Чужеземные тропы, незнакомые моря

В поисках Южной земли

Кругосветное плавание Магеллана было последним великим путешествием, совершенным под испанским флагом. После него мы знаем лишь разбойничьи набеги таких конкистадоров, как Писарро, Альмагро[240], и других, завоевавших обширные области в Южной и Центральной Америке. Затем Испания теряет свое могущество, перестает быть страной-первооткрывательницей. Даже огромные богатства, выкачиваемые испанцами из колоний, не могли задержать упадка этого феодально-абсолютистского государства. Скорее наоборот, поток золота и серебра, устремлявшийся из Нового Света в Испанию, ускорял этот процесс. То же самое относилось и к Португалии. Франц Меринг[241] сформулировал причины такого явления в немногих метких словах:

Узколобая политика Испании и Португалии привела к тому, что даже необходимые предметы широкого потребления стали ввозить в эти страны из-за границы. А между тем благодаря постоянному притоку драгоценных металлов, которые добывались в Новом Свете с помощью рабского труда, стоимость товаров в Европе все время росла. Естественно, богатели те государства, в которых хорошо были развиты ремесла и торговля, иными словами, в то время — Англия и Голландия. Экономика этих стран, рано вступивших на путь капиталистического развития, получила новый мощный стимул. Амстердам стал центром европейской торговли, и голландские купцы уже не хотели мириться с тем, что им приходилось покупать пользующиеся огромным спросом заморские товары, особенно пряности, у португальцев, то есть из вторых рук и потому втридорога. Теперь они сами начали снаряжать корабли и посылать их в Ост-Индию. И моряки на этих кораблях, возглавляемые опытными и энергичными капитанами, стали предъявлять свои права на португальские колонии. Все пришло в движение.

В 1581 году Утрехтский союз[242], во главе которого стоял герцог Вильгельм Оранский, объявил себя независимым, сбросив испанское иго. А семь лет спустя сыновья Альбиона, обладавшие техническим и военно-тактическим превосходством, разбили в Ла-Манше испанскую армаду, которая была послана специально для того, чтобы проучить английских и голландских выскочек. Испания и Португалия перестали быть владычицами морей. Магнитный полюс мировой истории неуклонно перемещался к северу…

Реформация подорвала политическое господство Ватикана, правда, Франция осталась католической страной, но и она освободилась от опеки папы и, когда испанец Карл V[243] пожаловался Франциску I[244] на то, что французские корсары захватили корабль Кортеса с награбленным добром, Франциск I весьма самоуверенно ответил:

«Покажите мне завещание нашего праотца Адама, согласно которому все заморские страны были якобы отданы вашему величеству!»[245]

От такой дерзости у Карла V отнялся язык.

В почетном списке великих мореплавателей все реже и реже можно было встретить иберийские фамилии. Вместо них появились другие имена. Теперь моря были отданы на откуп пиратам. В незнакомые дали их гнала не любознательность, а жажда наживы, алчность. К авторитету папы они относились с презрением. Открытия и набеги совершали на собственный страх и риск при поддержке богатых негоциантов. Правительства в Лондоне, Париже и Амстердаме официально не имели с пиратами ничего общего, но втайне покровительствовали им. Однако, если дело кончалось открытым скандалом, новым завоевателям нередко приходилось сменять вольное морское житье на душную темницу.

Одним из таких необузданных молодцов — морских разбойников — был англичанин Френсис Дрейк[246]. В 1570–1572 годах он совершил три успешных пиратских набега на испанские владения в Вест-Индии. После этого королева Елизавета дала ему секретное поручение — подорвать испанскую торговлю в районе Тихого океана. В 1577 году пять его кораблей отплыли из Плимута; впервые после Магеллана Дрейк прошел пролив между Южной Америкой и Огненной Землей. Буря отрезала корабль Дрейка от остальных судов эскадры, тем не менее он продолжил свое плавание и достиг реки Колумбия (примерно 48 северной широты), опустошая и сжигая на своем пути гавани западного американского побережья. Затем Дрейк вошел в совсем еще не изведанные воды. У него возник дерзкий план — обогнуть Американский континент с севера, но тут наступили холода, и Дрейк отказался от своего намерения. Ему повезло: север Американского материка был в то время «белым пятном», и ни Дрейк, ни другие его современники не представляли себе, какие трудности уготовила враждебная природа каждому, кто вторгнется в ее ледяные пределы.

Путь на юг был закрыт испанскими кораблями, и теперь Дрейку, чтобы вернуться в Англию, ничего иного не оставалось, как пересечь Тихий океан. Путешествие оказалось успешным. Сделав всего лишь одну краткую остановку на острове Тернате — одном из группы Молуккских островов, Дрейк в ноябре 1580 года доплыл до родины. Это было не первое путешествие через Тихий океан, однако со времени плавания Магеллана должно было пройти почти шестьдесят лет, прежде чем другой моряк совершил новое кругосветное путешествие. Путешествие принесло Френсису Дрейку у него на родине неувядаемую славу. Сын матроса, он стал вице-адмиралом и сыграл большую роль в уничтожении испанской армады…

Если экспансия англичан и французов была направлена главным образом на Новый Свет и особенно на тамошние испанские владения, то голландцы совершали набеги на дальневосточные колонии португальцев. Флибустьеры — голландская разновидность морских разбойников[247] — обосновались в Индонезии, захватив и наскоро укрепив прибрежные районы. Следом за ними шли купцы, основывавшие торговые поселения. В 1602 году была основана Нидерландская Ост-Индская компания, и с тех пор мировая торговля пряностями сосредоточилась в руках голландских толстосумов.

Голландским морякам, постоянно рыскавшим в поисках новых земель, удалось совершить в этих краях немало великих открытий. Несмотря на то, что Френсис Дрейк во время плавания к Тихому океану достиг 56° ю. ш. и не обнаружил там никаких следов земли, в головах картографов и моряков того времени упорно держалась старая легенда, согласно которой в южном полушарии существовала некая Terra Australis. Эта загадочная Южная земля занимала еще воображение Птолемея и была обозначена на его картах в виде длинной полосы земли[248].

Однако в действительности все оказалось гораздо сложнее и непонятнее, чем на картах. В 1545 году испанец Иньиго Ортис де Ретес[249], отправившись в плаванье с Молуккских островов в Мексику, отклонился от обычного курса к югу и прошел вдоль длинного берега, который и до него уже видели некоторые испанские и португальские моряки. Жители этой прибрежной полосы были очень похожи на обитателей Гвинеи, поэтому де Ретес назвал обнаруженную им землю Новой Гвинеей и предположил, что это выступ легендарной Южной земли. Однако в дальнейшем открытую землю никак не удавалось увидеть снова, хотя испанские мореплаватели на протяжении 50 лет усердно искали ее. Конечно, указания де Ретеса могли быть и неточными, тем не менее в истории географических открытий этот факт поистине вызывает удивление — как можно было не заметить огромный, находящийся прямо перед входом на Молукки остров?

Голландцам повезло больше. Шел год 1605-й, когда голландское парусное судно «Дейфкен» («Голубок») под командованием Виллема Янсзона[250], посланное для того, чтобы попытаться найти землю, обнаруженную в свое время испанцами, достигло соответствующих широт и вошло в залив, который, судя по его размерам, вдавался в очень большой остров. Кроме того, голландцы открыли следующее: чтобы кратчайшим путем достичь Явы, надо плыть от мыса Доброй Надежды в восточном направлении, все время придерживаясь сферы действия благоприятных западных ветров. Если мы взглянем на карту, то убедимся, что корабль, идущий этим курсом, непременно натолкнется на Австралийский материк[251].

И вот в один прекрасный день 1616 года голландец Дирк Хартог, естественно, причалил к западному берегу Австралии в районе сегодняшнего залива Шарк, не подозревая, впрочем, что открытая им земля имеет какое-то отношение к суше, обнаруженной Янсзоном. Однако поскольку берега, увиденные Хартогом, были на редкость неприветливые, он, так же как и другие более поздние мореплаватели, после краткой стоянки без сожаления покинул их.

Вывод, однако, напрашивался сам: Янсзон открыл северную часть, а Хартог — западную часть нового континента (Земля Эндрахт — в честь судна Хартога), который был назван Новой Голландией[252].

У наиболее рьяных сторонников теории Южной земли возникли новые надежды…

В 1642 году губернатор Батавии[253] Ван-Димен снарядил в плавание Абеля Тасмана[254], с тем чтобы тот поближе познакомился с южным берегом Новой Голландии. Тасман дошел до 49° южной широты, иными словами, проник на юг дальше, чем любой другой мореплаватель до него. Свой курс он избрал не случайно — в те времена продолжали свято верить, что где-то на крайнем юге должен находиться огромный континент. Современники Тасмана считали, впрочем, так считали и античные ученые, что земной шар может сохранить равновесие только в том случае, если в южном полушарии окажется своего рода «противовес» планеты. Тасману явно повезло: он своевременно изменил курс, поплыл к северу и достиг южной оконечности Тасмании. Иначе он на всем протяжении своего путешествия не увидел бы ничего, кроме безбрежной океанской глади, если не считать уже известной южной оконечности Американского континента и нескольких крохотных островков на пути к нему.

Правда, Тасман так и не понял, что Тасмания — остров; он считал, что дошел до южного берега Новой Голландии. Ошибка вполне допустимая для моряка и географа того времени. Теперь новую землю, казалось бы, обозрели с трех сторон. Таким образом, легендарный Южный материк должен был, так сказать, сильно уменьшиться в размерах. Однако ложные представления, которые передаются из поколения в поколение, чрезвычайно живучи — за короткое время их не преодолеешь.

…После того как Абель Тасман по пути в Тасманию открыл Новую Зеландию, острова Фиджи и другие южные острова, он благополучно вернулся в Батавию, описав, таким образом, гигантский круг, обойдя Австралийский континент и при этом так и не коснувшись его ни разу и не обнаружив нового материка. Вывод, который Тасман сделал из своего путешествия, прямо-таки поражает своей нелепостью. И вот почему.

…Дело в том, что земляк Тасмана Ле Мер[255] в 1616 году увидел перед крайней оконечностью Южной Америки неизвестную землю и назвал ее Землей Штатов. Ле Мер был глубоко убежден, что им открыт Южный материк, хотя при более внимательном наблюдении можно было без труда убедиться, что речь идет всего лишь об острове площадью 50 на 10 километров. Однако Тасман не видел причин усомниться в показаниях своего земляка, тем более что Южный материк был обозначен на всех старых картах. Того, кто первым вступит на эту землю, ждала невиданная слава. И когда Тасман узрел вздымающиеся посреди бескрайнего океана скалы Новой Зеландии, он, равно как и вся его команда, сразу уверовал, что эти скалы в южной части Тихого океана имеют непосредственное отношение к той земле, которую нанес на свою карту Ле Мер. Традиционные представления о географии нашей планеты были настолько прочными, что люди, ни секунды не колеблясь, мысленно соединили два клочка суши, находившиеся друг от друга на расстоянии 10 тысяч километров, в единое целое; таким образом они хотели привести свои домыслы в соответствие с реальной действительностью…

Только столетие спустя подобного рода умозрительные построения потеряли свою убедительность, и их место заняло научное познание окружающего мира. И вместе с веком Великих географических открытий канул в Лету и старый тип мореплавателя — конкистадора и пирата, жестокого, но храброго завоевателя. Моряк этих дней — нечто среднее между морским разбойником и рубахой-парнем — уже не мог справиться со все более сложными задачами нового времени: он уступил место человеку науки и колонизатору. Люди совсем иного плана снаряжали в плавание куда более технически совершенные корабли, люди, которые не уступали своим предшественникам ни в смелости, ни в ловкости, ни в энергии, но которые прекрасно понимали потребности новой эпохи.

…На рассвете 13 июля 1772 года в Плимуте подняли якоря два корабля: «Резолюшн» и «Адвенчер». Инструкция, которую получил от британского адмиралтейства начальник экспедиции Джемс Кук[256], была краткой и выразительной: или найти Южную землю, или стереть все «белые пятна» в южной части Тихого океана.

В первой половине плавания — это было второе кругосветное путешествие Кука — корабли прокладывали себе путь (его можно изобразить в виде огромной дуги) через Тихий океан к Капштадту, порту в южной оконечности Африки, в то время принадлежавшему Голландской Ост-Индской компании.

В Капштадте экспедиция должна была закончить все приготовления для броска в неведомую южную часть Тихого океана. Корабли запаслись здесь свежим провиантом, и вот они уже покидают Капштадтскуго гавань: весь экипаж высыпал на палубу и не спускал глаз с африканского берега до тех пор, пока последняя полоска земли не скрылась за горизонтом. Какое грустное прощание! Кто знает, что сулит им будущее? Южный материк? Но ведь Южный материк — всего-навсего плод фантазии. Удастся ли Куку разгадать загадку, которая занимала воображение человечества целых полтора тысячелетия, и можно ли вообще ее разгадать? Ведь эту тайну Земля хранила так ревниво… А может, Южный материк всего лишь фантом?

…Джемс Кук сидел в каюте. Этот человек не знал колебаний. Разве он уже не избороздил все моря и океаны, доступные мореплавателю? Разве не сохранил хладнокровие и присутствие духа в невероятно опасных ситуациях? Теперь ему предстоит решить самую сложную задачу своей жизни. И он это сделает во что бы то ни стало…

Интендант передал Куку список взятого на борт продовольствия.

— Здесь все отмечено?

— Да, капитан, все. И то, что мы взяли на борт в Капштадте, тоже…

Оставшись в одиночестве, Кук углубился в список, еще раз мысленно представив себе набитые трюмы своих кораблей. Еле заметная улыбка промелькнула на его худощавом лице. Немалых трудов стоило Куку убедить этих жирных господ с провиантских складов, что треска и черствый хлеб не сохраняют моряку здоровье и трудоспособность. «Разве это санаторий? — спрашивали у него — И зачем загружать судно кислой капустой, солодом, джемом, изюмом, апельсинами, лимонным соком и прочими деликатесами? Какое нахальство требовать все эти продукты!» Но он им показал! Неужели человеческая жизнь для них ничего не значит? Неужели они готовы торговаться из-за каждого фунта стерлингов? Бормоча сквозь зубы проклятия, эти господа согласились, зная, что спорить с Куком бесполезно. Дело в том, что в вопросе о продовольствии знаменитого мореплавателя поддержали высшие инстанции, которые, хоть и нехотя, признали его правоту. В этом их убедил Джон Прингль, врач и специалист по лечебным растениям, который долгие годы исследовал причины возникновения цинги, ужасного бича моряков тех времен…

Наконец Кук отложил списки в сторону — он был доволен. Да, они приняли все меры: надо надеяться, что на сей раз им не страшна эта изнурительная болезнь, которая до тех пор считалась неизбежной.

Начало путешествия было малообнадеживающим. На 42° ю. ш. корабли попали в тяжелейший шторм. Огромные волны обрушивались на палубу. Потоки воды смыли на «Резолюшн» крышку одного из люков. Казалось, все кончено. Стиснув зубы, моряки боролись с разбушевавшейся стихией. Заметно похолодало, хотя корабли доплыли всего лишь до тех широт, где в северном полушарии находятся солнечные Азорские острова. Кук понял, что в южном полушарии климат куда более суровый. Не успела экспедиция пройти 50° ю. ш., как показался первый айсберг. Перед изумленными взорами моряков открылся совершенно незнакомый мир. Нет, на севере они не видели ничего подобного: ледяные великаны целыми стаями плыли им навстречу. Некоторые айсберги походили на гигантские башни и были высотою в 30 метров над водой, об их серо-зеленые отвесные стены разбивались волны, закипая белой пеной. Еще ни один корабль не проникал так далеко на юг.

Ученые, принимавшие участие в экспедиции Кука[257], из-за сильных холодов почти не показывались на палубе, зато закаленный капитан день и ночь проводил либо на носу корабля, либо в рулевом отделении; он собственной рукой вел судно по опасному фарватеру, часто в густом тумане, вел его все дальше и дальше на юг. Как хорошо, что в свое время Кук оказался таким упрямым и в вопросе экипировки команды — благодаря его настойчивости все моряки получили теплую зимнюю одежду. Но вот странность: чем дальше проникали корабли Кука на юг, чем ниже падала ртуть в градусниках, тем все большее оживление царило в природе. В небе кружили птицы, причем некоторые породы пернатых были совершенно незнакомы морякам. Киты разгуливали по морю целыми стадами. Но больше всего занимали моряков диковинные смешные создания — не то рыбы, не то птицы. Казалось, они выстраивались целыми подразделениями на ледяных скалах, чтобы приветствовать мореплавателей. Так люди впервые познакомились с пингвинами. Один из забавных «джентльменов во фраке» сразу же поплатился жизнью за свое любопытство. Что касается моряков, то они скоро убедились, что мясо этих птиц почти несъедобно.

…14 декабря путешественники внезапно оказались перед неодолимой преградой из пакового льда[258]. Определили местонахождение: 55° ю. ш. Повсюду, куда ни кинь взгляд, простирались огромные ледяные поля, кое-где прорезанные узкими щелями. Плыть дальше было немыслимо. Неужели на этом все кончится? Кук приказал кораблям двигаться вперед вдоль кромки льда — быть может, где-нибудь все же найдется проход!

Туманы, чередующиеся с морозами, покрыли корабли толстым слоем льда. Даже паруса и те сковало холодом — они совершенно заледенели, управляться с ними стало адски трудно. В кубриках стоял влажный и промозглый воздух. Единственным уютным местечком оставалась большая кухня, отапливаемая каменным углем. Здесь после тяжелой службы собирались моряки, чтобы погреться и отдохнуть. Несмотря на то, что в ежедневный рацион всех членов экспедиции входила кислая капуста, появились первые признаки цинги. Больным давали сгущенное пивное сусло — совершенно чудодейственное средство.

Кук не сходил с палубы. Родина возлагает на него великие надежды. Он должен открыть новую землю — Южный материк! Но разве в этих широтах можно что-то открыть, кроме бесприютных ледяных пустынь? Пусть так, но от него ожидают, что он выполнит свой долг до конца. И вот парусные корабли, утлые деревянные суденышки, пробираются все дальше на юг, используя буквально каждую лазейку, с трудом лавируя среди льдов; второе судно, «Адвенчер», все время шло в кильватере флагманского корабля. Когда из-за туманов исчезала видимость, команды поддерживали связь друг с другом пушечными выстрелами.

17 января 1773 года экспедиция Кука поставила новый географический рекорд. Впервые в истории люди пересекли Южный полярный круг. Однако дальше 67° 15' парусные суденышки, совершенно не оснащенные для длительного плавания в полярных широтах, идти не могли. Сплошная стена из пакового льда высотою в несколько метров преградила путь мореплавателям; казалось, за этой недоступной стеной хранятся тайны Южной земли. Впервые люди увидели ледяные сполохи, которые, подобно блуждающим огням, освещали мертвенные просторы. Сполохи показывали, что недалеко от кораблей находились обширные ледяные поля. Но никто на борту не смог объяснить это странное явление природы. Для моряков Кука все было загадочным и непонятным. Сам Кук так и не узнал, что он находился всего в 200 километрах от огромного, покрытого льдом материка[259].

Наконец Кук принял твердое решение — повернуть к северу. Услышав о его намерении, матросы и ученые, находившиеся на борту, вздохнули с облегчением. Команда была измотана, корабли нуждались в ремонте. Короткая остановка в более теплых водах была просто необходима. Только один человек из экспедиции запротестовал. Это был немецкий естествоиспытатель Иоганн Рейнгольд Форстер, один из немногих иностранцев, взятых в плавание Куком вместе с сыном Георгом. Но Кук не переменил своего решения. Он должен был считаться с интересами всей экспедиции в целом, а не только с интересами ученых. Ведь на нем лежала ответственность за жизнь ста человек! Форстеру волей-неволей пришлось подчиниться. Лишь позже он понял, что решение Кука было единственно правильным.

Теперь корабли на всех парусах двинулись к 50° южной широты. С каждым днем солнце поднималось все выше, и с каждым днем люди и корабли сбрасывали с себя оцепенение, в которое их поверг холод. Больные выздоравливали. Прилежные руки матросов лечили раны, которые нанес кораблям лед.

Незадолго до того, как Кук покинул Капштадт, он узнал, что французы открыли Землю Кергелена[260]. Теперь корабли Кука, будто ищейки, прочесывали океан. Но, несмотря на все их старания, они так и не нашли в указанном месте признаков суши. Куку надо было пройти еще 10 градусов к востоку, тогда его затея удалась бы. Неужели француз Тремарек сознательно дал неправильные координаты? А может, он просто ошибся? На всякий случай Кук все тщательно проверил. Безуспешно! Следовательно, Земля Кергелена не могла быть не чем иным, как островом…

В густом тумане потерялось второе судно «Адвенчер». Двое суток его разыскивал флагманский корабль. Но так и не нашел. Теперь оставалась одна надежда — встретиться с ним в Новой Зеландии, куда капитану Фюрно было приказано пробиваться в том случае, если он потеряет связь с Куком. Да, с капитаном «Адвенчера» экспедиции явно не повезло, из-за его осторожности страдали оба корабля…

Оставшись без прикрытия, Кук тем не менее еще раз сделал рывок на юг, но на 61° 21' ю. ш. опять оказался перед сплошной ледяной стеной, которую нельзя было преодолеть.

Экспедиция находилась в плавании уже более полугода. Если не считать короткой стоянки в Капштадте, люди за все это время ни разу не ступали на сушу. Шесть с лишним месяцев перед глазами у них не было ничего, кроме воды и айсбергов, да время от времени тюленей, китов и пингвинов. Не мудрено, что настроение команды упало. Из-за необычайно тяжелой работы во время штормов и непривычных холодов люди выбились из сил. Теперь они мечтали отдохнуть и прийти в себя в более теплых широтах.

До южной оконечности Африки было не так уж далеко, но Кук поставил себе целью закончить изучение восточного полушария за антарктическое лето 1772/73 года. Зима была уже не за горами, морякам, следовательно, предстояло проделать еще значительный путь. Кук велел команде собраться с силами, и его корабль примерно на широте 58–60° прошел по южной части Тихого океана до 150° в. д. Вслед за этим экспедиция повернула на северо-восток, к Новой Зеландии, где она благополучно высадилась 26 марта.

Этот неслыханно дерзкий рейд со всей убедительностью показал, что на крайнем юге восточного полушария не существует никакой земли. Таким образом, миф о Южном материке, который пылкая фантазия картографов Европы наделила прелестными долинами, озерами и реками, растаял как дым.

Что касается Кука, то он заслуженно мог гордиться большим успехом. За многомесячное морское путешествие, к тому же еще в небывало тяжелых условиях Антарктики, на корабле не было ни одного случая цинги в тяжелой форме.

Вначале моряки втайне смеялись над профилактическими мерами начальника экспедиции. Кто-то в шутку назвал плавание Кука походом «имени кислой капусты». Но Кук знал, как обращаться с матросами; сам выходец из простых матросов, прошедший суровую школу на судах-угольщиках, он понимал, что делать. Вот что Кук писал в своем дневнике.

Постепенно команда Кука приучилась проветривать каюты, скрести их и чистить, хотя никто вначале не видел смысла в этих процедурах.

Однако матросы все поняли после того, как встретились в Новой Зеландии с «Адвенчером». Радость этой встречи была омрачена плачевным состоянием путешественников со второго корабля. На судне почти не осталось здоровых людей. Двадцать два несчастных лежали в невыносимо душных каютах с тяжелейшей цингой. Выяснилось, что, как только оба корабля расстались, Фюрно тут же перестал выполнять предписания Кука и установил у себя на судне старые, традиционные морские порядки. Теперь Кук ежедневно отправлялся на «Адвенчер» и следил за тем, чтобы больным давали противоцинготные средства и чтобы на корабле соблюдалась чистота. И он добился своего — почти все больные выздоровели. Не удалось спасти только повара. С тех пор матросы стали буквально молиться на начальника экспедиции.

Фюрно оказался несостоятельным во всех отношениях. Потеряв в тумане связь с флагманским кораблем, он, как было условлено, взял курс на Тасманию. Со времени открытия этой земли прошло почти два столетия, тем не менее вопрос о том, связана ли Тасмания с Новой Голландией, был до той поры окончательно не решен, Фюрно мог бы прославить свое имя, выяснив это. Однако он, видимо, отнесся и к этой своей задаче спустя рукава. Его ввели в заблуждение находящиеся в проливе острова, поэтому он решил, что Тасмания — часть Новой Голландии, и только лишь 25 лет спустя голландец Басе[261] установил, что Тасмания — остров.

Зиму экспедиция провела в солнечных районах южной части Тихого океана. Естествоиспытатели имели полную возможность изучать островную флору и фауну, а также заниматься этнографическими исследованиями. Как выяснилось, население этой части земного шара находилось еще на стадии первобытнообщинного строя. Туземцы не знали железа, но благодаря природной смекалке очень быстро оценили преимущества железных ножей, топоров и гвоздей и с охотой покупали их за довольно высокую цену. С этим фактом столкнулся еще предшественник Кука — англичанин Уоллис[262], первый белый, высадившийся в 1767 году на Таити. Уоллису пришлось жестоко поплатиться за тягу таитян к железу — его матросы, одержимые жаждой наживы, сняли с корабля все железные предметы, которые только можно было снять, и продали их туземцам. Уоллису с большим трудом удалось привести судно в порядок, чтобы оно могло отправиться в обратный путь…

Кук принял соответствующие меры еще до того, как на горизонте показались райские кущи сказочных южных островов. Он издал нижеследующий приказ:

Этот приказ возымел свое действие. Прежде всего благодаря ему железо не упало в цене — ведь торговать на черном рынке было запрещено…

…Кук изучил южную часть Тихого океана еще во время своей первой экспедиции — его путешествие на «Индевре» в 1768–1771 годах можно считать первым путешествием, предпринятым со строго научной целью[264]. Кук должен был наблюдать за ожидавшимся в 1769 году прохождением планеты Венеры через солнечный диск. Однако экспедиция Кука оказалась весьма плодотворной и для географов. Проходя через пролив, который с тех пор носит его имя, Кук установил, что Новая Зеландия состоит из двух островов. Кроме того, он первый прошел вдоль восточного берега Новой Голландии (Австралии) — от района, где ныне находится город Сидней, до Торресова пролива, который был обнаружен в начале XVII века испанцем Торресом, но ко времени Кука оказался забытым. Теперь наконец-то было окончательно доказано, что между Новой Голландией и Новой Гвинеей нет никаких перешейков[265].

В нездоровом тропическом климате Торресова пролива, потом в Батавии на «Индевре» начался великий мор. В декабре — феврале 1770–1771 годов, когда корабль, покинувший Батавию и находившийся на пути домой, дошел до мыса Доброй Надежды, из 94 человек команды, которые были на борту в начале плавания, в живых осталось всего лишь 66.

По тогдашним представлениям, такая потеря в людях за время кругосветного путешествия считалась неизбежной, но Кук принадлежал к тем, кто не хотел мириться с отжившими представлениями о море. Всеми силами он пытался предотвратить гибель людей. Уже тогда Куку стало ясно, что самый ужасный бич моряков — цингу — можно будет побороть, если удастся провести ряд профилактических мер и решительно поломать старые корабельные порядки.

…После двух месяцев спокойного отдыха, который мореплаватели провели главным образом на Таити и Хуахине, корабли опять взяли курс на юг. Однако к востоку от Новой Зеландии, которая была избрана плацдармом для нового наступления на южные широты, на экспедицию обрушился ураган. Корабли подняли штормовые паруса и много дней подряд носились по океану наперегонки со штормом, борясь с безжалостными волнами, которые день и ночь захлестывали палубы. Все это время Кук почти не покидал своего поста. Не успевал корабль вырваться из очередной схватки со стихией, как он уже искал глазами «Адвенчер». Только бы вновь не потерять его из виду. Но вот однажды ночью — буря все еще бушевала с неослабевающей силой — огни «Адвенчера» внезапно пропали. Лишь только наступил рассвет и шторм несколько стих, «Резолюшн» обыскал весь район, в котором шли корабли. Тщетно! Теперь у Кука не оставалось иного выхода. Надо было самим пускаться в опасный путь, уповая на то, что второй корабль не погибнет этой ночью.

Но прежде всего необходимо было найти защищенную от непогоды бухту в проливе, отделяющем один остров Новой Зеландии от другого, чтобы устранить повреждения, причиненные штормом, и дождаться в этом условленном месте «Адвенчера». Кроме того, воспользовавшись случаем, пополнить запасы продовольствия. Несколько дней шла бойкая торговля с туземцами — гвозди обменивались на рыбу. Но вдруг все способные носить оружие мужчины исчезли. Потом они вновь как ни в чем не бывало появились, причем их каноэ доверху были загружены рыбой. Меновая торговля опять пошла полным ходом, в ее разгар к «Резолюшн» причалила шлюпка. Один из матросов поднялся на борт и показал Форстерам, отцу и сыну, человеческую голову, которую он обменял на три гвоздя. Голова была сварена! Все пришли в ужас, особенно молодой полинезиец по имени Ойдиди, взятый Куком на борт корабля на острове Таити[266]. Оказалось, что таитяне напали на своих соседей, чтобы захватить места их рыбной ловли. Вот почему они так внезапно исчезли. Они были людоеды![267]

— Эти люди голодают, голодают! — жалобно воскликнул Кук. — Только муки голода могут заставить человека съесть себе подобного. Да и как им не голодать? Ведь у них нет ни коз, ни свиней, ни коров, ни хлеба, ни фруктовых деревьев — только рыба да дикие коренья!

На следующее утро начальник экспедиции велел собрать вождей племени — он показал им, как сажать картофель. Кук пожертвовал двумя последними мешками картофеля, которые оставались на корабле. Уже во время своего первого путешествия Кук подарил жителям Новой Зеландии свиней, овец и коз, чтобы отучить их от людоедства. Правда, эксперимент не дал желаемого результата: маори, незнакомые с животноводством, так и не могли понять, чего же хотят от них белые…

Наконец 26 ноября 1773 года «Резолюшн» отправился в путь. Месяц спустя у 138° западной долготы экспедиция во второй раз пересекла Южный полярный круг. Нелегко доставалась морякам каждая миля пути — все время приходилось бороться со сплошными льдами и злыми морозами, от которых снасти превращались в ледяные прутья, а паруса в ледяные плиты. Казалось, все живое вокруг тоже заледенело.

В этом враждебном мире людей на корабле охватило чувство полной беспомощности. Еще совсем недавно кончились средние века с их предрассудками и суевериями. Как могли понять матросы незнакомые явления чужой природы, которые встречались им на каждом шагу? Ведь даже ученые терялись в догадках. Разве мы вправе осуждать простых моряков за то, что они с тревогой и ужасом взирали на мерцающие пучки стрел южного полярного сияния, которые, извиваясь, как змеи, кружили по небу? Или за то, что их охватывала жуть при мысли, что полярное солнце не заходит даже ночью? Тут уж ничто не могло помочь, кроме изрядного глотка спиртного, которое, кстати сказать, кроме всего прочего, и спасало от холода.

Кук не терял голову. Лишь только стало теплее и лед пришел в движение, экспедиция опять вернулась к северу, чтобы немного передохнуть.

Даже если бы Кук знал, что он случайно наткнулся на ахиллесову пяту Антарктики — вошел в район, где море Росса глубоко вдается в Антарктический материк[268], о существовании которого он мог лишь догадываться, — даже в этом случае английский мореплаватель не сумел бы извлечь из своего знания никакой пользы. А ведь именно здесь пролегал путь на юг! Полвека спустя по этому пути с гигантским трудом прошел его соотечественник Джемс Росс[269] на судах, покрытых броневыми плитами. Для Кука и его деревянного корабля дальнейшее продвижение к югу было бы равносильно самоубийству…

Не успела экспедиция пройти и 50° южной широты, не успели растаять последние сосульки на мачтах, как энергичный капитан опять стал готовиться к новому броску и приказал повернуть корабль в полярные воды. Осторожно, умело вел он судно через ледяные поля. Все дальше на юг! На 71°10' южной широты был поставлен новый мировой рекорд. Но тут путь вновь преградило необозримое ледяное поле. Из людей, да и из самого корабля было выжато все, что можно. Подзорные трубы, как по команде, обратились к горизонту. Что скрывается в этой исчезающей дали за гигантскими ледяными горами? Быть может, горная цепь? А может, плато? Что же это за земля? Остров или большой материк? Никто не мог ответить на эти вопросы! Ясно было одно: даже если на юге и существует неведомый материк, эту застывшую мертвую ледяную пустыню никак нельзя использовать. Тут же возникла первая робкая гипотеза о происхождении гигантских ледяных массивов в районе Южного полюса. Наверное, и здесь, на юге, имели место явления, сходные с теми, какие наблюдались в Гренландии. Только здесь все происходило в неизмеримо больших масштабах, куда грандиозней и страшней.

Примерно у 106° западной долготы «Резолюшн» действительно отделяло от Антарктиды всего лишь 200–300 километров; тем не менее маловероятно, чтобы Кук разглядел расположенный в этом районе

Антарктики огромный горный кряж, хотя некоторые горные вершины здесь и достигают 4670 метров… Прошло еще полтора столетия, люди изобрели самолет, и американец Элсуэрт[270], облетевший эти области Антарктики, впервые получил более точные данные о горной цепи Колета, в районе которой корабль Кука подходил к ледовому материку.

«Резолюшн» и его команде давно пришла пора выбираться из необитаемых и холодных антарктических просторов. Каждый день морякам приходилось потуже затягивать пояса; жалкие остатки продовольствия стали почти несъедобными. Кук лежал с тяжелой болезнью печени. Пришлось расплачиваться за долгие штормовые и морозные ночи, проведенные на палубе.

Итак, корабль взял курс на север: согласно планам Кука он должен был преодолеть много тысяч миль, пройти по почти неизученным океанским трассам и причалить в конце концов к крохотному, богом забытому островку, который был открыт всего лишь в 1722 году голландцем Роггевеном[271], к клочку земли под названием остров Пасхи. Моряки давно нуждались в свежих продуктах, в родниковой воде. Но на бедном острове, большая часть которого была покрыта лавой, можно было найти только самое необходимое, да и то с большим трудом. Для Кука все это не являлось секретом. Однако у него были свои причины — пройти от Антарктики почти до экватора прямым ходом именно к этой точке в безбрежном океане. Считалось, что голландцы увидели на острове Пасхи странные каменные изваяния, происхождение которых они не сумели объяснить. И вот ученые на борту «Резолюшн» горели желанием узнать, правдивы ли рассказы голландских моряков. Ждать пришлось недолго. Еще не сойдя с корабля, люди увидели на безлесной равнине множество высоких каменных изваяний. Оказалось, что на острове существуют сотни таких фигур, многие из которых были высотою с дом, с огромными и уродливыми лицами. Было совершенно ясно, что фигуры эти созданы неизвестными ваятелями.

Происхождение идолов — а это, конечно, были идолы — было совершенно непонятно ученым из экспедиции Кука. Особенно потому, что туземцы на острове Пасхи влачили жалкое существование и находились на самой примитивной ступени развития. Нельзя было предположить, что они могли проделать подобный труд. Изваяния были высечены из одного куска лавы, подвезены каждое на свое место и установлены на соответствующие основания. И весь этот гигантский труд был проделан несмотря на то, что вес скульптур колебался от 10 до 12 тонн, а в отдельных случаях достигал даже 50 тонн. Кто же мог создать эти чудища? И какой техникой должны были обладать неизвестные скульпторы? Откуда они явились и что заставило их создателей совершить поистине геркулесов подвиг на этом богом забытом островке, на котором могло найти себе пропитание только ограниченное число людей? Туземцы тоже не в силах были ответить на все эти вопросы…[272]

И еще одно удивительное явление на острове Пасхи и других островах не могли объяснить европейцы. Здесь обитали не только темнокожие туземцы, но и другие, явно отличавшиеся внешним видом от своих темных собратьев. Вот что Кук записал в своем дневнике:

«Мы увидели сотни настоящих европейских лиц, и даже немало подлинно римских носов»[273],

Георг Форстер, например, в следующих словах описал короля Таити:

«Он был светлее всех своих подданных, и у него были прямые длинные каштановые волосы, рыжевато-золотистые на концах».

Для европейцев с корабля «Резолюши» это было чудо, да и только! Чудо, не поддающееся никакому научному объяснению. Впрочем, ничего постыдного в этом факте для ученых мужей из свиты Джемса Кука не было. На нашей планете существует мало загадок, которые принесли бы столько хлопот ученым, сколько принесла им загадка острова Пасхи. Для объяснения ее возникало великое множество теорий, которые потом отвергались и заменялись новыми. Целые поколения исследователей пытались разгрызть этот твердый орешек, но лица-маски огромных идолов на берегу острова Пасхи были по-прежнему непроницаемы и равнодушны — изваяния хранили свою тайну.

Только в наши дни густой туман, который окутал остров Пасхи, несколько рассеялся. Дело в том, что вопрос о происхождении шестисот с лишним изваяний на этом острове нельзя отделять от коренного вопроса — генезиса населения многих тысяч островков Полинезии. Каким образом на этих островках очутились люди? Как удалось им преодолеть на примитивных суденышках морские просторы, равные целым континентам? От острова Пасхи до Южной Америки четыре тысячи километров — безбрежная океанская ширь. А до ближайшего полинезийского кораллового острова — острова Питкэрн, ставшего знаменитым благодаря бунту «Баунти»[274] (на Питкэрне, кстати сказать, до сих пор встречаются потомки бунтовщиков), — ни много ни мало 1600 километров.

Долгое время считалось, что островитяне в южной части Тихого океана могли появиться только из Азии, скорее всего из Южной Индии, Цейлона и с Малайского архипелага. Так откуда же в Полинезии белокожие, иногда даже голубоглазые люди?

…В нашем веке этим вопросом занимались многие известные этнографы. Они обнаружили ряд фактов, свидетельствующих о поразительном сходстве материальных культур жителей Полинезии и жителей Перу. В Перу существуют каменные изваяния, которые прямо-таки не отличишь от изваяний на острове Пасхи! И тут и там были найдены одни и те же грубо обтесанные деревянные палицы, примитивные духовые ружья, очень сходные мотивы в украшениях. Лодки перуанцев и полинезийцев с характерными треугольными парусами имеют тоже явное родство.

Какие здесь могут существовать гипотезы? Можно предположить, что обе культуры соприкоснулись случайно и ненадолго в результате того, что лодку или плот из Южной Америки ненароком прибило к одному из полинезийских островов. Однако такого рода случай должен был послужить всего лишь отправной точкой для более глубокого проникновения культуры Южной Америки в полинезийскую культуру. Посмотрим, есть ли доказательства этого. И в Перу и в Полинезии вода называется «уми», тыква — «кими», а топор — «токи». Чистая случайность! Но вот еще пример: в Полинезии было распространено письмо кипу — знаменитое узелковое письмо, которым пользовались еще инки. И наконец, и тут и там поклонялись одним и тем же богам. Более того, в перуанском мифе о Вирокоче говорится, что светлокожий бог раскинул однажды свою мантию по Западному морю и, пройдя по ней, исчез в океане. А в полинезийском мифе о белом боге Кон-Тики рассказывалось, что этот бог — по-видимому, все тот же бог Вирокоча — явился однажды с востока, пройдя через даль океана,

Будем считать эти факты убедительными[275]. Но остается еще один вопрос: как могло произойти такое значительное переселение народов? Ведь жители Южной Америки пользовались в то время утлыми и примитивными суденышками. Мы знаем, что в безбрежных просторах Тихого океана в век Великих географических открытий зачастую гибли значительно лучше оснащенные суда. Даже в XVII веке испанские мореплаватели, направлявшиеся в испанские владения на Филиппинах, боялись хотя бы на дюйм отклониться от уже освоенных морских трасс. И здесь было свое «колумбово яйцо». Один из родственников Колумба, испанский капитан Бартоломе Руис, стремившийся опередить экспедицию Писарро, прошел внутренние области Южной Америки и в 1525 году добрался до берега океана в Эквадоре. Подобно своему предшественнику Бальбоа, он вперил восхищенный взгляд в океанский простор и вдруг заметил на горизонте большой парус. В первую минуту Руис очень испугался: он подумал, что на подходах к сказочному Эльдорадо его опередил кто-то из конкистадоров. Однако вскоре испанец понял, что видит перед собой индейцев, которые плывут на своеобразном плоту: на связанных между собой древесных стволах. Несмотря на примитивность этого суденышка, оно казалось на диво приспособленным к морским путешествиям.

Однако вскоре после того, как подавляющее большинство индейцев было истреблено, а их великолепная культура уничтожена, плоты, очень низко оцененные испанцами, перестали играть в тех широтах роль транспортных средств, их предали забвению и уже больше не строили…

Но вот не так давно было высказано предположение, что в те далекие времена переселенцы вверяли свою жизнь и свое будущее нескольким древесным стволам и что именно на плотах они пускались в плавание по безбрежным океанским просторам, чтобы обрести новую родину. Любопытно, что морских дел специалисты сразу же отвергли это предположение как совершенно смехотворное.

«Попытка не пытка», — сказал молодой норвежский этнограф Тур Хейердал. Прежде чем составить свой план, Хейердал прожил несколько лет на Маркизских островах, занимался раскопками в Перу и сверх того всерьез изучил морские течения в Тихом океане, перерыв с этой целью целую гору специальной литературы.

…В один прекрасный день Хейердал и его спутники оказались во влажном тропическом лесу Эквадора — здесь они облюбовали гигантский ствол бальсового дерева. Для того чтобы соорудить плот, им понадобилось 12 таких стволов — ровно столько же, сколько и древним инкам. Через некоторое время друзья переправили связанные стволы по реке Гуаяс к Тихому океану. В Кальяо, портовом пригороде Лимы, они построили точно такой же плот, какой видел в свое время Бартоломе Руис. Ни на йоту не отступил Хейердал от старых образцов: бревна он стягивал канатами, поверх клал расщепленные бамбуковые стволы, соорудил на плоту низкую, крытую банановыми листьями хижину из бамбука и, наконец, установил мачту с парусом, а на корме примитивного суденышка — руль. Все это было построено и сколочено без единого гвоздя и без какой бы то ни было современной техники — из материалов, которыми обладали и древние перуанские мастера.

28 апреля 1947 года Хейердал и пять его спутников — так же, как и он, родом из Скандинавии — спустили плот на воду. После того как были перерублены канаты, соединяющие бальсовый «Кон-Тики» с буксиром, путешественники, что называется, сожгли за собой все корабли — потеряли последнюю связь с цивилизованным миром. Северо-восточный ветер надул парус, на котором красовалось изображение бородатого бога Кон-Тики, и погнал утлый, весьма ненадежный кораблик навстречу судьбе.

Хейердал не пожелал слушать советы благоразумных. Он был твердо убежден, что древние перуанцы именно таким способом переплывали океан, вручая свои жизни морским течениям, и что именно на таких плотах они причаливали в конце концов к своей новой родине Полинезии, где и ваяли из камня странные статуи, такие же, какие они уже создали у подножья Анд[276].

Специалисты не дали бы и гроша ломаного за жизнь этих смельчаков. При первом же шторме их смоет с плота, а стволы разбросает в разные стороны. В лучшем случае эти сухопутные крысы попадут на завтрак акулам. Но о каких, собственно, специалистах по строительству и вождению бальсового плота могла идти речь? Ведь специалисты подобного рода были эдак лет пятьсот назад истреблены конкистадорами и все секреты унесли с собой в могилу…

Вскоре экипаж «Кон-Тики» понял, что в открытом море плот повинуется только своим собственным законам. Хочешь постичь их — работай не покладая рук и не бойся опасностей! Ничто, кроме воды и неба и еще акул и дельфинов, которые день и ночь резвились вокруг странной посудины, не отвлекало наших новоявленных викингов от их занятий. Не мудрено, что они достигли в своем древнем, ныне возрожденном мастерстве таких вершин, что, наверное, смогли бы помериться силами с самим народом Кон-Тики, столь искусным в морском деле.

Двенадцать связанных воедино бальсовых стволов оказались необычайно устойчивыми. Плот плыл по океану, легкий, как пробка, и беззаботный, как блестка жира в супе, самые высокие волны были ему нипочем. Что касается сухопутных крыс, то они так акклиматизировались, что начали понимать каждый вздох океана. Если акулы внушали им раньше большое почтение, то потом они развлекались с ними следующим способом: молниеносным движением хватали зазевавшегося и подплывшего к плоту хищника за хвост и бросали его на палубу, где он яростно вскидывался и извивался, пытаясь вернуться в родную стихию.

Много месяцев плот дрейфовал между 10 и 15° ю. ш.; экваториальное течение несло его на запад с весьма солидной скоростью — за 24 часа он проходил от 60 до 80 морских миль. И вот через 93 дня храбрецы вновь увидели землю, и примерно там, где они и ожидали ее увидеть. Земля была маленьким островком Пук-Пука, расположенным прямо перед островами архипелага Туамоту. Однако плот оказался недостаточно маневренным для того, чтобы путешественники могли пристать к острову. Как ни печально было это для изголодавшихся по суше людей, да и для удивленных жителей островов, плот, несмотря на все старания его обитателей, проскочил мимо цели. Напрасно пассажиры бросали тоскливые взгляды на песчаный берег, поросший пальмами…

Прошла еще неделя, и плот очутился перед растянувшимся на 40 километров рифом Рароира, который как бы опоясывал множество крохотных островков.

Таким образом, Хейердал и его спутники, пройдя от Перу 7 тысяч километров, оказались в самом сердце Полинезии. Уже одно это являлось серьезным доказательством того, что предположения молодого этнографа отнюдь не были построены на песке.

Именно здесь, на этих последних сотнях метров, перед самым концом их плавания, полного приключений и опасностей, когда Экваториальное течение и течение Гумбольдта несли плот по бескрайнему океану, именно здесь, у этого кораллового рифа, где бушевал прибой, решался вопрос — останутся ли они в живых. В этом коралловом барьере не было ни одного окошка. Следовательно, через рифы надо было перескочить. Каждый из путешественников ухватился за какой-либо плавучий предмет, все важные инструменты были заранее привязаны. И тут гигантская волна всей своей тяжестью обрушилась на плот и на впавших в полуобморочное состояние людей, бросаемых во все стороны. Но инстинкт самосохранения удесятерил силы Хейердала и его друзей. Волны накатили в последний раз, закружили плот, подбросили его кверху и с глухим шумом опустили на риф. Измученные, совершенно оглушенные путешественники, продравшись сквозь колючие заросли кораллов, оказались в мелкой бухточке — они были спасены!

А два дня спустя, 9 августа 1947 года, маленький пустынный коралловый остров передал в эфир сообщение о том, что плот «Кон-Тики» достиг своей цели. Переплыв Тихий океан, отважные скандинавы повторили незабываемый подвиг викингов. Кроме того, они оказали большую услугу науке. Дрейф Хейердала пролил новый свет на необъяснимое до тех пор сходство между древней перуанской и полинезийской культурами. Теперь ухмыляющиеся каменные гиганты на острове Пасхи, которые Кук и еще многие мореплаватели, посетившие после него этот далекий остров, принимали за обломки какой-то сказочной, исчезнувшей культуры потонувшего континента, уже не казались такими загадочными.

И все же был сделан лишь первый шаг. О создателях каменных скульптур Рапа-Нуи (так туземцы именовали свой остров) еще никто ничего не знал. А между тем простой подсчет показывал нижеследующее: чтобы изваять из вулканической породы 600 гигантских фигур, перевезти их и поставить вертикально, потребовалось бы 40 тысяч человек. Однако на острове Пасхи могут одновременно прокормиться лишь три тысячи человек. Если принять, что продолжительность жизни одного поколения 20 лет, то жителям Рапа-Нуи, чтобы соорудить свои скульптуры, понадобилось бы целых 400 лет нечеловеческого труда. Такого труда, перед которым померк бы даже труд строителей египетских пирамид!

Так какой же неизвестный нам мощный стимул заставил исчезнувших ваятелей Рапа-Нуи посвятить свою жизнь этой задаче?.. Исчезнувших? Да, те люди, люди неуемной энергии и таланта, бесследно исчезли, поистине канули в Лету. И произошло это буквально в одно мгновение — когда ученые впервые проникли в мастерские древних скульпторов, в кратер потухшего вулкана Раио-Рараку, им показалось, будто сами скульпторы только что ушли в ближайшую деревню перекусить и вот-вот вернутся к прерванной работе. Можно было подумать, что мастера всего за секунду до этого выпустили из рук свои орудия производства — примитивные ножи из вулканического стекла. А вокруг безмолвствовали еще 150 изваяний разной величины и разной степени готовности. Некоторые из них были уже совсем закончены — они лежали на каменных катках и ждали, когда их вывезут из мастерской. И наверное, будут ждать этого до дня страшного суда.

…В 1955 году на остров Пасхи высадилась норвежская экспедиция во главе с Туром Хейердалом. Одной из ее задач было вести раскопки, с тем чтобы научно обосновать высказанные гипотезы.

Несмотря на то, что к острову всего лишь раз в год причаливало чилийское судно, 200 его обитателей слышали о путешествии Хейердала и были твердо убеждены, что сеньор Кон-Тики — так они звали норвежца — полинезиец. Это сильно облегчило дело. Туземцы вот уже 100 лет, как приняли христианство. Население острова во второй половине прошлого века не раз почти полностью становилось добычей североамериканских и южноамериканских работорговцев. Тем не менее на острове, как ни странно, оказались семьи, которые тайно хранили старые предания, передавая их из поколения в поколение. Таким образом, экспедиция Хейердала получила совершенно новые, дотоле неизвестные сведения.

…Раскопки обнаружили террасообразные сооружения, которые с большим мастерством были сложены почти без зазоров из хорошо обтесанных глыб плитняка, да к тому же без всякого связующего материала; характер построек и их техническое исполнение напоминали древнемексиканские и перуанские образцы. К этому времени относились и каменные изваяния, выполненные несравненно более примитивно, чем обычные скульптуры, характерные для острова Пасхи.

По преданию, создателями классических каменных статуй считаются «длинноухие» люди, которые пришли когда-то из-за моря с запада. На них напали «короткоухие» — выходцы из Полинезии, которые высадились на острове позже; в результате кровавой междоусобицы «длинноухие» были истреблены, за исключением одного человека. Предания помогли Хейердалу обнаружить ров, за которым, по-видимому, пытались укрепиться хозяева острова Пасхи, согнанные своими преследователями на полуостров. Толстый слой пепла подтверждал версию о том, что «длинноухие» создали огненную завесу, чтобы задержать атакующих врагов.

Возраст пепла определили радиоактивным способом, и оказалось, что трагедия Рапа-Нуи произошла лет триста назад — примерно за 70 лет до 1722 года, когда европейцы впервые бросили якорь у острова Пасхи. В этом свете внезапное исчезновение «культуры каменотесов» не вызывает особого удивления…

Экспедиции Хейердала удалось, кроме того, раскрыть секрет создания, перевозки и установки огромных «аку» — так туземцы именуют каменные изваяния. Дело в том, что на острове оказались потомки единственного уцелевшего «длинноухого», правда, потомки в одиннадцатом поколении. За соответствующую плату они согласились под руководством старейшины попробовать свои силы в каменоломне. И вот в мастерской каменотесов в кратере Рано-Рараку после трехсотлетнего перерыва опять закипела работа. В одно прекрасное утро группа туземцев, вооруженных примитивными орудиями своих предков — каменными ручными клиньями, принялась доделывать статую, наполовину высеченную из скалы.

Выяснилось, что человек шесть-восемь примерно за 15 месяцев могут создать изваяние средней величины. Дальнейшие наблюдения показали, что с помощью канатов каменные колоссы перетаскиваются в любое место. С этой работой без труда справлялись 180 туземцев.

Наконец потомки «длинноухих» показали, что они в силах поставить «аку» в вертикальное положение. Этот опыт был проделан со статуей примерно в 30 тонн весом, которая лежала, повергнутая на землю, неподалеку от лагеря норвежцев. Правда, когда европейцы увидели однажды утром старейшину и его 12 помощников, которые должны были выполнить эту задачу, их обуяли тяжелые сомнения: вся «техническая оснащенность» туземцев сводилась к нескольким бревнам и канатам. Но вскоре скептики должны были признать свою ошибку. Используя бревна в качестве рычагов, аборигены подсовывали под изваяния камни, сперва совсем маленькие, потом все более крупные. В конце концов вся статуя оказалась на каменной подушке высотою в два метра. Затем туземные рабочие осторожно убрали камни из-под подножья статуи и с помощью канатов водрузили ее на тот же цоколь, где она стояла раньше, — на гигантскую каменную плиту.

Всю эту поразительную работу «бригада» проделала за 18 дней, проявив массу предусмотрительности и изобретательности.

Оказалось, таким образом, что вопреки всем прежним предположениям техника и мастерство древних каменотесов не были забыты. Их заботливо и любовно передавали из поколения в поколение. Своими исследованиями Тур Хейердал разрешил многие неясные проблемы, связанные со столь загадочной до той поры культурой острова Пасхи, и оказал немалую услугу науке…[277]

Долгое время никто не мог расшифровать священные письмена острова Пасхи на деревянных табличках ронго-ронго, которые также принадлежали некогда к золотому фонду островной культуры. Почтя все сохранившиеся таблички, за редкими исключениями, стали жертвой фанатизма некоего католического священника по имени Эйрауд — миссионера, который прожил на острове с 1864 по 1868 год.

Наконец советский этнограф Б. Кудрявцев проделал большую предварительную работу по расшифровке табличек, а его ленинградский коллега Ю. Кнорозов успешно продолжил исследования в этой области. Некоторое время назад гамбургский этнограф доктор Бартель также, кажется, нашел ключ к «говорящим табличкам», и скоро они, по-видимому, расскажут свою историю[278].

Все попытки толкования текста «говорящих табличек», сделанные до сей поры, сходятся на том, что таблички являлись своего рода библией для обитателей острова. В них излагались главным образом мифологические сюжеты, причем в тексте, несомненно, встречались имена полинезийских богов.

Однако еще один вопрос остается до сих пор открытым — вопрос о прапрародине людей, которые по неизвестным причинам покинули — а это произошло, вероятно, между пятым и десятым веками нашей эры — Южную Америку и устремились на запад. Не бежали ли они от кого-то, кто пришел на их исконные земли? И откуда вообще взялись эти люди?

Ответ на этот вопрос можно почерпнуть из старых хроник. Когда первый испанец высадился в Мексике, ацтеки решили, что сбылось древнее пророчество. А инки в Перу приняли первого испанца за самого Виракоча, возвращение которого на землю предсказывали старые индейские мифы. Как возникли подобные легенды? По-видимому, здесь может быть только одно объяснение: еще в незапамятные времена между Европой и Америкой существовали прочные связи. Правда, в памяти народов не сохранилось никаких данных о тех далеких днях, неизвестны они и историкам[279]. Будем надеяться, что науке удастся окончательно рассеять таинственный полумрак, все еще окутывающий происхождение каменных колоссов на острове Пасхи.

Джемс Кук и его спутники в лучшем случае могли только отметить существование загадки в экваториальной части Тихого океана; что скрывается за нею, они даже не подозревали. Однако путешествие Кука натолкнуло исследователей на непонятные факты, связанные с тихоокеанскими островами. Факты, которые еще сегодня ждут своего окончательного объяснения…

А пока что «Резолюшн» покинул суровые берега острова Пасхи и взял курс на северо-запад; дойдя почти до экватора и не обнаружив ни клочка неизвестной суши, он все же открыл в более южных водах множество мелких островов. Сначала Кук увидел острова Тонга, потом, проплыв на запад примерно до 20° ю. ш. еще тысячу миль, он открыл острова Новые Гебриды. И наконец, экспедиция Кука открыла Новую Каледонию.

Жители этих обеих групп островов, принадлежавших к Меланезии[280], отличались от полинезийцев даже своим внешним видом, кроме того, они ке расставались с оружием. Несмотря на то, что Кук избегал всего, что могло бы восстановить туземцев против команды корабля, на Новых Гебридах аборигены напали на пришельцев. Дело дошло до ружейных залпов, и англичанам, убившим нескольких островитян, пришлось срочно спасаться бегством, иначе им бы несдобровать…

До прихода в Меланезию Рейнгольд Форстер свято верил в то, что жители южной части Тихого океана явились из колыбели человечества — Азии, переплывая от острова к острову. Экспедиция Кука посетила 37 островов этого района Океании, и на всех островах туземцы были настолько похожи друг на друга и телосложением, и антропологическим типом, и языком, и своей духовной и материальной культурами, что вывод Форстера, ученого конца XVIII века, напрашивался как бы сам собой. Однако, ознакомившись с обитателями Новых Гебрид и Новой Каледонии, Форстер понял, что дело обстоит гораздо сложней, чем это могло показаться на первый взгляд…[281]

«Резолюшн» снова взял курс на юг. После Новой Зеландии надо было опять приступать к поискам — здесь начинался последний, еще не исследованный сектор южной части Тихого океана. Правда, энтузиазма обнаружить Южную землю сильно поубавилось. Ведь за год до этого Кук не нашел по ту сторону 60-й параллели ни следа земли. На сей раз он сразу же направился примерно к 55° ю. ш., взяв курс прямо на мыс Горн.

Вот уже два с половиной года, как экспедиция находилась в пути, причем большую часть времени она провела в совершенно незнакомых и еще никем не исследованных частях океана. Моряки не на шутку устали за долгие месяцы плавания по пустынным морским просторам. Даже сам корабль, который все это время был для них единственным домом и клочком суши в этом чужом, безбрежном краю, казался им теперь тюрьмой. Это понимал начальник экспедиции, и все же в случае необходимости он готов был продлить плавание еще на год — только бы выполнить свою задачу до конца. К сожалению, этот последний отрезок пути никак не мог подбодрить упавших духом матросов. Но как бы то ни было, донельзя потрепанный корабль, подгоняемый западным ветром, продолжал свое плавание. Океан казался вымершим, на горизонте давно уже не появлялось ни одной птицы; можно было подумать, что все живое покинуло этот богом забытый уголок планеты. Покажись на волнах кусок дерева, все восприняли бы это как маленькое чудо. Казалось, судно действительно пришло на край света.

В последний день 1774 года моряки увидели, наконец, землю. Земля эта была уже им известна — южная оконечность Америки. Голые, необитаемые, мрачно-серые скалы — и все же при виде их люди воспрянули духом. Как-никак под ногами была твердая суша. Корабль зашел в защищенную бухту и бросил якорь. И вот уже нашлась и свежая питьевая вода, да и охотники вернулись с богатой добычей. На корабле раскупорили последний бочонок мадеры — вином и вкусным жарким отметили наступление нового, 1775 года!

С тех пор как Магеллан впервые посетил эти места, то есть с 1520 года, немало судов прошло через извилистый и опасный Магелланов пролив и обогнуло не менее опасный мыс Горн, но капитаны этих судов не дали себе труда нанести на карту сильно изрезанный берег и измерить лотом глубину моря. Кук и его помощники с удовольствием воспользовались представившейся возможностью и проделали этот нелегкий труд. Что касается Форстеров, они пополнили свой гербарий новыми, неизвестными растениями.

На морских картах, которыми располагал Кук, был обозначен залив под названием Саи-Себастьяно. Однако ни один человек не видел его: таких сообщений не было. Это показалось странным трезвому Куку, который верил только в то, что можно измерить и подсчитать. Теперь «Резолюшн» плыл вдоль восточного берега Южной Америки; как и предполагал Кук, на указанной широте залива не оказалось. Да и как могли его найти моряки, если он существовал только на бумаге…

С давних пор у картографов вошло в обычай, не жалея фантазии, изображать на карте со всеми подробностями земли, о которых они знали только понаслышке или вообще не знали ничего. Так было еще во времена Птолемея, тех же традиций придерживался спустя тысячу четыреста лет и Герхард Меркатор. По воле судьбы Куку пришлось исправить ошибки этих двух столь заслуженных мужей. Впрочем, давайте оставим в покое картографов древности и средневековья: не будем слишком поспешны в своих суждениях. Круг еще не замкнулся, англичане еще не обследовали участок от мыса Горн до мыса Доброй Надежды, по ту сторону 50-й параллели; этот участок океана по-прежнему оставался Terra incognita. Туда и направился сейчас Кук.

Прошло уже несколько дней, и вдруг на горизонте показались три снежные вершины. Неужели Птолемей был прав? Ничего подобного! Перед путешественниками оказался довольно большой остров. В 1675 году его впервые увидел Ларош, но потом остров позабыли, и только за 20 лет до экспедиции Кука он был открыт заново[282]. По совету Форстеров Кук взял на себя смелость переименовать остров в Южную Георгию.

Но вот англичане, вновь повернув на юг, опять вступили в борьбу с холодом и обледенением. Кук заметил, что дрейфующий лед продвинулся в этих местах очень далеко на север. Из этого он сделал следующий правильный вывод: коль скоро за стенами пакового льда, опоясывающими весь район Южного полюса, существует твердая земля, то в этих краях она особенно сильно выдается на север. У 60-й параллели на судне вдруг раздался отчаянный крик: «Впереди земля!» Но радость Кука оказалась недолгой. Перед экспедицией опять был всего лишь остров!

Остров отнюдь не привел английского мореплавателя в восторг. Вот что он писал:

Этим голым скалам[283] было присвоено имя весьма непопулярного начальника британского адмиралтейства — лорда Сандвича, о котором злые языки говорили, что у него есть только одна хорошая черта—он ничего не смыслит в мореходстве…

Уже теперь стало ясно, что в этих широтах путешественников не ждут никакие неожиданности. Тем не менее «Резолюшн» продолжал плыть за кромкой дрейфующего льда. Примерно у 20° в. д. корабль пересек то место, откуда он начал свой путь. Таким образом, когда круг замкнулся, экспедиция Кука обошла весь район, прилегающий к Южному полюсу. В марте 1775 года после трехлетнего плавания, главным образом по малоисследованным районам Тихого океана, путешественники подошли к Капштадту, первому форпосту цивилизованного мира. Вот что написал Кук в своем отчете:

Итак, тысячелетняя мечта человечества — Южная земля — рассеялась как дым или, если можно так сказать, превратилась в лед, что весьма огорчило европейские морские державы, которые надеялись приобрести на этой земле новые прибыльные владения.

С какими же трофеями вернулся Кук? Авантюристы и пираты прежних дней, пускавшиеся в опасный путь ради несметных сокровищ легендарной страны Офир или сказочного Эльдорадо, подняли бы англичанина на смех, для них он был бы достойным сожаления простофилей. Кук не награбил ни золота, ни драгоценных камней, ни пряностей, ни ценной слоновой кости, зато он привез целую кипу географических карт, чужеземные растения и животных, а также множество сведений о вновь открытых землях, которые давали представление об их богатствах и быте их обитателей. Как мы уже говорили, беспринципный морской волк прежних времен уступил место исследователю и ученому. Молодой европейский капитализм, медленно набиравший силы, ставил перед мореплавателями новые задачи. И происходило это потому, что методы наживы стали на новом историческом этапе более изощренными. Правнуки конкистадоров надели на себя фраки солидных коммерсантов и, сидя в своих конторах в Амстердаме, Лондоне и Париже, с важным видом распоряжались землями, которых они в глаза не видели, и тысячами людей, к которым не питали ни малейших симпатий.

А Кук не оправдал надежд купцов и адмиралтейства. Какое дело им было до географических, этнографических и ботанических открытий, если эти открытия нельзя было обратить в звонкую монету?

Лордам и так казалось, что они осыпали Кука милостями, — шутка ли, его, сына батрака, за неоспоримые заслуги произвели в довольно-таки скромный чин пост-капитана. На самого Кука это повышение в чинах не произвело впечатления.

Люди науки лучше сумели оценить поистине великий вклад английского мореплавателя — они избрали его членом Королевского общества. Позже он был награжден медалью Коплея — высшим знаком отличия Королевского общества. Однако медаль, присвоенная Куку за его географические и медико-профилактические открытия, уже не застала в живых этого скромного человека и великого труженика. Джемс Кук отправился в свое третье, и последнее, путешествие, в ходе которого был открыт северо-западный вход в Берингово море… Всю свою жизнь Кук сочувствовал той грустной судьбе, которая выпадала на долю туземцев, пытавшихся защитить свои маленькие островки от белых пришельцев. И вот в 1778 году он убит на Гавайских островах туземцами. Какая печальная ирония судьбы!

…В первые осенние дни 1841 года на письменный стол учителя музыки и художника из прусского города Котбуса опустилось письмо, объемистое письмо с чужеземными сургучными печатями и марками. Послания такого рода уже никого не удивляли в доме Шмальфуса, ибо шурин хозяина, молодой врач Людвиг Лейхгардт[284], был страстным путешественником и искателем приключений.

Учитель музыки задумчиво взвесил в руке письмо, мысленно вернувшись в прошлое. Интерес к дальним странам проявился у Людвига уже давно, еще тогда, когда он был гимназистом и жил у Шмальфуса. Бывало, мальчика нельзя было оторвать от желанного гостя в доме Шмальфусов — князя Пюклер-Мускау, повидавшего немало стран; Людвиг боялся пропустить в его рассказах хоть одно словечко.

Отец Людвига, мелкий чиновник на торфоразработках, не мог помочь исключительно одаренному юноше; доходы у него были более чем скромные. И Людвиг никогда не смог бы осуществить свою мечту, если бы не его друг, богатый англичанин Уильям Николсон, который уговорил геттингенского студента филологии переехать в Берлин и перейти на естественный факультет. Людвиг и Уильям потом побывали во многих странах: бродили по Франции и Италии, жили в Англии.

Казалось бы, молодому человеку уже надоело скитаться по чужим странам. Ничего подобного! Шурин знал, что Людвиг уже давно носится с совершенно фантастическими планами. С помощью Николсона, который должен был финансировать все предприятие, он задумал исследовать неизведанные области в Африке, в Индии или — не дай бог! — в далекой колонии для преступников, Новой Голландии. В те времена считалось, что Terra Australis[285] просто-таки совершенно непонятная земля, где произрастают неизвестные растения и водятся животные, каких не сыщешь даже в музеях. Говорили также, что Австралия покрыта нескончаемыми пустынями, что там царит постоянная засуха и что только кое-где на побережье встречается скудная растительность, а еще реже люди. Во внутренние районы нового континента будто бы еще не ступала нога человека.

И странное дело! Этот неприветливый, отделенный от всего остального мира континент словно магнит притягивал к себе Людвига. Шмальфус укоризненно покачал головой. Почему именно Новая Голландия? И добро бы мальчик был здоров. Нет, Людвиг отнюдь не походил на атлета. Наоборот, с детства он отличался слабым здоровьем, восприимчивостью к болезням. Вся эта затея добром не кончится. Вскрывая конверт, старый учитель не мог отделаться от дурных предчувствий.

Покачав головой, Шмальфус отложил письмо. Все его старания, стало быть, пропали зря. Так пусть же этот неисправимый идеалист воюет с «дикарями». И взгляд его, как всегда, когда он бывал выбит из колеи, скользнул по надписи, которая висела над письменным столом: «Не покидай родного края и ешь свой честно заработанный хлеб».

…Что знали в то время о Новой Голландии? Как только Новая Голландия стала известна Европе, начиная с ее официально зарегистрированного открытия в 1606 году до того, как картографы нанесли на карту точные очертания береговой линии нового материка, — а картографы в общем и целом проработали до 1802 года, — ни один из многочисленных мореплавателей и ученых, привлеченных в эти края мечтой о Южной земле, не испытывал желания обосноваться на пустынных берегах. В 1770 году, когда Кук впервые обнаружил восточную часть Австралии, он нашел, что она гораздо более гостеприимна на вид, чем уже известные западная часть, северная и южная.

Давно следовало ожидать, что британский лев предъявит свои права на новый континент, но английские колонизаторы вначале предпочли наложить лапу на Северную Америку, благо она была ближе, да и климат в ней был куда лучше. Эти господа обратили свои взоры к Австралии только после того, как североамериканские колонии оказались потерянными в результате войны за независимость[286], но не так-то легко было найти людей, которые захотели бы освоить Австралию. Тогда и возник проект сделать этот богом забытый континент местом ссылки заключенных. Таким путем англичане убивали сразу двух зайцев: во-первых, они получили возможность разгрузить свои тюрьмы; во-вторых, британская корона могла еще извлечь в будущем немалую пользу из депортированных преступников.

И вот девять отслуживших свой век грузовых парусников, до отказа забитых людьми и грузом, отправились в далекий и трудный путь. На кораблях было 1500 человек переселенцев, в том числе 192 женщины и 13 детей, а также племенной скот, зерно и молодые деревца для посадок — ни дать ни взять Ноев ковчег, но только охраняемый стражниками.

Восемь месяцев спустя, 26 января 1788 года, корабли бросили якорь у берегов Австралии, неподалеку от нынешнего города Сиднея[287]. Первый шаг для освоения Австралии был сделан. И надо сразу сказать, что коренное население страны пострадало в еще большей степени, чем в Америке. Жестокие убийства, бесчеловечное обращение, а также болезни, завезенные из Европы, привели к тому, что первоначальное население континента[288] сократилось во много раз и было загнано в глубь страны, в пустыни, где влачило с тех пор самое жалкое существование.

Предпосылки для заселения Австралии в более широких масштабах и уже свободными людьми были созданы отчасти в 1813 году, когда после многих неудачных попыток удалось впервые перейти через дотоле недоступные Голубые горы западнее Сиднея и обнаружить подступы к плодородным Ливерпульским равнинам по ту сторону Водораздельного хребта.

С течением времени в Австралии возникло несколько колоний, важнейшими городами которых стали Сидней — он начал строиться уже после первой высадки европейцев, — Аделаида и Мельбурн, заложенный в 1835 году и ко времени Лейхгардта насчитывавший девять тысяч жителей. Однако внутренние районы континента по-прежнему оставались неосвоенными.

В письме к Шмальфусу Лейхгардт писал:

И вот 28-летний ученый, преисполненный самых дерзких планов, с 200 фунтами в кармане, одолженными ему Николсоном, ступил на землю своей мечты, как он ее называл, на землю, где потом так трагически оборвалась его жизнь.

В среде английских колонистов, которые вели тяжкую борьбу за существование, у скромного молодого исследователя, который явился в Австралию почти без денег и без всяких связей, скоро нашлись и друзья и помощники. Лейхгардт стал надеждой поселенцев, человеком, который прокладывает путь в будущее. Оснащенный только самым необходимым, в полном одиночестве, он верхом преодолевает тысячи миль, изучает почти не изученные территории на юго-западе страны, находит новые пастбища и целинные земли, где потом заколосятся нивы, открывает ценные минералы, собирает образцы флоры и фауны, которые на этом отдаленном континенте столь своеобразны. Вскоре исследования и коллекции молодого ученого обратили на себя внимание. Ему предлагают принять участие в экспедиции, направляющейся в неизведанные северо-западные области континента. Но Лейхгардт предпочел снарядить собственную экспедицию на свой страх и риск.

За время своих долгих, одиноких странствии Лейхгардт, преодолевая всевозможные трудности, готовился к путешествию в незнаемое, подобно тому, как бегун готовится к марафонскому бегу. В Австралии Лейхгардт освоил трудную науку: он научился находить себе еду и кров в колючих зарослях, научился, так же как и туземцы, питаться кореньями, личинками и даже змеями, нашел общий язык с аборигенами, изучил своеобразие австралийской природы.

Что делало столь тяжким, почти невозможным исследование Австралии?

…Англичанин Дампир[289], обозревший во время путешествия на парусном судне часть северо-западного побережья Австралии, записал в своем дневнике:

В период засухи австралийские озера превращаются в соленые болотца, стремительные реки мелеют, и в конце концов на их месте остаются солоноватые лужи. Объясняется все это неравномерным выпадением осадков на континенте. Только в восточной части Австралии есть несколько достойных упоминания горных районов, больше их на материке нет. Таким образом, в стране недостает горных областей, необходимых для поддержания нормального водного режима. Очень немногие реки судоходны з своих низовьях. По этой причине реки в Австралии никогда не играли роль ворот, ведущих в глубь континента.

Не удивительно, что только самые отчаянные смельчаки пытались вторгнуться в неизведанные внутренние области страны.

Лишь после многих тщетных попыток удалось перейти в районе Сиднея Голубые горы[290]. А после того как позади этого горного хребта были открыты обширные пастбища, Стерт[291] и Митчелл[292] в 1825 году продвинулись еще дальше на северо-запад и на юг Австралии, в бассейны рек Муррея и Дарлинга[293].

В 1839 году Эйр[294] совершил вылазку к южной окраине внутренних пустынь — в район озер. Он добрался до озера Торренс[295], но уже на следующий год обнаружил на месте озера всего лишь солоноватую топь.

На севере Эйр не пошел дальше большого соленого озера в 400 километрах от побережья, озера, которое носит сейчас его имя. А намеченный Эйром план на 1841 год — пройти по суше из Аделаиды в Перт — он так и не сумел осуществить до конца. Три спутника Эйра погибли в пути, и экспедиции пришлось повернуть назад на весьма и весьма почтительном расстоянии от Перта.

Английский землемер Томас Митчелл изучал Австралию с 1831 по 1847 год на территории нынешних штатов Новый Южный Уэльс и Квинсленд. Открыв области с благоприятным климатом в нынешнем штате Виктория, он прозвал их «Счастливой Австралией».

Однако, несмотря на все перечисленные экспедиции, внутренние районы континента все еще оставались неизученными. Немало исследователей мечтали добраться до самого сердца Австралии, пройти ее от океана до океана. Но слишком велика была цена — ведь путешественнику пришлось бы много месяцев подряд, а то и целые годы, пробираться по мертвым пустыням, где нет ни еды, ни питья. Кто мог решиться на столь рискованное предприятие? Даже люди, готовые на самопожертвование, готовые взвалить на себя невероятные трудности, и те не хотели браться за столь безнадежное дело.

Лейхгардт хорошо знал условия жизни в Австралии. Поэтому на первых порах его план был довольно прост — изучить вначале лишь небольшую часть континента, чтобы накопить соответствующий опыт и отправиться в более основательное путешествие. Экспедиция Лейхгардта для начала должна была пересечь северо-восточные области Австралии; выйдя из Брисбена, пройти мимо залива Карпентария к самой северной точке страны — Порт-Эссингтону[296].

Снаряжение для этой экспедиции собрали с миру по нитке друзья Лейхгардта. Оно было в общем-то довольно бедное. Зато нашлось множество предприимчивых людей, горящих желанием сопровождать молодого ученого. Но Лейхгардт тщательно отбирал себе спутников, беря за основу не только выносливость, но и характер людей. Ведь путешественникам предстояло идти по непроходимым зарослям и по безводным пустыням, взбираться на крутые горы — и все это под палящим тропическим солнцем; кто знал, будет ли у них каждый день хоть по глотку воды. В экспедиции люди смогут рассчитывать только на себя и на своих товарищей, на их готовность прийти на помощь, пожертвовать собой во имя других.

Совершенно необходимы были в экспедиции местные жители — аборигены: они отличались особым инстинктом отыскивать даже в незнакомой местности воду и, кроме того, отлично ориентировались в любой сложной обстановке. Кроме того, они были и переводчиками — без них никак не объяснишься с аборигенами…

1 октября 1844 года небольшой отряд, состоящий из восьми белых — двоим из них вскоре пришлось вернуться из-за катастрофической нехватки продовольствия, — одного африканца и двух местных жителей-австралийцев, вышел из последнего поселения Джимбур, неподалеку от нынешнего города Брисбена, и направился к северу. Вначале экспедиция следовала верхним течением реки Кондамаин, потом пошла по тропе, на которую еще ни разу не ступала нога белого человека.

Лейхгардт хоть и осознавал рискованность своей затеи, не имел представления ни о реальных трудностях путешествия, ни о его продолжительности. К поселению на северном побережье Австралии он добрался не через пять-шесть месяцев, как предполагал раньше, а лишь 17 декабря 1845 года, иными словами, через четырнадцать с половиной месяцев, проделав поистине небывало трудный путь.

Из своего первого путешествия Лейхгардт привез не только ценные географические и естественнонаучные данные, но и подробное описание маршрута экспедиции. Дорога почти на всем пути пролегала приблизительно в 200 километрах от береговой линии, шла по южной части гористого Квинсленда; пересекала реки Доусон, Макензи и Айзеке; далее шла вниз по Бельяндо, а потом от Бердекина[297] — вверх, к полуострову Кейп-Йорк; затем сворачивала от долины реки Митчелл к заливу Карпентария. Обогнув этот залив, экспедиция оказалась перед множеством рек, которые ей пришлось либо форсировать вброд, либо с большим трудом обходить. Наконец путешественники вышли к реке Ропер и двинулись вдоль нее на запад, пересекли область Арнем и 17 декабря 1845 года очутились в Порт-Эссингтоне на северном побережье континента.

Когда путешественники, которых все уже давно считали погибшими, сели на корабль в Порт-Эссингтоне, чтобы плыть к Сиднею, исходной точке своего маршрута, среди поселенцев царило ликование. Да и не мудрено, ведь Лейхгардт доказал, что недавно открытая Стертом каменистая пустыня не так далеко, как казалось, простирается на север и что эту пустыню можно обойти с севера и продвинуться дальше на запад. С огромным интересом слушали колонисты сообщение Лейхгардта о встреченных им пастбищах и землях, пригодных для хлебопашества. Именно с этого путешествия и началось заселение Квинсленда…

Однако Лейхгардт отнюдь не был склонен преувеличивать свои успехи, а уж тем более почивать на лаврах. Он по-прежнему рассматривал свою первую экспедицию как некую подготовительную ступень к давно задуманному путешествию, целью которого было пересечь Австралийский континент с востока на запад.

Не успел молодой ученый отдохнуть от трудного пути, как уже начал готовиться к новой экспедиции. К тому времени имя Лейхгардта приобрело в Австралии громкую известность, отчасти поэтому жертвователи на сей раз оказались щедрей.

Своими безрассудно смелыми планами насчет второго путешествия Лейхгардт поделился с близкими на родине, и Шмальфус из Котбуса, получивший в июне 1846 года письмо от свояка, пережил немалый испуг.

Кроме всего прочего, Лейхгардт задумал изучить, как меняются флора и фауна по мере продвижения от восточной части Австралийского континента к западной.

Однако на этот раз Лейхгардт неудачно отобрал себе спутников среди той массы претендентов, которая хотела погреться в лучах его славы. После первых же испытаний в экспедиции возникли ссоры и недоразумения. И Лейхгардту стало ясно, что с людьми, которые сразу же капитулируют перед трудностями, ему никогда не достичь поставленной цели. Ко всему прочему молодой ученый тяжело заболел. И он решил вернуться назад, пройдя 500 километров.

Но, несмотря на неудачу своего второго путешествия, Лейхгардт не сдается — он снаряжает свою третью, и последнюю, экспедицию. На сей раз исследователь собирается в путь долго и тщательно. За 850 фунтов, оставшихся у него от второй экспедиции, Лейхгардт приобрел снаряжение на 7 человек, а также 20 вьючных мулов, 7 лошадей и 50 голов рогатого скота, который предполагал забивать в пути, чтобы обеспечивать участников экспедиции продовольствием. Спутников Лейхгардт выбирал себе на этот раз особенно придирчиво. Кроме него, в отряде были еще четыре европейца и два аборигена, один из которых показал себя с наилучшей стороны еще в предыдущей экспедиции.

…Прошло два года. Для Лейхгардта это были годы, целиком и полностью отданные высокой цели. Наступила бурная весна 1848 года. В долине реки Дарлинг, в районе необозримых овечьих пастбищ Брисбена, после многомесячной засухи прошли на редкость сильные и холодные ливни, они затопили все окрестности и уничтожили 100 тысяч овец. Обмелевшие реки и давно высохшие русла наполнились водой и превратились в бушующие потоки, желтые сухие равнины, где не росло ни кусточка, ни деревца, покрылись пышной свежей зеленью. Однако Лейхгардту пришлось ждать, пока не спадет вода, ведь реки превращались в непроходимые болота, которые нельзя было перейти вброд.

Но вот настал заветный день — экспедиция отлично снаряжена, скот собран, каждый участник похода знает свое место. Леихгардт и его люди трогаются в путь к северо-западу, навстречу своей полной приключениями судьбе.

В верхнем течении реки Фицрой, одного из многочисленных правых притоков Дарлинга, находилась ферма овцевода Макферсона. То был последний форпост цивилизации перед бескрайними, враждебно-таинственными территориями внутренней части континента.

Людвиг Леихгардт написал здесь прощальное письмо, адресованное одному из своих друзей в Сиднее:

…Над обширными равнинами забрезжил рассвет. Наступило 4 апреля. Худощавый человек среднего роста сложил карту Австралии, над которой он просидел полночи при мерцающем свете свечи. На этой карте, однако, кроме очертаний Австралийского материка и нескольких прибрежных районов, ничего не было изображено: собственно, это была даже не карта, а гигантское белое пятно с ровной сеткой меридианов и параллелей. Людвиг Лейхгардт хорошо понимал, как трудно первыми проложить путь через эту неисследованную Terra Australis, сознавал, что ему предстоит борьба не на жизнь, а на смерть, но не тщеславие, не желание опередить соперников, а совсем иные причины толкали его на трудное путешествие.

Вот что он написал Шмальфусу в далекую Германию:

Лейхгардт вышел на воздух, взглянул на ясное небо. Еще довольно холодно, но день обещает быть ослепительно солнечным и жарким, слишком жарким для многочасового перехода. Ведь решено, что вначале всех лошадей используют только для перевозки клади.

Из загона рысцой выбежала верная лошадка Лейхгардта, он ласково потрепал ее по шее. Все. Кончились последние спокойные сутки и для людей и для животных — отныне путешественникам придется претерпевать неимоверные трудности. Смогут ли они их перенести?

Лейхгардт разбудил своих спутников. Пора! …Два часа спустя девять человек, окруженных стадом скота, над которым подымался пар, двинулись в путь. Люди шли на северо-запад. Единственный обитатель фермы Макферсона, расположенной буквально на краю света, среди дикой и первозданной природы, проводил отряд до ближайшего холма. Но вот караван уже скрылся в густых зарослях. На горизонте, там, где он исчез, еще долго держалось облако пыли. А потом рассеялось и оно. Первобытная природа поглотила и людей и животных. Появятся ли они снова на другом конце континента? Кто знает!..

Слава Людвига Лейхгардта давным-давно докатилась до Европы. Два самых влиятельных географических общества в Лондоне и Париже наградили его золотыми медалями. Известность Лейхгардту принесли, в частности, опубликованные им дневники, очень поучительные и в то же время написанные с присущей этому ученому скромностью. В дневниках молодой исследователь рассказывал о своем первом путешествии по северо-востоку Австралии.

Только из скупых замечаний можно было понять, какие неимоверные лишения преодолевали люди во время экспедиции из Брисбена в Порт-Эссингтон.

Самым сложным было находить каждый день питьевую воду. Ведь большинство австралийских рек наполняются водой только в период дождей. В период засухи путешественник может считать, что ему повезло, если он обнаружил несколько лужиц в пересохших руслах. Лейхгардт все это, разумеется, знал и по возможности держался бассейнов рек… Но влага — первоисточник жизни — и в австралийских болотцах кишмя кишела всякой нечистью от насекомых до пресмыкающихся, — у водоемов было полным-полно москитов, мух, скорпионов, ядовитых змей. Сплошное мучение для людей и животных!

Каждый день на рассвете, до того как наступала невыносимая жара, небольшой конный отряд высылался на поиски воды, поиски, которые продолжались иногда много часов подряд. В большинстве случаев Лейхгардт сам участвовал в этом трудном деле. Если разведка находила воду на предполагаемой трассе, то подтягивались тылы, если же воды не оказывалось, экспедиции приходилось делать большой крюк.

Как-то раз, во время подобной вылазки в горах Квинсленда, Лейхгардт и его белый спутник чуть было не погибли от жажды. Лейхгардт так описал этот эпизод в своем дневнике:

Экспедиция пережила немало трудностей и из-за нехватки пищи; животный мир Австралии был необычайно беден. Уже в начале путешествия пришлось урезать рационы, с каждым днем они становились все меньше и меньше. Как только съедался очередной тюк с продовольствием, какой-нибудь из мулов расставался с жизнью. Тушу животного разрезали на тонкие ломти и вялили на солнце: мясо мулов должно было пополнить скудные запасы провизии. Однако путешествие продолжалось в три раза дольше, чем предполагал Лейхгардт, и участники экспедиции долгие месяцы не видели в глаза ни сахара, ни муки, ни соли, а напоследок и чая. Люди не погибли голодной смертью только потому, что нужда заставила их перейти на австралийское меню. Теперь европейцы употребляли в пищу то же самое, что и аборигены, утоляя голод такими сомнительными деликатесами, как ящерицы, змеи, вороны, летучие мыши, а также коренья, молодые побеги и сердцевина некоторых пород деревьев. В случае крайней необходимости они ели даже твердую как камень шкуру мулов. Правда, иногда богиня охоты Диана была к ним благосклонна, и им удавалось подстрелить либо страуса эму, либо кенгуру, либо жирного броненосца. Диких кроликов, которые впоследствии стали бичом Австралии, тогда еще не было и в помине.

Аборигены, которые никогда в жизни не видели белого человека, вели себя скорее робко и миролюбиво. Но однажды ночью на лагерь было совершено нападение. Жертвой этого случая стал английский ботаник Джон Гилберт. Он был убит, еще троих участников его экспедиции аборигены ранили копьями…

Свои впечатления об австралийцах Лейхгардт изложил в письме к матери:

Одно несколько жутковатое приключение случилось с исследователями на полуострове Йорк. Произошло оно примерно в то время, когда участники экспедиции увидели первую реку с соленой водой и несказанно обрадовались, поскольку река предвещала близость моря, а стало быть, и конец путешествия.

Вот что писал об этом Лейхгардт:

Австралийский пейзаж определяет так называемый скреб — колючий, почти сросшийся кустарник[299], через который чрезвычайно трудно прокладывать дорогу. Леса здесь встречаются не часто, да и те — реденькие рощицы с диковинными породами деревьев. Между стволами растет трава с колючками, которые цепляются буквально за все — проходят через одежду и одеяла, впиваются в кожу. Кроме того, пробираясь сквозь заросли скреба, путешественники часто разрушали гнезда шершней, и тогда огромные шершни нападали и на людей и на животных, отчаянно жаля их.

Упрямые мулы, и без того замученные трудной дорогой, с натертыми до крови спинами и с пересохшими, потрескавшимися глотками, в панике бросались врассыпную. При этом часто рвались или вовсе пропадали драгоценные мешки с мукой и чаем.

Вдобавок ко всем бедам на экспедицию обрушился еще один тяжелый удар. Утонули в реке три самые сильные лошади. Лейхгардт впал в отчаянье.

Преодолев Большой Водораздельный хребет — Кордильеры Австралии, Лейхгардт очутился в бассейне рек, незадолго до этого открытых Митчеллом на побережье залива Карпентария, в дальнейшем он старался держаться береговой полосы. Этот наименее трудный отрезок пути представлял собой саванну, кое-где поросшую пальмами, саванну с влажным тропическим климатом — ныне здесь расположены тучные пастбища, на которых пасутся огромные стада крупного рогатого скота.

Сам того не ведая, Лейхгардт в этом месте перешел через границу, которая отделяла территорию, заселенную старыми южно-австралийскими племенами, от территории, заселенной молодыми северо-австралийскими племенами[300].

Встречи с представителями «молодых» племен были весьма дружескими, иногда путешественники даже обменивались с ними фруктами и кореньями.

В этой части Австралии было множество впадающих в Индийский океан рек с солоноватой и потому непригодной для питья водой — реки либо переходили, либо обходили.

У реки Южный Аллигатор экспедиция впервые обнаружила туземцев, которые уже соприкасались с европейцами или с малайцами, — у них были железные изделия. Австралийцы оказались на редкость доверчивыми и услужливыми людьми: один из них знал даже несколько слов по-английски. Путешественники использовали австралийцев из этих племен в качестве проводников.

И вот 17 декабря 1845 года в маленькой колонии на берегу Тиморского моря, омывающего на северо-востоке берега Арнхемленда, откуда ни возьмись вдруг появились Лейхгардт и его спутники и не просто восстали из мертвых, но и преподнесли людям множество гор, рек и равнин…

Лейхгардт и его спутники прошли около 4,5 тысячи километров по совершенно неизведанной земле и собрали обширный научный материал. Гигантское «белое пятно» на карте Австралии значительно уменьшилось. В поле зрения людей появились совершенно новые области с новыми пахотными землями и пастбищами. Кто бы мог подумать, что хилый паренек из бранденбургской деревни совершит нечто столь грандиозное!

Вот уже почти три года прошло с того апрельского утра 1848 года, когда экспедиция Лейхгардта покинула ферму Макферсона и отправилась в неизвестные края. Но до сих пор о путешественниках не было ни слуху ни духу, они так и не появились ни на западном побережье, ни в какой-либо иной населенной точке континента. Однако в стране с такими необъятными просторами люди привыкли мыслить большими числами, да и сам Лейхгардт считал, что его экспедиция продлится года два с половиной — три. Словом, до поры до времени никого не беспокоила судьба исследователя. Но прошло еще несколько месяцев, экспедиция по-прежнему не подавала о себе вестей, и людям стало ясно: со смельчаками что-то случилось. Ведь в этой стране, которая все еще оставалась книгой за семью печатями, путешественника на каждом шагу подстерегали опасности. Возникли сотни проектов, как помочь пропявшим без вести людям, но шансы разыскать Лейхгардта и его спутников равнялись нулю: с тем же успехом можно было найти иголку в стоге сена…

Согласно плану Лейхгардта экспедиция должна была идти на север, к каменистой пустыне, обогнуть ее с севера, а потом примерно на широте тропика Козерога[301] направиться к западу. Кто знал, какие непреодолимые препятствия встретили на своем пути исследователи? Быть может, дорогу им преградили отвесные горы или огромное озеро, непроходимые заросли скреба или огромная пустыня? Последнее казалось наиболее вероятным…[302]

Незаметно пролетело еще два года. И только тогда — шел уже 1852 год — в Сиднее снарядили первую спасательную экспедицию. Из Сиднея экспедиция перешла через горы к реке Кондамаин, но Лейхгардта и его спутников нигде не обнаружила. К сожалению, участники экспедиции приняли на веру распространившиеся среди аборигенов весьма неясные слухи об умерщвлении целой группы белых. Из-за этих слухов они отклонились от намеченного пути, который должен был привести их к реке Алис. Некоторое время спасательная экспедиция бесцельно металась из стороны в сторону, так и не обнаружив следов немецкого ученого, потом довольно быстро повернула назад.

Как раз в это время в Австралии разнеслась весть о находке первых золотых россыпей. Из-за знаменитой «золотой лихорадки», охватившей страну, все другие дела и заботы отошли на задний план. Только в 1855 году снова вспомнили, что долг людей — искать пропавших без вести путешественников.

За эту задачу взялся А. Грегори[303] — один из самых известных исследователей Австралии. Грегори снарядил свою спасательную экспедицию на противоположном конце континента. Он морем доехал до северного побережья Австралии и там, в устье реки Виктория, устроил себе базу; после этого Грегори двинулся вверх по реке к ее истокам, а потом переправился через реку Стерт-Крик. На 20° ю. ш. и 128° в. д. Грегори подошел к Большой Песчаной пустыне, но был вынужден повернуть назад из-за нехватки воды. Вскоре после этого Грегори снова пустился в путь. На этот раз он решил пройти между рекой Виктория и заливом Карпентария. Его маршрут приблизительно совпадал с маршрутом первой экспедиции Лейхгардта. В конце 1856 года Грегори и его спутники, пройдя по рекам Альберт[304], Флиндерс и Гилберт, вышли к восточному побережью Австралии.

Экспедиция Грегори, равно как и другие спасательные экспедиции, дала очень много для изучения страны, однако своей основной задачи ома не выполнила — Лейхгардт и его спутники словно канули в воду… С того дня, как они вышли из Брисбена, промелькнуло уже целых десять лет. Оставалась только одна надежда — путешественников взяли в плен, и они влачат свои дни где-нибудь в племени аборигенов. Но и на это было очень трудно надеяться. Скорее всего участники экспедиции погибли в результате какой-нибудь катастрофы. Тем не менее поиски Лейхгардта и его спутников продолжались…

В 1860 году англичанину О' Хара Берку[305] удалось первому пройти через весь материк с севера на юг приблизительно по 141-му меридиану. Однако на обратном пути Берк умер от голода…

На поиски Берка была послана экспедиция во главе с Мак-Кинлеем[306]— она прошла от Аделаиды до залива Карпентария, а потом через Квинсленд, но спасти ей удалось только одного из спутников Берка — англичанина Кинга.

С 1860 по 1862 год ученый Макдуал Стюарт[307], предпринявший три поисковые экспедиции, шесть раз пересек центральную часть страны. Вскоре после этого он умер от тех ужасных лишений, которые ему пришлось пережить.

Все эти экспедиции показали, что Лейхгардт, по всей вероятности, продвинулся не так уж далеко на запад.

В 1870–1872 годах из Порт-Огасты, на юге страны, в Дарвин, на севере, протянули телеграфную линию. На этой трассе, длиной в три тысячи километров, возникло множество населенных пунктов, из которых исследователи предпринимали вылазки и на восток и на запад.

Так, в 1872 году Джайлс[308] открыл озеро Амадеус и преодолел четыре тысячи километров от Перта до залива Спенсера.

И наконец, в 1874 году Джон Форрест[309] первый предпринял экспедицию в обратном направлении: выйдя с востока, он дошел до телеграфной линии на западе. Теперь оказалась изученной и часть огромных пустынных территорий Австралии, которые тянутся с севера на юг и, подобно неодолимой стене, перерезают весь континент.

Стало совершенно очевидным, что при том снаряжении, которое было у Лейхгардта, он ни в коем случае не смог бы выполнить поставленную перед собой задачу. Ученые потеряли всякую надежду напасть на след его экспедиции, как вдруг в том же 1874 году в колонии Квчнсленд появился бродяга по имени Андре Хум, который много лет болтался в самых глухих уголках страны. Сообщение бродяги было поистине сенсационным — по его словам, недалеко от реки Муллиган он встретился с одним из спутников Лейхгардта, Адольфом Классеном, и прожил с ним много месяцев. Рассказ Хума был, впрочем, более чем странным. Трудно было предположить, что один из пропавших без вести людей все еще жив четверть века спустя. Однако одно обстоятельство заставляло задуматься — дело в том, что Хум встретил Классена как раз в тех местах, где, исходя из зрелых размышлений ученых, видимо, и погибла экспедиция Лейхгардта. По этой версии, выдвинутой немецким ученым из Мельбурна Г. Неймейером[310], катастрофа произошла севернее реки Муллиган, примерно в точке пересечения 139-го меридиана с тропиком Козерога.

Хум, который только сейчас осознал, какое сенсационное открытие он сделал, снова собрался в путь; получив поддержку одного мецената, он решил разыскать Классена и, если это удастся, привезти его с собой. Однако с тех пор, как Хум расстался со спутником Лейхгардта, прошло семь лет.

Вылазка Хума окончилась неудачей. В той местности, где предполагалось проводить поиски, наступила ужасная засуха, и Хум умер в пути.

Но много лет спустя в тех краях действительно обнаружили следы почти тридцатилетнего пребывания Адольфа Классена среди дикарей. В туземном поселении оказалось несколько метисов, говорящих по-немецки, — детей Классена. Сам Классен, которого туземцы насильно удерживали у себя, видимо, погиб в 1876 году при попытке к бегству. Очевидно, он хотел примкнуть к одной из экспедиций, которая находилась в то время в 20 милях от него.

…Так окончился последний акт трагедии, которая долгое время занимала мировое общественное мнение. Лейхгардт и его спутники оказались в длинном списке жертв, которых потребовало освоение неприступного континента. Но другие продолжили их дело, и исследование Австралии по-прежнему шло семимильными шагами. В 1879 году Александер Форрест[311] изучил почти неизвестные дотоле северо-западные области страны, обнаружив там гигантские территории, пригодные для земледелия. Правда, центральная часть Австралии и огромная пустыня на западе все еще оставались «белым пятном». Только после того как Давид Линдсен[312] в 1887 и 1892–1893 годах дважды прошел через всю Австралию, исследование этого открытого так поздно обитаемого континента можно было считать в общем и целом законченным.