Чужого поля ягодка

54. Волк и его Волчата

В дверь постучали, в приоткрытую дверь просунулась рука, держащая двумя пальцами какие-то грязные тряпки, и голос бармена объявил:

— Прошу прощения, госпожа — но это, кажется, ваше…

Да никак это куртка! И то, что осталось от блузки… Бармен получил назад свою рубашку, а бедная куртка вместе с бывшей блузкой, не пережив разлуки с брюками, отправились по их стопам в утилизатор, завещав непострадавшее содержимое своих карманов достойной преемнице.

А отчего бы пострадать содержимому: Узлы на сей раз были выполнены из крепких материалов, и коммуникатору с трофейным парализатором тоже повезло — карманы с ними были застёгнуты, и влага туда не попала…

Заняв знакомое место у окна, Миль всё же выложила парализатор на стол — пусть полежит, подсохнет, мало ли что — и заскучала. Что-то долгонько нет Бена… или ей просто так кажется…

На столик упала тень — бармен подошёл осведомиться, всё ли хорошо у его гостьи, не желает ли госпожа покушать… Не желает, собиралась ответить Миль, но, желудок госпожи, словно только и дожидался этого вопроса, неожиданно во всеуслышанье возопил о желании не то, чтобы покушать, а прямо-таки нажраться, да ещё столь громким и мерзким голосом, что убедительно соврать у Миль всё равно бы не получилось. Пришлось заказать знакомые фирменные фрикадельки. Покосившись на обсыхавший парализатор, бармен с улыбкой поклонился и щёлкнул пальцами — заказ доставили тут же. И то, какие могут быть проволочки — блюдо дежурное, а в зале, не считая Миль, и посетителей-то всего пара-тройка человек…

На порциях здешние повара никогда не экономили, и нежданно вернувшийся аппетит сыграл с Миль дурную шутку: объевшаяся «госпожа» совершенно безответственно задремала, прикорнув прямо за столом, даже и во сне бдительно придерживая чёрный параллелепипед парализатора… Убиравший посуду официант не потревожил её сна и, уж конечно, не позарился на грозное оружие, но разглядывал спавшую гостью пристальней и дольше, чем позволительно, да потом ещё и вовсе уж неприлично шептался о чём-то с барменом, поглядывая то на неё, то ещё куда-то…

Он весь день посматривал на неё между делом, глядя и так, и этак. Но сонную рассматривать её было ещё неудобнее, а зал тем временем наполнялся, подошли обычные посетители и завсегдатаи, работы у парня прибавилось… Свободных мест оставалось всё меньше.

К стоявшему в углу столику, за которым спала девушка, подтянулись подростки, потоптались в нерешительности — будить, не будить… и кто-то коснулся спящей…

…Лёгкое прикосновение к плечу заставило Миль прямо из состояния дрёмы подскочить, схватив парализатор, и даже выстрелить, не глядя… Слава Богу, её успели ударить по руке, и заряд ушёл в пол, никому не причинив вреда. Полностью проснувшись, она нашла себя в крепком захвате и обезоруженной. И крайне сердитой от смущения, что застали врасплох и что чуть не натворила бед: вокруг озорно скалились мальчишки, вооружённые кое-чем посерьёзней её парализатора, но все их стволы мирно смотрели вниз.

— Да отпустите вы её, она не хотела никого убить, просто мы её напугали! Правда ведь, госпожа? — сказал кто-то со смехом. И Миль тут же отпустили и даже вернули оружие.

— Реакция у вас, согласен, прекрасная, но всё же спать в общественном месте небезопасно… для окружающих! — эти паршивцы так заразительно хохотали, что Миль не вытерпела и тоже зафыркала.

— Что ж такое вам, простите за любопытство, снилось, а?…

— И по какому поводу веселье? — спросил знакомый голос: Рольд раздвинул столпившихся «волчат» плечом и, не узнавая, взглянул на Миль вопросительно. Коротко поклонился: — Всё в порядке, госпожа? Надеюсь, мои сорванцы вас не обидели?

— Как можно, Рольд! Просто девушка тут немножко постреляла, — охотно объяснили ему. — Но это она не со зла — ну, спросонья, не разобрав!

— Госпожа?… — она на миг вскинула на него глаза. — Миль?! Вот это сюрприз… Ты… вы одна? Так, — он повернулся к ребятам. — А вам что — заняться больше нечем, да?

Подростки тут же быстренько рассосались. Миль вернулась в кресло, спрятала парализатор в карман. Однако, вот это она заспалась… Видимо, противостояние в том неладном проулке обошлось ей дороже, чем она полагала. За окнами уже вон темнеет, а Бен так и не пришёл…

Зал к вечеру наполнился людьми, воздух — вкусными ароматами, весёлым гомоном и взрывами хохота, декорации эстрады сдержанно перемигивались и неспешно поигрывали объёмными композициями, перетекавшими друг в друга под ненавязчивые музыкальные темы. Кое-кто уже танцевал на свободной площадке. Хорошо живут люди, мирно…

— Миль… — позвал Рольд. — Что-то случилось? Ты… вы?…

Миль улыбнулась уголком рта, отмахнулась, не глядя на него — какая разница: ты, вы….

А официантик что-то уж слишком настырно глазеет…

— Эй, ну я же не просто так любопытствую. Раз уж ты в одиночку да с парализатором на людей бросаешься — дело выглядит серьёзным.

Миль вздохнула — он не отвяжется. Достала коммуникатор:

«Оно серьёзное. Но не твоё. У тебя своих дел — вон, целая стая».

Он усмехнулся и укоризненно поцокал языком:

— Нападение — лучшая защита? Ты мне не доверяешь? Или кому-то из моих?

Она замялась, искоса глянула на пробегавшего мимо официанта — тот поспешил отвернуться. Рольд перехватил эти переглядки и спросил:

— Вот этот? И чем он провинился?

«Он об меня сегодня все глаза обмозолил. Пустяки, конечно, но неприятно».

— Одну минуту, всё выясним, — поискав официанта глазами и не найдя его в зале, Рольд поднялся и пошёл к стойке. Бармен тут же наклонился к нему, что-то показал. Они коротко переговорили, и скоро Рольд вернулся к столу, сел и тоже стал разглядывать Миль — она старательно смотрела по сторонам, памятуя о свойствах его взгляда — потом спохватился:

— Совсем забыл, зачем ходил. Не сердись на парня, он тебя не сдаст, просто не мог понять, ты это или не ты, — он протянул Миль её собственный портрет. А ведь и верно, будь у парня другие мотивы, он бы её и заметить не смог — «Недотрога» бы не позволила. — Признаться, я и сам с трудом тебя узнал. Очень уж ты изменилась за такое короткое время.

Короткое? Ну, для кого как… Девчушка с портрета смотрела из прошлого весело и открыто, ещё не зная, что её ждёт…

«Сам же сказал — не похожа я на этот портрет».

— Не так сильно, чтобы совсем не узнать. День-другой… ну, чуть дольше… Подкормить, подлечить… отмыть… и сходство появится.

«Ты думаешь?» — Миль пропустила мимо ушей подколку насчёт «отмыть».

— Контролю так неймётся тебя найти, что он понатыкал твои портреты на каждом углу. Я не спрашиваю, с какой стати. Но если бы мои портреты так же улыбались со всех сторон, я бы не дрых на виду в людном месте.

«Да я здесь просто мужа жду. Ну, задремала».

— Жди. Сколько угодно. Только давай дремать ты будешь в безопасном месте под присмотром моих ребят. Та комнатка, где вы ночевали в прошлый раз, тебя устроит?

В вечерней темноте за его спиной уже зажглись огни… целая галактика огней. И он был прав. Хотя Миль и могла сидеть здесь совершенно спокойно — люди есть люди, кто-то что-то где-то кому-то ляпнет и даже не заметит, что кого-то подставил. Бережёного, как говорится, и Бог бережёт. Да и спать сидя… конечно, можно, но полноценного отдыха такой сон почти не приносит. Зато приносит затёкшие руки-ноги-спину и некоторое отупение.

— Ну, вот и славно. Доллис тебя проводит… А хотя, нет — может, чуть попозже, — внёс он поправку, глядя на сцену: там, залитая радужными лучами подсветки, сияя улыбкой, стояла Доллис, хорошенькая, как никогда. Уж её-то индикатор, когда придёт пора, станет, несомненно, белым… — Вообще-то, как ты знаешь, это довольно надолго. Устала? Если хочешь, могу сам тебя проводить.

Нет — покачала головой Миль: Доллис стоило послушать, пела она замечательно. Вот она низко наклонила голову, слушая вступление… Вот снова взглянула в зал — от улыбки не осталось и следа — и начала своим дивным, с неподражаемой хрипотцой, голосом:

Миль удивилась. Что-то Доллис начала не со своих любимых песен… А та, кивнув музыканту, объявила:

— «Прощай», — и продолжила:

Зал притих, даже в кухне ничем не звякали. Теперь музыка лишь чуть подыгрывала, оттеняя голос:

Замечательно-то замечательно… Но как-то слишком грустно для пятнадцатилетней. Обычно Доллис чередовала минор с мажором, раскачивая публику, не давая залу ни особенно печалиться, ни слишком развеселиться. Но не сегодня. Не слушая отдельных выкриков с просьбами о той или иной песне, она оборачивалась к музыканту, тот в ответ кивал, и песни следовали одна другой задумчивей.

— Эй, Доллис! Это что такое ты сегодня поёшь? — всё-таки выкрикнул кто-то.

Доллис дёрнулась на выкрик, поправила микрофон на шее и низким вибрирующим голосом как-то приглушённо-яростно заявила:

— Если кто-то ещё не понял: сегодня не будет дурацких весёлых песен. Не нравится — выход вон там! Следующая песня называется — «Ностальгия»!

Народ в недоумении запереглядывался, но никто не ушёл. Доллис запрокинула голову и запела, закрыв глаза:

«Это, скорей, про меня», — подумалось Миль, а Рольду она написала:

" Что такое с Доллис? Несчастная любовь?» — но Рольд только плечами пожал:

— Думаешь, это её стихи?

«Откуда мне знать? Это твоя стая. Но даже если стихи не её, выбор репертуара-то за ней…»

О качестве стихов можно было, конечно, спорить, но вот музыка всё искупала, не говоря уже об исполнении.

Следующая песня не нарушила тенденции — Доллис коротко объявила:

— «Знаки».

— Пожалуй, ты права, — задумчиво сказал Рольд, внимательно приглядываясь к беспощадно высвеченному лицу певицы, казавшемуся из-за исказивших его откровений-переживаний и старше, и ранимей… — А вот я что-то пропустил…

По щекам Доллис, посверкивая, скатывались слезинки, теперь она пела с закрытыми глазами. Миль уже не глядела на Доллис — она так же, с закрытыми глазами, вслушивалась в голос, которого у неё самой никогда не будет, но пел этот голос и за неё, безгласную, тоже…

В конце концов Доллис покинула сцену — и на этот раз никто не посмел ни сменить её там, ни попросить вернуться, потому что она, собственно, не столько ушла, сколько убежала…

Миль тоже чувствовала себя так, что хоть беги ищи уголок, чтобы выплакаться — слишком уж точно попадали эти песни на её житьё-бытьё. Кем бы ни был автор (или авторы), он откуда-то ведал больше, чем должно… А вот любопытно, такое возможно удачно вообразить или всё-таки автор сам через всё это прошёл?…

Рольд протянул руку с платком — стереть с её щеки следы нечаянной печали:

— Впервые слышу эти песни — надо будет узнать, откуда они у неё…

«Девочка взрослеет — взрослеют и её песни…» — в рассеянности Миль позабыла воспользоваться клавиатурой, спохватилась, вскинула испуганный взгляд на Рольда — заметил или нет — и попалась, утонула в его глазах… Когда он отпустил её взгляд, Миль отпрянула, прижав пальцы к губам, которые ещё помнили вкус его поцелуя, как и шея её помнила нежность его ласки… В висках стучало, покалывало кончики пальцев и что-то яро вскипало в крови, а смущённый Рольд покаянно склонил голову:

— Сам не знаю, как это вышло… Никогда себе не позволял… Не то, чтоб мне этого не хотелось, но не против же твоей воли… прости… — он осмелился поднять глаза, и, наверное, вид у неё был жутковат, потому что Рольд начал бледнеть, пытаясь одновременно и встать, и вжаться в спинку дивана, на котором сидел…

Теперь уже он не мог отвести взгляда, как ни старался… По всему залу, взметая мусор, раздувая одежды и лохматя причёски, раскачивая светильники и даже опрокидывая лёгкую мебель, гулял невесть откуда взявшийся мощный сквозняк, мигало освещение, декорации на сцене превратились в бездарную, хаотичную путаницу пятен… Люди громко возмущались, удивлённо заслонялись руками, пригибались, старшие мальчики прикрывали собой младших и немногочисленных девочек…

Миль опомнилась, отпустила Рольда — он осел на диване, хватая ртом воздух и крепко зажмурясь — посмотрела на свои руки: кончики пальцев голубовато светились, подсвечивая снизу её лицо и отражась в расширенных, сразу ярко зазеленевших глазах. Оглядев творящийся непорядок, Миль вдохнула, потянув на себя царящее в зале возбуждение, и ветер стих, ровно загорелись светильники, заработала, как положено, всякая техника…

Хмуро взглянула на Рольда: он уже оправился от неожиданности и взирал на неё с почтительным ужасом и восторгом.

— Вот это да… — произнёс он. — Слышал про «дикую» кровь, но чтоб такое… Теперь понятно, чего от тебя Контролю нужно…

«И ты меня прости. Со мной такое тоже впервые…»

— Да ладно, мне даже нравится. Никогда ничего подобного не видел…

«И, надеюсь, больше и не увидишь. Для твоей же пользы. Ты бы, кстати, поосторожнее. Судя по всему, ты и сам не чистых кровей».

— Я-то? — он горько усмехнулся. — Чистокровный «дикарь». Натурализован почти младенцем, своих и не помню…

«Тогда тебе возле меня находиться надо поменьше, а то как начнёшь вдруг мутировать… на радость Контролю всеблагому и всеведущему».

— Ну да, вот так вдруг и начну! — недоверчиво хмыкнул он.

Миль коварно улыбнулась:

«А ничего, что ты меня ни с того, ни с сего слышать стал?»

Рольд опять начал резко бледнеть, потом краснеть, потом пошёл пятнами и вытаращил на неё глаза. Миль склонила голову набок. Горло у него перехватило, он не то, чтобы говорить — дышал с трудом.

«А… ты… я… нет…» — менто его было сбивчивым, но вполне отчётливым.

«Ну, какой прогресс… Поздравляю. С такими темпами тебе в Городе очень скоро станет совершенно нечего делать. Разве что научишься держать себя в руках, а то это, как видишь, — Миль посмотрела на свои светящиеся пальчики, сжала кулачки и спрятала их в карманы, — очень и очень непросто».

Она встала — Рольд тоже поднялся:

«Где там обещанная комната?»

— Я провожу.