Чур, мой дым!

Смешное и грустное

Тропа вывела нас к плетеным изгородям, к приземистым бревенчатым домам Абсалямово. Мы пересекли главную улицу деревни, широкую, колдобистую, нырнули в заросли красного кустарника, вышли на пригорок и увидели наш детдом — обшарпанное здание школы, черную баньку поодаль. Обычно, откуда бы я ни возвращался, даже если шел после утомительной работы с прополки, стоило увидеть кирпичные казармы бывшей казачьей крепости, как я невольно замедлял шаг. Но теперь хотелось побыстрее отыскать Анну Андреевну и как будто без всякого значения протянуть ей наш улов. Я еще никому и ничего ни разу не дарил. Дульщик, пожалуй, тоже. Мы выменивали, выклянчивали, могли «слямзить», мы во всем искали выгоду, а теперь вот несли просто подарок. Хорошо мне было от своей щедрости, весело, я даже закричал вместе с ребятами, которые скатывали с горы зубчатое колесо от сенокосилки. Мальчишки стояли между школой и баней, горланили, размахивали руками, а огромное колесо с гулким звоном неслось вниз, перепрыгивая через камни.

Дульщик оглянулся на мой крик, посмотрел настороженно, точно хотел спросить о чем-то, но не спросил, пошел дальше. А я вдруг подумал, что вот сейчас мы будем проходить мимо пацанов, и они увидят нас вместе. Увидят и поймут, что мы теперь стали друзьями, и тогда никто не захочет быть со мной на равных. А если меня начнут бить, как его? А если… Мне показалось, что я уже стал одиноким, как Дульщик, и таким же бесправным, жалким, забитым, и я не в силах был победить вдруг подступивший ужас.

— Ой, что-то в ногу воткнулось, — сказал я притворно, прыгая на одной ноге. — Ты, Дула, иди. Я сейчас, я тебя догоню.

Дульщик осторожно положил рыбу на траву и подошел ко мне.

— Дай-ка посмотрю.

— Не надо, я сам. Ты иди, иди, — сказал я более настойчиво.

— Садись, — сказал Дульщик, — или попридержись за меня. — Он подставил плечо.

Дотронуться до него на виду у всех? Нет, этого ни за что нельзя делать. Тогда станешь, как он.

— Да иди ты, иди, — уже рассерженно приказал я и слегка толкнул Дульщика.

Он взглянул на меня недоуменно, потом лицо его покраснело, а в темных зрачках вспыхнула ненависть. Дульщик резко отвернулся, схватил рыбу, удилище и быстро зашагал по косогору.

— Славка, подожди! Я сейчас! — Мне так захотелось все вернуть, все переиначить, что я и в самом деле готов был вогнать занозу в свою ступню.

— Славка! Постой, я уже…

— Ты че орешь? — услышал я за спиною. Обернулся, смотрю, стоят Кузнечик и Рыжий, а с ними еще Доход-Петрович, щуплый пронырливый малый, сын толстенной поварихи, тети Уляши. Он, как всегда, что-то жует. А попроси хоть корочку, сотворит удивленную морду и спросит: «Разве я что-нибудь штефкаю? Не веришь, пошманай по карманам». И действительно, в его карманах трудно отыскать что-нибудь съедобное, а сам все чавкает. Чавкает и теперь.

У всех троих по кукану с рыбой, но улов так себе: плотвички да пескари и немного голавлей.

— Чью это он рыбу понес? — спросил Доходяга.

— А тебе какое дело? — огрызнулся я.

Этот щуплый пройдоха мне всегда был неприятен. Даже в самое голодное время он таскал с кухни хлеб или картошку для взрослых пацанов. А его лисья мордочка всегда появлялась именно в ту минуту, когда ты смущен или раздосадован и совсем не хочешь, чтобы кто-то заметил это. Доходяга не упускал случая съязвить. Он и сейчас отыскивает самое неприятное.

— Не темни, — говорит он. — Мы видели, как ты за ним шестерил.

— Еще как видели, — подтвердил Рыжий и осклабился. Его синюшное, никогда не загорающее лицо, густо усеянное веснушками, приблизилось ко мне вплотную, а пухлые, тоже веснушчатые губы угрожающе зашептали: — Что, сексотить у него учишься?

— Заткнись, дурак.

— Ну-ну, — сказал Рыжий, вздернув голову. Он передал Кузнечику свой кукан.

— Придержи. Я ему хавальник почищу.

Я знал, что Рыжий меня одолеет, но решил не сдаваться без боя. Теперь только кулаками и смелостью я мог доказать свою правоту.

Рыжий сначала отступил, потом пригнулся и пошел на меня, растопырив руки. А я стоял, сжав кулаки, и все пристальнее, угрожающе вглядывался в злые, выпученные глаза противника.

— Да кончайте вы, — вяло сказал Кузнечик. — В спальне разберемся.

Он, кажется, был на моей стороне. С Кузнечиком мы вообще-то никогда не ссорились. Он даже показал мне однажды тетрадку со своими рисунками — там были карикатуры на ребят, на повариху, на Монашку. Кузнечик нарисовал их мелом на доске, когда мы остались как-то одни дежурить в классе. Кузнечик вообще не любил драк. «Ну что ты лезешь, что ты лезешь? — обычно говорил он с хитрой усмешкой. — Хочешь покажу, кто ты есть на самом деле?» Кузнечик брал в руки карандаш, или мел, или просто палку и несколькими штрихами изображал забавную или злую и очень похожую рожицу своего противника.

Потом трудно было набрасываться с кулаками. Обычно все заканчивалось смехом. Но вот у меня сейчас, видно, совсем не смешно закончится стычка. Рыжий наступает решительно, злобно.

— Сделай ты ему смазь, и порядок, — ехидно посоветовал Доход-Петрович.

Рыжий и на самом деле поднял руку и потянулся к моему лицу растопыренными пальцами.

Ну нет. Уж лучше получить хороший удар в нос, чем смазь — это унижающее, пренебрежительное движение пальцев по лицу, по губам, по всей твоей совести. Я схватил протянутые ко мне пальцы и резко отогнул их вверх. Рыжий взвыл, запрокинул голову и даже присел от боли. А я от испуга, от закипевшей ярости еще крепче сжал кулаки.

— Отпусти, гад, дурак. Ой-ой! Отпусти! — пискляво заверещал Рыжий. И тут я выпустил его руку. Рыжий заплакал, стал дуть на свои пальцы, осторожно гладить их.

— Дурак, дурак, — говорил он плаксиво, — ты еще ответишь мне за это.

Кузнечик по-прежнему казался безучастным. А на самом-то деле я видел по его глазам, что он доволен моей победой. Но Доходяга вертелся возле Рыжего и уговаривал сейчас же позвать Клешню.

Я решил побыстрее смотаться. А чтобы уход не показался позорным, крикнул Рыжему и всем:

— Мы еще стыкнемся!

Дульщик уже приближался к баньке, я хорошо видел его косолапую фигуру, кукан в правой руке и удочку. Я не побежал за ним, пошел, но все увеличивал и увеличивал шаг.

Вон, кажется, идет Клешня. Ну точно — он. Спускается навстречу Дульщику, широко размахивая руками. Вот он загородил Дульщику дорогу, о чем-то говорит с ним. Дульщик покачивает головой, мол, нет. А что нет? Что нужно Клешне? Рыба! Точно, он рыбу хочет отнять. Уже хватается за кукан. Но Дульщик отдергивает руку и медленно отступает вниз по тропе, а не бежит, как обычно.

Я припустил. За мной побежали и пацаны. Клешня увидел нас и помахал рукой. Я прибавил ходу: надо успеть на выручку, а иначе все — прощай улов и наш подарок учительнице. Но как я ни старался, почти одновременно со мной подбежали к баньке Рыжий, Кузнечик и Доходяга.

— Клешня, не тронь! Там и моя доля! — крикнул я, еще задыхаясь от бега.

— A-а, защитничек, — насмешливо протянул Клешня. — Поди-ка сюда, поди.

Я подошел. Дульщик в это время хотел обогнуть баньку и убежать. Рыжий и Кузнечик остановили его, подвели к нам.

— Скурвился, значит? — все так же нараспев и с насмешливым прищуром спросил Клешня. — Наши порядки забыл, да? Может, с тобой снова на чердак подняться? Что молчишь?

— Он, гад, мне еще и пальцы чуть не выломал, — пожаловался Рыжий.

— За него дрался, за меченого? Или за себя? Отвечай, ты, морда.

Клешня взял меня за грудки и хорошенько встряхнул. Я не стал сопротивляться. Все равно бесполезно. Сейчас изобьют и потом достанется. Клешня наклонился, заглянул в глаза из-под своей челочки, ощерился, показывая мелкие острые зубы.

— Послушай, шмакодявка, — сказал он. — Неужели ты думаешь, что если я училке подаю мел, так все теперь изменится?

Я удивился, что он заговорил об этом, и посмотрел на ребят. Кузнечик по-прежнему держался безучастно. Он что-то рисовал на тропе грязным ногтем большого пальца ноги.

Лисья мордочка Доходяги стала еще хитрее и противнее. Он быстро что-то жевал, нервно проглатывая и рыская глазами. Рыжий был мрачен и все еще поглаживал свои пальцы.

Лицо Дульщика раскраснелось, воспаленные веки стали пунцовыми. На белках глаз проступили красные прожилки. Казалось, Дульщик вот-вот заплачет.

— Глазки строишь? — прошипел Клешня, заметив мой изучающий взгляд. — Я те сейчас такую смазь устрою… — И, не выпуская моей рубахи, Клешня занес растопыренную пятерню.

Медленно надвигались на меня длинные грязные пальцы, а сразу за ними — тонкие слюнявые губы в презрительной улыбке. Я дернулся так, что треснула рубашка.

— Обедать! Обедать! — закричали с горы.

Клешня опустил руку, повеселел.

— Твое счастье, что обедать, — сказал он. И уже ко всем: — Огольцы, надо бы жаренку устроить. Всю рыбу в кучу, а тетя Уляша приготовит. Верно я говорю, Доходяга?

— Она поджарит, это точно, — обрадовался Доход-Петрович. — Я с мамкой договорюсь.

Рыжий угодливо протянул свой кукан Клешне. А Кузнечик кисло заметил:

— Ей ведь тоже придется отвалить. — Он с явной неохотой отдал свой улов.

Тут четыре головля, пять пескарей и три красноперки, — пояснил Доходяга, протягивая свою долю. Дульщик стоял насупившись.

— А ты что не складываешься? Брезгуешь? — с наигранной обидой спросил Клешня. — Или думаешь, надую? Не бойся, зуб даю. Все будет по-честному, — великодушно пообещал он и потянулся к рыбе.

Дульщик отдернул руку.

— Это не себе, — глухо сказал он.

— А кому же? К Монашке подлизываешься? A-а, все понял, — обрадовался Клешня. — Училке, что ли? Молодец, молодец. Соображаешь. Я-то думал, что ты совсем чокнутый. Только у тебя ничего не получится, она не возьмет из твоих рук, — решительно заявил Клешня.

— Это почему? — удивился я.

— Грязные. И потом, что ей один кукан. Ей нужно всю рыбу, понял?

«Он, пожалуй, прав», — подумал я, хоть и очень жалко было расставаться с надеждой увидеть благодарные глаза Анны Андреевны.

— Давай, Дула, давай свою рыбу. Я скажу, что от всех, — пообещал Клешня.

Дульщик не протянул кукан, но и не стал сопротивляться, когда Клешня забрал улов.

— Ну что вы! — опять, заорали с горы. — Нам уже суп подают!

Клешня сорвался с места и, раскачивая куканы в обеих руках, побежал в гору. За ним устремились Рыжий, Кузнечик и Доходяга. Они так закричали, засвистели, что я понял — нас провели. Мальчишки или сами съедят рыбу, или подарят только от себя. Дульщик, видно, тоже об этом подумал. Он бросил удилище и с неожиданной прытью помчался вдогонку, настиг Клешню и схватил свой кукан.

Клешня обернулся и так пнул Дульщика, что тот отлетел, покатился по склону и распластался лицом вниз. Я подбежал к Дульщику. Рубашка на нем заголилась, видно было каждое ребро. Плечи вздрагивали. Одной рукой Дульщик обхватил голову, а в другой сжимал голавля с разорванными жабрами.

— Мы еще с ними поговорим, — сказал я. — Идем в столовую.

— Сам иди. Пусть подавятся, шкурники! — с ненавистью выкрикнул Дульщик. — Иди, иди отсюда, без тебя обойдусь, — рассердился он и на меня.

— Как хочешь, — буркнул я и тоже рассердился.

«А что он орет? Я тут при чем? Я сделал все, что мог… Все, что мог? Ведь врешь, врешь. Ты поступил подло, ты трус, а теперь оправдываешься. Ты…» И чем больше я мысленно выговаривал себе всю правду, тем ожесточеннее сердился на Дульщика.

— Ребята, обедать! — услышал я голос Анны Андреевны.

Она подошла к нам, спросила:

— Что такое? Что случилось?

— Да вот… — сказал я неопределенно. — Мы бежали…

— И я упал, — сказал Дульщик, поднимаясь с земли.

Лицо у него было заплаканное, с грязными разводами под глазами и на щеках.

— Вечно вы носитесь сломя голову, — возмутилась учительница. — На кого ты похож? Стыдно смотреть.

Дульщик на самом деле выглядел жалким, но слова учительницы мне были неприятны. «Она не должна так говорить о нем», — с обидой подумал я, глядя на Дульщика.

Вот он хмуро сопит и втискивает рубаху под мочальный ремень, все не выпуская из руки красноперого голавля с разорванными жабрами.

— Зачем тебе эта дохлая рыба? — брезгливо спросила Анна Андреевна.

— Он их сырыми хавает, — пискнул сопливый шкет.

Возле нас уже собралось человек десять пацанов и девчонок. Они засмеялись.

— В самом деле, зачем и откуда она у тебя? — переспросила учительница.

— Я рыбачил, — глухо выдавил Дульщик.

— И всего лишь одну рыбешку поймал? — удивилась она.

— Не одну, я много поймал.

— У него целый кукан, — подтвердил я.

— Тогда где остальные?

— Он их съел, сырыми съел. Он всегда так делает, — опять съехидничал мокроносый коротышка.

И опять все засмеялись. Всем очень хотелось поразвлечься. Ведь этот недотепа Дульщик всегда жалок и смешон. Вот он все еще заправляет рубашку в брюки, и нельзя не улыбнуться, глядя на неуклюжее торканье его пальцев. А лицо — грязное, испуганное, с крупным синим пятном на лбу — тоже выглядит забавно. И еще он очень похож на сгорбленного косолапого старикашку. И еще он такой доверчивый, что не сразу понимает, когда его разыгрывают. А когда поймет, тогда уже поздно — все вдоволь нахохочутся.

«Неужели и Анна Андреевна вместе с ними со всеми? Раньше я тоже смеялся, а теперь я знаю, кто он такой. Он рыбу принес, а она… Она смеется. Тоже мне — наша сестра. Она совсем не похожа на Славку, у нее даже волосы не такие светлые и нос загнут вверх».

Я не знал, что делать, как оборвать веселье, каким образом объяснить Славке, что я ему теперь друг и хотел бы извиниться за свое недавнее предательство. Я решился крикнуть: «Кончайте!» — но горло сдавила спазма — и получился только сиплый шепот:

— Хватит, чего пристали? — Но этим я только добавил веселья. Теперь смеялись уже и надо мной. Анна Андреевна тоже посмотрела в мою сторону, но даже не улыбнулась.

— Ты прав, — сказала она смущенно. — Повеселились — и хватит. Пошли обедать, я тоже проголодалась. А это что такое? — вдруг удивилась учительница.

На вершине горы, обхватив руками Клешню, стоял Юра Абдулин. Клешня вырывался, размахивая куканами, но Юрка наседал на него со спины и пытался стащить вниз. Подбежал Рыжий, пнул Юрку, потом схватил его за рубашку и дернул. Клешня и Юрка упали, покатились к нам. Замелькали ноги, головы, красноперые голавли. Анна Андреевна подбежала к мальчишкам, стала разнимать их. Клешня скрежетал зубами, ругался, пыхтел. Пыхтел и Юрка. Он первым поднялся на ноги.

— Как вам не стыдно? — металлическим голосом сказала учительница.

— Мы не дрались, мы боролись мала-мала, — ответил Юрка, с трудом переводя дух.

— Это все из-за вас, — пропыхтел Клешня, нехотя приподнимая с земли свое длинное тело.

— Из-за меня? — удивилась Анна Андреевна. — При чем тут я?

— Хотел вам подарить, а этот гад остановил, — сказал Клешня, с ненавистью поглядев на Юрку.

— Что подарить?

— Рыбу, — Клешня протянул воспитательнице связку пыльных, полураздавленных голавлей. — Это вам.

— Спасибо, — сказала Анна Андреевна, уже смягчившись. — Только зачем вы устроили такую возню? Твой улов стал вроде той вон дохлой рыбешки, — она кивнула на уже высохшего, окровавленного голавля, которого Дульщик все еще сжимал в руке.

— Это не его рыба, он тут ее ловил, около бани, — сказал Юрка Абдулин.

— Ну-ка повтори! — рассвирепел Клешня.

— Глухой, что ли, мала-мала? — небрежно бросил Юрка.

— Перестаньте вы ссориться, — оборвала их учительница. — Ничего не могу понять: Юра, чья это рыба?

— Я что, я все сказал, — уклонился он от ответа.

— Клещенко, правда, что рыба не твоя?

Клешня молчал и насупленно поводил глазами из-под челочки.

— Хорошо же ты меня уважаешь, если хотел ворованным угостить.

— Я вас уважаю, — сдавленно сказал Клешня и покраснел.

Анна Андреевна опять взглянула на голавля в руке Дульщика, посмотрел на него и Клешня, и все обратили внимание на неприглядную рыбешку с разодранными жабрами. Но посмотрели не со смехом, как раньше, а с догадкой. Глаза ребят перебегали с рыбины на куканы, которые все еще держал длинный нескладный Клешня.

— Верни ему рыбу, — сурово сказала Анна Андреевна. — Верни сейчас же. Ведь это подло и трусливо…

Клешня шагнул к Дульщику, но остановился, оглядел Юрку, меня, всех, поднял куканы в воздух и стал их раскручивать, а когда раскрутил посильнее всю связку, швырнул ее подальше под гору. Чешуя красноперых голавлей и нежно-серебристых плотвичек заблестела на солнце.

Дульщик рванулся вдогонку, но внезапно остановился на полдороге, посмотрел в нашу сторону, подумал, потоптался и со всей силы бросил своего головля с разорванными жабрами туда же под гору, к разметавшимся куканам.