Я замечаю вдруг, что с Кейном тоже творится что-то неладное. На все мои расспросы он отговаривается, что всё нормально. Но я же вижу: это не так!
Наконец, я слышу, как Дина обеспокоенно рассказывает мужу, что Кейна собираются извергнуть из клана. Это просто немыслимо!
Я разворачиваю экран, чтобы вызвать Кейна, но в ту же секунду получаю вызов от него самого.
— Нам надо поговорить! — произносит он.
Я подъезжаю в условленное место. Кейн садится ко мне в мобиль и сразу же спрашивает:
— Ты можешь стереть кое-что из моей памяти?
— Думаю, да. Пока еще в силах, — отвечаю я.
— Это хорошо. Тебе можно доверять. Да тебе и самой это необходимо.
— Почему? — недоумеваю я.
Если меня извергнут из клана, даже деньги не помогут. Я лишусь всех привилегий аристократа. И у службы безопасности будут развязаны руки. Они заставят меня пройти телепатический контроль. Учитывая некоторые моменты, и после этого в покое не оставят. Наложения, потеря свободы воли, ещё придётся на них работать из-за моих способностей. В общем, всё по тому же сценарию, что и с твоими соотечественниками.
— Как такое возможно? — ужасаюсь я.
— С точки зрения закона я — организатор экстремистского сообщества. У других членов клуба тоже будут проблемы. В том числе и у тебя.
— Но за что тебя могут извергнуть из клана?
— Отчасти сам виноват. После того, как заработал деньги, я смог помочь моим родителям полностью выкупить их туристический бизнес. Они перестали от кого-либо зависеть. И тогда я сказал одному из наших, что я о нем на самом деле думаю. Он затаил на меня зло, ну и дождался повода для атаки. Вот, взгляни!
Кейн разворачивает экран и показывает мне небольшую заметку.
Я пробегаю её глазами и вспыхиваю негодованием. Там говорится, что Кейн — мошенник и финансовый аферист!
— Это всё тен Меро, — объясняет он. — Мой иск о клевете уже лежит в суде. Они его проиграют и заплатят мне немалую сумму. Но это ничего не изменит. Наш клан очень щепетильно относится к таким вещам. Нам с детства внушают, что мы — хранители духовного богатства нации. Безукоризненно нравственные и отстранённо взирающие с высоты на политические и военные дрязги. Абсолютные пацифисты. Я часто огребал в детстве за то, что пытался играть в военных или охрану порядка.
— Я поняла. Что я должна стереть? — спрашиваю я.
Он объясняет. Ничего себе. Я даже не подозревала, что он так далеко зашел. Вот только…
— Я не смогу тебе помочь! — говорю я. — Слишком большой объём. Это наверняка спровоцирует психическое расстройство!
— Я готов пойти на риск, — отвечает он. — Чтобы не подвергать опасности других.
— Этот риск слишком большой! Я почти уверена. Я не буду этого делать!
Его лицо застывает мучительной гримасой.
— Экопоселения! — шепчу я. — Там не найдут!
— Ты знаешь, как они относятся к выходцам из городов? — интересуется Кейн.
Я мотаю головой.
— С недоверием и подозрением! Лишь их дети получают право голоса в общинах. К тому же я не владею теми знаниями и навыками, что требуются для жизни там.
— Это лучше, чем наложения! — говорю я.
— Как тебе удалось их избежать? — спрашивает он, своим вопросом заставляя меня вновь заглянуть в ту бездну боли и ужаса.
— Я не хочу об этом вспоминать и тем более говорить!
Мы долго молчим.
— Ты… пойдёшь со мной? Если вдруг… — спрашивает, наконец, он.
— Да! — неожиданно для самой себя отвечаю я.
Мы опять молчим. Наконец, Кейн прощается и выходит из мобиля.
Дрожащей рукой я прикладываю ключ к запуску двигателя и медленно трогаюсь. Хорошо, что до дома совсем недалеко.
Мне навстречу выходит Рени.
— Что с тобой, Тэми? — взглянув на меня, испуганно спрашивает она.
Я лишь пожимаю плечами.
— Пойдём! — она ведёт меня на кухню, в тот уголок, своего рода мини-столовую, где садятся те, кто решил перекусить между приёмами пищи. Она наливает мне воды.
— Выпей и успокойся! И расскажи, наконец, что с тобой происходит!
Я отпиваю немного и выдавливаю из себя:
— Не могу!
Рени задумывается и говорит:
— Ты же рисуешь! Знаешь, есть такой метод: нарисовать свою проблему, свой вопрос или свой страх. Можно абстрактно, а можно поймать какой-то образ. Я бы поработала с цветом, но, возможно, тебе больше подойдут линии. Я понимаю, это кажется глупым и детским, но порой работает, помогает увидеть и осознать какие-то вещи!
Сначала эта идея представляется мне совершенно нелепой. Но потом в моем сознании начинают рождаться смутные образы.
Наверное, все в детстве увлекались той древней романтической эпохой, когда правили князья, строились замки и крепости, а между кланами шли постоянные войны, но совсем не такие, как сейчас. В те времена честь была дороже не только денег, но даже победы. И если находились те, кто нарушал данное слово и творил подлость и бесчестье, то от них с презрением отворачивались не только союзники, но часто и родственники.
Я беру лист бумаги и рисую крепость. Ее уже взяли приступом, в стенах зияют проломы, и лишь цитадель с горсткой оставшихся защитников еще держится. Я рисую в каком-то странном полудетском стиле, маленькие многочисленные фигурки людей получаются слегка упрощенными, даже с немного нарушенными пропорциями. Зато композиция удаётся так, как никогда раньше. Я заканчиваю последнюю фигурку и смотрю на рисунок. И понимаю вдруг, чего я боюсь на самом деле.