Чужой

«Вернись!»

День тянулся для Юлека еще томительнее, чем утро. Перед глазами все время стоял Зенек. Они тут сидят себе спокойно в Ольшинах, а Зенек идет в Варшаву, без копейки денег, и вдобавок никто его там не ждет. Мальчуган хорошо помнил, как он ходил по широким варшавским улицам, переполненным бесчисленными толпами, и все время боялся — вдруг он отстанет от мамы и потеряется. Кругом ни одного знакомого лица, неизвестно, куда едут все эти трамваи и автобусы, куда ведут все эти улицы… Очутиться одному в таком огромном городе — да об этом просто подумать страшно! А ведь все могло быть иначе..

Грустные мысли сменяются в голове Юлека сладкими мечтами. Время повернулось вспять, Зенек живет на острове и именно ему, Юлеку, открывает свою тайну, а больше никому.

Ах, какой замечательный шалаш они бы тогда построили! Как заботливо обдумали бы каждую мелочь — лишь бы Зенеку было удобно! Он прожил бы там по-королевски все лето, а потом… потом он вдруг — как именно, можно придумать после — очутился бы вместе с Юлеком в их квартире и всегда дружил бы только с ним, хоть он и намного старше Юлека. И все мальчишки ужасно бы Юлеку завидовали, и Хеля тоже.

Мечты — вещь приятная, но их хватает ненадолго, а потом еще труднее примириться с печальной действительностью. Разве можно примириться с тем, что Зенек ушел и что случилось это из-за Мариана? При каждой встрече Юлек бросал на брата уничтожающие взгляды.

Впрочем, видел он его в этот день мало. Под вечер Мариан куда-то пропал и отсутствовал больше двух часов. После ужина, который они съели в угрюмом молчании, бабушка пошла доить корову, дед стал чинить во дворе грабли с выломанными зубьями, а Мариан вытащил из-под кровати свой чемодан и начал в нем копаться. Юлеку очень надоело молчать, и он, воспользовавшись случаем, насмешливо поддел брата:

— Что, далеко собрался?

Мариан не ответил. Он открыл вытащенный из чемодана кошелек, высыпал на стол деньги, тщательно пересчитал их и задумался, озабоченно подняв брови. Юлек искоса следил за ним и ломал себе голову, что все это может означать.

— Юлек!

— Чего тебе?

— У тебя еще остались деньги?

— А что? — Юлек был человек с размахом и, если ему перепадало несколько злотых, всегда готов был их потратить, одолжить кому-нибудь или угостить друзей чем-нибудь вкусным. Но сейчас в нем занозой сидела обида на Мариана, и он не склонен был к щедрости.

— Мне нужно четыре злотых.

Юлек пожал плечами. Четыре злотых в конце месяца! Дедушка дал им первого июля по десять злотых — этого должно было хватить им до августа. Придумает же этот Мариан!

— У меня осталось восемьдесят грошей, — неохотно буркнул он.

— Вот черт! — негромко выругался Мариан. Потом добавил: — Ну что ж, на нет и суда нет.

— Зачем тебе деньги?

Брови Мариана еще выше всползли на лоб. Он посмотрел в окно, как будто увидел там вдруг что-то интересное. Однако Юлек знал, что там нет ничего интересного, и Мариан просто оттягивает ответ.

— На автобус, — наконец ответил он.

— С ума сошел? Какой еще автобус?

Мариан снова уставился в окно.

— Пожалуйста, можешь не говорить. И вообще делай что хочешь, — сказал Юлек самым обидным тоном, на какой был способен, и взялся за ручку двери, собираясь выйти из комнаты.

— Погоди. Я. — начал Мариан, и Юлек вдруг заметил, что он с трудом выдавливает из себя каждое слово.

Мальчик остановился и хмуро смотрел на брата, который наконец отвернулся от окна и стоял, опираясь о косяк. В сумерках едва белело его лицо.

— Ну?

— Я хочу догнать Зенека.

— Мариан! — завопил Юлек.

Вся его обида моментально испарилась, как капля воды на раскаленном утюге. Снова рядом с ним был прежний Мариан, «свой парень», брат, на которого порой злишься, но который никогда не подведет в важном деле.

— Думаешь, получится? — спросил он быстро. — Ведь он ушел вчера, самое позднее сегодня утром. А? Значит, ты поедешь на автобусе. До самой Варшавы?

— Да ты что! Мне просто надо его обогнать. Доеду до Белиц, а потом пойду назад. Понимаешь?

Юлек не понимал.

— До каких Белиц? Он же пошел в Варшаву!

Тогда Мариан выложил братишке свой план. У Зенека нет денег, значит, он идет пешком (насчет автостопа он явно наврал). По туристским расчетам, человек проходит пешком около двадцати километров в день. Вряд ли, конечно, Зенек шагает так быстро, но на всякий случай пусть будет двадцать. Километров пять надо прибавить на случай, если Зенек отправился в путь сразу после разговора с Улей (хотя что маловероятно, было уже темно, скорее всего, он переночевал в стогу и пустился в дорогу сегодня утром), ну, и еще пять на завтрашнее утро. Значит, всего тридцать километров. Если он обгонит Зенека на эти тридцать километров и пешком пойдет назад, то очень может быть, что удастся его встретить. Не наверняка, конечно, потому что Зенек мог отправиться куда-нибудь совсем в другое место или пойти по проселочным дорогам, и тогда они разминутся. Так или иначе, Мариан решил ехать. До Белиц от ольшинской остановки автобуса ровно тридцать два километра. А там он сойдет и на обратном пути будет высматривать Зенека.

— Откуда ты знаешь про эти Белицы?

— Я спрашивал в деревне, а потом еще на шоссе. Автобус на Варшаву проходит в шесть десять. К семи буду в Белицах.

Юлек, жадно ловивший каждое слово брата, вдруг крикнул в тревоге:

— Мариан, а я?

— Ты должен остаться.

— Я поеду с тобой! Поеду! Ладно, Мариан? Ладно? — страстно молит Юлек. — Вдвоем ведь лучше, гораздо лучше!

К сожалению, обоим ехать нельзя. Мариан объясняет это так терпеливо, так убедительно, что Юлек смиряется. Прежде всего, нет денег. Хватит на один билет, и то только в одну сторону.

— А может, нас кто-нибудь бесплатно подвезет? Ведь бывает, что подвозят!

— Подвозят, да только не мальчишек, — отвечает Мариан. — Взрослых. Или тех, у кого есть автостоповские книжечки. А назад? Чего доброго, придется топать пешком все тридцать два километра. Может, конечно, попасться по пути добрый шофер или какая-нибудь подвода, но рассчитывать на это нельзя. Так что идти придется долго, может, и до поздней ночи. Бабушка будет беспокоиться, да и дедушка, когда вернется с фабрики.

— А что ты им скажешь? Надо им что-то сразу сказать, ты же никогда так рано не встаешь.

— Что-нибудь придумаю. — неуверенно говорит Мариан. Заметно, что его и самого это смущает.

— Что ни придумай, бабушка все равно будет ругаться, если ты поздно вернешься, — волновался Юлек. — А дедушка?.. Ой, мамочки! — с ужасом воскликнул он. — Дедушка тебя, пожалуй, и выпороть может!

— Я знаю, — мужественно ответил Мариан.

Юлек посмотрел на брата с уважением. Только сейчас он понял, какое трудное дело задумал Мариан. Дедушка был очень добрый, и они оба его любили, но Юлек до сих пор с дрожью вспоминал побелевшее от гнева дедушкино лицо и жгучие удары ремня. Произошло это вскоре после их приезда в Ольшины, когда соседская девчонка наябедничала, что Юлек лазил на мачту линии высокого напряжения.

— Надо хорошенько придумать, — сказал он, полный стремления помочь брату, — что-нибудь такое, чтобы они не очень сердились, а только немножко.

— Ну придумай. — В этой области Мариан полагался на Юлека больше, чем на себя.

— Во всяком случае, я встану вместе с тобой, и мы выйдем из дому оба, — с готовностью предложил Юлек. — А то бабушка еще больше удивится, она уже и так что-то учуяла. Только бы завтра дождь не пошел!

Дождь не шел, утро было светлое, прозрачное и солнечное. Поэтому бабушка не слишком удивилась, когда ребята прибежали к ней на кухню раньше обычного и объявили, что отправляются за шоссе, на Песчаную гору. Песчаная гора, поросшая гигантскими кустами можжевельника, была местом паломничества мальчишек со всей округи.

— А дорогу найдете? — спросила бабушка.

Мальчики ответили, что да, найдут, Мариан в прошлом году ходил туда с дедушкой.

Бабушка сразу заметила, что между внуками царит полное согласие и что взгляд у Юлека, как прежде, веселый и открытый.

— Ну, найдете, так ступайте, — разрешила она своим обычным добродушно-ворчливым тоном. — Возьмите с собой по огурчику и по куску хлеба, небось есть захотите.

Она закрыла за ними дверь, но тут же выглянула в окно и крикнула им вслед:

— Да смотрите мне, чтоб без глупостей!

— Ладно, ладно! — легкомысленно отозвался Юлек.

Когда последние дома деревни остались позади, Юлек отдал брату свой хлеб и огурец, а также восемьдесят грошей — все, что осталось от его месячного «жалованья». «Купишь Зенеку хоть булку», — сказал он Мариану. Мариан не стал ломаться и взял: если путешествие продлится целый день, они с Зенеком здорово проголодаются. Было решено, что после отъезда Мариана Юлек пойдет на остров, наведет там порядок, соберет побольше топлива, а девочки приготовят что-нибудь поесть. А дедушке с бабушкой Юлек скажет, что Мариан встретил на шоссе знакомого шофера и тот взял его с собой в Каменку, поэтому Мариан к обеду не вернется, а вернется скорее всего только вечером. Все это выглядело довольно нескладно, но ничего более убедительного Юлеку выдумать не удалось.

И вот уже они стоят у столбика, обозначающего остановку, и ждут — автобуса. То и дело вдали из-за поворота показываются высокие темные грузовики, при виде которых сердца их начинают усиленно биться. Потом машины подъезжают ближе, и видно, что это не то, и снова нужно ждать. Время тянется ужасно долго, и в конце концов Юлек с горечью замечает, что, как видно, они опоздали и ничего из их затеи не получится: автобус давно проехал или переменилось расписание. Мариан тоже нервничает, но скрывает это и злится на брата за его «глупую болтовню».

Наконец далеко-далеко среди полей, перечеркнутых тоненьким зигзагом шоссе, мелькает точка, очертания которой возбуждают робкую надежду. Да, да, это автобус! Нет, кажется, опять грузовик! Поворот, другой — и ребята вздыхают с облегчением. К остановке подкатывает знакомый голубой автобус.

— Залезай скорее! — кричит Юлек и отчаянно дергает ручку дверцы.

Мариан спокойно нажимает на ручку, дверь открывается, потом — трах! — и вот уже Мариан выглядывает сквозь запыленное окошко.

— Скажи Зенеку, что картошка будет на складе, как всегда! — кричит Юлек. — Не забудь!

— Ладно, ладно!

— А то вдруг он не найдет, если вернется поздно!

— Только бы мне его встретить!

— Встретишь, обязательно встретишь!

И Юлек остается на шоссе один. Голубой автобус отъезжает, он все меньше, меньше и наконец становится таким маленьким, что и смотреть не стоит.

Мальчуган шумно вздыхает, как человек, благополучно завершивший нелегкий труд, потом спугивает свистом галку, деловито шагающую по краю асфальта, как будто она собралась шагать так до самой Варшавы, и поворачивает в сторону Ольшин.

Мариан высадился в Белицах и, мельком оглядев высокую трубу кирпичного завода и низенькие, неинтересные домишки поселка, двинулся в обратный путь. Он шел широким, размеренным шагом, спокойно и внимательно глядя по сторонам. Впрочем, спокойствие его было только внешним. Человек, хорошо знающий Мариана, например мать, сразу заметил бы, что мальчика что-то грызет.

Это началось после разговора на Улиной террасе. Спокойствия его лишил не рассказ о том, что Зенек голодал, — голод не оправдывал Зенека в глазах Мариана. Ах, если бы не Вишенка и не ее презрительные намеки на то, что Мариан просто боится лезть в чужой сад, если бы не ее восторги по поводу отважного спасения ребенка, он бы устоял! Однако винил он за это не хорошенькую Вишенку, а пришлого парня, и его неприязнь легко перешла в осуждение, когда на ярмарке в Лентове он услышал о краже. Хватит, решил тогда Мариан, больше он этого Зенека знать не хочет, каким бы он там ни был смелым, самостоятельным и взрослым. Особенное отвращение и почти ненависть почувствовал Мариан после тех наглых слов: «Захотелось мне, вот и взял!»

Но, когда Уля сказала, что у Зенека нет дома, что от него отказался родной отец, все эти чувства развеялись без следа. Правда, решение ехать в Белицы досталось Мариану нелегко. Гнаться за Зенеком, уговаривать его вернуться на остров — не значило ли это признать себя виноватым? Настоящей вины Мариан не чувствовал. Но, когда он вспоминал «суд» на острове, ему делалось стыдно. Зенек украл, это правда, но кто его судил? Они, которые сами крали, и крали не с голоду, а просто из хвастовства, чтобы доказать, что они не трусы.

Зенек их подговорил? Ну и что? Что же они, маленькие, за себя не отвечают?

А вдруг Зенек попросту посмеется теперь над Марианом? Ведь он так часто держался с ними пренебрежительно, так часто давал им понять, что они перед ним наивные малыши!

И еще одно угнетает Мариана. Ему хорошо, он скажет Зенеку «вернись к нам на остров», и тот вернется. А что дальше?.. Это только глупому Юлеку кажется, что тогда все будет в порядке. Сколько Зенек сможет там жить, если ни у кого из ребят нет денег, если еду каждый раз придется носить из дому украдкой и если никто не знает, чем все это кончится?

Но так или иначе, раз другого дома у Зенека нет, пусть пока шалаш на острове снова станет его домом. Это главное. Ради этого и идет теперь Мариан по шоссе, оглядываясь по сторонам и отсчитывая пройденные километры по табличкам на дорожных столбах. Восемь таких столбиков успел он уже насчитать, когда увидел идущего ему навстречу по придорожной тропинке парня. Это был Зенек.

Вишенка и Уля возвращались с острова. Они помогли Юлеку набрать хворосту, вычистили закопченный котелок и банки, оставили принесенную для Зенека еду (Вишенка — булку с сыром и два помидора, а Уля — полбуханки хлеба, купленного в лавке) и теперь шли домой. Юлек остался, чтобы починить шалаш, который, как оказалось, начал протекать, и был немного обижен, что девочки бросили его одного. Но Вишенка обещала матери, что сходит на другой конец деревни за ягодами, а Уля хотела остаться с ней наедине, чтобы поговорить об одном деле — деле, которое волновало ее с того момента, как Юлек рассказал им о затее Мариана, и отравляло радость возможного свидания с Зенеком.

Дело было щекотливое и тонкое, поэтому Уля не сразу решилась поговорить о нем с Вишенкой. И даже сейчас, когда они шли рядом по узкой тропке среди поспевающей ржи, что-то мешало ей начать этот разговор. Но вот за колосьями уже замелькали сосенки и березки рощи. Еще десять минут — и они будут в деревне.

— Скажи, — начала Уля негромко и в то же время словно бы сердясь, как всегда, когда стараются скрыть смущение, — у тебя есть какие-нибудь деньги?

— С собой? Ни копейки!

— А дома?

— Не помню. Злотых два или три. Почему ты спрашиваешь?

— Я думала, может, у тебя больше найдется, — краснея, говорила Уля. — Может, ты на что-нибудь собирала…

— Нет, сейчас у меня нету, — ответила Вишенка, очень удивленная этими вопросами. — А в чем дело? Скажи!

— Ах, Вишенка! — не выдержала Уля. — Ведь если Зенек вернется, его могут арестовать!

— Арестовать? — ужаснулась Вишенка.

— Вдруг кто-нибудь его увидит и узнает, что это он украл деньги! Эта торговка из Лентова или кто-нибудь еще. Мне кажется, Мариан совсем об этом не подумал!

— Ты считаешь, что Зенеку лучше не возвращаться?

— Нет, не считаю, — ответила Уля. — Я только хочу, чтобы с ним не случилось еще какой-нибудь беды.

— Надо будет, чтобы он никогда не ходил в Лентов, — подумав, энергично заявила Вишенка. — И вообще, лучше ему никуда не ходить. Мы будем его сторожить!

— Так ведь кто-нибудь может прийти и на остров. Это просто чудо, что никто туда до сих пор не заглядывал. Виктор со своим приятелем были тогда около самого нашего тополя. Стоило им пройти по стволу, и они сразу наткнулись бы на мостик…

— Что же нам делать? Ты что-нибудь придумала?

— Придумала… Только не знаю, где взять денег. Если бы мы отдали торговке эти злополучные пятьдесят злотых, Зенек был бы в безопасности. Но у меня сейчас всего семь злотых… — Уля запнулась. Она не в силах была признаться, что все свои деньги потратила на покупку хлеба для Зенека, потому что не хотела ничего просить дома. — Я было думала написать теткам, но знаешь… они сами не так уж много зарабатывают… Они и так дают мне больше, чем могут, честное слово! — торопливо продолжала она, испугавшись, как бы Вишенка не спросила, а почему бы ей не попросить у отца.

Но Вишенка думала совсем о другом. Ее заботило, что может сделать для спасения Зенека она сама. Всегда деятельная и готовая помочь, Вишенка считала своей обязанностью брать на себя любое дело. Однако сейчас она чувствовала себя бессильной. Нельзя было попросить у матери такую сумму без объяснений.

— Подумай, его могут арестовать каждый день, каждый час! — порывисто заговорила Уля, неправильно истолковав молчание подруги. — Нужно отдать эти деньги прямо завтра утром!

— Ах, Уля, если бы у меня были деньги, я отдала бы их хоть сейчас! — огорченно воскликнула Вишенка. — Но просить маму я не могу, просто не могу!

И, не ожидая расспросов, она рассказала Уле о своем разговоре с матерью после похода на шоссе. С тех пор нет между ними прежнего доверия. Мама держится сухо, а в то же время ее мучает беспокойство, она чувствует, что Вишенка что-то скрывает..

— Ты думаешь?

— Я же вижу, как она на меня смотрит. Иной раз мне кажется, что она меня насквозь видит, знает про каждое мое слово, про каждый мой шаг. И я просто боюсь иногда, что не выдержу и скажу ей все.

— Смотри! — строго сказала Уля. — Мы же обещали.

— Не беспокойся, я ни за что не скажу, я только тебе объясняю.

Больше они об этом не говорили. Уле оставалось одно: обратиться к отцу. И она решила сделать это.

Наступил вечер. Уля сидела на кухне. Вот-вот должен был прийти отец, но она до сих пор не придумала, с чего начать разговор. Ей хотелось сделать это совсем непринужденно, как бы между прочим, но она чувствовала, что так у нее не получится. Как же быть? Может, поговорив сначала о чем придется — о погоде, об ужине, — дать понять отцу, что у нее есть к нему просьба, и ждать, пока он сам спросит? Уля волновалась с каждой минутой все больше, и, когда у калитки раздался стук автомобильной дверцы, она с ужасом почувствовала, что в голове у нее совершенно пусто.

— Ты еще не спишь? — спросил отец, входя на кухню. — Поздно уже.

— Я хотела тебя дождаться.

— Меня дождаться?

В голосе отца Уле почудилась радостная нотка. Лица его она не видела — в кухоньке было полутемно, лампа освещала лишь кружок скатерти на столе, — и все же ей казалось, что отец улыбается. Прежде чем она успела что-либо сказать, он снова заговорил, удивительно весело и бодро:

— Сейчас я приду к тебе, доченька, дай только руки помою.

«Доченька»! Он подумал, что Уля ждала его, потому что соскучилась и хотела его повидать! Она почувствовала себя обманщицей. Как только отец вернулся и сел за стол, она отошла назад и сказала очень сухо и неприветливо:

— Не можешь ли ты одолжить мне пятьдесят злотых?

В кухне наступает мертвая тишина, слышно лишь мерное тиканье будильника. Отец сидит неподвижно, с застывшим лицом. Проходит минута, другая. Уле кажется, что время тянется бесконечно долго. Наконец отец слегка наклоняется, чтобы лампа не мешала ему видеть дочь.

— Зачем тебе деньги?

— Нужно.

И опять тишина. Уля решает, что все пропало, через мгновение прозвучит слово «не дам», и все будет кончено. Она молча ждет. Отец снова бросает на нее долгий взгляд.

— У тебя какие-нибудь неприятности? — Этот вопрос звучит уже более мягко, чем предыдущий.

Значит, отец не сердится? Уля удивлена.

— Нет. — Она старается отвечать спокойно.

— Что-нибудь, вероятно, все же случилось, только ты не хочешь сказать. А ведь я мог бы тебе помочь, посоветовать… Тебе это не приходило в голову?

— Нет.

— Жаль.

Последнее слово возмущает Улю. Какое право имеет отец так говорить?

— Ты мне не доверяешь, да? — спрашивает отец.

— Как я могу доверять? Я ведь тебя почти не знаю.

— Мне кажется, ты не только не знаешь, но и не хочешь узнать.

Уля вдруг отдает себе отчет в том, что отец прав, что так оно и есть. Но зачем ей его «узнавать», когда она и так все о нем знает? И вряд ли узнает что-нибудь новое. Свое мнение об отце она уже составила.

— Моей вины тут нет, — твердо отвечает она.

Доктор Залевский снова выглядывает из-за лампы, делает рукой какое-то слабое, неуверенное движение, как будто хочет подозвать дочь к себе. Но она не отходит от печки.

— Девочка моя, — отец говорит тихо, как бы боясь не справиться с волнением, — скажи мне. Ты что же, не хочешь дружить со мной?

Молчание.

— Все ясно, — иронически говорит доктор. — В таком случае, нам остается одно: побеседовать об этих пятидесяти злотых. Зачем они тебе нужны?

— Я не могу сказать.

— Боюсь, что ты собираешься сделать какую-нибудь глупость.

— Не бойся, пожалуйста. Я тебе отдам. — Уля отлично знает, что отцу не жалко денег, но обида и возбуждение заставляют ее нарочно говорить эти несправедливые слова.

— Уля! — Отец глубоко оскорблен. Ух, какой у него сердитый взгляд…

И тогда Уля, тихая, робкая Уля, поняв, что ее планы рушатся, начинает кричать:

— Дай! Дай! Я отдам тебе! Заработаю и отдам! Дай!

Доктор вскакивает из-за стола, подбегает к дочери и хватает ее за руки.

— Что с тобой? — спрашивает он, пытаясь заглянуть ей в глаза. Весь гнев его улетучился, осталась одна глубокая тревога. — Что-нибудь случилось? Беда?. Ради бога, я должен знать!

Но Уля не признает за ним этого права. Она упрямо откидывает голову назад и стоит перед ним с каменным лицом.

В то самое время, когда Уля разговаривала с отцом, Мариан миновал первые домишки деревни. Часть обратной дороги он проделал на грузовике, но все-таки очень устал. Шел он медленно, прихрамывая, потому что натер пятку, и со страхом думал о том, как его встретят бабушка с дедушкой. Он считал, что поступил правильно, тем не менее весь день мучился мыслью, что он обманул их и заставил беспокоиться, а теперь, когда ему вот-вот предстояло встретиться с ними лицом к лицу, это неприятное чувство усиливалось с каждым шагом. Наконец он не выдержал и, не обращая внимания на боль, пустился почти бегом. Пусть уж скорее все кончится.

Подойдя к дому, Мариан с удивлением увидел, что в окнах темно. Час был поздний, однако вряд ли бабушка легла спать, не дождавшись его. И Юлек тоже должен был ждать. Дедушка, правда, мог уйти к соседям, это случалось.

Дверь была заперта. Ключ лежал под половицей, куда его клали, если уходили ненадолго. В комнатах никого! В уголке около двери — Мариан первым делом посмотрел туда — не было дедушкиных сапог и рабочей куртки. Слава богу, дедушка не вернулся, — видно, остался на фабрике в ночную смену.

Однако где же бабушка и Юлек? Мариан снова вышел во двор, выглянул на дорогу. У Квятковских скрипнули ворота — хозяин запирал на ночь сарай.

— Вы не знаете, где бабушка? Может, ее к больному позвали? — спросил Мариан. (Бабушка слыла большим знатоком по части лекарственных трав и не раз оказывала людям первую помощь.)

— От Завадских ее кликали.

Видимо, Юлек, соскучившись в одиночестве и не желая ложиться спать, побежал с бабушкой. Мариан вернулся в дом, принес воды, растопил печку. Несмотря на усталость, эта работа доставляла ему удовольствие. Он снова входил в знакомую, налаженную домашнюю жизнь.

Подметя рассыпанную перед топкой золу, он уселся на лавочке около дома. Встреча с бабушкой его больше не пугала, напротив — он думал о ней с нежностью. Теперь можно было поразмыслить о Зенеке. Мариан помнил каждое слово их короткого разговора.

— Откуда ты тут взялся? — спросил Зенек, подойдя поближе и подозрительно взглянув на Мариана.

— Уля сказала, что ты идешь в Варшаву…

— А твое какое дело? Куда хочу, туда иду.

Наступил самый трудный момент.

— Я доехал на автобусе до Белиц, ну и вот, иду обратно, думал, может, тебя встречу… — говорил Мариан, надеясь, что больше ничего объяснять не придется. Однако, взглянув на враждебное лицо Зенека, поборол себя и прибавил: — Я… то есть мы… мы считаем, что все это было очень глупо.

Зенек, который, по привычке, смотрел в землю, поднял взгляд на Мариана и невесело усмехнулся:

— Жизнь вообще глупая штука, понял?

Что он хотел этим сказать, непонятно. Но Мариан почувствовал, что Зенек уже не так злится, как раньше.

— Вернись на остров!

— Нет.

— Не хочешь?

— Нет. Вы — это одно, а я — другое. Мариан опять не понял.

— Вы нормальные ребята. У вас есть папы, мамы, тетеньки, дяденьки, — как-то необычно терпеливо объяснял Зенек. — Ну и прекрасно. А я… Надо выкручиваться самому.

— Так ведь и ты еще не взрослый. Как ты будешь жить?

— Посмотрим. Сам еще не знаю.

— Зенек! — сделал еще одну попытку Мариан. — Послушай меня, пойдем!

— Нет. Мне лучше уйти.

И каждый пошел в свою сторону. Пройдя несколько шагов, Зенек вдруг окликнул Мариана:

— А Дунай?. Не появлялся?

— Нет! — крикнул в ответ Мариан.

— Скажи Уле, может, он еще вернется!

Тем дело и кончилось.

С дороги послышались торопливые, легкие шаги. По двору бежал Юлек.

— Мариан! — крикнул он, чуть не налетев в темноте на брата. — Ну что?

Мариан не отвечал. Юлек дернул его за руку:

— Ну, говори же!

— Я его встретил. Он не захотел.

— Не захотел вернуться? — жалобно повторил Юлек. Такая возможность ему и в голову не приходила.

— Что поделаешь, Юлек. Не огорчайся. А где бабушка?

— Осталась у Завадских.

— Как она, очень сердилась?

— А? — переспросил ничего не слышавший Юлек. Все мысли его были там, на Варшавском шоссе.

— Я спрашиваю, она сердилась?

— Нет. Велела тебе поужинать и ложиться спать.

Мариан вздохнул с облегчением. Мальчики вошли в кухню, освещенную веселыми отблесками плясавшего в печке огня.

— Но почему же, Почему он не захотел вернуться? — не выдержал Юлек. — Почему, скажи мне!

— Не знаю.

— Как же он теперь будет?

Это был тот самый вопрос, который Мариан задал Зенеку несколько часов назад. Только сейчас Мариан отдал себе отчет в том, что настоящего ответа он не получил, и ему стало вдруг стыдно, что он так радовался возвращению в свой теплый и уютный дом.