Цицерон

38

Заговор Катилины — одна из самых темных страниц античной истории. Это объясняется нашими источниками. Если бы Катилину судили правильным судом и Цицерон был бы его обвинителем, мы знали бы все, как знаем все о деле Верреса. Мы знали бы всех свидетелей, все документы, все обвинения, все улики, прямые и косвенные. Но такого суда не было. На первый взгляд кажется, что заполнить этот пробел может книга Саллюстия. Саллюстий был историк, современник событий, книга его посвящена специально заговору Катилины. Но нас ждет разочарование.

В истории Саллюстия мы найдем множество гневных тирад против римской знати, множество филиппик о загнивании нравов молодежи, но фактов удивительно мало и, главное, почти нет дат. Когда был составлен заговор, на какой день назначено было первое выступление, когда Цицерон получил диктаторские полномочия, когда Катилина покинул Рим — обо всем этом остается только гадать. И хуже этого. Факты переставлены, события перемешаны, так что ход событий становится совершенно неясен.

Напомню основную канву событий. Из речей Цицерона мы знаем, что у него были какие-то тайные агенты, которые доносили ему обо всех действиях Катилины. Аппиан говорит, что то была Фульвия, знавшая обо всем через своего любовника Курия, члена заговора. Когда она впервые пришла к Цицерону? Ясно, что не позже лета 63 года, так как, узнав о заговоре, Цицерон уговорил сенат отложить консульские выборы. А они обыкновенно происходили в середине лета.

Саллюстий тоже говорит о Фульвии. По его словам, она узнала обо всем еще в 64 году. Она стала рассказывать о заговоре всем знакомым, и тогда испуганный нобилитет решил сделать консулом Цицерона. Итак, оказывается, о всех планах Катилины уже почти два года знал весь Рим! О них судачили на всех перекрестках! Как же после этого можно относиться к этим планам сколько-нибудь серьезно? И как случилось, что только демонический Катилина ни о чем не догадывался? А между тем тот же Саллюстий без конца твердит, что он был опасен, страшен, необычайно умен. Это сообщение Саллюстия совершенно невероятно и явно противоречит фактам.

Первое. Из первой речи Цицерона, произнесенной в ноябре в самый разгар событий, мы знаем, что никто не верил в заговор еще в начале ноября. Цицерон с трудом добился чрезвычайных полномочий только в конце октября. В речи за Суллу, произнесенной несколько месяцев спустя после подавления заговора, Цицерон напоминает всем присутствующим, что еще во время выборов 63 года — то есть осенью — они еще ни о чем не подозревали (51). Обвинитель Суллы во время полемики с Цицероном также говорит ему: «Ты выследил этот заговор, ты его раскрыл» (3).

Второе. Саллюстий уверяет, что выбран Цицерон был нобилитетом. Между тем сразу же после своего избрания Цицерон говорит как о всем известном факте о том, что он был выбран народом, вопреки знати, почему даже должен был объявить себя популяром.

Теперь посмотрим, как развертывался сам заговор.

Из речей Цицерона, произнесенных в то время, мы знаем, что восстание назначено было на конец октября: 25-го — выступление Манлия, 28-го — поджог Рима, 1 ноября — взятие Пренесте (Сiс. Cat., I, 7). Но 21-го Цицерон получил диктаторские полномочия и сорвал все планы заговорщиков. Тогда они собрались у Леки и разработали второй план. Наутро Цицерон должен был быть убит. Но покушение не удалось. А на следующий же день Цицерон созвал сенат и заявил, что знает все планы заговорщиков. Вечером Катилина бежал. Когда это было? В речи «За Суллу», где он защищал одного из рядовых катилинариев, Цицерон говорит, что заседание у Леки было в ночь с 6 на 7 ноября (Cic. Sull, 52). В своей первой речи он говорит, что заговорщики собирались позавчера, а убить его хотели вчера. Таким образом, первая речь произнесена 8 ноября. Теперь вернемся к Саллюстию.

Катилина, говорит он, энергично готовил восстание. Он трудился не покладая рук, «беспрестанно хлопотал дни и ночи напролет, но из всех его проектов ровно ничего не выходило», тогда он собрал заговорщиков у Порция Леки (27). Они решают убить Цицерона. Но консул вовремя узнал о покушении, собрал сенат и отцы вручили ему диктаторские полномочия. В Риме началась паника. Но жестокий Катилина только смеялся над всеобщим страхом. В разгар событий он явился в сенат, чтобы усыпить подозрения. Цицерон, увидав его, пришел в ярость и произнес свою первую речь. После этого Катилина оставил Рим (27–31).

Сразу же возникает ряд тяжелых недоумений.

Первое. Почему «из всех проектов Катилины ровно ничего не выходило», хотя он трудился день и ночь и, как уверяет нас сам Саллюстий, был умен и хитер? Казалось бы, здесь-то историк и должен был рассказать, что замыслил Катилина, куда пошел и какое встретил препятствие.

Второе. О чем была речь Цицерона и почему после нее Катилина вдруг уехал?

Третье. Когда хронологически это все происходило?

На этот последний вопрос можно попытаться найти ответ. Саллюстий пишет, что сразу после тайного собрания заговорщиков у Леки Цицерон получил диктаторские полномочия. А мы знаем, что полномочия эти даны были ему 21 октября. Значит, заседание было в ночь на 19 октября. Это открытие окончательно сбивает нас с толку. Ведь Катилина наметил поджог Рима на 28 октября, а взятие Пренесте — на 1 ноября. Каким же образом его планы могли потерпеть неудачу 19-го? Кроме того, сам Цицерон в своей речи говорит, что пытались его убить вчера, а диктаторские полномочия были вручены уже 20 дней назад (Cic. Cat., I, 4; 8—10).

Беда даже не в том, что он передвигает события на недели и месяцы. Дело в том, что последовательность фактов перепутана, а потому нарушается всякая связь между событиями и все они выглядят совершенно нелепыми. Я уж не говорю о мелких ошибках. Саллюстий полагает, что 8-го числа сенат собрался на Форуме в Курии, а это было на Палатине в храме Юпитера Статора. Катилина у него выбегает из сената с криком: «Я потушу это пламя развалинами!» А на самом деле он сказал эту фразу несколько месяцев назад совсем по другому поводу. Все это наводит на мысль, что Саллюстий не читал первую речь против Катилины. Из нее он бы узнал, когда было заседание у Леки и когда получил полномочия Цицерон. Кроме того, консул и начинает с того, что сенат собрался на Палатине. Между тем историк просто обязан был самым внимательным образом прочесть эту речь — ведь она произнесена главным действующим лицом, да еще в самый разгар событий!

Изложение событий после бегства Катилины так же бессвязно. Ал-лоброги показали в сенате, что восстание должно было начаться в праздник Сатурналий. Вместо этого Саллюстий утверждает, что заговорщики решили поджечь Рим тогда, когда Катилина доберется до лагеря Манлия. Это довольно странно. Казалось бы, нужно ждать не того, чтобы Катилина доехал до Фезул, но того, чтобы они с Манлием подошли к Риму. Ну хорошо. Припишем это исключительной глупости заговорщиков. Но когда же случилось это событие? Катилина выехал из Рима в ночь на 9 ноября. В главе 36 сообщается, что, пробыв несколько дней в Арретии, он приехал к Манлию. Тогда сенат объявил их обоих врагами отечества. Но в главе 43 мы вдруг узнаем, что, когда аллоброги выезжали из Рима, то есть 3 декабря, Катилина еще не прибыл к Манлию!

Даже излагая историю аллоброгов, он не избежал неясности. Именно — он забыл написать главное. Что конкретно должна была сделать община аллоброгов согласно договору с Лентулом. А между тем это было известно в точности из писем заговорщиков.

Наконец, описывая заседание сената 5 декабря, когда решалась судьба заговорщиков, он приводит речи Цезаря и Катона, но забыл о четвертой катилинарии Цицерона. Создается впечатление, что Саллюстия очень мало интересуют конкретные факты и он даже не пытается устранить противоречия и свести в своем рассказе концы с концами.

Причина этого заключается в том, что на самом деле перед нами не научное исследование, а очень ловко написанная политическая брошюра. Автор ставит перед собой следующие цели. Во-первых, доказать, что во всех бедах Рима виновна аристократия и Катилина был плоть от плоти, кровь от крови этой аристократии. Отсюда его гневные филиппики против знати. Отсюда поражающие воображение читателя утверждения, что знатные юноши-заговорщики должны были, по плану Катилины, зарезать своих родителей. Во-вторых, он всеми силами стремился доказать, что Цезарь не имеет к заговору никакого отношения, а заодно очернить Помпея. В-третьих, он стремится насколько возможно умалить роль Цицерона. В чем главные заслуги Цицерона? Прежде всего он раскрыл тайный заговор. А Саллюстий говорит, что и раскрывать было нечего — о заговоре знал весь Рим. Затем Цицерон сорвал все планы Катилины с 28 октября по 1 ноября. Поэтому Саллюстий вообще не говорит об этих событиях, отделываясь неопределенной фразой «из всех проектов Катилины ровно ничего не выходило». В-третьих, Цицерон таким образом продумал и построил свою речь, что Катилина вынужден был бежать из Рима. Саллюстий прежде всего разрывает связь между этой речью и заседанием у Леки, перенося его на 17 дней раньше, о самой же речи пишет вскользь. Да и сказана она была, по его словам, в припадке гнева. Далее Цицерон раскрыл дело с аллоброгами. Это представлено у Саллюстия как деяние судьбы. Наконец, он участвовал в прениях во время суда над катилинариями. Об этом Саллюстий вообще не упоминает.

Речи Цицерона — очень важный источник. Оратор произносил их в самый разгар событий и уже поэтому не мог сильно искажать факты. Но у этих речей есть одна коварная особенность. В первой речи Цицерон говорит ровно столько, сколько должен был знать Катилина на 8 ноября. Во второй речи он говорит ровно столько, сколько должны были знать его сообщники на 9 ноября. В третьей речи он раскрывает все карты. Но говорит он только о заговоре аллоброгов, поэтому весь этот эпизод совершенно ясен. Четвертая речь является ответом Цезарю, и там вообще ничего не говорится о ходе заговора. Кроме того, следует помнить, что в речах, обращенных к народу, Цицерон рисует положение в самых радужных красках и намеренно преуменьшает опасность, чтобы приободрить квиритов. И только в речах к сенату говорит с полной откровенностью. Поэтому меня немного удивляет утверждение Утченко, что первая речь Цицерона полна не фактами, но обвинениями и риторикой. Вряд ли риторика могла заставить Катилину бросить заговор на Лентула и бежать. Речь Цицерона, на мой взгляд, содержит не факты и даже не обвинения, а намеки, понятные заинтересованному лицу. Если я говорю человеку: «Мне известно, что ты делал вчера вечером между девятью и десятью часами», это будет не факт и даже не обвинение. Но если этот человек вчера между девятью и десятью совершил убийство, то мои слова приведут его в ужас.

Я совершенно не касаюсь так называемого первого заговора. О нем почти ничего не известно. Сам Цицерон признавал, что имеются только слухи (Sull., 12). Кроме того, мой герой не принимал в этих событиях участия.