадие, сила его была огромна. Вот взлетел тяжелый меч, и березка, в две руки толщиной, рухнула, как срезанная. Окрестность огласил то ли вой, то ли скрежет — жуткий и неживой, но в нем был смысл, в нем были слова. И значили они угрозу, насмешку и вызов. Лай собаки захлебнулся и потонул в этом безобразном, но властном голосе. И принять вызов надлежало не кому-то столь же могучему и властному, а ему, Мирко Вилковичу, мякше из деревни Холминки. И Мирко принял вызов. А что ему оставалось?

Белый храпел, пытался встать на дыбы, пена, как от долгой скачки, падала хлопьями с его губ. Конь не пытался пуститься вскачь, прочь от гибельной опасности. Он рыл копытом землю и грыз удила, ярясь, точно воин перед боем, который знает, что в любой миг может встретиться со смертью, и яростью изгоняет страх. Бежать было бесполезно — демон в мгновение ока догнал бы его. И Мирко понял, что и ему следует действовать так же, как Белому: против него вышел нечеловек, значит, надо отбросить, забыть обо всем человеческом, что есть в тебе, и превратиться в одну сплошную ненависть, как встречный огонь, идущий на холодное пламя опричного мира. Припомнив все, что говорил колдун о всаднике, о черном воинстве с севера, Мирко сумел стать этим огнем.

А демон двинулся вперед, словно шел на двух ногах. Мирко, знавший сказки о железных дивиих людях об одной руке и ноге, понял, что пред ним был не дивий человек. Если верить басням, те бегали, согнувшись пополам, быстрее зайца. У этого были обе ноги, только вторая оставалась невидимой. А огромный дьявольский меч уже смотрел прямо в лицо, как змея, готовая к броску. Но и Мирко не мешкал: седельная сумка развязалась как будто сама собой, и вот уже клинок Мабидуна блеснул на солнце против тусклого оружия врага. Пори вился около Белого, но Мирко не пускал собаку вперед: в сравнении с мечом великана острые клыки беспомощны.

Холодной, пугающей силой повеяло от наступающего, зловещий рокот колдовской речи зазвучал в ушах — это давала знать о себе вторая, невидимая его половина. «Не на того напал!» — озлился Мирко, и вспомнились ему вдруг камень на Черном ручье, рассеченный небесной искрой, и голос кантеле Юкки Виипунена. Мирко не знал заклинаний от черного колдовства, но сегодня вся живая сила северных лесов и холмов отозвалась в нем, и он швырнул в демона свое заклятие:

Стыни исподней злое созданье,

Не перерубишь прежде реченного,

Листьев зеленых зимою змеиной

Не пересилить, трав не отравить,

Вод велемудрых не переполнить!

Льдиною сгинешь, мигом растаешь,

Снежные стопы спелой землею,

Солью сожжешь, хитрость рассеешь.

И заклинание Мирко перебило демонское заклинание! Исподний мир не возымел власти над человеком, и теперь только сила колдовского оружия могла сокрушить его защиту. Но и того было вполне достаточно! Подступив ближе, безликий, неистово пылая единым глазом, начал бой. Огромный двуручный меч был занесен, и вот уже, замыкая смертоносную дугу, острие его летело к горлу Мирко. Мякша, понимая, что у него не достанет силы отбить такой удар, пригнулся и подставил свой меч так, чтобы вражий клинок скользнул по нему и далее разрезал пустоту. Так и вышло. Страшный удар улетел в никуда. Мирко тут же распрямился и бросил Белого вперед, нанося короткий рубящий удар в открытое плечо врага. Но тот мгновенно извернулся и, едва не отхватив коню ухо, играючи отбил выпад

Мирко, отчего тот едва удержал клинок в руке. А великанский меч уже снова валился сверху, грозя разрубить мякшу, а доспеха-то на нем даже худого не было! Не взял Мирко с собой кольчугу, а ведь дядя Неупокой давал. «Зачем она мне? — удивлялся тогда парень. — Тяжелая, лишний груз нести! А что я с нею делать буду? Мне ж не на войну идти!» А теперь бы кольчуга ой как пригодилась! Собрав всю силу и резко подав Белого вправо, ему удалось отвести и этот удар. И снова, вывернув кисть, попытался Мирко достать врага. Меч его полетел, будто сабля, но был отброшен вверх. «Еще одну схватку я выдержу, — мелькнула у него мысль, — а дальше он меня если не заколет, как куропатку, то уж меч из рук выбьет точно. И поминай как звали. Вот из лука бы его!» Он уж изготовился ко второй смертельной схватке, как вдруг понял: что-то изменилось. В неравный бой вмешался третий. И этот третий был на стороне Мирко.

Его и демона разделяло теперь сажени четыре. И в этом промежутке появилось то, чего дотоле и в помине не было на этом месте. Прорвав шляпками жесткие травяные корни и раздвинув дерн, из земли выдвинулся строй красноголовых грибов. Удивительно было то, что прежде Мирко этих грибов не приметил, а это было сделать трудно, ибо шляпки их в поперечнике составляли, наверное, вершок. Или больше? Вот в этом и состояло другое удивление: они росли на глазах. Мгновение — и их высота достигла локтя. Мирко остановился, ожидая, что произойдет дальше. Заклинание, призванное отразить нападение левой, невидимой сути демона, выполнив то, что хотел Мирко, вызвало из глубин леса силу, о которой говорилось в последних словах. Грибы, полурастения-полузвери, самые хитрые обитатели чащи, неожиданно вышли из своих подземных владений, ненадолго прервав свои бесконечные войны. Мирко знал, что грибы, не хуже лешего, могут закружить по лесу человека, и он заблудится в самом простом и знакомом месте. Знал, что могут они увести и к себе, под землю, особенно надо опасаться этого ребенку. Еще говорили, что грибы способны накинуть на человека такую личину, что мать примет сына за зверя или оборотня, а брат и сестра взаимно не узнают друг друга и сойдутся, как незнакомые. Но не только худое делали грибы: они открывали иной раз ходы к старым забытым кладам или провожали удачливого человека в сказочные страны под землей, откуда он возвращался помолодевшим и богатым. Грибы могли согреть замерзающего в лесу зимней ночью, а могли усыпить долгим, многолетним сном где-нибудь под кустом или у корней, и являлся потом пропавший человек непонятно откуда, ошалелыми глазами взирая на мир. Умели подземные хитрецы и сами обратиться в людей: бывало, что девушка влюблялась в молодца, выходившего нежданно из леса, да и становилась невестой гриба, а после превращалась в красавицу мавку, не помнящую ни родного дома, ни людского устройства.

Мирко, правда, ни разу не встречался с их колдовством, разве что в прятки грибы с ним любили поиграть. Но сейчас было иное: такими огромными и злыми грибы он не видел никогда. Но что могли эти воины ростом в четыре вершка против лютого демона-великана, против его меча и мощи? Непрошеный гость из кромешного мира, однако, думал иначе. Как и Мирко, стоял он в двух саженях перед грибным строем, не решаясь сделать ни шагу, и только меч свой направил ниже, готовясь вступить в сражение с новым противником. Грибы, впрочем, не спешили наступать. Первый ряд сдвинулся лишь на два вершка вперед и остановился, зато следом из-под земли полез второй. Мирко глянул дальше, и чуть в стременах не подпрыгнул: позади серого мечника трава заколыхалась, земля вспучилась, и новый красноголовый строй показался на свет, то же происходило и справа и слева — грибное войско брало демона в кольцо. Ножки грибов были толстые, белые и морщинистые, шляпки красно-бурого, рудного цвета. Никаких рук, ног, глаз и иных признаков чудесного превращения гриба в человека не было, но в этих морщинках на ножках мерещились мякше лица — гневные, уродливые, страшные. Одна страсть жила в них — убивать, и грибы медленно надвигались на пойманного в круг врага.

Демон шагнул в сторону, другую, назад и тут понял, что попался. Но сдаваться он отнюдь не собирался. Он стремительно метнулся вперед, желая махом то ли протаранить, то ли перепрыгнуть строй красноголовых, чтобы оказаться прямо перед Мирко. Да не тут-то было! Кольцо, ставшее уже тройным, тотчас же вытянулось вверх еще вдвое-втрое, и демон увяз в нем, плотном и неожиданно крепком, а потом был отброшен назад, да с такой силой, что едва не упал. Тогда, схватив меч покрепче, безликий стал действовать им, как топором, и обрушил клинок на головы ближнего ряда. Полетели куски растительной плоти и… меч застрял, словно схваченный тысячей стальных клещей. Великан рванул рукоять что есть силы, и она осталась у него в руках, вырванная с заклепок, а грибы, не мешкая, стали втаскивать меч куда-то в середину строя, и длиннющий, в два локтя, клинок начал исчезать, таять, будто кто разгрызал его крепкими челюстями да тут же и проглатывал, не поперхнувшись. Но демон, видно, исчерпал еще не всю силу, что была ему дана: став посредине, на равном расстоянии от всех подступивших грибов, он вытянулся, ровно версту проглотил, поднял руку, и стена черного пламени побежала от него навстречу надвигающимся противникам. Трава внутри кольца вмиг сгорела дотла, став серой безжизненной золой. Грибы остановились. Тела первых сморщились от жара, задрожали, обуглились даже, но следующие остановили колдовской огонь: с шипением, будто змеиный клубок, открытый внезапно в трухлявом дереве, опали его жадные языки, не перекинувшись через грибное кольцо.

Но остановились и лесные воины. Видно, пламя прожгло землю вглубь, и была она еще настолько горяча, а может, и опоганена каким заклятием, что даже волшебная мощь грибов не могла пока запустить в нее сетку грибницы, опутать почву под лиходеем да и схватить, сдавить его и уничтожить так же, как его меч. И вот тогда Мирко понял, что настал его черед действовать. Достал он из притороченного к седлу налуча боевой лук и приладил ту самую стрелу, с ушком из голубого камня. Демон по-прежнему стоял в центре круга, злобно следя за грибами, а те — за ним. Каждый, видать, набирался новых сил, чтобы одним махом решить исход смертельного боя. Глаз демона пламенел, словно не огнем, так взглядом хотел прожечь непонятного врага, посмевшего ему противостоять. И тут пролетела стрела. Только сейчас Мирко понял, что она не простая: в ней были просверлены дырочки, чтобы издавать звук. Вернее всего, сделано это было затем, чтобы целый отряд лучников бил туда, куда бьет предводитель. Значит, стрела была боевая! Откуда взялась она у мирного малого народа, размышлять было недосуг. Мирко не промахнулся, да и мудрено было промахнуться с такого расстояния. Багровый глаз лопнул тьмою колючих искр, раздался знакомый уже скрежещущий вой, и половина серого тела стала оседать в сожженном круге, обретая ясную форму и цвет. Это было тело человека, обутого в кожаные поршни, зеленую рубаху до колен, рукав которой не доходил и до локтя. Мужчина могучего телосложения лежал в черном пепле в позе, которую вряд ли примет живой. Вторая половина его была каким-то сгустком, плотным облаком клубящегося тумана. Окоченевшие бугры мускулов вздулись на обнаженной руке. Волосы — рыжие, буйные, нечесаные, длинные — гривой разметались на все стороны. В ухе действительно была продета золотая серьга в виде простого кольца, а лицо… Это было не лицо, а личина, скрывающая истинный лик демона, видеть который не было дано человеку. Высокий, огромный лоб и широкий крючковатый орлиный клюв составляли эту личину, а вместо налитого злобой глаза теперь чернел провал глазницы.

Но это отвратительное зрелище было недолгим: тут же на теле проступили язвы разложения, плоть опала, оголив белые кости, а следом почернели и рассыпались в пыль и они, лишь серый туман на месте второй половины тела продолжал существовать. Грибы снова двинулись вперед, они охватили место падения демона, сгрудились над серым облаком так, что мякша перестал видеть, что там происходит, а затем разом слились воедино, закружились, образовав какую-то бурую кочку — так быстро было их вращение. Кочка стала постепенно уменьшаться и наконец вовсе скрылась под землей. Все исчезло, как будто и не было. Лишь круг выжженной земли двух сажен в поперечнике остался среди поляны, а в том месте, где грибной строй изничтожил железный меч, на траве осталась рыжая ржавчина.

Напряжение боя схлынуло, как вода после краткого разлива, оставив за собой неприбранную развороченную землю, сломанные ветви и разный сор. Мирко глянул на небо: облака, переросшие уже в низкие померклые тучи, заволокли его совсем. Вот-вот должен был начаться сильный и затяжной дождь. Вороной и гнедой, понуро опустив морды, бродили по жесткой невкусной траве, тыкаясь то туда, то сюда в поисках более-менее съедобного пучка. Переминаясь, будто смущенный чем-то, подошел Пори, вопросительно глянул на хозяина. Мирко нагнулся с седла, потрепал собаку по мохнатой голове, поскреб за ушами. Затем поехал посмотреть, где заветная стрела. В том месте, куда, по его расчетам, ей следовало упасть, стрелы не было. Не было ее нигде — канула, словно в темную, бегущую незнамо куда воду. «Наверно, — подумал он, — в опричный мир вылетела, не иначе». Теперь у него осталась только одна такая — про стрелу для Антеро Мирко позабыл, оставив у себя, третью забрал по уговору Ахти.

Было еще не так далеко за полдень, но Мирко казалось, что начало смеркаться, так уныло было все вокруг. Победа над грозным врагом не радовала: это только начало открытой охоты. Сырой прохладный ветер поднялся с востока. Юноша надел плащ, подозвал коней и собаку. Пора было продолжать путь. Уже въехав на дорогу, разрезавшую ельник, Мирко услыхал за спиной странный гул и обернулся: на месте серого валуна огненным рисунком в земле открылся черный, уходящий в неведомую глубь зев. Грибы довершали бой, очищая землю от старого зла.

Одолев пологий подъем, Мирко увидел пред собой широкое поле. Справа, выныривая из густых зарослей, бежала черная вода Смолинки, слева к ней тянулась балка: где-то впереди они должны были вскоре встретиться. К тому месту уходила и дорога, а дальше снова вставал лес, но не густой непролазный ольховник и не мрачный ельник, а светлый сосновый бор. Светлым, конечно, он виделся, если было вёдро. Ныне же, как и ожидал Мирко, начинался дождь. Хорошо хоть, что путь по-прежнему был выложен плитами. Чавкать по жидкой грязи, в какую обращались дороги после долгих дождей, вовсе не хотелось. Мирко вздохнул и тронул поводья. Белый послушно зацокал вниз.

Поле миновали быстро, и вскоре Мирко проехал по хорошему мосту, переброшенному над старым руслом, из которого в Смолинку сбегал мелкий ручеек. Вода в нем была мутная и глинистая. Мост был сработан на славу: серые глыбы были пригнаны плотно, да так, что ни вода, ни время не смогли расширить щели и обвалить камни. Видимо, некогда здесь стояли деревянные башенки для стражи, но теперь от них остались только несмываемые черные пятна: их когда-то, пытались сжечь. Под сильным восточным ветром дождь падал косо, и Мирко уже здорово намочило спину, когда наконец он въехал в сосновые чертоги. Назавтра, после полудня, он должен был добраться до Хойры, и мысль эта хоть немного согревала: путь в одиночестве начинал тяготить. Казалось, что среди людей погоня, начатая за ним неизвестно кем, приостановит свой бег. Но сегодня он не боялся уже ничего. Короткий бой, а больше заклинание и тот порыв ярости, неожиданно обуявшей его, теперь обернулись усталостью и пустотой. А еще предстояло разводить костер из сырых дров, вешать полог, сушиться… Мирко решительно свернул направо, к Смолинке. Пора было устраиваться на ночлег, а близ дороги делать это было уже небезопасно: близились людные места, а значит, могли появиться и лесные разбойники.

Неподалеку от воды, где к реке можно было, в случае чего, выйти и ночью, не рискуя оскользнуться с берега, он выбрал себе местечко под высокой сосной. Густые кусты бересклета, росшие вокруг, закрывали от дороги даже огонь костра. Соорудив остов шалаша и забросав его ветками, мякша покрыл все это рогожей, другую бросил внутрь, вокруг вырыл канавку, чтобы вода не подтекала снизу, и получилось даже уютно. Кони долго бродили, не очень радуясь беспрерывному дождю, но потом как-то устроились под высокими кустами, где листва хоть немного защищала от стылых капель. Пори, который от когтей до головы перемазался, пока бегал по полю, пришлось заставить искупаться в Смолинке, и теперь от бока собаки, подставленного ближе к огню, исходил едва заметный влажный пар. За сырой тоскливостью дождя блекли недавние события — вот уже и Реклознатец с вороном на плече, и забавные усатые бобры сделались какой-то полусказкой, случившейся с кем-то совсем другим. Он будто опять вынырнул, выплыл из стремнины, называемой жизнью, а войти в сказку еще не сумел. И серые тени полусна-полуяви, призраки, о которых расскажи обычному человеку — не поверит, обступали его: демон с двуручным мечом, ходячие грибы-воины, знаки на замшелых камнях, заброшенные дороги, старинные мосты. Сейчас Мирко, наверное, даже жалел о том, что не послушал умного совета Реклознатца: солнечное утро над Сааримяки, поля со спелыми колосьями, дородный Кулан Мабидун с кузнечным молоточком, звуки кантеле над Черным ручьем, теплая рука Хилки — вот где было его место на земле. Однако он, сам того не заметив, все же миновал где-то те два каменных столба, меж которыми не решился пройти мальчиком. И теперь приходилось мокнуть в лесу под дождем, а завтра опять начинать путь по владениям серых призраков, нетореный и непонятный, ведущий неизвестно куда, к каким-то далеким берегам в тумане, которых, вполне может статься, и нет вовсе. Только сворачивать с него было уже поздно.

Дождь вроде бы начал стихать. Мирко поднялся и прямо босой вышел из шалаша посмотреть погоду на завтра. В лесу веяло свежестью, ночь обещала быть холодной. На закате облака расползлись, над дальними соснами огненной красной полосой догорал закат, а ветер упал. Все это предвещало добрый завтрашний день, и Мирко решил, что в очередной раз для него все вышло не так уж плохо, как могло быть. Длинные пальцы всадника опять схватили горящие уголья, да тут и обожглись.

Серое утро, как и предвиделось, сменилось погожим днем. Дорога шла все лесом. Теперь она была уже не такая гладкая, как день или два назад. Все чаще плиты или отсутствовали, или лежали совсем растрескавшиеся, рассыпавшиеся в пыль. Но дорога не хотела уступать и, как заколдованная, упорно не зарастала не то что сосняком или подлеском — трава не покушалась на землю, где прежде лежали камни. «Однако если она и до самой Хойры так будет бежать, что ж о ней никто не знает?» — подумалось Мирко. В полдень встретился ему ответ: землю прорезала поперечная трещина, глубокая, как колодец, и узкая — конь запросто перемахнет, если без поклажи. Здесь дорога обрывалась. Дальше, за трещиной, начинался самый обыкновенный сосновый лес, но, хотя даже намека на узенькую тропку в нем не было, деревья стояли как-то почтительно расступившись, так что получался почти прямой проезд, достаточный, чтобы разъехаться двум конным. Поглядев в провал, из осклизлых стен которого торчали кривые корни, Мирко увидел плещущуюся на дне воду. Хотя бы тут обошлось без колдовства: дно у трещины было. Зато и объехать ее не было никакой возможности: справа над Смолинкой вставал песчаный обрыв, а налево трещина тянулась так далеко, сколь мог видеть глаз. Тратить время на объезд было бы жаль, да и кто ж его знает, что там за место, где находится объезд: может, бурелом непролазный, а может, такое болото, что и конь увязнет. А тут прямо напротив — дорога!

Мирко легко перекидал на ту сторону вещи, а потом проделал следующее. Перепрыгнуть трещину было по силам только коням — ни человек, ни собака не могли позволить себе рисковать, поэтому пришлось хитрить. Он взял достаточно длинную веревку, один конец которой привязал к сосне, стоящей ближе всего к провалу, а другой — к подпругам Белого, проверив их как следует на прочность. Оставалось лишь заставить коня взять препятствие без хозяина в седле, объяснив ему, что он должен оказаться на той стороне вперед всех, один. Мирко взял Белого под уздцы, долго гладил его по умной морде, шептал на ухо, показывал рукой на противоположный край разлома, словно объяснить хотел, что должно сделать коню. Может, со стороны это смотрелось и уморительно, но заклинания тут не помогли бы, да и неправильно было подчинять друзей заклинанием. Наконец Мирко решился и повел Белого сначала медленно, шагом, а потом все более разгоняясь, и вот уже бегом во весь дух — к трещине. На самом краю он отпустил коня, и тот, ни мало не мешкая перед прыжком, с налета одолел препятствие. Не успел Мирко обрадоваться такой быстрой удаче и приказать Белому стоять не двигаясь, как конь, по-своему уразумевший наказ, заржал победно, развернулся и так же свободно маханул обратно, к Мирко. Ругать его было бессмысленно и вредно, мякша только посмеялся от души. Белый ходил важно, гордый собой, и недоуменно косил на хозяина фиалковым глазом: что это он, дескать, заливается так?

Потом пришлось заново уговаривать коня, втолковывать ему и объяснять, как много от него зависит. Белый опять легко перепрыгнул ров, но на этот раз резкий окрик Мирко, приказывавший стоять, прозвучал вовремя. Жеребец замер на месте, повинуясь, и остался стоять, несколько обиженно поглядывая на остальных. А Мирко того и надо было: он надел на Пори шлею и подвесил его за эту шлею петлей к веревке. Пес вертелся, беспомощно перебирая в воздухе своими мощными, но бесполезными сейчас лапами, и тихо, просяще поскуливал. Мирко взял веревку, обхватил ее ногами и, повиснув над провалом, начал перебирать руками. Одновременно он толкал вперед петлю, на которой висел, не переставая скулить, пес. Так потихоньку они стали перемещаться на ту сторону обрыва. Мякша, конечно, рисковал: веревка и узел не подвели бы, а вот Белый в любой миг был способен задумать переметнуться обратно, и тогда поминай их всех троих как звали — да и помянуть бы некому было. Однако обошлось — Белый не подвел.

Оказавшись на другой стороне, Мирко первым делом освободил натерпевшегося страха и даже переставшего скулить Пори. Потом он просто свистнул, и вороной с гнедым мигом оказались рядом, приветствуя ржанием вожака-Белого. Теперь вроде все было сделано, но не хотелось терять добрую половину всей взятой с собою веревки. Пусть и до жилья было уже близко, и в запасе осталось все же немало, но ведь жалко было!

Канатчик в Сааримяки ведь не для того старался, чтобы нерадивый мякша бросил его работу гнить в безлюдном лесу? И он попробовал вот что: отвязав от сбруи Белого имевшийся на этой стороне конец веревки, Мирко привязал его теперь к дереву, чтобы веревка натянулась потуже. Далее настала очередь вступить в дело луку. Мирко отошел немного вбок, натянул тетиву и примерился. Замысел его был прост: стрелой перервать веревку у самого ствола. Прежде делать этого не доводилось, но раз уж с такого расстояния он играючи попадал в прутик, а давеча выбил багровый глаз демону, то и сегодня надеялся на успех. И не без оснований — стрела порвала веревку, будто ножом перерезала. Она упала и под собственной тяжестью соскользнула в провал, но второй конец держал крепко. Мирко уже было собрался идти выбирать веревку, как вдруг…

— А здоров ты стрелять! А ну-ка, бросай лук да стой смирно! — раздался за спиной насмешливый голос. — Живехонько… — И к этому несколько грубых слов.

Мирко и не подумал исполнять приказ. «Ну, это тебе не демоны-кромешники, — подумал он. — Это люди, хоть и поганые. Ну, да ужо им!» — и Мирко бросился на землю, уходя резко вниз и в сторону. Уроки дяди Неупокоя не прошли даром — три стрелы просвистели там, где только что стоял мякша, и упали безвредно где-то в можжевельнике. Дядя рассказывал, да и показывал, как следует отбивать стрелы одним мечом без всякого щита и доспеха. Мирко, конечно, этим мастерством не владел — такому учились годами, а то и всю жизнь, — но и разбойники отнюдь не были воинами: нож втихую под ребро садануть — это пожалуйста! А в открытом бою они не были ни сильны, ни стойки, а если брали, то одним числом.

Мирко, однако, в тот момент вовсе не о том думал. Метнувшись на траву, перекатился он так, чтобы можно было выстрелить лежа, и тут же успел выудить из тула и наложить новую стрелу. Уж чему-чему, а в стрельбе лучной дядя заставлял его упражняться до дрожи в руках и до ряби в очах. «Стреляй, стреляй, — приговаривал он. — Меч тебе — новость, а к луку ты сызмальства привык. Вот и трудись, не отлынивай. Лук, может, твоя одна защита, а то и хлеб с пивом». И Мирко трудился: метал стрелы в любую погоду, в разные цели, по разным дугам — круто и полого — и из всякого положения: стоя, лежа, с прыжком, с перекатом, даже сидя. Бил и на силу, и на меткость, и просто на попадание. «Есть умельцы, — наставлял дядя Неупокой, да Мирко и сам таких знал, — белку за сто шагов в глаз достанут. А что с того? Они стоят, крадутся, выжидают, пока она вылезет да усядется шишаку шелушить, все выцелива-ют. А ну когда на тебя конница из урриев идет: все в бронях — кто в кольчатой, кто в чешуйчатой, щиты, шеломы, копья, да не на месте стоят, а во весь опор несутся, — что, тоже щели выискивать будешь? Бей, что есть силы в луке, не сомневайся. Хороший выстрел любой доспех пробьет, и шелом железный не поможет, коли прямо в лоб-то попасть. И с пешим противником то ж: можно его и в глаз стрелой свалить — это наверняка будет. Ну а ежели ты один, а их пятеро? Каждому будешь в глаз примериваться? Если двоих к ряду вот так метко уложишь — считай, уже великий умелец. Главное — быстро бей: в человека немудрено попасть — не жукавины на мизинчик, а, почитай, двенадцать вершков вверх да пять поперек. Попал — бей в следующего. Стрела что змея: куда бы ни ужалила, а все яд. В ногу попадешь — ходить не сможет, в руку — без руки не боец, в другое место — и вовсе ему худо станет. Так-то». В туле у Мирко стрел было полно, вот только бы среди разбойников не обнаружился какой меткач, что сможет потягаться с Мирко. Не отыскался: мякша, падая, приметил троих, одетых так розно и безлико, что не поймешь, какого они роду-племени. Одно слово — разбойники. Кричал и ругался, видать, усатый здоровый мужик, что сам держал лук. Ему первому и впилась злая стрела Мирко чуть ниже живота. А у мякши на тетиве была уж вторая, и стоявший чуть слева от первого молодой еще парень — тоже неумелый стрелец — получил острым железом в горло. Третий успел сообразить, пустил свою стрелу в ответ, только мякши уж на прежнем месте не было. Сделав два удачных выстрела, Мирко не стал искушать судьбу — опять лягушкой-жерлянкой отпрыгнул в сторону и тут же, не теряя куража, третью свою стрелу всадил чужому человеку — бородатому заросшему полешуку — в бок, на высоте пояса, и темное пятно проступило на синетной его рубахе. По сути, на этом бой был закончен. Шайка нападавших, видать, не была велика числом — думали, взять одинокого путника просто, — а уж стрельцов Мирко всех перебил в мгновение, ахнуть не успели. Трое лежали на траве — кто корчился, кто уж отмучался. Еще четверо, вооруженные беспорядочно — рогатиной, саблей (и где они ее раздобыли в Чети?), топором и мечом, — отступали, прячась за деревьями и кустами. Отпускать их, конечно, было нельзя, они могли натравить на Мирко банду куда большей численности и тогда еще неизвестно, как выпутался бы мякша из переделки. Но выглядели эти перепуганные людишки столь жалко, что мякша помедлил немного, раздумывая. Это и спасло жизнь одному из четверых, а именно мечнику. Скоро выронил рогатину плешивый мужичонка в засаленном кафтане, пригвожденный стрелой к сосновому стволу, затем повис на кусте можжевельника чернявый здоровяк, густые кудри которого были давно не чесаны и не мыты. Последним пал белобрысый мордатый дядька, поотставший немного от сотоварищей и решившийся защищаться. Он, наверно, умел метать тяжелый топор, судя по тому, что попытался поразить Мирко именно таким приемом. Но мякша оказался проворнее: первая стрела его угодила как раз в правое плечо разбойнику, а вторая в лицо. Мирко огляделся в поисках четвертого. Но мечник будто сквозь землю провалился. Слева Мирко заметил небольшой холм, за которым, видать, тот и скрылся. Мирко взбежал на вершину этого бугра, и ему открылся длинный глубокий овраг, заросший кустарником. Искать здесь человека было все равно что иголку, а посылать собаку на меч Мирко не желал. Мирко повернулся, чтобы идти назад, и тут откуда-то уже с противоположного склона оврага донеслось:

— Стрелять ты крут! Да я с тобой еще на мечах поквитаюсь, щенок! — И дальше черная брань.

Мирко развернулся и послал стрелу на голос. Но, видно, промахнулся. Все стихло.

Мирко наблюдал еще некоторое время за оврагом, но то ли разбойник затаился, то ли пробирался ползком — видно его не было. Мирко досадливо махнул рукой: можно было, конечно, попробовать завязать с мечником словесную перепалку. Да вряд ли бы тот стал отвечать, разве что совсем бы дурак оказался.

Подбежал Пори, понюхал землю, потом воздух, прошел несколько неуверенных шагов к спуску, остановился, поглядел вопросительно на хозяина.

— Нет, Пори, нельзя, — покачал головой Мирко. Пес не понял, обернулся опять к оврагу, гавкнул коротко и басовито, опять оглянулся на мякшу.

— Ко мне, Пори, — приказал тот. — Нельзя, успеешь еще, у нас с тобой много приключений впереди. — Пори уразумел только первую часть этой тирады, а Мирко думал о том, что лучше было бы, если б его слова насчет приключений не сбылись.

Он вернулся к трещине, где произошло побоище. Кони, привычные к такому обороту событий, не смутились нимало, приняв все как должное: подумаешь, убили кого-то из лука — что за беда! У последнего из разбойников, что был еще жив, когда Мирко кинулся в погоню за мечником, на горле виднелись страшные следы собачьих клыков: Пори просто задушил его.

Мирко поглядел на собаку. Большой пес уселся перед ним, сделал умильную морду, помахал хвостом, подметая иголочный сор. Он не знал, будут его ругать или нет, но просил, конечно, похвалы.

— Ну вот, Пори, и ты человека убил, — промолвил парень раздумчиво. — Я уж которого. За этим, что ли, я из дому шел?

Пес сидел и слушал внимательно, силясь разобраться, ругают его или нет. Мирко потрепал собаку по мохнатому плечу:

— Молодец, хорошо, Пори. — Пес и впрямь умнел на глазах.

Мирко не стал хоронить тела разбойников — еще тратить время на погребение этих нелюдей — оставил там, где и были, только глаза им закрыл да стрелы собрал. Ему было жаль, что эти здоровые и, наверное, все ж не самые худшие на свете мужчины нашли свою смерть до времени: может, еще сумели бы сотворить в жизни и доброе что-нибудь. Только ведь они сами выбрали свою дорогу: никто их не гнал в лес жить по закону «кто сильнее, тот и прав». Сегодня сильнее оказался Мирко — что ж, так выпала доля. Окажись убитым мякша, его не только б не похоронили, а еще и до нитки бы раздели. Павшего зверя не хоронит никто, пусть и они останутся после смерти, кем были при жизни — зверьем лесным, только вдобавок еще ленивым и жадным.

Собрав вещи и заново снарядив коней, Мирко двинулся в дальнейший путь, в любой миг готовый к неожиданному нападению. Про себя он посмеивался над тем лихим воякой, что и посейчас, глядишь, ползал со своим мечом на пузе по дну сырого оврага. Скорее всего, поквитаться с Мирко ему бы не удалось, даже наоборот. Мякша после того, как выдержал смертоносную атаку демона, подобную стальной молнии, чувствовал себя куда увереннее. Только вот если этот трус успеет добраться до остальной кодлы — вряд ли весь отряд состоял из семерых разбойников, — то вторая встреча с большой шайкой была обеспечена. А посему следовало поспешать. Привала сегодня не обещалось — если только водицы попить.

Мирко по-прежнему ехал дорогой, которой не было. Его окружал сосновый лес, то поднимавшийся на невысокие холмы, то уходящий в ложбины. Местность была такой, что большому отряду затаиться было негде, и это немного радовало. Сосны странно расступались, словно боясь нарушить невидимую черту, и ровная, чистая полоса земли шириной в две сажени так и тянулась вперед, иногда лишь немного поворачивая в сторону. После встречи с грибами Мирко готов был думать по этому поводу все что угодно, даже то, что лес, услышав своими подземными и воздушными ушами все, что происходило вчера на гари, решил уступить, расчистить дорогу Мирко — победителю демона. А может, это Реклознатец замолвил за него словечко, и Смолинка донесла его сюда, передав соснам. Конечно же, ни людских, ни тележных следов на этой дороге не было.

Меж тем солнце уже начинало помаленьку опускаться к закату, а никаких признаков деревни было не заметно. Путь сделал очередной некрутой поворот и стал медленно подниматься. Проехав еще немного, Мирко увидел, что впереди, саженях в ста с небольшим, дорога разрезает невысокую гриву, после чего опять сворачивает. Вот здесь следовало быть осторожным. Можно было, конечно, сунуться вперед, понадеясь на чутье Пори, но собака, скорее всего, выдала бы себя и Мирко лаем, да и с гривы их могли заметить. А так можно еще надеяться, что его-то пока не увидели, и поэтому есть время подумать. Понятно, что впереди могло и не быть опасности, но в это как-то не верилось. Однако надо было двигаться, причем побыстрее, чтобы не явиться в село темной ночью, как тать. Оставалось одно — объехать гриву.

Справа, по берегу Смолинки, это было сделать проще, но и опаснее. Разбойники наверняка уже смекнули, что мякша может не полезть на рожон прямым путем, а дать крюка. И, скорее всего, крюк этот пойдет по местам, знакомым хотя бы понаслышке, — то есть берегом. Мирко не знал, кончился ли над рекой обрыв, поэтому прижиматься к берегу было неразумно: разбойники могли попросту скинуть его вниз. Перестрелять их всех из лука или пробиться через плотное кольцо атакующих без потерь ему вряд ли бы удалось. Правильны были эти рассуждения или нет, Мирко знать не мог. Не мог он знать и то, как разбойники расставили свою засаду: может статься, на южном конце гривы тоже есть их дозор, а может, там непроходимая топь. А может, вообще за этой гривой скрывается и другая, и третья, и засада стоит только на последней. Но раздумывать так можно было до вечера завтрашнего дня. Надо было принимать решение, и Мирко повернул Белого влево, прочь от Смолинки.

Сначала местность была ровной, а потом начала медленно опускаться. Ничто не нарушало лесной тишины, кроме птичьей болтовни. Мирко все посматривал туда, где изначальный его путь пересекал гриву. Там все было спокойно, без единого движения, а потом деревья и вовсе закрыли вид. Мирко вздохнул, проехал к югу еще немного и повернул на запад, к гриве. Когда она приблизилась на расстояние убойного выстрела из лука, доступного даже неумехе, вроде молодого белобрысого стрельца из разбойников, мякша сам вынул лук и наложил стрелу. Управлять Белым одними ногами, как делают это кочевники-степняки, было трудновато, но конь слушался отменно, и Мирко мог быть спокоен: в случае чего он не промахнется из-за того, что подведет конь. Меч был тоже рядом — в седельной сумке. Достойную меча перевязь Мирко решил приобрести в Радославе, если не увидит до этого по пути чего-нибудь замечательного. Ехать приходилось шагом, чтобы стук копыт не выдал Мирко.

Грива не была высокой, но склон ее был крут. Взять его наскоком не было возможности — пришлось бы шуметь, а подниматься шагом прямо в лоб, напрямик, коням было бы очень тяжко — еще ногу подвернут, тогда и вовсе беда. И Мирко направил Белого вдоль склона и немного вверх, по косой, по-прежнему удаляясь к югу. Поднявшись до половины склона, Мирко получил возможность увидеть, куда же уходит грива своим южным концом. Оказалось, в густой мелкий ельник, ехать через который было бы чистым мучением, если вообще возможно, а за ельником вроде бы открывалось ровное пустое пространство: может, поле, а может, и болото. Да, в таком месте засаду сделать было бы разумно: загнать одинокого всадника в ельник, где он сразу потеряет и скорость, и подвижность, да и расстрелять из луков, или выгнать на открытое место и преследовать — от отряда конных одному не уйти. Но Пори пока не выказывал беспокойства, и Мирко продолжал подниматься, посматривая туда, откуда, по его прикидкам, могла вылететь стрела. Он поймал себя на мысли, что за последний день — со встречи с демоном и первой настоящей схватки — он стал думать не как прежний Мирко Вилкович, житель Холминок, а как воин-одиночка, мечом добывающий себе хлеб. Убить человека оказалось просто, как муху прихлопнуть. А ведь ни один из погибших разбойников и пальцем до него дотронуться не успел, последние же трое и вовсе убегали. Узнай сейчас про это кто-нибудь в Мякищах, не поверили бы. Разве что дядя Неупокой, да и тот бы не похвалил. Сам сваливший за всю жизнь, наверное, не меньше сотни врагов, он говорил, что убивать — грех, и не любил вспоминать о том, как сразил кого-то. Другое дело, когда речь заходила о приключениях или каком-нибудь поучительном происшествии.

Мирко наконец выехал на вершину холма, и тут уж думать о чем-либо стало недосуг. Десятеро конных и пеших разбойников, не меньше, пробирались как раз к тому месту, где он должен был съехать с гривы. Они были внизу и еще не успели его заметить. Мякша мгновенно направил Белого обратно вниз, чтобы грива скрыла их. Пори достаточно было краткого восклицания, чтобы он послушно последовал за хозяином, не издавая лишних звуков. Должно быть, мечник добрался до своих не так уж давно, и его сотоварищи только сейчас поспевали к тому месту, где, по их мнению, мог бы проехать «обидчик». Эх, окажись он хоть немного проворней, и они могли бы долго здесь ждать!

Но делать нечего — надо было думать, как остаться в живых. Рано или поздно они доберутся и до переправы через щель, а потом по следам легко найдут Мирко. Южный окольный путь теперь был закрыт, скакать обратно на север — поздно, оставалось только попытаться нахально прорваться вразрез между двумя отрядами противников. Справиться с десятком дружных людей ему вряд ли по силам, к тому же они теперь знали, чего от него можно ждать. А уж поднятый дракой шум стал бы слышен далеко, и подмога лиходеям мигом бы приспела. Да и вся разбойничья ватага, видать, была немалой, если в дозор смогли отрядить десятерых.

Мирко пустил коня рысью. К счастью, под ногами были теперь не каменные плиты дороги, а мягкий краснозем, обильно посыпанный опавшими иглами. И все же звук копыт трех подкованных лошадей был немилосердно громким. Из-за гривы пока ничего слышно не было — да и понятно: разбойники ехали очень медленно и осторожно, знать, страшились неожиданной стрелы. Посчитав, что проскакал достаточно, Мирко направил Белого снова на гриву, только теперь уж прямиком наверх: мешкать было нельзя. Сильные кони легко одолели подъем, зря он так тревожился. Недоехав немного доверху, парень спешился и, приказав Пори ждать на месте, рядом с конями, вылез один на опушку, прячась за кустами бересклета. С виду все было спокойно: ни слева, ни справа, ни впереди никого не было видно. «Ну и слава Щуру-предку! — подумал он. — Может, и проскочу». Сейчас надо было благодарить именно Щура: лесной бог-Веточник людскими спорами-раздорами не интересовался, и никакое заклинание бы тут не помогло, не стал бы лес защищать мякшу. Демон из кромешного мира — дело иное, а люди для леса почти все были одинаковы.

Мирко вернулся, оседлал Белого и пустил его через вершину гривы переступью, чтобы не слишком топотать, но и не запинаться наверху, на виду у всех. Они быстро одолели неширокую вершину гривы и спуск. Теперь нужно было поторапливаться, и Мирко поскакал рысью — пускай слышат и попробуют догнать. В лесу такая погоня страшна, но не так, как в поле, — рассуждал он. Здесь всадники будут мешать друг другу, да и следовать точно за беглецом трудновато: это тебе не чисто поле, где легко окружить одинокого конника, и не холмы, где можно выиграть у него в прятки, если хорошо знаешь местность. И еще Мирко искренне надеялся на то, что конных у разбойников не столь уж много. Все же лошадь в разбойничьей шайке — редкость: ее и кормить надо, и не укроешь запросто, если что, — не иголка, а зимой и вовсе держать негде — приходится убивать на мясо. Вот такая она — лихая разбойничья жизнь. И еще Мирко думал, что на второй заслон он не нарвется: как ни велик был отряд, а все ж не более, наверно, шести десятков душ. А семерых он уже успел положить. Десять — на север, десять — на юг, двадцать — у дороги и десять — на второй заслон, справиться можно. И где еще те десять, что оставались перед ним? Коли вместе держатся, то, глядишь, он их и минует, а коли рассыпались по лесу, то уж с двоими-троими он сладит как-нибудь. За собаку он не боялся: поймать Пори в лесу — все равно что изловить волка. Если даже из мести разбойники станут преследовать собаку, то вряд ли преуспеют. А хозяина пес легко догонит по следам. Пока, однако, Пори не отставал, бежал рядом с Белым, отвесив нижнюю челюсть и временами, как это делают собаки при длинном беге, подхватывая ею воздух.

Стук копыт, конечно, не остался незамеченным. До Мирко донеслись неясные крики и справа, и слева. Но кричали, к счастью, уже за спиной! Ему повезло: разбойники не успели перекрыть все лазейки, и вот теперь получалось, что один человек справляется играючи с шестьюдесятью — или сколько их там? Тут даже и не гордость взыграла в лесных лиходеях — они и слова такого не знали, если что и было, то спесь одна. Теперь же им во что бы то ни стало надо было настичь незваного счастливчика: ведь прибежит в село да и расскажет немедля, где в лесах разбойнички хоронятся, и волей-неволей придется убираться куда подальше. На севере да в Чети хоть и нет власти княжеской, да только большие деревни по Хойре станут заодно да и соберут целое ополчение, а то и купцы сбросятся да с Вольных Полей настоящих воинов наймут, и поминай как звали и вольница разбойная, и голова буйная. Так что новая охота на Мирко пошла всерьез.

Теперь, однако, изловить его было куда труднее. Он мчался на настоящем боевом коне, хоть и отягченном поклажей, да и биться ему приходилось уже не впервой. К тому же три четверки копыт сбивали разбойников с толку: гнедой и вороной мчались не вслед Белому, а немного пообок, и большая часть погони быстро отстала и затерялась в лесу. Мякша, однако, помнил все время, что несколько человек могут нежданно повстречать его лицом к лицу в самом неподходящем месте. Держать стрелу в полной готовности, будучи в седле на скачущем коне, да еще средь леса, где любой выросший пониже сук может лишить жизни не хуже разбойничьего ножа, было неудобно, и Мирко то и дело проверял, на месте ли Мабидунов меч. Он увереннее бы чувствовал себя в пешем бою, хотя и ездил на лошади с малолетства, но выбирать не приходилось. На крайний случай можно было и не ввязываться в драку, а обойти заслон. Ну а как противостоять пешему с рогатиной, этому его дядя выучил.

Но опасность преследования еще не миновала. В любой, самой захудалой разбойной шайке может оказаться человек, более-менее ученый ратному делу, а то и побывавший в настоящем бою. Вот с таким бы пришлось считаться и дяде Неупокою, не говоря уж о Мирко. И, похоже, такой нашелся. Мякша не гнал Белого что есть силы, понимая, что крепким и выносливым, но небыстрым деревенским лошадям не угнаться за долгим и ровным бегом боевых коней. Постепенно клики погони и цокот многих копыт почти растаяли за спиной, но кто-то один не отставал. Конь его прямо летел, и не скоком, как у Мирко, а во весь дух. Пори уже не мог угнаться за лошадьми, Мирко даже не приметил, отстал ли он просто или повернул в сторону и обошел крюком место дикой скачки, чтобы потом вернуться и пойти по следам. Оставалось надеяться, что пес поступил именно так, а не попытался сражаться вместо хозяина с погоней. Сосновый лес, где поначалу еще встречался кое-какой подлесок, теперь стал и вовсе прозрачен, и мякша сообразил, что он, не стремясь к тому, выскочил как раз к той полосе-дороге, на которую почему-то боялись ступать деревья, где даже не росла трава. Конечно, проще всего было нарваться на заслон именно на этой дороге, но зато и уходить от погони здесь было проще: стволы сосен стремительно надвигались плотным строем, но по мере приближения будто бы разбегались, отходили в стороны и оставались за спиной, давая наезднику дорогу. Земля пошла как бы мелкими и длинными волнами, то чуть подымаясь, то опускаясь. Это был верный признак близости большой реки со спокойным течением и пологими берегами. И Мирко понял: еще немного, и он уйдет из разбойничьей чащи туда, где новым его врагам появляться небезопасно, особенно днем. Потому и гнал преследователь своего коня что есть мочи — надеялся на силу свою и опыт, думал побить беглеца один на один. Мирко подгонял Белого, припадая к гриве, шепча ему в ухо положенные слова, хлопая время от времени по крупу, но топот сзади приближался. Конь разбойника не уступал Белому и поклажи не вез. И Мирко уж решил оглянуться и посмотреть, кто же это так жаждет поквитаться с ним и нельзя ли сразить наглеца из лука, пока тот будет лететь на него во весь дух. Но тут произошло то, чего Мирко уже надеялся, что избежал: наперерез ему, справа, через лес, неслись двое конных, одетых уже не как-нибудь, вроде тех, что напали на мякшу у трещины, а в сапоги, порты из плотной ткани и, самое что интересное, в доспехи ременного плетения. В руках у молодцев были сабли, на головах — синие клобуки.

«Хорошо хоть, что не с луками поджидают!» — подумал парень. Что ж, о том, кто был сзади, пришлось пока позабыть, надо было как-то справиться с этими двумя. Воинами они не были, это уж точно: сидели не слишком ловко, доспехи были им явно непривычны, да и сабли в руках болтались, что палки у играющихся мальчишек. Они хотели поймать беглеца, перехватив его по прямой, а не заходя постепенно дугой, чтобы подобраться-пристроиться сбоку — тогда Мирко пришлось бы отбиваться от них, оборачиваясь назад и вправо. Они даже не потрудились исхитриться, чтобы воспользоваться своим численным перевесом: загнать мякшу обратно на преследовавшего его сзади или сделать так, чтобы один напал чуть сзади, а другой встречь…

Впрочем, всяких разных штук напридумывать можно было премного, и Мирко только благодарил славных предков и всех родовых богов, что те отобрали у этих двоих последние капли разума, оставив только черную слепую ярость и такой же черный страх за свою шкуру перед праведным судом.

Тот, кто сзади, был еще довольно далеко, и Мирко сосредоточил все внимание на этих вояках. Расстояние между ними сокращалось стремительно. Конечно, рассчитать издали место, где они встретятся, было затруднительно, и разбойникам поневоле приходилось подстраиваться под Мирко, а не ему под них. В этом и заключалась их ошибка: при погоне все должно быть наоборот. И мякша воспользовался этим упущением охотников, которым скоро суждено было стать добычей. В лица их он старался не смотреть. Зачем? Лучше ему не знать тех, кому суждено быть убитым им. Пусть убережет его отец-щур от возможной встречи с матерью, отцом или какими другими родственниками такого вот выродка. Вдруг по описаниям любимого, канувшего невесть куда, сына, брата или племянника придется узнать черты человека, убитого тобой, и тут же ощутить неодолимую пропасть, легшую из-за одного глупца меж тобой и добрыми людьми. Ведь нельзя будет, хотя бы из желания остаться в безопасности, сказать им правду (правда — правдой, а кровную месть никто еще не отменял). Мирко, правда, об этом не рассуждал, а просто старался не смотреть на лица.

Он уже успел придумать, как выиграет у этих двоих, и приступил к осуществлению своего плана. Сделав вид, что испугался летящих на него справа всадников, он принудил Белого слегка ускорить бег и тут же стал уклоняться немного влево, показывая, что хочет уйти от стычки. Обрадованные, что сумели сбить его с пути, разбойники устремились за ним, не обратив внимания на то, что мякша припустил коня ненадолго, а после опять перешел на скок, подпуская охотников ближе. Он начал игру, и они, как глупые пескари, схватили, не поняв, не столь уж хитрую наживку. Но всё понял тот, кто гнался за Мирко сзади, — он что-то кричал вслед, явно стараясь предупредить своих, но было далеко, и слова разобрать было невозможно. А разбойники, видать, то ли не услышали вообще ничего в горячей скачке, то ли не сочли нужным слушаться, что для них было обычным делом. Мирко тут же уяснил себе, что, если хочет сохранить себе жизнь, во что бы то ни стало должен расправиться с этими двоими гораздо раньше, чем подоспеет третий, просто чтобы уйти от него. Он оглянулся: двое были уже близко. «Пора!» — решил он и, резко осадив Белого, развернулся лицом к преследователям и пустил коня вскачь, только теперь навстречу разбойникам, не давая им времени сообразить, что к чему, и повернуть или хотя бы приостановиться, чтобы избежать лобового удара. И они не успели — надеялись, верно, что вот сейчас пролетят еще несколько десятков сажен, да и полоснут этого выскочку по шее саблей. И чего это те всемером справиться не смогли? Пьяны, видать, были. Было бы на что глядеть! Щенок щенком! Да не тут-то было: Мирко сделал разворот так скоро, что они и шарахнуться не успели, а может, подумали, что он решил с отчаяния попробовать биться. Во всяком случае, в себе они были уверены. Запомнилось только выражение удивления у первого разбойника, когда мякша, взяв влево, чтобы зараз иметь дело лишь с одним клинком, оттеснил мечом поднятую саблю и одновременно нанес незнакомый для этих мест колющий удар. Мечи полянинов, полешуков и мякшей подходили больше для рубки, чтобы смять, проломить защиту врага, расколов ему шлем, если потребуется, или броню. Даже концы их мечей были закруглены. А арголидские воины сечу как раз не любили, считая, что воин совершенно без нужды открывает правый бок, когда хочет рубить. Вот колоть — дело другое! Что ж, по-своему правы были и те, и другие. В Арголиде привыкли биться строгим строем, закрывшись щитами, давя противника, подминая его. Размахивать мечом в таком строю было опасно: не ровен час, и своего смахнешь. Полянины, а некогда, говорят, и ругии и уррии, сражались вместе, и все же обособленно. Собственно говоря, никакого строя или плана у полянинов никогда и не бывало: они обходились некоторым набором хитростей. Если враг попадался на них, полянины побеждали, если нет, то, несмотря на мужество и стойкость, бывали биты. Мирко понятия не имел, как бились вольки в давние времена своего величия. Однако, видать, проткнуть врага мечом были не прочь. Мякша сделал то же. Пластины брони легко разошлись, и острый тростниковый клинок вошел в тело чуть ниже ребер с правой стороны. Разбойник с хрипом повалился вперед. Мирко едва успел выдернуть меч из раны. Тот глядел на мир уже остекленевшими глазами: он умер от боли. Только сейчас Мирко понял, какое же страшное оружие он получил.

Второй разбойник попробовал достать Мирко саблей, но не дотянулся, пролетел мимо. Они развернули коней и сшиблись вновь. Теперь уж мякше пришлось посмотреть в лицо противника. Румяный полянин с пшеничного цвета усами и синими, что васильки в поле, глазами был хорош собой, крепко сложен и, пожалуй, снес бы Мирко одним ударом голову с плеч, если бы он не сопротивлялся и стоял смирно, как обычно бывает с людьми, скованными страхом. Видать, опыт таких подвигов у полянина был. Мирко, однако, не боялся: дядина сабля свистала на четверть пяди у него над головой: Неупокой учил его не только разить врага или встречать железо железом, но и увертываться. Так произошло и на этот раз: мякша пригнулся — и сабля рассекла воздух, а меч разрезал броню на боку полянина, как хлебный каравай. Новая кровь обагрила клинок.

Но Мирко уже не оглядывался. Он только свистнул, призывая гнедого и вороного следовать за ним, и тут же ринулся дальше. Теперь Белому предстояла настоящая работа — мчаться вперед, по лесной дороге во весь опор, неся седока и поклажу. По воздуху при помощи колдовской силы летать было полегче. А сзади топот копыт был совсем близок: их разделял, наверно, десяток сажен, не больше. Только теперь у Мирко нашлась возможность обернуться. На легком, но сильном буланом жеребце, настегивая его плеточкой, за ним гнался ни дать ни взять княжеский гридень — зрелый крепкий мужчина с красивым, но злым лицом. В том, что он действительно послужил в княжьем войске, сомневаться не приходилось. Кольчужная бронь, наручи, поножи, шлем, сапоги — все было вычищено и ухожено, аж блестело в вечернем солнце. Такого щегольства и аккуратности у простых разбойников не найдешь. Дорогой меч — это по рукояти было заметно — покуда оставался у врага за спиной. Но если дойдет до дела, Мирко и оглянуться не успеет, как этот клинок окажется перед ним. Преследователь, видно, был не из простых людей: злое презрение и насмешка сверкали в его взгляде. Его нимало не беспокоило, что восемь его дружков — двое тут же, на глазах, — пали один за другим. Он ведь кричал им, предупреждал — не послушали! Уж он-то не совершит глупостей, как они. Мирко понимал, что бой с княжеским гриднем будет недолгим. В лучшем случае мякша продержится одну или две сшибки, как с демоном, а дальше все кончится. К тому же сабля полянина все же не просвистела мимо: кусок плаща был срезан ровно, как бритвой, а вместе с ним — и лоскут кожи. Нельзя было сказать, что рана сильно болела или мешала, но править конем стало уже труднее. А ведь если схватка произойдет, любая, самая малая помеха будет обращена гриднем в удачу. И прийти Мирко на помощь на сей раз будет некому.

От дяди мякша знал, что у князей с гриднями нередко случаются ссоры. Воеводы посильнее, бывало, и власть забирали в крепостях, бывало, и уходили, обиженные чем-то, на новое место или к другому князю. Видать, и этого обидели или выгнали за какую провинность, раз он к разбойникам прибился. Что ж, среди этого непотребного люда он был сильнее и лучше всех, всех выше, разумнее и благороднее. Знать, прельщала его и такая «слава». И теперь, если бы он догнал и убил беглеца, то сделал бы сразу два дела: укрепил свою власть и обеспечил бы шайке тихое житье в скрытом от всех месте. И, кажется, обе цели были вполне достижимы. Только с помощью лука Мирко мог побить гридня. Но кто знает, может, этот бывший княжий воин, как и дядя, мог, играючи, отразить стрелу мечом. Спасение было только в бегстве, и Мирко гнал Белого что есть мочи.

На какое-то время мякша сумел даже несколько уйти вперед, но затем охотник опять приблизился, и лишь десять-пятнадцать саженей отделяли теперь Мирко от входа на Звездный Мост.

Сосны меж тем стали редеть, и вот они вынеслись на луговину, поднимающуюся медленно по гряде холмов. Мирко воспрянул было духом: до холмов было близко, и тут проходила граница разбойничьих лесов, поскольку справа опять открылась Смолинка. Здесь она уже не была ни быстра, ни страшна — русло было широко, и где-то там, за равнинным правым берегом, угадывалось широкое пространство другой, еще большей реки. Хойра была совсем рядом. Солнце уже коснулось нижним краем самого высокого холма, что поднимался прямо на пути. Думать о том, как его огибать, было некогда, и Мирко гнал вперед, на вершину, навстречу солнцу. Что самое забавное, если во всей этой незавидной для мякши картине можно было найти что-то забавное, дорога, которой не было, по-прежнему была. Как и раньше, деревья, подлесок и трава не росли на полосе пустой земли в сажень шириной, тянущейся как раз прямиком на холм, словно здесь какая змея проползла от той трещины в лесу да так ядом свой путь пропитала, что вдоль следа ее ни одно растение жить не смогло. Так или иначе, а Мирко, как завороженный, следовал этой полосе, не пытаясь свернуть.

Он оглянулся вдругорядь, и с обреченностью понял, что буланый конь гридня медленно, но верно съедает расстояние, и где-то у вершины его настигнет. Разбойники обычно в таких случаях кричат, пытаясь оскорбить врага покрепче, унизить его еще до боя. Гридень молчал: заговаривать с врагом перед боем негоже — только обременишь себя совестными обязательствами перед человеком, и гридни обычно держались этого обычая. Но сейчас дело, скорее, было в другом: охотник просто считал себя настолько выше и достойнее глупой дичи, что и разговаривать с ней значило лишь пачкаться. «Сейчас прихлопну, что комара, герой!» — читалось у него во взгляде. Плечо, подставленное ветру, начинало болеть. Пори где-то отстал, вороной и гнедой были рядом — они бежали справа от Мирко, не по дороге, а прямо по дикой траве. Предчувствуя неладное, они ржали громко и тревожно, но помешать разбойнику не могли никак.

Но сдаваться Мирко не желал. «Ладно, будем биться на вершине, — решил он. — Вдруг да повезет — увидит кто из деревни. А здесь, за холмом, и надеяться на такое нечего. Убьет — что ж, значит, кончилась кудель у доли, либо самовила-посестра моя где-то поотстала. Ну а с Риитой — что ж, где-нибудь за Звездным Мостом повстречаюсь».

Путь явно пошел в подъем, у вершины холма стал виден большой камень, должно быть межевой. А дыхание разбойничьего коня уже было слышно. Три-четыре сажени, не более, разделяли их теперь. Меч пока пребывал в ножнах за спиной у гридня, но Мирко не мог не заметить, что правая рука разбойника готова его выхватить. Мирко повернулся опять вперед и тут, если бы на это было время, он бы остолбенел, но скачку остановить было уже невозможно. На вершине холма, у камня, на черном огромном коне восседал тот самый седобородый высоченный старик в синей войлочной шапке вроде колпака и в синем плаще. Был он худ, и вместо его левого глаза темнел страшный пустой провал. Правый же глаз, чернее густой ночи, сверлил воздух подобно вороту, все пронзая насквозь с нечеловеческой мудростью и силой. Старик был облачен в кольчужный доспех, украшенный чеканкой с дивным зверьем. Броня была длинная, чуть не до колен. В руке он держал длинный, тусклый меч. Все снаряжение выглядело древним, каким-то серым, но чистым. На ногах были высокие черные сапоги. Надо ли говорить, что, как и тогда, на болоте, старик-демон возник из ниоткуда. Его тонкие губы кривились в усмешке под хищным крючковатым носом.

«Конец», — решил Мирко. И, выхватив Куланов меч, ринулся на старика. Он успел оглянуться перед тем на гридня: тот был удивлен, но ни в коем случае не смущен. Меч — длинный, из красивой стали, словно бы покрытый ровной сеточкой, — уже был поднят в его руке. Кому-то — скорее, и Мирко, и старику — предстояло быть убитыми. Впрочем, насчет старика уверенности не было. Что до себя… Он помнил, как старик, ухмыльнувшись, обрубил торчащую из груди стрелу. Белый занервничал, но мякша ткнул его сапогами в бока. Конь вылетел на вершину прямо на старика, Мирко приготовился ловить удар занесенного меча… и пролетел с вытянутой рукой несколько саженей вперед. Старик будто растаял — так проворно подался он в сторону, пропуская мякшу. Готовый к страшному удару в спину, Мирко услышал сзади звон клинков, хруст и предсмертный крик. Чье-то тело рухнуло на траву, заржал конь, и все стихло. Ожидаемого удара не последовало. Он был жив.

Не улыбнется отблеском зеркальным

Свинцовая осенняя река.

Лес спрятался в холмы полоской дальней.

Я снова здесь с тобой, моя тоска.

Три арки мост — угрюмый стылый камень.

Рокочет неумолчная вода,

Куда моя монета молча канет —

Я заплатил за долгие года,

Когда ходил к серебряному морю,

И провожал к закату корабли,

И жадно пил вино чужого горя,

Но не пьянел. И к осени земли

Сюда, в пустынный край, я возвратился

Октябрьский холод приложить к вискам.

Сюда, где я с тобою обручился,

Невеста моя вечная — Тоска.

Что ж, наша свадьба вновь не состоялась,

Не поднята и девственна фата —

Кольцо твое опять со мной осталось,

И мне другая — навсегда не та.

Вот мой залог — на дне реки монета:

Текут, бурля, несчетные века —

Тем крепче он: здесь ржавый сумрак Леты

Над ним не будет властен. И пока

Я буду жив: обет мой — возвращаться.

И мой зарок — не знать твое лицо:

Нет воли от тебя мне отказаться,

И смертью будет освятить кольцо.

Я — капитан осеннего пространства.

Тоска моя по-прежнему чиста…

Небывшей свадьбы пышное убранство

Несет река под арками моста.