Цифровой журнал «Компьютерра» № 161

Почему стартаперам не нужно сразу бежать за инвестициями в SequoiaИгорь Балк, управляющий директор Global Innovation Labs

Опубликовано 18 февраля 2013

В России государство пытается внедрять механизмы «инновационных лифтов». В теории каждый из инновационных проектов должен проезжать «этажи», на каждом из которых определённые структуры предоставляют ему господдержку — чаще всего финансирование в той или иной форме. То есть от предпосевной стадии (pre-seed) до как минимум этапа рыночного расширения (expansion) стартап может рассчитывать на инвестиции при участии институтов развития, причём, как правило, достаточно крупных.

Пока трудно утверждать, что такая схема в нашей стране заработала. Тем временем в США вопросы финансирования стартапов на ранних этапах развития решаются благодаря механизму ангельского инвестирования, то есть без участия инвестиционных гигантов. И это принципиальная деталь. На Западе стартаперы, как правило, не стремятся брать деньги на ранних стадиях у таких ведущих игроков, как, скажем, Sequoia Capital. По одной простой причине: вот инноваторы взяли деньги у Sequoia. Но… что делать, если этот же инвестор откажется давать деньги в рамках следующего раунда? Представьте себе ситуацию: крупный инвестор, на которого вы рассчитывали, вам отказывает. И уже не важно, почему именно. В таком случае двери во все другие фонды для вас тут же закроются. Ибо клеймо «Этому проекту отказали в самой Sequoia Capital!» будет уже не смыть. Никто не поверит, что известный фонд «просто так» отказался от продолжения сотрудничества. И все будут искать изъяны в молодом бизнесе…

В США стартаперы сами мотивированы брать деньги сначала у мелких инвесторов, начиная переговоры с крупным инвестфондам позднее, когда риски уже существенно ниже. В рамках такого сценария куда ниже вероятность того, что в следующем раунде привлечение средств компания не сможет «поднять» деньги.

Итак, преимущества цепочки «от мелких инвесторов к крупным» очевидны. А что в России? Я лично знаю ребят, которые, располагая только идеями, красивой презентацией и промоматериалами, получили 20 млн долларов инвестиций, тогда как подобному проекту в США не дали бы и 5 млн. Справедливая оценка этого стартапа не превышала 2-4 млн долларов. Да, эти деньги инноваторы получили бы. Но инвестор наверняка сказал бы им: «Берите деньги, сделайте что-нибудь, а потом мы будем смотреть, что у вас получается. И — стоит ли с вами дальше иметь дело».

В России большинство игроков венчурного рынка просто не успело ещё «наступить на грабли». Потому–то и происходят поистине «волшебные» сделки. Увы, о наличии хоть сколько-нибудь устоявшегося механизма инвестирования говорить преждевременно…

Пока частные венчурные инвесторы делают первые шаги и ведут «разведку обстановки», государство пытается определить правила игры и превратить венчурное инвестирование в институт. Это хорошо. Да, в стране работает уже много негосударственных фондов (что абсолютно правильно и разумно). Но и управленцы таких фондов ещё не успели «понюхать пороху». В итоге до идеальной работы системы, когда на входе мы будем видеть проекты на уровне идеей, а на выходе — работающие бизнесы с высокой капитализацией, ещё очень далеко. Согласен, есть точечные примеры и истории успеха. Но в общем и целом механизм инвестиций в инновации работает в России с ощутимым скрежетом.

То же самое касается и притока в Россию венчурных инвестиций из-за рубежа. Сделки с иностранным фондами private equity в России заключаются уже давно. Вспомним хотя бы Russia Partners и Baring Vostok — эти фонды инвестировали в привлекательные активы на поздних стадиях ещё в 90-х. Но если говорить о высокорисковых сделках, то… Ожидать, что кто-то из иностранных компаний будет вкладываться в российские венчурные бизнесы на ранних стадиях, пока явно не следует.

Другая история — это американские компании, у которых есть R&D-подразделения в России. Здесь я не вижу причин, препятствующих росту инвестиций из-за рубежа в подобные исследовательские проекты. Это процесс уже развивается довольно активно: есть множество компаний с «головой» и маркетингом в США и с отделом разработки — в России.

Хорошо, что в Россию хотя бы в таком виде приходит зарубежный капитал. В конце концов, это чаще всего более «умные» деньги, чем те, которые могли бы предоставить исследовательским коллективам российские венчурные инвесторы.

Как бы то ни было, говоря о венчурном рынке, мы должны помнить: основная задача инвестора — впоследствии продать подопечную компанию. Но ввиду того, что в России exit — не очень-то распространённая практика, вполне логично предположить, что именно деньги западных инвесторов открывают российским компаниям двери для выхода на глобальный рынок.

Замечу, что проблема России с точки зрения любого венчурного инвестора во многом состоит ещё и в том, что основатели стартапов ориентированы в основном на то, чтобы создать компанию по модели «империи» и «править ею» (работать в ней) всю оставшуюся жизнь. А это порождает очевидный когнитивный диссонанс с тем, чего хочет инвестор. Ведь ему-то требуется в нужный момент максимально выгодно продать проинвестированный бизнес.

И ладно бы главы инновационных компаний были нацелены на IPO… Но в России куда больше любят MBO (Management Buy-out, внутренний управленческий выкуп). А это, по сути, покупка бизнеса своим же менеджментом, чаще всего совместно с кем-то из внешних покупателей. Я не считаю такую модель успешным выходом инвестора из проекта. Скорее, речь идёт об одном из способов «слить» неудачную компанию… Ведь успешная компания — та, продать которую можно целиком.

Желание «не продаваться» — во многом проблема излишней амбициозности российских стартаперов. И, конечно же, вопрос ментальности. А поменять менталитет во всей стране не в силах инвесторов. После того как десятилетиями было принято утверждать, что «спекуляция — это плохо» и что надо «двигать страну вперёд, а не пытаться зарабатывать», чего мы хотим? Понятно ведь, как выглядит в глазах «антикапиталистических» людей венчурный бизнес (да и любой другой), который предполагает, что инвестор покупает компанию подешевле, чтобы потом продать подороже. В рамках всё ещё весьма живучих представлений о добре и зле это же классическая спекуляция!

Вот и получается, что для огромного количества граждан страны спекулировать джинсами и спекулировать компаниями — одно и то же. А в таких условиях говорить о скором формировании венчурного мышления не приходится…

К оглавлению

Технологическая революция оставит миллионы людей без работы?Денис Викторов

Опубликовано 18 февраля 2013

TechCrunch Джон Эванс, известный журналист, писатель и специалист в сфере программного обеспечения. Самого Эванса мы вряд ли увидим в очереди на биржу труда. Слишком уж завидный у него набор компетенций. Хочешь — статейки пописывай, хочешь — мобильные приложения разрабатывай. На хлеб с маслом точно хватит. А вот всем остальным пора задуматься над тем, что будет завтра. И это проблема не только для трудолюбивых людей, которым в силу тех или иных причин не удалось получить хорошее образование. Это проблема и для обладателей дипломов лучших вузов, и для политиков. «Готовьтесь остаться без работы!» — пугает в своей колонке на

До сих пор предполагалось, что очередная технологическая революция, свидетелями которой мы стали, влечёт за собой одни лишь преимущества. А скептиков и пессимистов, как правило, сразу же затыкали, объявляя врагами прогресса. Напрасно. Революция — это всегда социальная драма. По крайней мере об этом свидетельствует весь предшествующий опыт человечества. Вопрос в том, можно ли этой драмой управлять, минимизировав негативные социальные последствия.

Что случилось? Пока ничего страшного. Разве что… формирование экономики, основанной на принципиально новом технологическом укладе, уже начинает конфликтовать с ситуацией на рынке труда, не поспевающем за слишком быстрыми изменениями.

В «Маёвке революционного пролетариата» (1913) Ленин писал: «Для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для неё требуется ещё, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как преждеё. Так вот, всё очень похоже. Низы не хотят, чтобы вместе с развитием новых технологий их благосостояние падало. А верхи резко меняют способы менеджмента и ведения дел, поскольку точно так же стремятся воспользоваться всеми выгодами хайтека. Вот вам и революционная ситуация.

Капиталисты, кстати, почувствовали неладное и уже пытаются что-то предпринять. Ну, если не «капиталисты» в буквальном смысле, то люди, сидящие на Капитолийском холме и в Белом доме, — уж точно.

В нескольких предыдущих колонках («Система образования США отстала от потребностей новой экономики. Обама объявил «редизайн» и «Пылесос для стартапов, или Как бы не сдуло всех инноваторов из России — в США») я пытался привлечь внимание читателя к этой теме. Ведь если разобраться, и «новая иммиграционная политика» Обамы, и недавнее послание Конгрессу — на самом деле фрагменты из одной и той же пьесы.

США первыми влетели в «инновационную ловушку». С одной стороны, новой экономике не хватает квалифицированных людей. Поэтому американцы включают «пылесос», призванный бросить в топку высокотехнологичного бизнеса лучшие кадры со всего мира (именно в этом состоит главная цель облегчения визового режима для стартаперов, инвесторов, исследователей и иностранцев, заканчивающих американские вузы по приоритетным специальностям). С другой стороны, не обойтись без реформы образования (то есть всей той инфраструктуры, которая и отвечает за производство человеческого капитала). А что ещё делать, если в США одиннадцать миллионов нелегальных мигрантов, представляющих собой хотя и дешёвую, но неквалифицированную рабочую силу? Нужно приглашать в страну и оставлять тех, кто нужен. И железным занавесом оградиться от всех остальных. По оценкам, только в течение ближайшего десятилетия в Америке появится 17 миллионов новых рабочих мест, которые нужно будет закрыть кадрами экстракласса (и уж точно не нелегалами). А где же их столько взять, если американский президент открыто признаётся, что качество подготовки во многих колледжах США не лучше, чем в средних школах Германии? Наконец, 29 миллионов рабочих мест в США требуют переподготовки сотрудников уже сегодня. Иными словами, нынешние кадровые американские проблемы, вызванные технологической гонкой, уже «весят» более 50 миллионов, если считать «в человеках». И это только начало.

Крис Диксон, выходец из eBay, а ныне генеральный партнёр венчурного фонда Andreessen Horowitz, уверен, что любая технологическая революция проходит две фазы: за первичной «инсталляцией» неизбежно следует «развёртывание». И переключение, по мнению Диксона, уже произошло. Пока мы имеем дело с цветочками, но скоро пойдут и ягодки. О том же пишет и Пол Кругман, колумнист «Нью-Йорк Таймс», привлекающий внимание к нарастающей диспропорции между доходами корпораций и зарплатами работников. В условиях экономического кризиса рыночный «пирог» может показывать даже рост (благодаря применению инновационных технологий), однако происходит это всё чаще за счет оплаты труда.

Кругман иронизирует: «Так что же, мы снова возвращаемся к разговору о противостоянии капитала и рабочей силы? Не выглядит ли эта марксистская дискуссия слишком старомодной в условиях современной информационной экономики?» Но всё чаще исследования американского рынка труда подтверждают: на фоне продолжающегося экономического кризиса прибыль корпораций в США увеличивается не просто за счёт абстрактных «работников», а благодаря росту продуктивности сотрудников «с навыками». Причём отдача от профессионалов высокого уровня обгоняет динамику их зарплат.

До недавнего времени принято было считать, что технологический прогресс уж как минимум выгоден для хорошо образованных людей. Но и этот тезис ныне подвергается сомнению. В некоторых сегментах «новой экономики» может сложиться ситуация, когда не нужны будут ни нелегалы без образования, ни бакалавры.

Пол Кругман из «Нью-Йорк Таймс» апеллирует к процессу переноса высокотехнологических производств из Китая назад в США. Для того чтобы выпускать материнские платы, люди, вообще говоря, уже не нужны. Здесь не требуются ни аккуратные пальчики азиатов, ни мозолистые трудовые руки американцев. А нужны — роботы. И вот тут оказывается, что тех, кого можно было бы занять на сборочном конвейере, совершенно невозможно использовать при создании роботизированных линий. Это РАЗНЫЕ люди с РАЗНОЙ квалификацией.

Эрик Бринйолфсон и Эндрю Макафи, авторы вышедшей недавно книги «Наперегонки с машиной» («Race Against the Machine») утверждают, что подобная ситуация вот-вот начнёт повторяться во многих сферах, включая такие услуги, как перевод текстов с одного языка на другой или проведение юридической экспертизы (а ведь по нынешним меркам это работы, требующие высокой квалификации сотрудников с высоким уровнем заработной платы). Так технологический прогресс становится угрозой не только для синих, но и для белых воротничков.

Большинство экономистов до сих пор не верит, что экономический рост может сопровождаться снижением уровня жизни. Это «неправильно». Но всё чаще исследования показывают: выводить (по крайней мере в экономике) будущее из прошлого — занятие опасное, а технологический прогресс как таковой не является обязательным условием автоматического роста доходов работников. В общем, пора внимательно перечитывать Пола Самуэльсона, Джона Кейнса и, может быть, Маркса. Вдруг у корифеев между строк отыщутся ответы?

Чего добиваются авторы мрачных прогнозов? Прежде всего понимания, что под «новой экономикой» не следует всё-таки понимать безусловный «рай для всех». Человечество вполне может столкнуться с новой разновидностью кризиса, когда резвый рост технологических рынков приведёт к существенным социальным проблемам и потрясениям. Конечно, мы справимся и с этой напастью. Но лучше всё-таки заранее запастись инструментами, которые позволят найти выход даже в том случае, если дело придётся иметь с самым негативным сценарием.

Сложность в том, что технологический прогресс всё чаще провоцирует как раз нелинейное развитие. Потому-то так трудно предугадать, что будет завтра. Следуя линейной логике, мы должны были бы уже сегодня тратить на перелёт из Европы в Америку не более часа. Но… «Конкорды» давно списаны. А мы всё реже нуждаемся в дальних перелётах, поскольку можем нажать на своём компьютере одну кнопку и увидеть собеседника, находящегося за тысячи миль. Ещё пара кликов мышкой — и вот мы уже обменялись документами по контракту, который подпишем дистанционно.

В своей колонке на сайте TechCrunch Джон Эванс предлагает искать истину посередине, примирив оптимистов, полагающих, будто ничего серьёзного не происходит, и пессимистов, бредящих массовой безработицей, которая возникнет после того, как на рынке труда человек «проиграет машине». Как бы то ни было, в краткосрочной и среднесрочной перспективе на развитых рынках труда вполне возможны серьёзные потрясения.

Эванс приводит пример, который десять лет назад мы сочли бы фантастикой, а сегодня… обсуждаем уже почти всерьёз. Google, да и другие компании уже почти научили автомобиль ездить без водителя. А что произойдёт, когда эта технология получит массовое применение?

Если автоматическое транспортное средство окажется более экономичным и безопасным, на дорогах наступит полный порядок. И… два миллиона водителей такси и грузовиков в США окажутся без работы.

Так что же, действительно «программное обеспечение пожирает рабочие места»? Скажем так: нужно быть готовыми и к таким эффектам. На всякий пожарный.

Ближайшее десятилетие может оказаться очень трудным для тех американцев, которые привыкли считать себя «средним классом». Увы, не каждый готов быстро переквалифицироваться и стать программистом, консультантом по генетическим заболеваниям или гендиректором стартапа.

Что же касается России, то здесь, вероятно, нам в очередной раз удастся воспользоваться пусть и сократившимся, но всё-таки заметным отставанием от развитых стран. Будет возможность поучиться на чужих ошибках.

К оглавлению

Нейминг для стартапа: небыстро, небезболезненноМихаил Зарин, основатель сервиса tootFM

Опубликовано 20 февраля 2013

В конце прошлого месяца активно обсуждалась новость: канадская хайтек-компания Research In Motion сменила название на BlackBerry, по имени выпускаемого ею устройства.

Для стартапа выбор имени компании — сложная головоломка. Вместе с тем все отлично понимают, что придумать и сделать «руками» отличный продукт – только первый шаг к выходу на рынок; чтобы у проекта появилась возможность эффективно продвигаться, его руководителям нужно стоически пережить мучительный процесс нейминга. Сегодня я хотел бы поделиться со стартаперами несколькими своими историями генерирования «назывательных» идей.

Один из первых моих проектов — инструмент для проведения мобильных опросов Mobiety. Мы создали конструктор для разработки анкет, подключили инструменты для рассылки SMS-приглашений респондентам и предоставили возможность перечислять респондентам деньги на телефон за заполненные анкеты. «Зацепить» нам удалось маркетинговые агентства, которые с помощью нашего сервиса могли получить доступ к смартфонам огромной аудитории.

Название Mobiety придумалось ещё до того, как мы запустили проект и зарегистрировали компанию. За несколько лет до старта проекта я начинал вести что-то вроде блога с таким названием, обыгрывалась тематика «мобильного общества» — MOBile socIETY. В английском варианте «Mobiety звучало очень даже благозвучно и, главное, хорошо отражало суть моих публикаций.

Несколько раз я даже выступал с лекцией «Мобильное общество», рассказывая о том, как мобильные технологии меняют наш мир. Много цитировал западных авторов, сыпал терминами, говорил о тенденциях, трендах в развитии информационного общества. Обсуждать мобильное общество стало популярным в начале-середине 2000-х, и в своих докладах я вёл речь об аудитории мобильного интернета, о pro & contra мобильных технологий и т.д.

И вот когда в 2010 году я стал заниматься проектом с проведением мобильных опросов через SMS, мне стало ясно, что имя для сервиса уже есть. Да и домен был зарегистрирован.

Следующий мой проект (собственно, им мы занимаемся сейчас) предполагает создание музыкальных плейлистов для конкретных заведений на основе интеграции информации об учётных записях пользователей в Foursquare и Last.fm.

Для нового стартапа с глобальным прицелом мне хотелось подобрать название, универсальное для русского и английского языка. В итоге я остановился на Toot FM. На русском языке «тут» значит «в данное время в данном месте» (а это отлично отражает суть сервиса, который позволяет людям слушать любимую музыку в любимых местах), а FM вызывает ассоциации с радиостанцией. Получается, сайт с таким именем предстаёт в сознании пользователя как «суперлокальное радио».

С английского языка «toot» может переводиться как «давать гудок», «играть мелодию», «выкрикивать»; а на американском английском «toot» означает вечеринку с кокаином – но этим смыслом мы пренебрегли.

Очевидно, что именно название стартапа во многом определяет стратегию брендинга проекта в будущем. И поэтому нельзя отложить нейминг на потом — пользователи начнут привыкать к имени сайта, и, в конечном итоге, ты вынужден будешь раскручивать никуда не годное имя.

Не хотите в будущем нетривиальную архитектуру бренда? Займитесь неймингом вплотную в самом начале. Первый вариант – попытаться придумать креативное имя самому. Во-первых, всё чаще имя проекта совпадает с именем самого продукта – решите, будете ли вы следовать данному курсу. Во-вторых, имя должно быть кратким и легко запоминаемым. В-третьих, оно должно отражать, чем, собственно, вы занимаетесь. Обозначьте три этих критерия, выпишите опорные слова, которые характеризуют суть вашего проекта, — и устраивайте мозговой штурм с коллегами. Записывайте всё, что придёт в голову, даже метафоричные и несколько экзотичные названия, потом отметите те, которые оказались понятны только вам и которые определённо окажутся загадкой для целевой аудитории. Останется совсем небольшой список имён, между которыми сделать выбор будет легче. Если не получается, стимулируйте фантазию, например визуальными образами, найдите в интернете ассоциативные картинки и выписывайте все слова, которые вы используете для их описания. Нужное слово обязательно «выскочит».

Есть ещё несколько требований к имени. Гай Кавасаки в своей книге «Стартап» советует создавать название, которое будет начинаться с первых букв алфавита, – так компании будет легче выделиться во всевозможных списках.

Кавасаки также призывает избегать чисел — так как это может людей сбить с толку в плане написания (цифрами или словами?). Как мне кажется, с этим можно и поспорить. Давайте, например, вспомним российский стартап «2can», аналог американского Square (мобильные платёжные терминалы). Разработчики утверждают, что имя «2can» доносит до пользователей идею: новый персональный карманный картридер позволит расплачиваться картами везде и всегда (to can, как мы знаем, «мочь»). Вместе с тем стартаперы добавляют «двойке» в своём имени клюв – так возникает ассоциация с птицей туканом, большой клюв которой чем-то очень отдалённо напоминает смартфон с подключённым терминалом «2can».

Есть ещё, скажем, стартап под названием «152-pro» — сервис для защиты персональных данных. Название здесь – отсылка к Закону №152-ФЗ, регулирующему деятельность по обработке и использованию персональных данных. Также стоит вспомнить такие имена российских компаний, как News360 (новостная «читалка»), IPQ2 (сервис мобильных знакомств) и, конечно, 1С.

Гай Кавасаки также отмечает, что имя стартапа должно быть «глагольным», то есть способным к образованию слова-действия («гуглить», «ксерить» и т.д.). Пожалуй, это высший пилотаж.

Если нейминг всё-таки «не идёт», не отчаивайтесь. Есть несколько способов придумать имя – и для ленивых, но готовых расстаться с деньгами стартаперов. Если вы делаете сайт, вы можете купить премиум-домен – обычно у многих сайтов есть списки качественных, но дорогих доменных имен. В Рунете стоимость доменного имени подобного класса может составить от 70 тыс. до 150 тыс. долларов.

С января 2012 года российские стартаперы могут также обратиться к сервису Textdreamer.ru, который работает по принципу краудсорсинга. Вы вносите деньги на счёт (50 долларов – минимум) и можете объявить конкурс на название для своего продукта/услуги. Предложения поступают к вам в течение недели (при желании срок можно продлить) – в итоге вы получаете множество вариантов, а вознаграждение достаётся только одному победителю. Чем больше сумма, которую вы готовы отдать автору лучшего названия, тем больше возможностей привлечь профи, которых на бирже нейминга уже собралось много.

Что касается специализированных нейминговых агентств, то моё отношение к ним неоднозначно. Разумеется, если у тебя есть деньги, чтобы обратиться к профессионалам, в хорошее имя стоит вкладываться. Но учтите, что цены нейминговых агентств сегодня доходят до 300 000 руб. за 5-10 вариантов названия продукта. Думаю, в большинстве случаев у молодых проектов есть куда потратиться и без нейминга. И если приходится выбирать, например, между инвестированием денег в разработку MVP (minimum viable product) и тратой средств на название, разумеется, нужно делать ставку на бета-версию.

Придумать имя самому — это, конечно, не только способ сэкономить. Очевидно, что основатель – одновременно идеолог проекта и он (как бы это сентиментально ни звучало) вкладывает самого себя в имя своего проекта. Только пропустив через свою душу название стартапа, вы можете быть уверены, что оно начнёт работать на сервис.

И не стоит бояться того, что вы тратите время на подбор «ударного» названия для проекта. Однажды я с одной своей знакомой сидел всю ночь и помогал придумывать ей название для нового сервиса. Очень весело провели время: посмотрели кучу дурацких роликов на YouTube, придумали несколько вариантов, но потом все-таки команда девушки придумала ещё более звучный бренд.

В общем, мой совет стартаперам: не бойтесь креативить. Пробуйте самые смелые имена – одно из них обязательно вас зацепит. А если это произошло с вами, значит название зацепит и потенциальных клиентов. Только один нюанс: обязательно узнайте потом у носителя английского, «чем слово ваше отзовётся» в другой языковой системе.

К оглавлению

«Правильные» инновации — для бизнеса не более чем побочный продуктКирилл Рубинштейн, руководитель интернет-сервиса Smartnut / ГК NAUMEN

Опубликовано 21 февраля 2013

Сегодня ведется много разговоров о том, что нужно «делать инновации». Строительство пресловутого Сколково и всевозможные госпроекты доказывают это как нельзя лучше. И опытный стартап-ментор, скорее всего, скажет вам, что сделать спешный стартап ну вот никак нельзя, если не придумать «инновационную идею». В общем, без инновации будущего нет. Если её накреативить не удалось, стартап провалится и жизнь не задастся.

Вы считаете, что здесь что-то не так? Давайте поговорим об этом.

Но для начала давайте определимся, что такое инновация. Вообще сделать это довольно трудно. Определений, взглядов и трактовок столь популярного сегодня слова на удивление много: от «сделать что-то новое» до сложных и запутанных определений, включающих понятия «степени радикальности», «характера применения» (и многие другие, посмотрите, например, вот здесь). А более-менее официальный источник (Постановление Правительства РФ №832) вгоняет в рекурсию:

Инновация (нововведение) — конечный результат инновационной деятельности, получивший реализацию в виде нового или усовершенствованного продукта, реализуемого на рынке, нового или усовершенствованного технологического процесса, используемого в практической деятельности.

Но в общем и целом все определения инновации сходятся в одном. Если утрировать, то это одно заключается в следующем: 1. Вы долгое время что-то делаете на инвестиционные деньги, получая технологию. 2. Потом получаете на базе данной технологии какой-то продукт, который как-то отличается от существующих. 3. Затем выводите этот продукт на рынок. Да и ещё таким образом, чтобы продажи этого продукта оказались крайне рентабельны (благодаря тому, что он «как-то отличается») с экономической точки зрения.

То есть мы имеем этапы создания продукта и его внедрения с дальнейшей коммерциализацией. Я совсем не возражаю против такого разделения, хотя обязательная выраженность в деньгах результата внедрения инновации меня, признаться, смущает. А ещё меня смущает первый этап — создание инновационной технологии. Смущает не его наличие, а первопричины его появления. Первопричина же, как пишут умные люди в книжках про инновации, — рыночные. То бишь необходимость придумать что-то такое, что будет лучше рыночных аналогов (либо не будет иметь аналогов, но при этом будет востребовано) и позволит заработать больше денег. Иными словами, драйвер инноваций — «потребительство» (читатели могут предложить здесь другой созвучный аналог этого слова).

А если так, то получается, что какие интересы у населения, формирующего конечный спрос на продукцию, такие и инновации. И в этой связи хочется напомнить мнение бывшего министра образования РФ г-на Фурсенко, что цель системы всеобщего государственного образования — вырастить квалифицированного потребителя, способного пользоваться результатами творчества других. Отбросим естественно возникающий вопрос о том, откуда в такой концепции возьмутся «другие», творчеством которых должны пользоваться остальные. Лучше поразмыслить над тем, на какие инновации прорастёт спрос из такого квалифицированного потребительства? Сотый айфон? Экран шириной в стену с имитацией реальности для продвинутых домохозяек? Или же, вообще говоря, это будет спрос на «ничего»? Ведь он не будет «творческим», и потребитель что ему дадут, то и возьмёт…

Откуда тогда взяться «правильным» инновационным технологиям, из которых родятся инновационные продукты? У меня есть мнение, что правильные инновации — это побочный продукт решения больших задач и достижения высоких мечтаний. Это может быть и мечта человека оторваться от земли, благодаря которой человек захотел отправиться в космос и сделал это. Только вот, достигнув своего желания, мы перехотели «верить в караваны ракет», что «помчат нас вперёд от звезды до звезды». Или это может быть мечта как необходимость обеспечения безопасности, начиная от первобытной необходимости защищать свое племя от чужого и сегодняшнего обеспечения обороноспособности страны и заканчивая будущей необходимостью защиты от угроз внеземного происхождения…

Ещё раз: инновации не могут быть самоцелью в принципе. Это побочный продукт, который не должен идти в небытие, а должен «подхватываться» инноваторами, которые найдут применение этому побочному продукту в народном хозяйстве.

Что делать? По моему мнению, такие глобальные цели, из которых родятся «правильные» инновации, должны ставиться на уровне государственной идеологии. А значит, нужно: возрождать государство, осознавать, что у государства должна быть созидательная идеология, и заниматься пропагандой этой идеологии. И всё это — как на государственном уровне, так и на уроне каждого конкретного человека в обществе. А вот мотивация потребителя — это совсем другое дело…

К оглавлению

Как быть стартаперам, если инвестор уходит досрочно Елена Краузова

Опубликовано 22 февраля 2013

В начале февраля РОСНАНО отказалась от финансирования двух крупных проектов — по созданию технологического центра 3D-сборки микросхем в Воронеже и по расширению производства текстильных материалов с напылением металла в Иванове. В первый проект госкорпорация планировала вложить 1 570 млн руб., во второй – 1 000 млн руб. Формальная причина отказа – «снижение инвестиционной привлекательности проектов», ничего больше никому узнать не удалось.

Закрытие инвестиционных проектов – ранее утверждённых к финансированию, но ещё не успевших получить деньги – происходит в России нередко. Однако та же «непривлекательность» может стать очевидной и после проведения инвестсделки. Скажем, летом 2009 года фонд во главе с Александром Галицким Almaz Capital Partners вложил чуть больше 500 тыс. долларов в компанию Apollo Project, создателя платформы для создания различных коммьюнити с мобильных устройств. Однако на полученные деньги разработчики не смогли написать полноценный софт для массового внедрения; в это время Facebook начал запуск мобильных приложений – так что момент оказался упущенным. «Шла пустая трата денег и времени, и мы прекратили финансирование», – прокомментировал Александр Галицкий ситуацию в одном из интервью. В итоге фонд продал свою долю основателям, посчитав потраченные средства издержками на «разбитую посуду».

Разработчикам Константину Заславскому и Алексею Низовских ничего не оставалось, кроме как купить долю фонда и продолжать двигаться в направлении, показавшемся Almaz неперспективным.

Так или иначе, в случае с Apollo всё обошлось без «крови». Однако очевидно, что решение инвестора выйти из проекта досрочно может привести к куда более конфликтным ситуациям. Так что делать, если деньги от инвестора вдруг прекращают поступать, а сам он заявляет о своём желании прекратить сотрудничество?

Для начала: о подобном сценарии развития событий нужно задуматься заранее. Договариваться о том, что происходит, если инвестиции не получены полностью, нужно договариваться на берегу, а уже потом садиться в лодку. В случае со стартапом условия досрочного выхода из проекта должны быть прописаны в Term Sheet (предварительное соглашение), а затем и в самом инвестиционном контракте. Чаще всего инвесторы требуют возможности покинуть проект в силу чрезвычайных обстоятельств – например, смерть или осуждение одного из фаундеров. Таким образом, азбучная истина «инвестор вкладывается не в бизнес-план, а в команду» находит своё отражение на юридическом уровне.

Особое внимание в инвестиционном соглашении стоит уделить порядку поступления траншей. «Можно делать перераспределение долей с каждым траншем – тогда инвестор будет получать новые акции при перечислении денег, – говорит Дмитрий Калаев, партнёр RedButtonCapital. – Хотя инвесторы чаще соглашаются на противоположный вариант: акции перечисляются сразу, а деньги – частями. Таким образом, если транши прекращаются, то неоплаченная часть долей возвращается в проект». Нередко в инвестиционных соглашениях инвестор прописывает майлстоуны, до которых должен «долететь» проект до определённого срока. Если требования не соблюдаются, фонд завершает сотрудничество, зафиксировав текущее распределение владения бизнесом.

Не менее важно прописать в документах и порядок распределения прав на интеллектуальную собственность компании. Во многих случаях стартапы предпочитают достраивать международную патентную оборону совместно с инвестором – тогда основателям нужно настаивать на том, чтобы они остались полноправными патентообладателями.

Если же вы поступили опрометчиво и не заставили инвестора прописать случаи, когда он вправе покинуть проект раньше срока, ждите проблем. В случае «разочарования» фонда в проекте транши могут быть прекращены, хотя до полной суммы инвестиций ещё далеко. В подобных обстоятельствах участникам компании стоит настаивать на пересмотре инвестиционного соглашения: адекватный инвестор будет рад получить меньше от будущего проекта, чем «зажать» финансовые потоки в стартап из других источников. К тому же решить всё полюбовно – в интересах самих же стартаперов. Новости о скандалах в венчурном сообществе распространяются быстро, и с испорченным реноме начинающим предпринимателям привлечь инвестиции впоследствии будет крайне сложно.

По статистике, более 98 процентов всех российских инвестиционных контрактов дают венчурным инвесторам ликвидационную привилегию — право получить определённые деньги при ликвидации компании до того, как что-то достанется держателям обыкновенных акций. Так что стоит во что бы то ни стало найти дополнительные источники денег и не допустить полного краха компании.

Если это будут деньги самих основателей, отлично. Продавайте машину, квартиру и дачу – только чтобы удержать компанию на плаву. Только в этом случае заводить средства в компанию нужно именно как «инвестиции», а не как «займ» для зарплаты сотрудникам, чтобы размыть долю инвестора, если он не хочет участвовать в жизни проекта дальше. Самый же правильный вариант, позволяющий не размывать доли совсем, – инвестиции основателей и инвестора «вскладчину». Другой вариант – привлечь нового инвестора. Первоначальный инвестор в этой ситуации ратует за повышение оценки компании (чтобы его размытая доля принесла больше), и это во многом на руку стартаперам. Приход нового венчуриста в проект в подобном случае вполне возможен, считает Антон Белоусов, инвестиционный аналитик Softline Venture Partners: «Я знаю много ситуаций, когда проект вроде бы на нуле, но он по-прежнему остаётся привлекательным для инвесторов. На более зрелом западном рынке приход инвесторов новых раундов в тяжёлые моменты жизни компании – нормальное явление. И если проект докажет, что его идея по-прежнему актуальна и способна «выстрелить», новые инвесторы захотят в неё вложиться. Я уже сталкивался с несколькими такими прецедентами и в России».

Так или иначе, гарантировать выход из сложной ситуации при нестабильности финансовой жизни проекта должно, в первую очередь, доверие между инвестором и участниками команды. Если же вы привлекаете деньги впервые, это правило особенно актуально. По словам Дмитрия Калаева, российские посевные фонды не прописывают все нюансы вариантов досрочного выхода инвестора; над более-менее детальной юридической защитой сделки работают лишь при размере вложений в несколько миллионов долларов. Так что для компаний стадии pre-seed или seed будет нелишним проверить благонадёжность инвестора в разговорах с людьми из других портфельных компаний фонда.

Несколько уменьшить риск «бегства» инвестора из проекта может привлечение инвестиционного консультанта. Однако в большинстве случаев посредник работает до первого инвестиционного транша и, получив свой процент, фактически не участвует в жизни проекта. И не уйти в сторону, предоставив собственникам компании «разбираться самим», инвестиционный консультант предпочтёт лишь в случае, если на карту поставлен вопрос его деловой репутации… На Западе есть типовые формы документов Term Sheet и инвестиционных соглашений, которые и инвесторы, и стартаперы могут скачать с сайта National Venture Capital Association.

В России же пока подобные шаблоны не созданы – возможно, их разработкой стоит заняться отечественным институтам развития? В этой ситуации страх стартаперов перед инвесторами, способными «кинуть», будет гораздо меньше, уверены эксперты.

К оглавлению