Дронго. Книги 1-20

НАЧАЛО

Он вошел в подъезд, оставив суету внутреннего двора за дверями. Подошел к лифту, нажал кнопку вызова. Лифт не работал. Это его несколько удивило. Обычно в их доме с лифтом никаких проблем не возникало. Он еще раз нажал кнопку и прислушался. Никакого движения. Странно, как могло случиться, что лифт не действовал? Он медленно направился к лестнице.

Привыкнув к лифту, он давно уже не поднимался пешком. Забыл даже, какие здесь красивые лестничные пролеты. Дом был старый, построенный еще в начале века. Только лифт установили относительно недавно, лет двадцать назад. Тогда еще спорили, а нужен ли он? Потом все же смонтировали, и жильцы привыкли к нему, лифт работал почти бесшумно, заботливо доставляя каждого на нужный этаж.

А лестничные пролеты, оставшись без дела, стали потихоньку покрываться пылью, темнеть, стареть, теряя празднично-нарядный блеск, как теряет свое достоинство и вызывающе гордый вид домашняя собака, оставшаяся без хозяина.

На площадке второго этажа он остановился. Мелькнула какая-то тревожная мысль и сразу пропала. Он даже не мог понять, что именно его насторожило. Но что-то его беспокоило, это точно. До четвертого этажа было еще далеко. В его возрасте тяжело преодолевать такие крутые лестницы. Интересно узнать, что именно случилось с лифтом, почему он перестал работать именно сегодня?

Сегодня. Он поймал себя на мысли, что наконец понял причину своей неосознанной тревоги. Сегодня восемнадцатое число. Истекал последний срок, назначенный в ультиматуме. Завтра в газетах могут появиться разгромные статьи, после которых он обязан уйти в отставку. Но это произойдет только завтра.

Сегодня еще предстоит одолеть последний пролет и войти наконец в свою квартиру.

Он любил этот дом, переехал сюда почти двадцать лет назад, здесь прошла лучшая часть его жизни. Сейчас, поднимаясь по лестнице, он досадовал на запустение и пыль. «Нужно будет прислать человека, чтобы все здесь убрали», — подумал он, привычно решая, кому это поручить. До его квартиры оставалось совсем немного.

«Почему они не хотят оставить меня в покое? — возник неожиданно вопрос. — Почему я должен отвечать за грехи своей молодости?»

Тогда все казалось таким правильным и верным. Была единая страна, мощь которой не вызывала сомнений. Была единая партия, привычно руководившая всеми областями жизни и решавшая все вопросы. Был единый комсомол, занимавшийся воспитанием многомиллионной армии молодых людей от Камчатки до Калининграда. И, наконец, был единый КГБ, которого боялись и уважали и с которым считались во всем мире. Все казалось закономерным и однозначно ясным. Весь мир делился на два цвета — наш и не наш.

Именно тогда он совершил самую большую ошибку в своей жизни — дал эту проклятую подписку о сотрудничестве, всплывшую сейчас, через столько лет. Уже в другой стране и в другое время. И совсем при других обстоятельствах. Он тяжело вздохнул. Неужели они решатся опубликовать эту подписку? Как к ней отнесутся его коллеги, ведь прошло столько лет, и, подписав обязательство, он ничего, кроме этого, не сделал. Абсолютно ничего. Но документ существовал. И воспоминание о нем тяжким грузом давило на сознание, пока он поднимался по лестнице.

Он не увидел, как возник незнакомец. Просто ощутил за спиной шорох и вдруг в последнюю минуту своей жизни понял, что именно его беспокоило весь сегодняшний день. Они не звонили. Они больше не терзали его, очевидно, просчитав варианты и убедившись, что он никогда не совершит еще худшей ошибки, чем та, которую он сделал в молодости. Но понимание пришло слишком поздно.

Он еще пытался обернутся, чтобы встретить свою смерть, как подобает мужчине, но трусливый убийца не дал ему такого шанса, выстрелив в затылок. И последняя, запоздалая, мысль была о лифте. Стало абсолютно ясно, почему лифт не работал именно сегодня. «Как же так?..» — хотел он привычно возмутиться, но в этот миг голова будто взорвалась, и он перестал ощущать свое тело, погрузившись в вечную темноту.

Он не мог видеть и чувствовать, как склонившийся над ним убийца, прицелившись, сделал контрольный выстрел в сердце. И хотя душа уже покинула свою телесную оболочку, само тело, все еще реагирующее на внешние проявления, дернулось и замерло. Убийца наклонился, пошарил по карманам убитого и, отвернувшись, стал спускаться по лестнице, по-прежнему темной и грязной.

Глава 1

— Мы победили, — радостно сказал пресс-секретарь, входя в большой кабинет.

Его начальник молча смотрел на экран телевизора, где журналисты оживленно комментировали победу их партии на выборах. Хозяин кабинета, полный, седоватый, респектабельный мужчина, обратился к сидевшему рядом с ним лидеру партии, невысокому человеку с круглым лицом и в немного старомодных очках.

— Поздравляю вас, мы действительно победили.

— Да-да, — подтвердил пресс-секретарь, — мы отовсюду получаем поздравления. Никто уже не сомневается в нашей победе на выборах.

— Спасибо, — отрывисто сказал лидер партии. Он раньше был музыкальным критиком и довольно посредственным музыкантом. Но неудовлетворенные творческие амбиции постепенно переросли в националистические и в полном соответствии с теориями психоанализа стали доминирующими в поведении несостоявшегося артиста.

— Вы можете идти, — обратился хозяин кабинета к пресс-секретарю, давая понять, сколь неуместно подобное выражение чувств. Когда тот вышел, он повернулся к лидеру партии.

— Судя по всему, ваша партия наберет наибольшее количество голосов в парламенте и сумеет сформировать однопартийный кабинет. Поздравляю вас!

— Наша партия, — возразил лидер, — я всегда считал вас нашим другом и единомышленником, который внес в успех партии наибольший вклад.

— Спасибо, мой друг. Но без вашей популярности мы ничего не смогли бы сделать. По существу, половина популярности партии — ваша личная заслуга.

— Благодарю вас. Я принимаю ваш комплимент как аванс наших будущих совместных действий на политической арене.

— Да, конечно. Но сейчас меня больше волнуют объективный и субъективный факторы, которые могут оказаться решающими в связи с формированием вашего правительства.

— Что вы имеете в виду? — насторожился лидер партии.

— Как раз то, о чем вы подумали. В Москве очень недовольны нашей победой.

Они поставили слишком много на наш проигрыш и теперь будут вынуждены идти ва-банк, стремясь не допустить стабилизации обстановки в период вашего правления. Вы ведь, не скрывая, заявили, что готовы вступить в НАТО. А это самый большой удар для политиков из Москвы, — негромко напомнил хозяин кабинета.

— Мы строим свою внутреннюю и внешнюю политику, не ориентируясь на мнение Москвы, — чуть покраснев, твердо сказал лидер партии. — Мне казалось, вы разделяете наши убеждения.

— Конечно, — улыбнулся хозяин кабинета, — надеюсь, вы не собираетесь заносить меня в список «агентов Кремля»? Но учет реальностей — это азбука любой политики. Мы обязаны считаться с действительностью нашей сегодняшней жизни.

— Поэтому мы должны все время оглядываться на Москву?

— Нет, Просто мы обязаны оставаться реалистами. Литва не Польша и не Венгрия. Мы находимся слишком близко от Москвы, граничим с Россией. И наши неосторожные движения под боком у слона могут вызвать очень неприятные последствия, в том числе и для нас самих.

— Я вас не понимаю, — развел руками бывший музыкант, — вы ведь все время соглашались со всеми нашими идеями, полностью нас поддерживали. А теперь призываете изменить наш курс. Сегодня, когда мы наконец победили, вы хотите, чтобы мы трансформировали свои взгляды? Согласитесь, это будет выглядеть очень странно в глазах наших сторонников.

— Их мнение меня волнует меньше всего, — цинично заявил хозяин кабинета. — Неужели вы ничего не хотите понять? Времена изменились. Сегодня в Москве сидят другие люди. И ситуация в мире несколько иная, чем раньше. Никто не захочет из-за нашей маленькой республики начинать мировую конфронтацию. НАТО и так уже приняла в свои ряды все восточноевропейские страны. Это все, на что они могли пойти. На большую конфронтацию с Москвой они не решатся. Я говорил с германским послом, он советовал нам не проявлять излишней горячности в этом вопросе.

— И об этом вы заявляете мне в такой день! — с горечью заметил лидер партии. — Я не смогу объяснить нашим людям, почему мы отказываемся от наших принципов.

— Кстати, насчет ваших людей, — неприятно усмехнулся хозяин кабинета. — Давайте поговорим о субъективном факторе. Я надеюсь, теперь вы станете более разумны и не будете подставляться, как в прошлый раз, когда даже ваш министр иностранных дел оказался бывшим осведомителем КГБ.

— Никто не застрахован от ошибок, — подняв голову, лидер партии блеснул стеклами своих очков, — но мы всегда честно признавали свои ошибки. И когда публиковали архивы нашего КГБ, и когда выявляли бывших агентов местной госбезопасности. Лучше вскрыть нарыв, чем делать вид, что его нет.

— Вот в этом я с вами абсолютно согласен. Но еще лучше постараться избегать нарывов. Москва может получить очень большой козырь, если в состав вашего правительства опять попадут люди, материалы на которых по непонятной логике вдруг окажутся в архивах КГБ. Вы меня понимаете?

— Не понимаю, — привстал с места лидер партии. Он сделал несколько шагов по кабинету. — Я ничего не понимаю.

— Наши друзья убеждены, что в состав вашего кабинета будет введено несколько бывших осведомителей КГБ или прямых агентов нынешних спецслужб России. Чтобы в решающий момент оказать давление лично на вас и на парламент, добиваясь срыва принятия решения по НАТО.

Он говорил это спокойным, размеренным тоном, с легким презрением глядя на мельтешившего перед ним несостоявшегося музыканта. Он был не просто хозяином кабинета. Он являлся одним из тех, кто закулисно определял политику республики, независимо от того, кто именно стоял в этот момент у власти. Об этом знал нервничавший лидер победившей партии.

— Объясните, что вы хотите сказать? Я не соображу, к чему вы клоните.

— Нам нужны гарантии того, что в решающий момент ваш кабинет не подаст в отставку и стабильность республики будет обеспечена, — пояснил, улыбаясь, хозяин кабинета.

— Мы опубликовали наши данные. Весь архив бросили в нашей республике и…

— Нет, — довольно бесцеремонно перебил гостя хозяин кабинета, — вы сумели получить только то, что вам оставили. Оставили специально для того, чтобы вы убрали нескольких слишком ретивых радикалов из своего прежнего правительства. А самые ценные материалы успели исчезнуть до опубликования. В том числе и по «агентам центрального подчинения». По тем самым агентам, которые напрямую давали информацию Москве и о которых вы ничего не знаете. А они ведь наверняка участвовали в вашем движении. Уже тогда Москва не очень доверяла не только вашему Народному фронту, но и местным лидерам компартии, и местной госбезопасности.

— Что вы от меня хотите? — спросил лидер партии. Он как-то съежился, словно постарел, и уже не смотрел в неприятно нагловатые глаза хозяина кабинета.

— Чтобы мы с вами реально представляли всю картину, нам нужно получить данные по «агентам центрального подчинения», — охотно пояснил хозяин кабинета, — то есть необходимо завладеть этим архивом.

— Это невозможно. Вы ведь знаете, русские на это не пойдут никогда. Это невероятно.

— Вот здесь позвольте с вами не согласиться, — усмехнулся хозяин кабинета.

— В нашем мире все возможно. А тем более в обстановке того хаоса, в котором все еще пребывают бывшие республики Советского Союза.

— Вы советуете нам обратиться с официальным требованием к Москве? — разозлился лидер партии. — Вы думаете, они нам ответят положительно? И вообще, можно ли говорить на подобные темы?

— Разумеется, нет. И не надо никуда обращаться. Какая разведка мира захочет выдать своих агентов? Нет, это несерьезно. Но ведь с документами работали живые люди, сотрудники бывшего КГБ, уволенные из органов в основном по политическим причинам. Все эти люди до сих пор живы и здоровы. Я ведь не предлагаю вам отправить своего агента на Лубянку или в Ясенево, чтобы выкрасть документы бывшего КГБ. Я предлагаю найти профессионала, который сумеет решить эту проблему, не прибегая к столь крайним мерам. Своего рода хорошего аналитика, способного просчитать все варианты, выйти на нужных людей и дать нам необходимую информацию по вашему будущему кабинету. На этот раз нам потребуется полная гарантия, что в состав кабинета не попадут бывшие агенты КГБ и люди влияния Москвы.

— Кто может дать гарантию? — пожал плечами лидер партии.

— Я нашел такого человека, — холодно заметил хозяин кабинета. — Это лучший в мире аналитик, человек-легенда, который сможет сделать все, что нас интересует. Сделать быстро и в срок. Это Дронго.

— Как вы сказали? — изумился бывший музыкант. — Это его кличка или имя?

— Скорее первое. Имя свое он никому не раскрывает. Когда-то он считался лучшим профессиональным аналитиком в комитете экспертов ООН. По мнению бывших специалистов КГБ, он один вполне заменяет небольшой научно-исследовательский институт. Вы можете себе представить такого человека?

— Его еще нужно найти, — отмахнулся лидер партии.

— Это уж моя забота, — улыбнулся хозяин кабинета. — Вы дадите мне несколько толковых чиновников, а я с их помощью попытаюсь его найти.

— И вы думаете, он сумеет нам помочь? — удивился лидер партии. — Вы действительно считаете, что кто-то, даже если это очень талантливый человек, сумеет каким-то образом раздобыть архив КГБ? По-моему, это просто фантастика.

Вместо ответа хозяин кабинета поднялся, прошел к сейфу, набрал комбинацию цифр и открыл дверцу. После чего достал папку, закрыл дверцу, снова набрал привычный код, заслоняя цифры даже от своего гостя, и вернулся к своему креслу.

Положил папку на столик.

— Вот что мне удалось достать, — сказал он. — Эту папку наши друзья купили в Германии. За очень большие деньги. Это досье на бывшего агента центрального аппарата КГБ СССР Михаила. Вы знаете, кто скрывался под этим именем?

Лидер партии угрюмо молчал.

— Откройте, — подвинул к нему папку с документами хозяин кабинета.

Его гость открыл папку. Увидел первую фотографию и, взглянув на хозяина кабинета, сразу закрыл ее.

— Этого не может быть.

— Вот-вот. Мне тоже так казалось. Он всегда был таким честным и принципиальным человеком. Но, как видите, мы все ошибались, мой дорогой друг.

Вы ведь наверняка хотели оставить его и в своем правительстве?

Лидер партии отвернулся, не желая отвечать на вопрос. Потом все-таки ответил:

— Да, мы думали оставить его в правительстве. Мы даже намеревались отправить его послом в Швецию. Но его убили. Теперь я понимаю, почему его убили. Наверное, он отказался с ними сотрудничать. Все рассказывали, что в последнее время он был не в себе, какой-то мрачный и задумчивый.

— Теперь вы представляете себе, что это такое. У нас нет никаких гарантий, что в состав вашего кабинета снова не попадут агенты КГБ. Нам нужно выяснить, кто убил бывшего советского информатора КГБ Михаила, и продумать вопрос о получении всего архива КГБ, неизвестно каким образом оказавшегося в Германии.

Раз там объявилась эта папка, там могут всплыть и другие. Вы так не считаете?

— А этот ваш эксперт сумеет что-нибудь сделать? — мрачно спросил лидер партии.

— Это уже наше дело. Формируйте свой кабинет, мой дорогой друг, и ни о чем не думайте. Все остальные вопросы нам помогут разрешить наши друзья.

Лидер партии смотрел на него, и в его взгляде независимо от его воли вдруг проступило презрение. Оно было настолько очевидным, что улыбка замерла на губах хозяина кабинета.

— Это гораздо лучше, — отрывисто сказал он, — чем потом обнаруживать в своем правительстве агентов Кремля. Вы не находите, мой друг?

Особо важный документ

Не выносить из здания Службы внешней разведки

Ознакомлению подлежат только начальники управлений

По сообщениям агента Витязь, на предстоящих выборах победа оппозиции в республике представляется вполне реальной. Витязь сообщает, что будет сформировано новое правительство, в состав которого не войдут представители прошлого правительства правых партий. По сообщениям из штаба коалиции, у них имеются серьезные разногласия по вопросам ряда кандидатур, которые будут рекомендованы в состав правительства.

Особо секретная папка посольства России в Литве

Шифрограмма из Министерства иностранных дел

Просим более подробно информировать министерство о настроениях и перспективах победы правых партий на предстоящих выборах. Отдельно просим выслать характеристики на основных кандидатов в правительство республики.

Глава 2

Он приехал в свой родной южный город только две недели назад. Все казалось знакомым и незнакомым. Облик города неузнаваемо менялся, исчезали старые, вросшие в тротуары здания, вместо них стремительно возникали новые, с зеркальными витринами и красиво оформленными вывесками. На верхних пустырях, прежде считавшихся сейсмически опасными из-за возможных землетрясений и оползней, сейчас возводились многоэтажные здания. Веками здесь не селились люди, перенимающие опыт предков, справедливо опасавшихся подобных мест. Однако хлынувшим в город иностранцам и собственным нуворишам градостроители и «отцы города» готовы были за приемлемую плату продать все, что угодно, включая и собственную совесть.

На город наступало море, реально угрожавшее экологической катастрофой.

Приморский бульвар — гордость горожан, любивших в жаркие душные дни прогуливаться по набережной, встречая знакомых и родственников, — был почти смыт. Однако внешне город менялся, принимая более современный облик.

Открывались филиалы крупнейших мировых компаний и банков, иностранцы открывали даже собственные рестораны и бары, рассчитанные на земляков, охотно посещающих такие места. Луизианский ресторан и английский паб, турецкая закусочная и французский синема-клуб — все это соседствовало в городе, становившемся вопреки желанию хлынувших сюда беженцев и маргиналов еще более космополитским, чем прежде. Но из города исчез смех. Нет, можно было услышать, как посмеиваются понаехавшие иностранцы, как хохочут играющие в казино спекулянты, как охотно восторгаются каждой партией приходящего груза таможенники, имеющие свою долю с каждого грамма завезенного и вывезенного товара. Но душевный, мягкий, ироничный юмор обитателей, создавших к середине двадцатого века удивительный карнавальный город со своей неповторимой аурой, пропал.

Космополитическая цивилизация развивалась по двум направлениям. Либо это был огромный мегаполис Нью-Йорка с четко выраженными районами, населенными единоверцами и земляками. При этом границы между районами или кварталами строго очерчивались, а одна группа людей относилась к другой с плохо скрываемым раздражением коммунальных соседей, стремясь сохранить свою культуру и образ жизни. Либо Париж, впитывающий в себя образцы мировой культуры и преображающий их во славу столицы и всей Франции. И культура иностранцев органично входила составной частью в культуру местного мегаполиса, образуя удивительный синтез, создающий славу Парижа. Немец Карл Лагерфельд, стоявший во главе истинно французского дома моды «Шанель», и итальянец Джан-Франко Ферре, возглавлявший еще более престижный дом моды «Кристиан Диор». Испанцы Пабло Пикассо и Сальвадор Дали, считавшие Париж своим вторым домом. Русские писатели, представленные несколькими поколениями, среди которых был и нобелевский лауреат Бунин. Великий американец Хемингуэй, наиболее емко выразивший свое отношение к французской столице, немец Ремарк — казалось, вся культурная разноязыкая богема проходила испытание этим городом и вписывалась в его многоцветную палитру, добавляя лишь новые краски.

Баку оставался таким Парижем Востока в течение более ста лет — с середины девятнадцатого до семидесятых двадцатого века. Потом, в конце восьмидесятых и начале девяностых, произошел обвал. И лишь затем, уже на другом, еще более космополитическом уровне, началось строительство нового города. Но это больше не походило на Париж Востока. Он превращался в Нью-Йорк Востока со своим Гарлемом в виде уродливых микрорайонов и поселков, построенных за чертой города. И собственно центром, из которого упорно выживались его коренные обитатели, уступая место иностранцам и новым хозяевам этой жизни, успевшим найти у нефтяной трубы, питавшей весь этот конгломерат наций, свой собственный ручеек, превращавшийся у одних в небольшую речку, а у других — в водопад, наполнявший карман. Соответственно разделялись и доходы. Одни были просто богатые люди, другие — очень богатые, третьим вполне могли позавидовать Вандербильды или Ротшильды, и не подозревавшие, что можно зарабатывать таким образом: воруя нагло и открыто.

Он не вмешивался в политику, предпочитая не задаваться лишними вопросами и почти не соприкасаясь с местными властями. Прежде он зарабатывал деньги исключительно гонорарами, но давно оставил журналистскую деятельность, служившую в прежние времена некоторым прикрытием для его многочисленных поездок. Уже давно никто не интересовался его поездками, да и он не желал привлекать к себе особого интереса. Он просто уезжал и приезжал в свой родной город, каждый раз все более и более поражаясь переменам, происходящим на его родине.

Имея собственную квартиру в Москве, он тем не менее предпочитал родной город, ставший с некоторых пор столицей иностранного государства. В этот раз, намереваясь отойти от дел хотя бы на какое-то время, Дронго привез свои последние приобретения — новые собрания сочинений американских фантастов, чье творчество он так любил. Уже предвкушая удовольствие от купленных книг, он запланировал для себя двухмесячный отдых и спокойную жизнь.

Но в этот вечер к нему позвонили. Каждый раз, когда раздавался такой звонок, он недовольно морщился, не ожидая от него ничего хорошего. Родители к нему не приезжали, он охотно и часто сам навещал стариков, выслушивая их многочисленные вопросы и придумывая в ответ разнообразные, не совсем правдивые истории, чтобы не беспокоить родных. Мать почти верила, отец хотя и сомневался, но тоже делал вид, будто его многочисленные журналистские командировки — чистейшая правда. Остальные родственники никогда не являлись без предупреждения, уже приученные к тому, что он отсутствует в городе месяцами. Но незнакомцы наведывались в последние годы все чаще и чаще, словно решив устроить ему своеобразное испытание на прочность. С одной стороны, это было очень утомительно и опасно. Но с другой — это оставалось его единственным источником доходов, и он уже давно махнул рукой и на свою популярность, особенно на территории бывшего Советского Союза, и на этих непрошеных гостей, так некстати появлявшихся в его доме.

В глазок он увидел двух мужчин. Первый нервно оглядывался по сторонам, словно опасаясь, что его могут увидеть. Он был высокого роста, худощавый, с несколько вытянутыми скулами, светловолосый. Второй, чуть ниже ростом, темноволосый, с более резкими чертами лица, стоял с угрюмым видом, засунув руки в карманы плаща, демонстрируя невозмутимость и хладнокровие. Дронго уже давно поставил специальную систему для обычного дверного глазка, при которой он мог видеть находившихся на лестничной площадке людей, не подходя близко к двери.

Для этого достаточно было лишь включить камеру в коридоре. И хотя дверь была изготовлена на заказ из самой прочной стали в Италии, тем не менее он старался, как любой аналитик, избегать лишнего риска.

Он включил переговорное устройство.

— Кто вам нужен? — спросил по-русски, сразу догадавшись, что незнакомцы не местные.

— Добрый вечер, — сказал первый, — мы хотели бы с вами поговорить.

Судя по характерному акценту, посетители прибыли из Прибалтики либо из Скандинавии.

— Может, вы ошиблись адресом? — спросил Дронго, вслушиваясь в ответ и пытаясь получить представление о визитерах.

— Нет. Нам нужны именно вы. Мы приехали из Стокгольма, где нам дали ваш адрес.

«Как странно, — подумал он. — Говорящий совсем не похож на шведа. Скорее на литовца или латыша. Почему он говорит, что приехал из Швеции?»

— Кто вас послал?

— Нам дала ваш адрес фрау Сигрид Андерссон. Она просила передать вам привет.

Оставалась последняя проверка. Для самого себя.

— Вы приехали из Швеции? — спросил он, уже почти уверенный в ответе. Тембр голоса говорившего и его акцент служили безошибочным ориентиром.

— Нет, — ответил незнакомец, — мы из Литвы.

Только тогда Дронго наконец открыл дверь.

— Вы напрасно держите руки все время в карманах, — мягко сказал он, обращаясь ко второму незнакомцу, — я мог бы предположить, что вы носите с собой оружие.

— А откуда вы знаете, что его нет? — лукаво улыбнулся первый незнакомец, входя в квартиру.

— Раздевайтесь, — показал Дронго на вешалку. — Во-первых, вы приехали явно из другого государства и не могли везти с собой через границу оружие. Для этого нужно оформить массу документов. Этого вы не стали бы делать, чтобы не выдать цели своего визита. А во-вторых, в таком легком плаще, как на вашем спутнике, оружие трудно скрыть. Я знаю подобные плащи — у них очень маленькие внутренние карманы, и оружие там не поместится.

Первый незнакомец снова улыбнулся и, обернувшись, кивнул спутнику, угрюмо и недоверчиво смотревшему на Дронго. Оба гостя, сняв верхнюю одежду, прошли в комнату.

— Садитесь, — пригласил Дронго, показывая на диван, и сам устроился в любимом кресле. — Надеюсь, вас привели очень серьезные дела, если вы приехали сюда из Литвы, сделав крюк через Стокгольм.

— У меня еще один вопрос. — На этот раз молчание нарушил второй. У него был более жесткий голос. — Почему вы решили, что мы хотим скрыть цель нашего визита?

— Достаточно посмотреть на вашего спутника, чтобы все понять, — усмехнулся Дронго. — Я думаю, вы приехали сюда не для того, чтобы я устраивал показательные номера по наблюдательности. Я не рекламирую свой товар.

На этот раз улыбнулись оба гостя.

— Что вы пьете? — спросил Дронго. — У меня есть прекрасное грузинское вино. Надеюсь, вы не откажетесь от столь приятного напитка?

Гости одновременно покачали головами, и он отправился за бутылкой и бокалами. Когда вино было откупорено и пригублено, он предложил гостям:

— Теперь можете рассказывать, что привело вас сюда.

Незнакомцы переглянулись.

— У нас очень важное дело, — сказал первый гость.

— И конфиденциальное, — добавил второй, — о нем никто не должен знать, так же, как и о нашем разговоре.

— Надеюсь, вы слышали о моей репутации аналитика. Я не раскрываю секретов своих заказчиков, — пожал плечами Дронго, — и еще неизвестно, соглашусь ли я помогать вам. Иногда я отказываю, если считаю, что это не мое дело. Иногда соглашаюсь. Но в любом случае наш разговор останется тайной. Если, конечно, вы сами не захотите ее разглашать.

— От чего зависит ваше желание сотрудничать с клиентами? — поинтересовался второй.

— Клиенты бывают у парикмахеров или проституток, — засмеялся Дронго, — у меня — друзья, гости или заказчики. Это зависит от многих факторов. И от моего к вам отношения. И от степени сложности задания. Я не берусь за нечистоплотные дела, даже за очень большие деньги, считая совесть категорией нетоварной. Во всех остальных случаях пытаюсь понять, зачем и почему я должен помогать в том или ином вопросе.

— Мы хотели бы с вами работать, — нерешительно сказал первый гость, — и заранее согласны на все ваши условия в смысле материального обеспечения. Я имею в виду гонорар.

— Я пока не посвящен в суть дела, — сухо сказал Дронго, — а вы не знаете суммы моих гонораров. Поэтому о деньгах поговорим в самом конце. Изложите подробно, почему вы проделали такой долгий путь, чтобы встретиться со мной.

Первый взглянул на второго и осторожно вздохнул. Снова отпил вино и лишь затем сказал:

— Вы были связаны с сотрудниками прежнего КГБ СССР.

— Это вопрос или утверждение? — поинтересовался Дронго. — Если вопрос, то отвечу, что связан никогда не был. Я с ними работал, и достаточно долго. Если утверждение, то это не правда. Я работал с ними, но не на них и не для них. Это немного разные вещи, вы не находите?

— Нет-нет, — поднял руку первый незнакомец, — я не хотел вас обидеть.

Просто уточнить, что вы хорошо знаете внутреннюю структуру бывшего КГБ и работавших в нем людей.

— Достаточно, чтобы иметь представление об их деятельности, — согласился Дронго.

— Нам нужен именно такой человек, — быстро сказал первый, — у нас возникли некоторые проблемы, и мы желали бы разрешить их с вашей помощью.

Дронго молча смотрел на него.

— Нас прислали сюда в официальную командировку. Мы прилетели с согласия самого президента республики, — произнес наконец первый. — Мы должны договориться с вами о сотрудничестве.

— Вы еще не представились, господа, — напомнил Дронго. — Мне это делать необязательно. Вы, по-моему, узнали не только мой адрес и мое настоящее имя, но и кличку, под которой я обычно работаю.

— Да, это название птицы дронго, — кивнул первый. — Моя фамилия Стасюлявичюс, я заместитель министра иностранных дел, а мой коллега Хургинас возглавляет одно из подразделений службы безопасности.

— Значит, мы почти коллеги, господин Хургинас, — ответил Дронго. — С большим интересом жду ваших предложений. Раз прислали такую представительную делегацию, дело касается по меньшей мере государственных интересов вашей республики.

— Так оно и есть, — кивнул Стасюлявичюс, — речь идет об убийстве моего коллеги, которое произошло два месяца назад…

Особо важный документ

Не выносить из здания Службы внешней разведки

Ознакомлению подлежат только начальники управлений

Агент Михаил был убит два дня назад на пороге своей квартиры. Несмотря на отказ от сотрудничества с представителями местной резидентуры, мы не располагаем сведениями о том, кому именно понадобилась его ликвидация.

Резидентура предполагает и в дальнейшем внимательно следить за ходом расследования. Однако мы считаем, что бытовые мотивы преступления могут быть исключены.

Совершенно секретно

Сообщение резидентуры СВР в Германии

Согласно подтвержденным данным, в Германии циркулируют слухи о вывезенном сюда архиве КГБ Литвы. Резидентура предполагает заняться более конкретно выяснением подобных слухов. По сообщениям агента Цеппелина, некоторая часть материалов уже попала в руки представителей литовского правительства.

Предполагается, что в ближайшее время в Германии появятся другие эмиссары литовского правительства.

Глава 3

Припарковав автомобиль на стоянке и привычно сухо кивнув дежурному охраннику, он оставил свою машину с каким-то странным чувством сожаления, словно видел ее в последний раз. На всякий случай он еще раз обернулся.

Машина стояла на обычном месте. Все нормально. Он был знаком с статистикой угонов по Москве и знал, что самой большой опасности почему-то подвергаются автомобили местного производства и скоростные «БМВ». Именно такой серебристый «БМВ» он купил совсем недавно, всего два месяца назад.

Памятуя об угонах, он не держал автомобиль в гараже, а оставлял его на хорошо охраняемых стоянках, откуда увезти автомобиль довольно сложно. Но сейчас он почувствовал какую-то горечь от расставания, словно видел машину в последний раз.

Он посмотрел на часы и заторопился. Стоянка находилась довольно далеко от его дома. Приехав из Вильнюса в Москву, они с Элизой все эти годы снимали квартиру. Тогда, после «августовской революции» в Москве и признания независимости Литвы, оставаться на своей родине полковник Лякутис больше не мог. Он слишком хорошо представлял, как к нему будут относиться победившие «демократы» последней волны. Со многими из них он сталкивался, занимаясь их персональными делами до последнего дня, когда с горечью и ужасом узнал о том, что его родная Литва окончательно выходит из огромной страны и он отныне автоматически становится предателем собственного народа, всю жизнь работавшим на русских оккупантов.

Но самое страшное известие он получил из Москвы: документы, над которыми они работали несколько месяцев, не дошли до места назначения. Девятнадцатого августа их должны были отправить в Москву, вывезли, но в столицу они не попали.

Он мучился, пытаясь уяснить, что именно должен делать теперь. Идти к руководству на доклад он не имел права. Согласно данной им подписке, операция была засекречена, и никто в Литве в подробностях о ней не знал.

Если бы он начал в тот момент собственное расследование, он подверг бы опасности судьбы десятков людей, причинив им горе и боль. Такого позволить себе Лякутис не мог. А молчать не хотел. Он мучился, терзался, не находя выхода. Из Москвы сообщений, подтверждавших получение документов, не поступало. Он звонил туда трижды, но после августовских событий все были озабочены только одним — сохранением собственного места. Из КГБ сотнями увольняли профессионалов, не согласных с политикой нового руководства. В первую очередь избавлялись от сотрудников Второго главного управления — контрразведки. Разведчикам повезло больше: их сразу вывели из общего состава КГБ и отдали под руководство Примакова, который фактически и спас всю прошлую советскую и будущую российскую разведку.

Оставаясь в Вильнюсе, пришлось бы приспосабливаться. А этого полковник не умел и не хотел. Именно поэтому он сразу подал заявление об отставке и уже через три месяца перевез в Москву свою жену и дочь. С дочерью, слава богу, все складывалось нормально. Она вышла замуж за хорошего парня, и теперь у сорокавосьмилетнего полковника подрастал краснощекий внук, которого дедушка любил больше всех на свете.

Но сначала приходилось тяжело. Очень. На волне всеобщего хаоса он не мог устроиться на работу. О службе в КГБ нечего было и думать. Пришедший туда «прораб» Бакатин получил однозначную установку на развал органов и никогда бы не взял к себе на работу бывшего сотрудника литовской госбезопасности, уволившегося из органов по политическим мотивам — из-за несогласия с новой политикой руководства своей республики.

Лякутис работал даже сторожем, потом охранником в фирме. Им пришлось нелегко, и, если бы не Элиза, поддерживавшая его все эти годы, он давно сломался бы под гнетом свалившихся на него несчастий. Деньги кончились, приходилось продавать вещи, вывезенные из Вильнюса, жить в однокомнатной квартире на краю города. Хорошо еще жена смогла устроиться в какую-то фирму, где требовалось ее знание немецкого языка. Первые два года они жили фактически на ее зарплату.

Постепенно все начало налаживаться. Его нашли и предложили место заместителя руководителя службы безопасности одного небольшого банка. Буквально через несколько месяцев он стал руководителем службы безопасности в этом банке, а еще через год его пригласили в другой, более крупный и влиятельный банк.

Постепенно в Москве и в других местах начали осознавать, что бывшие сотрудники КГБ — настоящие профессионалы, чей опыт вполне можно использовать для работы в смежных отраслях. Именно поэтому Лякутис и стал руководителем службы безопасности в столь влиятельном учреждении. Это позволило снять квартиру почти в центре Москвы и приобрести наконец «БМВ».

Сейчас, возвращаясь домой, он впервые подумал, что все могло сложиться иначе. Но такого горького разочарования, как после развала великой страны, идеям которой полковник госбезопасности Лякутис служил всю свою жизнь, он не испытывал никогда в жизни. Он прекрасно понимал, что у себя на родине он персона нон грата и в ближайшие десятилетия ни при каких обстоятельствах не сможет снова увидеть свой родной Вильнюс, пройтись по его улицам, встретить знакомые лица. Он слишком много знал, чтобы вернуться в Вильнюс. И о нем имелось достаточно сведений, не позволяющих принять его в столице суверенного государства.

Он подходил к дому, ускоряя шаг. Сегодня он обещал жене приехать пораньше, чтобы сходить наконец в театр, где они не были целую вечность. Заранее купленные билеты уже лежали в кармане. Он вошел во двор своего дома. Как во многих старых московских дворах, еще не тронутых разрушительным действием цивилизации, здесь было тихо и уютно.

Лякутис повернул к своему подъезду, когда увидел высокого мужчину в темном костюме и серой шляпе. «Странно, что он в шляпе, — подумал полковник. — Такие шляпы давно никто не носит». Лякутис хотел пройти мимо незнакомца, но тот шагнул к нему.

— Вы полковник Лякутис? — уточнил мужчина.

— Я гражданин Лякутис, — холодно парировал он. — Какое у вас ко мне дело?

— Я хотел бы с вами поговорить.

— О чем? — насторожился полковник.

Незнакомец оглянулся, проверяя, нет ли рядом чужих людей. Потом сделал еще один шаг и доверительно сказал:

— Нас интересуют некоторые подробности вашей прежней работы.

— В каком смысле? — напряженным голосом спросил полковник. Прошлое обладало страшной разрушительной силой — он в этом убеждался не раз.

— Мы хотели бы получить некоторую информацию по интересующим нас проблемам, — уклончиво ответил незнакомец.

— Кто это — мы? И какие именно проблемы вас интересуют? — сухо спросил Лякутис, уже пожалев, что затеял этот разговор на улице. Здесь было не место и не время для подобных встреч.

Незнакомец снова оглянулся — похоже, он беспокоился еще больше, чем полковник, — и сказал:

— Нас интересует ваша совместная работа с Савельевым. Это касается…

— До свидания, — не дал ему договорить Лякутис и повернулся к нему спиной.

— Мы вам хорошо заплатим, — торопливо крикнул неизвестный на прощание.

Лякутис, не оборачиваясь, пошел к подъезду своего дома. Вошел в него, поднялся по лестнице на третий этаж — он принципиально всегда избегал лифта, — позвонил в дверь. Открыла Элиза.

— Что с тобой? — удивилась она. — На тебе лица нет.

— Сердце что-то болит, — отмахнулся полковник, проходя в комнату и усаживаясь на диван.

— Не нужно ходить сегодня в театр, — предложила жена, — давай лучше посидим вдвоем дома, посмотрим телевизор.

— Нет, — улыбнулся он: она всегда так тонко чувствовала ситуацию, — мы идем в театр. Одевайся поскорее, а то опоздаем. Ты ведь знаешь, я не беру машину в такие места, чтобы ее не угнали. Поедем на метро.

— Конечно, — ответила жена. — А пока я принесу тебе чай.

Она вышла из комнаты, а он, откинув голову назад, напряженно размышлял о странной встрече. Если незнакомец знает о Савельеве, значит, ему наверняка известно, чем именно они занимались. Лякутис покачал головой. Исчезновение Савельева оказалось для него самым непонятным фактом в той вакханалии развала, которая царила в девяносто первом году. Но откуда незнакомец мог знать о самом факте существования Савельева и его совместной работе с Лякутисом? Это был самый охраняемый секрет в их службе безопасности. И вот теперь, спустя столько лет, все вдруг всплыло, став объектом чьих-то интересов.

Лякутис почувствовал, как сердце действительно начинает болеть. Первое время после переезда в Москву он вообще плохо себя чувствовал. Сказывались перемена места, другой климат. Постепенно привык, успокоился. Но сейчас сердце снова напомнило о себе. Через минуту в комнату вошла жена, и он усилием воли заставил себя не вспоминать о Савельеве.

От спектакля они получили большое удовольствие. Домой возвращались пешком.

Оба любили пешеходные прогулки, ставшие их общей радостью еще в шестидесятые годы, когда курсант Лякутис познакомился со своей будущей женой. Он был однолюб и за двадцать шесть лет их совместной жизни ни разу не изменил своей супруге, даже не помышлял об этом.

Домой они вернулись в двенадцатом часу ночи. И уже готовились спать, когда раздался телефонный звонок. Он подошел к аппарату, думая, что это звонит дочь.

Но услышал все тот же голос незнакомца:

— Вы подумали над нашим предложением? Мы готовы заплатить очень большие деньги.

Лякутис положил трубку. Раздраженно мотнул головой. Почему они не оставят его в покое спустя столько лет? Почему не занимаются этим делом сами? Кому сегодня интересны их служебные тайны? Лякутис понимал, что несколько лукавит с самим собой. Он знал, кому именно могут понадобиться эти тайны. И почему звонивший интересуется именно Савельевым.

Но абсолютно ясно другое. Понятие офицерской чести и элементарной порядочности никогда не позволит ему рассказать ни о документах Савельева, ни о собственной совместной с ним работе. Это, во-первых, достаточно грязно и неприятно, а во-вторых, являлось служебной тайной того ведомства, в котором он работал всю свою жизнь. А продавать секреты он не умел и не хотел учиться.

— Кто звонил? — поинтересовалась Элиза из другой комнаты.

— Ошиблись номером, — нашелся муж, тяжело усаживаясь на стул.

«И все-таки так себя вести нельзя», — подумал полковник. Он похож на улитку, которая заползает в свою раковину и не хочет ничего видеть. Он обязан был подумать об этом еще до того, как к нему обратились с подобным предложением, и сообщить все, что ему известно о совместной работе с Савельевым и документах, которые они готовили.

Лякутис закрыл глаза. Он хорошо помнил слова Савельева, произнесенные в дождливый мартовский день, когда на выборах победил «Саюдис». «Вот теперь, — сказал тогда Савельев, — и начинается наша настоящая работа». Лякутис не хотел признаваться никому, но основной причиной его выезда из республики послужила именно эта работа с Савельевым. Остаться в Вильнюсе означало дать согласие на сотрудничество с новыми властями. А это автоматически вело к полному развалу всего того, что они сделали с Савельевым, и, более того, к полной ломке многих человеческих судеб.

Как профессионал он понимал ответственность такого шага. Не говоря уже о том, что другие спецслужбы, продолжавшие действовать в рамках своих задач и даже усилившие эту деятельность в Литве после обретения ею независимости, никак не позволили бы ему развалить все то, что создавалось десятилетиями.

Лякутис всегда принимал решения быстро, не теряя времени на раздумья. Так же он поступил и сейчас. Часы показывали половину первого, когда он вытащил из кармана своего пиджака записную книжку и нашел телефон Алексеева. Он посмотрел на часы и, чуть поколебавшись, все-таки набрал номер.

— Слушаю вас, — послышался знакомый голос.

— Николай, это я, извини, что так поздно, — сказал Лякутис. Когда он волновался, его прибалтийский акцент становился особенно заметен.

— Что случилось? — удивился Алексеев, зная, как пунктуальный Лякутис всегда строго придерживался негласных правил и не позволял себе по пустякам беспокоить человека.

— У меня к тебе очень важное дело, — признался Лякутис, — завтра нам нужно встретиться.

— Хорошо. А что произошло?

— Ничего страшного. Я звоню по личному вопросу. Просто мне нужно с тобой увидеться и переговорить.

Лякутис не стал рассказывать, что его спрашивали про Савельева. Они были знакомы с Алексеевым вот уже пятнадцать лет, еще с тех пор, когда проводили совместную операцию против шведского дипломата в Москве. Но даже его Лякутис никогда не посвящал в свои дела. Порвавший с родиной, ставший изгоем, он сохранял трогательную верность своему народу, считая, что любая подобная информация могла бы повредить прежде всего людям, оставшимся в Литве. А если кто-то из них и проявит слабость, то это уже его личная слабость и его личная беда, считал Лякутис.

Алексеев работал в ФСБ, сумев остаться в контрразведке благодаря тому, что в начале девяностых был брошен на борьбу с экономическими преступлениями и не попал под знаменитые «бакатинские чистки», когда профессионалов тысячами увольняли из органов.

— Я все понял, — сказал Алексеев. — Давай завтра в десять. Я буду ждать тебя на работе. Устраивает тебя такой вариант?

— Да, конечно. Спасибо тебе, Николай.

— Не за что. Наверное, и я немного виноват. Давно нам с тобой следовало поговорить, определиться. Вечно ты один воюешь со своими проблемами. А я тоже хорош, совсем о тебе забыл. В общем, завтра я тебя жду, — твердо сказал Алексеев.

Они попрощались, и Лякутис положил трубку. Правильно ли он сделал, позвонив Алексееву? Впервые в жизни Лякутис почувствовал себя немного изменником родины. Но не той, что его приютила и где он теперь находился, а единственно настоящей, где он вырос, слушая материнские песни над колыбелью и впитывая звуки и краски родного края.

Его убили утром, когда он выходил из подъезда. Неизвестный снайпер аккуратно прострелил его голову. За мгновение до смерти Лякутис еще раздумывал, что именно он скажет Алексееву во время встречи. После выстрела он уже ничего не мог сказать.

Глава 4

— Если я не ошибаюсь, у вас в республике недавно прошли парламентские выборы, — холодно отреагировал Дронго на слова Стасюлявичюса, — значит, убитый был из прежнего состава правительства.

— Именно поэтому мы и приехали к вам, — улыбнулся заместитель министра иностранных дел.

— Я вас слушаю, господа. — У Дронго окончательно испортилось настроение.

Он уже понял, что речь идет о политике, в которую он избегал вмешиваться, предпочитая расследование чисто уголовных преступлений. Однако в последние годы политика все чаще и чаще сама вторгалась в его деятельность.

Гости переглянулись, словно окончательно решая для себя, стоит ли рассказывать этому непредсказуемому человеку о всех перипетиях их сложного дела. Стасюлявичюс откашлялся и наконец решился:

— Собственно, речь идет не только об этом убийстве, но и о нашем правительстве…

— Я не совсем вас понял, — усмехнулся Дронго. — Давайте договоримся, господин Стасюлявичюс, не говорить полунамеками. Вы рассказываете мне суть дела, а я решаю, стоит ли за него браться. Разумеется, все сказанное вами останется только в этой комнате. Заранее предупреждаю, я не берусь за дела, связанные с компрометацией политических соперников или с чем-то подобным.

— Нет-нет, — сразу сказал Стасюлявичюс, — мы приехали не за этим. Мы оба представляем партию, победившую на выборах в парламент. Речь идет скорее о членах нашей партии. Хотя не только о них.

— Я думаю, вам уже пора изложить суть дела, — напомнил Дронго, — пока мы топчемся на месте.

Стасюлявичюс посмотрел на своего напарника, словно предоставляя ему слово.

— Речь идет о нашем архиве, вывезенном из Литвы и не попавшем в Москву, — заявил более прямолинейный Хургинас. — Мы до сих пор не знаем, где он находится.

— Архив местного КГБ? — уточнил нахмурившийся Дронго.

— Да. Москва доказывала, что оставила архивы местной агентуры, но мы проверили и выяснили, что большая часть агентурных материалов отсутствует. В том числе и списки особо важных агентов. — Хургинас говорил по-русски гораздо хуже своего напарника. И с сильным акцентом.

— А почему вы заинтересовались своим бывшим архивом только сейчас? — спросил Дронго. — Или смерть вашего коллеги как-то с этим связана?

— Вы все поняли правильно, — кивнул Стасюлявичюс. — Нашим друзьям удалось выяснить, что мой убитый коллега раньше работал на КГБ, служил у них информатором. И многие из нас считают, что его убрали из-за того, что он отказался продолжать сотрудничество.

— А как вам удалось выяснить, что он раньше работал на КГБ?

— Поэтому мы и приехали к вам, — сказал Стасюлявичюс. — Наши друзья купили материалы на моего бывшего коллегу сразу после его смерти. Но самое страшное с ним уже произошло. Нас волнует сейчас совсем другое. Могут всплыть негативные факты и о нашем национальном движении. Вскроются имена новых агентов КГБ и людей влияния. Нельзя допустить, чтобы у народа окончательно подорвалась вера в наши национальные идеалы. И поэтому нам нужен архив. Или хотя бы его копия. Мы должны знать, кого и в чем могут обвинить, чтобы предотвратить последствия гораздо худшие по своим масштабам, чем те, что уже имели место раньше, когда мы опубликовали часть архивов местного КГБ, которые не успели вывезти из республики. Или, наоборот, специально подбросили нам, чтобы мы их опубликовали.

В последнее время мы склоняемся и к такому варианту. Иначе чем объяснить, что к нам в руки попали материалы только по людям, выступающим наиболее решительно против Москвы?

Дронго понимал, о чем говорил его собеседник. Сразу после обретения независимости в Литве и в других прибалтийских республиках было принято решение выявить и отлучить от политики местных осведомителей и агентов КГБ. Когда в Литве опубликовали часть списка местной агентуры, разразился грандиозный скандал. Выяснилось, что даже среди основателей «Саюдиса» находились агенты КГБ, а министр иностранных дел Литвы, один из самых непримиримых противников Москвы, был просто осведомителем КГБ. Все это изрядно поколебало доверие простых людей к правым партиям. В ответ правые опубликовали секретную переписку бывшего первого секретаря ЦК и бывшего премьер-министра, называвшейся когда-то «железной леди» по аналогии с Маргарет Тэтчер.

Обмен компроматами завершился отлучением от политики и бывшего премьер-министра, и бывшего министра иностранных дел. Заодно с ними лишились своих постов еще несколько очень высокопоставленных деятелей правого движения, обвиненных в связях с КГБ. Но все понимали, что обнародована лишь часть архива.

Что не назван ни один «агент центрального подчинения» из тех, что были наиболее глубоко законспирированы и давали информацию не местному КГБ, которому к тому времени уже не очень доверяли в Москве, а напрямую, в центральный аппарат КГБ СССР.

После известных событий в Москве, когда начали называть имена десятков и сотен прежних и нынешних осведомителей КГБ и наконец прежде закрытые архивы госбезопасности стали достоянием гласности, никто уже не удивлялся, находя в списках агентов самые громкие фамилии деятелей местных национальных движений. С самого начала перестройка, по мысли ее «архитектора» Горбачева, должна была проходить в рамках советской системы и под контролем партии и правоохранительных органов. Именно так и понимали свою задачу органы КГБ, при помощи которых создавались народные фронты во всех национальных республиках.

Именно тогда в их руководство в массовом порядке внедрялись агенты КГБ, работавшие как на местные службы, так и непосредственно на Москву.

— Вы хотите, чтобы я выкрал документы из архивов нынешней российской разведки? — холодно спросил Дронго. — По-моему, вы несколько переоценили мои возможности. Для этого нужна дивизия десантников, и то без всяких шансов на успех. У вас несколько не правильное представление о моих возможностях. Достать архив не удастся. Это все равно, как если бы ЦРУ попросило кого-нибудь раздобыть списки российской агентуры в Америке. Я удивлен, господин Хургинас, что вы приехали с подобной просьбой. По-моему, и так ясно, что она абсолютно невыполнима.

Вместо ответа Хургинас достал фотографию.

— Это один из бывших руководителей нашей бывшей контрразведки полковник Лякутис. Он убит в Москве примерно в то же время, когда совершено убийство в Вильнюсе.

Дронго взял фотографию.

— Дело в том, — сказал наконец Хургинас, — что два убийства подряд слишком явно указывают на заговор. Мы предполагаем, что наш бывший дипломат работал раньше на КГБ, а затем отказался от сотрудничества с ними. Они его шантажировали и, когда он отказался окончательно, его убрали.

— У вас есть основания полагать, что он работал на КГБ? — нахмурился Дронго.

Стасюлявичюс посмотрел на напарника. Тот тихо вздохнул и кивнул:

— Да, у нас есть все основания так считать. Нашим друзьям удалось достать материалы из исчезнувшего архива КГБ. Они неопровержимо свидетельствуют о том, что он работал на КГБ в качестве «агента центрального подчинения». Мы считаем, его убрали именно за отказ продолжить сотрудничество.

— Вы предполагаете, что его убрали представители нынешних российских спецслужб? — У Дронго окончательно испортилось настроение. Дело предстояло не просто трудное, но и очень грязное.

— Мы хотим, чтобы вы дали заключение по всему комплексу вопросов, которые мы здесь затронули, — быстро вмешался Стасюлявичюс, не дав ответить Хургинасу.

Тот недовольно покосился на напарника, но промолчал.

— Теперь излагайте ваши условия, — мрачно сказал Дронго. — Честно говоря, мне совсем не хочется браться за ваше дело, господин Стасюлявичюс. Оно кажется очень дурно пахнущим. Однако вы назвали имя Сигрид Андерссон, дочери женщины, которая когда-то погибла из-за меня. И только в память о погибшей я соглашусь помочь вам. Хотя предупреждаю: никаких гарантий дать не могу. Неудача может постигнуть и меня.

— Мы хотели бы услышать ваши условия, — снова быстро сказал Стасюлявичюс, словно опасавшийся разговора Дронго с представителем службы безопасности.

Хургинас снова покосился на него и опять промолчал.

— Пожалуйста, сформулируйте внятно и четко мою задачу, — попросил Дронго, — после чего я смог бы назвать свои предварительные условия.

— Во-первых, нам нужен архив, во-вторых, нам нужен архив и, в-третьих, нам нужен архив, — сказал Стасюлявичюс. — Если вы еще и узнаете, кто и зачем убрал моего бывшего коллегу, мы вполне этим удовлетворимся. Но, повторяю, нам нужен архив, вывезенный в Германию.

— А почему вы уверены, что его вывезли именно туда?

— У нас есть некоторые соображения по этому поводу, — снова очень быстро произнес заместитель министра, — но этот специфический материал и информацию вы получите только после того, как мы договоримся.

На этот раз Хургинас не стал молчать.

— Мы имеем все основания полагать, что архив находится в Германии, — сухо сказал представитель службы безопасности. — Его вывозили из Литвы летом девяносто первого в обстановке секретности, чтобы об этом не узнали наши власти. Вы помните, что тогда случилось на литовско-белорусской границе?

Дронго был не просто экспертом, он был аналитиком и поэтому сейчас стал перебирать в голове события, происшедшие тогда в Литве. К этому времени он уже начал работать, оправившись после тяжелого ранения в восемьдесят восьмом.

— Там произошла, кажется, какая-то стычка на границе, — заметил он. — По-моему, было несколько убитых.

Вместо ответа Хургинас достал из кармана и бросил на стол целую пачку фотографий.

— Смотрите, — предложил он, — смотрите. Их убивали, подло расстреливая, добивая выстрелами в голову. Посмотрите на этих молодых ребят. — От волнения у него задергалось лицо.

— Там перебили целую заставу, — подтвердил Стасюлявичюс. — Тогда выдвигались разные версии, кто и зачем мог это сделать. Но истину установить сразу не смогли. Один из ребят выжил. И теперь мы точно знаем, кто именно в них стрелял. Это оказалась специальная группа КГБ, высланная в Вильнюс для работы с подобными документами. В нее входили четыре человека. Возглавлял группу полковник Савельев. С ними в последние месяцы работал и полковник Лякутис.

Видимо, на границе что-то обнаружилось, и четыре профессионала КГБ легко расправились с неопытными молодыми ребятами. Тем более что только двое — Савельев и Лозинский — были специалистами по документации. Они, наверное, даже не успели достать оружие. Потом наши криминалисты установили, что стреляли в основном из двух автоматов. И из двух пистолетов добивали раненых.

— В группу входили «ликвидаторы»? — помрачнев, понял Дронго.

— Видимо, да. Некоторые наши прежние сотрудники КГБ помнили, что их было четверо. Однако фамилий мы не знаем. Но происшедшее на границе дает основание полагать, что в группу входили «ликвидаторы» — профессиональные убийцы КГБ, сопровождавшие груз, — печально подтвердил Стасюлявичюс.

— Надеюсь, вы не считаете, что профессиональные убийцы находились только в КГБ, а в других спецслужбах их не держат? — спросил Дронго.

— Другие спецслужбы не работали против моей страны, — холодно парировал Стасюлявичюс, — поэтому мне трудно судить. Будет лучше, если вы скажете нам свои условия и мы перейдем к их обсуждению.

— В таком случае я постараюсь сделать все что смогу, — подтвердил Дронго.

— Если здесь замешаны «ликвидаторы» КГБ, это все несколько усложняет. Но я все равно постараюсь узнать, что там случилось. По-моему, триста тысяч долларов — не очень большая сумма. Сто до начала операции и двести после. При этом аванс не возвращается даже в случае неудачи.

Его собеседники переглянулись.

— Надеюсь, вы не считаете, что я могу взять деньги и халтурить, — улыбнулся Дронго, — моя репутация стоит гораздо больших денег.

— Мы знаем, — ответил Хургинас, — мы о вас много слышали. — Он обернулся к своему спутнику.

— Мы согласны, — подтвердил Стасюлявичюс, — мы согласны на все ваши условия.

— Хорошо, — сказал Дронго. — Теперь, перед тем как ваш коллега посвятит меня в некоторые «специфические» проблемы, о которых вы изволили сказать, уточним еще один важный вопрос. Кто, кроме вас, знает о вашем визите? Вы утверждаете, что прилетели в официальную командировку. Но мне кажется, помимо президента, о вашем визите осведомлены еще несколько человек.

Стасюлявичюс явно удивился.

— Да, — признался он, — но это не так важно.

— В нашем деле важно все, — возразил Дронго. — Вспомните, кто именно знает о вашем визите?

— Председатель правительства, спикер парламента, руководитель службы безопасности, — стал перечислять Стасюлявичюс, — двое сотрудников аппарата президента, еще несколько человек из аппарата службы безопасности. Министр иностранных дел. Не больше десяти-пятнадцати человек.

— Очень много, — покачал головой Дронго. — Надеюсь, вы составите мне точный список этих лиц. Только не забудьте включить в него и собственных жен, если они тоже в курсе того, куда вы отправились.

— Вы сильно перестраховываетесь, — улыбнулся Хургинас.

— Нет, я просто люблю все делать основательно. Кроме того, мне понадобятся материалы по убийствам в Москве и Вильнюсе, имеющиеся в вашем распоряжении.

— Разумеется, — согласился Хургинас.

— И последнее условие. Ни при каких вариантах вы не вмешиваетесь в мое расследование. Я веду его самостоятельно и так, как считаю нужным. Если по какой-либо причине захотите, чтобы я прервал расследование, вам придется выплатить и оставшуюся часть суммы.

— Мы согласны, — сказал Стасюлявичюс.

Хургинас молча кивнул.

— Тогда начнем, — подвел итог разговору Дронго. — С этой минуты я занялся поиском архивов.

Глава 5

Из окон номера Открывался изумительный вид на мост, рядом с которым находилось здание. Отель «Мария Кристина» в Сан-Себастьяне был тем самым любимым местом Дункана, куда он обычно приезжал отдыхать во время отпуска.

Может, потому, что в Сан-Себастьяне по странному стечению обстоятельств когда-то оказались его родители-дипломаты и ровно сорок восемь лет назад здесь родился мальчик, ставший новым английским гражданином.

Тогда сама Испания переживала довольно сложную ситуацию: сказывалось окончание войны, растерянность, Франко и его окружения, понимавших, что после крушения естественных союзников в лице Гитлера и Муссолини Испания оказалась обособленной на международной арене. Только коммунизм, «холодная война» и необходимость изоляции советского восточного блока в Европе привели к тому, что франкистскую Испанию и салазаровскую Португалию демократические страны Запада стали считать «своими» в той изнурительной борьбе, которая началась между двумя политическими системами в разделенном на два противоборствующих лагеря мире.

Дункан Фрезер был профессиональным сотрудником секретной службы ее величества. Несмотря на возраст, он выглядел довольно молодо, по-прежнему красивый, подтянутый, с вечно широкой улыбкой, столь не свойственной англичанам и указывающей скорее на кровь его матери — наполовину итальянки, а наполовину хорватки. Может, от нее он и получил ту жизнерадостность, которой так не хватало истинным гражданам туманного Альбиона.

Еще с молодых лет он старательно изучал русский язык, считая, как и многие его коллеги, что Советский Союз в течение многих десятилетий будет представлять угрозу непосредственно Великобритании и самому существованию западного мира.

Уже тогда беспристрастные аналитики отмечали нарастающие тенденции разложения в стране, которую один из американских президентов патетически назвал «империей зла». Президент, в прошлом актер Голливуда, мог себе позволить подобное сравнение. Фрезер же как профессионал точно знал, что именно хорошо, а что плохо в советской системе хозяйствования.

Уже тогда они отмечали очевидные промахи в экономике и идеологии, наблюдая, как дряхлеющие советские лидеры не совсем уверенно руководят половиной земного шара. И наконец в середине восьмидесятых именно триумф английской секретной службы сделал возможным изменение мира.

Прибывшему для знакомства с премьер-министром Англии тогда еще не Генеральному секретарю ЦК КПСС, а всего лишь кандидату на это место Михаилу Горбачеву предстояло встретиться с Маргарет Тэтчер. По сложившейся традиции сотрудники советского посольства в Лондоне должны были подготовить краткую записку-анализ о положении в Англии, изложить перспективы сотрудничества и основные моменты, на которые высокому гостю следовало обратить внимание.

Разумеется, почти все данные посольства основывались в первую очередь на информации сотрудников ПГУ КГБ в Англии, во главе которых стоял Олег Гордиевский. Он, правда, еще не успел стать резидентом, а всего лишь исполнял обязанности. Зато к этому времени у него наладились прочные связи с английской разведкой, которой он поставлял многочисленную информацию. Именно Гордиевский и принял участие в составлении доклада для Горбачева, это его мысли, вернее — мысли секретной службы ее величества, озвучивал Михаил Горбачев на встрече с премьер-министром Великобритании.

Маргарет Тэтчер была очарована умом, энергией и динамизмом одного из самых реальных кандидатов на роль лидера восточного блока, даже не подозревая, чью информацию Горбачев использовал во время беседы. Вскоре высокий гость стал руководителем восточного блока, а возникшие симпатии между двумя лидерами помогли установить и доверительные отношения между Тэтчер и Горбачевым.

Правда, Гордиевский к этому времени провалился, но английские разведчики уже работали почти во всех странах Восточной Европы, с тревогой и радостью наблюдая за общим развалом в странах восточного блока, начатым по «принципу домино» в Польше и перекинувшимся оттуда в другие страны.

Даже лучшие аналитики советской системы в начале восьмидесятых не могли предполагать, что к концу девяносто первого Советский Союз исчезнет с политической карты мира. Даже самые выдающиеся эксперты не ожидали столь стремительного краха огромной супердержавы, по праву считавшейся самым грозным противником западного мира.

После развала Советского Союза и некоторой эйфории, свойственной победителям, выяснилось, что под обломками развалившегося государства погребены многие проблемы, требующие своего разрешения. Вместо одного государства образовалось целых пятнадцать. И хотя непосредственной угрозы они не представляли, тем не менее все новые республики оказались так же непредсказуемы и сложны в понимании для западного менталитета, как и бывший Советский Союз.

Фрезер, уже подумывавший, не поменять ли специализацию, одним из первых понял, что с крушением Советского Союза их отдел не останется без работы, специалисты-профессионалы еще понадобятся и в борьбе против российской разведки, и в сложной схватке с другими западными разведками за секреты постсоветского пространства.

Он плавал в бассейне, когда к нему подошла миловидная девушка, с улыбкой сообщившая, что на его имя пришел срочный факс из Лондона. Дункан едва не чертыхнулся. Он только приглядел поселившуюся в отеле молодую женщину, с которой собирался сегодня вечером поужинать. Черт побери, почему Дэвид не может оставить его в покое хотя бы на несколько дней? Впрочем, подобные стенания часто раздаются из уст человека с неустоявшимся графиком работы, ожидающего задания в любую минуту и в любой точке земного шара.

Бросив последний взгляд на красивую итальянку, он вылез из бассейна и затопал к раздевалке. Переданная ему записка содержала стандартную просьбу связаться с представительством компании для уточнения деталей будущего договора. Он знал: это означает приказ срочно возвращаться в Лондон. Он вылетел вечерним рейсом.

Все секретные службы мира похожи друг на друга, но каждая имеет свою специфику. В разведке КГБ, где не жалели ни денег, ни людей, главными показателями являлись массовость охвата и техническое вооружение агентов. В ЦРУ самым важным считалась способность агентов к самостоятельному мышлению и перспективы их роста. В Израиле упор делали на своих единоверцев, рассыпанных по всему миру. В английской секретной службе особый упор делался на… секретность. Иногда даже показательно выраженную. До середины восьмидесятых годов о назначении главы разведки даже не сообщалось, не говоря уж о его имени или биографии.

Завесу секретности впервые приоткрыла Стелла Римингтон, о которой сообщили все газеты мира, а чуть позднее и напечатали ее фотографию с краткой биографией. О структуре разведывательного ведомства, специальных агентах, местных резидентурах не было сказано ни слова. Точно так же и офис, построенный для службы разведки, служил лишь прикрытием, видимой верхушкой огромного айсберга. На самом деле агенты никогда не ездили в это здание, а резиденты, вызываемые из разных стран, принимались руководством совсем в других местах.

Дункан прилетел в Лондон поздно ночью, а уже ровно в девять утра сидел в кабинете Дэвида Страуса, своего непосредственного руководителя. Невысокого роста, с большой выпуклой лысой головой, потухшим темным лицом, характерным для человека, всю свою жизнь просидевшего в кабинетах, Страус никогда не был агентом с правом на самостоятельные действия. Страус считался аналитиком, обрабатывая полученную информацию и выдавая ее результаты непосредственному руководству. Именно благодаря его чутью и талантам он и продвигался по службе, сидя в кабинетах, тогда как другие агенты, добывающие информацию непосредственно на местах, ошибались или проваливались один за другим.

— Иногда кажется, — беззлобно заметил Фрезер, — что вы специально разрешаете мне куда-нибудь уехать, чтобы затем срочно вызвать обратно. Это как поводок, который отпускаешь, а когда он натягивается, дергаешь сильнее, чтобы дать почувствовать, в чьих именно руках он находится.

— Когда вы перестанете шутить? — покачал головой Страус. Из-за язвы он никогда не улыбался.

— Вы могли бы привыкнуть к моему характеру за столько лет, — улыбнулся Фрезер.

— А вы к моему, — парировал Страус.

Фрезер поднял вверх обе руки.

— Сдаюсь. Спорить с вами — самое бесперспективное занятие. Вы все равно окажетесь правы. У вас всегда абсолютная логика.

Страусу, очевидно, надоел этот разговор. Вместо ответной реплики он поднял со стола папку с документами.

— Возьмите это и срочно изучите. У вас всего один день. Завтра утром вы доложите мне свои соображения.

— Что-нибудь случилось?

— Сначала прочтите документы, — ворчливо предложил Страус.

Фрезер незаметно усмехнулся. Он знал манеру своего непосредственного руководителя заставить изучить документы, но потом разъяснить все самому, чтобы прочувствовать реакцию собеседника.

— Именно из-за этого меня так срочно вызвали? — невинным голосом спросил Фрезер.

— Это очень важное дело, — строго заметил Страус. — Речь идет об исчезнувшем архиве литовского КГБ. Сейчас уже нет сомнений, что его вывезли не в Москву, как мы тогда предполагали. Архив оказался в Германии. Более того, по сообщениям нашего посольства в Бонне, кто-то уже предлагал представителям Лэнгли конкретные дела из этого архива. По счастливой случайности они вышли на этого бизнесмена. Впрочем, я не вижу здесь ничего удивительного. Для немцев и русских все американцы — агенты ЦРУ, а любой бизнесмен так или иначе связан со своей разведкой. По-своему они правы, но их подвело одно обстоятельство — наш бизнесмен оказался другом американского консула и их часто видели вместе.

Очевидно, на этом основании русские и немцы, которые предложили этот товар, сделали вывод о его причастности к ЦРУ.

— Ему предложили документы из архива литовского КГБ? — не поверил Фрезер.

— Вот именно. Он сразу сообщил об этом в наше посольство. Я считаю, нам просто повезло, что они вышли именно на нас. Хоть в чем-то мы попытаемся обскакать американцев. Это нам очень кстати. У них и без того сильные позиции в Европе, в частности в Прибалтике.

— И кто предлагал документы? Неужели немцы? — спросил Фрезер.

— Судя по всему, да. Но я думаю, что они связаны с русскими.

— Почему они тогда не предлагают их своей разведке?

— Поставьте себя на их место. Они живут в Германии, пытаются ничем особенным не выделяться и вдруг сообщают своей разведке, что имеют такой материал. Да еще по Прибалтике. Зачем немецкой разведке его покупать? Она просто задержит всю эту подозрительную компанию бывших русских и немецких разведчиков и отнимет документы на вполне законных основаниях. Нет, они правильно сделали, обратившись к американцам. Те заплатят гораздо больше.

— А у самих русских нет копии этих документов? Может, они не имеют уже никакой цены? — предположил Фрезер.

— Эти документы срочно готовились летом девяносто первого года. Тогда в Вильнюс за ними выехала специальная группа КГБ СССР. Они должны были вернуться в Москву двадцатого августа. Вы помните, что произошло в Москве девятнадцатого и двадцатого августа?

— Помню. — Фрезер был специалистом по Советскому Союзу и не мог забыть именно это число. Тогда казалось, что вся мировая история подвешена на какой-то маятник и от того, как именно он качнется, зависели судьбы миллиардов людей от Токио до Лос-Анджелеса.

— Документы тогда не пришли в Москву? — понял Фрезер.

— Вот именно. Они просто исчезли, растаяли в воздухе. Тогда арестовали председателя КГБ Крючкова, на следующий день с работы сняли его преемника генерала Шебаршина. В обстановке подобного развала были утеряны и документы по «агентуре центрального подчинения». Это очень важные документы, Фрезер.

Фактически там собраны фамилии и клички всех «агентов центрального подчинения», остающихся в Литве. А это не дешевые бармены или вокзальные проститутки, годившиеся в полицейские осведомители. И не чиновники министерств, которые могли давать информацию своих ведомств. Там речь шла об очень крупных политиках, министрах, депутатах. Если Москва получит этот архив и сумеет его правильно использовать, в Вильнюсе снова будет восстановлена «пятая колонна» русских.

— Я не совсем понимаю, сэр, — осторожно спросил Фрезер, — у них же наверняка остались донесения сотрудников, которые с ними работали. Зачем им в таком случае архив? На агентов можно выйти и без него.

— Вы забываете о конкретной ситуации, Фрезер, — поучительно сказал Страус, поднимая указательный палец правой руки. — Во-первых, там практически не осталось прежних кадров. Вы лучше меня знаете, как старых коммунистов выгоняли из центрального аппарата и как там избавлялись от лучших работников. Во-вторых, несколько изменилась обстановка. Раньше работать на КГБ считалось престижным и нравственным. А в независимой республике приоритеты несколько поменялись.

Теперь это самый большой позор для любого политика, и они все открещиваются от сотрудничества. Вынудить их снова работать на российскую разведку практически невозможно. Есть только один выход в таком случае. Найти непосредственные расписки самих агентов с их личными заверениями в преданности тогдашнему КГБ.

Понимаете? То, от чего никто не сможет отказаться.

Фрезер кивнул. Страус, как обычно, говорил четко и убедительно. Именно эти качества помогли ему стать начальником отдела.

— И, наконец, не менее важно третье обстоятельство. — продолжал Страус. — После принятия в НАТО восточноевропейских государств наступает очередь и Прибалтики. Нас очень интересует, кто может стать нашим союзником в Литве, с кем мы будем иметь дело. Но точно так же этот вопрос волнует наших германских коллег. Я уж не говорю про американцев. Если они опередят нас и сумеют достать эти документы… — он покачал головой, — это практически будет означать, что Литва, и без того испытывающая сильное влияние Германии, станет страной, управляемой исключительно немцами. Или американцами. Ведь заставить работать агентов под угрозой разоблачения они наверняка смогут. А мы просто потеряем наше влияние в районе Балтийского моря.

— Я все понял, сэр. Вы, как всегда, рассказали все точно и емко, еще до того, как я успел ознакомиться с документами.

— Вы, как всегда, врете, — усмехнулся Страус. Он не умел улыбаться, только усмехался. — Просто хотели мне польстить и, зная мой характер, заставили меня рассказать вам все еще до того, как вникли в суть того дела. Я вас, хитреца, насквозь вижу.

Фрезер улыбнулся в ответ.

— Ну, раз вы все понимаете, тем лучше, — сказал он, не теряя самообладания. — Вам нужно встретиться с человеком, который предлагает эти документы. Он будет считать вас американцем, не надо его разубеждать. Главное — достать эти бумаги. Не особенно торгуйтесь, мы готовы заплатить за них любую приемлемую сумму, лишь бы документы попали к нам. Они нас очень интересуют, Фрезер, вы меня понимаете? Очень, — подчеркнул он последнее слово. — Встреча состоится через два дня в Гамбурге.

— Мне все ясно, сэр.

— Фрезер, — окликнул его на прощание Страус. Что-то в его голосе заставило Дункана обернуться. — Я не сказал вам еще об одном обстоятельстве. И тоже очень важном. Литовское правительство создало специальный фонд для поисков своего исчезнувшего архива. И знаете, кому обещали эти деньги? — Он не сделал эффектной паузы. — Дронго. — И добавил:

— Теперь вы не сомневаетесь, что у нас действительно нет времени?

Глава 6

Он прибыл в Москву рейсом «Трансаэро». В последние годы эта молодая компания стремительно завоевывала все новые позиции. И он любил летать самолетами именно этой компании. Кроме прекрасного обслуживания, она отличалась и своей кухней, а он чувствовал, как к сорока годам становится гурманом, получая удовольствие от этого столь объяснимого порока.

В свою московскую квартиру Дронго приехал поздно ночью. Он не был здесь несколько месяцев. Повсюду лежал тонкий слой пыли. Раздевшись, он взял тряпку и начал наводить порядок. Потом принял душ. При этом он продолжал думать о своем задании. Он понимал, что дело не просто в архивах маленькой прибалтийской республики. Речь шла о возможности стабильного существования Литвы в тех условиях постсоветского пространства, в которых ей предстояло выживать.

Документы, предоставленные Хургинасом, подтверждали версию о вывозе архива из Литвы в августе девяносто первого. Теперь следовало внимательно проанализировать предстоящую работу, четко продумать план действий.

Документы из архива предлагали в Дюссельдорфе. Следовательно, там не может находиться их основной владелец. Иначе он не разрешил бы совершить сделку именно в Дюссельдорфе. Но он обязательно находится в Германии: такие документы не возят через границу, даже если она проходит внутри Шенгенской зоны. Значит, Савельев, если только это действительно он, вывез документы в августе девяносто первого именно в Германию. Но почему в Германию? Легче было бы спрятать их где-нибудь поблизости, на Украине или в Белоруссии. Хотя нет, в августе менялась только власть. А развал страны произошел позднее, и его закрепили в декабре беловежскими соглашениями. Значит, Германия. Как же он тогда провез архивы через три границы? Германия? Получается, что его там ждали надежное убежище и надежный друг, который помог бы ему в первое время. Какой такой друг мог быть у полковника КГБ и его группы? И почему именно в Германии? В августе девяносто первого… Полковник КГБ… Там в это время находилось много военных, много офицеров КГБ. Все точно.

Группа советских войск еще оставалась в Германии, вспомнил Дронго. Он повез архив в Германию к своему другу или к группе друзей, которые, как ему тогда казалось, могли защитить его, спрятав эти документы. Значит, нужно искать среди знакомых Савельева, причем один из них должен занимать очень большую должность в группе советских войск.

Сидя в кресле, он размышлял. Подобная работа всегда доставляла ему гораздо большее удовольствие, чем активные действия с крушением челюстей и стрельбой на выживание. Он не любил стрелять и не любил убивать. Особенно ему не нравилось, когда стреляли в него.

Кроме Савельева, в группу входил подполковник Лозинский. Где он теперь и что с ним случилось? Нужно попытаться узнать, используя свои старые каналы связи. И существовали еще два «ликвидатора», то есть два профессиональных убийцы. Куда они подевались после того, как устроили такую бойню на литовско-белорусской границе?

«Похоже, без консультации с Владимиром Владимировичем не обойтись», — понял Дронго. Часы показывали уже половину двенадцатого, когда он поднял трубку и набрал номер своего старого знакомого. Телефон ответил почти сразу. Владимир Владимирович жил один, и телефонный аппарат обычно стоял рядом с ним на столике.

— Добрый вечер, Владимир Владимирович, — приветливо начал Дронго, — надеюсь, вы еще не спали?

— Уже собирался. Почему ты звонишь всегда так поздно? — ворчливо спросил Владимир Владимирович.

— Наверное, потому, что я ярко выраженная сова, — пошутил Дронго.

— Как твои дела?

— Пока все в порядке. Мне опять нужна ваша помощь.

Владимир Владимирович проработал в КГБ почти полвека. Это была ходячая энциклопедия, знавшая обо всем и обо всех. Уже когда он вышел на пенсию, его использовали для связи с самим Дронго, если требовалось срочно решить какую-нибудь достаточно сложную задачу. В свою очередь, и сам Дронго охотно прибегал к помощи старого знакомого, который жил на весьма скромную пенсию бывшего полковника КГБ и не мог бы помогать семье своей дочери, если бы Дронго исправно не выплачивал ему часть своих гонораров.

— Какая помощь? — спросил Владимир Владимирович.

— В КГБ летом девяносто первого была создана специальная оперативная группа под руководством полковника Савельева, которая действовала в Литве. Речь идет о вывезенном архиве, который не дошел до Москвы. Мне нужно знать, во-первых, кто именно входил в его группу и, во-вторых, не было ли у него близких друзей в группе советских войск в Германии.

— Только это? — уточнил Владимир Владимирович. — Я думал, ты попросишь по меньшей мере списки агентуры нынешней российской разведки во всех странах Прибалтики.

— Это примерно одно и то же, — пробормотал Дронго.

— Ладно, — согласился его собеседник, — постараюсь что-нибудь сделать.

Завтра вечером позвони.

— Спасибо. — Он положил трубку.

Теперь ему оставалось ждать завтрашнего вечера. Еще предстояло уточнить, как погиб полковник Лякутис. Московский адрес полковника дал ему Хургинас.

Утром он поехал по указанному адресу. Обычный московский дворик. На скамейке сидели две старушки, во дворе играли дети. Ничто не указывало на трагедию, которая произошла здесь несколько месяцев назад. Он прошел в подъезд, поднялся на третий этаж. Убедившись, что звонок не работает, осторожно постучал. За дверью никто не ответил. Он постучал снова, на этот раз сильнее.

Дверь медленно открылась. На пороге стояла потухшая женщина. Он знал, как выглядят обычно подобные женщины, неожиданно теряющие своих любимых мужей.

«Проклятая профессия, — подумал Дронго, — приходится мучить вдову после такого горя».

— Добрый день, — вежливо сказал он, — извините, что я вас беспокою. Здесь жил полковник Лякутис?

— Да, — равнодушно ответила женщина, — он жил здесь.

— Я его бывший сослуживец, — соврал Дронго. — Можно войти?

— Входите, — так же равнодушно сказала она, пропуская гостя внутрь.

Квартира выглядела сиротливо, словно сама жизнь покинула это жилище. Он прошел в столовую, сел за стол. Она села напротив, устало положив руки на стол.

— Как вас зовут? — спросила женщина.

— Полковник Савельев, — чуть поколебавшись, представился он, внимательно следя за реакцией женщины. На нее это не произвело никакого впечатления, словно она впервые услышала такую фамилию. Покойный Лякутис не посвящал жену в свои служебные проблемы.

— Он ничего обо мне не рассказывал? — спросил Дронго.

— Нет. — Женщина покачала головой. Она пребывала еще в таком состоянии, когда не врут из вежливости.

— Наверное, он говорил обо мне. Мы начали работать с ним давно, еще лет пятнадцать назад, когда я приезжал в Литву. И совсем недавно, перед самым распадом, я был командирован в Вильнюс.

— Вполне возможно, — согласилась она, — но я не помню. Он не любил рассказывать о своей работе. Только сейчас начинаю понимать, что, прожив с ним столько лет, я мало интересовалась его проблемами.

Она отвернулась, но ни одним жестом, ни звуком не показала своего состояния.

— Как он погиб? — спросил Дронго.

— Его убили около нашего дома. Какой-то снайпер. Я целый месяц не могла спокойно проходить мимо этого места. Слава богу, скоро перееду отсюда к дочери.

— А кто это был, выяснили? Что-нибудь удалось узнать?

— Нет. Просто нам сказали, что неизвестный снайпер. Милиция до сих пор ищет. Следователи доказывают мне, что найти убийцу очень трудно. А я знаю: когда хотят, находят. И кому он мог помешать? Врагов мы не имели, в коммерческие дела никогда не ввязывались — на это он был не способен.

— Тогда, может, существуют другие причины убийства? — осторожно заметил Дронго.

— Не знаю. Возможно, что-то связанное с их банком. Но там у него все спокойно. Милиция проверяла его банк и всех его работников, но ничего не нашла.

Они говорят, будто не могут найти каких-либо мотивов для убийства.

Немотивированное убийство почти не раскрывается — это термин их следователя.

— А вы сами как считаете? — Ему приходилось быть предельно внимательным и осторожным, не очень нажимая на несчастную женщину.

— Не знаю. У него не было никаких секретов. Правда, последние два дня он ходил какой-то задумчивый. В тот вечер мы первый раз выбрались с ним в театр. — Она тяжело вздохнула. — Я ему советовала не ходить, но он настоял. Получилось, что и в последний.

Она оказалась очень сильной женщиной, если могла говорить о подобном, выдерживая все его вопросы.

— Извините меня, — искренне сказал Дронго, — я причиняю вам боль своими вопросами.

— Ничего, — сказала она и снова вздохнула, — сейчас уже легче. Не так больно, как раньше. Боль постепенно притупляется.

— Вы переехали сюда еще в девяносто первом?

— Да, сразу после августа. Он пришел домой и сказал, чтобы я собиралась.

Он уволился с работы, и мы переехали сюда, в Москву. Он думал устроиться на работу, но тогда здесь царили такие беспорядки. Сначала он даже нанялся сторожем. Очень переживал за Литву, за свою бывшую работу. Но потом нам казалось, что все наладилось…

Она все-таки заплакала.

Проклиная все на свете, он пошел на кухню, налил стакан воды из чайника, принес женщине.

— Извините, — сказала она, — простите меня. Я не выдержала.

«Они всегда такие сдержанные, эти прибалты», — подумал Дронго, поднимаясь.

— Вы не могли бы дать мне адрес вашей дочери? — попросил он на прощание.

— Зачем? — удивилась она.

— У меня остались письма вашего мужа. Я хотел бы переслать их вам, — в последний раз соврал Дронго.

— Спасибо. — Она назвала адрес, не спрашивая, почему он не записывает.

Жена офицера КГБ, она знала, как тренируют профессиональную память коллеги ее мужа.

Он попрощался и вышел из квартиры, осторожно закрыв за собой дверь.

Встреча с женщиной подтвердила его предположения. Теперь следовало ждать сообщений от Владимира Владимировича. Он вышел из подъезда и посмотрел на небо.

Стояла довольно теплая погода, несмотря на февраль, и он решил немного пройтись пешком.

Уже через пятьдесят метров он почувствовал, что за ним следят. Это ощущение взгляда в затылок он знал слишком хорошо. Пройдя еще немного, он уже не сомневался в том, что за ним кто-то идет. Молодой, наглый, не очень маскируясь, он следует за ним по пятам. Нужно от него оторваться.

Интересно, кто это может быть? Он завернул за угол, решив проверить своего наблюдателя. В этот момент рядом притормозила «Волга». Сидевший за рулем пожилой человек посмотрел на него и, недобро усмехнувшись, приказал, поднимая пистолет:

— Давай в машину, и быстро. Только без глупостей.

А сзади уже подбегал молодой наблюдатель.

Глава 7

В день похорон Алексеев был не просто мрачен. Его потрясло обрушившееся на семью друга горе. Однако, кроме обычных в такой день волнений, он испытывал и другие чувства: жгучую обиду за неустроенную жизнь такого профессионала, как Лякутис, и невосполнимость потери человека, которого он давно знал и высоко ценил.

Алексеев, несмотря на давнее знакомство, никогда не заводил с ним разговора о трагических для него последних двух годах советской власти в Литве.

Этих людей сформировала сама система, их деды и прадеды защищали советскую власть во время революции в составе латышских стрелков. Это их потом первых расстреливали в тридцать седьмом, находя среди них «предателей» и «шпионов». Их отцы с оружием в руках защищали родную Литву от нашествия фашистов, освобождали Вильнюс. И потом долгие годы получали за это подлые удары ножами и выстрелы в спину «лесных братьев». И, наконец, сам полковник Лякутис всю свою жизнь честно прослужил в органах контрразведки, отдавая любимому делу всего себя без остатка. Для него понятие Родины в тот момент не разделялось на края и подлески. Эта была одна большая Родина — от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Кушки, которую он обязан любить и защищать.

Трагедия этих людей заключалась не столько в том, что они защищали ошибочные взгляды или придерживались не правой стороны. Их трагедия была в самом времени, потребовавшем развала одного из противостоящих мировых блоков, чтобы сделать победу другого окончательной и бесповоротной. В одно мгновение бывшие герои стали «подлецами» и «предателями». Люди, отдававшие всю свою жизнь идее, пусть нелепой и не совсем исполнимой, получили обидное прозвище «пособников оккупантов», «предателей родной земли».

А другие, которые действительно предавали и стреляли, убивали и карали, тоже во имя идеи, но другой, пусть даже, по их понятиям, более правильной, стали в один миг патриотами и героями. Особенно тяжело приходилось старикам.

Они еще помнили ту, старую, довоенную Литву и последние пятьдесят лет, которые они прожили в новой, другой Литве. Теперь снова акценты менялись, и старики с ужасом обнаруживали, что в их дома стучатся новые хозяева, дети тех самых людей, которые, казалось, навсегда покинули Литву.

Никто не говорил о сотнях, тысячах честных людей, оставшихся в Прибалтике и в других республиках один на один со своими проблемами. Ветераны войны боялись надевать свои награды, во многих республиках «новые патриоты» отменяли даже День Победы. И безжалостно преследовали тех, кто успел отличиться в другой, доразвальной жизни их республик. Люди сходили с ума, стрелялись, выбрасывались из окон, проклиная все вокруг. А в это время в Минске мирно спал в своей кровати бывший ученый, похожий на вещую сову из-за своих печальных больших глаз и немного вытянутой головы, даже не понимавший, что именно он сотворил с миллионами своих бывших сограждан. Его не мучила совесть, и он спокойно рассуждал «о неизбежности исторических процессов», не сознавая масштаба того горя, которое он принес народам одним росчерком своего пера.

А в Москве храпел в своей постели не всегда здоровый лидер, который тоже не совсем понимал, что именно он сделал во имя собственного тщеславия и власти.

Он не мог осознать масштаба той вселенской трагедии, которая развертывалась на одной шестой части земного шара, когда миллионы его бывших соотечественников потеряли огромную Родину, растасканную по кускам в качестве маленьких триумфальных одеяний для будущих, во многом ничтожных и карикатурных национальных президентов мелких суверенных государств.

И в Киеве спокойно, по-молодецки храпел главный организатор беловежского развала. Смешной хохолок на голове немного топорщился, но упрямый лидер, которому собственный народ отказал даже в праве быть вожаком, по-прежнему считал себя правым и с удовольствием рассуждал о «самостийности» его нового государства, иногда забывая, что столица этого государства была одновременно и самой древней столицей трех братских народов. Будучи неистовым идеологом в прежние времена, он стал таким же неистовым «радетелем самостийности», не замечая, как смешно и нелепо выглядит его мгновенное преображение.

Алексеев стоял у могилы Лякутиса, и горькие мысли мучили его. Помочь таким, как его друг, невозможно. Можно лишь отчасти облегчить боль одного или другого, выдать в посольстве нищенскую пенсию, чтобы ветераны не умирали от голода, продавая свои награды, или пособие уже переехавшим людям. Но трагедия продолжала разворачиваться, и десятками, сотнями, тысячами трупов платили бывшие советские люди за ужин трех лидеров в Беловежской пуще. И нерешительность четвертого, превратившегося в настоящее посмешище для собственного народа, отвергнутого и презираемого до такой степени, что уже через несколько лет, когда он снова попытался «оседлать коня», за него проголосовало больше полпроцента от оставшейся части населения бывшей когда-то его страны. Это и стало самой настоящей оценкой людьми и его деяний, и его слабости.

С кладбища Алексеев отправился на работу. Его еще утром вызывал к себе генерал Локтионов, но он выпросил это последнее прощание со своим другом, твердо решив для себя, что поедет на кладбище при любых обстоятельствах. И теперь, извинившись перед вдовой — он еще не мог выговаривать этого слова, — полковник возвращался к себе на службу в мрачном, подавленном настроении.

Именно в таком состоянии он и вошел к Локтионову. Генерал, нацепив очки, читал какую-то бумагу, что он редко делал при людях. Когда Алексеев вошел, он снял очки, убрал бумагу и, сухо поздоровавшись, поинтересовался:

— Проводили покойного?

— Да, — кивнул Алексеев, усаживаясь напротив него.

— Хороший был человек, — сурово сказал генерал, — настоящий патриот. И честный. Не то что нынешние проститутки. Некоторые уже в пять партий успели записаться и выйти.

Алексеев молчал. Генерал, очевидно, чувствовал его состояние, потому что вдруг спросил:

— На поминки не успел?

— Не успел, — признался Алексеев.

Локтионов встал, подошел к шкафу, достал начатую бутылку коньяка. Поставил на стол рюмки, бутылку, принес конфеты.

— Давай выпьем, полковник, — предложил он, — по нашему обычаю. И хотя это, наверное, не самый лучший поступок в моей жизни, я обычно не пью на работе с подчиненными, но тут такой случай. За упокой души твоего друга, Николай.

— Спасибо, — растрогался Алексеев. От всегда сухого и сдержанного Локтионова он действительно не ожидал ничего подобного. Они выпили молча, не чокаясь. И только когда генерал убрал бутылку и рюмки обратно в шкаф, Алексеев спросил у него:

— Вы меня вызывали?

— Да. — Генерал уселся в свое кресло. — Во-первых, меня очень интересует, кто и почему убил твоего друга.

— Милиция ведет расследование, — удивился Алексеев. — Он работал в банке, а там все завязано на деньгах. Может, он кому-то и помешал.

— Не подходит, — возразил генерал. — Во-первых, он поступил туда недавно, во-вторых, судя по нашим данным, никакими коммерческими делами не занимался.

Можешь почитать, если хочешь.

Генерал подвинул Алексееву папку с документами. Тот взял ее, раскрыл и, не веря собственным глазам, стал читать.

— Вы вели оперативную разработку на Лякутиса? — изумился полковник потом.

— Но почему? Или считали, что он может быть завербован какой-то разведкой? Он давно ушел из органов, уже больше пяти лет. Чего вы боялись?

— Того, что произошло, — сухо сказал генерал. — Поначалу я не хотел тебя понапрасну тревожить, думал потом с тобой переговорить, но не успел. Это и моя вина тоже. У нас давно возникли вопросы к твоему другу, но мы считали правильнее провести сначала предварительную работу. Никто не ожидал, что события примут такой оборот.

— Но почему? Почему вас заинтересовал пенсионер?

— Летом девяносто первого, — начал рассказывать генерал, — тебя здесь не было. Ты находился тогда в командировке в Калининграде. В Вильнюс по приказу бывшего председателя КГБ СССР генерала Крючкова выехала оперативная группа полковника Савельева, чтобы обработать и привезти некоторые материалы. С ними работал тогда полковник Лякутис. Группа должна была выехать девятнадцатого. Так вот, она исчезла, испарилась в воздухе. С тех пор никто про них ничего не слышал. Время было сложное, людей из КГБ увольняли тысячами, везде царил бардак, в разведке и контрразведке сжигали документы.

— И их не нашли?

— Нашли. Один из «ликвидаторов», находившихся в группе, вернулся и дал показания, что двое его товарищей погибли. Помнишь известную бойню на границе летом девяносто первого? На литовско-белорусской, когда стольких пограничников литовских убили?

— Помню, конечно.

— Так вот, он рассказал нам, что виноваты сами литовцы. Мы тогда это дело ворошить никак не могли. И так все кричали в один голос, что КПСС и КГБ нужно запретить, а всех его членов и сотрудников отдать под суд. Вот мы и промолчали.

«Ликвидатор» указал нам место в Белоруссии, где они с другим офицером закопали трупы. Мы проверили, действительно оказалось два трупа. На этом дело и закрыли.

На него поставили гриф «совершенно секретно» и сдали в архив.

— Не вижу связи с Лякутисом, — напряженным голосом сказал Алексеев.

— Недавно в Литве всплыли документы, которые должна была привезти к нам группа Савельева, — сообщил генерал, — значит, «ликвидатор», который сообщил подробности, либо врал, либо действительно ничего не знал. Мы стали проверять, и выяснилось, что не можем найти его. Он тоже исчез, словно испарился. Жена его умерла, с квартиры он съехал.

Алексеев молчал, пораженный таким развитием событий.

— Тогда мы решили эксгумировать трупы, — продолжал генерал, — хорошо еще, что их похоронили в Белоруссии и мы пока еще имеем доступ в эту республику.

Представляешь, какие у нас возникли бы трудности, если бы эти трупы закопали на территории Литвы. Можешь ознакомиться с актом экспертизы. Абсолютно точно установлено, что оба трупа, даже в разложившемся состоянии, можно идентифицировать и однозначно сделать вывод, что ни один из них не принадлежит ни полковнику Савельеву, ни исчезнувшему вместе с ним майору Семенову. Он, кстати, тоже был «ликвидатором».

— А кто остальные? — спросил Алексеев.

— Потапчук и Лозинский. Последний ориентировочно живет в Киеве. Тоже на пенсии. Но тогда у нас возник вопрос: чьи трупы похоронены? Куда делись Савельев и Семенов? И где документы?

— Какие документы у них могли быть? — Алексеев листал папку, не находя ответа.

— Не ищи, все равно не найдешь, — махнул рукой генерал. — Документы, которые они везли, казались нам в девяносто первом ненужными и даже опасными.

Тогдашнее руководство отдела от них открещивалось и после так называемой «смерти» Савельева и Семенова даже не стало их искать. Тогда они казались нам очень опасными, сейчас же кажутся не менее важными. Просто времена изменились.

— Какая документация у них была? — снова спросил полковник.

— По «агентуре центрального подчинения», — наконец ответил генерал, — практически вся элита литовской политики. Их собственноручные расписки, их показания, их согласие работать на КГБ. Ты понимаешь, что может случиться, если эти документы попадут в чужие руки? Литва стоит на пороге вступления в НАТО. И чтобы переломить настроение в свою пользу, достаточно завербовать нескольких человек из того списка. Я уж не говорю о том, как много информации может получить из документов любая зарубежная разведка.

— Группа Савельева занималась «агентами центрального подчинения»? — не поверил Алексеев. — И вы не искали эти документы столько лет?

— В том-то все и дело, — поморщился генерал. — Сначала было не до этого.

Зачем привозить в Москву подобные документы, если наш тогдашний председатель лично отнес схему прослушивания американского посольства к их послу? Говорят, американцы издевались над нами несколько месяцев, когда вспоминали этого идиота. Ты хотел, чтобы документы привезли и положили ему на стол? Чтобы он повез их в Литву или передал еще какому-нибудь посольству? А вспомни про газеты! Он находился в таком состоянии, что мог сморозить любую глупость.

Представляешь, какой разразился бы грандиозный скандал, опубликуй он хотя бы часть этих документов?

Алексеев сокрушенно молчал. Он помнил «революционную обстановку» осени девяносто первого, когда КГБ уничтожали большевистскими методами «прорабы перестройки».

— Кого тогда пустили в наш архив? — продолжал бушевать генерал. — Кого именно? Предателя Калугина, которому ни один приличный чекист и руки не подаст?

Или Глеба Якунина, который даже бога своего предал и был отлучен от церкви?

Или, может, мадам Старовойтову которую хотели тогда сделать министром обороны?

Хорошо еще, что до такой глупости не додумались. Иначе над нами действительно смеялись бы во всем мире. И не потому, что женщина не может быть министром. В России и на престол возводили женщин. Но царица не приходила разрушать, она приходила править и созидать. А у нас? Гавриил Попов, который подвел научную базу под коррупцию, ему нужно было отдать документы? Да если бы мы тогда только заикнулись о подобных документах, нас всех в момент стерли бы в порошок. А заодно и всех, кто числился в наших списках.

— Понимаю, — горько кивнул Алексеев, — поэтому вы столько ждали?

— Лякутис работал с ними. Мы хотели провести нормальную разработку и постепенно выяснить, кто, куда и зачем переправил документы? Но мы не думали, что его застрелят.

— Его убили из-за этих документов, — понял Алексеев, — вы это хотите сказать?

— Думаю, да, — строго сказал генерал. — Послушай пленку. Сам все поймешь.

— Он включил магнитофон, стоявший на столе. Раздался громкий телефонный звонок, словно звонили в кабинете.

«Слушаю», — раздался громкий голос Лякутиса, и Алексеев невольно вздрогнул. Он только что видел покойного на кладбище. Но он быстро подавил все эмоции, когда услышал незнакомый голос.

«Вы подумали над нашим предложением? Мы готовы заплатить очень большие деньги».

Трубку положили.

— Все? — спросил почему-то шепотом Алексеев.

— Нет, — покачал головой генерал, — слушай дальше.

«Слушаю вас», — раздался знакомый тенор, и Алексеев с ужасом узнал свой собственный голос.

«Николай, это я, извини, что так поздно», — сказал Лякутис. Чувствовалось, что он волнуется.

«Почему я тогда не обратил на это внимание?» — зло подумал Алексеев. «Что случилось?» — услышал он свой удивленный голос. «Какой идиот! — подумал он о себе. — у человека горе, а я задаю такие глупые вопросы».

«У меня к тебе очень важное дело, — глухо произнес Лякутис, — завтра нам нужно встретиться».

«Хорошо. А что произошло?» — голос Алексеева.

«Ничего страшного. Я звоню по личному вопросу. Просто мне нужно с тобой увидеться и переговорить».

«Почему я не спросил его ни о чем? Кажется, я торопился выспаться. Как все это глупо! — раздраженно думал Алексеев. — Еще Михаил Светлов говорил, что дружба — это понятие круглосуточное».

«Я все понял, — услышал он свой уставший голос. Чувствовалось, что человек уже во власти предстоящего сна. — Давай завтра в десять. Я буду ждать тебя на работе. Устраивает тебя такой вариант?»

«Да, конечно. Спасибо тебе, Николай». — Услышав эти слова, Алексеев нахмурился. Они звучали насмешкой над сегодняшними похоронами. И горьким уроком ему самому.

«Не за что, — сказал Алексеев напоследок. И потом, помолчав немного, добавил:

— Наверное, и я немного виноват. Давно нам с тобой нужно было поговорить, определиться. Вечно ты один воюешь со своими проблемами. А я тоже хорош, совсем о тебе забыл. В общем, завтра я тебя жду».

Полковник закрыл глаза. Все было настолько ощутимо и реально, что на мгновение ему показалось, будто телефонный разговор происходит наяву и сейчас, открыв глаза, он увидит живого друга. Но он открыл глаза и увидел генерала Локтионова. А магнитофонная лента продолжала крутиться.

«Спокойной ночи», — сказал Лякутис. Он именно так и сказал «спокойной ночи», не став говорить «до свидания», словно предчувствовал свою собственную гибель.

«Будь здоров», — услышал Алексеев свою чудовищную фразу, и разговор прекратился.

Он провел ладонью по лицу, потом посмотрел на генерала.

— Я прошу у вас только одного, — тихо сказал Алексеев, — чтобы дальнейшую разработку всего дела вы поручили лично мне. Считайте это моим капризом, но это моя убедительная просьба.

— Поэтому я тебя и отозвал с похорон, — сказал генерал. — Возьми дело и начинай работу. Документы должны оказаться только у нас. Это единственный результат, который нас удовлетворит. Ничьей в этом деле быть не может. Я хочу, чтобы ты меня правильно понял.

Алексеев посмотрел на генерала.

— Ничьей не будет, — твердо пообещал он, — я найду убийцу.

Глава 8

У него не было с собой оружия. Да и трудно достать пистолет, когда в тебя целятся с трех метров. Дронго чуть поколебался.

— Садись в машину, — велел пожилой, — иначе я стреляю.

«Как глупо», — подумал Дронго, усаживаясь в автомобиль.

Пожилой рванул машину с места, заворачивая за угол. Молодой человек держал в руках пистолет, наставив его на Дронго. Уже по тому, как он держал оружие, чувствовалось, что он не профессионал.

«А с людьми у них не густо, — сделал вывод Дронго, — если сам водитель вынужден угрожать пистолетом, вести машину и командовать своим напарником».

— Кто ты такой? — начал допрос сидевший за рулем, продолжая гнать машину от места происшествия.

— Хороший человек, — усмехнулся Дронго. — А почему вы меня похитили?

Он видел стриженый седой затылок водителя.

— Ты мне ваньку не валяй, — строго сказал тот, — отвечай на вопрос, когда тебя спрашивают.

— Вежливые люди сначала представляются, — заметил Дронго.

— Он уже о вежливости заговорил, — хохотнул пожилой. — Я тебе покажу вежливость, когда приедем на место. Как твоя фамилия?

— Если я назову вам любую фамилию, вам будет легче?

— Нет, не любую, а свою, — строго сказал водитель, — только не вздумай представляться снова полковником Савельевым. Я, как только твою фамилию услышал, так сразу и подпрыгнул. Ты так же похож на Савельева, как сапог на балетную тапочку.

Дронго помрачнел. Он представлялся так только в квартире покойного полковника Лякутиса, где никого не было. Откуда этот неизвестный знает подробности только что состоявшегося разговора?

А неизвестный тем временем вдруг включил магнитофон, установленный у него в автомобиле.

«Как вас зовут?» — услышал Дронго голос жены Лякутиса.

«Полковник Савельев, — последовал его ответ и затем следующий вопрос:

— Он ничего обо мне не рассказывал?»

— Понял, что происходит? — захохотал водитель. — Поэтому ты мне лапшу на уши не вешай. Давай все начистоту, иначе плохо тебе придется, парень. Ты влез в такое дерьмо, что и не расхлебать.

«Они установили микрофоны в квартире полковника, — понял Дронго, — но, судя по шуму и магнитофону, это профессионалы, не имеющие денег на качественное оборудование. То есть профессионалы, действующие на свой страх и риск. И, уж конечно, не профессионал этот молодой парень, сидящий рядом, в руках у которого дрожит пистолет».

— Кто вы такие? — спросил Дронго.

— Сначала скажи, кто ты такой? — спросил водитель. — Я с полковником Савельевым рядом на соседних койках спал, вместе работали. А ты заявляешься и выдаешь себя за полковника. Поэтому я хочу знать, кто ты такой. Ты либо провокатор, либо дурак. На второго ты не похож, сообразительный больно. А вот если на первого, то я тебя, сукина сына, сам удавлю. Чтобы не лез со своими подходами к жене несчастного.

— Трогательная забота о семье погибшего, — угрюмо заметил Дронго. — Зачем вы установили в квартире подслушивающие устройства?

— А я знал, что рано или поздно клюнет какая-нибудь рыбка. Вот и клюнула такая щука, как ты, — усмехнулся водитель и, обращаясь к своему молодому напарнику, добавил:

— Сейчас подъезжаем, Валек, будь осторожен.

Дронго понял, что дальше ждать просто опасно. На одном из поворотов он сильно качнулся, и парень не успел опомниться, как уже хрипел на полу, прижатый ногой Дронго, а пистолет оказался в руках его пленника. Он приставил дуло к голове водителя.

— Не валяй дурака, — посоветовал Дронго словами водителя, — останови машину, пусть парень выйдет. В нашем деле он лишний. И без глупостей. Иначе я сразу стреляю. И, пожалуйста, давай будем на «вы». Я с тобой, сукиным сыном, на брудершафт не пил, чтобы ты мне тыкал.

Водитель, уже понявший, что ситуация резко поменялась, угрюмо молчал. Он притормозил автомобиль, и Дронго, открыв дверцу машины, ногой вытолкнул парня.

Тот упал на асфальт. Дронго, закрыв дверцу, потребовал:

— Поехали быстрее.

Когда они отъехали достаточно далеко, Дронго сказал:

— Людей у вас, видимо, маловато, если таких используешь. Не профессионал он, дядя. И никогда им не станет. Это у него на морде написано.

— Да сам знаю, — огрызнулся водитель, — откуда профессионалов найти. Все по банкам и фирмам разным разбежались. Деньги гребут, а я тут с тобой разбираться должен.

— Давайте поговорим без эмоций, — предложил Дронго. — Вы установили микрофоны на квартире покойного. Попытались сначала меня выследить, а потом и похитить. И утверждаете, что работали с полковником Савельевым. Очевидно, вы входили в его группу?

— Сначала скажи, кто ты такой? — остановив машину, потребовал водитель.

— Я же просил называть меня на «вы», — укоризненно сказал Дронго.

Водитель обернулся к нему и зло прошептал:

— Откуда вы такие беретесь?

— Только положите руки на руль, — улыбнулся Дронго, — чтобы я их видел. А то мы со страха друг в друге дырок наделаем. Не нужно демонстрировать эмоции.

«Ликвидаторы» их обычно сдерживают.

— А откуда вы знаете, что я «ликвидатор»? — снова огрызнулся водитель, но руки на руль все же положил. — Вы лучше сначала представьтесь.

Дронго чуть отвел в сторону пистолет и произнес:

— Я Дронго. Может, слышали такую кличку?

Водитель вздрогнул. Ощутимо вздрогнул. Потом все-таки медленно повернулся всем телом, по-прежнему держа руки на руле, и растерянно произнес:

— А я думал, байки у нас рассказывали про такого человека. Значит, ты на самом деле существуешь?

— Где это у вас? И всегда на «вы», — снова напомнил Дронго.

— Сами знаете где, — оскорбился водитель.

— Вы еще не сказали, как вас зовут? — напомнил Дронго.

— Потапчук. Виктор Николаевич Потапчук.

— Вы были «ликвидатором» в группе Савельева?

— Почему вы так решили?

— Я пока только спрашиваю.

Потапчук помолчал. Потом кивнул.

— Раз вы и так все знаете.

— Это вы убили полковника Лякутиса?

— Нет. Но как только я узнал о его смерти, так сразу все понял. Игнатий, сукин сын, это он все придумал. Он наверняка и устранил полковника.

— Кто такой Игнатий?

— Да Савельева так называли. Он на иезуита был похож. Игнатий Лойола. Он даже гордился этим прозвищем. А настоящее его имя Игнат.

— Вы думаете, он приехал специально в Москву, чтобы убрать своего бывшего коллегу?

— Сам, конечно, не приехал, а «ружье» свое прислал. Вот оно и выстрелило.

— «Ружье» — это второй «ликвидатор» в вашей группе? — догадался Дронго.

— Да, — кивнул Потапчук, — это Семенов. Он у нас лучшим специалистом считался. Вот тогда они вдвоем с Савельевым и уехали в Германию. А я, значит, к семье решил податься, в Москву. Им легче было, а я уйти не мог, у меня жена тогда сильно болела.

— Вы вывозили документы из Вильнюса?

— Все вчетвером. Четвертый — подполковник Лозинский.

— Бойня на границе — ваших рук дело?

Потапчук молчал. Потом неохотно сказал:

— Чего сейчас старое ворошить. Ну, было дело, мы с Семеновым поработали.

— А зачем вы лично установили микрофоны в квартире убитого? Что вы там искали?

— Я был уверен, что его убили за документы. Уж больно много покойный знал.

Вот поэтому, когда его поминали, я пришел с остальными, все-таки коллеги, и установил микрофоны под столом. Сделать это оказалось легко, никто на меня не обращал внимания. А потом я столько времени слушал, вдруг кто-нибудь клюнет.

Все разговоры слушал. И племяша своего держал на этом деле, пообещав большие деньги.

— И до меня никого не было?

— Приходил один. Алексеев, кажется. Дружок его бывший. Все про Савельева допытывал, да так осторожно, ловко, что жена ничего не поняла, а я сразу догадался, что документы и они ищут. Значит, документы еще не вернулись в Москву.

— Почему тогда они не ищут вас?

— Ищут, — усмехнулся Потапчук, — еще как ищут. Вы ведь сами лучше меня все знаете. Нас, «ликвидаторов», в живых оставлять не любят. Ну, а я после августа девяносто первого сменил фамилию и в другое место переселился. Меня тогда вычистили из органов, даже не спросив, куда делись документы по Литве. Тогда это никого не интересовало, все думали, что развал навсегда. А теперь как меня найдешь, выкуси. Теперь я сам кого хочешь найду. А как только их разыщу, так сразу и убью, чтобы документы себе вернуть. Они на них бабки делают, а я тут с нищеты помираю. Мы тогда двух покойников за Савельева с Семеновым выдали, думали, никто не узнает. А они теперь объявились. Видимо, нашли и документики.

Последние фразы Дронго особенно заинтересовали. Он убрал пистолет.

— Не буду я в вас стрелять, Потапчук, — сказал он, — хотя уже давно заметил, как вы опустили руку. Небось сейчас сквозь сиденье стрелять начнете.

Не стоит, «ликвидатор». У меня к вам другое предложение, более конкретное.

— Какое? — прохрипел Потапчук.

— Давайте вместе искать документы и исчезнувших ваших коллег. Я так понимаю, вам они нужны для того, чтобы разбогатеть, а мне они нужны совсем по другому поводу. Правда, иметь дело с таким мерзавцем, как вы, не очень приятно.

Не люблю я «ликвидаторов». От вас собаки шарахаются, чувствуя запах крови. Но, похоже, вы правы, нюх у вас особенный. Зато голова всегда ваше слабое место.

Если мы объединимся, то, думаю, сумеем найти и Савельева, и его исчезнувшие документы. Мне предлагают за них триста тысяч. По-моему, неплохая сумма с учетом вашего сегодняшнего положения.

— Деньги пополам, — строго сказал Потапчук, — все деньги пополам. Хотя продать их можно и подороже.

— Это мы решим, когда найдем документы, — строго заметил Дронго. — Поднимите свои руки, «ликвидатор», и возьмите обратно пистолет своего племянника. Кстати, допотопный «ТТ». Где вы его взяли? И не вздумайте стрелять.

Без меня вы все равно никого не найдете. А застрелив меня, вообще ничего не получите. Не говоря уже о том, что такой старый пистолет может просто дать осечку. Где вы его брали? На старом базаре?

Потапчук поднял руку. Дронго, не колеблясь, отдал ему пистолет молодого человека. Потапчук приставил оружие к его голове.

— Не боишься? — с интересом спросил он. — А если выстрелю?

— Я же говорил, что голова ваше слабое место, — укоризненно прошептал Дронго. — Уберите пистолет и перестаньте паясничать. Нам нужно решить, что делать дальше.

— Вы действительно Дронго? — спросил Потапчук, убирая пистолет.

— А какой я, по-вашему, должен быть? С трубкой в зубах, чтобы вы мне поверили? Или мне нужно было застрелить вашего племянника, чтобы вы мне окончательно поверили? Тоже мне, Робин Гуд нашелся. «Они жируют, а я в нищете живу», — повторил он слова «ликвидатора».

— При чем тут это?

— При том, — сурово сказал Дронго. — У людей горе, а вы воровски к ним в дом проникли и свои цацки установили. Снимите немедленно, иначе я никуда с вами не поеду. Прямо сегодня. А уже потом мы решим, что дальше делать.

— Нужно за Лозинским ехать, — предложил Потапчук, — он сейчас в Киеве. Его необходимо допросить.

— Для начала согласен. Но сперва уберете микрофоны. Учтите, что я проверю.

Можете врать все, что угодно, но свои аппараты уберите оттуда. Хотя я и не уверен, что Лозинский в курсе того, где именно обитают Савельев и его напарник.

Но как версия подойдет. Значит, договорились, сегодня вы снимаете микрофоны, а завтра мы вылетаем в Киев. Надеюсь, с паспортом у вас нет проблем?

— Нет, — улыбнулся Потапчук, убирая и второй пистолет.

— А с женой как? — вспомнил Дронго. — Одну ее оставить можете?

— Нету больше жены, — угрюмо ответил Потапчук, у него опять испортилось настроение, — я теперь один остался.

Дронго открыл дверцу автомобиля. Потом, вспомнив, спросил:

— А молодой парень все-таки ваш родственник? Никого лучше не нашли? Или никому не доверяете?

— Об этом вы тоже догадались или узнали от меня? — угрюмо осведомился Потапчук.

— Конечно, догадался. Вы ведь типичный куркуль. Не стали бы делиться деньгами. Да и опасно такое дело чужим людям поручать. Значит, договорились, поедем вместе в Киев. Завтра жду вас на Калининском, у книжного магазина. Его хотя бы вы найдете?

— А почему там? — не понял Потапчук.

— Я не успел зайти в книжный магазин. Хочу купить интересную книгу, чтобы не слышать в самолете ваши глупости, — усмехнулся Дронго и, сильно хлопнув дверцей автомобиля, зашагал к станции метро. Потапчук поднял пистолет, опустил его, подумав немного, снова поднял и снова опустил. Дронго чувствовал угрозу, но не оборачивался. С самого первого момента нужно дать понять негодяю, что он его не боится. Именно поэтому он шел так спокойно, удаляясь от автомобиля и подставив выстрелам свою широкую спину.

Вечером, вернувшись домой, он позвонил Владимиру Владимировичу.

— Ты сам не знаешь, что натворил, — сразу сказал старик, — это, оказывается, целая проблема. Но я начну с самого начала…

Глава 9

Вечером, уже перед самым уходом с работы, его позвал к себе Локтионов.

Алексеев ждал этого разговора уже три месяца. Три месяца, за которые его поиск исчезнувших сотрудников КГБ не продвинулся ни на йоту. Словно все четверо внезапно растворились в той мутной и болезненной атмосфере распада, столь характерной для осени девяносто первого года.

Алексеев был твердо убежден, что офицеры КГБ не могли исчезнуть просто так. И поэтому снова и снова проверял все документы, фиксируя появлявшиеся детали. Но выйти на пропавших сотрудников группы Савельева пока не мог. В один из вечеров его и вызвал к себе Локтионов.

— Что нового? — устало спросил генерал, когда Алексеев уселся напротив него. — По делу Лякутиса никаких изменений?

— Нет, — честно ответил Алексеев, — милиция проделала огромную работу, опрошены сотни свидетелей. По их мнению, банковскую версию убийства можно отбросить.

— Как мы и предполагали, — кивнул генерал, — а что у нас?

— Еще хуже. Такое ощущение, что все члены группы растворились.

— Это лирика, — отмахнулся генерал, — давай конкретные факты.

— Во-первых, группа была сформирована по личному Указанию бывшего председателя КГБ генерала Крючкова сразу после литовских событий в январе девяносто первого года. Тогда отправили на пенсию Бобкова. По личному настоянию Михаила Горбачева, считавшего его виноватом в подобном противостоянии. Я думаю, руководство КГБ не очень охотно пошло на этот шаг. Бобков считался одним из самых опытных, если не самым опытным сотрудником КГБ при Крючкове. И вот блестящего профессионала увольняют, провожают на пенсию…

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил Локтионов. — Я и без тебя все хорошо помню.

— Очевидно, в ответ тогдашнее руководство КГБ принимается за разработку сверхсекретной операции с посылкой группы Савельева, — продолжал Алексеев, словно не обратив внимания на реплику генерала. — Поэтому в группу Савельева отбирают двух «ликвидаторов» и двух аналитиков. Очевидно, уже тогда просчитывались варианты возможного отделения Литвы и заранее готовились материалы по «агентуре центрального подчинения», с тем чтобы замкнуть наиболее ценных агентов непосредственно на Москву.

— Можно подумать, что ты не работал в КГБ и не знаешь, как это обычно делается, — покачал головой Локтионов. — Не нужно рассказывать мне прописные истины. Переходи сразу к делу.

— Группа выходила непосредственно на председателя КГБ Крючкова и одного из офицеров. Его фамилия нигде не обозначена. Но он докладывал результаты работы группы Савельева непосредственно председателю КГБ. Очевидно, «ликвидаторы» были посланы для того, чтобы «подчистить» возможные промахи аналитиков и убрать неугодных лиц, отказывающихся от сотрудничества с Москвой. Однако в материалах дела нет никаких данных о том, удалось группе или не удалось выполнить поставленную задачу. Ни один из офицеров, сотрудников группы Савельева, не работает больше в органах контрразведки. Все четверо уволены осенью девяносто первого. Вернее, двое уволены, а двоих списали как убитых.

— Зачем ты повторяешь мне то, что я сам тебе сказал? — покачал головой Локтионов. — Ты три месяца работал, чтобы установить известное? И это все, что ты узнал?

— Нет, не все, — возразил Алексеев. — Во-первых, мне удалось выяснить, кто именно докладывал в те августовские дни непосредственно Крючкову о событиях в Литве. Вот список офицеров. Три человека. Крючков принимал их практически каждый день. Можно вычислить, кто именно из них был связан с группой Савельева.

— Откуда получил? — протянул руку к списку заинтересовавшийся Локтионов.

— Крючкова арестовали сразу после провала ГКЧП, — пояснил Алексеев, — тогда к нему приехали сотрудники прокуратуры, которые изъяли документы из его личного сейфа. Пока шло следствие по делу ГКЧП, они находились в прокуратуре.

Но затем, после амнистии, их вернули в ФСБ. Я попросил разрешения с ними ознакомиться.

— Очень толково, — кивнул генерал, заглядывая в список. Прочел и нахмурился. — Ты с ума сошел?

— Это фамилии из записной книжки Крючкова, — упрямо кивнул Алексеев, — именно этих людей он принимал в последний месяц почти каждый день.

На листке были записаны три фамилии — полковник Мушкарев, подполковник Локтионов, подполковник Сарычев. Вторым из указанных офицеров числился сам Локтионов, успевший за эти шесть лет, отделявших его от августа девяносто первого, дослужиться до генерал-майора. Он растерянно заглянул еще раз в список и поднял глаза на Алексеева.

— И это все, что нашли? Негусто. Я бы мог сам сказать, какие вопросы у него обсуждались. Его интересовали события в Восточной Европе, особенно в Болгарии и Румынии. Я тогда курировал эти направления и докладывал действительно почти ежедневно. Тебя удовлетворяет ответ или ты собираешься меня допрашивать?

— Просто я считаю, что нужна ваша санкция на допрос Крючкова и остальных двух офицеров, которые уже не работают в нашем ведомстве.

— У нас много кто не работает. Это не значит, что всех нужно подозревать.

Что еще обнаружили?

— Судя по оставшимся у нас документам, полковник Лякутис не имел к работе группы Савельева никакого отношения. Просто он помогал им, выступая в роли координатора. Поэтому убить его именно за это они не могли.

— Тогда кто его убил и зачем?

— Этого мы пока не знаем.

— Зато я знаю, — строго подвел итог генерал. — Тебе доверили разработку важного дела, а ты в кошки-мышки играешь. Пришел бы сразу ко мне с этой бумажкой, я бы тебе все объяснил. И никакого Крючкова никто тебе допрашивать не разрешит. Не те сейчас времена, чтобы старика беспокоить.

— Он может помочь расследованию, — упрямо сказал Алексеев.

— Как же. Он тебе поможет, — издевательским тоном заметил генерал, — плохо ты его знаешь. Это же человек-кремень. Из него лишнего слова не вытянешь. Когда его посадили в тюрьму, сколько газет и журналов над ним издевалось. Писали, что он придумывал разные заговоры, необоснованно пугал депутатов Верховного Совета, давал неверную информацию Горбачеву — в общем, выставили полным профаном и кретином. А он сидел в тюрьме и, стиснув зубы, молчал. У него ведь имелась абсолютно точная информация, что, где и когда будет происходить.

Сейчас уже известно, что у нас в ЦРУ и ФБР действовали свои агенты, один из них Олдридж Эймс, руководитель специальной группы ЦРУ именно по Советскому Союзу. Достаточно было Крючкову только намекнуть на источник своей информации, как ценного агента сразу разоблачили бы. Поэтому Крючков сидел в тюрьме и молчал. Ему в лицо плевали, он молчал. Над ним издевались, он опять молчал.

Может, это и есть высшее служение своему отечеству, когда тебе плюют в лицо, а ты все терпеливо сносишь. И даже когда Эймса арестовали и приговорили к пожизненному заключению, он все равно молчит. Кремень-человек, он никаких комментариев не дает, ибо знает, что может повредить другим людям. — Генерал перевел дыхание, потом продолжал:

— И ведь ни одна газета до сих пор не извинилась перед Крючковым, даже после того, как выяснилось, что Эймс работал на КГБ и, следовательно, все сообщения Крючкова были правдой. Я после ареста Эймса поехал к генералу, спросил, почему он молчит. Знаешь, что он мне рассказал?

Алексеев покачал головой.

— Перед войной в Испании сбежал высокопоставленный сотрудник НКВД генерал Орлов. Это ты должен помнить еще по Высшей школе КГБ. Об Орлове и его операциях говорят до сих пор. Орлов написал обличающее письмо Сталину и Берии, отказался вернуться и был заочно приговорен к смертной казни. Он даже написал за рубежом книгу. Но Крючков напомнил мне не эти всем знакомые факты. Теперь я тебе расскажу то, чего не знает никто. Сбежавшему на Запад Орлову, лишенному всякой возможности вернуться на родину, были точно известны имена знаменитой пятерки Кима Филби. Имена всех агентов. И он не выдал ни одного. Более того, он знал Абеля в лицо. Это сейчас нас просветили, что никакого Абеля-разведчика не существовало. Был Вильям Фишер, советский разведчик, назвавшийся именем своего друга Рудольфа Абеля. Но Орлов не выдал и его. Понимаешь, он никого не выдал!

Ни одного агента. Он рассказал на Западе только о тех, кто был известен и без Орлова.

— Понимаю, — задумчиво ответил Алексеев, — я вас понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, — разозлился генерал. — Присягу дают один раз и не изменяют ей даже во имя самых лучших побуждений. Бывший глава разведки ГДР Маркус Вольф лично знает имена сотен и тысяч своих агентов в ФРГ, а также множество советских агентов. Он до сих пор не выдал ни одного из них. Ни одного! Его пытаются судить уже в который раз, снова и снова находя любые абсурдные обвинения. Достаточно согласиться на предательство, и он станет богатым, обеспеченным до конца своей жизни человеком. И его, конечно, оставят в покое. Но он не раскрыл еще ни одного имени. Поэтому ты лучше к Крючкову не цепляйся. Дохлый номер. Он тебе все равно не скажет ни слова. Ни про Савельева, ни про его группу.

— Тогда придется искать двух других офицеров, — подвел итог Алексеев.

— Это, безусловно, надежнее, — кивнул, соглашаясь, генерал. — Но учти, Николай, у нас с тобой очень мало времени. Практически мы идем след в след. За архивом, который, по идее, должен находиться у Савельева, уже охотятся.

— Кто? — удивился Алексеев. — Откуда они знают?

— Хороший вопрос, — заметил генерал. — Очевидно, кто-то решил проявить активность еще до нашего подключения к этой операции. Этот неизвестный, наверное, выдал большую сумму денег и поручил розыск документов одному из самых лучших аналитиков в мире.

Алексеев засмеялся.

— Это наше типичное преувеличение. Лучшие аналитики встречаются только в книгах.

— И в жизни, — сухо оборвал его генерал, — кто-то уже успел нанять Дронго.

— Как Дронго?.. — удивленно поднялся с места Алексеев. — При чем тут он?

— Вот это я и хочу выяснить, — приложил руку к переносице генерал, — иначе мы можем опоздать, и все документы достанутся совсем другим людям. Сегодня днем звонил связной Дронго, пытавшийся осторожно уточнить, что нам известно о группе Савельева. Звонок мы, конечно, засекли, но времени у тебя очень мало. Нужно быть готовым к любой провокации, к любой неожиданности. А что касается этого Дронго… — Локтионов помолчал, потом вдруг добавил:

— В общем, Николай, я тебе не завидую.

Глава 10

— Что произошло? — спросил Дронго. — Почему у вас такой странный голос?

— Я поставил дешифратор, хотя не уверен, что он поможет, — признался Владимир Владимирович. — В общем, по твоему делу в ФСБ сейчас работает целая группа. Ее возглавил сам генерал Локтионов. По-моему, они не очень довольны моим звонком. Сделай вывод и больше мне не звони.

— Понял, — мрачно сказал Дронго.

— Ничего конкретного по группе Савельева уточнить не удалось. Все сведения строго засекречены. А все мои попытки хоть что-то узнать наткнулись на вежливый отказ. Тухлое дело. Никто ничего не хочет вспоминать.

— Состав группы не так важен. Мне нужны данные по Германии, — напомнил Дронго.

— Ничем не могу помочь, — виновато ответил Владимир Владимирович. — Ты ведь понимаешь, это зависит не только от меня. В общем, извини, но на этот раз я, кажется, бессилен что-либо для тебя сделать. А вообще Савельев и Семенов давно уже покойники, так, во всяком случае, записано в их личных делах.

— Уже то, что вы сообщили, тоже довольно существенно. Спасибо вам. — Дронго положил трубку, взглянул на часы. Теперь нужно быстро уходить. Если дешифратор не сработает, оперативная группа ФСБ прибудет сюда минут через десять-пятнадцать, а объясняться с ними, доказывать, что ты не верблюд, достаточно сложное дело. Трудно мотивировать, почему он интересуется сверхсекретной группой полковника Савельева, работавшей на литовском направлении летом девяносто первого. Похоже, он поступил правильно, решив сотрудничать с этим «ликвидатором». Потапчук единственный, кто может привести его к Савельеву. Если последний еще жив.

На сборы ушло не больше пяти минут. Он всегда был готов покинуть любое помещение, помня о том, что зубную щетку или лишнюю рубашку можно купить, а вторую жизнь одолжить уже невозможно. Через пять минут он уже отходил от своего дома, втайне надеясь, что сотрудники ФСБ не станут ломать двери его квартиры, убедившись, что там никого нет. Обычно в таких случаях они выставляют засаду и ждут, когда хозяин дома придет к себе, чтобы его задержать.

Эту ночь он провел в гостинице. На следующий день утром он уже стоял у книжного магазина. Подъехал автомобиль, в котором находились Потапчук и его племянник. На этот раз машину вел племянник, а сам Потапчук, переодевшись в костюм и теплый плащ, сидел на заднем сиденье. Дронго занял место рядом с ним.

— Вы не указали мне вчера время встречи, — ухмыльнулся Потапчук, — решили проверить, помню ли я наши правила?

— Нет, — искренне ответил Дронго, — я был и так убежден в этом. Вы же профессиональный сотрудник КГБ. За столько лет эти правила автоматически становятся режимом поведения. Если агент при встрече назначает следующее свидание на завтрашний день и не оговаривает время, значит, оно должно произойти в тот самый час, когда состоялось первое свидание. Так, по-моему, учат всех разведчиков в мире.

Племянник удивленно оглянулся.

— Не оглядывайтесь, молодой человек, — посоветовал Дронго, — это мы с вашим дядей играем в «казаков-разбойников». Правда, на этот раз не ясно, кто мы сами: казаки или разбойники? Вы убрали микрофоны из квартиры вдовы?

— Конечно, — кивнул Потапчук, — рано утром сам побывал в доме под видом водопроводчика. У них действительно краны барахлят. Тогда и убрал.

— Хорошо, — кивнул Дронго, — но когда вернемся, я еще проверю.

Когда они уже проехали центр города, Потапчук заметил:

— Лозинский раньше жил в Харькове, но потом сменил адрес и уехал в Киев. Я его адрес знаю, он оставлял его мне на всякий случай. Видимо, тоже догадался, куда исчез Савельев с документами. Наверное, сейчас он в Европе большие деньги за них получает.

— Вас что-нибудь в жизни, кроме денег, волнует? — строго спросил Дронго.

— А вас? — вскинул на него серые глаза Потапчук. — Раньше у меня была работа, служба, моя родина, жена, семья. Сейчас у меня ничего не осталось. С работы меня выгнали, моей прежней организации больше не существует, над моей присягой смеются, мою работу проклинают. А от всей родины остались Ростов-папа и Санкт-Петербург вместо Ленинграда. — Он помолчал и вдруг с неожиданной злостью добавил:

— Меня после смерти жены вообще, кроме денег, ничего в этом мире не интересует. Пропади все к чертовой матери! Если газетчики пронюхают, чем именно я занимался в КГБ, они такой репортаж выдадут — весь мир читать будет и на меня пальцами показывать. Сукиным сыном меня выставят. Поэтому я и хочу много денег, чтобы уехать из этой обосранной страны. Нечего мне здесь больше делать.

Дронго отвернулся, чтобы не вступать с ним в дискуссию. Потом спросил:

— Давно Лозинский переехал?

— Года два назад. Он все время звонил мне, беспокоился, не объявился ли Игнатий Савельев. Наверное, тоже боялся.

— Он мог убить Лякутиса?

— Лозинский? — удивился Потапчук. — Конечно, не мог. Тихий такой был, вежливый, всегда извинялся. Нет, только не он.

— А кто? — повернулся к нему Дронго.

Потапчук не смутился.

— Да любой из остальных троих членов нашей группы. Или Савельев, или Семенов. — Он видел настойчивый взгляд Дронго. И поэтому ответил на его немой вопрос, добавив:

— Или я. Но я этого не делал.

— У вас нет предположений, где может скрываться Савельев? — спросил Дронго.

— Нет. Кабы знал, разве я бы с вами сговорился? Сам бы нашел и прищучил его. Мне он нужнее вашего. Вам только свой интерес позабавить, а мне еще жить хочется. Я ведь не старый, мне не так много лет.

— А люди, которых вы убивали, им жить не хотелось? — покачал головой Дронго.

— Вы мне здесь гуманизм не разводите. Знаю я ваш гуманизм. На вас небось кровушки тоже немало. Нечего из себя ангела строить. Вы в ООН работали. Там вас «голубыми ангелами» называли, а на самом деле вы такие же убийцы, как и мы, только с международными паспортами.

— Я, во всяком случае, не убивал людей, как вы, — по заказу, — парировал Дронго.

— Какая разница! Будем считать, что ваши трупы пахнут лучше моих? — ухмыльнулся Потапчук. — Нет, на самом деле все трупы одинаково дерьмом и прогнившими листьями воняют.

— Почему листьями? — не понял Дронго.

— А черт его знает, почему. Но проверял — точно. Как человек гнить начинает, так этот сладковатый запах гниения мертвый лес напоминает. Или мертвое дерево.

— Оказывается, вы лирик. Даже в своих убийствах эстетику находите, — поморщился Дронго. — Интересно, сколько на вашем счету трупов?

— Это мое дело, — обиделся Потапчук, — я никого и никогда просто так не стрелял. Я долг свой выполнял. Офицера и солдата. И ты мне здесь мораль не разводи. Знаю я вас, моралистов. Сам небось чистеньким остаться хочешь, а понадобится, ведь убьешь, не задумываясь, или на тебе вообще крови нету?

Дронго молчал.

— То-то и оно, — торжествующе сказал Потапчук. — И выходит, ты ничем не лучше меня. Просто ты оправдываешь свою работу какими-то другими мотивами, а у меня все ясно. Я был «ликвидатором». Меня посылали «подчистить» за каким-нибудь агентом, я и «подчищал». А что там случилось, из-за чего все произошло, кто виноват, это не мое дело. Я солдат и присягу давал. Куда меня посылали, туда и ехал. А понадобится, снова поеду. Только уже не задарма. Накася выкуси. Теперь я все это за деньги делать буду. За очень большие деньги. На нашу работу сейчас большой спрос. Настоящие профессионалы всегда нужны.

Племянник несколько раз оборачивался, глядя на своего дядю, но вопросов задавать не решился. Они так и приехали в аэропорт, не сказав друг другу больше ни слова. Купили билеты, оформили посадку. Проходя через пограничный контроль, Дронго шепнул Потапчуку:

— Надеюсь, оружие с собой не взяли? Иначе нас арестуют прямо здесь, в аэропорту.

— Я же не сумасшедший, — грубо оборвал его Потапчук, — законы знаю. А понадобится, в Киеве легко куплю себе ствол. Сейчас это не проблема.

— Надеюсь, вы не хотите отправиться за оружием сразу, как только выйдем из аэропорта, — зло пошутил Дронго, проходя первым.

Полет прошел нормально. И через полтора часа они уже высаживались в Киеве.

Пограничный и таможенный контроль занял не так много времени. Каждый в руках нес лишь небольшую сумку с личными вещами. Перед аэровокзалом толпились частники, готовые отвезти куда угодно.

— У вас есть деньги? — спросил Потапчук.

— А вы решили, что я теперь возьму вас на содержание? — саркастически спросил Дронго. — Вам не кажется, что это уже хамство? Оружие вы тоже собирались покупать на мои деньги?

— У меня нет такой суммы, — угрюмо признался Потапчук. — Когда найдем документы и получим вознаграждение, можете вычесть из моей доли.

— Это еще бабушка надвое сказала, — пробормотал Дронго, — когда получим.

Ладно, пошли договариваться с водителями, я заплачу. Надеюсь, здесь они берут российскими рублями.

Потапчук пошел договариваться, и довольно скоро они уже неслись в старой «Волге» «ГАЗ-21» по направлению к дачному поселку, где жил Лозинский. В целях конспирации не доверявший своему новому партнеру Потапчук сообщил новый адрес водителю очень тихо, почти шепотом. Всю дорогу Дронго посматривал по сторонам, пытаясь выяснить, куда они едут.

Машина выскочила за город, и минут через сорок они въехали в дачный поселок.

— Какой номер? — спросил водитель.

— Двадцать шестой, — ответил Потапчук, озираясь.

Автомобиль подъехал к довольно большому дому. Вокруг все было тихо, спокойно. Ставни на окнах не закрыты — значит, хозяин либо дома, либо скоро вернется. Заплатив водителю и отпустив машину, они обошли дом, затем, подойдя к двери, довольно долго и безуспешно звонили.

— Может, вы перепутали адрес? — спросил Дронго.

— Да нет, — Потапчук озадаченно покачал головой, — я сюда в прошлом году приезжал. В этом доме он жил. Точно в этом.

— Один? А где его семья?

— Насчет семьи не знаю, но сын у него в Москве жил, часто папашку туда звал. Но Лозинский почему-то боялся ездить к сыну.

Дронго наклонился и посмотрел сквозь стекло.

— Может, куда-нибудь уехал?

— Куда он мог уехать? — хмуро спросил Потапчук. — Вон поленница дров свежая лежит.

Он тоже наклонился и посмотрел в окно. Все по-прежнему было тихо.

И вдруг Потапчук отпрянул от окна, словно увидел нечто страшное. Он сделал это так внезапно и так быстро, что не рассчитал движения, наткнулся на какой-то куст и, оступившись, упал. Дронго бросился его поднимать.

— Что вы там увидели? — спросил он напарника удивленно. «Ликвидатора» обычно трудно испугать, такие люди не боятся трупов и чужой крови.

— Просто оступился, — смущенно сказал Потапчук, — почудилось что-то. Я покойников обычно чувствую. Вот и сейчас что-то похожее привиделось.

— Надеюсь, ваше предчувствие вас обмануло, — пробормотал Дронго.

Он подошел к окну, снова наклонился, вглядываясь в комнату. Но отсюда трудно было различить, что находится внутри. Дронго поманил Потапчука за собой и подошел к двери. Пошарил под ковриком у входа, но ключа не нашел. Видимо, уходя, Лозинский взял его с собой. Это немного успокаивало. Хотя, с другой стороны, сам Лозинский должен был оставить ключ. А вот чужой человек мог забросить его в кусты. Разбежавшись, Дронго бросился на дверь, навалился на нее своим тяжелым телом.

Замок не выдержал натиска, в нем что-то треснуло, и дверь открылась.

Дронго осторожно вошел внутрь. На полу гостиной лежал человек. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — умер он совсем недавно. Тело еще не остыло.

Руки скручены за спиной проволокой, на них виднелись следы порезов.

Дронго знал, от чего бывают такие раны. Человека сначала связывают, затем начинают пытать, от мучительной боли он дергает руками, пытаясь освободиться, проволока все туже впивается в тело, разрывая кожу.

Рядом тяжело дышал Потапчук.

Дронго осторожно достал из кармана носовой платок и повернул человека на спину. Лицо напоминало один сплошной синяк. Видимо, перед смертью его долго пытали. Или истязали. На теле тоже проступали следы побоев.

— Это Лозинский, — тихо произнес за его спиной Потапчук, — они и его убрали.

Глава 11

На следующий день Алексеев позвонил Владимиру Владимировичу.

— Доброе утро, — поздоровался он вежливо, — кто со мной говорит?

— Мой телефон обычно никто не знает, — весело сообщил старый разведчик, — но раз вы звоните в половине десятого утра и так вежливо обращаетесь, вы наверняка товарищ, как раньше говорили, «из компетентных органов»? Угадал?

— Да, — засмеялся Алексеев, — вы всегда так угадываете? Или только в случае со мной?

— Специально берегу для цирка, — снова пошутил Владимир Владимирович и уже серьезнее добавил:

— Конечно, я вас вычислил. Был уверен, что мне позвонят. Так зачем же строить из себя дурачка? По-моему, все правильно.

— Можно мне к вам приехать? — спросил Алексеев.

— Нет уж, увольте. Я же сейчас один, соседи могут обратить внимание, что ко мне стали ходить молодые люди. Не стоит будоражить их и без того не очень устойчивую психику. Лучше я сам к вам приеду.

Алексеев назвал адрес и попытался объяснить, как лучше проехать, но тут же услышал веселый смех старика.

— Я проработал в КГБ полвека и как-нибудь сумею найти и здание, где вы сидите, и ваше бюро пропусков. Мне действительно удобнее самому к вам приехать.

Только, если можно, к концу дня.

Ровно в пять в кабинет к Алексееву вошел пожилой человек с упругой, почти молодой походкой. Несмотря на возраст, держался он молодцом, очки надевал, только когда необходимо было что-либо прочесть. И рукопожатие оставалось достаточно крепким. Единственное, что его выдавало, — это палка, на которую он опирался при ходьбе.

— Владимир Владимирович, — представился вошедший.

Алексеев пожал протянутую руку.

— Много о вас слышал, — признался он. — Говорят, ваш портрет висит в Ясеневе среди портретов других Героев Советского Союза. Вы живая легенда советской разведки.

— Это уже история, — махнул рукой Владимир Владимирович, усаживаясь напротив полковника, — кому сейчас интересно, кто там успел отличиться в уже не существующей разведке ушедшего в небытие государства. Но вам все равно спасибо.

Вы сказали: «живая легенда советской разведки». Обычно добавляют слово «бывшей», которое лично меня очень обижает. «Бывшими» бывают секретари обкомов или райкомов, а разведки — нет. Даже английская разведка времен Елизаветы или российская разведка времен последнего царя — это никак не «бывшие». Это самая настоящая история разведки в своем развитии.

— Согласен, — рассмеялся Алексеев, — но я пригласил вас по более прозаическому делу.

— Я даже знаю, по какому, — улыбнулся Владимир Владимирович. — Вчера я имел неосторожность несколько более подробно расспрашивать своих бывших коллег про одно дело, что, очевидно, и вызвало ваш повышенный интерес.

— Вы опасный человек, — снова улыбнулся Алексеев, — мне кажется, вы заранее догадываетесь обо всем, что я могу спросить.

— И тем не менее попытайтесь.

— Нас действительно заинтересовали ваши вчерашние звонки. Хотелось бы услышать, почему именно сейчас вы стали интересоваться событиями лета девяносто первого года? По-моему, вопрос вполне обоснованный. Вы можете удовлетворить мое любопытство?

— Постараюсь. Во-первых, меня попросил об этой услуге мой знакомый. Он начал собирать материалы по группе Савельева. Ведь вас интересует именно эта группа? Но, к сожалению или к счастью, я не в силах ему помочь. Вот, собственно, и все.

— И вы не знаете, почему ваш друг интересуется группой Савельева?

— Даже не спрашивал. Вам ведь известно, что разведчики никогда не отличаются особым любопытством.

— У нас не получается разговора, — покачал головой Алексеев, — вы не хотите мне ничего рассказывать.

— А вы ничего не спрашиваете. Вас интересует, почему я звонил своим бывшим товарищам, я вам объяснил. По-моему, вы задали мне не совсем тот вопрос. Вас волнует другое: почему именно мой друг начал заниматься этим расследованием и кто он такой?

— Я знаю, кто он такой, — сказал Алексеев, — это Дронго, бывший аналитик ООН. У нас есть его досье.

— И только? — усмехнулся Владимир Владимирович. — Если бы в свое время не разделили КГБ на несколько отдельных ведомств, в том числе разведку и контрразведку, вы бы имели о нем гораздо больше сведений. Во всяком случае, в Ясеневе на него досье намного объемнее, чем у вас.

— Я попрошу их поделиться, — теряя терпение, сказал полковник. — Но в любом случае будет неплохо, если вы мне объясните, почему ваш друг заинтересовался именно группой полковника Савельева.

— Я же вам сказал, что действительно не знаю, — ответил Владимир Владимирович, — но подозреваю, что кто-то попросил его заняться поисками группы Савельева и исчезнувших документов. И попросили на достаточно солидном уровне.

Возможно, это либо СВР, которых эти документы должны очень интересовать, либо литовское правительство, чрезвычайно заинтересованное материалами группы Савельева, либо разведки третьих стран. Последнее я исключаю полностью.

— Почему?

— Дронго никогда не станет искать материалы КГБ для разведки другой страны. Это исключено. Поэтому остаются только два заказчика: либо Литва, либо Россия. Согласитесь, что к Литве они имеют гораздо больше отношения, чем к России. Хотя, с точки зрения разведки, для вторых они, наверное, несколько ценнее.

— В общем, он обычный наемник, — презрительно произнес полковник, — кто ему больше заплатит, тому и служит.

Его собеседник вспыхнул, хотел что-то возразить, но передумал. Просто отложил вдруг свою палку и как-то грустно усмехнулся.

— Значит, вы ничего не поняли, полковник. Дронго никогда не был наемником.

Вы сказали, что мой портрет висит в Ясеневе. Он действительно там есть. Но вот портрета Дронго там нет, хотя он должен находиться на самом видном месте. Этот человек сделал больше, чем целые институты.

— Риторика, Владимир Владимирович, схоластическая риторика. Возможно, у него и имелись заслуги в прошлом. Но только в прошлом.

— В восемьдесят восьмом году он получил тяжелое ранение, предотвратив покушение на жизнь президентов США и СССР во время их встречи в Нью-Йорке. А в девяностые годы сделал больше, чем любой из бывших сотрудников ПГУ. Вам не кажется, что мы должны испытывать хотя бы чувство благодарности к такому человеку? Повторяю, он никогда не был наемником. Это фанатик идеи. При его способностях и талантах он давно мог бы неплохо устроиться в любом месте земного шара, в том числе и на Западе. Поэтому не стоит обвинять человека, не зная его.

— Этот человек — частное лицо, — по слогам сказал Алексеев, — причем гражданин другого государства. Пусть даже когда-то он помогал нашей разведке. И этот человек сегодня при помощи другого бывшего разведчика пытается проникнуть в государственную тайну страны. Вам не кажется, что ваша позиция, мягко говоря, не совсем правильная? Прокуратура может возбудить уголовное дело по этому факту.

— Ах, вот вы о чем! — грустно усмехнулся Владимир Владимирович. — Да нет, думаю, прокуратура тут ни при чем. Нельзя же меня всерьез судить за звонки некоторым моим товарищам. Я, кстати, даже догадываюсь, кто именко из них решил, что я задаю слишком «профессиональные вопросы», и поспешил доложить вашему руководству. Всегда обидно в преклонных годах разочаровываться в старых друзьях. Ну ничего, думаю, я и это переживу.

— Давайте поговорим без обид, — предложил Алексеев. — Мне нужен ваш Дронго. Я хочу с ним встретиться. Вчера мы пытались прослушать вашу беседу, но вы поставили дешифратор. Правда, нам все-таки удалось установить, откуда был звонок. Но когда мы туда приехали, дома никого не оказалось. Дверь ломать не стали, проверили инфракрасным излучением. Квартира была пуста. Догадываюсь, что и вы приложили к этому руку. Но сейчас я прошу вас — найдите его. Он мне необходим.

— Вы можете мне сказать, что происходит?

— Несколько месяцев назад у своего дома был убит мой коллега, мой друг, переехавший сюда из Литвы. Полковник Лякутис. Мне поручено расследование этого дела. Мы считаем, что оно каким-то образом связано с деятельностью группы Савельева на территории Литвы летом девяносто первого года. И хотя Лякутис непосредственно не работал с документами, он тем не менее координировал деятельность группы по своей линии. Поэтому мы и хотим знать: может, его убили именно за это?

— Понятно, — задумчиво сказал Владимир Владимирович. — Вполне возможно, что и Дронго ведет свое самостоятельное расследование. Но я действительно не знаю, где он находится в данный момент. Хотя сильно подозреваю, где он объявится потом и кого именно начнет искать.

Алексеев посмотрел на него. Он ничего не спросил, просто посмотрел.

— Погибший действительно был вашим другом? — уточнил Владимир Владимирович.

— Да, — кивнул Алексеев.

— Сколько человек входили в группу Савельева? Четверо? Вы можете назвать мне их имена?

— Зачем? — удивился полковник.

— Считайте это платой за информацию. Если мне вдруг позвонит Дронго, я постараюсь обменять вашу информацию на его. И, кстати, укажу вам точное место поисков самого Дронго. Кроме того, вы ничем не рискуете: по вашим данным, Савельев и Семенов уже давно мертвы.

Алексеев подвинул к себе чистый лист бумаги. Нахмурился.

— Здесь не торгуются… — начал он, но, заметив укоризненный взгляд Владимира Владимировича, резко сменил тон. — Савельев, Лозинский, Семенов, Потапчук, — назвал он имена, — последние двое были «ликвидаторами».

— Я так и полагал. Поэтому все сведения проходили под грифом документов «особой важности».

Владимир Владимирович задумался, ушел в себя. Алексеев терпеливо ждал.

— Проверьте, — наконец сказал Владимир Владимирович, — не было ли у Савельева друзей в группе советских войск в Германии. Близких друзей, очень близких. Или родственников. Это может помочь вам в поиске.

— Спасибо, — кивнул Алексеев.

— И свяжитесь со Службой внешней разведки, — предложил Владимир Владимирович, — мне кажется, они тоже заняты подобным поиском, просто не афишируют.

— Обязательно, — кивнул Алексеев, — мы уже проверили. По нашим данным, Лозинский живет на Украине, мы попросили сотрудника нашего посольства связаться с ним. Он где-то под Киевом.

— И все-таки это дело скорее разведки. Там все-таки чисто агентурный материал, — сказал, вставая, Владимир Владимирович.

Полковник тоже поднялся, чтобы проводить гостя, и в этот момент зазвонил телефон. Он извинился, подошел к столу, поднял трубку.

— Я понимаю, — сказал глухо, — спасибо за сообщение. Да, конечно, мы будем ждать. — Он положил трубку. — Ваш Дронго к тому же и убийца. Его и еще одного человека видели в деревне, где проживал Лозинский. Последний убит. Это меняет дело, не правда ли?

— Правда, — согласился Владимир Владимирович, — но Дронго не убийца. А вас я хотел все время спросить. На стене в этом кабинете раньше висел портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского. Вы не знаете, где этот портрет сейчас?

— Не знаю, — насторожился Алексеев.

Он почувствовал следующую фразу гостя каким-то шестым чувством.

— Не нужно так легко отказываться от наших традиций, молодой человек, — сказал Владимир Владимирович. — Дело совсем не в портрете. И тем более не в памятнике, который демонтировали перед нашим зданием. Памятник всегда можно убрать, а как демонтировать наши души? И можно ли вообще это сделать? Вы об этом когда-нибудь думали?

Он вышел, а оставшийся в кабинете Алексеев растерянно посмотрел вслед гостю. Странные они люди, эти старики. По-прежнему упрямо цепляются за свои взгляды. Наверное, иначе они просто не могут, тогда вся их жизнь окажется никому не нужной, бессмысленной. Только оправдав действия того строя, в котором они жили и которому служили, можно оправдать их собственное существование.

Алексеев задумался и затем поднял трубку.

— Снимите наблюдение за квартирой Владимира Владимировича. И свяжите меня с Киевом, с нашим посольством.

Глава 12

В комнате лежал Лозинский со связанными проволокой руками. Потапчук, который в своей жизни видел не одно мертвое тело, тем не менее казался смущенным. Не самим фактом убийства. Его поражало, что его совершили накануне их приезда, о чем красноречиво свидетельствовал вид мертвого Лозинского.

— Вас ничего не удивляет? — спросил Дронго, все еще сидя на корточках и осматривая тело.

— Они нас опередили. Они опережают нас на несколько часов или день, не больше, — угрюмо заметил Потапчук.

— Верно, — согласился Дронго, — но из этого следует вывод, что убийцы знали о нашем предстоящем приезде в Киев. Следовательно, один из нас связан с убийцами. Интересное у нас путешествие.

— Что вы хотите сказать? — разозлился Потапчук. — Что я сначала послал убийцу, а потом привез сюда вас? Зачем мне это нужно? Чтобы вас напугать? Так вы не из пугливых, все равно не успокоитесь. И для чего я сам поперся в такую даль?

— Я не это имел в виду, — возразил Дронго, — просто кто-то догадался о нашем предстоящем визите к Лозинскому и поспешил его убрать. Вы никого не подозреваете?

— Нет, — покачал головой Потапчук.

— А ваш племянник? Он знал, куда мы едем?

— Не знал. Кроме меня и вас, никто об этом даже не подозревал.

Дронго дотронулся до проволоки, впившейся в тело несчастного.

— Кто же это такое делает? — спросил он. — И почему убийцы пытали Лозинского? Чего они хотели от него добиться?

— А почему вы думаете, что их было несколько?

— Один человек здесь бы не справился. Посмотрите, руки связывали тщательно, явно в спокойном состоянии, очевидно, напарник держал его под прицелом. Нет, тут как минимум действовали двое.

— Думаете, Савельев и Семенов приехали сюда, чтобы убить нашего четвертого члена группы? — прохрипел Потапчук. — Так я вас должен понимать?

— Зачем? Зачем им появляться здесь, подвергать себя риску, да еще и мучить несчастного Лозинского? Нет, это были не они. Что такого мог знать Лозинский, из-за чего его подвергли пытке? Какие такие секреты? Он ведь жил в Киеве, а документы забрал с собой Савельев. Или, может, он оставил их Лозинскому? — спросил, вставая, Дронго.

— В жизни не поверю, чтобы хитрый как лиса Савельев кому-нибудь доверил документы. Нет, документы оставались у него, это точно.

— Тогда у нас появилась конкурирующая фирма, — подвел итог Дронго, — Безенчук и «Нимфы».

— Что? — не понял Потапчук.

— Больше книг нужно читать, — пояснил Дронго, — в вашем возрасте это помогает заглушить муки совести. Что же нам теперь предпринять? Нас видели здесь как минимум трое соседей, пока мы спрашивали дорогу к дому. Значит, эти люди покажут, что именно мы приходили к Лозинскому. А работники милиции уж сделают вывод о том, кто так мучил и убил несчастного. Нужно что-то делать с телом. Нельзя его здесь оставлять.

— Хотите, чтобы я стал еще и гробовщиком? — возмутился Потапчук.

— Как вам не стыдно! Это же ваш бывший товарищ.

— Гусь свинье не товарищ, — зло огрызнулся «ликвидатор», — трус он был большой и мямля. Из-за него тогда чуть вообще все не погорели. Не любил я его никогда. Я и сюда приехал с одной целью: узнать, где Игнат Савельев прячется, а не для того, чтобы лобызаться с покойным.

— Убедительно, — пробормотал Дронго, — но нам все-таки придется прятать тело, иначе нас примут за убийц.

— А как вы это сделаете — на части его разрежете?

— Ну и дикая у вас фантазия! Понадобится какой-нибудь большой чемодан, чтобы его увезти. А уже потом подумаем о дальнейших действиях. Поищите в другой комнате, а я посмотрю здесь.

Потапчук, бормоча нечто невразумительное, прошел в другую комнату.

Раздался шум падающего стула.

— Поосторожнее, пожалуйста! — крикнул Дронго. — И постарайтесь не оставлять отпечатков пальцев. Криминалисты придут в восторг от такой улики.

— Сам знаю, — зло ответил Потапчук.

Дронго снова наклонился над телом убитого. Нужно посмотреть, что у него в карманах. Но как это сделать, не оставляя следов? Он опять достал из кармана носовой платок. На всякий случай он всегда имел при себе несколько больших носовых платков. Это стало привычкой: выходя из дома, он всегда проверял их наличие. Сейчас, используя платок, он осторожно стал раздвигать проволоку, пытаясь залезть в карман убитого. Наконец ему это удалось. Затем он так же осторожно проверил другой карман. За исключением нескольких смятых бумажек, украинских денег, ни в одном кармане ничего не обнаружилось.

Он поднялся, разочарованный, затем еще раз осмотрел комнату. Нужно определить энергетику дома, квартиры, прочертить неведомые силовые поля, по которым перемещался хозяин, наконец просто все это прочувствовать, и тогда можно заметить любимое место хозяина дома. Он подошел к креслу, стоявшему рядом с окном.

Лозинский жил один. Нужно узнать, почему он жил один. Наверное, ему удобно было сидеть в этом кресле, глядя и в окно, и в телевизор. Отсюда хорошо просматривалась и улица. Какие еще могут быть радости у пожилого человека?

Лозинский выглядел старше Потапчука. Значит, здесь он все время сидел, в старом кресле с потертой обивкой. Дронго опустился в кресло. В комнату вошел Потапчук.

— Вот как вы чемодан ищете? — покачал он головой. — Нету там чемодана. Не было вообще у покойного больших чемоданов. Он всегда с сумкой ездил. Или портфель брал. А вы все в кресле посиживаете.

— Подождите, — сказал Дронго, — посмотрите сюда. Вы ведь профессиональный «ликвидатор». От вашей наблюдательности часто зависело не только успешное выполнение задания, но и сама жизнь. Вы видите, здесь, на столике, стоит недопитая чашка кофе. Он ведь жил один, а когда кофе остается в чашке, ее потом трудно отмыть. Почему он не вымыл эту чашку?

— Откуда я знаю? Мне еще его психологию нужно изучать? — проворчал Потапчук, но к столику подошел, на чашку посмотрел. — Вообще-то Лозинский был человеком аккуратным, — добавил он нерешительно.

— А почему он жил один?

— Не знаю. Там какая-то темная история. То ли жена от него ушла, то ли он от нее. Ну, в общем, это давно произошло, еще лет десять назад. Но я ничего точно не помню.

— По-моему, он сидел в кресле, когда к нему постучались, — задумчиво сказал Дронго, — и поэтому он оставил свою чашку кофе недопитой. Встал и пошел к дверям открыть. — Он поднялся с кресла и пошел к дверям, по дороге обходя стол и прижимаясь вплотную к старинному серванту. — Вот здесь он прошел, — показал Дронго.

— Вы что, эксперимент решили поставить? — спросил Потапчук.

И вдруг Дронго поднял руку и достал из стоявшей в серванте вазы какую-то записку, скорее телеграмму. Он прочел ее сам и протянул Потапчуку.

— Я был прав. Посмотрите. Он держал телеграмму в руках, когда к нему постучались.

В телеграмме оказалось всего несколько слов: «Встречаемся двадцатого в три у Андрея». И подпись — «Игнат».

— Это телеграмма Савельева, — поднял изумленное лицо Потапчук, — значит, он в России, в Москве.

— Что значит «встречаемся у Андрея»? Вам это что-нибудь говорит?

— Да. Это церковь такая в Москве. Маленькая церквушка. В восемьдесят третьем там служил священником Андрей, фамилию сейчас не помню. Он работал на контрразведку, давая нужную информацию. А рядом находилась неплохая пивная. И офицеры, приходившие на встречу с Андреем, обычно любили сидеть в этой пивной.

Так мне рассказывал сам Игнат Савельев.

— Вы думаете, это его телеграмма? — спросил Дронго.

— Не знаю, но «встречаемся у Андрея» мог написать только он.

— Кажется, я понял, почему убийцы появились именно сейчас, — вдруг сказал Дронго. — Они сумели установить адрес Лозинского по этой телеграмме. И пришли сразу вслед за ней. Поэтому он и спрятал телеграмму перед тем, как его убили.

Наверное, он им ничего не сказал. А вы говорили «мямля». Иначе он показал бы эту телеграмму.

— Он мог просто рассказать словами, — пожал плечами Потапчук.

— В той ситуации, в которой он оказался, ему понадобились веские доказательства. А лучшим доказательством служила эта телеграмма. Раз она еще здесь, значит, он им ничего не сказал. Нам придется возвращаться в Москву.

— А с телом как?

— Вы же «ликвидатор». Придумайте что-нибудь.

— Я не гробовщик, — снова возразил Потапчук.

— Ладно, — вздохнул Дронго, — несите какое-нибудь одеяло или простыню.

Нужно его завернуть. А потом вы найдете машину, чтобы мы могли отсюда уехать. И желательно сделать это как можно быстрее и незаметнее.

Потапчук ушел в другую комнату и скоро вернулся с большим цветным одеялом.

— Сначала лучше обернуть его простыней, чтобы кровь по дороге не испачкала машину, — деловито сказал «ликвидатор».

Дронго, взглянув на него, не стал комментировать. Вдвоем они завернули тело в простыню и только потом уложили этот страшный пакет в одеяло. Получился довольно объемистый сверток, к тому же очень тяжелый и громоздкий.

— Идите за машиной, — велел Дронго, — и пусть она заедет во двор.

— А почему я? — возразил Потапчук. — Меня тоже могут запомнить.

— Вы же прекрасно знаете, почему. Посмотрите на меня и на себя. Кого быстрее запомнят? Я уж не говорю о том, что вы украинец.

— Я русский, — поправил Потапчук, — у меня просто фамилия украинская.

— Вы пойдете за машиной? — теряя терпение, спросил Дронго.

Потапчук вышел, сильно хлопнув дверью. Минут через двадцать к дому подъехали желтовато-грязного цвета «Жигули» четвертой модели.

— Нашел машину, — бросил Потапчук, войдя.

— Лучше бы другую, — покачал головой Дронго, — труп в автомобиле может пахнуть. Там же нет багажника.

— Идите сами и ищите! — огрызнулся Потапчук. — Думаете, легко отыскать даже такую развалюху?

— Вообще-то вы правы. Спасибо и на этом. Берите с другой стороны, мы его вынесем.

Они вытащили из дома громоздкий тюк и стали укладывать в машину. В этот момент во двор вошла женщина лет шестидесяти с острым, мышиным лицом. Увидев ее, Дронго помрачнел. Это был типичный образец сварливой соседки-говоруньи, все знающей и все видящей.

— Х Лозинскому приехали? — улыбнулась женщина…

Как и многие местные жители, она вместо «к» и «г» произносила «х».

— К нему, — кивнул Дронго, умещая тюк.

— Небось вещи хрузите, а сам хозяин хде?

— В доме он, вещи собирает, — терпеливо ответил Дронго.

Потапчук покосился на нее, но, ничего не сказав, вернулся в дом.

— Попрощайся с хозяином и скажи, что мы уже едем! — крикнул вслед ему Дронго. — Пусть замок посмотрит, он что-то барахлил!

Замок на входной двери они выбили, когда проникали в дом, и теперь он давал понять своему напарнику, чтобы тот постарался его как-то привести в порядок и захлопнуть дверь. Потапчук его понял. Водитель, молодой парень лет двадцати пяти, равнодушно стоял рядом с автомобилем, дымя дешевой сигаретой без фильтра.

— А почему сам хозяин не едет? — допытывалась соседка.

— Не знаю, — с трудом улыбнулся Дронго, — спросите у него. Но сейчас он очень занят.

— Это понятно, — закивала головой неприятная особа, кажется, собирающаяся уходить. — А вы его друзья или родственнихи?

— Знакомые. Бабушка, вы нам не мешайте, — строго сказал Дронго.

— Какая я тебе бабушка? — Она обиделась. — Мне почитай стольхо ходхов, схольхо и тебе.

Несмотря на обиду, женщина уходить не спешила. Из дома показался Потапчук, захлопнувший за собой дверь.

— Все в порядке, — сказал он, подходя к машине.

— А хозяин хде? — не отставала любопытная. — Вещей много увозите.

Потапчук помрачнел и, проходя мимо, как бы нечаянно толкнул ее в лужу. Она полетела прямо в грязь.

— Что же ты так, тетка, ничего не замечаешь? — укоризненно сказал Потапчук, с трудом скрывая довольную улыбку и протягивая ей руку.

— Што надо, то и замечаю. Ты мне свой дохумент дай. Хто ты тахой? Отхуда вы взялись? Я про вас ничаво не слыхала.

— Поехали! — крикнул Дронго, уже потерявший терпение. Он уселся в автомобиль. Потапчук махнул рукой на женщину и тоже устроился на сиденье.

— Люди добрые! — запричитала женщина. — Што же такое делается! Бандиты среди бела дня дом храбят.

Водитель оглянулся. Потапчук больно ткнул его в спину.

— Быстрее, мы опаздываем.

Они выехали со двора под причитания соседки.

— Через минуту она полезет в дом, — мрачно сказал Дронго, — начнет искать хозяина. Надеюсь, в ближайшие несколько лет мы на Украину не попадем.

Глава 13

От тела они избавились с большим трудом. Пришлось трижды менять машины, удаляясь все дальше от Киева, чтобы затем спрятать сверток где-то в лесном массиве, надеясь, что его найдут не сразу. Выкопать яму они не могли: не было лопаты, а промерзшая за зиму земля без инструмента не поддавалась. Пришлось просто положить труп под дерево и забросать его листьями. Дронго постарался запомнить место, где это случилось, стараясь отогнать неприятные видения, как тело старого контрразведчика будет гнить в лесу, раздираемое дикими животными.

Потом они еще несколько раз пересаживались из машины в машину, спешили в аэропорт, стараясь успеть на самолет, вылетающий в Москву. Утомительная процедура проверок добавила нервозности в их ожидание. Наконец, миновав пограничников и таможенников, они прошли к самолету.

В Москву они возвращались в плохом настроении. Сидя в салоне бизнес-класса, Дронго спросил у своего напарника:

— Вы не помните, у Савельева имелись друзья в Германии? В Западной группе войск?

— Вы уже спрашивали, — мрачно ответил Потапчук.

— А вы не ответили. Так да или нет?

— Кажется, какой-то знакомый был. Нет, не знакомый. Я вспомнил. Однажды Савельев говорил, что его кузен находится в Западной Европе. Так прямо и сказал — кузен. Тогда Семенов его спрашивает: «Твой брат там живет?» — «Нет, — смеется Савельев, — там он работает». Я на этот разговор не обратил внимания, а сейчас вспомнил.

— А почему именно сейчас?

— Мы тогда тоже в самолете летели, поэтому вспомнилось. Точно, он сказал, что его кузен в Западной Европе.

— А фамилию кузена он не называл?

— Нет, не называл.

— Плохо, — вздохнул Дронго, — а если он кузен по линии матери, тогда ведь и фамилия у него другая. Как же мы его будем искать?

— Не знаю. Хотя нет, фамилия у него такая же, — нахмурился Потапчук, — он еще сказал, что их отцы вместе провоевали всю войну. И что они ближе, чем родные братья.

— Тогда необязательно родственник, — резонно заметил Дронго, — если их отцы воевали, они могли подружиться, а он в таком случае называл кузеном просто сына близкого друга своего отца. Нет, нужно все еще раз проверить.

— Двадцатое число уже завтра, — напомнил Потапчук.

— Знаю, — кивнул Дронго, — нужно раздобыть оружие. На всякий случай. Но только так, чтобы ваш племянник не узнал о нашем возвращении.

— Вы его подозреваете? — повернулся к нему всем телом Потапчук.

— Обычная предосторожность. Не хочу, чтобы нас встретили у церкви те, кто так мучил Лозинского.

— А я бы с ними не отказался встретиться, — сжал кулаки Потапчук.

— Это мы с вами успеем, — кивнул Дронго, — сейчас главное — узнать, где находится Савельев. И найти исчезнувшие документы. В процессе расследования мы еще не раз столкнемся с этими ублюдками. Необходимо понять, кто хотел смерти Лозинского и почему они так упорно ищут эти документы. Завтра нам нужно встретиться. Ровно в час дня на прежнем месте. Но учтите, оружие можно применять только в самом крайнем случае. Москва не Украина, сбежать отсюда гораздо труднее. Хотя я и сейчас не уверен, что нас не разыскивают. Может еще получиться, что нас выдадут украинскому государству за убийство Лозинского.

Напрасно вы так грубо толкнули соседку.

— Надо было разрешить ей войти в дом? — нахмурился Потапчук.

— Метод насилия не всегда срабатывает, Потапчук. Я понимаю, ваш личный опыт говорит несколько о другом, но все равно постарайтесь понять и меня.

В аэропорту они кивнули друг другу и расстались. Дронго нашел машину и поехал в гостиницу — домой ему возвращаться не стоило. По дороге он остановил машину и позвонил Владимиру Владимировичу.

— Добрый вечер, — сказал в трубку, — это аптека?

— Нет, вы ошиблись номером. Здесь никогда не было аптеки, — узнал его голос Владимир Владимирович, — я живу в этом доме уже восемь лет.

Дронго повесил трубку. Они разработали свою систему кода на все случаи жизни. На этот раз Владимир Владимирович дал понять, что его телефон прослушивается, но завтра утром в восемь часов в булочной на углу, рядом с его домом, он оставит сообщение для Дронго.

Без десяти восемь Дронго уже стоял недалеко от булочной, наблюдая за магазином. Ровно в восемь часов появился Владимир Владимирович. Он медленно шел, опираясь на палку, по-прежнему строгий, сохранивший армейскую выправку.

Через минуту он вышел из булочной и так же молча проследовал домой. Дронго внимательно наблюдал, но признаков слежки не заметил. Тем не менее он знал: в таких случаях всегда лучше немного перебрать с конспирацией, чем чуть-чуть недобрать.

Он осмотрелся еще раз и вошел в булочную. Под одним из прилавков для него уже было оставлено сообщение. Он подошел к прилавку, словно собираясь выбрать, какой именно хлеб хочет купить. Провел рукой с левой стороны. Нащупал прикрепленную записку. Он забрал ее и попросил миловидную девушку-продавщицу дать ему одну булку.

Расплатившись, вышел из булочной.

Булка оказалась вкусной. Он жевал ее на ходу, быстро удаляясь от магазина.

Только когда такси отъехало достаточно далеко, Дронго развернул записку. Так и есть, старик зашифровал ее привычным способом. Значит, положение гораздо серьезнее, чем считал сам Дронго.

В номере гостиницы «Россия», где он остановился этой ночью, Дронго быстро расшифровал сообщение.

«Меня вызывали на допрос в ФСБ. Дело об убийстве Лякутиса ведет полковник Алексеев. Его интересуешь ты и исчезнувшие документы. Кроме Савельева, в группу входили Лозинский, Семенов, Потапчук. Двое последних — „ликвидаторы“. Думаю, они сняли наблюдение, но все равно больше не звони. Будь осторожен. Они начнут искать знакомого Савельева в Германии».

Полученное сообщение подтверждало все то, о чем Дронго уже знал или догадывался. Он сжег бумагу и долго разминал пепел, задумчиво глядя перед собой. Потом взял чистый лист бумаги. Сначала убили дипломата в Вильнюсе. Потом Лякутиса. Теперь это убийство Лозинского. Действует кто-то безжалостный и страшный, решивший не останавливаться ни перед чем. Он задумчиво посмотрел на фамилии уже убитых людей. И нарисовал большой вопросительный знак. Кто будет четвертым?

Сжег и эту бумагу, так же тщательно разминая пепел. И только затем отправился завтракать, вспомнив, что ничего с утра не ел, кроме вкусной булочки, купленной в булочной рядом с домом Владимира Владимировича.

В час дня он уже ждал у магазина Потапчука. Тот пришел на встречу один, пешком.

— Я взял два ствола, — сообщил деловито он, — для вас, на всякий случай.

— Надеюсь, они относительно «чистые»? — уточнил Дронго.

— Этого я не знаю. Какая нам разница! Главное, стрелять из них можно. Это «ПМУ», новая модель.

— У вас что, склад оружия? — улыбнулся Дронго.

Потапчук в ответ только махнул рукой.

— Сделаем так, — предложил Дронго, — я буду у церкви и потом войду в этот пивной бар. А вы находитесь рядом, подстрахуете меня. Если убийцы знали Лозинского и вычислили его местонахождение, значит, они могут знать и вас.

Поэтому будьте внимательны, если я не выйду через пятнадцать минут, можете входить. Но только не раньше, чем через пятнадцать минут. Давайте сверим наши часы.

— Возьмите пистолет, — предложил Потапчук, протягивая оружие.

Дронго оглянулся.

— Зайдем в подъезд, и вы мне его дадите, — согласился он. — И запомните: никаких самостоятельных действий. Вы меня поняли? Я надеюсь, еще помните, что вы офицер КГБ, хотя и бывший.

— Понял, — кивнул Потапчук, — не волнуйтесь, я человек дисциплинированный.

Подожду ровно пятнадцать минут.

Когда они вошли в подъезд и Дронго взял оружие, он спросил:

— А чьи трупы вы показывали вместо Савельева и Семенова? Специально кого-то убили для этого?

— Это наши водители. Ребята погибли случайно, а Савельев был тяжело ранен, — признался Потапчук, — никого мы специально не убивали. Мы же не звери.

— Достаточно спорное утверждение, — пробормотал Дронго, но возражать не стал.

Они приехали к указанному месту в половине третьего. В малолюдной церкви было достаточно тихо.

— Этот священник еще служит? — уточнил Дронго.

— По-моему, нет, — улыбнулся Потапчук, — он уже давно «Сникерсами» торгует. Устроился неплохо. Не то что мы.

Дронго не стал возражать, кивнув на прощание напарнику, пошел в церковь.

Будучи атеистом, он с трудом мог поверить в гневного старца, ожидающего его наверху. Так же он не признавал и бессмертную душу. Но вот в высший разум или в космическую теорию появления человечества он верил безусловно.

Особенно поразило Дронго одно из сообщений английского журнала. Путем сложных математических вычислений ученые получили ошеломляющий результат. Чтобы из простейшей клетки или той протоплазмы, которая составляла сущность живого организма на Земле, развилась столь высокоорганизованная жизнь, как человек и его сознание, необходимо время, примерно равное тому, какое затратила бы обезьяна, попытавшаяся построить путем бросания кирпичей Букингемский дворец.

Ученые просчитали, что для такого развития должно было пройти гораздо больше времени, чем жизнь существующей Вселенной.

Это служило и одним из подтверждений космической версии появления человечества, что не мешало представителям всех религий заявлять о существовании высших небесных сил. Впрочем, сам Дронго относился к ним достаточно скептически. Религиозные деятели в массе своей представлялись ему глупыми и неустроенными людьми, зачастую не верящими в идеалы, которые они проповедовали. Лишь истинные подвижники и немногочисленные романтики еще поддерживали авторитет мировых религий, сильно пострадавший от авантюристов и проходимцев всех направлений и мастей.

Тем не менее Дронго всегда с большим чувством уважения относился к истинно верующим, понимая, что нельзя отнимать у человека столь желанную мечту. Более того, находясь в той или иной стране, он всегда находил время зайти в костел или мечеть, храм или церковь, понимая, что такие места в конечном счете являются концентрированным выражением духа данного народа и его воззрений.

В прохладной полупустой церкви молились несколько старушек.

Он ждал до тех пор, пока наконец минутная стрелка на часах встала ровно на двенадцать. Только тогда он вышел из церкви, пересек площадь и вошел в пивной бар, расположенный напротив. Здесь, несмотря на дневное время, было довольно многолюдно. Громко играла музыка. За столиками сидели в основном молодые мужчины, но были и женщины.

Он прошел в угол и заказал для себя рюмку коньяка, который не очень любил, и кружку пива, которое вообще не пил. Развязная молодуха, принимавшая заказ, презрительно сморщилась. Здесь клиенты выпивали по десять-двенадцать кружек пива. Она удалилась, явно недовольная столь маленьким заказом.

Дронго оглядел зал. Почему здесь так много людей? Все-таки рабочий день в разгаре, а в зале полно молодежи. Или ему это просто кажется?

Через некоторое время в зал вошел высокий человек в светлом плаще. Он направился к свободному столу недалеко от Дронго, заказал себе водки и пива.

Когда официантка приняла заказ, к незнакомцу вдруг приблизился один из шумной молодой компании. Дронго услышал, как подошедший спросил:

— Вы Сарычев?

И в этот момент все сразу смешалось. Мужчина попытался вскочить, но к нему из разгулявшейся компании метнулись сразу несколько человек. Перевернулся столик, зазвенела разбитая посуда. Мужчина успел выстрелить из пистолета лишь один раз, в потолок, его тут же прижали лицом к столу, выворачивая руки.

Глава 14

Сразу после разговора с Владимиром Владимировичем Алексеев затребовал дела двух бывших офицеров КГБ — Мушкарева и Сарычева. Оба были на пенсии, в отличие от Локтионова, сумевшего приспособиться и сделать карьеру уже при другом режиме.

Петр Васильевич Мушкарев осенью девяносто первого ушел по болезни.

Впрочем, подобная формулировка в те месяцы, когда беспощадный меч недалекого «прораба» разрушал одну из самых лучших спецслужб мира, была достаточно распространена. Именно Мушкареву Алексеев и позвонил, попросив разрешения приехать. Старик охотно дал согласие, и вскоре Алексеев уже пил чай в большой квартире, где, кроме самого хозяина дома и его супруги, жил сын со своей женой и двумя детьми. Бывший сотрудник КГБ оказался смешливым старичком с хохолком торчащих седых волос.

— У нас к вам важное дело, — признался Алексеев, — хочу с вами посоветоваться.

— Хорошо еще, что вспоминаете старика, — добродушно сказал Мушкарев, — я думал, вы меня уже забыли совсем, списали в архив.

— Нет, конечно, — несколько лицемерно сказал Алексеев, — просто у нас возник сложный вопрос, и я хотел бы получить вашу консультацию.

— Чем могу, конечно, помогу. Все-таки сорок три года службы…

— В августе месяце вы все время делали доклады у Крючкова, — напомнил Алексеев, — июль — август, как раз перед самым ГКЧП.

— Помню. И даже на Кубу вместе летали. Тогда Крючков отправился на Кубу и меня с собой взял.

— Кроме вас, основными докладчиками были почти постоянно Локтионов и Сарычев. Вы их помните?

— А как же, — оживился старик. — Вы варенье себе кладите, не стесняйтесь.

Локтионов сейчас у вас работает. Генералом стал. Впрочем, не удивляюсь. Он и тогда среди нас самым умным считался. И самым терпеливым.

— А подполковник Сарычев?

— Он скрытный. Впрочем, у него вся работа такая была. Он ведь докладывал о специальных группах. К тому времени уже работало несколько подобных групп. В Армении, Азербайджане, Грузии, Прибалтике… Да вы сами все это знаете.

— Он докладывал о работе специальных групп? — понял Алексеев.

— По-моему, да. Но точно я не знаю. У нас ведь строгий порядок соблюдался.

Каждый своим делом занимался. Не то что нынче, такой бардак. И преступности такой не было. У моей внучки в школе уже детей обирают. Где это видано?

— Да, конечно, — вежливо согласился Алексеев. — Значит, вы точно помните, что именно Сарычев докладывал о деятельности специальных групп?

— Конечно, помню. А я в основном за общую работу отвечал. Память у меня, дай бог, хорошая. Сейчас, правда, все мемуары писать начали, только не дело это для сотрудников разведки и контрразведки. Запретить все это безобразие нужно.

Разве можно о своей работе мемуары писать? Это только через сто лет можно будет, когда людей живых не станет. А иначе нельзя, вред можно большой принести товарищам.

— Спасибо за беседу. — Алексеев собрался уходить.

— Нет, — заупрямился старик, — вы чай сначала выпейте. И хозяйку не обижайте, варенье ее попробуйте.

— Хорошо, — улыбнулся полковник, пододвигая к себе вазочку с вареньем.

— Раньше все по-другому было, — оживился старик, найдя в нем благодарного слушателя, — разве такой бардак допускали? А сейчас прямо на улицах убивают. Я помню, как Крючков это переживал, мучился. Но не знал, как помочь, что сделать.

— Сделал он то, что мог, — напомнил Алексеев, — придумал ГКЧП и опозорился на весь мир.

— Вы так думаете? — нахмурился старик. — А я вот мыслю по-другому. Он ведь лично ничего не хотел для себя. Вы газеты нынешние читаете? Почему все президенты и премьеры новых государств так независимости хотят? Потому что народ свой так сильно любят? Ничего подобного. Они себя больше любят. Себя и свои места. И свои доходы. И семьи свои больше любят. Вот поэтому и хотят стать независимыми, независимыми от Москвы, независимыми от любой проверки, делать что хочешь и ни за что не отвечать. А Крючков не такой был. И другие не такие, в сущности, подлецы, как их потом начали изображать. Они не для себя старались.

Это потом пресса «утку» пустила, что все они боялись потерять свои места. Да полно, вранье это. Какие места? У людей души болели за поруганное отечество.

— Чего же они тогда все проиграли? — добродушно спросил Алексеев. — Почему у них ничего не получилось?

— Глупы потому что, — честно ответил старик. — Им казалось: танки выведут, немного людей попугают, и все. Ан нет. Люди уже не пугливые были. Ничего не боялись. Да и знали, что танки ничего сделать не смогут. Мишура это все, макеты картонные.

— А вы бы стрелять начали? — очень серьезно спросил Алексеев.

— Нет, — сразу ответил старик. — Меня ведь сразу выперли на пенсию. «По болезни» написали, спасибо хоть за это. Я много над этим думал. Нельзя стрелять было. Все-таки нельзя. Пусть каждый своим умом доходит. Пусть каждый себе сам новую жизнь выбирает. Не через танки. Не правильно это.

— Ну вот видите, — поднялся Алексеев, — значит, и вы так думаете. Спасибо вам за чай и за варенье. Все очень вкусно.

— Вам спасибо, — ответил Мушкарев, провожая гостя до двери. — А может, все правильно? — вдруг спросил он на прощание. — Может, так все и должно быть?

Алексеев пожал ему руку и, ничего не сказав, пошел по лестнице вниз.

Через полчаса он уже читал личное дело Сарычева. Еще через полчаса он узнал, что Сарычев дважды за последние годы выезжал в Германию. Он вспомнил слова Владимира Владимировича о том, что нужно искать именно в Германии, среди друзей Савельева. Ни в одном личном деле не указывались друзья полковника Савельева, служившие в Западной группе войск в Германии. Но сами поездки Сарычева казались достаточно симптоматичными.

В половине шестого вечера он передал поручение оперативникам взять под наблюдение бывшего подполковника КГБ Сарычева. В семь часов вечера ему позвонили из Службы внешней разведки.

— Вы полковник Алексеев? — спросил незнакомый голос. — С вами говорит подполковник Иевлев. Разрешите, я приеду к вам, у нас очень важное дело.

— Хорошо, — уже ничему не удивляясь, согласился полковник, — мы можем встретиться завтра.

— Нет, — возразил Иевлев, — нам нужно встретиться прямо сегодня. У нас очень важное дело.

— В таком случае я вас жду, — сухо сказал Алексеев, взглянув на часы.

Через двадцать минут подполковник Иевлев приехал. Среднего роста, неестественно худой, с выпирающим кадыком и мохнатыми бровями, он скорее походил на учителя математики или физики, чем на профессионального разведчика.

Алексеев сел напротив подполковника, с интересом разглядывая гостя.

— Видимо, случилось нечто очень важное, если вы решили встретиться так срочно, — предположил он.

— Да, — согласился Иевлев, — речь идет об исчезнувшей группе полковника Савельева.

Алексеев ожидал услышать именно эту фразу, но тем не менее все равно был несколько смущен.

— Я вас слушаю, — сказал он, не выдавая своего отношения к данному делу.

— Мы знаем, что ФСБ начала активный поиск группы Савельева после убийства полковника Лякутиса. Но дело в том, что наша служба разыскивает эту группу и документы, которые имеет Савельев, уже очень давно, почти два года. Несколько раз нам удавалось выйти на Савельева, но каждый раз сделка срывалась. Мы готовы даже купить эти документы, заплатив любую цену.

— Вы все-таки ошиблись. Нас интересует, кто и зачем убил полковника Лякутиса, — несколько напряженно сказал Алексеев.

— Нас тоже это интересует. Но только параллельно с получением документов.

Поймите нас правильно, они представляют для нашей службы исключительную ценность. Там практически все данные по современным литовским политикам, среди которых попадались и осведомители КГБ. Это бесценный материал, он ни при каких условиях не должен попасть в чужие руки. Тем более что за ним уже начали охотиться спецслужбы других государств, в том числе сами литовцы и англичане.

— При чем тут англичане? — поморщился Алексеев. — У вас своя специфика, а у нас своя. Мы ищем убийцу. Понимаете, убийцу. Кто-то застрелил Лякутиса.

Кто-то убил на Украине Лозинского. Вы хотите, чтобы мы прекратили поиски виновников этих убийств?

— Нет. Вы занимаетесь убийствами, но наши усилия не должны пересекаться в определенных плоскостях, — объяснил Иевлев. — Постарайтесь войти в наше положение. А насчет убийств могу вам сказать: их было не два, а три.

— Как три? — удивился Алексеев. — Кого еще успели убить?

— Вы знаете только о втором и третьем убийствах, — пояснил разведчик, — но было еще первое. В Литве убит заместитель министра иностранных дел. И мы напрямую связываем это убийство с делами Лякутиса и Лозинского.

— Это в Прибалтике, — отмахнулся Алексеев, — нас это не касается.

Иевлев удивленно посмотрел на него сквозь очки и спросил:

— Вы действительно считаете, что происходящие в Прибалтике события могут нас не волновать?

— Я этого не говорил, — ответил раздосадованный Алексеев, — просто убийство в Прибалтике расследует не наша служба. Это не является сферой деятельности ФСБ.

— Конечно, — улыбнулся Иевлев, — а прослушивание телефонов бывшего подполковника КГБ Сарычева является прерогативой ФСБ?

— Откуда вы знаете?

— Мы уже целый год сидим на телефонах, — пояснил Иевлев, — пытаясь засечь тот момент, когда он выйдет на связь с группой Савельева. Для нас очень важны эти документы, — снова повторил он.

— Ясно, — понял наконец причину столь позднего визита офицера СВР полковник Алексеев, — вы хотите, чтобы мы сняли наблюдение с Сарычева. Но я не могу этого сделать. Мы обязаны по своим каналам вести расследование об убийстве двух бывших офицеров КГБ. Согласитесь, это тоже очень серьезно.

— Именно поэтому мы и предлагаем объединить наши усилия, — предложил Иевлев, — лавры победителей нам не нужны. Для нас важны документы.

— Что вы хотите? — прямо спросил Алексеев.

— Завтра в три часа в пивном баре на Ордынке должна состояться встреча Сарычева с Лозинским. Он еще не знает, что Лозинский мертв. Но на встречу прибудет еще кто-то третий, который и должен свести Сарычева с Лозинским для их последующих совместных командировок в Германию к Савельеву. Вы сделаете нам большое одолжение, если проконтролируете эту встречу, арестуете Сарычева и сорвете его план. Конечно, если бы не смерть Лозинского, мы постарались бы все устроить своими силами, узнать, куда именно они поедут и где будут встречаться.

Но он, к сожалению, мертв, а значит, и завтрашняя встреча никак не сможет закончиться совместной командировкой. Я думаю, вы все поняли правильно.

— У Сарычева завтра встреча? — переспросил Алексеев.

— Да. Он говорил с Савельевым. К сожалению, мы не успели уточнить, откуда звонил последний. Тот находится где-то в Германии и периодически звонит своему старому знакомому. Можно сказать, что Сарычев исполнял здесь для Савельева роль наблюдателя. Тот умеет привлекать людей, прельщая их огромными суммами будущих гонораров за имеющиеся у него документы. Но сразу предупреждаю вас, что Сарычев не знает, где живет Савельев. Иначе мы бы сами давно взяли Сарычева.

— Говорите адрес, — потребовал Алексеев.

— И последнее условие, — улыбнулся Иевлев. — Если на встрече окажется еще кто-то третий, вы передаете его нам. Хотя бы на один день, для допроса. Потом мы вернем его вам.

— Договорились, — согласился Алексеев, — а теперь скажите, где у них намечена встреча.

Глава 15

Дронго, стараясь не обращать на себя внимания, потихоньку наблюдал. У незнакомца выбили пистолет и надели наручники. Пистолет отлетел в сторону, и его подобрал один из сотрудников ФСБ. Арестованный, поняв безнадежность сопротивления, уже не вырывался.

— Вы арестованы, Сарычев, — громко сказал один из молодых людей, еще минуту назад веселившийся в компании. Рядом с ним стояли четверо других сотрудников ФСБ.

«Неплохо, — подумал Дронго, — они совсем неплохо поработали. Для нынешней молодежи это довольно прилично».

— Прошу нас извинить! — сказал один из сотрудников, очевидно, старший по званию. — Всех, кто сидит в баре, прошу приготовить документы. Волноваться не следует: обычная проверка.

Сарычева уже подняли и посадили на стул.

— Может, вы скажете нам, с кем должны были здесь встретиться? — последовал вопрос.

Тот угрюмо молчал. В бар вошли еще несколько человек. Среди них выделялся один, лет сорока пяти. Он подошел к Сарычеву.

— Добрый день. Я полковник Алексеев.

Даже услышав эту фамилию, Дронго продолжал медленно пить пиво, словно происходящее его не касалось. Сидевшие недалеко две девушки весело обсуждали случившееся, будто присутствовали на театральном представлении.

— С кем вы должны были здесь встретиться? — еще раз спросил Алексеев.

Сарычев молчал.

— У вас одна минута, — предупредил полковник, — мы все равно проверим документы у всех посетителей бара, включая обслуживающий персонал, и найдем этого человека. Так не усложняйте ситуацию и назовите его имя сами.

Сарычев поднял на него злое лицо.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы все прекрасно понимаете, — возразил полковник, — тем более мы с вами бывшие коллеги. Повторяю, мне нужно знать, с кем именно у вас здесь назначена встреча.

Кроме Дронго, продолжающего пить столь не любимое им пиво, и двух девушек-соседок, в баре находилось еще человек десять посетителей, не считая людей, оказавшихся сотрудниками ФСБ. Но внимание Дронго уже привлек молодой, лет двадцати пяти человек в кожаной куртке и джинсах, нервно теребивший лежавшую рядом с ним газету и глядевший в ту сторону, где допрашивали Сарычева.

Полковник подождал еще несколько секунд и громко приказал своим людям:

— Начинайте проверку документов.

Сотрудники начали обходить столики, внимательно читая документы посетителей и записывая данные в свои книжки. Дронго понял, что уже через минуту его разоблачат. Наверняка его данные есть у сотрудников ФСБ, которые к тому же его ищут.

Проверив девушек, сотрудники ФСБ подошли к Дронго.

— Ваши документы, — попросил один из них.

Еще одна пара сотрудников двигалась по залу с другой стороны и уже стояла около молодого человека, привлекшего внимание Дронго своим поведением. Дронго, нахмурившись, полез за паспортом. И тут молодой человек вдруг вскочил со своего места и толкнул одного из подошедших сотрудников. Тот, не ожидая подобного, отлетел к столу. Второй сотрудник попытался достать оружие, но молодой человек уже успел выхватить пистолет и быстро выстрелил в него два раза. Потом бросился к выходу, стреляя вверх.

— Дорогу! — кричал он. — Дайте дорогу, иначе я всех перестреляю.

Стоявшие рядом с Дронго сотрудники выхватили пистолеты и бросились следом за парнем. Дронго посмотрел на стоявшую перед ним кружку и с удивлением отметил, что выпил почти все пиво.

— Не стрелять! — отчаянно крикнул Алексеев. — Не стрелять!

Но в поднявшейся суматохе его никто не слышал. Молодой человек выстрелил еще раз, но не успел добежать до дверей. Разъяренные сотрудники ФСБ, увидев своего товарища, истекающего кровью, открыли огонь на поражение.

На первый выстрел молодой человек не среагировал, словно не почувствовав, как пуля пробила плечо. Второй выстрел заставил его споткнуться, а следующие пули просто изрешетили его кожаную куртку. Незнакомец упал на пол, съежился.

— Не стрелять! — в очередной раз крикнул Алексеев, но кто-то из сотрудников ФСБ еще раз выстрелил в дернувшееся тело. На полу лежал уже мертвый человек.

Алексеев бросился к нему, расталкивая своих сотрудников.

— Я же просил не стрелять, — зло говорил полковник оперативникам, — куда бы он делся? На улице все равно наши люди.

— Вы же видели, он начал первым, — оправдывался один из них, — а Рома тяжело ранен. Он выстрелил ему прямо в живот.

— Врача! — крикнул другой.

Раненый сотрудник ФСБ истекал кровью.

Дронго уже стоял в толпе любопытных рядом с девушками, наблюдая, как помогают тяжелораненому. Сотрудники ФСБ прекратили проверку документов. Одни суетились возле пострадавшего товарища, другие выносили труп убитого.

Алексеев, тяжело вздохнув, подошел к Сарычеву.

— Это все на вашей совести, подполковник, — сказал он устало, — во всем виноваты только вы один. Я же просил вас назвать имя человека.

— При чем тут я, — пожал плечами Сарычев, — я вообще первый раз в жизни вижу этого парня. Может, это какой-нибудь бандит, не желающий, чтобы у него проверяли документы.

— Ладно, Сарычев, мы все равно разберемся, — сказал Алексеев, но Дронго уже не слышал этих слов. Воспользовавшись общей суматохой, он вышел на улицу и смешался с толпой собравшихся у бара зевак.

Приехали машина «Скорой помощи», несколько автомобилей милиции, появилась даже машина ГАИ. Сначала вынесли тяжелораненого сотрудника ФСБ, который был еще в сознании и стонал от боли. Потом увезли тело убитого незнакомца, прикрытое простыней, сквозь которую проступало красное пятно.

И только после этого из бара вывели в наручниках бывшего подполковника КГБ Сарычева и посадили в черную «Волгу», собираясь везти на допрос.

— Вы хорошо отделались, — услышал Дронго за своей спиной шепот Потапчука и повернул к нему голову. «Ликвидатор» умел подойти к нужному человеку в толпе незаметно и скрытно.

— Вы все видели?

— Я только слышал, — ответил Потапчук.

— Кто это такой? — спросил Дронго, кивнув на арестованного, когда того сажали в машину. — Вы его знаете?

— Наш бывший куратор. Подполковник Сарычев, — шепотом сообщил Потапчук. — Он обычно работал непосредственно с самим Савельевым. А кого они пристрелили?

Что за стрельба доносилась из бара?

— Потом расскажу, — сказал Дронго, — давайте уйдем отсюда быстрее.

Они выбрались из толпы, удаляясь от места происшествия.

— Сарычев пришел на встречу, — рассказывал Дронго, — но сотрудники ФСБ его уже там ждали. Значит, они знали об этой встрече. Надеюсь, теперь вы не сомневаетесь, что число соискателей «клада» достаточно велико? Все хотят получить документы.

— А кто там стрелял?

— Это я еще не знаю. Какой-то молодой парень, когда к нему подошли проверять документы, вдруг вытащил пистолет и открыл огонь, тяжело ранил одного из сотрудников ФСБ. Попытался бежать, и его пристрелили.

— Глупо, — вздохнул Потапчук, — в таких случаях глупо сопротивляться. Я видел, как они все оцепили, и, честно говоря, уже начал волноваться за вас.

Обидно было бы с вами расстаться сразу после нашего знакомства.

— Оценил ваше благородство, — заметил Дронго, — но от этого мне не легче.

Чтобы на меня не обращали внимания, я выдул целую кружку пива, которого в жизни не пил. И, честно говоря, спасло меня только чудо. Или этот погибший, в данном случае это одно и то же.

— Вы думаете, Сарычев пришел с ним на встречу? С этим убийцей?

— Конечно, нет. Сарычев пришел на встречу с Лозинским, которого знал в лицо и которому он, очевидно, послал телеграмму от имени Савельева. А этот молодой тип оказался в баре лишним. Более того, боюсь, он не просто «третий лишний». Он как раз один из тех, кто убрал Лозинского и теперь охотится за документами.

— Но вы же сами утверждали, что Лозинский им ничего не сказал.

— Да. Но это еще ничего не значит. Во-первых, я могу ошибаться, хотя телеграмма все-таки неоспоримое доказательство. А во-вторых, эти убийцы обладают поразительной осведомленностью. Сначала они узнают, где живет Лозинский, затем находят этот бар. По-моему, об этом парне знал и сам Сарычев.

Вопрос только в том, откуда об этом стало известно сотрудникам ФСБ?

— Вы снова хотите сказать, что я с ними связан? — мрачно спросил Потапчук.

— Нет. Теперь я точно знаю, что вы не имеете к ним никакого отношения.

Иначе вы пошли бы в бар вместе с мной. Но в таком случае получается, что за документами охотится слишком много людей. Я еще не понимаю, почему арестовали Сарычева и как ФСБ на него вышла. По-моему, нам нужно найти наконец самого Игната Савельева.

— Каким образом?

— Для начала неплохо бы разыскать его кузена, — сказал Дронго, — и как можно скорее. Иначе нас снова опередят. Число наших соперников почему-то постоянно растет.

Глава 16

Дронго понимал, что, лишь связавшись снова с Владимиром Владимировичем, он сумеет получить нужную информацию. Но ясно было и другое. После случившегося сегодня происшествия сотрудники ФСБ удвоят усилия и, вполне вероятно, начнут более пристально опекать старого разведчика. Вторичная встреча с ним сопряжена с большим риском и грозила обернуться серьезными неприятностями.

И тогда Дронго решил обратиться непосредственно к своим «заказчикам». Он позвонил из гостиницы в Вильнюс Хургинасу, оставившему ему свои служебные и домашний телефоны на случай непредвиденных осложнений. Он считал, что такой случай наступил и без их консультации не обойтись.

Хургинас взял трубку сразу, после первого звонка. Очевидно, это был его прямой телефон. Он сказал что-то по-литовски.

— Добрый день, — поздоровался Дронго, — кажется, у меня возникли некоторые проблемы.

— Что случилось? — напряженным голосом спросил Хургинас. — У вас все в порядке?

— Пока да, спасибо. Мне срочно понадобилась ваша помощь.

— В чем?

— Я не могу выйти на своих друзей в Москве, поэтому хотел бы узнать об одном человеке через ваши каналы. Если это возможно.

— Какого человека? — не понял Хургинас. — Откуда вы говорите?

— Я нахожусь в Москве. Мне нужно узнать, не связывался ли ваш убитый дипломат с кем-нибудь из Германии? Может, ему звонили или к нему приезжали? Или он сам звонил в Германию? У него могли быть знакомые в Германии. Нельзя ли это узнать?

— Конечно, можно. Мы проверим все телефонные звонки за месяц до его смерти. У вас есть еще какие-нибудь просьбы?

— Нет, только эта информация. Когда я могу позвонить?

— Завтра в это время. Я постараюсь все уточнить.

— Спасибо. — Дронго положил трубку на рычаг.

Теперь нужно каким-то образом выяснить, не служил ли в Западной группе войск в Германии офицер с фамилией Савельев. Это можно сделать через Министерство обороны. Ему понадобятся данные по кадровому составу группы войск.

Такая информация уже давно не засекречена, ее не станут скрывать. Просто необходимо правильно сформулировать вопрос и получить ответ через их компьютерную сеть. Но для этого хорошо бы найти кого-нибудь из знакомых в Министерстве обороны, иначе компьютер не выдаст ему даже такую, уже совсем не секретную, информацию, как присутствие в Западной группе войск офицера по фамилии Савельев.

Опять звонить Владимиру Владимировичу? Нет, это не выход. Они могут проследить и выйти на него раньше, чем он сумеет сделать запрос. «Легче работать в Америке», — подумал Дронго. Там любой желающий может войти в компьютер со своим запросом, и, если ответ на поставленный вопрос не является секретным, он получит его почти сразу. А если ответ по какой-либо причине не может быть дан, то компьютер просто составляет соответствующую справку и при попытке обойти запреты блокирует всю информацию. Но подобного стиля общения еще не существовало ни в России, ни на всем постсоветском пространстве, не говоря уж о том, что во многих министерствах обороны новых национальных государств вообще не было единой компьютерной системы.

Оставалось использовать связи самого Потапчука. Когда на следующее утро они встретились у книжного магазина, Дронго спросил у «ликвидатора»:

— У вас не осталось старых знакомых среди военных?

— Нет, — удивился Потапчук, — а почему вы спрашиваете?

— Нужно сделать запрос через их компьютерную сеть, чтобы получить быстрый ответ. Если бы у вас были знакомые…

— Есть один, — сразу вспомнил Потапчук, — как раз то, что вам требуется.

Он работает в пресс-службе Министерства обороны. Майор Стымский Леонид Алексеевич.

— Откуда вы его знаете? — уточнил Дронго. — Надеюсь, он не из бывших «ликвидаторов»?

— Когда КГБ ликвидировали, он еще даже не работал, — ухмыльнулся Потапчук, — это племянник моей жены. Он иногда к нам приходил, очень толковый парень, всегда компьютерами увлекался. Ему еще тридцати нет, а уже майор. Он далеко пойдет с такими знаниями.

— Вы можете с ним связаться? — Дронго боялся поверить в такую удачу.

— Попробую. Но у меня нет его рабочего телефона. Никогда ему не звонил.

— Это я быстро узнаю, — кивнул Дронго, — поехали ко мне в гостиницу, позвоним оттуда. Заодно и пообедаем.

— Вы думаете, он сумеет добыть для нас какие-нибудь сведения о «кузене»

Игнатия Савельева? — удивился Потапчук. — У него может просто не получиться.

Столько лет прошло, войска из Германии давно вывели. Какая разница, кто и когда там служил. У них давно нет таких данных.

— У них есть данные даже по офицерам и солдатам, погибшим во время войны, — прервал его Дронго. — Если не хотите звонить, лучше признайтесь честно.

Только не нужно меня обманывать.

— Почему не хочу? — обиделся Потапчук. — Поехали, я ему сам позвоню.

Уже в гостинице, когда они наконец смогли дозвониться в газету «Красная звезда» и через ее сотрудников узнать телефон пресс-службы министерства, Дронго набрал номер и передал трубку Потапчуку.

— Леонида Алексеевича позовите, — пророкотал Потапчук басом.

— А кто говорит?

— Скажите, Потапчук, его родственник, он знает.

Через минуту трубку взял Стымский.

— Добрый день, Виктор Николаевич, — удивился майор столь неожиданному звонку своего родственника, — что случилось?

— Ничего страшного, Леонид, просто помощь твоя нужна, — сказал Потапчук.

— Какая помощь? Откуда вы говорите?

— Да ты успокойся, ничего страшного не случилось. Мне твоя помощь нужна по личному вопросу, понимаешь, по личному.

— Слава богу, — услышал он голос майора, — а я думал, с мамой плохо. Она болеет в последнее время.

— Нет, с ней все в порядке.

— А какое у вас личное дело?

— Мы с друзьями собрались и былое вспоминаем, — сказал Потапчук, как его научил Дронго, — хотели узнать, где один наш товарищ теперь находится. Он военным был. Ты не мог бы узнать, где он сейчас и что с ним случилось?

— Конечно, могу. Назовите его фамилию, имя, отчество и место службы. Я отправлю запрос, и через полчаса вы получите на него полную информацию.

— В том-то все и дело, — уныло сказал Потапчук, — фамилию мы помним и место, где служил, знаем. А имя, отчество, хоть убей, забыл, из головы вылетело. Главное — он был братом одного нашего сотрудника. Вот мы теперь его и ищем.

— И вы не знаете его имени, отчества? — удивился майор, но ничего не заподозрил. В конце концов, его спрашивали не об офицере в действующей группе войск. Речь шла всего-навсего о бывшем офицере из уже ликвидированной группы войск. — Где он хотя бы служил? — уточнил Стымский.

— Летом девяносто первого служил в Германии, — ответил Потапчук, — его фамилия Савельев.

— Вы бы еще сказали — Иванов, — засмеялся Стымский, — там было столько Савельевых. Это же распространенная фамилия. Как я могу найти, кто именно вам нужен?

— Дай мне список всех, а мы своего сразу найдем, — попросил Потапчук. — Тогда ему было лет сорок — сорок пять.

— Ладно, Виктор Николаевич, сделаем, — пообещал молодой офицер, — раз надо, значит, надо. Вообще-то можно и так узнать. Эти сведения уже не закрытые, ничего секретного нет.

— Поэтому я тебе и позвонил, — нашелся Потапчук. — Уважь старика, узнай, служил ли там Савельев.

— Какой вы старик. Вы здоровее всех нас, — засмеялся Стымский. — В общем, вечером я вам позвоню. Скажите только, куда.

— Я сам тебе позвоню, — начал Потапчук, но, заметив укоризненный взгляд Дронго и его жест в сторону телефона, быстро поправился:

— А впрочем, запиши номер. Я продиктую.

Он продиктовал гостиничный номер телефона Дронго.

— Обещал узнать к вечеру, — произнес Потапчук, недовольно глядя на Дронго.

— Зачем вы дали свой телефон?

— Он и так уже начал подозревать, что это не ваш сослуживец и вообще не ваш знакомый. Вы не знаете ни его части, ни его имени, ни отчества. И не хотели давать телефон. Он может решить, что в таком случае не стоит и искать, — резонно заметил Дронго. — Ничего, теперь мы будем дежурить с вами в этой комнате. Привыкайте к моему обществу, Потапчук, нам еще предстоит вместе совершить путешествие в Германию.

— Только этого мне и не хватало, — буркнул напарник.

В этот день они обедали и ужинали в номере, Дронго сам ходил в буфет за продуктами. Он еще помнил времена, когда в буфетах не торговали ничем, кроме старой сметаны и плохо нарезанной и дурно пахнущей колбасы. «Россия» всегда снабжалась очень неплохо, и в семидесятые годы считалась одной из самых престижных гостиниц Советского Союза. Но после перестройки, как и во всем государстве в целом, ситуация начала стремительно ухудшаться, и к концу восьмидесятых здесь создалось отчаянное положение. Если и раньше в гостинице не соблюдалось особой нравственности и официанты могли послать в номер любую понравившуюся девочку, то с ослаблением бдительности КГБ, когда-то имевшего здесь свою службу, и МВД, откровенно махнувшего на все рукой, в коридорах гостиницы начали работать «поточным» методом специальные девушки-проститутки.

Они просто обходили номер за номером, не задерживаясь больше чем на десять-пятнадцать минут, во время которых умудрялись доставить удовольствие постояльцу и заработать до ста рублей. Разумеется, инфляция постоянно корректировала цены, а сама гостиница продолжала стремительно разрушаться. По коридорам уже бегали крысы, мебель «сыпалась», полки ломались, в ванных комнатах отваливалась плитка. А буфеты напоминали худшие времена «военного коммунизма».

После реформ девяностых буфеты разом наполнились продуктами, в том числе и самыми дефицитными. Правда, цены теперь стали заоблачными, но это уже никого особенно не волновало. С крысами вели малоуспешную борьбу, а на проституток просто махнули рукой. Кто из клиентов хотел, все равно приводил с собой хоть целый легион, заплатив соответствующую мзду швейцарам. «Россия» середины девяностых была уже другой гостиницей.

В семидесятых она напоминала солидного советского служащего, уверенного в своем будущем и имеющего хорошую крепкую семью, а по вечерам посещающего любовницу и откровенно берущего взятки, понимая, что прожить на зарплату при его расходах довольно трудно. В восьмидесятых она стала похожа на беспутную женщину, потерявшую ориентиры и представление о возрасте, когда все равно с кем и зачем, но в душе еще остались какие-то светлые позывы, впрочем, не до конца реализованные. В девяностых гостиница больше походила на молодящегося сорокалетнего бизнесмена, вечно озабоченного своим имиджем, не имеющего еще денег на покупку хорошей квартиры, но уже обзаведшегося непременным «Мерседесом» и сотовым телефоном.

Дронго помнил все метаморфозы, происходившие с этой гостиницей. Когда-то давно здесь часто останавливался его отец, предпочитавший жить во время командировок именно в этой гостинице. По странной логике судьбы, после своего первого, самого трудного визита за рубеж вернувшийся оттуда Дронго останавливался именно в «России».

Стымский не обманул. Молодые люди, стремительно делающие карьеру, имеют большой потенциал благородства, не успевший еще развеяться из-за различных потрясений на жизненном пути. Он позвонил в половине шестого, весьма довольный собственными розысками.

— Я все узнал, — услышал Потапчук его напористый голос. — Отчасти вы были правы, но отчасти оказался прав и я. Летом девяносто первого в Западной группе войск в Германии служили сразу шестеро Савельевых. Вам дать все данные?

— Да, конечно.

— Двое из рядового состава, призывники. Один сержант, другой рядовой-водитель. Их данные тоже давать? Они молодые ребята, вернулись домой сразу после демобилизации.

— Нет, их пропусти, только офицеров, — быстро сказал Потапчук, полагая, что солдаты не представляют для них интереса.

— Из подходящих есть только двое. Остальные очень молодые. Один Савельев шестьдесят пятого года рождения, лейтенант-связист. Он служил в Германии только шесть месяцев, потом его перевели в Казахстан. Кстати, он там до сих пор и находится. Наверное, уже в их армии.

— Не подходит, — согласился Потапчук, — давай следующего.

— Другой капитан-переводчик. Но это не мужчина, а женщина, Савельева Лидия Марковна.

— Тоже не подходит, — не улыбнувшись, сказал Потапчук, — женщину можешь исключить. А кто остальные двое?

— По-моему, эти как раз то, что вам нужно. Поэтому я выписал более подробно, — радостно сказал Стымский. Ему было приятно, что сумел оказать такую услугу мужу тетки.

— Говори, я записываю, — не разделяя его радости, сухо произнес Потапчук.

— Олег Савельевич Савельев, полковник, в то время начальник штаба дивизии, сорока трех лет. И Петр Игоревич Савельев, подполковник. Он контрразведчик. Ему было сорок Два. Вот и все.

— Адреса обоих офицеров у тебя есть? — взволнованно спросил Потапчук, записывая данные.

— Точные адреса, возможно, и изменены, оба офицера уволились из армии после лета девяносто первого года. Полковник Олег Савельевич сейчас живет в Санкт-Петербурге, у нас есть его последний адрес и телефон.

— Давай, — попросил Потапчук, записывая все данные бывшего начальника штаба дивизии.

— А второй Савельев тоже уволился из армии и теперь живет в Новороссийске.

Но его телефона у нас нет. Только адрес.

Потапчук аккуратно записал адрес и этого офицера. Потом спросил:

— А почему они оба уволились из армии?

— Первый «по болезни». Я не сказал, что это была дивизия ВВС, а второго уволили из армии в связи с какими-то неприятностями. Так, во всяком случае, вытекает из его личного дела. Хотя в деле есть и его собственный рапорт об увольнении.

— Значит, оба живут сейчас в России?

— Этого я не знаю. Они же не докладывают нам, если меняют адреса. Но, по данным нашего компьютера, их последнее место жительства именно Санкт-Петербург и Новороссийск. Если они вам так нужны, вы можете сделать запрос в адресное бюро. Теперь у вас имеются их точные Данные. Имя, отчество, год рождения. А то я уже сомневаться начал, кого именно вы ищете? Может, вы, Виктор Николаевич, свое собственное детективное агентство открываете? Учитывая ваш прежний опыт.

— Какое еще агентство, — сказал на прощание Потапчук. — Ну, будь здоров, Леонид, спасибо тебе за все! Он положил трубку, взглянул на Дронго.

— Один из двоих приходится братом Савельеву, если действительно у того был двоюродный брат в Германии. Нам остается только узнать, как звали отца Игната Савельева и сравнить его отчество с отчеством родителей этих Савельевых, — предложил Дронго, — у кого оно совпадет, и есть тот, которого мы ищем.

Глава 17

Дункан Фрезер прилетел в Гамбург поздно вечером. Уже сидя в такси, отвозившем его в гостиницу, он с неудовольствием заметил, что начинается сильный дождь. «Придется идти на встречу с зонтом», — подумал он, с досадой глядя на усиливающийся ливень. В отеле он попросил выделить ему самый тихий номер. Испуганная девушка, выдававшая магнитную карточку, заменявшую ключи, заметила его недовольство и не стала говорить, что все номера в их отеле достаточно тихие.

Он взял карточку и прошел к лифту, кивнув на свой багаж, который должны были поднять в номер. Теперь следовало позвонить тому чертову немцу. Из-за него он перелетел Ла-Манш, который англичане до сих пор называли «Английским каналом». Подсев к телефону, он набрал номер. Часы показывали половину первого ночи, но он знал: человек, которому он сейчас звонил, дождется его при всех обстоятельствах.

— Добрый вечер, — сказал Фрезер по-английски.

Он плохо говорил по-немецки, этот язык не всегда удавался англичанам.

Правда, Дункана Фрезера извиняло и то обстоятельство, что, кроме родного английского, он знал еще французский, испанский и итальянский. И даже такой экзотический язык, как русский.

В Европе уже давно считалось дурным тоном знать один или два языка.

Просвещенные европейцы уяснили для себя, что язык — это средство международного общения. И полагаться в таких случаях только на переводчика нельзя. Изучению иностранных языков помогало и то обстоятельство, что многие из них были достаточно близкими и родственными друг другу. Знающий итальянский язык вполне сносно мог понимать испанский и наоборот.

На западе Соединенных Штатов очень многие свободно владели не только английским, но и испанским, а некоторые даже японским. После введения в Европе Шенгенской зоны и свободного прохождения границ между государствами люди стали общаться еще больше, выбирая языки соседей для изучения и освоения.

Собственно, подобное случалось и в других местах, где концентрация перемещения наций и народов была достаточно плотной. В таких полифоничных и многоязыковых городах, как Баку или Тбилиси, считалось нормальным знание трех-четырех языков, причем стоявших друг от друга неизмеримо дальше, чем обычные европейские языки. Любой городской житель, выросший в старых кварталах Тбилиси, достаточно свободно мог владеть русским, грузинским, азербайджанским, армянским языками. Точно так же живущий в Баку человек мог одинаково хорошо говорить по-русски или по-армянски, уже не говоря о своем родном языке — азербайджанском, благодаря которому он мог понимать и турецкий, узбекский, татарский, туркменский языки.

Однако европейцам приходилось легче в том смысле, что употребляемые в маленькой Европе языки считались универсальным мировым средством общения.

Английский язык небольшой Великобритании уже стал поистине международным благодаря его применению в США, Канаде, Австралии, Индии. На испанском языке говорили почти все страны Латинской Америки, а на французском — многие страны Африки. Именно поэтому знание основных языков обеспечивало приоритет европейцев в их путешествиях по миру и в общении с представителями других народов. Но Фрезер все-таки слабо владел немецким языком, и если бы не чрезвычайная важность операции, его наверняка не послали бы в подобную командировку.

— Кто говорит? — спросил на ломаном английском незнакомец.

«Не хватает только, чтобы и он не знал английского языка, — с ужасом подумал Фрезер. — Как же мы будем общаться?»

— Мне нужен герр Уве Фогель, — сообщил он.

— Я вас слушаю, — ответил собеседник и вдруг поинтересовался:

— А вы не говорите по-немецки или по-русски?

— По-русски немного говорю, — ответил обрадованный Фрезер и уже на русском языке спросил:

— Я не уверен, что мой русский настолько хорош. Но когда мы могли бы встретиться?

— Я думаю, не нужно откладывать, — предложил Фогель, — мои друзья не любят, когда подобные процессы слишком затягиваются.

По-русски он говорил нормально, только медленно, тщательно подбирая слова.

«Может, он выходец из России? — подумал Фрезер. Немцы обычно говорят на русском языке с чудовищны акцентом, а этот очень хорошо, только маленькие паузи выдают его желание подумать. Или вспомнить подходящее слово. Да, скорее всего он выходец из России. Сейчас в Германии много таких людей».

— Понимаю, — сказал он, — когда вы сможете ко мне приехать?

— Прямо сейчас, — сказал Фогель, — назовите ваш адрес, и я приеду через пятнадцать-двадцать минут. В каком вы отеле?

— «Кемпинский отель Атлантик», это на берегу реки, — сказал Фрезер, собираясь продиктовать точный адрес своему собеседнику.

— Я знаю, — быстро перебил его Фогель, — какой номер?

— Триста пятый, — обрадовался Фрезер.

Пусть этот немец сам тащится под дождем.

— Через двадцать минут. Я как раз оставил свой автомобиль внизу, у дома, не стал отгонять его на стоянку. У меня в руках будет журнал «Гонг». Надеюсь, вы меня узнаете.

— Прекрасно, я жду вас внизу, в вестибюле.

Фрезер положил трубку и посмотрел на часы. Снова поднял трубку и, набрав номер ресторана, попросил принести ему пару сандвичей. Он достал из мини-бара бутылочку коньяка, раскрыв ее, плеснул янтарную жидкость в бокал, стоявший на отдельном столике. Попробовал коньяк. Приятное тепло растеклось по всему телу.

Через минуту принесли сандвичи, Фрезер подумал, что его новое задание не столь сложно, если ему удастся сегодня договориться с Фогелем.

Через восемнадцать минут не любивший опаздывать англичанин надел галстук, пиджак и, спустившись в вестибюль, приготовился ждать Фогеля. Тот появился через три минуты, и англичанин порадовался его пунктуальности. Это в дальнейшем избавляло его от ненужных волнений и хлопот, связанных с необязательностью его будущего клиента. Фогель был высокого роста, худой, с короткой стрижкой «под ежик», с острым носом и острым взглядом.

— Добрый вечер, — подошел к нему англичанин, кивая, — вы очень пунктуальны, герр Фогель. Может, мы пройдем в бар? — предложил Фрезер.

Фогель кивнул, соглашаясь. В баре было тихо и почти безлюдно. Звучала спокойная, мягкая мелодия. Фрезер не любил шумных баров и криков молодых людей.

Они сели за столик в углу, и Фрезер спросил гостя:

— Что вы любите пить?

— В час ночи? — взглянул на часы Фогель. — Ничего. Может, пива, но не больше.

— Тогда два пива, — попросил бармена Фрезер и перешел к делу:

— Вы предлагали некий товар нашему представителю в Бонне.

Он не стал уточнять, что американский коммерсант, к которому обратился Фогель, на самом деле являлся обычным английским бизнесменом и другом американского консула. Он рассказал обо всем в посольстве Великобритании, а уже оттуда через военного атташе информация попала в разведку, очень заинтересовавшуюся подобным предложением.

— Да, — нервно сказал Фогель и замолчал, ожидая, когда отойдет бармен, поставивший на их столик две большие кружки с пивом и тарелочку с сухариками.

— Ваши условия?

— Пять миллионов долларов, — ответил Фогель и, отпив немного пива, еще тише добавил:

— Наличными.

— Это очень большие деньги, — осторожно заметил Фрезер, — сначала мы должны убедиться в качестве товара.

Фогель усмехнулся, покачал головой.

— При таких сделках обычно не обманывают. Но мы готовы показать вам часть материала, чтобы вы убедились. Я думаю, англичане или французы заплатили бы больше. Не говоря уж о русской разведке, которая дала бы любую сумму, не задумываясь.

— А почему в таком случае вы не продаете эти материалы им? — спросил Фрезер.

— Нет, — покачал головой Фогель, — им они ни к чему. Нам гораздо приятнее в качестве компаньонов по сделке видеть вас, чем русскую разведку.

«Он не может сказать, что они просто боятся русских, — понял Фрезер, — боятся, что те обнаружат документы и насильно заберут их».

Впрочем, он не стал ничего комментировать. Его и без того устраивало такое положение дел, при котором Фогель считал его представителем американской разведки и готов был продать любой материал.

— Когда я смогу посмотреть ваши документ? — спросил Фрезер.

— Прямо сейчас, — улыбнулся Фогель. — Я принесу вам несколько копий отдельных документов, которые мы сделали. Вы деловые люди и должны все проверить, поэтому я подготовился к вашему вопросу.

Он допил пиво и встал из-за стола, намереваясь пройти к автомобилю. Фрезер поднялся следом, бросив на стол двадцатимарковую бумажку.

— Вы не боитесь оставлять такие документы в машине? — спросил он.

— Там нет ни одной конкретной фамилии. Просто некоторые факты биографий отдельных политиков, чьи имена мы просто вычеркнули из копий. Вам достаточно лишь взглянуть на эти документы, чтобы оценить в полной мере стоимость товара.

— Значит, там не только сведения на агентуру Москвы, — понял Фрезер, — там и компрометирующие материалы на видных политиков, которые в нужный момент можно использовать. Чем еще могла заниматься специальная группа КГБ? Конечно, они готовили и такие документы.

Фогель миновал вестибюль отеля и вышел на улицу. Фрезер шел следом, но не стал выходить наружу, видя, как усиливающийся дождь бьет косыми струями по стеклянным витринам.

Фогель уже подбегал к своему автомобилю, когда вдруг споткнулся. Именно так решил Фрезер. Он споткнулся. А затем отлетел назад. Теперь сомнений не оставалось — в Фогеля стреляли. Фрезер толкнул зазевавшегося швейцара, выскочил на улицу и побежал к упавшему. Тот был еще жив.

— Документы, — прошептал Фогель, — документы в машине.

И опустил голову. Фрезер положил его на асфальт и бросился к машине.

Одного взгляда внутрь было достаточно, чтобы понять: здесь кто-то поработал, кто-то успел побывать до того, как они вышли из отеля. Какой-то неизвестный знал об их встрече.

— Черт возьми! — закричал Фрезер, не обращая внимания на дождь, хлеставший по его голове, шелковому галстуку и костюму. — Черт вас всех возьми!

Из отеля уже подбегали люди. Слышалось завывание полицейской сирены.

— Я все видел, сэр, — сказал один из работников отеля по-английски, — они стреляли из темно-синего «Ауди». К сожалению, я не успел разглядеть номер, но машину запомнил хорошо.

— Нужно помочь раненому, — сказал Фрезер, возвращаясь к лежавшему на асфальте Фогелю.

— Боюсь, что ему уже трудно помочь, сэр, — осторожно сказал швейцар, бережно опустивший голову Фогеля на мокрую мостовую.

Фрезер наклонился, чтобы увидеть, куда попала пуля. Стрелял, без сомнения, настоящий профессионал. Два выстрела, и оба почти точно в сердце. Еще чудо, что Фогель прожил несколько секунд.

— Мы вызвали полицию и все им расскажем, — заверил его кто-то стоявший рядом.

— Да, конечно, — кивнул Фрезер, выпрямляясь и направляясь к отелю.

Он поднялся в свой номер. Недопитый фужер коньяка стоял на столике. Фрезер выпил коньяк и вдруг с размаху бросил фужер в зеркало. Зазвенело стекло. Он еще раз выругался. Как все нелепо получилось! Но кто мог знать, что их встреча окончится таким роковым образом?

Утром он позвонил Страусу.

— Говорит Фрезер, — сказал он, с трудом подбирая слова на своем родном языке. — Встреча сорвалась. Посредник убит.

Он хотел еще что-то добавить, но не вымолвил больше ни слова, лишь терпеливо ждал, что ему скажет Страус.

— Возвращайтесь в Лондон, — приказал тот, — нам нужно решить, что делать дальше.

Глава 18

На этот раз задача, которую предстояло решить Дронго и его напарнику, казалась менее сложной. Потапчук помнил адрес, по которому Игнат Савельев проживал в Москве. Оставалось только установить через адресный стол, что отчество Игната действительно Арсеньевич. А теперь требовалось узнать отчество отца Игната Савельева.

Вечером он связался с Хургинасом и узнал, что дипломат в последний месяц никому не звонил в Германию и к нему никто не приезжал. Коллеги указывали на его замкнутость в последние дни. Сообщив эти данные, Хургинас поинтересовался:

— Зачем это вам нужно?

— Просто мне казалось, что у него имеются связи с Германией, — уклонился от более конкретного ответа Дронго.

— Не хотите говорить? — понял Хургинас.

— Пока не хочу. Я веду расследование так, как считаю нужным, и собираюсь выдать вам лишь конечный результат, — довольно недипломатично заявил Дронго.

На другом конце Хургинас повесил трубку, не попрощавшись. Он явно обиделся на подобный тон. Дронго чуть поколебался и тоже положил трубку. Через час из другого конца города он позвонил в Киев, в Министерство внутренних дел.

— Я хочу вам сообщить, — сказал Дронго, — что под Киевом в своем доме был убит бывший сотрудник КГБ Лозинский. Его тело находится… — Он подробно описал, где они с Потапчуком оставили тело, стараясь уложиться в одну минуту, и затем повесил трубку.

Когда он вышел из телефонной будки, Потапчук спросил его, слегка нахмурившись:

— Вы звонили в Киев?

— Да.

— Я так и думал. Наверное, рассказали им, где оставили труп?

— А вы разве сами не хотели этого сделать?

— Хотел. Но теперь нас начнут искать как убийц. Без трупа у них не было доказательств, теперь будут.

— В любом случае я не мог молчать, — твердо ответил Дронго, и больше они эту тему не затрагивали.

В адресном столе, куда они обратились, искали довольно долго, но выдать справку по Арсению Савельеву отказались, пока им не сообщат его отчество и год рождения. Но именно этих главных компонентов, нужных для более полной информации, они не имели. Уставшие, они возвращались вечером в гостиницу, куда Дронго за определенную плату прописал и своего напарника. Ему, правда, выделили номер на другом этаже, но это не имело значения. Главное, Потапчук не появлялся у себя дома, где его могли найти сотрудники ФСБ.

— Что делать дальше? — спросил помощник, когда они вечером уселись в буфете гостиницы, намереваясь поужинать. — Мы использовали все методы и, кажется, зашли в тупик.

— Никогда не прекращайте поисков, — посоветовал Дронго, — вы ведь «ликвидатор», вашим главным качеством должно быть терпение.

— Какое, к черту, терпение, если мы ничего не найдем! — вспыхнул Потапчук.

— Завтра поедем в Подольск, — предложил Дронго, — постараемся что-нибудь обнаружить там.

— При чем тут Подольск! — отмахнулся Потапчук и вдруг замер, глядя на Дронго. — Вы думаете, там…

— Конечно. Архив участников войны. Если два брата Савельевых действительно вместе воевали, то мы можем легко выяснить, кто служил с Арсением Савельевым — Игорь или Савелий. Как звали его родного брата. У них там полный архив на всех участников войны. Тем более родители обоих не погибли и не пропали без вести, а вернулись с фронта живыми.

— Вы гениальный человек, — восхищенно сказал Потапчук, — находите выход из любой ситуации.

— За свою гениальность я потребую дополнительных процентов, — засмеялся Дронго. — Идемте спать, завтра нам рано вставать.

На следующее утро они выехали в Подольск. Потратили весь день, но зато уже к пяти часам вечера знали, что во время войны воевало девять тысяч триста двадцать пять Савельевых, из которых больше половины погибли. Среди них Арсениев Савельевых — всего сорок два человека. А в частях, где они служили, находилось еще несколько Савельевых. Но только в одном случае совпало так, что оба офицера, служившие в танковом полку, были Савельевыми. Их звали Арсений и Савелий, разница в их возрасте — всего два года. И у обоих одинаковое отчество — Николаевич. Сразу несколько повторяющихся совпадений указывали на то, что они наконец нашли правильный ответ. Брат Игната Савельева, полковник ВВС Советской Армии, служил в Западной группе войск в должности начальника штаба дивизии.

Именно его отец Савелий Савельев и прошел всю войну со своим братом Арсением Савельевым. Теперь в этом не оставалось никаких сомнений.

— Честно говоря, я думал, это будет отец контрразведчика, — признался Потапчук.

— Я тоже, — кивнул Дронго, — но нужно учитывать и то обстоятельство, что ваш Савельев не стал бы доверять особисту, даже если это его двоюродный брат.

Поэтому летчик меня больше устраивает. Психологически все более правильно.

В гостиницу они возвращались на пригородном поезде, усталые, но довольные.

В грязном вагоне ехало довольно мало людей, и каждый сидел, погруженный в собственные раздумья. Внимание Дронго привлекла молодая девушка, сидевшая с парнем у окна. Они возвращались откуда-то вместе, тихо беседовали, почти не касаясь друг друга. В руках у обоих были футляры от скрипок. Они говорили о чем-то интересном. Его внимание привлекла редкая красота девушки, большие раскосые глаза, длинная коса, правильные черты лица. Она все время улыбалась, и Дронго поймал себя на грустной мысли, что давно не видел подобной чистой улыбки.

Внезапно в вагон вошла компания подвыпивших парней. Шесть человек, и все навеселе. Проходя мимо пассажиров, они галдели, задевали женщин, толкали мужчин. Около молодой пары они остановились.

— Ты смотри, — сказал один из них, явно любуясь девушкой, — скрипачи попались.

— Они не скрипачи, они виолончелисты, — поправил другой, более грамотный.

— Да нет, скрипачи, — пьяно икнул первый, в потертой кожаной куртке, — давай попросим их, пусть сыграют.

— Пошли, — предложил третий, высокий, в светлом пальто, — зачем они нам нужны.

— Нет, пусть сыграют, — заупрямился вожак, — видишь, как они отворачиваются от нас. Мы им не нравимся.

— Хулиганы, — громко сказала какая-то женщина.

— Тише, тетя, — обернулся к ней вожак, — а заодно и всех прошу помолчать.

Сейчас для вас состоится бесплатное представление. Кто не хочет слушать, прошу добровольно покинуть вагон. Кто хочет, пусть сидит и не вякает. А вы, музыканты, играйте, — приказал парень, наслаждаясь своим положением.

Ребята молчали. Дронго нахмурился, но сидевший рядом Потапчук покачал головой: не советовал вмешиваться.

— Не надо, ребята, — сказал парень, спутник девушки, попытавшись встать.

Но его силой посадили на место. Вожак схватил его за плечо.

— Ты мне не советуй, что надо, а что не надо. Это я буду решать. Ты лучше молчи, пока тебя не трогают.

— Оставь их, Андрей, это бандиты, — с презрением сказала девушка.

— Ах, мы еще и бандиты! — подошел к ней вожак. Он посмотрел на приятелей, и те услужливо подвинули вырывавшегося парня на край скамьи. Вожак сел рядом с девушкой, тесно прижав ее к окну. Видимо, он сказал ей что-то очень грязное, так как девушка вдруг вскочила и ударила его по щеке.

— Бандит! Дрянь! Мразь! — повторяла она сквозь слезы, уже не надеясь, что вмешается кто-то из пассажиров.

Окружавшие вожака ребята загоготали. Они тоже получали удовольствие и от собственного куража, и от бессилия людей, находившихся в вагоне. Какой-то мужчина попытался встать, но жена с причитаниями уцепилась за него, заставив его остаться на месте.

— Ты за своим мужиком последи, — загоготал один из хулиганов.

В этот момент из их рук вырвался Андрей. Он вскочил, оставив скрипку на сиденье.

— Вы негодяи и трусы, — громко сказал он. — Шестеро на одного нападаете.

Боитесь один на один.

— Что? Что он говорит? — раздались голоса уже готовых ринуться на него ребят, но вожак поднялся на ноги.

— Подождите, парни, сейчас мы с ним поговорим.

— Милицию нужно позвать, — нерешительно предложила пассажирка, но было уже поздно. По знаку вожака один из приятелей побежал к двери, перекрыв ее. Другой встал у противоположной, отрезая выход.

— Смотри, детка, — вожак сильно дернул девушку, — сейчас мы с твоим ухажером посмотрим, кто из нас трус.

Андрей стоял, поправляя очки. Хулиганы расступились, оставляя его один на один со своим вожаком. Тот шагнул к Андрею.

— Сейчас посмотрим, скрипач, на что ты годишься, — гнусно улыбаясь, сказал он Андрею. А тот, вдруг размахнувшись, сильно ударил его в лицо. Вожак полетел на пол.

Его приятели опешили.

— Ну вот и все, дурак, — сказал вожак, поднимаясь, — теперь вам обоим крышка. Твою бабу мы все по очереди делать будем, у тебя на глазах. А потом тебя порежем.

Он достал нож. Кто-то громко закричал. Андрей обреченно смотрел на нож, облизывая губы, но все же встал между девушкой и бандитом.

— Ребята, — вдруг послышался очень спокойный голос Дронго, — может, лучше успокоитесь? — Он все-таки встал, не обращая внимания на недовольный взгляд Потапчука. И шагнул к хулиганам.

— А ты кто такой? — спросил один из парней.

— Просто хороший человек, — улыбнулся Дронго. — Давайте договоримся так: вы все сейчас уходите отсюда, а мы все забываем о случившемся.

— Иди ты к… — посоветовал один из ребят.

— Некрасиво, — поморщился Дронго, — я тебе в отцы гожусь, а ты так грубишь. Очень некрасиво.

Вожак, почувствовав неладное, повернулся к нему.

— Уходи, дядя, иначе я тебя тоже порежу.

— Начинай, — позвал его к себе Дронго.

Он не спешил доставать пистолет, лежавший в кармане, надеясь, что все обойдется.

Парни, уже забывшие об Андрее и его спутнице, повернулись к нему. Они угрожающе надвигались на незнакомца всей стаей. И тут рядом с Дронго встал Потапчук.

— Все, шпана, — громко сказал он, — брысь отсюда! И чтобы я вас не видел.

— Еще один герой, — негромко присвистнул кто-то.

Сзади подбирался перекрывавший одну из дверей парень. Крепенький и рослый, он намеревался схватить Дронго или Потапчука за руки. Но Дронго, не оборачиваясь, локтем правой руки сбил его с ног.

— Хватит, — громко сказал он, — вон отсюда, подонки!

И тогда вожак понял, что теряет остатки своего авторитета. Он должен либо умереть здесь, на месте, либо доказать свое превосходство. Парень ринулся на незнакомцев в отчаянном прыжке, готовясь ударить одного из них, и вдруг замер: в руке Потапчука блестел пистолет.

— Считаю до трех, — сказал тот грозно, — потом стреляю.

Хулиганы, толкая друг друга, бросились к двери. Кто-то упал, но они бежали, уже не обращая внимания на лежавшего. Через несколько секунд в вагоне стало тихо и спокойно, как раньше. Дронго подошел к молодым ребятам — им было лет по пятнадцать, не больше, — протянул руку молодому человеку, сказал:

— Спасибо.

Парень удивленно посмотрел на него, на протянутую руку, потом на девушку.

И, пожав руку, спросил:

— За что? — Он искренне не понимал, почему его благодарит этот неизвестный спаситель.

— За тебя, — улыбнулся Дронго, — ты молодец, Андрей.

— Это вы молодец, — сказала девушка, покраснев.

— Нет, — усмехнулся Дронго, — мне бы они все равно ничего не смогли сделать. И у меня, и у моего напарника есть оружие. Мы ничем не рисковали. А вот ваш друг оказался настоящим парнем. Я бы на вашем месте его поцеловал.

Поверьте мне, он это заслужил.

Девушка смутилась, покраснев еще больше. Парень опустил голову, но ничего больше не спросил. Они так и просидели весь остаток пути молча и только перед вокзалом снова стали о чем-то тихо говорить. Когда они выходили из вагона, девушка обернулась к Дронго.

— Спасибо вам.

По дороге в гостиницу Потапчук сильно нервничал.

— Вы сами говорили о выдержке, — ворчал он, — сами упрекали меня в ее отсутствии. Кто вас просил вмешиваться? Теперь вся Москва узнает, что в поезде ехали двое людей нашей внешности, имеющие при себе оружие. Неужели нельзя было не вмешиваться? Ничего бы они с ними не сделали. Это же шпана, хулиганы уличные. Ну, побили бы этого парня, ну, оттаскали бы за волосы девушку. Но зачем вмешиваться-то? Лучше бы позвали милицию.

— Эх, Потапчук, злой вы человек! — задумчиво сказал Дронго. — Этот парень сегодня мне такой подарок сделал, а вы о выдержке говорите. Он этим подонкам показал, каким должен быть настоящий человек. Понимаете меня? Настоящий человек. А вы спрашиваете, зачем я вмещался. Вы действительно могли бы промолчать?

Потапчук отвернулся и не ответил.

На следующее утро они вылетели в Санкт-Петербург. Найти Олега Савельевича Савельева оказалось делом несложным. Зная точный год его рождения и все инициалы, они довольно быстро получили его адрес в справочном, куда обратились сразу по прибытии в город. Но, когда они пришли по указанному адресу, их ждало ошеломляющее известие. Олег Савельевич Савельев в прошлом году переехал на постоянное место жительства в Германию. Оказывается, его жена — немка и они уже давно подали документы. Им удалось узнать и новый адрес бывшего летчика, проживавшего под Берлином, совсем недалеко от Потсдама, где он раньше служил.

— Придется ехать в Германию, — вздохнул Дронго. — Визу сразу не дадут, поэтому проще отправиться в какую-нибудь турпоездку. Желательно, индивидуальную. Так будет проще найти Олега Савельева.

Глава 19

В Берлин они прилетели днем. Поскольку у них имелась достаточная сумма денег, им повезло. Какая-то полуподпольная туристическая фирма оформила им визы всего за один день, быстренько включив их в уже готовый список для предоставления посольству Германии. На следующий день, получив готовые визы, они вылетели в Берлин. Правда, такая поспешность обошлась в пять раз дороже положенного, но цель оправдывала средства.

Потапчука огорчало лишь то, что пистолеты пришлось оставить в Москве. В Германию с ними проехать было невозможно. Они прилетели в аэропорт Шенефельд, который находится в восточном секторе Берлина. И хотя сам город уже несколько лет жил без Стены, столь зримо разделявшей мир на западный и восточный секторы, тем не менее незримое деление все еще сохранялось, и самолеты стран Восточной Европы прибывали в Шенефельд, тогда как авиакомпании западных стран принимали свои авиалайнеры в Тегеле. Соответственно в Шенефельде чаще слышалась русская, монгольская и польская речь, а в Тегеле — английская и французская.

Уже в аэропорту Дронго подошел к стойке туристического бюро и попросил забронировать им места в отеле. Естественно, пятизвездочном. Понявший, что именно говорит Дронго, Потапчук нахмурился.

— Вы распоряжаетесь только своими деньгами или общими? — спросил он.

— А вы хотите ютиться где-нибудь на краю города без туалета? Вы все время думаете только о деньгах.

— Мне все равно, где перебиться, — пробормотал Потапчук, — лишь бы найти документы. Вот тогда я и заживу.

— И тем не менее мы поедем в приличный отель, — сказал Дронго. — Обратите внимание, я отказался от «Бристоля». Это самый дорогой отель. Мы поедем с вами в «Хилтон».

— Можно подумать, это намного дешевле, — огрызнулся Потапчук.

— Разница в сто марок, — показал Дронго счет. — Я думаю, в «Хилтоне» достаточно удобно. И потом там мы будем недолго, всего один день. Кстати, знаете, где расположен этот отель? В самом центре Берлина, недалеко от Бранденбургских ворот.

— Вы, наверное, перепутали цель нашего визита, решив, что мы туристы, — нервно заявил Потапчук, когда они выходили из аэропорта.

Берлинский отель «Хилтон» построили уже после падения Стены. Рядом находились исторические здания, музеи. Архитекторы выполнили достаточно трудную задачу, возведя семиэтажное здание таким образом, чтобы оно вписывалось в окружающий строение ландшафт, не заслоняя соседние здания. Уже при входе посетителей встречал довольно интересно выполненный атриум, при котором находившиеся на разных уровнях этажи создавали единое многомерное пространство.

Слева от входа располагался ресторан со своеобразной системой самообслуживания, в котором были широко представлены и блюда русской кухни. В глубине здания, с правой стороны, находился уже полюбившийся берлинцам ресторан «Феллини», в котором посетителям предлагали попробовать итальянские блюда.

Многочисленные бары и рестораны по всему периметру здания создавали причудливое зрелище единого пояса, окружавшего отель. А два верхних этажа, шестой и седьмой, выполненные в стиле «мансард», подчеркивали оригинальность архитектурного решения здания.

Получив два номера с видом на площадь, они поужинали в ресторане внизу, решив попробовать русскую кухню. Им понравились пельмени, приготовленные немецким поваром, и Потапчук даже отправился за добавкой.

— Вам, кажется, здесь понравилось? — спросил Дронго, когда Потапчук вернулся с новой порцией.

Тот, не сказав ни слова, продолжал жевать.

— У нас завтра утром поездка за город, — напомнил Дронго, — не забывайте об этом. Хотя я предпочел бы поехать сегодня, но, к сожалению, нельзя, Германия — это не Украина, а окрестности Берлина — это не деревни под Киевом. Если, не дай бог, и здесь мы наткнемся на труп, нам вряд ли удастся объяснить немецкой полиции, почему мы нашли убитого в самый неподходящий момент.

— Не каркайте, — рассерженно сказал Потапчук, — Ще накличете несчастье.

Почему здесь нам не должно повезти? Вообще я ничего не понимаю. Если кто-то охотится за этими документами, то почему он избавляется от всех, кто может что-то о них рассказать? И кто тот парень которого застрелили в пивном баре, когда вы сидели там с Сарычевым?

— Если бы я знал ответы на все ваши вопросы, я был бы комиссаром Мегрэ, — пошутил Дронго.

— Уверен, что вы знаете ответы по крайней мере на несколько моих вопросов.

Я думаю, ваша болтливость всего лишь ширма для дураков. На самом деле свои тайные мысли вы скрываете, стараясь выведать все у своего собеседника. Я вам не верю, вы наверняка уже имеете свою точку зрения.

— Пока у меня нет доказательств, я не могу объяснить, — пожал плечами Дронго, — только когда они появятся, я поделюсь с вами моими предположениями. Я аналитик, а не фантазер.

— Это я уже понял, — пробурчал Потапчук, отодвигая тарелку.

Выйдя из ресторана, они прошли в небольшой сувенирный магазин, расположенный как раз напротив. В отличие от многих других отелей подобной компании, в берлинском «Хилтоне» выдавали не магнитные карточки, а настоящие ключи с большими металлическими бирками. При этом посетители получали и буклет с подробной картой центра города и указателем местонахождения ресторанов и баров самого отеля.

— Что вы хотите купить? — поинтересовался Потапчук.

— Не волнуйтесь, я просто любуюсь. Вы видите, какие здесь изумительные вещи! Это самая тонкая работа, посмотрите, какие кружева.

— Вы издеваетесь? — спросил Потапчук. — При чем здесь кружева?

— В баре, где я сидел, находилось несколько человек, и я абсолютно убежден, что молодой человек, которого застрелили, пришел туда не один, — вдруг сказал Дронго, без всякой видимой причины сменив тон. Он задумчиво глядел на стекло.

— Что? — изумился Потапчук.

— Он был не один. Теперь я понимаю, почему он вскочил. Он пытался от кого-то отвлечь внимание. В тот момент я просто обрадовался, что могу уйти спокойно из бара, а сейчас мне ясно, что там находился кто-то еще.

— Господи, — прошептал Потапчук, — может, там вообще сидели одни сотрудники ФСБ и шпионы?

— Вполне возможно. Но теперь я вспоминаю, как вел себя молодой человек, и становится очевидно, что он сделал это специально. Он кого-то там охранял. И этот кто-то дал ему сигнал отвлечь внимание от себя.

— И вы только сейчас мне об этом говорите, — окончательно разозлился Потапчук. — Почему вы раньше молчали?

— Раньше я об этом как-то не подумал. Мне следовало догадаться сразу.

Пойдемте погуляем, здесь рядом Унтер ден Линден — знаменитая улица «Под липами».

— Я бывал в Берлине часто, знаю, о чем вы говорите, — пробормотал Потапчук. — Раз вы так настаиваете, пойдемте, может, вам еще какая-нибудь умная мысль придет в голову. У вас какое-то парадоксальное мышление.

Они вышли из отеля. На улице бродячие музыканты выводили какую-то трогательную и заунывную мелодию. Миновав Фридрихштрассе, напарники вышли к широкой и пустой Унтер ден Линден. Дронго помнил времена, когда Берлин был столицей Германской Демократической Республики и эта улица, оживленная и полная людей, служила как бы своеобразной парадной вывеской государства. Целый квартал занимало здесь советское посольство, размещенное за высокой оградой. Рядом находилось невообразимо большое представительство Аэрофлота. Сейчас посольство уже давно закрыли, на воротах красовалась другая вывеска, извещавшая о том, что это всего лишь отделение посольства России в Германии. Представительство Аэрофлота также закрылось. Улица стала тихой и пустой. На ней не было ресторанов, только два полупустых кафе в разных концах, здесь почти не появлялись прохожие, за исключением туристов, которых доставляли автобусами непосредственно к Бранденбургским воротам. Здесь не было даже стоянки такси.

Сама жизнь словно вытекла из этой улицы, сделав ее уныло-безжизненной.

Дронго направился к Бранденбургским воротам. Когда-то здесь возвышалась глухая Стена, и бдительные пограничники никого в другой мир не пускали, стреляя в любого пытавшегося проникнуть туда без разрешения. Сейчас ворота открыли, Стену снесли, а рядом выстроились коробейники со своим пестрым и разнообразным товаром — от советских наград и формы до традиционных матрешек.

Потапчук сердито хмурился. Особенно его возмущали выставленные на продажу советская военная форма и награды бывшего Советского Союза. Справедливости ради стоит отметить, что продавались также награды и фуражки союзников. Но они не лежали вповалку, унизительными грудами.

Завлекали матрешки с карикатурными лицами бывших и нынешних вождей России.

Встречались даже портреты Эриха Хонеккера и Леонида Брежнева. После падения Стены минуло уже больше семи лет, но бессовестные торговцы по-прежнему предлагали растасканные от нее камни, которые никогда не кончались.

Может, распад страны начинается с полного забвения принципов морали и совести, когда награды и атрибуты государства становятся дешевым товаром, выставленным на продажу.

Торговцы представляли полный интернационал: цыгане и турки, русские, украинцы, поляки, даже темнокожие жители Германии, неизвестно откуда и каким образом в эти места попавшие. Потапчук отмахнулся от особенно назойливого продавца и спросил у Дронго:

— Зачем мы сюда пришли?

— Подумать, — коротко ответил тот. — Мне необходимо побывать именно здесь, чтобы подумать о том, что будет дальше. Мне нужно увидеть эти ворота и эту улицу, когда-то бывшую символом разделения всего мира.

— Увидели, — пожал плечами Потапчук, подходя к воротам. — Действительно странно, что здесь можно проходить, — удивленно сказал он, глядя на стоявшее справа здание бывшего рейхстага. — Я часто находился по ту и по другую сторону Стены, но никогда не стоял на ее месте, — признался он.

— Поэтому сейчас мы здесь, — нахмурился Дронго. — Я хочу для себя понять, что произошло. Может, право народа на собственный выбор есть высшие полномочия, которые никому не дано отнимать? Или все же кому-то дозволено решать за народ, как ему жить и в какие идеалы верить?

— При чем тут наша командировка? — недоумевал Потапчук, возвращаясь из-за ворот. Здесь не осталось ни пограничников, ни таможенной стражи. Только галдели торговцы, почему-то расположившиеся исключительно на восточной стороне Берлина.

— Я вам потом все объясню, — пообещал Дронго, глядя перед собой. — Идемте обратно, — предложил он, — кажется, сейчас пойдет дождь.

Ничего не понимающий Потапчук отправился следом за Дронго, решив, что у того просто обычная меланхолия. Они вернулись в гостиницу, получили ключи и разошлись по своим номерам. У Дронго долго горел свет — очевидно, он решал для себя какую-то трудную задачу. Потапчук тоже почти не спал в эту ночь. Ему не нравились ни настроение партнера, ни неизвестные, все время появлявшиеся в самый неподходящий момент. Как опытный «ликвидатор», он знал: любой неучтенный фактор в конечном итоге может стать самым главным. И самым опасным.

Глава 20

Сарычева привели на допрос к Алексееву, к этому времени подъехал и подполковник Иевлев. Офицер Службы внешней разведки уже слышал о случившемся в баре, знал, что попытка идентифицировать труп ни к чему не привела, в карманах у молодого человека не обнаружили никаких документов, а Сарычев отказывался отвечать на вопросы следователей ФСБ. Именно поэтому Алексеев решил сам поговорить с арестованным, пригласив для беседы и подполковника Иевлева.

Так они оказались в кабинете втроем. Когда конвойный вышел, Алексеев представил другого офицера Сарычеву:

— Это подполковник Иевлев из СВР. Я думал, будет правильно, если разговор состоится с его участием.

Сарычев молчал.

— Я не собираюсь обращаться к вашей совести, — строго сказал полковник, — и напоминать о том, что в результате вашего преступного молчания в пивном баре погиб один человек и получил тяжелое ранение наш сотрудник. Есть вероятность того, что он выживет, но останется на всю жизнь инвалидом. А у него, между прочим, семья, дети. Я не буду говорить вам и о том, что вы, бывший офицер КГБ, могли бы получше представить себе все последствия подобных встреч с незнакомцами в пивном баре. Все это вам и так ясно. Я хочу только знать, с кем именно вы там встречались и почему?

— Дайте мне закурить, — попросил Сарычев.

Иевлев протянул ему пачку сигарет.

— За что меня арестовали? — спросил Сарычев. — Я не делал ничего противозаконного. Или ходить в бар сейчас тоже запрещено?

Алексеев переглянулся с Иевлевым. Он понимал, что арестованный прав.

Прямых доказательств его вины не было. Более того, применив знаменитый указ о борьбе с бандитизмом, они могли с большой натяжкой продержать бывшего подполковника КГБ в заключении до тридцати дней. Но и только. Потом им пришлось бы его отпустить. Расчет строился на его собственной порядочности.

— Не запрещено, — ответил Алексеев, — но не в каждом пивном баре, где вы появляетесь, начинается стрельба и случаются убийства. Вам не кажется странным подобное совпадение?

— Сейчас развелось много бандитов, — пожал плечами Сарычев.

Небритый, волосы не причесаны, он имел теперь жалкий вид, не то что в момент задержания.

— Послушайте, Сарычев, — вмешался Иевлев, — речь идет о безопасности вашего собственного государства. Вы же бывший офицер, черт вас возьми, должны понимать такие вещи. Речь идет о безопасности России.

— А при чем тут безопасность России? — удивился Сарычев. — Честно говоря, не вижу никакой связи.

Иевлев помедлил, как бы что-то взвешивая, потом сказал:

— Наша служба уже целый месяц прослушивала ваши переговоры по телефону. Мы знали, что вы связаны с бывшим руководителем специальной группы по Литве полковником Савельевым. Он исчез в девяносто первом, а вместе с ним пропали и документы, представляющие для нас исключительную ценность. Повторяю, речь идет о безопасности России. Два дня назад вам позвонили из Германии и договорились об этой встрече, поручив дать телеграмму в Киев Лозинскому, чтобы тот приехал тоже.

— Ловко, — потер подбородок Сарычев, — значит, вы все и так знали. А я-то считал, что на меня через них вышли. Это, значит, я, старый дурак, за собой «хвост» привел. Молодец, ничего не скажешь.

— Вы не приводили «хвост», — устало сказал Алексеев, — наоборот, это мы приготовили засаду в баре. Есть еще одно очень неприятное обстоятельство, о котором я обязан сообщить. Вот фотографии вашего бывшего коллеги Лозинского.

Посмотрите их внимательно, может, вы что-нибудь поймете.

Он передал арестованному пачку фотографий, присланных по его просьбе из Киева сотрудниками местной милиции, запечатлевших труп Лозинского, найденный сотрудниками прокуратуры и милиции после звонка Дронго.

— Кто это сделал? — шепотом спросил Сарычев, темнея от гнева.

— Пока мы не знаем. Какой-то неизвестный позвонил в Киев по междугородному телефону и рассказал, как разыскать труп Лозинского. Вот заключение экспертов о дате смерти вашего бывшего коллеги, — протянул Сарычеву официальное заключение медицинской экспертизы Алексеев и добавил:

— Теперь вы убедились, что Лозинский ни при каких обстоятельствах не мог встретиться с вами в этом баре. Вас обманом завлекли в ловушку. Кто-то убрал Лозинского и шел с вами на встречу, чтобы убрать и такого опасного свидетеля, как вы.

— Но я ничего не знал, — прошептал Сарычев.

— Охотно верю, — кивнул Алексеев, — поэтому и прошу вас помочь нам в расследовании. Вот фотографии другого человека. Это полковник Лякутис, может, слышали о таком? Его тоже убили, рядом с домом. Как видите, убийцы не останавливаются ни перед чем.

— Я его не знал, — поморщился Сарычев, возвращая фотографии.

— Теперь вы понимаете, насколько все зашло далеко? — спросил Иевлев. — И тем не менее стреляете в своих бывших коллег.

— Я не предполагал, что они мои коллеги, — повторил Сарычев, — просто я видел, как ко мне лезут сразу несколько молодых людей, и вытащил пистолет. И я не мог подумать, что другой молодой человек, с которым я никогда в жизни не встречался, поведет себя таким странным, если не сказать глупым образом — откроет стрельбу.

— Странным, — повторил Иевлев, — а действительно, почему он начал стрелять? Если у него не было документов, это еще ни о чем не говорит.

Необязательно носить документы в кармане. Он мог предъявить их и потом, а от оружия незаметно избавиться, просто выбросив его под столик. Почему он начал стрелять?

— Вы думаете, он отвлекал внимание? — похолодел Алексеев, уже сознавая, какую ошибку допустили лично он и его сотрудники.

— По-моему, это наиболее логичное объяснение случившегося, — кивнул Иевлев, — он от кого-то отвлекал внимание, кто-то еще находился в этом баре.

— Кажется, мы теряем свою квалификацию, — в сердцах сказал Алексеев. — Конечно, он кого-то прикрывал, но в тот момент трудно было что-либо сообразить.

Сначала стрельба, потом ранение нашего сотрудника… Мои ребята погорячились и застрелили этого «героя» при попытке вырваться на улицу.

Сарычев продолжал курить. Потом вдруг попросил:

— Дайте воды.

Алексеев налил стакан воды бывшему коллеге. Сарычев залпом выпил, глубоко затянулся и спросил:

— А вы уточнили, кто этот молодой человек?

— Я же сказал, у него не нашли никаких документов, — напомнил Алексеев. — А у вас есть какие-нибудь предположения?

Сарычев по-прежнему курил.

— Не молчите, Сарычев, — не выдержал Иевлев, — каждая минута может стоить жизни еще какому-нибудь невиновному человеку. Неужели вы этого не понимаете?

— Я должен был свести Лозинского с одним человеком, — наконец выдавил Сарычев. Потом спросил:

— А ваш сотрудник останется жить?

— Врачи делают все, что в их силах, — кивнул Алексеев. — С каким человеком вам предстояло свести Лозинского?

— Мне позвонил Савельев и сказал, чтобы я их свел, — глухо повторил Сарычев, — но об этом вы и сами знаете.

— У вас был обговорен запасной вариант? — быстро спросил Иевлев. — Вы договорились с Савельевым о возможном запасном варианте вашего поведения? Что делать, если Лозинский не приедет на встречу? Вы ведь профессионалы, вы обязаны предусмотреть запасной вариант.

— В таком случае мне пришлось бы самому свести этого человека с Игнатом Савельевым, — глухо признался Сарычев.

— Какого человека, черт вас возьми? — не выдержал Алексеев.

— Резидента литовской разведки в Москве, — наконец вымолвил Сарычев, опустив голову. Потом, не поднимая аз, спросил:

— Мне зачтут эти показания как чистосердечное раскаяние?

— Вы хотите сказать, что стрелявший в наших сотрудников молодой человек являлся резидентом литовских спецслужб в Москве? — не поверил Алексеев.

— Нет. В зале находился еще кто-то третий. Я тоже подумал о том, что этот молодой человек специально рискует своей жизнью, стремясь отвлечь на себя внимание и дать возможность уйти кому-то другому.

— Кто это был? — одновременно спросили Алексеев и Иевлев.

— Этого я не знаю, ответил Сарычев, — я просто пришел на встречу, чтобы организовать беседу Лозинского с этим резидентом. Их очень интересовали пропавшие документы, они готовы заплатить за них большие деньги.

— Как вы с ним связывались? — поинтересовался Иевлев. — У вас был свой источник связи?

— Они просто бросали мне письма в почтовый ящик, — улыбнулся Сарычев.

— Действительно, как просто, — пробормотал Иевлев, — мы сходим с ума, требуем дорогостоящую аппаратуру, организуем непрерывное наблюдение за объектом, а кто-то в это время спокойно заходит в подъезд и оставляет там письмо.

— У вас есть какие-то соображения насчет личности этого резидента? — спросил Алексеев.

— Нет. Я даже не думал, что мой поход в этот бар окончится такой кровью.

— Ясно. — Алексеев взглянул на Иевлева.

Поиск теперь оборачивался не просто его личным делом и не только расследованием обстоятельств гибели полковника Лякутиса. Дело принимало новый, более серьезный оборот. Речь шла о деятельности зарубежных спецслужб на территории самой России.

— Где мы можем найти Савельева? — в упор спросил Алексеев, не обращая внимания на Иевлева, который покачал головой, не ожидая ответа на этот пустой вопрос. — Где Игнат Савельев?

— Я действительно не знаю, — пробормотал Сарычев, — мне кажется, он в Германии. Он часто звонил мне оттуда. Но где именно находится, никогда не говорил. Он ведь был ранен в девяносто первом, почти два года лежал по разным больницам.

— Как ранен? — удивился Алексеев.

— Поэтому мы их тогда и не искали, — кивнул Сарычев, — считали их убитыми.

Осталось два трупа. Мы решили, что это трупы Савельева и Семенова. Так показали и Лозинский с Потапчуком. Никто не мог предположить, что они остались в живых.

— Как найти Савельева? — вскочил Алексеев, уже теряя терпение.

— Мне только известно, где живет его брат, — сказал наконец Сарычев. — Это рядом с Берлином, совсем недалеко.

Глава 21

В этот день они вышли из отеля рано утром, спеша успеть к пригородному поезду, отходившему в Луккенвальд. На вокзал они приехали несколько раньше, чем полагали.

Сидя в вагоне пригородного поезда, Потапчук обратил внимание на поведение немцев — как они проходят мимо друг друга, стараясь не задеть соседа, как извиняются при встрече и дежурно улыбаются. Он толкнул Дронго в бок и прошептал:

— Небось здесь вы такой компании, как в нашей электричке, не встретите.

— Это плохо или хорошо? — улыбнулся Дронго.

— А шут его знает! — честно ответил Потапчук. — С одной стороны, наверное, хорошо, можно спокойно ездить в любой город. Хоть днем, хоть ночью. А с другой — плохо: пресно живут, скучно, неинтересно.

— Вы это расскажите кому-нибудь из пассажиров того вагона, в котором мы с вами ехали, — напомнил Дронго. — Думаю, они бы с вами не согласились. В тоталитаризме есть своя прелесть. Он дает простому гражданину ощущение безопасности. Правда, тоталитарное государство делает человека полностью беззащитным перед самим государством и его представителями, но, как правило, защищает от всей остальной шпаны. А это уже само по себе нравится маленькому человеку. Не секрет, что только Гитлеру и Сталину удалось справиться с мафией внутри страны и практически разгромить все криминальные группировки. Хотя, честно говоря, мне очень не нравится, когда сравнивают фашистов и коммунистов.

Все это разные вещи.

— А вы все еще идеалист, — усмехнулся Потапчук, — я давно уже в эти игры не играю. Какая разница, кто фашист, социалист, коммунист, либерал, анархист!

Все умирают одинаково быстро и одинаково страшно. Когда постоянно видишь перед собой на мушке живую мишень, как-то некогда думать об «измах». Нужно конкретно поразить цель, и потому я уже давно ни во что не верю.

— Вы циник, Потапчук. Это обычная черта профессиональных убийц, — поморщился Дронго. — Интересно, сколько за вами числится трупов? Я когда-то слышал о существовании «ликвидаторов», ведущих личный счет уничтоженных ими людей. В вас есть что-то от палача, вам никто этого не говорил?

Потапчук обиделся и отвернулся, уставившись в окно.

Дронго дотронулся до его руки.

— Ладно, не дуйтесь, я не хотел вас обидеть. Ваше дело тоже в какой-то мере нужное и важное, особенно в те времена, когда мир разделен на два противоборствующих лагеря. Вы, можно сказать, взяли на себя самую грязную и неблагодарную работу.

— Знаете, кто учил меня стрелять? — вдруг обернулся к нему Потапчук. — Никогда никому не говорил, а вам скажу. Женщина. Да-да, самая настоящая баба.

Герой Советского Союза. Она во время войны была снайпером. Имела на своем личном счету более восьмидесяти убитых человек. Когда она мне первый раз сказала, я не поверил. Да и кто бы поверил, что эта худая старая женщина застрелила столько мужиков? Но она заставила меня поверить. Рассказала, как однажды во время войны, уже на Украине, их дивизия брала какой-то город, сейчас не вспомню, какой. И она тогда весь день продежурила в старом доме, убрав одного солдата, пытавшегося восстановить связь его окруженного батальона с другой частью. Она сидела долго, очень долго. И потом увидела, как вместо первого убитого ползет второй связист. Связист пробирался совсем недалеко от нее. И она через прицел своей снайперской винтовки разглядела, что это был мальчик, совсем пацан, не больше семнадцати-восемнадцати лет. И ему предстояло восстановить линию связи окруженного батальона. Она промучилась полминуты, прежде чем решилась. Не стрелять нельзя, немцы, наладив связь, могли скоординированно ударить с двух сторон по их дивизии и вызволить окруженный батальон. А стрелять в мальчика она тоже никак не могла. Мучилась, не зная, как поступить. А потом подняла винтовку, выстрелила прямо в сердце этому мальчику, бросила винтовку в снег, села на пол и целый час проплакала. Понимаете? Она застрелила этого солдатика и потом плакала.

Теперь молчал Дронго. Он понимал, почему Потапчук поведал ему эту историю.

— Я спросил тогда, — продолжал Потапчук, — зачем она рассказала мне все это. И она объяснила очень просто. Мы были на войне. Я тоже находился пусть на «холодной», но все-таки войне, и от моего выстрела часто зависела жизнь десятков, если не сотен и тысяч людей. Я не имел права на жалость, на личные чувства. «Ликвидатор» обязан видеть только цель. Только свою жертву, которую ему необходимо уничтожить. Никакие личные чувства в расчет не принимались, никакие оправдания не могли извинить невыполнения приказа. А вы говорите, что я циник.

— Это разные вещи, Потапчук, — возразил Дронго, — я тоже не цветы в оранжереях выращивал. Но убийство человека — слишком страшное и слишком грязное дело. Ваш преподаватель запомнила этого убитого мальчика на всю жизнь. Думаю, он ей снился даже ночью. Конечно, война многое объясняет. Но когда перед тобой живой человек и ты понимаешь, что сейчас он умрет из-за того, что ты просто обязан выполнить чей-то, очень часто преступный приказ, ну не знаю… Трудно предположить, как поступишь в такой ситуации. Я на ее месте, возможно, и не стрелял бы.

— И позволили бы ему восстановить связь и ударить в тыл вашим товарищам? — недобро усмехнулся Потапчук.

— Нет, конечно. Я, может быть, постарался бы перебить провод, легко ранить мальчика. Но я бы его не убивал, это наверняка. Даже на войне должен сохраняться какой-то критерий порядочности. Даже в самых сложных ситуациях. И не пытайтесь меня переубедить, Виктор Николаевич, у вас все равно ничего не получится.

— Странный вы человек, — покачал головой Потапчук, — можно подумать, вы никогда не стреляли и на вашей совести нет убитых людей. Согласитесь, это не так.

— Стрелял, — серьезно согласился Дронго, — но только в исключительных случаях. Я все время об этом вам говорю. У вас убийство стало второй привычкой.

Только не нужно сразу на меня обижаться и отворачиваться к окну. Вы просто привыкли решать все свои проблемы с помощью оружия. Это ведь ваша группа перебила литовских пограничников летом девяносто первого года. Какая возникла необходимость в столь страшных действиях? Или тоже была война? Или вы получили приказ? Ничего подобного. Я примерно могу сказать, как это произошло. Вас, очевидно, задержали и попытались проверить, что вы везете. В ответ вы открыли огонь. У вас в группе находились два «ликвидатора», а такие люди не умеют договариваться. Поэтому вы просто перебили всю заставу. Два «ликвидатора» и еще два подготовленных офицера КГБ против шести-семи плохо обученных энтузиастов-пограничников. Если бы даже их было вдвое больше, то и тогда у них не оставалось бы никаких шансов выстоять. Все равно что легковооруженные пехотинцы против двух танков. И вы еще говорите мне об ответственности!

— С вами невозможно спорить, — нахмурился Потапчук. — Они, между прочим, были не дети и тоже стреляли. И, кстати, убили двух наших водителей.

— Которые наверняка случайно попали под их пули, — кивнул Дронго, — и чьи трупы вы потом так блистательно использовали, выдав их за убитых Семенова и Савельева. Правильно?

Потапчук молчал.

— Вы не ответили на мой вопрос, — заметил Дронго.

— Идите к черту! — грубо огрызнулся Потапчук.

— Дискуссия завершилась к обоюдному согласию сторон, — прокомментировал Дронго. — Только учтите, Потапчук, в этом деле вам свое пристрастие к оружию придется немного попридержать. Сначала мы начнем разговаривать с нужными нам людьми, потом снова разговаривать и наконец договариваться. А про стрельбу забудьте. Она нам не понадобится.

Потапчук удивленно посмотрел на него. Потом вдруг улыбнулся и спросил:

— А вы сами, видимо, никогда в КГБ не работали?

— Я аналитик и сотрудничал с КГБ и с ООН, — признался Дронго, — но непосредственно офицером никогда не был и на службе в КГБ не состоял. А почему вы спрашиваете?

— Наверное, вы большой профессионал в своем деле, — криво улыбаясь, сказал Потапчук, — я даже думаю, вы действительно лучший аналитик в нашем деле. Но в моем деле вы ни черта не смыслите. Вы действительно думаете, что можно убивать только с помощью оружия, когда держишь в руках снайперскую винтовку последнего образца?

Дронго посмотрел на его руки. Толстые, узловатые пальцы профессионального убийцы казались не менее страшным оружием. Он очень серьезно кивнул головой и сказал:

— Я понимаю, Потапчук. Кажется, я действительно выразился не совсем удачно. Ведь вам, чтобы убить человека, совсем необязательно стрелять.

— Вот именно, — проскрипел Потапчук, — нас учили убивать сотней разных способов. Мы просто орудия убийствa, а как именно убить — способов существует много, очень много. И среди них есть такие, которые не сумеет понять или раскрыть ни один следователь.

— Вы специально меня запугиваете, чтобы я пожалел о нашей совместной поездке? — усмехнулся Дронго. — Ничего не выйдет, Потапчук. Во-первых, вы всегда будете отставать от меня в своем мышлении ровно на два-три хода.

Во-вторых, вы меня никогда не тронете, наоборот, будете охранять. Даже когда мы найдем Савельева и документы. Ведь их еще нужно продать, а как поведут себя ваши коллеги, неизвестно. Уже по вашему разговору я понял: вы не очень боитесь Семенова, хотя опасения есть. Но вот Савельева и Игната Савельева вы действительно боитесь. И готовы терпеть мое присутствие, потому что подсознательно чувствуете: только я могу сыграть с ними на равных.

— И откуда вы только все знаете? — пробормотал Потапчук. — Наверное, у вас голова все время болит. Нельзя быть слишком умным.

Обменявшись подобного рода любезностями, они надолго замолчали и оживились, лишь когда поезд подошел к станции небольшого городка Луккенвальд, где в настоящее время проживал двоюродный брат Игната Савельева.

Адрес дома они помнили. Но, сидя в такси, чувствовали себя несколько напряженно, памятуя об убийствах, с которыми столкнулись во время поисков.

Теперь они, возможно, узнают все об исчезнувшем Игнате Савельеве и его документах, постараются понять, кому понадобилось убийство литовского дипломата в Вильнюсе, бывшего полковника-КГБ Литвы в Москве. И наконец, кто мог убить Лозинского и зачем его пытали перед смертью.

— Никогда не волновался, — признался Потапчук, — а сейчас волнуюсь. Боюсь, опять опоздаем.

— Кажется, теперь вы излишне пессимистичны, — заметил Дронго, — надеюсь, с этим Савельевым ничего страшного не случится.

— Вы не знали Игната, — вдруг сказал Потапчук, — а я его знал. Это самый настоящий иезуит, поэтому он и заслужил такую кличку. Хитрый, умный, коварный.

Когда девятнадцатого числа мы готовились везти документы и услышали про ГКЧП, у нас был самый настоящий праздник. Мы решили: теперь все, баста. Наконец восстановится порядок. А вместо этого двадцатого сообщают, что Ельцин на танке перед Белым домом выступает. Уже тогда Савельев предсказал, что это добром не кончится. И верно, уже двадцать первого все в тартарары полетело. И Крючкова арестовали. Как только об этом сообщили, мы сразу сообразили, что первым делом всю нашу группу валить начнут. Это и Савельев понял. Первым среди нас всех. И уже тогда решил не возвращаться в Москву. Мы думали, они с Семеновым просто боятся. Это я, дурак, потом смекнул, что они сразу же собрались, забрав документы, на Запад сбежать и там эти самые документики выгодно продать. И свою смерть придумали. — Он вздохнул. — И меня подставили. Я даже подумать не мог, что он сделает.

Автомобиль подъехал к двухэтажному дому, и водитель, показав на него, сказал что-то по-немецки.

— Говорит, что приехали, — перевел Потапчук.

Дронго достал деньги, расплатился. Спросил, выходя из машины:

— Вы так хорошо знаете немецкий?

— Приходилось учиться, — мрачно ответил Потапчук, вылезая из автомобиля следом.

Двухэтажный дом стоял несколько в стороне, словно построенный не по генеральному проекту застройки города, а перенесенный сюда неведомой силой.

Потапчук подошел к дверям, оглянулся и позвонил. Прислушался. Тишина. Он нахмурился и позвонил более настойчиво. Через несколько секунд послышались шаги. Дверь открылась. На пороге стоял незнакомец в спортивной форме. Ему можно было дать и сорок пять, и пятьдесят пять, и даже шестьдесят. Подтянутый, достаточно стройный, волосы лишь слегка тронуты сединой. Хмуро прищуриваясь, он смотрел на незваных гостей. И вдруг сказал по-русски, словно они находились где-то в маленьком провинциальном городке России:

— Явились наконец. Ну, а я вас уже заждался…

Глава 22

Все было ясно с первых шагов. В последние годы общая нестабильность нарастала буквально с каждым днем. Начала, в восемьдесят девятом, легкий успех польской «Солидарности» на первых демократических выборах в странах восточного блока. Затем нарастание напряженности в соседней ГДР, вызванное неустойчивым состоянием в стране. Ситуацию во многом спровоцировал и Михаил Горбачев, прибывший на празднование сорокалетия страны и выразивший серьезное недовольство «замедлением темпов реформ». Он еще не знал, что это его последний визит в страну, вскоре исчезнувшую с политической карты мира.

Недовольство «старшего брата» моментально отразилось на положении самого Хонеккера, которого убрали буквально сразу после отъезда Горбачева из страны.

Сменивший его Эгон Кренц, пустомеля и болтун, не сумел исправить положения.

Правящий режим в ГДР мог удержаться только благодаря советским войскам, но Горбачев запретил им вмешиваться во внутренние дела Германии. Стена пала под напором с обеих сторон, и весь мир увидел, как пляшут люди на ее обломках, отчетливо символизирующих раздел мира.

Затем сработал знаменитый «принцип домино», некогда изобретенный в недрах ЦРУ. После выпадения одной костяшки домино рушатся и остальные, соединенные с ней одной цепью. В Румынии, где царил самый одиозный режим личной диктатуры семьи Чаушеску, произошел настоящий взрыв народного недовольства, который смел с лица земли этот ненавистный строй. Ради справедливости стоит отметить, что за быстрым падением государственного устройства ГДР и Румынии стояли объединенные усилия спецслужб Запада и КГБ, парадоксальным образом устранившегося от контроля за ситуацией. Никто не мог даже предположить, что таким образом новый председатель КГБ Крючков доказывал свою личную преданность генсеку, полагая в будущем все поставить на свои места.

Но ситуация явно выходила из-под контроля безвозвратно. В Болгарии вынудили уйти Тодора Живкова, в Венгрии к власти приходят правые партии, в ГДР стремление к объединению уже невозможно остановить. К лету девяностого года стало ясно, что восточный блок полностью деморализован и обречен. Но существовал еще Советский Союз.

Западные страны явно не успевали за событиями. Во время бурного развития румынской революции они даже осторожно зондировали вопрос о возможности введения советских войск в Румынию, на что получили резкий отказ Горбачева и Шеварднадзе. Но уже через два месяца Горбачев воспользуется подобным «карт-бланшем» и введет войска в Баку. Произойдет своего рода базарный торг, во время которого Горбачев милостиво разрешит пляску на обломках Берлинской стены, а западный мир не менее благосклонно закроет глаза на кровавую январскую бойню, устроенную Горбачевым в Баку.

Но спустя год уже не вызывало сомнений полное крушение восточного блока, и западные страны резко осудили, когда в Вильнюс снова ввели русские танки и войска. Но на этот раз Горбачев твердо решил не отступать. Единство Советского Союза — последняя карта, еще остававшаяся в его руках.

Однако январские события в Вильнюсе заставили руководство КГБ пересмотреть свои планы. Стало ясно, что в любой момент может произойти общая дестабилизация ситуации и Литва выйдет из страны. Именно тогда принимается секретное решение об «агентах центрального подчинения». Во всех республиках, особенно в Закавказье и Прибалтике, наиболее склонных к сепаратизму, создавались организации такого рода, куда входили и прежние «агенты центрального подчинения», которые и раньше давали информацию напрямую в Москву, минуя местные органы безопасности. Теперь этим агентам предстояло сформировать местные резидентуры и быть готовыми функционировать в условиях отделения их собственных республик от единой страны, в условиях автономного существования.

Для организации такого рода резидентуры и упорядочения координат «агентуры центрального подчинения» в каждую республику засылалась специальная группа КГБ.

Это произошло уже после мартовского референдума, на котором подавляющее большинство населения Союза проголосовало за единую страну. Имея подобный результат народного волеизъявления, руководство КГБ начало действовать более активно.

В Вильнюс, Тбилиси и Ереван, как столицы самых опасных республик, были командированы наиболее опытные профессионалы для проведения сверок по работе «агентур центрального подчинения». В то время в этих трех республиках у власти уже находились оппозиционные группировки, возглавляемые такими сепаратистами, как Ландсбергис, Гамсахурдиа и Тер-Петросян. При этом в Литве все еще функционировала республиканская служба КГБ, не подчинявшаяся местным властям, а в Грузии и Армении продолжали оставаться достаточно большие силы для нанесения ответного удара победившим сепаратистам.

В Литву отправилась самая опытная группа в составе Савельева, Лозинского, Потапчука и Семенова. Они проживали на конспиративной квартире и почти не имели контактов с местными офицерами КГБ, общались с ними через посредников, одним из которых, и самым важным, был полковник Лякутис.

Документы готовились больше двух месяцев, с июня по август. Одновременно и параллельно в республике работали специальные группы Главного разведывательного управления Генерального штаба СССР и оперативная группа Министерства внутренних дел, которое к этому времени возглавлял беспощадный к компромиссам и твердый в отстаивании собственных взглядов генерал Пуго.

Возглавлявший группу полковник Игнат Савельев считался опытным офицером КГБ. Он готовил не просто агентов, он готовил глубоко эшелонированную агентуру, способную действовать в течение многих десятилетий в автономных условиях независимого существования. Похоже, Савельев и ему подобные офицеры предугадывали возможные варианты развала Советского Союза.

Шестнадцатого августа все было готово. Но Савельев принял решение выехать девятнадцатого, чтобы успеть сдать документы к двадцатому числу. Они рассчитывали еще поработать в субботу и воскресенье. Уже восемнадцатого начали поступать неясные сведения, заставившие предположить возможную активизацию действий КГБ, и не только в странах Прибалтики.

Вечером семнадцатого Савельев выехал в Ригу, чтобы встретиться в гостинице «Латвия» с одним из агентов, уже давно сотрудничавшим с КГБ. Завербованный еще в годы своей работы в России, он, переехав в Вильнюс десять лет назад, все так же исправно давал информацию, которая оплачивалась из специальных целевых средств КГБ. В отличие от агентуры МВД, почти не получающей денег, так как она в основном состояла из уголовников и сутенеров, а выделявшиеся средства часто присваивали сотрудники уголовного розыска, агенты КГБ вознаграждались аккуратно.

Агент по кличке Маркиз ждал полковника Савельева в номере люкс на девятом этаже. Эти номера располагались несколько в стороне от общего коридора, где всегда находился дежурный администратор. В номер можно было попасть прямо с лестницы, что Савельев и сделал, войдя в комнату без стука. Большой номер люкс состоял из гостиной, спальни и двух туалетов, один из которых располагался у входа.

На Маркиза возлагались особые надежды по дальнейшему функционированию местной агентуры КГБ. Из-за конспирации Савельев не имел права встречаться с агентом в Литве, и для этой цели полковник прилетел на один день в нейтральную Ригу, откуда поздно ночью собирался вернуться в Вильнюс на автобусе, чтобы уже в понедельник отправиться с готовыми материалами в Москву. Внедренный в руководство «Саюдиса» еще на первом этапе его зарождения, Маркиз входил в высшее руководство организации, столь активно выступающей против Москвы.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Практически по всей территории Советского Союза оппозиционные Коммунистической партии народные фронты формировались под неусыпным наблюдением всевидящего ока КГБ СССР.

Тогда еще никто не подозревал, что искусственно создаваемые партии и блоки вскоре возглавят национальные движения в своих республиках, а бывшие агенты КГБ окажутся просто вынужденными встать во главе этих процессов, не в силах остановить или повернуть их обратно. Первоначально в руководство оппозиционных народных фронтов подбирались либеральная интеллигенция, густо нашпигованная агентами КГБ, и местные националисты-истерики, уже давно находившиеся под плотным контролем контрразведки. Но в силу общего развала процесс пошел совсем в другую сторону. И хотя в самом «Саюдисе» больше половины его руководства так или иначе находилось в связи с агентурой КГБ, тем не менее именно эта организация возглавила национальное движение народа за независимость.

Выстраданная народом свобода не подчинялась воле нескольких человек, пусть даже очень авторитетных и признанных в республике.

Маркиз, красивый, холеный мужчина лет сорока пяти, в свое время вместе с семьей был выслан в Сибирь, где его завербовал КГБ еще в совсем молодые годы.

Теперь, ожидая визита полковника, он нервно курил, сминая уже пятую сигарету.

— Добрый вечер, — поздоровался полковник, войдя комнату.

Маркиз быстро поднялся, кивнул. Агенты обычно за руку с офицерами КГБ не здоровались. Сказывалась определенная дистанция в общении.

— Когда вы прилетели из Вильнюса? — поинтересовался Савельев, усаживаясь за столик.

— Вчера вечером. Обычно я останавливаюсь в этом отеле. — По-русски Маркиз изъяснялся с легким акцентом, несмотря на годы, прожитые в России.

— Я знаю, — кивнул Савельев. — Мы считали целесообразным встретиться именно здесь, чтобы не подвергать вас ненужному риску. Сейчас в самом Вильнюсе достаточно неспокойно.

Маркиз достал очередную сигарету.

— Я об этом хотел с вами поговорить. В ближайшее время руководство «Саюдиса» планирует проведение широкомасштабных акций протеста. Они не пойдут на подписание союзного договора ни при каких вариантах. Этого не будет никогда.

Литва откажется подписать такие документы.

Оба собеседника знали, что девятнадцатого августа в Ново-Огареве намечено подписание Союзного договора, юридически закрепляющего новое положение республик. И если для одних это была необходимая формальность, то для других — почти революционный шаг вперед. Но только не для Литвы, уже год назад провозгласившей свою формальную независимость от Советского Союза.

— Может, стоит поговорить с другими деятелями «Саюдиса», — предложил Савельев, — постараться убедить их в целесообразности такого шага?

— Нет, — возразил Маркиз, — это очень серьезно, и они никогда не согласятся. Договор наша республика не подпишет.

— Но это донкихотство, — поморщился Савельев, — вы же понимаете, чем все это может кончиться. Танки и спецподразделения снова войдут в Вильнюс, только на этот раз более основательно. И просто сметут весь «Саюдис».

— Вполне вероятно, — согласился Маркиз, — но есть идеалы, которыми наша республика не станет торговать. Это принципы независимости и суверенитета. Мы не подпишем Союзный договор.

— Вы хотя бы не употребляйте слова «мы», — разозлился Савельев, — я ведь говорил вам, что три четверти «Саюдиса» состоят из наших агентов.

Он специально завышал эту цифру в несколько раз, морально уничтожая своего собеседника. Но тот остался внешне невозмутим, только достал еще одну сигарету.

— Говорили, — согласился Маркиз, — но оставшаяся четверть готова бороться за права Литвы. Даже если все руководство «Саюдиса» окажется состоящим из ваших осведомителей, все равно ничего не выйдет. Народ просто не поддержит такой вариант Союзного договора. Мы будем настаивать на полной и безусловной независимости.

— Мне иногда кажется, будто вы сознательно загоняете ситуацию в тупик.

Хотите выглядеть новыми мучениками? Только ничего у вас не выйдет. Сейчас есть много методов по устранению политических противников. Дискредитация не самый чистый способ, но всегда очень действенный. Вы об этом не думали?

— Вы ничего не добьетесь, — твердо ответил Маркиз, — я повторяю еще раз.

Дело не в одном человеке, даже не в нескольких политиках. Мы не подпишем Союзный договор, это абсолютно категорично.

— Мне так и передать в Москву? — невесело спросил полковник.

— Так и передайте, — кивнул Маркиз. — Кроме того, у нас есть сведения, полученные из государственного департамента США. В частной беседе один из их высокопоставленных сотрудников высказал мнение, что в ближайшие несколько дней в руководстве Советского Союза могут произойти крупные изменения. Горбачев, видимо, снова поменяет свою команду и введет в состав руководства новых людей.

Савельев посмотрел на часы. Половина девятого. А вдруг действительно в Москве достаточно скоро произойдут какие-то изменения? Ему откровенно намекали на это, когда он выезжал в свою затянувшуюся командировку в Прибалтику. Все может быть…

— Давайте обсудим варианты нашей дальнейшей работы, — резко сменил тему разговора Савельев…

Возвращаясь из Риги в Вильнюс ночным автобусом, он долго глядел в окно, словно пытаясь там что-то увидеть. Наступило восемнадцатое августа тысяча девятьсот девяносто первого года. Он так и не смог уснуть в полупустом салоне автобуса.

В Москве в эту ночь многие руководители огромной державы также не спали.

Нужно принимать решение, право выбора оставалось за каждым из них. Нервничал Крючков, колебался Язов, сомневался Лукьянов, все еще надеялся на лучшее Янаев, просчитывал возможные варианты Павлов. Каждый понимал, что следующий день — девятнадцатое августа — может стать или самым позорным днем в их личной биографии, или, наоборот, самым удачным днем в истории их страны.

Удачных мятежей не бывает — каждый из них был знаком с этой аксиомой. В случае успеха мятежи называются по-другому. Но каждый знал, что с момента выступления они отрезают себе все пути назад. А в Форосе спокойно спал человек, мнение которого в этой стране пока еще значило многое. Он не подозревал, что наступает последний день его правления. Даже потерпевшие неудачу заговорщики не будут выглядеть столь жалко и смешно, как первый президент огромной страны. С этого момента он станет просто бессильным и безвластным, и формальный срок его царствования закончится в декабре этого года уже удавшимся мятежом трех его вассалов, который назовут совсем по-другому.

Утром восемнадцатого числа полковник Савельев вернулся в Вильнюс и, встретившись с Лякутисом, предложил ему отправить срочное донесение в Москву. В нем подробно излагалась точка зрения Маркиза на подписание нового Союзного договора. В сообщении указывалось и мнение американского государственного департамента, высказанное его представителем в частной беседе. Отмечалась возможность изменений в высшем руководстве страны.

Через два часа эта информация легла на стол председателя КГБ СССР. Он внимательно прочитал сообщение из Литвы, подчеркнув два места: о том, что Литва не подпишет договор ни при каких условиях, и о возможной смене высшего руководства страны. После этого он поднял трубку телефона, набрал знакомый ему номер.

— Мы должны решить все сегодня, — заявил он тоном, не терпящим возражений, — завтра уже будет поздно.

Глава 23

— Вы не ошиблись? — спросил Дронго. — Вы действительно считаете, что ждали именно нас?

— Проходите, — сказал хозяин дома, пропуская их внутрь.

Дронго удивленно обернулся на Потапчука, пожал плечами и прошел первым.

Следом за ним вошел и напарник. В небольшой гостиной было прохладно и темно.

Хозяин дома молча принес три банки холодного пива. На столе уже стояли три кружки. Он подвинул к ним две банки с пивом и открыл свою.

— Угощайтесь.

— Откуда вы знали, что мы приедем? — спросил Дронго, с ненавистью посмотрев на пиво. Потапчук, напротив, с удовольствием открыл свою банку.

— Догадался, — спокойно ответил Олег Савельев, — вы ведь из России. И наверняка ищете моего двоюродного брата.

Дронго переглянулся с Потапчуком и натянуто улыбнулся.

— Нет, мы просто хотели посмотреть берлинский мюзик-холл и познакомиться с вами, — сострил он. — По-моему, вы должны объяснить нам, почему вы так считаете.

— Он предупреждал меня о вашем приезде, — спокойно сказал Олег Савельев. — Вы ведь приехали от Сарычева?

— Не совсем, но, в общем, да, — признался Дронго.

— А где он сам? Почему до сих пор не позвонил? Вы с ним встретились в баре?

— Вас интересует конкретное место, где он сейчас находится? — уточнил Дронго. — В таком случае я вам скажу. Сейчас он на тюремных нарах.

Хозяин дома замер, опустив руку с кружкой. Потом недоверчиво посмотрел на посетителей.

— Вы шутите?

— Неужели вы думаете, что я специально прилетел в Германию, чтобы пошутить насчет почти неизвестного лично мне Сарычева?

— Кто вы такие? — нахмурился Олег Савельев.

— Друзья, — улыбнулся Дронго, — которые действительно ищут вашего двоюродного брата.

Хозяин дома покачал головой.

— Возможно, я ошибся. Но откуда вы в таком случае взялись?

— Нам нужен Игнат, — вмешался в разговор Потапчук. — Скажи ему, что приехал Виктор Потапчук. Он мой должник, знает, что нужно делать. Или объясни, где мы его можем найти.

Хозяин дома задумался. Потом переспросил:

— Как вас зовут?

— Виктор Потапчук.

— Вы находились в составе его группы, которая действовала в Литве летом девяносто первого года, — вспомнил Олег Савельев. — Кажется, он о вас рассказывал.

— Тем более, — мрачно кивнул Потапчук, — он уже столько лет живет в Европе, а я его дерьмо расхлебываю в России.

— Почему арестовали Сарычева? — Мужчина перевел взгляд на Дронго.

— Понятия не имею. Думаю, это связано с вашими клиентами. Видимо, они слишком активно действовали на территории России.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Они почувствовали себя слишком вольготно, и их взяла контрразведка. А чему вы удивляетесь? — спросил Дронго. — Они хотели купить документы вашего двоюродного брата, а российская контрразведка имеет на них свои запросы. По-моему, все правильно.

— Вы из ФСБ? — спросил Олег Савельев.

— Не будьте идиотом, — заметил Дронго. — И принесите мне что-нибудь другое. Я не пью пива.

— Может, виски? Или водку?

— У вас есть что-нибудь безалкогольное?

— Конечно, есть.

— Вот и принесите. А потом задавайте свои идиотские вопросы.

Хозяин поднялся, сходил в другую комнату и принес бутылку кока-колы.

Дронго открыл бутылку, налил содержимое в свою кружку.

— Какие еще вопросы вас интересуют?

— Зачем вы здесь? — в упор спросил хозяин дома.

— Нам нужно найти вашего брата и поговорить с ним. Сидящий рядом со мной человек действительно Виктор Потапчук. Он входил в одну группу с Игнатом Савельевым, которая так удачно растворилась в воздухе летом девяносто первого.

Если вас интересует, не врет ли он, можете сделать его фотопортрет и передать изображение по факсу вашему брату, с которым у вас наверняка есть связь.

— С чего вы взяли?

— Просто мне так кажется. Вы ждали клиентов, которых обещал привезти к вам Сарычев. Вернее, они должны были приехать к вам от него. Но их не будет. Пока.

А вместо них здесь мы. И мы не самые худшие клиенты, которые у вас могут объявиться. Передайте брату, мы можем купить документы. Какая ему разница, кому их продавать.

— Кто вас прислал? — снова спросил Савельев.

— Тебе говорят, что мы приехали к Игнату! — вспыхнул Потапчук. — Нам нужно его найти.

— Я вам ничего не скажу, — огрызнулся Олег Савельев, — много вас тут ходит, «приезжих», незачем мне с вами разговаривать.

— Подождите, — поморщился Дронго, — я ведь не прошу вас верить нам на слово. Проверьте нас и убедитесь, что перед вами именно Потапчук, бывший напарник вашего брата.

— Как я могу это проверить?

— А где сейчас ваша жена? — вдруг спросил Дронго.

— При чем тут она? — нервно дернулся хозяин. — Вам до нее не добраться. Ее нет в городе.

— Вы не поняли, — вздохнул Дронго, — я хотел предложить вам другой вариант. Чтобы человек, которому вы безусловно доверяете, позвонил вашему брату в наше отсутствие. Вы уедете отсюда вместе с нами, а ваша жена, позвонив вашему брату, проверит наши показания.

— Она не знает его телефона. И я не знаю.

— Ладно, все, заканчиваем, — поднялся Дронго. — Мы живем в берлинском отеле «Хилтон», шестьсот пятый и шестьсот седьмой номера. Если ваш брат захочет найти нас, пусть туда позвонит. И постарайтесь убедить его позвонить нам как можно быстрее, иначе у него возникнут определенные неприятности.

— Я не имею с ним связи, — на всякий случай снова сказал Савельев, уже менее решительно.

— Вот наши телефоны. — Дронго положил на столик визитную карточку-книжку своего отеля.

— Ну, если хотите, можете ее оставить, — пожал плечами Савельев, — просто в качестве сувенира.

— Пусть он нам позвонит, — проигнорировал его слова Дронго, — повторяю, что это очень важно. Можете сказать, что убит Лозинский.

Савельев заметно побледнел. Потом машинально взял свою кружку с пивом, поднес к губам и только тогда обнаружил, что она пуста.

— Кого убили? — немного заикаясь, спросил он.

— Вы прекрасно все слышали, — холодно произнес Дронго, выходя из гостиной.

— Будьте добры, передайте ему наш разговор.

На обратном пути в Берлин он все время молча глядел на мелькавшие за окном вагона пейзажи. Наконец Потапчук не выдержал.

— Думаете, он позвонит?

— Вы знаете его лучше меня, — повернул к нему голову Дронго. — Как вы считаете, он позвонит?

— Думаю, да, — кивнул Потапчук.

— Мне тоже так кажется. Вы не проголодались? У нас в отеле, в правой части здания, есть изумительный итальянский ресторан «Феллини». Предлагаю вам там пообедать.

— Они ищут покупателя, — вспомнил Потапчук о состоявшемся разговоре, — через Лозинского и Сарычева искали покупателя.

— Верно. Потому он и принял нас за покупателей. Вы видите, мистер Потапчук, как плохо путешествовать в вашей компании. У вас очень характерная внешность. А я всегда считал, что внешность «ликвидатора» должна быть незаметной, чтобы не бросаться в глаза. Хотя, наверное, это устоявшиеся штампы, а в руководстве КГБ всегда старались избегать повторов. Насколько я знаю, во всяком случае.

— При чем тут моя внешность? — спросил Потапчук.

— Он же сразу обратился к нам по-русски. Надеюсь, вы не считаете, что он узнал меня, а не вас.

— Это еще неизвестно, — на всякий случай сказал «ликвидатор», — он просто считал, что мы приехали из России.

— Не стану с вами спорить. Но я все время думаю о том случае в баре. И все больше убеждаюсь, что там сидел еще кто-то чужой. Но восстановить картину событий достаточно сложно. Началась суматоха, крики, стрельба, а я, признаться, надеялся увидеть одного связного, и никак не больше. Но сейчас считаю, что там присутствовал главный покупатель документов, не замеченный нами.

— А вы не помните, кто именно там сидел?

— Пытаюсь вспомнить. Но там находилось человек двадцать, не меньше. И потом эта неожиданная стрельба, когда началась проверка документов. Признаюсь, в этот момент я больше думал о себе, чем о неведомом покупателе.

В отель они вернулись через три часа. Получив внизу ключи, пообедали в ресторане и лишь затем пошли к лифту, чтобы подняться на шестой этаж. Их номера располагались с правой стороны коридора и выходили окнами на площадь. Дронго первым достал свой ключ. Вставляя его в замочную скважину, он услышал телефонный звонок в своем номере. Быстро шагнув в комнату, он поднял трубку.

Потапчук вошел следом за ним.

— Слушаю вас, — немного напряженным голосом сказал Дронго.

— Кто со мной говорит? — услышал он хриплый голос незнакомца.

— А кто вам нужен?

— Позовите Виктора Потапчука, — потребовал незнакомец, и Дронго передал трубку напарнику.

— Слушаю, — сказал тот, облизывая внезапно пересохшие губы.

— Виктор, это ты? — сразу узнали на другом конце провода. — Я не поверил в твой приезд.

— Игнат, — узнав голос своего бывшего руководителя, Потапчук ошеломленно взглянул на Дронго, — где ты находишься?

— В раю, — засмеялся Савельев. — Надеюсь и ты скоро очутишься здесь, во Франции. Это даже лучше, чем в настоящем раю. Поверь мне на слово.

Глава 24

В Ниццу они прилетели, сделав пересадку в Париже. Им почти не пришлось ждать, приземлились без двадцати пяти двенадцать рейсом 1529 авиакомпании «Эйр-Франс» и уже через час десять минут вылетели в Ниццу из аэропорта имени Шарля де Голля, куда обычно прибывали самолеты из Берлина. Рейс 316, на который они успели зарегистрироваться, был один из немногих, вылетающих именно из этого аэропорта. В большинстве своем самолеты «Эйр-Франс» и «Эйр-Интер» летели в Ниццу из аэропорта Орли, и им пришлось бы потратить еще около часа, добираясь туда.

Ницца встретила их теплой погодой, словно сюда уже пришла не только весна, но и подталкивающее ее лето. Уже в аэропорту они окунулись в мягкую обволакивающую духоту, столь характерную для побережья Лазурного берега. Такси стояли прямо у здания аэропорта, за стойкой регистрировали билеты пассажиров, летевших в Монако. В самом «игорном княжестве» не было аэропортов, способных принимать самолеты, и туда добирались лишь на вертолетах.

В здании аэропорта на самом видном месте висела таблица всех гостиниц не только Ниццы, но и ее не менее знаменитых соседей — Монако и Канн. При этом желающий мог бесплатно позвонить в любой отель и заказать номер по своему усмотрению. Дронго сразу увидел знакомую на весь мир вывеску отеля «Негреско».

Заметив его взгляд, Потапчук нахмурился. По количеству звездочек и добавленному слову «люкс» он понял, что Дронго вновь закажет самую лучшую, а следовательно, и самую дорогую гостиницу. Он уже шагнул к напарнику, собираясь гневно возразить, когда тот поднял трубку и на английском языке заказал два одноместных номера в «Негреско».

— Зачем вы это делаете? — спросил Потапчук, когда они направились к стоянке такси.

— Привычка, — произнес Дронго, — я люблю жить только в очень хороших отелях. Или у себя дома.

— А где ваш дом? — подозрительно спросил Потапчук.

— Вообще-то у меня две квартиры, — признался Дронго, — в двух разных городах, ставших ныне столицами разных государств. Но по природе своей я немного «человек мира». Наверное, я даже более космополитичен, чем думал. Мне одинаково хорошо в Буэнос-Айресе и Нью-Йорке, Париже и Мадриде, Стамбуле и Пекине. Может, это просто страсть к перемене мест, как вы считаете?

Они сели в такси, и Дронго назвал отель. Водитель уважительно кивнул, и машина выехала на широкую трассу.

— И везде вы живете в дорогих отелях? — спросил Потапчук.

— Стараюсь, во всяком случае. Это невероятное удовольствие, Виктор Николаевич. Я понимаю, во время ваших «командировок» вам приходилось жить где попало, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, но не забывайте, я был официальным лицом, экспертом ООН. Нам обычно выделяли отели высшей категории.

Но это все в прошлом. А теперь я достаточно хорошо зарабатываю, чтобы позволить себе такую маленькую роскошь.

Они проезжали невероятно красивые места. Почти все время машина шла по набережной, вдоль которой на многие километры растянулся живописный бульвар.

Прогуливающиеся по бульвару люди никуда не спешили. Вокруг царили расслабленность и умиротворение.

— У них здесь всегда весна, — вздохнул Потапчук.

— Вы имеете в виду состояние погоды или души? — уточнил Дронго.

— И то, и другое, — мрачно ответил Потапчук и без всякого перехода добавил:

— Я боюсь этой встречи с Игнатом Савельевым. Он может принять решение о нашей ликвидации. А у нас нет с собой даже оружия.

— Не думаю, — возразил Дронго, — он ведь все равно хочет продать свои документы. Так какая ему разница, с кем заключать сделку? Гораздо выгоднее иметь дело со знакомыми людьми. А наше устранение принесет ему только неприятности и осложнения с местной полицией.

— Вы говорите так, словно речь идет не о нас с вами, а о какой-то отвлеченной шахматной партии, — выдохнул Потапчук. — Он очень опасен, очень! У него изощренный ум профессионала. У вас логика шахматиста, у него — хитрое коварство иезуита. У вас рациональный расчет, а он полагается на интуицию, которая его редко подводит. Вам будет очень трудно с ним справиться, Дронго. К тому же это мы приехали к нему в гости, а не он к нам. Значит, наши и без того не очень большие шансы стремительно уменьшаются.

— Пока они у нас есть, ничего не потеряно, — задумчиво сказал Дронго. — У нас впереди много времени, мы сумеем придумать что-нибудь дельное.

— Я считаю, мы можем попросить за документы гораздо больше, — заметил Потапчук.

— Это, кажется, главное, что вас волнует, — холодно парировал Дронго. — И вам не стыдно? Вы ведь офицер, работали в КГБ.

— Это все осталось в прошлой жизни, — упрямо возразил Потапчук. — Сейчас это никого не интересует. Всем важны только деньги, заменившие ум, честь и совесть. И не нужно меня агитировать. Надеюсь, вы не хотите сдать безвозмездно эти документы в Службу внешней разведки? Если так, то скажите, и я сейчас же выйду из машины.

— Мы ведь компаньоны, — напомнил Дронго, — значит, обязаны все решать сообща. Поэтому давайте сначала получим документы, а уж потом решим, что с ними делать.

Автомобиль свернул направо и остановился рядом с выпуклым, закругляющимся с боков зданием отеля «Негреско». По обилию знаменитостей, останавливающихся в этом отеле, он, пожалуй, не имел равных в мире, успешно конкурируя с парижским «Ритцем» и нью-йоркским «Плазой».

Здание окружали буйно цветущие вечнозеленые деревья. Повсюду росли высокие пальмы, внизу располагался пляж, к которому можно было спуститься, перейдя автомобильную дорогу. В самом здании бросалась в глаза необыкновенно большая люстра, заказанная хозяином отеля сто лет назад. Войдя в отель и дожидаясь, пока Потапчук заполнит традиционную карточку, Дронго прошел по первому этажу, поражаясь роскоши и любуясь архитектурой.

Следом за первым просторным холлом, в котором размешались службы приема, портье и консьерж, находилось помещение лифтового холла, а уже дальше большой парадный зал, в котором и висела знаменитая люстра Негреско. Пол покрывал большой ковер. По краям зала висели люстры, каждая из них могла стать отдельным украшением. Дронго пересчитал их, обратив внимание на симметрию.

Ровно десять, не считая самой большой, закрепленной на специальной цепи в центре зала. Потолок в этом месте имел причудливую полусферу, уходя вверх. За колоннами, окольцовывающими парадный зал, виднелись магазины, торгующие сувенирами, золотом, парфюмерией. Справа от входа коридор вел в сауну, а пройдя налево, посетитель попадал в ресторан «Шантеклер», у входа в который возвышался импозантный метрдотель.

— И для чего вся эта роскошь? — услышал Дронго за своей спиной.

Обернувшись, он увидел Потапчука.

— Никак не привыкну к вашей бесшумной походке.

— Привычка, — усмехнулся «ликвидатор». — Я уже заполнил карточки. Идемте, они собираются проводить нас в наши номера.

По традиции в каждый отведенный номер гостя провожал лично генеральный менеджер отеля. Дверца лифта автоматически открылась, и они поднялись в свои апартаменты, расположенные рядом с лифтовым холлом, с правой стороны левого коридора. Они имели повышенную комфортность.

Менеджер открыл дверь, прошел по небольшому коридору в глубь комнаты, открыл занавески. Яркое солнце ударило в глаза гостей. Оба номера, расположенные рядом, выходили на небольшие балкончики, красиво обрамлявшие стены старинного здания. Строго выдержанная в одном стиле мебель, стены комнаты, обитые дорогим материалом, дополнявшим тройной слой занавесок, просторная ванная комната, из которой можно попасть в другую, гораздо меньшую, где находился туалет. Подобная система ванных и туалетов практиковалась и в «Ритце», где Дронго жил во время своей сложной операции против масонского ордена в прошлом году.

Из окон их номеров справа от «Негреско» виднелись музей и казино «Рулл», находящееся в пяти минутах ходьбы от отеля, на Английской набережной. Когда открылось окно и менеджер, улыбаясь, показал на набережную, Потапчук, вышедший следом за ним, несколько сконфуженно согласился:

— Красиво.

— Обратите внимание, — по-английски сказал менеджер, — наши телевизоры принимают и «Останкино» из Москвы.[88] У нас часто останавливаются гости из России и других стран бывшего Советского Союза. Мы всегда готовы угодить любым клиентам. Кстати, сейчас у нас есть один гость, тоже приехавший с советским паспортом.

— Уже прошло столько лет после развала Советского Союза, а мы все еще пользуемся этими паспортами, — проворчал Потапчук, — все никак не можем отделаться от вчерашнего дня.

— Прошлое иногда цепляет настоящее, — согласился Дронго.

— Зато число богатых людей в России стремительно растет, — напомнил ему Потапчук. — Если так пойдет и дальше, скоро им придется ловить все каналы из России. Вы не забыли, что вечером мы должны быть в казино? — напомнил он напарнику.

— Не забыл, — ответил Дронго. — А теперь идите к себе, я должен принять душ и переодеться.

Он внимательно осмотрел ванную комнату и туалет. Вентиляторы, нагнетавшие свежий воздух, находились за стеклянной стеной, очевидно, в шахте, оборудованной по другую сторону этих помещений. Он включил вентиляторы и вернулся в комнату. Обычно он смотрел Си-эн-эн, слушая последние новости в мире, но теперь почему-то включил «Останкино», воспользовавшись редкой возможностью посмотреть московское телевидение за тысячи километров от Москвы.

И лишь после этого начал раздеваться, чтобы принять душ.

Разница во времени между Москвой и Ниццей составляла два часа, следовательно, было уже достаточно поздно. Он почувствовал, как проголодался.

Выйдя из ванной, он позвонил Потапчуку.

— Виктор Николаевич, вы не хотите пообедать?

— Скорее поужинать, — отозвался Потапчук, — в Москве уже восьмой час вечера.

— А вы забудьте о другом времени. Живите по своим биологическим часам. Так вы идете со мной?

— Иду. Только не в «Шантеклер». Мне не нравятся вычурные рестораны.

— Хорошо, — засмеялся Дронго, — я поведу вас в народный ресторан, где играет шарманка.

— Издеваетесь?

— Нет, правда. Мы пообедаем с вами в ресторане «Ротонда». Это в другом конце нашего здания. Я слышал об этом ресторане много интересного.

— Через десять минут спущусь, — проворчал Потапчук.

— Договорились. — Дронго положил трубку.

И в этот момент в его номер постучали. Громко и бесцеремонно, как могут стучать только знакомые люди или родственники. Европейцы так нагло стучать просто не умеют. Даже к собственным детям. Но никаких гостей он не ждал. Во всяком случае, пока. Он оглянулся. За окном по набережной прогуливались милые веселые улыбающиеся люди.

В дверь снова постучали. На этот раз еще громче. Придется открывать.

Дронго поискал глазами что-нибудь тяжелое. Впрочем, убивать его так сразу не будут. Сначала постараются выяснить, что он знает. Когда постучали в третий раз, он понял: больше тянуть нельзя.

Он пошел открывать дверь.

Глава 25

Дронго открыл дверь и замер от удивления. На пороге стоял старый знакомый Маир Касланлы. Уже лысеющий сорокапятилетний бизнесмен, в роскошных очках от Версаче, всегда пахнущий «Фаренгейтом». В модном клетчатом пиджаке. Острое лицо, маленькие бегающие глазки, тонко подстриженные усики. Ломброзо многое мог бы о нем рассказать. Однако это был старый и давний знакомый Дронго, они дружили много лет. Первый знакомый Дронго, который привез «Фаренгейт» из-за границы еще в годы «железного занавеса», и невероятный, вызывающий запах французского парфюма стал любимым не только для Маира, но и для Дронго. И если Маир позже изменял любимому парфюму, то Дронго остался верен единственному запаху, так полно выражавшему его собственную натуру.

— А мне сказали: в гостинице остановились ваши соотечественники. И я решил проверить! — закричал с порога Маир, бросаясь к Дронго.

— Какими судьбами? — улыбнулся Дронго.

— Я здесь проездом. Отдыхал в Каннах. Прекрасное место, тебе надо туда съездить. Собираюсь побывать в Монте-Карло, говорят, там казино просто фантастическое. Хотя после Лас-Вегаса, думаю, меня ничем удивить невозможно.

Дронго знал страсть своего гостя к карточным играм. Он умудрялся проигрывать и выигрывать крупные суммы. Во времена перестройки, когда иностранные автомобили только начали появляться в Москве, Маир Касланлы пригнал из Германии белый «Мерседес». Занимая должность официального представителя Общества зарубежных связей, он умудрился превратить одиннадцатый этаж гостиницы «Украина» в собственную резиденцию, снимая там иногда по четыре-пять номеров подряд на целый год. Кроме офиса, находящегося в одном из номеров, здесь же располагались его комнаты отдыха и номера для гостей.

В «Украине» все знали и любили Маира, неизменно доброжелательного, всегда услужливого, не забывавшего о подарках для знакомых женщин. Несмотря на то что он так и не научился говорить по-русски без акцента, ему удавалось приводить к себе фантастически красивых женщин, которые млели от одного его присутствия.

Заставленный дорогими импортными бутылками, техникой и кожаными диванами личный номер Маира Касланлы производил должное впечатление на гостей.

В прежние времена Дронго часто останавливался в номерах «Украины», которые заказывал для него Маир. Встречая иногда в апартаментах своего знакомого красивых женщин, он неизменно удивлялся такому разнообразию связей и возможностей друга, с одной стороны, пробивного, упорного, настойчивого, а с другой — очень доброго, мягкого, по-своему талантливого человека, так и не нашедшего себе должного места в жизни. Он мог быть неплохим коммивояжером или рекламным агентом, коммерческим директором или продюсером. У него многое получалось. Он обладал своеобразным даром убеждать людей. Он любил жизнь и наслаждался ее богатством. Он играл в карты, любил людей, имел множество друзей-мужчин и еще большее количество знакомых женщин. Вместе с тем он оставался прекрасным семьянином, обожающим свою жену и единственную дочку.

С Дронго они познакомились еще в те времена, когда Маир писал статьи в иностранные журналы, пытаясь пристроить там свои творения.

— Ты видишь, как тесен мир! — возбужденно потирал руки Маир. — Я думал, просто умру от скуки в этой Ницце, и вдруг оказывается — здесь ты. Это же здорово. Что ты здесь делаешь? Опять какие-нибудь шпионские истории?

— Нет. Просто приехал отдохнуть.

— Знаю я твои отдыхи, — подозрительно прищурился Маир, сняв очки и протирая стекла. — Ты просто так не путешествуешь. Небось опять какую-нибудь гадость расследуешь? Скажи честно, кого убили на этот раз?

— Слава богу, пока никого.

— Не верю, но все равно очень приятно тебя видеть. Сегодня вечером мы ужинаем вместе.

— Если ты разрешишь мне одеться, мы спустимся вниз и пойдем пообедать с одним моим знакомым, — предложил Дронго.

— Знакомый или знакомая? — обрадовался было Маир.

— Нет-нет, — засмеялся Дронго, — не надейся. Это мужчина, причем достаточно пожилой. Мы с ним в деловой поездке, здесь ты прав. Никаких амурных историй у нас не предвидится.

— Очень жаль, — опечалился Маир, — здесь полным-полно красивых итальянок, француженок и американок. И все очень богаты и очень несчастны. Если мы захотим развлечься, к нашим услугам самые красивые женщины на побережье.

— Не сомневаюсь. — Дронго достал из чемодана свежую рубашку, снял старую, предусмотрительно положив ее в сумку для стирки.

— Я встретил в Каннах потрясающую женщину, — возбужденно рассказывал Маир.

— Представляешь, она немка. Я думал, они все фригидные, холодные дуры, а эта оказалась такой стервой! Честное слово!

Дронго, застегивая пуговицы на рубашке, кивнул.

— Уверен, с немкой у тебя могло бы получиться, ты ведь немного говоришь по-немецки. Но как ты собираешься общаться с француженками или итальянками?

Насколько я помню, ты не знаешь ни французского, ни итальянского.

— А зачем мне их знать, — изумился Маир, — достаточно нескольких общих фраз на английском и выразительного взгляда. И все. Женщина твоя.

— Твоего взгляда? — улыбнулся Дронго, завязывая галстук.

— Конечно, моего. Ты слишком серьезен, когда смотришь на женщин. Словно пытаешься сразу проанализировать состав ее крови и определить, чем она занималась последние две недели.

— А у тебя другой?

— Конечно. У меня взгляд сначала ищущий, потом настойчивый, потом волнующий. Главное, уловить момент, постараться дать понять женщине, что она тебя интересует. И тогда все, она почти твоя.

Дронго снял со спинки стула свой пиджак.

— Полный курс обольщения женщины Маира Касланлы, — улыбнулся он. — Что еще нужно, чтобы завоевать женщину?

— Немного, — кивнул Маир, — главное, все время наступать, давить, атаковать. И практически любую женщину можно уговорить. В этом нет никакой проблемы.

— Уговорить на постель?

— Конечно. А на что еще?

— Не подходит, — вздохнул Дронго.

— Почему?

— Зачем столько усилий, если для этого есть проститутки? Достаточно заплатить деньги — никаких проблем. Меня твои взгляды не очень устраивают.

Женщина, которая сдает свои позиции под твоими взглядами, меня мало волнует, хотя должен признаться, в этом деле ты великий мастер. И тебе удавалось много раз доказывать мне это. Но у меня собственные принципы. Мне хочется от женщины несколько иное.

— Тебя интересует душа женщины, — саркастически усмехнулся Маир. — Тоже мне, последний романтик. А если женщине это не нужно?

— Это ее проблема. Я говорю о себе. Пошли быстрее, нас уже ждут.

Они вышли из номера. Возле лифта висели картины сюрреалистов, а стоявшие здесь четыре больших кресла имели только левую или правую ручку.

— Не гостиница, а дом моды, — улыбнулся Маир, показывая свои редкие зубы.

Он очень боялся дантистов, поэтому зубов у него оставалось не так много. Но это не мешало его громким победам над женщинами.

Внизу, на первом этаже, у витрины магазина их поджидал Потапчук. Увидев незнакомца, он нахмурился.

— Добрый вечер, — приветливо поздоровался Маир.

— Кто это такой? — грубо спросил Потапчук, не отвечая на приветствие. — Вы вызвали сюда своего человека? Откуда он взялся?

— Это мой знакомый Маир Касланлы, — представил его Дронго, не отвечая на сердитый вопрос Потапчука. А затем, кивнув в сторону «ликвидатора», сказал:

— Потапчук Виктор Николаевич.

— Очень приятно, — улыбнулся Маир, протягивая руку.

Потапчук очень неохотно пожал ее, продолжая вопросительно смотреть на Дронго.

— Это мой старый знакомый, — повторил тот. — Он случайно оказался в этом городе и в этом отеле. И случайно узнал, что мы находимся здесь. Поэтому и пришел в мой номер. Надеюсь, вы не станете подозревать, что мы сговорились.

Потапчук отвернулся.

— Когда ты приехал в Ниццу? — вдруг спросил у Маира Дронго.

— Две недели назад, — удивленно ответил тот.

— У тебя сохранилась карточка отеля, в котором ты жил в Каннах?

— Конечно.

— В каком же отеле ты жил?

— В «Хилтоне», — ответил Маир, — в том самом знаменитом «Хилтоне», который имеет свой собственный пляж на берегу моря и…

— Дай мне свою карточку, — потребовал Дронго, довольно невежливо перебивая его.

Ничего не понимающий Маир достал из кармана карточку и протянул ее Дронго.

Тот быстро прочел дату и показал Потапчуку.

— Можете убедиться, Виктор Николаевич. Мой друг приехал сюда две недели назад. Если бы мы с ним договорились, этого просто не могло быть. Две недели назад я даже не знал, что начну вместе с вами совместный поиск. И уж тем более не предполагал, что приеду именно сюда.

Потапчук недоверчиво взял карточку, прочел дату приезда и отъезда гостя.

Потом так же мрачно вернул ее Дронго.

— Это ничего не доказывает, — сказал он, — карточку могли подделать.

— Тогда запишите телефон, позвоните в «Хилтон» и убедитесь сами, — предложил Дронго.

— Ладно, — отмахнулся Потапчук, — я вам верю. Не надо ничего доказывать.

Идемте, я очень проголодался.

— Идемте в «Ротонду», — предложил Дронго, — я же обещал вам «народный ресторан».

«Ротонда», находившаяся в правом крыле отеля «Негреско», если смотреть со стороны моря, представляла собой небольшой круглый зал со столиками, расположенными по кругу. В центре стояла механическая фигура высокой девушки в белом платье, которая играла на шарманке. Когда начиналась игра, лошадки, стоявшие в разных концах зала, начинали раскачиваться, словно собирались идти по кругу, поднимаясь вверх и опускаясь вниз.

Деревянная лестница вела на бельэтаж, где тоже стояли столики и незатейливо украшенные белые кукольные лошадки имитировали движение, поднимаясь и опускаясь.

— Вам здесь нравится? — спросил Дронго, когда они сели и получили развернутые карты меню.

— Во всяком случае, это не «Шантеклер», — огрызнулся Потапчук. — Вечно вы выбираете роскошные места. По мне хороша и простая закусочная с нормальной гостиницей.

— Простая закусочная, Виктор Николаевич, может вызвать у вас язву желудка, — укоризненно проговорил Дронго. — В ваши годы нужно нормально питаться. Ваша прежняя кочевая жизнь осталась в прошлом.

— А может, у меня уже есть язва желудка? — желчно заметил Потапчук.

Приветливо улыбаясь, к ним подошел небольшого роста метрдотель.

— Что-нибудь выбрали, господа? — спросил он по-английски.

Потапчук сидел у окна, глядя на прохожих, неторопливо прогуливающихся по бульвару.

— Принесите нам луковый суп, салаты по вашему усмотрению и что-нибудь мясное. Тоже по вашему усмотрению, — улыбнулся Дронго.

— Все сделаю, — оценил его доброжелательность метрдотель. — Вино, конечно, красное?

— Вы все отлично поняли, — кивнул Дронго.

— Любопытное местечко, — сказал Маир, оглядываясь по сторонам, — я здесь еще не был. Довольно интересно.

Потапчук застыл в мрачной позе, не поворачивая головы. Маир показал на него, недоуменно покачивая головой. Он просто не понимал, почему у этого пожилого и мрачного спутника Дронго такое плохое настроение. Живет в лучшем отеле Ниццы, питается в «Ротонде», приехал во Францию, отдыхает на Лазурном берегу и такой смурной, словно только что похоронил свою любимую тетушку.

Официант довольно быстро принес бутылку красного вина, откупорил ее, показывая пробку, налил немного в бокал для дегустации, безошибочно выбрав Дронго как самого главного в этой группе гостей. Дронго сделал глоток и кивнул, разрешая разливать вино по бокалам., — За нашу встречу, — торжественно провозгласил Маир, но Потапчук взял свой бокал, не обращая внимания на других.

— Он просто хам, — тихо сказал Маир сидевшему рядом с ним Дронго, — мог бы иногда и глянуть в нашу сторону.

— У него просто много проблем, — так же тихо ответил Дронго.

Маир понимающе кивнул, снова поднимая свой бокал. Он наклонился к Потапчуку и громко спросил:

— Вам понравилась Ницца?

— Что? — удивился Потапчук. — Нет, не понравилась. Пальмы и жара.

Представляю, как здесь плохо летом. Нет, мне здесь совсем не нравится.

Маир пожал плечами.

Когда принесли луковый суп, в котором сверху аппетитно проглядывала желто-красная корочка жареного сыра, покрывающая всю поверхность чашки, Потапчук наконец повернулся к ним. Официант расставил тарелки на столике и бесшумно исчез. Маир уже взял свой бокал, чтобы провозгласить следующий тост, когда вдруг Потапчук дернулся и, не сдержавшись, едва не рыгнул на скатерть.

— Он еще и дурно воспитан, — заметил Маир.

— Там Семенов, — с диким выражением на лице прошептал Потапчук, показывая на окно. — Он только что прошел мимо нашей гостиницы.

Дронго выскочил из-за своего столика и бросился к выходу.

Глава 26

Алексеев сидел над документами уже третий день. Не осталось никаких сомнений, что погибший в баре молодой парень просто отвлекал внимание от настоящего резидента литовской разведки, который в это время, видимо, находился за одним из соседних столиков. Уже третий день все сотрудники ФСБ, принимавшие участие в операции, добросовестно вспоминали обстоятельства дела, вычерчивая расположение столиков и сидевших за ними людей.

И уже третий день они пытались вычислить, кто именно мог быть «гостем» из соседнего маленького государства, так бесцеремонно вмешивающегося во внутренние дела своего большого соседа.

К вечеру приехал Иевлев. Его собственная организация была еще более заинтересована в получении документов группы Савельева, надеясь на противостоянии с молодой литовской разведкой получить нужную информацию об исчезнувших бумагах.

— У вас есть новые сведения? — спросил Иевлев, входя в кабинет.

— Пока топчемся на месте, — угрюмо ответил Алексеев, кивнув на лежащую перед ним план-схему бара. — Пока ничего нет. Хотя уже ясно, что в баре находилось по крайней мере четверо-пятеро посетителей и один из них вполне мог оказаться посланцем прибалтов.

— Совсем зарвались ребята, — беззлобно заметил Иевлев. — Работают уже на нашей территории. Вы представляете, чтобы коста-риканская или гондурасская разведка посмела бы спланировать нечто подобное в США? Американцы размазали бы их по стене. А мы сидим и вычисляем, кто мог быть их резидентом.

— Они считают, что у них достаточно оснований нас бояться, — ради справедливости сказал Алексеев. — Американцы не планируют присоединить к себе Коста-Рику, а наша Дума все время выступает с призывами к объединению бывших республик.

— И вы, контрразведчик, оправдываете их действия? — удивился Иевлев.

— Нет, просто пытаюсь понять. Вам ведь документы группы Савельева тоже нужны не для архива.

— Для опытного сотрудника у вас довольно либеральные взгляды, — мягко заметил Иевлев. — Вам не тяжело с вашими коллегами?

— Когда как. Вы не сказали о ваших новостях.

— Наш сотрудник вылетел в Берлин и нашел там брата Савельева. Тот оказался бывшим летчиком, служившим ранее в Западной группе войск в Германии. Но он категорически отказывается от своего двоюродного брата, уверяя, что не видел его много лет. Все попытки нашего сотрудника ни к чему не привели. Он просто не стал с ним разговаривать. А показания вашего Сарычева мы, конечно, ему не могли предъявить. Формально мы вообще ничего не можем сделать. Ведь он гражданин Германии. И ни в чем не обвиняется. А заставить его давать показания против своего двоюродного брата мы просто не вправе.

— Ясно, — разочарованно подвел итог Алексеев, — значит, и здесь полный провал.

— Не совсем, — сказал Иевлев, — как раз наоборот. Нам удалось выйти на очень перспективный канал связи.

— В каком смысле? Он вам все-таки что-то рассказал?

— Нет. Он ничего не сказал. Но два дня назад в наше марсельское консульство позвонил незнакомец. Он позвонил по обычному телефону на квартиру консула, попросив сообщить в Службу внешней разведки об имеющихся у него документах, которые нас могут заинтересовать. На вопрос консула, какие именно документы, незнакомец сказал, что это документы группы Савельева. Вы что-нибудь понимаете?

Алексеев оторвался от стола, ошеломленно посмотрел на Иевлева.

— Документы группы Савельева? — переспросил он растерянно.

— Да, так и сказал. Консул успел записать разговор на пленку и переслал нам ее вчера из Марселя. Оттуда сейчас летают самолеты один раз в неделю. Мы же отправили ее на исследование, но пока результатов нет.

— И что вы намерены делать?

— Позвонивший вчера предложил встретиться в Сен-Тропезе через два дня в отеле «Библос». Я думаю отправиться туда завтрашним рейсом в Париж и уже оттуда перелететь в Марсель или Ниццу, чтобы добраться до Сен-Тропеза.

— Почему они назначают свидание в столь экзотических местах? — пробормотал Алексеев. — Никогда не слышал о таком городе. — Это на Лазурном берегу, во Франции. Там все города рядом — Канны, Ницца, Сен-Тропез, чуть дальше Монте-Карло.

— О других городах я немного слышал. В Каннах, кажется, проводится кинофестиваль, в Монако есть казино. А в Ницце любили отдыхать российские дворяне. На этом мои познания о южном побережье Франции полностью исчерпаны;

— И тем не менее документы именно там, — задумчиво сказал Иевлев. — Наша лаборатория сегодня обещала дать ответ, стараются идентифицировать голос с одним из тех, кого мы подозреваем в этом звонке. Пока ясно только одно: это не Савельев. Его голос мы уже имеем на пленке. Возможно, это майор Семенов.

— В некоторых документах Семенов проходит как подполковник, — вспомнил Алексеев.

— Верно. Ему присвоили звание, но формально подтвердить не успели.

Считалось, что он погиб, однако запись в его личном деле пунктуальные кадровики все-таки сделали. Я надеюсь многое узнать во время поездки во Францию.

— Это довольно опасная командировка, — нахмурился Алексеев. — Непонятно, кто это мог быть и откуда он узнал о документах группы Савельева.

— Кто бы он ни был, мы обязаны отреагировать, — возразил Иевлев, — эти документы представляют для нас исключительную ценность. Там собственноручные расписки бывших «агентов центрального подчинения». Сейчас, когда Литва хочет вступить в НАТО, это становится особенно важно. Речь идет фактически о безопасности нашей страны.

— Значит, вы собираетесь вылететь утренним рейсом Аэрофлота. Мы постараемся сегодня ночью закончить схему. За одним из столиков, к которому подошли наши сотрудники, сидел лысоватый мужчина лет сорока, грузный, крупный, широкоплечий. Он вел себя слишком спокойно, и его запомнили сразу несколько наших сотрудников.

— Вы составили его фоторобот? — уточнил Иевлев.

— Примерный. Хотя должен сказать, у него очень запоминающаяся внешность, крупные черты лица. Но он не похож на прибалта. Скорее кавказский тип или средиземноморский — итальянец, испанец, португалец. Но я вспомнил о караимах и татарах в Литве и решил проверить и этого человека. Логично рассуждая, литовцы необязательно пришлют к нам высокого блондина или шатена, говорящего с характерным прибалтийским акцентом. Они вполне могли прислать кого-то другого.

— Где его портрет? — спросил Иевлев.

— Вот здесь, среди бумаг. — Алексеев взял со стола предполагаемый портрет незнакомца.

Иевлев посмотрел на него. В его глазах отразилось такое удивление, что Алексеев и сам еще раз посмотрел на портрет.

— Вы знаете этого человека? — спросил он, уже зная ответ на свой вопрос.

— Вы его тоже знаете, — сказал Иевлев. — Посмотрите внимательнее, неужели не узнаете? О его расследованиях знает весь мир.

— Не может быть! — растерянно сказал полковник, поняв в этот миг, что допустил еще одну большую ошибку. — Этого просто не может быть!

— И тем не менее это он. Дронго. Та самая птичка, которая может устроить нам очень крупные неприятности.

— Дронго, — задыхаясь, повторил Алексеев, — опять он. Вы думаете, этот человек работает на литовскую разведку? Невероятно.

— И тем не менее. Таких совпадений не бывает, полковник. Он находился в баре в тот момент, когда там сидел Сарычев, приехавший для встречи с представителем литовской стороны. Думаю, его купили, заплатив большую сумму. Я слышал, в последние годы он стал наемником и работает за большие гонорары.

Вполне возможно, польстился на деньги.

— Вы сами верите в это? — мрачно осведомился Алексеев. Он поднял трубку и потребовал:

— Срочно соедините меня с Владимиром Владимировичем. Да, прямо сейчас. Это его бывший связной, — пояснил полковник.

— Думаете, он в курсе?

— Во всяком случае, я постараюсь выпотрошить из него все, что он знает. Но как мог Дронго работать на другую разведку? Неужели он стал их резидентом?

— Факты упрямая вещь, полковник, — процедил Иевлев, — но мы пока не знаем, кто звонил нам в Марселе. Возможно, сам Дронго, затеявший свою игру. Он любит устраивать невероятные вещи, выступая в одиночку против большой команды. Это типичный стиль Дронго.

— Черт бы побрал вашего Дронго, — в сердцах заметил Алексеев, — у нормальных людей имеются имена и фамилии. А у этого кличка, как у блатного пахана. Почему он не любит называться своим настоящим именем?

— Старая привычка профессионалов. Эту кличку ему дали, когда он работал в ООН, и с тех пор он так к ней привык, что не любит, когда его называют по имени. Большинство людей так никогда и не узнают его настоящего имени, — пояснил Иевлев.

— От этого нам не легче, — отрезал полковник и поднял трубку зазвонившего телефона. — Владимир Владимирович, — возбужденно сказал Алексеев, — извините, что беспокою вас, но, по-моему, мы с вами должны встретиться еще раз. Да, дело очень важное. Оно касается вашего друга. Да-да! У нас появились новые факты. Я высылаю за вами машину. Вы можете приехать ко мне прямо сейчас? Спасибо. Он сейчас приедет, — сказал Алексеев, положив трубку. Он вызвал дежурного по селектору. — Пошлите машину за Владимиром Владимировичем, и как можно быстрее.

Выпишите ему пропуск.

— В такое время, товарищ полковник, мы обычно не приглашаем гостей, — смущаясь, сказал дежурный, — комендатура будет против.

— Объясните, что это не гость. Это наш бывший коллега, ветеран, офицер КГБ. Пусть его обязательно пропустят.

— Я все понял, товарищ полковник, — сказал дежурный и отключился.

— Это не поможет, — заметил Иевлев. — Он может ничего не знать. Или просто не захочет отвечать.

— А если мы с вами все-таки ошибаемся? — вдруг предположил Алексеев. — Что тогда? Может, его позвали туда специально, чтобы подставить? Такой вариант вы полностью исключаете?

— Я верю только в очевидные факты, — упрямо стоял на своем Иевлев.

— В таком случае самым очевидным фактом является то обстоятельство, что Дронго слишком знаменит и слишком легко узнаваем, чтобы использоваться в качестве резидента чьей-то разведки. С таким доводом вы тоже не согласны?

— Согласен, — кивнул Иевлев. — Я могу предположить, что невероятное стечение обстоятельств или собственное расследование привело Дронго в этот бар.

Но тогда объясните, кто из остальных клиентов в этом баре мог быть резидентом прибалтов? Попробуем вычислить его вместе.

— Мы проверяем уже несколько дней. У нас осталось только три человека.

Пара молодых людей, сидевших в этом углу бара, и подвыпивший пожилой мужчина.

Вот здесь, — показал Алексеев на схеме. — Мы составили фотороботы и на них, но ни один из завсегдатаев их не узнал. Вы можете посмотреть и эти фотографии.

Возможно, среди них тоже обнаружится человек, которого мы не опознали, — не удержался от сарказма Алексеев, протягивая другие снимки.

— Никогда их не видел, — честно признался Иевлев, возвращая портреты, сделанные фотороботом. — Нам нужно торопиться. По нашим данным, за этими документами уже началась настоящая охота. В том числе и со стороны других разведслужб.

— Вы думаете, в Марселе звонил сам Дронго? — спросил Иевлев, посмотрев на часы. — Мы узнаем ответ только через несколько минут. К тому времени уже должно быть готово заключение нашей лаборатории.

— Все слишком сложно, — мрачно заметил Алексеев. — Эти документы, очевидно, слишком дороги литовцам, если они бросили все свои наличные силы на их розыски, не боясь даже подставить свою агентуру.

— Можете представить, как они хотят получить их. У маленьких республик свой «синдром КГБ». Им кажется, что за ними все следят и все хотят их завоевать. Поэтому они преувеличенно агрессивны и смелы. Как, впрочем, и любой человек маленького роста в обычной жизни.

— Я все равно найду того, кто явился на встречу с Сарычевым в баре, — упрямо сказал Алексеев. — Даже если это был сам Дронго. Может, действительно он решил нам помочь и позвонил в наше марсельское консульство?

Вместо ответа Иевлев еще раз посмотрел на часы, а затем поднял трубку телефона, набирая номер.

— Это мы сейчас узнаем, — пообещал он. — Кузнецов, — спросил Иевлев своего сотрудника, — есть ответ из лаборатории? Есть? Спасибо.

Он положил трубку.

— Это был Семенов, — мрачно сказал Иевлев, — наша лаборатория сумела идентифицировать его голос. Нет никаких сомнений, это Семенов. Теперь мы точно знаем, что он жив.

— Но почему он не позвонил в Москву? — развел руками Алексеев.

— Это мне и придется выяснить во Франции, — вздохнул Иевлев. — Начнем вести расследование с двух сторон. Вы отсюда, а я оттуда. Цель у нас все равно общая.

— Получается, мы с вами воскрешаем мертвецов, — усмехнулся Алексеев. — Савельева, Семенова… А вы знаете, что это малоприятное занятие? И не всегда ожившие мертвецы испытывают благодарность к оживившим их колдунам. Я надеюсь, вы не забудете об этом там, во Франции.

Глава 27

Выскочив на улицу, Дронго не обнаружил возле отеля ни одного одинокого мужчины. Он пробежал метров пятнадцать в одну, а затем в другую сторону — тот же результат. Чуть запыхавшись, он вернулся в ресторан и увидел, что Потапчук и Касланлы стоят у входа в зал со стороны улицы.

— Может, вы ошиблись? — хмуро спросил Дронго.

— Нет, — убежденно сказал Потапчук, — это был именно Семенов. Я его никогда ни с кем не спутаю. Слишком хорошо запомнил его лицо. Я не мог ошибиться.

— Тогда куда же он исчез? Ведь я выбежал почти сразу.

— Возможно, его ждала машина, — неуверенно предположил Потапчук.

— Кого вы ищете? — поинтересовался Маир.

— Во всяком случае, его сейчас здесь нет, а мы привлекаем к себе внимание.

— Дронго подвел неутешительный итог. — Идемте хотя бы закончим наш полуужин-полуобед, иначе все официанты «Ротонды» выскочат следом за нами на улицу.

Они вернулись за столик.

— Что происходит? — спросил Маир. — Ты опять на работе?

— А как ты думаешь?

— Понятно, — вздохнул Маир, — а я надеялся, мы с тобой здесь сумеем отдохнуть, развлечься. Тебе никто не говорил, какая у тебя паскудная работа?

— Ты первый, — мрачно ответил Дронго.

— Надеюсь, ничего опасного нет? — шутливо спросил Маир. — Иначе я лучше уйду от вас, пока не начали стрелять.

— Пока не начнут, но у тебя иногда возникают здравые мысли, — кивнул Дронго, — у нас действительно очень сложная командировка.

— Тем лучше, — засмеялся Маир, — всегда мечтал принять участие в твоих шпионских расследованиях. Надеюсь, теперь стану настоящим шпионом.

— Не так громко, — проворчал Потапчук, — здесь полно наших туристов.

Когда принесли мясные блюда, Дронго попросил кетчуп. Официант принес бутылочку с недовольной миной на лице. Он посчитал клиентов американцами, которые все блюда заливают густым слоем кетчупа и не разбирают, что лежит перед ними под этой приправой — изысканное блюдо французской кухни или обыкновенный гамбургер.

Дронго посмотрел на часы. До назначенной встречи в казино «Рулл» оставалось еще около двух часов.

— Может, мы закончим обедать и немного прогуляемся по бульвару? — предложил Дронго.

— Я не люблю гулять, — отрезал Потапчук, энергично уминая мясо.

— В таком случае мы вдвоем выйдем немного пройтись, а позже встретимся в казино, — предложил Дронго.

— Вы собираетесь гулять по городу без оружия? — поднял на него злые глаза Потапчук. — Мне кажется, вы все-таки не совсем понимаете, что именно происходит. Семенов профессиональный «ликвидатор». Если он приехал сюда вместе с Игнатом Савельевым, значит, нам угрожает опасность, очень большая опасность.

— Может, нам вообще не ходить в казино? — разозлился Дронго. — По-моему, Савельев сделал правильный выбор, это самое лучшее место для встречи. С оружием они туда не войдут, и мы можем спокойно с ними побеседовать.

— А если в казино войдет только Савельев, а Семенов останется ждать нас на улице, перед выходом? Вам такой вариант не приходил в голову?

— Вы хотите полностью исключить риск в нашем деле? — спросил Дронго. — Думаю, так не получится. И в казино лучше сначала появиться нам двоим, — кивнул он на Маира, — а потом уж вам. Савельев ожидает только двоих, о которых ему сообщит брат. Появление третьего не входит в его планы.

Потапчук осторожно положил вилку на стол. Потом посмотрел Дронго в глаза.

— Это вы придумали сейчас? — тихо спросил он. — Или когда увидели своего товарища?

— А вы как думаете? — улыбнулся Дронго.

— Черт вас возьми! — выругался Потапчук. — Иногда я думаю, что вы не хуже Игната умеете устраивать такие подлые номера. Мне даже неприятно, что я оказался в такой компании.

— Зато вы сейчас на нашей стороне, — кивнул Дронго, — и это пока главное.

В общем, договорились, через два часа мы встретимся с вами в казино. Мы с моим другом заглянем туда пораньше. — Он посмотрел на Маира. — Надеюсь, ты можешь спокойно вести себя в казино? Или срываешься по-прежнему?

— Как тебе не стыдно! — искренне возмутился Маир. — Конечно, могу. Я полностью контролирую ситуацию. Иногда позволяю себе немного поиграть, но всегда успеваю остановиться вовремя.

— Тогда пойдем вместе, — решил Дронго.

Уже через полчаса они неторопливым шагом прогуливались по верхнему ярусу набережной, наслаждаясь прекрасным видом.

— Красивый бульвар, — восхищался Маир, — вообще Европа мне нравится гораздо больше, чем Америка. Там я все куда-то торопятся, а здесь умеют наслаждаться жизнью.

Он подмигнул красивой женщине, прошедшей мимо них с маленькой собачкой.

Она была высокого роста, в светлых брюках и легкой замшевой куртке. Традиционно отсутствовала косметика. Женщина улыбнулась в ответ.

— Вот видишь, — оживился Маир, — а попробуй подмигнуть американке. Они же ненормальные. Все как мужики, ноги расставлены, короткая прическа, упрямый взгляд. Не люблю я американских женщин, какие-то все они мужеподобные.

— Надеюсь, Мэрилин Монро ты к ним не относишь? — улыбаясь, спросил Дронго.

— Не отношу. И еще несколько сот женщин тоже. А остальные миллионы очень даже отношу. И их «главную муже-бабу» Хиллари Клинтон в первую очередь. Мне не нравятся женщины, которые вмешиваются в дела своего мужа.

— Я всегда подозревал, что ты типичный бабник, — беззлобно заметил Дронго, — у тебя и рассуждения настоящего самца. А может, женщина просто хочет добиться успеха в жизни, занять свое место, доказать свое право на самостоятельность.

— Если выяснится, что ты разделяешь точку зрения феминисток, я умру прямо здесь, на бульваре, — шутливо схватился за сердце Маир. — Ты посмотри вокруг, какие роскошные женщины. А мы гуляем вдвоем, как пара гомосексуалистов.

— Мы идем в казино, — напомнил Дронго, — а что касается женщин, то недавно моя знакомая объяснила мне мое собственное отношение к женскому полу. Она считает, что интеллект подавляет все, в том числе и мою сексуальность.

Интересная мысль, как ты считаешь?

Маир расхохотался.

— Тебе срочно нужна женщина, — убежденно сказал он. — Давай вернемся в Канны. Я познакомился там кое с кем.

— В следующий раз. Не забывай, я здесь по важному делу.

— Ты так мне ничего и не сказал. Вы что-то ищете?

— Почти. Мне нужны некоторые бумаги, которые могут находиться у людей, назначивших нам встречу в казино.

— Я думал, речь идет о спасении человечества или хотя бы президента Ширака. А ты, оказывается, стал канцелярской крысой и собираешь бумажки. Ты посмотри, посмотри туда. Какие женщины! — закричал вдруг Маир, показывая рукой вниз, где у самого берега располагались многочисленные кафе и рестораны.

— Мы идем в казино, — терпеливо напомнил Дронго.

— Честное слово, ты сошел с ума. Раньше ты таким не был, — заметил Маир. — Когда ты получишь сегодня свои бумаги, я заберу тебя куда-нибудь в Германию или Голландию. Там можно вызвать по телефону прямо в номер потрясающих девочек.

— Мы должны перейти улицу, — предупредил его Дронго.

— Ты слышал, что я сказал?

— Слышал. Тебе сколько лет?

— Сорок четыре.

— А мне только тридцать восемь. Но иногда мне кажется, что все семьдесят.

Может, слишком насыщенная жизнь, вмещающая в себя массу впечатлений и поездок получилась чересчур концентрированной и я израсходовал свои эмоции намного вперед?

— Ты серьезно? — спросил Маир тревожно. — Если тебе уже ничего не хочется в тридцать восемь лет, то это очень плохо.

— Я этого не говорил. Просто с физиологической стороны женщины уже волнуют меня гораздо меньше.

— Я уже об этом слышал. Тебе важны их душевные качества, — с гримасой на лице заявил Маир. — Вот что я тебе скажу, дорогой. Я перепробовал миллион женщин. Разных. Блондинок и брюнеток. Наших и не наших. Все они одинаковые. Они любят принимать загадочные позы и доказывать, что читали Пруса и Кафку. На самом деле в постели все они одинаково стонут, одинаково молчат и одинаково кричат.

— Тебе никто не говорил, что ты циник?

— Опять? — поморщился Маир. — Скажи что-нибудь другое.

— По-моему, ты сексуальный маньяк.

— А по-моему, настоящий мужчина должен всегда думать о женщинах. Это единственное, о чем можно мечтать постоянно.

— Тогда мечтай молча, — посоветовал Дронго, — и, пока мы не придем в казино, постарайся говорить о чем-нибудь другом. Лучше скажи, что за музей находится рядом с нашим отелем?

— Откуда я знаю! Ты думаешь, я хожу в музеи?

— Да, тут я был не прав, — согласился Дронго. — Вот и наше казино. Паспорт у тебя с собой?

— Конечно. Они каждую ночь надувают сотню людей, а сами боятся пустить к себе одного опытного игрока.

— Надеюсь, ты еще не попал в их компьютер как неблагонадежная личность? — пошутил Дронго.

— Как тебе не стыдно! Я играл во всех казино мира. Меня внесли в компьютеры как самого надежного игрока.

Они вошли в просторный холл. Касса размещалась слева от двери. Справа находился гардероб, куда сдавали личные вещи. В кассе проверяли паспорта и затем выдавали желтые билеты, стоившие семьдесят пять франков. Предъявив документы и получив свои билеты, они направились в зал.

По всему южному побережью Франции в знаменитых городах, раскинувшихся на Лазурном берегу, имелись казино и игорные залы. Не такие знаменитые, как казино Монте-Карло или Лас-Вегаса, но в них кипели страсти не меньше, чем в широко известных игорных залах городов, ставших символами игорного бизнеса, который охватил все человечество.

— Надеюсь, здесь нам повезет, — пробормотал Маир, подходя к рулетке.

Дронго пожал плечами. Он не любил рулетку. Здесь все зависело от воли случая, от стихийного попадания нужного номера. Он предпочитал блэк джек, в котором игрок оказывался почти на равных с крупье. Кроме того, Дронго считал эту игру психологической и часто выигрывал небольшие суммы денег. Однажды в Тбилиси, во времена, когда город с наступлением ночи погружался в полную тьму, он зашел в открывшееся на проспекте Руставели казино «Сакартвело» и выиграл тысячу сто долларов. В те времена зарплата людей не превышала двух-трех долларов. И за такие деньги вполне могли убить человека прямо на улице. Но он спокойно взял свой выигрыш и как ни в чем не бывало вышел на улицу.

Ошеломленные служащие казино проводили его растерянными взглядами. И только один из охранников успел поинтересоваться: «Откуда ты такой взялся?» — но Дронго уже уходил, махнув рукой на прощание. Он вспомнил эту историю, отходя от стола с рулеткой и направляясь к другому столу, где играли в блэк джек. Здесь было не так много людей, а минимальная ставка равнялась ста франкам.

Он разработал свою систему игры, при которой крупье нужно просто сбивать с толку нелогичными действиями, чтобы тот не смог догадаться, как именно сыграет сидевший перед ним клиент. На семнадцать Дронго просил карту, а имея тринадцать, отрицательно качал головой. Обычная игра строилась на логических действиях игроков, выдерживающих определенный стиль, к которому крупье мог приспособиться. Но абсолютно нелогичные действия Дронго, а также его феноменальная способность запоминать карты из нескольких колод и приспосабливаться к манере игры самого крупье почти всегда приносили ему успех.

На этот раз за столиком рядом с ним расположился темпераментный итальянец с живописной бородкой и закрученными усами. Здесь же сидел мрачный южанин-француз с характерным голым черепом. Еще один нервный, дергающийся тип непонятной национальности пристроился с самого края и нерасчетливо ставил крупные суммы.

Дронго играл спокойно, ставя минимально возможные суммы и внимательно наблюдая за игравшими. Пока ничего необычного он не заметил. Если бы в зале появился Савельев или Семенов, он бы наверняка их узнал: Потапчук очень тщательно описывал внешность обоих, как способен описать сотрудник КГБ, специально тренирующий свою наблюдательность.

Маир сидел за столиком, где играли в рулетку. Ему уже выдали специальную лопаточку, позволявшую делать ставки на удаленные цифры, которые он не доставал рукой.

Дронго получил короля и обернулся в сторону открывающейся двери. Там показался белый смокинг. У крупье выпал валет. Дронго поднял указательный палец правой руки, требуя карту, и получил тройку. В это время в зале появилось сразу несколько человек. Автоматически Дронго еще раз попросил карту. И снова выпала тройка. В зал вошел Игнат Савельев. Дронго узнал его сразу, как только увидел это характерное запоминающееся лицо.

И машинально опять попросил карту.

— Еще? — удивленно переспросил крупье.

Дронго посмотрел на лежавшие перед ним карты. И только теперь заметил, что у него шестнадцать очков, Игнат Савельев прошел к другому столу и, оглянувшись вокруг, сел. Пока рядом с Савельевым никого не было. Он действительно походил на иезуита. Невысокого роста, заметно плешивый, с жесткими четкими чертами лица и упрямыми тонкими губами.

— Карту, — кивнул Дронго, поставив еще жетон и попросив не открывать следующей карты.

Все удивленно смотрели на него. Но в казино не принято обсуждать действия других игроков. Савельев разменял деньги и получил свои жетоны.

Крупье стал раздавать карты и в самом конце открыл свою следующую карту. У него выпал король. Теперь все взгляды обратились на Дронго. Крупье улыбнулся. У него набралось двадцать очков против шестнадцати и закрытой карты у странного игрока, решившего рискнуть. Он улыбнулся еще шире и открыл карту. Там лежала пятерка. У Дронго получилось ровно двадцать одно очко.

— Вам всегда везет, мсье, — сказал крупье, перестав улыбаться.

Глава 28

Утром девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года Игната Савельева разбудил возбужденный Семенов. Они знали друг друга давно и даже работали вместе в Латинской Америке, во время одной из командировок, несколько лет назад, когда у Советского Союза еще хватало сил и средств вмешиваться в дела далеких от него латиноамериканских стран.

— Что случилось? — недовольно спросил Савельев, открывая глаза.

— Послушай, что они говорят, — крикнул Семенов, кивая на телевизор.

Савельев недовольно поднялся, принялся натягивать брюки. Во время своей специальной командировки в Литву они оставались на конспиративной квартире во избежание утечки информации. Лозинский и Потапчук уже сидели на стульях у «ящика».

Диктор торжественным голосом передавал сообщение о создании ГКЧП, о предполагаемой болезни Михаила Горбачева, о введении чрезвычайного положения в стране.

— Слава богу, — сказал Савельев, усаживаясь на свободный стул, — теперь все будет в порядке.

— Еще неизвестно, чем все это кончится, — на всякий случай заметил осторожный Лозинский.

— Уже все кончилось, — мрачно улыбнулся Савельев, — теперь наши списки нужны только для архивов. Вот и все, ребята. Придется готовить другие списки.

Люди, которые отказывались от сотрудничества с нами. Члены новых общественных формирований, выступавшие за независимость, вся эта национальная шушера, которая поднялась со дна. Нам предстоит много работы.

Немного пугала эта торжественно-мрачная манера диктора, тревожили и слова Савельева о готовящихся акциях. Из истории офицеры знали о том, как начавшийся молох репрессий раскручивался до предела, пожирая и тех, кто верно ему служил.

— Думаешь, все начнется по новой? — спросил Семенов.

— Обязательно начнется, — подтвердил Савельев.

— Психушки, лагеря, ночные аресты, расстрелы — заново? — спросил Лозинский.

— Тебе что-то не нравится в нашей работе? — повернулся к нему Савельев.

— Нравится. Наша работа нравится. Только мне совсем не по душе, если повторится все сначала. — Все смотрели на Лозинского. — Просто мне кажется, — выговорил тот, с усилием преодолевая себя, — что возрождать опыт тридцать седьмого года не совсем правильно. Репрессии к добру не приводили. Можно действовать более умными методами. Андропов был гораздо умнее, чем Ежов или Берия.

— Ах, вот ты о чем! — коротко хохотнул Савельев, чувствуя, что спадает напряжение. — Ты у нас чистеньким остаться хочешь. Тебя вид крови пугает. А если сегодня не объявили бы о создании ГКЧП, ты представляешь, чем все это могло кончиться? Страна и так уже на грани разрушения. Мы потеряли почти всех своих союзников, сдали все свои позиции. Ты хочешь, чтобы и дальше так продолжалось?

— Не хочу. И ты сам это знаешь. Но если Горбачев болен, то это переворот, а перевороты никогда к добру не приводили.

— Горбачев мямля и размазня, — презрительно заметил Савельев, — поэтому его и скинули. Я в этой компании только Ельцина немного боялся, он мужик рисковый. Но теперь и он ничего не сможет сделать.

Начали показывать заседание Государственного комитета по чрезвычайному положению. У сидевшего во главе стола вице-президента Янаева заметно дрожал голос, он путался, нервничал, запинался, срывался, особенно когда его спрашивали о болезни Михаила Горбачева. Его соседи по столу — большая и разношерстная компания людей — почти все время молчали, отводя взгляды в сторону.

— Черт бы их побрал! — нервно произнес Савельев. — Посмотрите, какие кретины нами руководят. Почему они высыпали все разом? Послали бы кого-нибудь одного из своих. Или пресс-секретаря. Нужно признаться, что Пиночет в черных очках смотрелся намного эффектнее, чем Язов со своим убитым видом. Он, кажется, боится содеянного больше всех остальных. С такой кислой физиономией не объявляют о том, что взяли власть в свои руки.

Какая-то журналистка, совсем молодая девушка, спросила, понимают ли они, что фактически совершили государственный переворот. Ей начали долго и нудно что-то объяснять.

— Слизняки! — разозлился Савельев. — Нужно ответить ей быстро и прямо, а не разводить сопли.

Следующий вопрос задал известный журналист, полный, тучный человек, известный своими либеральными взглядами.

— Как вы попали в эту компанию? — спросил он у Стародубцева, председателя образцового колхоза, Героя Социалистического Труда, известного хозяйственника.

— Вы посмотрите, какие вопросы им позволяют задавать! — вставил Семенов. — Как можно разрешать такие вещи!

— Как фамилия этого толстяка? — зло спросил Савельев.

— Кажется, Бовин, — ответил Лозинский, журналист-международник.

— Они и развалили нашу страну, — нервно сказал Потапчук, — такие, как они.

— Это не пресс-конференция, а настоящее представление, — подвел итог Савельев. — Если они так будут мямлить, уже через пару месяцев их скинут.

— Там просто нет лидера, человека, который мог бы заменить Горбачева. Им нужно было позвать в свою компанию Ельцина. Он единственный мужчина среди этих дохлятиков, — вставил Семенов.

— В любом случае сегодня вечером мы уезжаем, — подсел итог Савельев, — но сначала я позвоню в Москву и узнаю, что нам делать дальше.

Все молча поддержали его решение. Савельев поднял трубку, набрал известный ему телефон Лякутиса.

— Вы уже слышали? — спросил он вместо приветствия.

— Да, конечно. У нас все об этом говорят. Ожидается, что с минуты на минуту нас соберут. У меня есть сведения, что Ландсбергис готов покинуть страну. Решается вопрос о создании правительства в изгнании.

— На Магадане? — грубо пошутил Савельев.

— Что вы сказали? — вежливо переспросил Лякутис.

Но Савельев не собирался отступать.

— На Магадане, — повторил он, — они там создадут свое правительство, в полном составе.

— У вас есть ко мне какое-нибудь дело? — спросил Лякутис ровным голосом.

Он не хотел начинать разборок и выяснений. Его сильно задела фраза Савельева о Магадане. Он абсолютно не разделял идей Ландсбергиса и, более того, считал их вредными для собственного народа. Он всегда выступал за развитие Литвы в составе Советского Союза, но слова прибывшего из Москвы офицера КГБ о Магадане для национального правительства Литвы ему показались обидными. Как литовец он любил свою маленькую страну, но расходился с националистами в вопросе о дальнейшем пути ее развития.

Савельев понял, что несколько перегнул палку. Он умел чувствовать настроение собеседника.

— Кажется, я не совсем удачно пошутил, — в виде извинения примирительным тоном заявил он. — Мне нужен срочный разговор с Москвой.

— Я его для вас закажу по внутреннему телефону, — пообещал Лякутис. — У вас есть ко мне еще какие-нибудь вопросы?

— Больше ничего. Я хотел еще раз вас поблагодарить и попрощаться. Сегодня мы выезжаем в Москву. Думаю, теперь у нас прибавится работы и документы можно будет сдать в архив.

— До свидания, — сухо попрощался Лякутис и положил трубку.

«Они все ненадежные сотрудники, эти прибалты, — подумал про себя Савельев, — им нельзя особенно доверять. Хорошо, что в нашу задачу лишних людей не посвящали. Это правильное решение — не контактировать с местными сотрудниками госбезопасности. Половина из них находилась под влиянием местных националистов, а вторая половина занимала нейтральную и выжидательную позицию. Даже самые верные из них, такие, как Лякутис, и то обижаются при напоминании о Магадане.

Наверное, у представителей маленьких наций своя собственная утрированная гордость».

— Упаковывайте чемоданы, — приказал Савельев, — сейчас я поговорю с Сарычевым и узнаю его мнение о случившемся. Может, нам еще придется выполнять какие-нибудь другие задачи.

Через пять минут ему дали разговор с Москвой. Местные телефонисты, уже знавшие о случившемся в Москве, почти сразу отреагировали на заказ по междугородному телефону, переданный по внутреннему коммутатору из местного КГБ.

— Слушаю вас, — раздался знакомый голос Сарычева.

— Это я, — торопливо сказал Савельев. — Что нам делать?

— У вас работает шифратор на телефоне? — вместо ответа спросил Сарычев.

— Конечно. Я его уже включил. Здесь нельзя никому доверять.

— Вы уже слышали о создании ГКЧП?

— Да. Ельцина арестовали?

— Это не наше с вами дело, полковник, — строго оборвал Сарычев. — Вам поручена работа в Литве, и вы обязаны заниматься своими вопросами. Что вы намерены предпринять?

— Мы закончили свою работу и готовы выехать. Можете доложить о том, что сегодня мы выезжаем в Москву.

— Сегодня не нужно. У нас скопилось слишком много дел и без ваших документов. А вы ждите в Вильнюсе условного сигнала. У нас не так много людей.

Возможно, вам придется временно возглавить местную службу госбезопасности, до прибытия туда оперативной группы из Москвы. Они все там у вас совершенно распустились. Будьте готовы к осложнениям.

— Я все понял. Ждать ваших дальнейших указаний, — по-военному четко ответил Савельев и, все-таки не удержавшись, спросил:

— Значит, у вас все в порядке?

— Пока не совсем, — признался Сарычев, — на улицах появились какие-то студенты, у Белого дома собираются толпы людей. Мы пытаемся контролировать ситуацию, но военные ненадежны. Они уже ни на что не способны.

— Понятно, — вздохнул Савельев.

— Ждите наших указаний, — повторил Сарычев, завершая разговор.

Савельев положил трубку и посмотрел на своих сотрудников.

— Он возражает против нашего возвращения. Они там считают, что нам придется работать здесь с местными кадрами.

— Прибалтийское радио передает, что Ельцин выступил с обращением к народу, — вдруг сказал Потапчук, слушавший радио, — он заявил, что все действия ГКЧП незаконны, и требует возвращения Горбачева. Говорит, что руководство России выступает против ГКЧП.

— Его арестуют уже сегодня вечером, — отмахнулся Савельев, — его и всех остальных. Это уже несущественно.

— Что-то мне не нравится этот переворот, — заметил Семенов, — в других странах к этому времени уже контролировали бы и телевидение, и радио, и газеты.

А у нас обычный бардак.

— Просто пока не развернулись, — на всякий случай успокоил себя и своих сотрудников Савельев.

День прошел в томительном ожидании. К вечеру стало ясно, что введение чрезвычайного положения провалилось. У здания Белого дома собрались митингующие, выступавшие в защиту Ельцина и Горбачева. Все настойчивее раздавались требования об освобождении первого президента страны.

— Они проваливают операцию, — сказал в ночь на двадцатое Савельев. — На всякий случай нам нужно подготовить все документы к отправке в Москву.

Глава 29

Когда крупье перевернул его карту, оказавшуюся пятеркой, все вокруг выдохнули воздух, громко обсуждая случившееся. Дронго почувствовал, как Савельев повернул голову и заметил его. Именно заметил, хотя быстро отвел глаза. Взгляд не задержался на нем больше чем на одно мгновение, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать его интерес.

За спиной Дронго кто-то прошел к столику и усаживался рядом. Он почувствовал легкий нежный аромат. И, чуть скосив глаза, увидел женщину. Она поставила свой жетон, и он обратил внимание на ее пальцы. Прежде всего пальцы.

Длинные красивые пальцы аристократки. Он посмотрел на ее руку, продолжая краем глаза внимательно наблюдать за Савельевым.

Крупье раздавал карты. Женщина играла так же авантюрно и отчаянно смело, как и сам Дронго. Когда они вдвоем обыграли крупье, остановившись на четырнадцати, Дронго повернул голову в сторону женщины. И почувствовал легкий толчок. Она тоже подняла глаза, улыбнувшись своему случайному напарнику в этой игре. Она была не просто красива. Она была вызывающе красива. Роскошные темные волосы, большие серо-голубые глаза, резко очерченные скулы, прямой нос с горбинкой, только усиливающий общее впечатление своей дисгармоничностью, чувственные губы, тонкие правильные черты лица. Женщина была очень молода.

Савельев играл, спокойно выигрывая и проигрывая свои жетоны. Он делал вид, что его не интересует происходящее в зале, хотя время от времени скучающе обводил глазами казино, каждый раз чуть останавливаясь на Дронго. Сомнений не оставалось: он знал, что именно Дронго придет в это казино. Ему описали облик человека, который должен приехать с Потапчуком. Возможно, это сделал его двоюродный брат, с которым они встречались в Германии, но возможно, и кто-то другой, о ком они даже не подозревали.

До назначенного времени оставалось еще полчаса. Когда у крупье выпал туз, Дронго получил десятку, а сидевшая рядом с ним женщина — шестерку. Затем выпали тройка у Дронго и восьмерка у женщины. Когда крупье начал раздавать по третьему разу, он посмотрел на женщину. Она взглянула на Дронго и покачала головой. У нее набралось четырнадцать, и рисковать не имело смысла. У Дронго было тринадцать, и он попросил карту. Выпала шестерка.

Крупье начал сдавать карты. Ему выпали последовательно восьмерка, еще одна восьмерка. Крупье чуть поколебался, посмотрел на карты Дронго и открыл еще одну. Это оказался король, и крупье разочарованно пододвинул жетоны в сторону женщины и Дронго.

— Мерси, — услышал Дронго ее голос.

Он улыбнулся женщине. Сидя рядом с ней, он чувствовал, как все его тело пронзали невидимые токи напряжения, вызванного присутствием ослепительной красавицы. За спиной послышалось тяжелое дыхание Маира, подошедшего к их столику. Он встал слева от Дронго и задышал ему в ухо.

— Ты видишь, какая женщина сидит рядом с тобой? Красавица. Честное слово, она либо итальянка, либо француженка. Я не успокоюсь, пока она не будет моей.

Дронго, не обращая внимания на его шепот, продолжал игру. Он заметил, что Савельев в этот раз посмотрел в их сторону более внимательно. Подошедший незнакомец явно не входил в расчеты Игната Савельева, и тот терялся в догадках, соображая, правильно ли он вычислил самого напарника Потапчука, появившегося в казино с незнакомцем.

— Ты посмотри, какая женщина — Маир не мог унять возбуждение. — Ты видишь или нет?

— Вижу. Только стой спокойно, не дергайся. Ты же видишь, что я играю. Как у тебя с рулеткой?

— Проиграл тысячу долларов, — огорченно сообщил Маир и снова заладил свое:

— Но какая женщина! Ты посмотри на нее внимательно. Честное слово, я давно таких не видел.

Рядом с женщиной освободился стул, и он быстро занял его. Теперь женщина сидела между ним и Дронго. Маир повернул голову к незнакомке и, улыбаясь, спросил по-английски:

— Надеюсь, я вам не помешаю?

— Нет, — холодно ответила она, даже не взглянув в его сторону.

После этого начался обычный цирк. Каждый раз, получая карту, Маир огорченно вздыхал, стонал, шипел, задавал какие-то вопросы, стараясь привлечь ее внимание. Дронго продолжал играть в том самом рваном темпе, в каком он обычно играл, и следил за Савельевым. Но теперь он наблюдал за ходом игры, отмечая ошибки торопившегося Маира и удивляясь дерзкой игре сидевшей рядом с ним женщины.

Савельев встал, перед тем как отойти от своего стола, он обернулся и посмотрел на Дронго, словно приглашая его последовать за ним. Дронго выждал несколько минут и тоже поднялся. В этот момент в зал вошел Потапчук. Он даже не стал притворяться, что его интересует игра, а сразу начал искать Игната Савельева, озираясь по сторонам. От Дронго не укрылось, что его напарник вздрогнул, узнав своего бывшего руководителя. И только потом решительным шагом направился к нему. Они обнялись, расцеловались и прошли к диванам, стоявшим в глубине зала, заказали для себя виски.

Дронго с сожалением посмотрел на женщину, которой что-то оживленно говорил Маир, и перешел к рулетке. Отсюда удобнее было наблюдать за Потапчуком и Савельевым. Долетали даже некоторые слова. Потапчук, видимо, рассказывал об изменениях в своей жизни, о смерти Лозинского, об их поисках.

«А если они договорятся?» — вдруг тревожно подумал Дронго, глядя, как Савельев согласно кивает головой, слушая своего бывшего офицера. Но, заметив, как Игнат холодно смотрит в зал, не упуская из виду ни одной детали происходившего, он несколько успокоился. Савельев никогда не поверит своему бывшему «ликвидатору». Они долго не общались, более пяти с половиной лет — это слишком большой срок, чтобы после него «иезуит» так просто поверил товарищу.

Тем более что на пути Потапчука в Ниццу лежал и труп другого офицера их группы — Лозинского, убитого неизвестно кем и неизвестно за что.

Дронго опять уловил аромат знакомого парфюма. Повернул голову и увидел женщину, которая, оставив разговорчивого Маира, следом за ним подошла к столу, где крутилась рулетка.

Он с большим интересом посмотрел на нее. Потом, чуть улыбнувшись, сказал:

— Кажется, мой друг не сумел вас заинтересовать.

Она покачала головой.

— Он плохо играет. У вас это получается гораздо интереснее.

— Спасибо, — кивнул Дронго.

Даже разговаривая с прекрасной незнакомкой, он продолжал следить за Савельевым и Потапчуком. Женщина между тем поставила на цифру «три», а он на цифру «десять». Выпало двадцать пять. Во второй раз они поставили на восемь и тридцать два. Выпало семнадцать. В третий раз у них получилось одинаково на двадцать два. Причем Дронго ставил следом за дамой, и лишь когда она подвинула свои жетоны на двадцать два, он двинул их туда же. Но выпало двадцать три.

— Нам не очень везет в рулетку, — улыбнулась она.

— Давайте поставим на семерку, — предложил Дронго, — попробуем это число.

— Почему семерка? — не поняла женщина.

— Просто мое любимое число — семь.

Она согласно кивнула, и они передвинули свои жетоны на семерку. Шарик крутился долго и выпал на четырнадцать.

— Не повезло, — усмехнулась она.

Он упрямо подвинул новые жетоны на семерку. Она, не колеблясь, подвинула туда же свои. И снова выпала другая цифра. На этот раз «зеро» — ноль.

— Нам, кажется, все-таки не везет, — констатировала она без сожаления.

К ним подошел Маир.

— Что-нибудь выиграли или только проигрываете? — осведомился он деловито.

Как хороший товарищ, он не стал возобновлять попыток знакомства, увидев, что у его друга налаживается прочный контакт с незнакомкой, и тактично отошел, даже не дожидаясь ответа.

— Опять на семерку? — спросила она.

Дронго боялся признаться, что его сильно задела вызывающая красота женщины, одетой в длинное черное платье, чуть закрывающее плечи и грудь. Он неплохо разбирался в подобных тонкостях и по достоинству оценил и ее простой наряд, стоивший не меньше нескольких тысяч долларов, и ее сумочку от Живанши, и ее ненавязчивую косметику, и, конечно, ее обувь, собственно, сразу отличающую любого богатого человека от очень богатого и выскочку от аристократа. На ней были черные туфли от Лагерфельда на высоких каблуках. Характерный знак Карла Лагерфельда невозможно спутать ни с чем.

Женщина также не оставила без внимания его одежду. Он не принадлежал ни к богатым, ни к очень богатым людям, предпочитая тратить все свои гонорары на путешествия. Но в Париже он всегда успевал забежать на авеню Монтеня и купить исключительно дорогие номерные галстуки из эксклюзивных коллекций самых известных дизайнеров. Раньше он предпочитал галстуки только «Монсеньор Кристиан Диор», отдавая предпочтение и парфюмам этой фирмы. В последние годы он иногда позволял себе покупать «Кензо» и «Живанши». Особенно ему нравились галстуки «от кутюр» маэстро Живанши, которые поражали своими невероятными сочетаниями.

Галстуки «Кензо», которые он тщательно подбирал, таили какой-то вызов, агрессивную сексуальность и интеллект, что ему так нравилось в коллекциях Кристиана Диора.

Галстуки были его страстью, его коллекционным украшением. Ремни он приобретал от известной западногерманской фирмы с собственными инициалами на коже, совпадавшими с инициалами самого Дронго. И только в обуви он оставался консерватором, предпочитая «Балли» всем остальным фирмам за их невероятное качество и долговечность.

— Давайте на максимальный выигрыш, — предложил Дронго, подвинув все свои жетоны на цифру «семь». Она, не раздумывая, снова последовала его примеру. У крупье вспыхнули глаза, и он запустил свой шарик.

На этот раз они ждали долго, почти тридцать секунд. И наконец с характерным стуком шарик упал на цифру «семь». Все оживленно зашумели, заметив, какая сумма стояла на этой цифре. Крупье подвинул к ним большую кучу жетонов, состоящую из нескольких столбиков.

— Вы выиграли, месье, — сухо сказал он, — вы выиграли, мадам.

Дронго швырнул обратно несколько жетонов. Незнакомка последовала его примеру.

— Теперь нужно сразу уходить, — сказал она, — иначе мы все проиграем.

Интересно, сколько мы выиграли?

— По-моему, тысяч семь или восемь, — засмеялся Дронго.

— Это благодаря вашей семерке. — Смех у нее оказался мягкий и добрый, какой редко бывает свойствен очень красивым женщинам. Обычно смех красавиц жесткий и неприятный, нечто среднее между насмешкой и издевательским смешком королевы, сознающей свою власть над шутом. У нее был совсем другой смех. И это очень понравилось Дронго. Но ему совсем не понравилось, как шептались в стороне Савельев и Потапчук, бросая в его сторону неприязненные взгляды.

Он вдруг почувствовал на себе удивленный взгляд женщины. И повернулся к ней, вспомнив, что она предложила ему уйти из казино. Уйти отсюда он не мог, а отказывать женщине не хотелось. Он замер, мучительно размышляя, как поступить.

Положение мог спасти только Маир. И он появился, словно почувствовав свою необходимость.

— Вы выиграли, — потрясение смотрел на них Маир, — какие вы молодцы!

Давайте играть еще, у вас сегодня счастливый вечер.

— Нет, — возразил Дронго, — по-моему, достаточно. Вы позволите получить ваш выигрыш? — обратился он к даме.

Она утвердительно кивнула. Дронго собрал жетоны и подошел к кассе, чтобы получить деньги. И тут до него донеслось:

— Твой напарник, кажется, выигрывает, Виктор. Чего он привел сюда такую компанию? Друга своего, эту бабу.

— Она не наша, — прозвучал ответ Потапчука. — А с Другом он встретился случайно. Ты не ответил на мой вопрос…

Дальше Дронго ничего не услышал, его отвлек кассир.

В самом зале казино находилась еще одна касса, располагавшаяся в правой части зала, где разменивали деньги, выдавали жетоны и выплачивали выигрыши победителям. Оказалось, их выигрыш тянул на девять тысяч долларов. Оставив в кассе двести долларов в качестве щедрых чаевых, он вернулся к незнакомке.

— Кажется, мы сегодня с вами действительно выиграли, — заметил Дронго, передавая женщине пять тысяч.

— Спасибо, — она протянула руку за деньгами, — давайте их поставим еще раз на семерку.

— Больше не выиграем. — Дронго отрицательно покачал головой. — Обычно я точно чувствую такие вещи.

— Ну, тогда закончим игру. — Она сразу согласилась и убрала деньги в сумочку.

Он все тянул время, надеясь, что Потапчук и Савельев прекратят наконец свой разговор. Но «иезуит», словно почувствовав то двусмысленное положение, в которое попал Дронго, специально тянул время, продолжая беседу. Дронго прождал минуту, женщина терпеливо смотрела в его сторону. Заставлять даму ждать дольше просто неприлично. Но и оставить Потапчука одного тоже нельзя.

— Вы разрешите проводить вас до отеля? — спросил Дронго.

— Да, конечно, — кивнула она, — я живу недалеко, в «Негреско».

Конечно, она устроилась, как и они, в самом знаменитом отеле в этой части побережья Франции. Здесь останавливались Чарли Чаплин и Пабло Пикассо, Сальвадор Дали и Коко Шанель, снимали сюит на двоих влюбленные Ричард Бартон и Элизабет Тейлор. Перечисление всех блистательных клиентов, когда-либо живших в «Негреско», могло стать своего рода галереей знаменитостей.

— Вас проводит мой друг, — наконец решился Дронго.

Он просто не мог уйти отсюда, оставив Маира с двумя профессионалами КГБ.

Ему было необходимо поговорить с Савельевым.

Она повернулась и посмотрела ему в глаза. Ему стало грустно и стыдно, словно он только что совершил самый подлый поступок в своей жизни.

— Спасибо, — отрывисто сказала женщина, — я не нуждаюсь в провожатых. Я вызову такси.

Резко повернувшись, она пошла к выходу. Он чувствовал себя так, словно она дала ему пощечину. К нему подскочил Маир.

— Ты ее отпускаешь? — закричал он в гневе.

— У нас важный разговор, — горько сказал Дронго.

— Идиот, — громко сказал Маир, так громко, что на него обернулось ползала, — быстрее догони ее.

— Нет, — Дронго повернулся к дверям спиной, — у меня серьезное дело.

— Ты никогда не будешь нормальным человеком! — крикнул уже на ходу Маир, выскакивая из игорного зала.

Дронго подошел к Савельеву и Потапчуку. Кивнул обоим, усаживаясь рядом.

— Познакомьтесь, — предложил Потапчук, — это мой напарник, о котором я вам говорил. А это Игнат Савельев.

Дронго мрачно кивнул, не протягивая руки. Савельев с интересом посмотрел на него.

— Я думал, вы к нам не подойдете. Рядом с вами стояла такая красивая женщина. Не стоило менять ее на двух старых коней. И, по-моему, вы даже выиграли большую сумму благодаря знакомству с этой леди.

— Может быть, — сухо сказал Дронго, — но я посчитал, что наш разговор важнее.

— Конечно. Только один человек мог оставить такую прекрасную женщину ради важного разговора. И только один человек мог найти меня, сумев выстроить цепочку от убитого Лозинского ко мне в Ниццу. Вы ведь Дронго. Это правда?

— Да.

— Вот мы и встретились. — Савельев смотрел ему в глаза. — Я рад видеть самого лучшего аналитика в мире, о котором ходит столько легенд.

— Я не думал, что так знаменит, — мрачно признался Дронго.

— Не скромничайте. Любой профессионал в разведке что-нибудь да слышал о таком человеке, как вы. На ваших разработках, по-моему, даже учат молодых офицеров во многих разведшколах мира. Ваши операции препарируют и анализируют, а ваше нестандартное мышление уже давно изучается в закрытых институтах разведки. Вы ведь все это знаете.

В зал ворвался Маир, он явно искал Дронго.

— Извините, — поднялся Дронго, — сейчас я вернусь.

Дронго подошел к Маиру.

— Целуй мне ноги, негодяй, — торжествующе заявил Маир. — Она прекрасная женщина, настоящая леди. Я ей объяснил, что у тебя важное свидание с человеком, которого ты искал много лет. Сказал, что мы живем в «Негреско». Ты знаешь, где она остановилась?

— Знаю, — кивнул Дронго, — там же, где и мы.

— Господи, но это ты каким образом вычислил?

— Она мне просто об этом сказала, — признался Дронго.

— Тогда понятно. В общем, она приняла мои оправдания и даже, кажется, простила тебя. На прощание она поинтересовалась, в каких номерах мы живем.

Целуй мне ноги, мерзавец! Ты чуть не упустил такую женщину!

Как щедрый и благожелательный человек, Маир любил, чтобы окружающим его друзьям было так же хорошо, как и ему самому. Поэтому, не надеясь сам на успех, он просто догнал женщину перед выходом и заступился за своего товарища.

— Спасибо, — устало сказал Дронго. И вернулся к находившимся в казино бывшим офицерам КГБ.

— Надеюсь, ваш знакомый не работал раньше по линии нашего ведомства? — противным голосом спросил Савельев, поднимаясь с дивана.

— Нет, — ответил Дронго, — он здесь уже две недели. Мы встретили его совершенно случайно.

— Придется поверить вам, — чуть улыбнулся Савельев. Вернее, улыбнулись его губы. Глаза оставались бесстрастными и внимательными.

— Когда мы увидимся снова? — на всякий случай спросил Дронго, поняв, что Савельев собирается уходить.

— Мы увидимся завтра, в час дня. Мы уже обо всем договорились, — кивнул он на своего бывшего сотрудника. — Думаю, вы должны все решить для себя сами. Тем более что обычно так и поступаете и у вас получается это достаточно эффективно.

Дронго мрачно взглянул на Савельева.

— Это вызов?

— Пока только предложение, — холодно сказал на прощание Савельев и, кивнув, вышел из зала.

— У нас неприятности, — выдавил Потапчук, когда полковник покинул казино, — кроме нас, у него есть еще другие клиенты. И теперь они решают, кому именно отдать документы.

Глава 30

Они возвращались втроем. Идти было недалеко, отель «Негреско» располагался в пяти минутах ходьбы от казино. Но они двигались медленнее обычного и, перейдя дорогу, оказались на набережной.

— Может, вы мне все-таки что-нибудь объясните? — в который раз попросил Маир.

— Напрасно ты так нервничаешь, — заметил Дронго, — пока нет ничего страшного. Просто мы хотим еще раз встретиться с этим человеком и узнать у него, сколько стоят документы.

— Он сказал, что их хотят приобрести еще двое покупателей, — напомнил Потапчук.

— Вы ему верите?

— Вообще-то он мастер блефовать. Но на этот раз, по-моему, не врет. Он дал адреса этих покупателей. Это по-настоящему серьезные претенденты.

— Какие адреса?

— В «Холлидей Инн» живет представитель английской разведки, а в «Меридиане» остановился сотрудник российской разведки. Он дал и их телефоны, мы можем проверить.

— Сукин сын, — разозлился Дронго, — это тоже своеобразный блеф. Он ведь понимает, что мы обязательно проверим. И наверняка даст им наш адрес, чтобы и они убедились в наличии еще одного потенциального покупателя. И тогда все мы начнем автоматически взвинчивать цены, стараясь перехватить документы друг у друга.

— Выиграть соревнование у английской и российской разведок? — недоверчиво спросил Потапчук, — Это невозможно. Мы ничего не сумеем сделать с нашими жалкими деньгами. Триста тысяч явно недостаточная сумма.

— О чем вы говорите? — оживленно спросил Маир. — Кажется, о деньгах? Лучше спросите меня, что нужно делать в таких случаях.

— И что нужно делать в таких случаях? — иронически спросил Дронго.

— А бумаги, которые он продает, вам действительно нужны?

— Лично нам нет. Но мы хотим их перепродать, — ответил Потапчук.

Дронго не стал возражать.

— Тогда все в порядке, — обрадовался Маир. — Заставьте конкурентов биться друг с другом. А потом, в решающий момент, просто перебейте цену, возьмите документы и предложите их другому конкуренту.

— У тебя широкие рыночные взгляды, — улыбнулся Дронго, — только ты не учел одного обстоятельства.

— Какого? — насторожился Маир.

— Речь идет не об обычной сделке. Проигравшие никогда не согласятся уступить победителю. А разборки в таком деле редко кончаются малой кровью.

— Так важны эти бумаги? — изумился Маир.

— Как видишь. Поэтому твой совет играть на повышение акций несколько опрометчив. Мы можем попасть в очень неприятную переделку. Если обе разведки решат, что церемониться больше не стоит, они вышлют в Ниццу своих «ликвидаторов».

— Кого? — не понял Маир.

— Своих палачей. Которые без лишнего шума уберут нас троих, — пояснил Дронго.

— А почему троих? — удивился Маир. — При чем тут я? Меня не касаются ваши разборки.

— Они касаются всех нас, — возразил Дронго, — теперь и ты с нами в одной упряжке. Я же тебе говорил, что ходить рядом со мной опасно.

— Зато как прибыльно, — засмеялся Маир, — полно красивых женщин, и можно заработать целую кучу денег. Это совсем неплохо.

— Мне нравится твое постоянство, — заметил Дронго. — Тем не менее я бы очень обрадовался, если бы ты сейчас находился за тысячу километров отсюда. Это и в твоих, и в моих личных интересах.

— Ты советуешь мне уехать? — удивился Маир.

— И как можно быстрее, — очень серьезно сказал Дронго. — Начинается непростая игра, и в такой ситуации с потерями не очень считаются.

— Именно поэтому я останусь с тобой как твой друг, — заявил Маир, — в конце концов, я не могу оставить тебя здесь одного.

— По-моему, он ненормальный, — вымолвил Потапчук, глядя на Маира. — Тебе говорят: уезжай — значит, уезжай. А то ведь навсегда можешь в этой земле остаться.

— А ты меня не пугай, — разозлился Маир, — это мой друг, и я не желаю покидать его.

— Он идиот, — махнул рукой Потапчук, — по-моему, нам лучше от него избавиться.

— У нас свои понятия о дружбе, — возразил Дронго. — Идемте в отель и обсудим возможные варианты наших действий.

Они вернулись в отель, получили ключи и решили еще раз обговорить ситуацию. Маир, понимая, что его присутствие уже не может помешать, пожелал обоим спокойной ночи.

— Поздравляю тебя с двойным выигрышем, — сказал он на прощание.

— Почему с двойным? — не понял Дронго.

— Карты и женщины. Лучшей комбинации в мире просто не существует, — подмигнул Маир на прощание и вошел в лифт.

Дронго и Потапчук прошли в большой парадный зал и устроились за одним из столиков. С огромных картин, висевших по разные стороны от входа, на них смотрели император Наполеон III и его супруга. Сидя здесь в прохладной тишине аристократического зала и слушая тихую фортепьянную музыку, они беседовали.

— Каким вы его нашли? — спросил Дронго.

— Такой же, — вздохнул Потапчук, — клыки на месте.

— Ясно. Тогда давайте решать, что нам предпринять.

— Он просто так ничего не говорит. Раз сказал о других — значит, что-то задумал. Вы же знаете его кличку. Иезуит был лучшим стратегом в подобных вопросах. Он умел просчитывать варианты. Это его конек.

— Уже понял, — кивнул Дронго. — И что, вы думаете, могло случиться?

— Понятия не имею. Но он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Какой-то нервный, дергающийся. Я его таким не знал. Мне даже показалось, что он немного не в себе. Говорил каким-то глухим, отрешенным голосом. И с непонятной ненавистью смотрел на всех окружающих.

— Можно подумать, раньше он смотрел на людей с любовью, — заметил Дронго.

— Нет. Он никогда не был ангелом. Но он не умел ненавидеть. Я помню, как он убивал одного из водителей, которые везли нас с документами в Белоруссию. Он оставался абсолютно спокоен. Понимаете, он убивал без ненависти в глазах. А сейчас у него в глазах ожесточение и ненависть. Это меня пугает. Нет, полковник очень изменился. Может, ему пришлось нелегко и он просто хочет отомстить? Или он нуждался все эти годы?

— И поэтому стал завсегдатаем казино? — возразил Дронго. — Я видел, как он вошел в казино. Он посещал его уже не раз. Это абсолютно точно.

— Тогда я ничего не понимаю. Почему он дал мне адреса других представителей? Хочет, чтобы мы начали сводить с ними счеты?

— Нет. Он достаточно умен и понимает, что мы не станем так глупо подставляться. У него какой-то другой план, и нам нужно его разгадать. Судя по всему, Савельев продумывает какую-то многоходовую комбинацию с нашим участием.

Мне совсем не улыбается стать пешкой в его игре.

— И что вы собираетесь делать?

— Вы никогда не обращали внимания на игру в рулетку? — вместо ответа вдруг спросил Дронго.

— При чем тут рулетка? — не понял Потапчук, решив, что Дронго хочет рассказать о своем выигрыше.

— Когда ставят на черное-красное, то логичным кажется выпавший один из вариантов цвета. И игроку кажется, что у него равные шансы с крупье. Но он забывает о «зеро». В случае, если выпадает ноль, то и тогда выигрыш остается за казино. Сейчас Савельев убежден, что он запустил свою рулетку и мы должны выбирать — либо красное, либо черное. Но вот «зеро» он в расчет явно не принимает. Тот исключительный вариант, который выпадает в качестве единственного шанса. Мы должны предпринять нечто неординарное, поломать игру полковника. Если он сдает карты, то заранее знает, кому и сколько нужно дать. А нам предстоит сбить его с толку. Увеличить число участников игры, и тогда он не сможет просчитывать варианты, пытаясь нас обмануть.

— И какой вариант вы предлагаете?

— Введем в игру еще одного участника. Самое заинтересованное лицо, которое официально может потребовать выдачи ему документов.

Потапчук недоуменно посмотрел на Дронго.

— Представителей Литвы, — пояснил тот. — Формально эти документы вывезены из их страны и подлежат ввозу обратно.

— Где вы их возьмете? — нахмурился Потапчук.

— Просто позвоню в Вильнюс, — пояснил Дронго. — Мне нужно выяснить, почему Савельев затеял свой аукцион с продажей документов сразу разным странам.

— И вы думаете, представители Литвы сумеют справиться с сотрудниками английской и российской разведок? Вы оторвались от жизни, Дронго. Так не бывает. У них не хватит денег, чтобы просто приехать сюда, в Ниццу, а не то чтобы побороться с представителями России и Англии. Это из области фантастики.

Вы и вправду считаете, что представитель литовской разведки сумеет что-нибудь сделать?

— Конечно, нет. Но он внесет в игру разброд, очень выгодный нам. А мы тем временем выясним, что к чему.

Наступило долгое молчание. Потапчук обдумывал слова собеседника. Дронго пытался представить возможные по следствия своего решения.

— Вы всегда предлагаете такие рискованные варианты? — наконец спросил Потапчук.

— У вас есть возражения?

— Нет. Просто я вспомнил лицо полковника. Он явно чем-то встревожен и расстроен. Я его слишком хорошо знаю. У него внутри горит какой-то неутоленный огонь, который не смогут потушить даже очень большие деньги.

— Что именно? Ненависть?

— Нет.

— Гнев?

— Все вместе. Но скорее чувство мести. Словно его обидели. Страшно, смертельно унизили, нанесли невыносимое оскорбление, на которое он может ответить, только убив обидчика.

Потапчук тяжело поднялся с кресла.

— Сегодня я испугался, — сказал он на прощание, — испугался первый раз в жизни, увидев лицо Игната Савельева. Мне кажется, лучше всего нам как можно скорее покинуть этот Лазурный берег. И никогда больше сюда не возвращаться.

Он пошел к лифту, а Дронго, глядя ему вслед, подумал, что это самое серьезное заявление, которое он слышал от своего случайного напарника за все время их совместной работы. Он просидел еще минут десять, наслаждаясь тихой музыкой, льющейся откуда-то сверху.

«Нужно позвонить в Вильнюс», — твердо решил он, поднимаясь с кресла. Войдя в номер, он набрал код Литвы, код и номер вильнюсского телефона Хургинаса. Тот и на этот раз ответил довольно быстро, словно все время ожидал звонка Дронго, сидя у телефона.

— Мне нужна ваша помощь, — глухо сказал Дронго. — Я нашел Савельева и документы. Необходимо, чтобы сюда приехал ваш представитель, с которым он может договориться об их приобретении.

— Я все понял, — быстро сказал Хургинас. — Наш представитель вылетит завтра утром. Где вас искать?

— Отель «Негреско» в Ницце, — сказал Дронго и назвал свой номер.

— Очень хорошо. Мы попытаемся сделать так, чтобы наш представитель прибыл в Ниццу уже завтра вечером. Спасибо вам за работу, вы хорошо потрудились.

— Пока я ничего не сделал, — пробормотал Дронго. — Высылайте вашего представителя. Я буду ждать.

Он положил трубку и услышал легкий, едва уловимый стук в дверь. Это его удивило. Сегодня ночью он не ждал никаких гостей. Дронго шагнул к двери.

Странно, здесь старинные двери с массивным запором и до сих пор нет глазка.

Вообще его удивляло многое в этом отеле. Если фасадная часть здания «Негреско» была парадной и праздничной, то задняя, выходившая на глухую улицу, сильно обветшала и вообще не походила на стену отеля высшей категории. А стеклянные перегородки в его туалете и ванной комнате и вовсе не укладывались в привычные рамки отеля, имеющего такую громкую славу во всем мире. Снова раздался осторожный стук. Так осторожно стучат, когда боятся потревожить обитателей соседних номеров. Дронго мягко повернул ключ, открывая дверь. На пороге стояла прекрасная незнакомка, с которой он разделил сегодня свой выигрыш.

— Вы пришли? — удивленно спросил Дронго. — Но почему?

— Потому что вы мне понравились, — невозмутимо сказала женщина, глядя ему прямо в глаза.

Глава 31

Уже на второй день, двадцатого августа, все стало ясно. Не имеющие твердой воли, растерянные, даже напуганные собственными поступками, члены ГКЧП бездарно упустили время и инициативу. Напористый Ельцин и его окружение, наоборот, умело использовали просчеты другой стороны, приобретая немалые политические дивиденды на противоречиях и ошибках гэкачепистов.

С нескрываемым возмущением и раздражением Савельев следил за событиями.

Когда вечером двадцатого передали, что толпа митингующих растет, не обращая внимания на введение комендантского часа, все поняли, что затея ГКЧП провалилась. В Москве вот уже второй день не отвечал телефон. Не отвечал и телефон Лякутиса, с которым они должны были войти в контакт. Образовавшаяся почти полная изоляция особенно нервировала Савельева.

Наконец двадцать первого все закончилось. Горбачев прилетел из Фороса, его бывших заместителей и руководителей союзных ведомств арестовывали одного за другим, по зарубежному телевидению часто крутили ролик о том, как мультипликационный Ельцин спускает в унитаз всех гэкачепистов, приехавших на маленьком танке.

В тот день Савельев ходил словно заторможенный, его боялись потревожить даже коллеги. Ночью стало известно об аресте самого Крючкова. В это трудно было поверить, но еще позднее с пометками «срочно» все радиостанции сообщили об арестах вице-президента страны Янаева, премьер-министра страны Павлова и министра обороны Язова. Отдельно передавали сообщение о самоубийстве министра внутренних дел Пуго.

Немного утешало то обстоятельство, что новым руководителем КГБ назначили Шебаршина, которого знали все четверо офицеров группы Савельева. Больше Лякутису они не звонили. На следующий день Шебаршина сняли, и телевидение весь день показывало кадры о том, как толпы митингующих рвутся к зданию КГБ. Ночью специально подогнанный кран выламывал памятник Дзержинскому.

Эти ночи стали страшным кошмаром для Савельева. Он сидел осунувшийся, бледный, задумчивый, ничего не понимающий. Все, во что он верил, все, чему поклонялся, было разрушено и развеяно в прах. Никаких идеалов больше не оставалось. Под диктовку Ельцина Горбачев запретил Коммунистическую партию, фактически ликвидировав ее своим указом. В Литве царило ликование. Савельев понял, что необходимо уезжать. Без сомнения, все, чем они занимались теперь в Прибалтике, становилось не просто незаконным, а глубоко аморальным и запрещенным деянием. В любой день Горбачев может подписать указ о независимости прибалтийских государств, и тогда пребывание его группы на территории Литвы будет просто преступным актом враждебного характера.

Нужно уезжать, но куда? Нет ни прежнего КГБ, ни прежнего руководства, которое посылало их в Литву. Развалилась партия, на которую они работали. Не стало даже прежней страны, ради которой они делали свое дело и в столицу которой обязаны были вернуться. Не нашлось ни одного разумного аргумента в пользу их возвращения домой. Но оставаться в Литве больше было нельзя.

— Мы уедем через Белоруссию, — объявил Савельев, решив вывезти документы через другую республику, так как понимал, что могла произойти утечка информации. Если Лякутис или кто-нибудь из работающих с ним офицеров вдруг немного «изменит» свои взгляды и выдаст группу Савельева, их обязательно будет ждать засада на всех пограничных постах. Такой компромат мог обладать невероятной взрывной силой, автоматически создавая предпосылки для обретения независимости всеми тремя прибалтийскими государствами, получившими документальные свидетельства агрессивной политики Москвы в их регионах.

На следующий день они долго ждали, пока подъедут две заранее заказанные автомашины. Обоим водителям посулили солидное вознаграждение за провоз четверых пассажиров и их багажа из Вильнюса до Минска. Розыском водителей-леваков, обычно дежуривших в аэропортах и на вокзалах, занимался Семенов. Остальные паковали документы, поместившиеся в два больших чемодана и несколько сумок, привезенных сюда специально для конспирации.

Они договорились с водителями и на следующее утро выехали из города ровно в шесть, когда на дорогах еще не было интенсивного движения. В первом автомобиле отправились Савельев и Семенов. Во втором — Лозинский и Потапчук.

Чтобы избежать возможных осложнений и проверок, — они отправились не по привычному для таких путешествий маршруту на восток: на Ошмяны — Сморгонь — Молодечно — Минск, а выбрали южное направление, параллельно ветке железнодорожного полотна, в сторону Друскининкая, чтобы затем резко свернуть на заповедник Чяпкялай и позднее выскочить на трассу Гродно — Минск. Проехав около ста километров, решили сделать остановку.

Во время обеда Потапчук обратил внимание, что их водитель чем-то похож на Савельева — тоже невысокого роста, сух, подтянут. Разница была лишь в том, что от Савельева исходила внутренняя сила и в его глазах всегда горел неугасимый огонь самопознания, тогда как в пустых глазах водителя-левака ничего не светилось, а от самой его фигуры исходило глубокое безразличие ко всему происходящему вокруг. Второй водитель, грузный, полный мужчина, лет сорока пяти, говорил по-русски с сильным прибалтийским акцентом. Он молча ел, ни с кем не общаясь.

— Через полтора часа подъедем к границе, — напомнил Савельев, когда они закончили обедать. — Постарайтесь не высовываться, может, сумеем проскочить. На всякий случай приготовьтесь ко всяким сюрпризам.

Все четверо были вооружены пистолетами, а в чемоданчике Семенова даже лежал «АКМ», специально приспособленный для штурмовых групп. Оружие выдали в Москве на случай разного рода неожиданностей и для охраны документов. После того как Литва провозгласила независимость, на ее границах стали появляться добровольцы, вызвавшиеся охранять территорию республики.

К границе они подъехали в пятом часу вечера. Здесь было довольно глухое место, не слишком оживленная трасса. Но уже при подъезде они заметили на дороге небольшое строение пограничной литовской стражи.

— Черт бы их побрал! — выругался Савельев и, повернувшись, посмотрел на Семенова. Тот подвинул чемоданчик к себе.

У шлагбаума стояли двое молодых парней. Один из них лениво поднял руку.

Машина мягко затормозила.

— Пограничный контроль, — сказал второй, подходя к машине, — предъявите документы.

— Ребята, у нас важное дело, может, вы нас побыстрее пропустите? — спросил Савельев, показывая свой паспорт.

— Выходите из машины, мы должны проверить ваш багаж, — предложил первый из парней.

Савельев покачал головой. Ему не хотелось прорываться с боем.

Необязательно поднимать слишком большой шум, лучше бы договориться. Но в это время из сторожки вышел еще один доброволец, постарше. Юридически, по законам Советского Союза, они не имели никакого права останавливать машины и проверять документы, но граждане Литвы жили уже по акту о независимости, подчеркивая свой суверенитет. А добровольцы чувствовали себя почти бойцами на передовом фронте.

— Что у вас происходит? — спросил он по-литовски.

— Здесь четверо пассажиров и две машины. Мы хотим их досмотреть, — пояснил первый.

— Правильно, — сказал старший, подходя к машине. — Выходите, мы осмотрим машину и ваш багаж, — сказал он уже по-русски, но с сильным акцентом.

— Может, мы поговорим? — предложил Савельев, выходя из автомобиля.

— Нам не о чем говорить. Мы проверим документы и отпустим вас, — строго сказал старший. — Откройте их багажники, — приказал он своим.

Двое его подчиненных шагнули к багажнику автомобиля. Водитель, недовольно ворча, вылез наружу. Савельев оглянулся на Потапчука и кивнул ему. Тот хорошо знал, что означает этот жест. Он вышел из машины и направился к первому автомобилю. Савельев показал Лозинскому на водителя, сидевшего во второй машине.

— Чемодан не открывается? — спросил первый из парней.

Савельев посмотрел на него с сожалением и достал кармана ключи. Открыл.

Парень наклонился к чемодану, потом поднял голову.

— Здесь какие-то бумаги.

— А вещей нет? — спросил старший.

— Кажется, нет. Только бумаги.

— Тогда пусть они принесут чемодан к нам в здание. Мы проверим, что это за бумаги.

Семенов взглянул на Савельева. Он по-прежнему не выпускал из рук личный чемоданчик с автоматом.

— Может, не нужно проверять? Там наша деловая переписка, — улыбнулся Савельев.

— Нет, — упрямо сказал старший, — мы обязаны проверять всех, кто отсюда уезжает.

Савельев кивнул Семенову.

— Пусть несут чемодан и проверяют, — зло сказал он, — а вы с Виктором тоже идите за ними.

— Ты хочешь, чтобы они прочитали наши документы? — спросил по-английски Семенов, чтобы его не поняли сотрудники пограничной стражи.

— Это будет последнее, что они прочтут в своей жизни, — так же по-английски ответил Савельев. — Надеюсь, они ничего не поймут.

— А если поймут?

И в этот момент старший по заставе вдруг спросил:

— Вы иностранцы? Почему вы говорите на английском?

— Нет, мы не иностранцы, — быстро ответил Савельев, — просто мы представители зарубежной фирмы, а это их документы.

Ничего другого ему просто не пришло в голову.

— Тем более необходимо досмотреть все документы, — строго сказал старший, делая знак рукой.

Потапчук взял чемодан с одной стороны, а молодой проверяющий — с другой.

Он был совсем молод, лет двадцати пяти. Они вошли в здание, куда следом пошли руководитель этого своеобразного пограничного поста и Семенов, не расстающийся со своим чемоданчиком.

Еще один проверяющий остался рядом с водителем и Савельевым. Последний спокойно ждал выстрелов, уже приняв окончательное решение.

Войдя в большую комнату, проверяющие положили чемодан на стол и начали вынимать из него бумаги. Старший просматривал их, листая папки. Потапчук отошел чуть в сторону, Семенов поднял свой чемоданчик.

— Потом проверим вторую машину, — сказал пограничник, оставшийся рядом с Савельевым.

Этот был постарше, лет тридцати.

— Да, — строго сказал Савельев, — конечно, проверим.

Он еще раз посмотрел на Лозинского, снова взглядом указывая на водителя, за спиной которого Лозинский сидел. Тот согласно кивнул, давая понять, что ему все ясно.

«И зачем только они нас остановили? — неожиданно тоскливо подумал Савельев. — Как все это глупо получилось!»

Он специально планировал автомобильный маршрут с таким расчетом, чтобы не нарваться на молодых и ретивых добровольцев, и теперь уже без злобы смотрел на стоявшего рядом с ним проверяющего. В конце концов Савельев считал себя отчасти фаталистом и понимал, что все относительно.

— Какие-то непонятные документы, — сказал старший пограничник. — Пойди позови Арвидаса, он разбирается в таких вещах. Кажется, здесь личные дела работников фирмы.

Его сотрудник кивнул и направился в другую комнату. Но, когда он уже стоял у дверей, старший вдруг крикнул:

— Подожди! Это документы КГБ. Здесь есть письмо нашего министра в КГБ…

Договорить он не успел. Потапчук резко достал пистолет, Семенов выхватил автомат. Раздалась короткая очередь. Сидевший за столом человек даже не вскрикнул. Он схватился за грудь, рукав окрасился кровью. Он машинально дотронулся до лежавших в чемодане документов, на которых остался отпечаток его кровавой ладони, и сполз на пол.

Молодой проверяющий замер в оцепенении, но вдруг бросился в другую комнату, намереваясь подать сигнал тревоги. Потапчук дважды выстрелил ему в спину. И парень упал словно подрубленный.

Услышав выстрелы, Савельев сильным ударом отбросил от себя пограничника и, когда тот попытался подняться, разрядил в него половину обоймы из своего пистолета, словно вымещая свою досаду за неудавшуюся экспедицию.

Водитель, стоявший рядом с ним, замер, боясь шевельнуться. Во второй машине Лозинский достал пистолет, приставил его к голове водителя, который от страха закрыл глаза.

Семенов и Потапчук ворвались в комнату пограничников. От выстрелов четверо парней, находившихся в соседней комнате, проснулись и соображали, что им делать. Один из них потянулся к оружию, когда в комнату ворвались двое «ликвидаторов». Даже если бы у всех четверых пограничников-добровольцев было самое совершенное оружие, даже если бы их было шесть человек или восемь, даже если бы они заранее узнали о нападении, то и тогда у них не осталось бы ни единого шанса.

Выстоять против двоих суперпрофессионалов КГБ, отвечавших за ликвидацию зарвавшихся агентов и неудачных связных, они бы не смогли. Это все равно что выставить несколько велосипедов против гоночной машины. Или столкнуть легковые автомобили с тяжелым самосвалом. Один подготовленный «ликвидатор» мог спокойно расправиться с пятью-шестью вооруженными людьми.

Семенов и Потапчук были профессиональными убийцами. Подготовленными, натренированными снайперами, не знающими промаха, безжалостными исполнителями, отработавшими свои действия до автоматизма. И четверо молодых добровольцев, не имевших навыков в подобном «искусстве», для них ничего не значили. Чтобы научиться убивать, нужно раздавить собственную душу.

Через несколько секунд все было кончено. Автоматная очередь Семенова и точные выстрелы Потапчука сделали свое дело. Теперь в комнате лежали четыре трупа. Семенов убрал автомат и, достав пистолет, подошел к телам погибших, делая каждому контрольный выстрел в сердце или голову.

Лишь затем они вышли из здания. Они несли тяжелый чемодан и поэтому не сумели обернуться на крик Савельева. Еще один доброволец пограничной стражи в этот момент выходил из туалета. Он слышал выстрелы и крики. Поэтому, достав свой огромный старый «ТТ», он смело и безрассудно шагнул навстречу незнакомцам, поднял пистолет, прицеливаясь в Савельева. Сзади раздался выстрел. Это Лозинский отвлекал внимание нападавшего, понимая, что попасть в него с такого угла не сумеет.

Но парень увидел труп, лежавший рядом с Савельевым, заметил пистолет в его руке и, уже потеряв всякий рассудок, шагнул дальше, сделав два прицельных выстрела в неизвестного. Савельев успел увернуться. Он просто спрятался за спину ничего не понимавшего и напуганного столь стремительно развивавшимися событиями водителя, который тут же упал. Нападавший на мгновение опешил, и Савельев, воспользовавшись этим, выстрелил ему в горло и в грудь. Парень захлебывался собственной кровью. Но он еще оставался живым и хрипел от ужаса и боли.

— Все кончено, — подвел итог Семенов, забрасывая чемодан обратно в автомобиль. — Там все готовы.

— Этого тоже нужно добить, — показал на тяжелораненого Потапчук.

— Не надо, — жестко сказал Савельев, — пусть помучается, собака. Он меня чуть не убил.

— Что теперь делать? — спросил Потапчук. — У нас столько трупов.

— И один свидетель, — добавил Семенов, показывая на второго водителя, которого все еще держал под прицелом Лозинский.

— Идите сюда, — крикнул им Савельев.

Лозинский толкнул водителя в бок стволом своего пистолета и подошел вместе с ним к полковнику. Савельев кивнул ему и, улыбаясь, сказал:

— Кажется, я твой должник. Ты спас мне жизнь.

— У нас много убитых, полковник, — мрачно сказал Лозинский, — что будем делать?

— Мы все знаем, что теперь сделают с нами в Москве, — добавил Потапчук. — Нам всем светит тюремный срок. Или «вышка».

— Да, — кивнул Савельев и вдруг, резко подняв руку, выстрелил в голову второго водителя. Кровь ударила в Лозинского. Тот поморщился. Несчастный упал на землю.

— Вот и все, — подвел итог полковник, — теперь у нас не осталось свидетелей. И ничто не мешает нам спокойно обсудить, как быть дальше.

Глава 32

Дронго посторонился, пропуская в номер молодую женщину. Она вошла. Надетый на ней костюм светло-серого цвета состоял из юбки и плотно облегающего тело пиджака. Он машинально отметил, что костюм эксклюзивный. «От Келвина Кляйна», — автоматически подумал он, впрочем, слегка сомневаясь. Гостья явно не испытывала недостатка в средствах.

Женщина прошла к креслу, села в него, закинув ногу на ногу и глядя ему в глаза. Ничего не понимая, он сел в другое кресло. Они помолчали.

— Простите, — первым начал Дронго, — я забыл представиться.

— Я уже знаю ваше имя, — улыбнулась она. — Ваш друг сообщил мне номер вашей комнаты, и я смогла узнать ваше имя.

— Очень любезно с его стороны, — сдержанно заметил Дронго. В его положении приходилось подозревать каждого, с кем он вступал в контакт.

— Я не вовремя? — по-другому поняла его интонацию женщина.

— Нет, — быстро сказал он. Черт бы побрал все его задания в мире! Он имеет право на нормальное человеческое счастье. — Простите меня, я не знаю, как вас зовут.

— Мари. Мари Олтмен.

— Вы американка? — удивился Дронго.

— А почему не англичанка? — улыбнулась женщина.

— Не знаю. Просто мне кажется, что англичанка вряд ли пришла бы сюда.

— Вы плохо знаете английских женщин.

— Может, я вообще плохо знаю женщин, — пробормотал Дронго.

— Может быть, — согласилась она, — тем не менее вы правы, я американка.

— И у вас есть капля южной крови. Скорее итальянской или испанской, — предположил Дронго.

— Вы умеете угадывать, — кивнула она и на этот раз, — моя мать была итальянкой. Отсюда мои черные волосы и резкие черты лица.

— Они прекрасны, — пробормотал Дронго, — и у вас красивое имя, Мари.

— Так называла меня мать. Она хотела назвать меня Марией, но отец настоял, чтобы я была Марианной. Тогда стали звать коротко Мари.

— Неужели у вас есть еще и русская кровь? По-моему, это русское имя.

— На этот раз вы ошиблись. Мой отец — страстный поклонник поэзии Элиота, считал его произведения вершиной английской поэзии. И однажды прочитал в одной из его критических статей о Марианне Мур,[89] американской поэтессе, мало известной в мире. Отец нашел и издал все книги Марианны Мур. Говорят, ее трудно читать и еще труднее понимать, но мне ее книги всегда нравились. А мой отец решил назвать меня в ее честь.

— Красивая история, — кивнул Дронго. — Ваш отец имел изысканный вкус. Я его поздравляю. В наше время не так много людей любят Элиота. Французская поэзия дала миру Бодлера, а английская — Элиота. Критики считают, что они в чем-то схожи в своей творческой манере.

— Вы знаете французский? — быстро спросила она.

— К сожалению, нет. Только английский и итальянский.

— Вы знаете итальянский? — уже на языке своей матери спросила его гостья.

— Не настолько хорошо, чтобы разговаривать с такой собеседницей, как вы, — ответил он по-итальянски, — я все-таки предпочитаю английский.

— Вы неплохо разбираетесь в поэзии, — кивнула она, не сводя с него прекрасных глаз.

— Думаю, гораздо хуже вашего отца. Во всяком случаев о существовании Марианны Мур я даже не подозревал.

— Вас можно оправдать. Она была специфической поэтессой, и я не уверена, что даже в Америке или в Англии, ее творчество достаточно известно.

— Тем более у вас замечательный отец. Подобный интеллект в наше время большая редкость. Вы путешествуете по миру одна?

— Можно сказать, да. Не считая моих телохранителей и секретаря, — улыбка чуть тронула ее губы, — но можете не беспокоиться, я всех обманула. Мой сюит в конце этого коридора, окнами на море. Я подождала, пока все уснули в соседних номерах, и вышла в коридор.

— И часто вы так делаете?

— Сегодня второй раз, — призналась она, — сначала я убежала в казино, а потом пришла к вам.

— Очевидно, ваш супруг не позволяет телохранителям оставлять вас одну, — не без тайной мысли сказал Дронго.

Она удивленно посмотрела на него.

— Вы опять ошиблись. У меня нет супруга.

На этот раз смутился Дронго.

— Вы ставите передо мной трудную задачу, — честно сказал он. — Сначала вы рассказали о вашем отце, любителе поэзии Томаса Элиота и Марианны Мур. Потом я узнал о ваших телохранителях. Подождите, — вдруг вспомнил он, — вы живете в сюите на нашем этаже? Значит, вы живете в сюите Коко Шанель? Я примерно знаю, сколько там стоит номер. Кто ваш отец?

Она закусила губу. Потом улыбнулась.

— Я думала, вы догадались. Ричард Олтмен.

— Вы дочь Ричарда Олтмена? — чуть не подскочил Дронго. — Знаменитого газетного магната, известного книгоиздателя? Какой я дурак! Теперь я понимаю, почему ваш отец любил Элиота. Он ведь издавал все его произведения. Ваш отец один из самых крупных в мире издателей. По-моему, у него целая империя. Я читал, что это один из самых богатых людей в мире.

Она внимательно следила за ним.

— Вам это нравится? — вдруг спросила она.

— Мне все равно, — улыбнулся он. — Представляю, каким забавным показался вам наш сегодняшний выигрыш.

— И я даже заметила, что вы отдали мне сумму гораздо большую, чем половина выигрыша, — иронически ответила Мари.

Теперь он уже не сомневался. Дочь великого магната не станет участвовать в грязных играх, чтобы подстроить ловушку аналитику. Пусть даже такому, как Дронго. Ни одна разведка мира не посмеет завербовать эту молодую женщину. Но тогда получается, что она пришла сюда не из-за корыстного интереса, как он предполагал прежде, а из-за него самого. Он несколько растерялся от этой мысли.

А может, все-таки она просто ищет новых ощущений и поэтому решила поработать на профессионалов?

— Я считал, что вы принесли мне удачу, — пробормотал Дронго.

Она заметила перемену в его настроении.

— Кажется, миллиарды моего отца подействовали на вас не лучшим образом, — прямо сказала она, не сводя с него взгляда.

— Просто я подумал о человеке, привыкшем с детства получать все. И мне стало немного неловко.

— Почему неловко?

— Никогда не имел дела со столь богатыми наследницами. Это, наверное, пройдет, но пока я вас немного опасаюсь. Мне кажется, миллиарды вашего отца уже незримо меня душат.

Она улыбнулась, обнажив ровные и красивые зубы, как будто выточенные на специальном станке. Он смотрел ей в глаза. Ее первая фраза все еще звучала у него в голове. Странно, что он ей понравился. Избалованная принцесса наследница огромного состояния вдруг решила позабавиться с приезжим иностранцем, выигравшим с ней на пару в казино несколько тысяч долларов.

«Сколько ей лет? Двадцать пять? Или меньше? Может быть, двадцать четыре? В любом случае я лет на десять или пятнадцать старше ее. Как странно? Значит, я действительно старею. Пятнадцать лет назад я поехал во Францию в свою первую ответственную командировку. Сколько ей тогда было? Как все это глупо!»

— Вы отказались проводить меня до отеля, — напомнила она, по-прежнему глядя ему в глаза.

Его взгляда не выдерживали многие, тайны его глаз боялись тысячи людей, но сейчас он чувствовал неловкость ее настойчивого взгляда и отвел глаза.

— Простите, — пробормотал он, — у меня были очень важные переговоры.

— Я все знаю, — кивнула она, — ваш друг мне все рассказал. Правда, он не так хорошо изъясняется по-английски, как вы, зато, кажется, он настоящий друг.

Сначала он решил сам меня проводить, но после моего отказа задержал меня на несколько минут, рассказывая, какой вы добрый и хороший человек.

— Это на него похоже. Вообще-то я удивлен, — честно признался Дронго, — обычно самые красивые женщины предпочитали его. В нем присутствует необъяснимая магия соблазнителя. Мне до него очень далеко.

— Если это самооценка, то явно неудачная, — заметила Мари. — У вас красивые пальцы, мистер скромник. Длинные и красивые, как у музыкантов. И умный взгляд. Этого вполне достаточно для нормальной женщины.

— Наверное, пальцы — это мое единственное украшение, — пошутил Дронго, — больше у меня ничего нет. Неужели этого действительно достаточно? Я всегда считал, что нужно иметь несколько больше достоинств, чем те, что вы перечислили.

— Я просто назвала первое, на что сразу обращаешь внимание, — пояснила гостья. — Когда мы играли с вами в казино, мне трудно было разглядеть вас как следует. Я видела только ваши руки и глаза. И этого оказалось более чем достаточно.

— Спасибо, — улыбнулся он, — я, конечно, пошутил. Честно говоря, не знаю, как реагировать, когда комплименты говорит такая красивая женщина, как вы.

— У вас есть что-нибудь выпить? — внезапно спросила она.

— Простите, — он вскочил и направился к мини-бару, — может, я что-нибудь закажу?

— Мне все равно. Достаньте лучше вино или шампанское.

Он достал бутылочку вина, традиционно хранившуюся в барах всех пятизвездочных отелей Франции, откупорил, разлил вино в два высоких бокала.

Вернулся к столику, подал один из бокалов гостье.

— Простите меня, — еще раз повторил он, — кажется, я оказался плохим кавалером.

Она взяла бокал, чуть наклонила его.

— За встречу, — сказала она, ожидая, когда их бокалы соприкоснутся.

Послышался мелодичный звон.

— Я даже не знаю, что мне сказать, — смущенно признался Дронго.

Так случилось впервые в его жизни. Когда молодая женщина сама пришла к нему, он растерялся. Дело в том, что она ему очень нравилась. Нет, «нравилась» даже не совсем то слово. Она его привлекала, волновала, возбуждала.

Мари поднялась с кресла. Когда она стояла рядом с ним, он заметил, какого она высокого роста.

— Вам не кажется, что мы переходим грань разумного? — спросил он, когда она сделала к нему еще один шаг. Теперь они оказались очень близко друг к другу. Она закрыла глаза, чуть наклонила голову. «Будь я проклят», — с отчаянием подумал Дронго. Она ему нравилась, но здесь в Ницце, в условиях той игры, которую они затеяли, заводить романтическое знакомство глупо и опасно.

— Я вам не нравлюсь? — спросила она.

Она не страдала комплексами старой девы, не имевшей успеха у окружающих мужчин, в ней отсутствовали сомнения неудачницы, когда-либо терпевшей поражение. Но стоявший перед ней мужчина все еще медлил, словно просчитывал варианты, словно и здесь пытался выгадать, рассуждая, какой из последующих ходов его соперников станет самым сильным в этой партии. Как игрок, он не мог позволить романтике завладеть его сердцем. Но молодая женщина ему очень нравилась.

— Поцелуйте меня, — вдруг требовательно сказала она, приблизив к нему свое лицо.

«Проклятая работа», — с ненавистью подумал Дронго, осторожно целуя молодую женщину в лоб. Она открыла глаза, блеснувшие гневом и яростью.

— Вы всегда целуете женщин только в лоб? — саркастически спросила она, явно собираясь уходить.

— Когда они мне нравятся так, как вы, всегда, — последовал быстрый ответ.

В этот момент он даже пожалел, что никогда не носил темных очков.

— Вы… вы… вы…

— Не договаривайте, — покачал головой Дронго, — я знаю, что вы хотите сказать.

Она поставила свой бокал на столик. Повернулась к нему.

— Ну почему, почему вы себя так ведете? — недоумевала Мари. — Или вам просто нравится, когда вас долго упрашивают?

Он смотрел ей в глаза и ничего не говорил. Она что-то сумела прочесть, что-то понять, что-то почувствовать. Поэтому, кивнув ему на прощание, пошла к двери. Уже открыв ее, она остановилась.

— А я обманула свою охрану во второй раз, — вдруг пожаловалась Мари, — думала, они ни о чем не догадаются. А они ждут меня в коридоре, — показала она на двух молчаливых мужчин, стоявших у двери. — Спокойной ночи, мистер моралист, — добавила горько и вышла. Дверь за ней бесшумно закрылась.

«Будь я проклят, — с отчаянием еще раз подумал Дронго, — и зачем вообще я согласился на розыск этих документов?»

Он заснул через полчаса, приняв традиционный ночной душ. Ему снилась Мари, которой в своих сновидениях он не собирался отказывать.

Глава 33

Они стояли и смотрели на лежавший перед ними труп водителя. В сторожке лежало еще несколько человеческих тел, изрешеченных пулями профессионалов. Все понимали, что отныне пути назад нет.

— Что будем делать? — спросил Семенов, и эта фраза больно хлестнула по нервам всех четверых.

— Для начала уедем отсюда, — предложил Савельев, — заберем трупы водителей и уедем. Пусть думают, что это обычное нападение на пограничный пост. Сейчас в стране начнется настоящий кавардак, никто ничего не разберет.

— Оружие забирать? — спросил Потапчук.

— Ничего не трогать, — приказал полковник. — Все должно выглядеть как акция возмездия или нападение террористов. Проверьте все вокруг и уезжаем.

— Этот еще жив, — показал на тяжелораненого пограничника Семенов. — Может, добить его? Нельзя оставлять в живых никого. — Он уже поднял пистолет, но Савельев схватил его за руку.

— Не стреляй. Если начнут проводить расследование, они не поверят, что мы могли оставить раненого в живых. Понимаешь?

— Ты с ума сошел?! — разозлился Семенов, стряхивая руку полковника. — Он же все расскажет.

— Пусть рассказывает, — кивнул Савельев, — это даже хорошо. Что ему известно? На двух автомобилях проезжали в Белоруссию какие-то чужие люди, которые ответ на требование открыть чемоданы начали стрельбу. Ну и что? Он ведь не знает, кто мы и откуда.

Они поняли коварный замысел полковника. Если начнется официальное расследование, ни один следователь прокуратуры или КГБ, ни один сотрудник милиции не поверит, что здесь побывали настоящие профессионалы. «Ликвидаторы»

КГБ не могли оставить в живых свидетеля, это считалось первым признаком непрофессионализма. И именно поэтому Савельев хотел поступить нестандартно.

Иезуит полностью соответствовал своей собственной кличке.

— Заканчиваем, — приказал полковник. — Грузите трупы, садитесь в машины и поедем дальше. Через десять-пятнадцать километров остановимся. А сейчас разойдитесь и проверьте все вокруг. Надеюсь, никто не выронил своего паспорта?

Так обычно шутили среди «ликвидаторов» КГБ, которые выполняли свое дело, умело уходя от преследования. Считалось, что главным достижением профессионала является не стрельба по живой мишени, а умение уйти с места. Удачно выполненная операция засчитывалась только в том случае, если «ликвидатор» исчезал, не оставляя следов и не попадая в руки преследования. «Оставить паспорт» на жаргоне офицеров КГБ — значит, оставить следы, которые выведут на «ликвидатора», то есть проявить себя с самой худшей стороны.

Савельев входил в группу обеспечения безопасности «ликвидаторов», которых ему предстояло прикрывать после совершения непосредственного акта уничтожения конкретного физического лица и снабжать необходимыми документами.

Они разошлись в разные стороны, осматривая место трагедии. Чемоданы перенесли в первый автомобиль, а трупы погрузили во второй. Уже через десять минут они снова сидели в машинах, направляясь в сторону Белоруссии. Проехав около пятнадцати километров, свернули к лесу.

В первой машине работало радио, и диктор торжественным голосом сообщил об арестах членов ГКЧП, о запрете Коммунистической партии Советского Союза, об упразднении КГБ.

— Что думаешь делать, полковник? — спросил сидевший в этом автомобиле Семенов у своего руководителя.

— Уходить, — отрывисто бросил Савельев, — убираться отсюда к чертовой матери. Теперь мы будем как волки, которых все ненавидят и преследуют. Нужно уходить в леса, как думаешь?

Он почему-то сам сел за руль, словно не доверяя в этой последней поездке никому из офицеров собственную судьбу.

— Ты «ликвидатор», тебя повесят в первую очередь. Понимаешь, что сейчас начнется? Они уже запретили Коммунистическую партию, разогнали КГБ. Сейчас тебя ждут, чтобы торжественно казнить перед Кремлем. Представляешь, каких собак на тебя навешают? — зло спрашивал Савельев, выжимая из машины все возможное.

— Представляю, — очень серьезно ответил Семенов. — И что нам делать?

— Уходить за кордон. Как раньше. У нас остались деньги, за которые я обязан отчитаться. На первое время хватит. Документы возьмем с собой. Через несколько лет им не будет цены, как бы ситуация ни повернулась. А сейчас возвращаться в Москву нельзя. Нам пришьют и эти убийства, а потом шлепнут в горячке, не разбираясь. Нужно выждать, оглядеться, немного успокоиться.

— Думаешь, они побегут с нами? — показал Семенов на вторую машину, следовавшую за ними.

— Нет, — убежденно сказал Савельев, — не побегут. Лозинский вообще странный тип. У него полулиберальные взгляды на все, что происходит. А у Потапчука больная жена. На всякий случай я всегда смотрю личные дела своих офицеров. И оперативные данные по наблюдению тоже изучаю. Чтобы точно знать, с кем я работаю. Ты можешь уходить спокойно, твоя сожительница плакать о тебе не станет, а сын твой растет в новой семье и уже называет отчима «папой».

— Заткнись, — разозлился Семенов, — без тебя все знаю.

— А раз так, то не валяй дурака, — тоже окрысился Савельев. — Уходим вместе. И заберем все документы.

— А эти?

— Они останутся…

— Здесь? — Он взглянул на Савельева, опасаясь увидеть кивок. Одно дело — стрелять неопытных пограничников, другое — попытаться убрать двух офицеров КГБ, один из которых «ликвидатор». В этом деле шансы уже равны, и те двое могут оказаться проворнее их. Но Савельев медлил, не решаясь кивнуть. Потом раздраженно сказал:

— Черт с ними, пускай живут. Их нельзя устранять, иначе все кинутся искать документы у нас. А так они могут рассказать всем о нашей гибели.

— Что они скажут?

— Ты думаешь, я напрасно взял с собой два трупа? — усмехнулся Савельев. — Это наше алиби. Настоящее алиби, главное, чтобы напарники не подвели нас.

Когда машины остановились, он вышел первым, сильно хлопнув дверцей. Из второго автомобиля выбрались остальные офицеры. Они не слушали радио, пока их машина ехала за первой. И почти все время молчали. Лишь однажды Лозинский сказал сидевшему за рулем Потапчуку:

— Влипли мы с тобой в историю, Виктор. И неизвестно, чем все это кончится.

Потапчук угрюмо промолчал. Он думал о своей больной супруге, о документах, находившихся в первом автомобиле, о случившихся в Москве событиях, в корне меняющих их собственную жизнь. В таком настроении он подъехал к первому автомобилю, притормозив свою машину в пяти метрах от уже стоявшего под начинающимся дождем Игната Савельева.

Выходя из машины, Потапчук на всякий случай проверил оружие: когда рушится мир, доверять нельзя никому. Он шагнул к Савельеву. За ним подошел Лозинский.

— Все в сборе, — невесело подвел итог полковник. — Теперь нам нужно решать, что делать дальше.

— У вас есть план? — спросил Лозинский.

— Некоторые соображения, — кивнул полковник. — Но сначала я хочу знать, слушали ли вы последние известия из Москвы? Их только что передавали по радио.

Лозинский с Потапчуком переглянулись.

— Мы не включали радио, — сказал Лозинский.

— В Москве запрещена Коммунистическая партия, — невесело улыбнулся Савельев. — Вот и все, ребята. Они объявили КГБ преступной организацией.

Значит, отныне мы с вами преступники.

Они молчали, ошеломленно глядя на полковника. Они еще не понимали, что в небытие уходит целый отрезок истории. Начинается смена вех, приходит время потрясений, катаклизмов, что все вскоре отзовется в Югославии, Боснии, Албании, Болгарии, Македонии; распадутся одни государства, исчезнув с политической карты мира, и появятся другие. Люди станут убивать друг друга, вспыхнут ожесточенные военные схватки в Грузии и Азербайджане, в Армении и Молдавии. Мир расколется пополам, и через несколько месяцев не останется даже понятия такого, как Советский Союз, каркасом которого служила партия единоверцев, созданная волей фанатичного и целеустремленного Ленина, выпестованная грозным Сталиным в железный отряд не знающих пощады людей.

— Какие же у вас предложения? — спросил Лозинский. Он подчеркнуто часто называл Савельева на «вы». Впрочем, того не оскорбляло такое вежливое недоверие.

— Мы не вернемся в Москву, — с вызовом сказал Савельев.

Семенов чуть шевельнулся, и Потапчук выхватил пистолет.

— Спокойно, — крикнул Савельев, — иначе мы перестреляем друг друга! Я не собирался принимать таких кардинальных решений, — зло заметил полковник, — наоборот, я считал, что мы можем использовать вас в качестве прикрытия для нашего исчезновения.

— Исчезновения? — переспросил Потапчук, убирая оружие.

— Мы не собираемся возвращаться, — повторил Савельев. — А вы наверняка предпочтете вернуться. Я прав?

Они молчали.

— Я спрашиваю, — повысил голос полковник, — я прав? Кто хочет вернуться?

Опять молчание.

— Лозинский?

— Да, — чуть помедлив, произнес Лозинский.

— Потапчук?

— Да, — сразу ответил Потапчук.

Он прежде всего думал о больной жене.

— Семенов?

— Нет, — так же быстро воскликнул уже все решивший для себя Семенов.

— Значит, я прав, — кивнул Савельев. — Тогда сделаем следующее. Мы разгоним один из автомобилей и сбросим его с обрыва. В нем останутся два трупа.

Конечно, не наши с Семеновым. Трупы сгорят, и их как погибших в перестрелке с неизвестными нам людьми похоронят Лозинский и Потапчук. Все документы сгорят в этом автомобиле. Про наши тела вы вспомните только тогда, когда вас начнут допрашивать. Та же банда, которая убила пограничников, напала на нашу машину, застрелив меня и Семенова. Думаю, никто проверять особенно не станет.

Удовлетворятся вашими показаниями.

— А если трупы сумеют идентифицировать? — спросил осторожный Потапчук.

— Не сумеют. Там, в Москве, такое творится, что они просто не станут ничего проверять. За два дня трех председателей КГБ поменяли. Такого даже в тридцать седьмом году не было. В общем, можете все валить на нас.

— Вы хотите взять с собой документы? — понял Лозинский.

— Да, эти документы — наше главное богатство. Мы забираем их и уезжаем за границу. Я думаю, через год-два вся эта пена спадет и тогда снова понадобятся такие профессионалы, как мы. Или наши документы. Вот тогда вы и позовете нас вернуться с документами, которые мы сумеем правильно использовать. Эти бумажки сейчас стоят не дороже туалетной бумаги. Через несколько лет они превратятся в настоящее золото.

— Вы хотите инсценировать собственную гибель? — понял Потапчук. — Чтобы все считали вас обоих мертвыми?

— Да, — кивнул Савельев, — это единственно возможный вариант, при котором никто не станет искать документы, исчезнувшие вместе с нами. А трупы у нас уже имеются, — показал он на второй автомобиль.

— Это интересное решение, — осторожно сказал Лозинский, — и, по-моему, достаточно продуманное.

— Слава богу, — улыбнулся Савельев, — кажется, мы впервые нашли общий язык.

— Вы не хотите возвращаться в Москву? — спросил Потапчук.

— Не хочу. Меня в лучшем случае посадят в тюрьму или выдадут литовцам, а я не люблю однообразную жизнь. Тюрьма на меня плохо подействует, — пошутил Савельев. — Кроме того, именно сейчас можно спокойно перейти государственную границу. Уже через несколько дней сделать это будет просто невозможно.

Лозинский посмотрел на Потапчука и кивнул. Полковник Савельев, как всегда, продумывал свои планы идеально, обращая внимание на любую мелочь.

Обернувшись, Савельев показал на второй автомобиль Семенову, и тот, пройдя к машине, по очереди вынул оба трупа из багажника, перенес их на переднее сиденье, размещая таким образом, чтобы они казались сидящими в автомобиле в обычных позах водителя и пассажира. Лишь после этого он достал автомат, снова внеся некоторое напряжение в среду своих напарников. Но он быстро развернул автомат в сторону и дал длинную очередь по машине, намеренно постаравшись попасть в бензобак. Автомобиль все никак не хотел гореть, и тогда Потапчук, вынув свой пистолет, сделал несколько прицельных выстрелов в бензобак.

Машина вспыхнула, и через минуту раздался глухой взрыв. Они стояли и смотрели, как догорает автомобиль с останками трупов.

— Все, — подвел итог Савельев, — кажется, я только что умер.

Семенов подошел к нему.

— Чемоданы я сложил в багажник, но он не закрывается, — доложил «ликвидатор».

— Ничего, — обернулся к нему Савельев, — стяни веревкой багажник. Пусть думают, что мы типичные дачники, возвращающиеся после окончания летнего сезона.

— Вам придется нелегко, полковник, — заметил Лозинский. — Куда вы поедете без денег и без документов?

— Что-нибудь придумаем, — улыбнулся Савельев. — Давайте подождем, пока догорит машина, и предадим трупы земле. Нам представится еще возможность побеседовать на эту тему.

— Нам нужно тщательно все обговорить, — сказал вдруг Лозинский, обращаясь к Потапчуку, и тот понял, что их товарищ окончательно принял предложенный Игнатом Савельевым план.

Глава 34

Утром Дронго разбудил телефонный звонок. Открыв глаза, он недовольно поморщился и поднял трубку.

— Ты еще спишь? — послышался голос Майра.

— Господи, — недовольно проворчал Дронго, — даже здесь ты не даешь мне спокойно поспать. В чем дело? Что опять случилось?

— Ты посмотри на часы, — посоветовал Маир, — уже одиннадцатый час утра.

По-моему, давно пора завтракать.

— Приятного аппетита, — сказал Дронго, собираясь положить трубку.

— Не уходи со связи, — успел предупредить Маир.

— Что еще? — Дронго понадобилось определенное усилие, чтобы окончательно проснуться.

— Сейчас внизу, в службе размещения, вами кто-то интересовался. Я запомнил этого человека. Высокий, худой. Говорил по-английски. Он спрашивал, кто остановился в ваших номерах.

Остатки сна исчезли моментально. Дронго поднялся, не выпуская трубки.

— Опиши мне его.

— Я же говорю: высокий, худой, хорошо одетый. По-моему, спортсмен, у него неплохая выправка. Спросил о вас и ушел. Я специально смотрел, куда он направился. Он проследовал примерно по направлению к вокзалу.

— Спасибо, — поблагодарил Дронго. — Кажется, ты становишься моим негласным помощником.

— Но ведь это здорово, — обрадовался Маир, — всегда мечтал понять, как ты проводишь свои знаменитые расследования.

— Должен тебя огорчить, — съязвил Дронго. — Работа не очень видна. Она проходит у меня в голове. А уже потом я выдаю результат. Если ты считаешь, что я крушу чьи-то челюсти или прыгаю с крыши, то сразу должен тебя разочаровать.

Ничем таким я давно не занимаюсь.

— Это я уже понял, — рассмеялся Маир. — Ну что ж, понаблюдаю за работой твоего мозга. Это тоже полезно для моего развития. Хотя лучше бы ты на все плюнул и просто приехал сюда однажды на отдых. Честное слово, это гораздо приятнее.

— Я учту твои пожелания. У тебя все?

— Но я тебе хоть немного помог?

— Конечно. Большое спасибо.

Дронго положил трубку, задумчиво потер подбородок. Он не любил, когда его видели небритым, и поэтому тщательно следил за своим лицом. Почувствовав под пальцами обычную утреннюю щетину, он вздохнул и отправился в ванную комнату.

Спустя некоторое время, чисто выбритый и окончательно пришедший в себя, он уже завтракал на веранде в обществе Маира. К ним спустился угрюмый Потапчук.

— Доброе утро, — вежливо поздоровался Маир.

Потапчук в ответ только кивнул. Он с самого утра пребывал в скверном настроении.

— Кто-то о нас спрашивал, — сообщил он Дронго, морщась, когда перед ним поставили чашечку кофе. — Принесите чай, — приказал он официанту, и тот, почувствовав недовольство гостя, поспешил унести чашку кофе.

— Знаю, — ответил Дронго. — Судя по всему, ваш полковник начал действовать. Вам не кажется, что он ведет себя некорректно по отношению к своему старому боевому товарищу?

— Если вы меня считаете его товарищем, то ошибаетесь. Когда мы с ним расставались в последний раз на литовско-белорусской границе, я был убежден, что он просто не оставит меня в живых. Но он предпочел пощадить нас с Лозинским, чтобы мы могли обеспечить ему алиби.

— Почему вы никогда об этом не рассказывали?

— А вы об этом не спрашивали. Это не тот человек, который помнит о совместной работе.

— Но зачем тогда он позвал нас сюда?

— Не знаю, — пожал плечами Потапчук, — мне кажется, он просто заманил нас сюда, как в ловушку.

Мимо прошли две девушки в купальных костюмах. Пляж и набережная находились через дорогу, и клиенты отеля могли не утруждать себя лишней одеждой.

— Сумасшедший дом, — проворчал Потапчук, — все ходят голые и счастливые.

— А может, действительно рай? — вспомнил Дронго слова Савельева. — Он ведь обещал нам рай.

— Какие красавицы! — вздохнул Маир. — Если вы будете все время сидеть за столом и вздыхать, у вас ничего не получится. Посмотрите на прекрасных женщин вокруг.

— В следующий раз, — зло пообещал Потапчук, — обязательно посмотрю. Вы позвонили своим друзьям? — спросил он Дронго.

— Позвонил. Думаю, уже сегодня вечером они появятся в Ницце.

— Настоящий конгресс шпионов, — разозлился Потапчук, — а ведь он мог предусмотреть и такой вариант.

— В любом случае лучше связаться с нашими потенциальными конкурентами, — предложил Дронго. — Разве вам не кажется забавной наша ситуация? Со всего мира в Ниццу съезжаются разведчики, чтобы купить документы у Савельева. Очевидно, он так и задумал. На аукционе всегда выше цены, чем при обычной покупке. Чем больше клиентов, тем выше цена. У вашего полковника прямо рыночное мышление.

— Почему он мой полковник? — обиделся Потапчук. — Я вообще работал с ним только в Литве.

— Сколько людей вы лично уничтожили на границе? — вдруг спросил Дронго. — Вы ведь убивали вместе с Семеновым? Правильно?

Потапчук отвернулся.

— Все, что нужно, я рассказал. Остальное не имеет значения, — нехотя выдавил он.

К ним приближался незнакомец, одетый в серый костюм. На их столик ему показывал метрдотель, улыбавшийся новому гостю.

— Кажется, к нам идет еще один любитель экзотического отдыха, — проворчал Потапчук.

— Это он нас сегодня утром спрашивал? — быстро уточнил Дронго у Маира.

— Нет. Тот был немного выше. И совсем другое лицо.

Незнакомец, подойдя к их столику, строго посмотрел на сидящих за столом и потом спросил по-русски:

— Вы Дронго?

Потапчук поперхнулся чаем и разразился страшными проклятиями. Маир удивленно смотрел на незнакомца.

— Я не думал, что популярен так же, как Патрисия Каас, — пошутил Дронго, сохранявший хладнокровие. — Откуда вы взяли эту кличку?

Человек в сером скупо улыбнулся.

— Значит, я не ошибся.

— Сначала сядьте за стол и представьтесь, — мягко предложил Дронго.

Незнакомец подвинул стул, сел и представился:

— Подполковник Иевлев из Службы внешней разведки России.

Потапчук снова поперхнулся. На этот раз, правда, он не ругался, махнув рукой на все происходящее.

— Я примерно так и подумал, — кивнул Дронго. — Вы прилетели вчера вечером?

— Да, а откуда вы знаете?

— Я даже знаю, в каком отеле вы остановились, — заметил Дронго.

— Савельев сказал, — понял Иевлев, — честно говоря, я не понимаю, для чего ему все это нужно.

— Вы его видели?

— Нет. А вы?

— Видел.

— Значит, он живой.

— Вне всяких сомнений.

— А вы достаточно откровенны, — заметил представитель российской разведки, — я думал, вы не станете отвечать на мои вопросы.

— Как и вы. Я не предполагал, что у нас получится такой разговор.

— Обмен информацией, — согласился Иевлев. — Может, чтобы не мешать вашим друзьям, пройдемся по бульвару?

— Это Виктор Потапчук, — представил своего напарника Дронго.

Иевлев вздрогнул и несколько растерянно посмотрел на Дронго.

— Честно говоря, я боялся даже поверить в такое. Значит, вы работаете на пару с «ликвидатором»?

— Вас не устраивает его кандидатура или его профессия?

— Меня не устраивает ваше присутствие в Ницце, — откровенно объяснил Иевлев, — оно мне кажется опасным и очень неприятным для нашей службы.

— Достаточно прямо, — вздохнул Дронго и представил второго человека, сидевшего рядом с ним за столом:

— Это мой старый друг Маир Касланлы. Он бизнесмен и путешественник.

— А по совместительству? — спросил Иевлев.

— Нет, — сразу возразил Дронго, — никакими совмещениями он не занимается.

Просто друг и знакомый.

— Вы давно приехали в Ниццу? — уточнил Иевлев.

— Вчера утром. Как видите, мы идем почти след в след.

— Согласен. Тем не менее я хотел бы с вами переговорить.

Дронго увидел лицо Потапчука. Но этот разговор был важен. И он проигнорировал вызывающий протест, написанный на физиономии напарника, явно не согласного с подобным вариантом.

— Надеюсь, вы нас не сдадите, — громко проворчал на прощание Потапчук.

Дронго обернулся.

— В этом меня еще никто не обвинял. И вчера, когда вы говорили один на один с Игнатом Савельевым, я лично не имел ничего против, доверяя вам.

Оставив мрачного Потапчука и жизнерадостного Маира, они вместе с Иевлевым перешли улицу и оказались на набережной.

— Зачем вы здесь? — сразу спросил Иевлев.

— Вы не считаете, что этот вопрос я могу задать и вам? — парировал Дронго.

— Я по долгу службы. Не нужно притворяться. Вы знаете, за чем мы охотимся.

Вам известны события в Литве в августе девяносто первого года. Савельев убийца.

Самый настоящий убийца и предатель. Он сбежал из своей страны, убив невиновных людей и прихватив важные государственные документы. И вас наняли, чтобы помешать нам получить наши документы. А мы в разведке всегда считали вас своим союзником. Вам не стыдно?

— Государственные документы, — покачал головой Дронго. — Это всего лишь досье на «агентов центрального подчинения». Допускаю, среди них немало подлецов, которые шли в агенты КГБ, охотно предавая своих коллег и друзей. Но в таком случае это документы другого государства и другой спецслужбы, к которой вы, как неоднократно заявляли ваши официальные органы, не имеете никакого отношения. А что касается убийцы и предателя, то, по-моему, вы приехали сюда, чтобы с ним торговаться. Поэтому не нужно излишней патетики.

— Значит, вы действительно охотитесь за этими документами? — спросил Иевлев. — Можно узнать, на кого вы работаете? Это литовцы заплатили вам деньги за вашу деятельность?

— Они попросили меня найти документы. И узнать, кто убивает людей, — пояснил Дронго. — Как вам известно, я и в ООН был экспертом по вопросам преступности.

— Не нужно, — поморщился Иевлев, — тогда вы не работали на чужую разведку.

Значит, это все-таки вы являетесь резидентом литовской разведки и именно на встречу с вами приходил Сарычев, когда ваш охранник так нелепо погиб, пытаясь отвлечь внимание и спасти вас.

— Браво, — зло сказал Дронго, — вы прямо готовый комиссар Мегрэ. Не нужно придумывать такие дикие вещи. Во-первых, я не подхожу на роль чьего-либо резидента, и вы это отлично знаете. Я слишком узнаваемая фигура, к большому для меня сожалению, чтобы еще работать на чью-либо разведку. Во-вторых, я действительно находился в том баре, где арестовали Сарычева, и видел эту перестрелку. И тоже решил, что несчастный молодой человек отвлекал внимание от кого-то сидевшего в этом же зале. Теперь я знаю, что вы или ФСБ уже сделали подробный анализ случившегося и вместо розыска подлинного резидента вышли на меня. Браво! Какая тонкая работа!

— Не шутите. Я думаю, ФСБ все равно найдет резидента. Но как вы там оказались?

— Пришел на встречу с Сарычевым. — Иевлев остановился. Взглянул на Дронго.

— Вам не кажется, что вы скверно шутите?

— Я не шучу. Я действительно пришел на встречу с Сарычевым. Мы с моим напарником были у Лозинского и нашли там телеграмму, определяющую место встречи Лозинского с Сарычевым.

— Значит, это все-таки вы убрали Лозинского, — выдохнул Иевлев, — а потом увезли его тело. Кто это сделал? Вы или ваш напарник «ликвидатор» Потапчук?

— Вы знаете, почему мне удаются мои расследования? — неожиданно спросил Дронго. — Только потому, что я иногда позволяю себе мыслить не шаблонами. Не будьте таким последовательным в своем упрямстве. Я же вам объяснил: мы нашли там телеграмму. Но я не сказал, что мы его убили. Мы обнаружили его уже убитым.

— И вы хотите, чтобы я вам поверил?

— Не хочу. Я надеюсь на ваш здравый смысл. И мою репутацию. Я никогда никого не убиваю. Я аналитик, эксперт по вопросам преступности, а не дешевый киллер, выполняющий грязные заказы.

— Так уж никогда? — недоверчиво хмыкнул Иевлев.

— Почти никогда. За исключением очень редких случаев, когда спасаю свою жизнь или жизнь других людей.

Иевлев окинул взглядом высокого широкоплечего Дронго. В последние годы тот сильно раздобрел и теперь весил уже за центнер.

— Не так много найдется людей, которые могут вам реально угрожать, — усмехнулся подполковник.

— И тем не менее я не убивал Лозинского. И случайно попал на встречу с Сарычевым. Но зато сюда, в Ниццу, мы приехали с вполне определенной целью. Как вы правильно догадались, я прибыл на встречу с Савельевым, который из серьезного дела почему-то решил устроить балаган, рассказывая всем, что за документами охотятся сразу трое покупателей.

— Это не балаган, — вдруг сказал Иевлев, — это хорошо рассчитанная акция.

Он хочет узнать, кто убил его брата.

— Что? — теперь остановился Дронго. — Что вы сказали?

— Он хочет знать, кто убрал его брата в Германии. Это бывший летчик, служивший раньше в Западной группе войск. В последнее время он жил в Германии, где-то под Берлином. Два дня назад у него побывали наши представители, но он отрицал свою связь с Игнатом Савельевым. Вчера утром, уже готовясь вылететь во Францию, я узнал, что брат Савельева найден убитым в своем доме.

— Это меняет дело. Он действительно ничего особенно не знал, — задумчиво произнес Дронго.

— Значит, вы были и там! — закричал Иевлев. — Это опять случайность? Или вы снова начнете врать, что ни о чем не подозревали? Сколько вам заплатили за эту грязную работу?

Глава 35

Убедить разгневанного подполковника оказалось весьма сложно. Еще целых полчаса Дронго зло и настойчиво внушал Иевлеву, что его подозрения напрасны, но, поняв тщетность своих усилий, просто прекратил бесполезный разговор.

Подполковник ушел, разгневанный и убежденный в виновности Дронго, работавшего на пару с бывшим «ликвидатором».

Вернувшись в отель, Дронго не нашел ни Потапчука, ни Маира. Было странно, что они оба покинули отель, не дождавшись его возвращения. Он поднялся в номер, ослабил узел галстука, снял пиджак и вышел на балкон. В номере двести одиннадцать, где жил Дронго, имелся небольшой балкончик, с которого можно было видеть не только набережную, но и стоянку такси, находившуюся рядом со входом в отель.

Дронго постоял на балконе несколько минут, пока не увидел входившего в отель Потапчука. Тот поднял голову и тоже заметил Дронго. Кивнув ему, Потапчук вошел в отель.

Дронго поспешил уйти с балкона, затянул галстук, снова надел пиджак и вышел из комнаты, чтобы встретить Потапчука.

— Где вы были? — спросил он, когда Потапчук вышел из лифта.

Тот понял, почему Дронго не стал ждать его в номере. Появление английской и российской разведок предполагало возможность установки их номеров на прослушивание. Напарники спустились на первый этаж, прошли в парадный зал большого холла.

— Мне позвонил Семенов, и я поспешил с ним на встречу, — торопливо сказал Потапчук. — У нас большие проблемы. Кто-то задушил брата Савельева. Того самого, с которым мы встречались. И самое неприятное — его задушили именно после нашего приезда.

— Игнат нас подозревает?

— Не знаю. Во всяком случае, теперь он ненавидит нас еще больше. Я не виделся с Семеновым столько лет и сейчас даже не узнал его. Этот человек совершенно изменился. Он всегда был осторожным и внимательным, хладнокровным и выдержанным, что и требовалось в нашей профессии. А теперь какой-то нервный, дергающийся, как будто подменили человека.

— Может, это игра?

— Не похоже. Зачем ему играть со мной? Мы слишком много знаем друг о друге такого, о чем известно только богу. Он рассказал мне об убийстве Олега Савельева.

— Об убийстве я уже знаю, — хмуро сказал Дронго, — и могу вас тоже обрадовать. В Москве считают, что это мы с вами проложили такую кровавую дорожку, убрав сначала вашего бывшего сотрудника группы Лозинского, потом придя на встречу с Сарычевым и уже затем выехав в Берлин для последующего убийства. В три совпадения никто не верит. Иевлев считает это просто невероятным.

— Почему три? — мрачно спросил Потапчук. — К Лозинскому мы прибыли, когда он был убит. Нашли там телеграмму и узнали о встрече. А Олега Савельева убили через два дня после нашего отъезда. При чем тут мы?

— Это вы расскажите Иевлеву. Учитывая вашу репутацию, ваши слова прозвучат особенно убедительно. Я думаю, если мы не сумеем доказать, что не виновны в обоих убийствах, у нас возникнут определенные сложности с возвращением. Я уже не говорю о том, что на Украине и в Германии мы скоро станем особо подозреваемыми лицами и въезд в эти страны нам запретят.

— Он хочет устроить аукцион. Аукцион по продаже документов, — пояснил Потапчук. — Плата будет состоять из двух частей. Первая часть — деньги. А вторая…

— Не делайте эффектных пауз. Вы не артист, — разозлился Дронго. — Он желает получить информацию?

— Да. А как вы догадались?

— Случайно. Информацию о смерти своего двоюродного брата?

— Конечно. Ему нужно знать, кто убил его. Семенов рассказывал: когда в девяносто первом они переехали в Германию, Олег Савельев встретил их очень радушно, много для них сделал. В те времена у такого должностного лица в Германии, как начальник штаба дивизии, имелись немалые возможности.

— И Савельев хочет вычислить, кто виноват в убийстве его двоюродного брата? — подвел итог Дронго.

— Да. Ему важно знать, кто дал санкцию на убийство — российская разведка, англичане, или это сделали мы.

— Неужели он подозревает и нас?

— Да. И, по-моему, в первую очередь. В нынешней Европе агенты разведслужб уже давно никого не убивают. Это раньше «ликвидаторы» месяцами пропадали в командировках. Сейчас отпала необходимость в подобного рода услугах. Мир четко разделен на две части, и каждый ищет собственную защиту в своей части мира.

Сейчас в Европе царит мир. Все благоденствуют. И разведчики похожи на обожравшихся котов, которые добывают информацию, не выходя из своих офисов. Это раньше, чтобы попасть из Восточного Берлина в Западный, требовалось разрешение начальника управления КГБ СССР. А сейчас можно переезжать из одной части в другую на такси, даже не замечая саму эту границу.

— Кажется, вы сожалеете о вчерашнем дне, — заметил Дронго.

— Можно подумать, вы не сожалеете, — желчно парировал Потапчук. — Раньше вы были уважаемым человеком, профессионалом, требующимся для разрешения особо сложных задач по всему миру. Сейчас вы просто подозрительный тип с неопределенным паспортом исчезнувшей страны. Чтобы получить разрешение на убийство, разведчик вынужден теперь выполнить целый ряд бюрократических процедур. Запрос, обоснование, разбор ситуации, анализ, выводы, новый запрос, снова изучение обстановки на месте, еще раз анализ и новые выводы. И только потом и то лишь в исключительных случаях — строго согласованное разрешение на ликвидацию.

Дронго посмотрел на вход. Там показалась Марианна Олтмен. Молодая женщина вошла и, бросив на Дронго полный презрения взгляд, села за дальний столик и заказала подскочившему официанту какой-то напиток. Недалеко от нее немедленно уселись на диван два типа с одинаковым выражением лиц.

— Поэтому Игнат Савельев считает, что в данном случае мы могли оказаться мобильнее неповоротливых монстров, какими являются английская и российская разведки. Там просто не успели бы согласовать разрешение на убийство за столь короткий срок.

— Логика своеобразная, но оригинальная, — вынужден был согласиться Дронго.

— Надеюсь, вы его разубедили?

— Он не стал меня слушать. Сегодня вечером у нас встреча в казино «Рулл».

Туда же приглашены и наши конкуренты. Похоже, он действительно намерен объявить аукцион.

— А зачем Семенов вам все это рассказал?

— Этого я не знаю. Может, по старой дружбе, а может, по приказу полковника. Иезуит всегда планирует свои операции очень тщательно.

Марианна Олтмен, получив свой напиток, сидела, демонстративно отвернувшись от них и разглядывая сувениры в витрине магазина, находившегося за колоннами парадного зала.

— Казино находится в отеле «Меридиан», — вспомнил Дронго, следя за женщиной. — Кажется, там остановился наш знакомый Иевлев. Как вы думаете, это случайно?

— Откуда я знаю? Мне не нравится ни этот город, ни наша встреча, ни наш отель. Говорят, у «ликвидаторов» есть нюх. Мы словно предчувствуем убийство, грядущую кровь. Если у меня возникало такое чувство, я не выходил на операцию.

А сегодня у меня появилось мрачное предчувствие новой крови. Мне не по душе этот аукцион, Дронго. Очень не по душе.

Женщина по-прежнему сидела вполоборота к Дронго, красивая и очень молодая.

А он, расположившись в своем кресле рядом с профессиональным убийцей, спокойно обсуждал, как можно спастись от других убийц, пытаясь разгадать и понять их игру. И вмешивать в это страшное противостояние молодую даму он не хотел и не мог. Даже несмотря на ее телохранителей.

— Во всяком случае, мы обязаны попытаться наладить свою игру. Зачем-то же вас вызывал Семенов. Как вы считаете, почему он пригласил вас на встречу?

— По-моему, он чего-то боится. Но точно сказать не могу. Он просто передал предложение Игната Савельева снова увидеться в казино. Вам ведь вчера там повезло. И в любви, и в картах, — засмеялся Потапчук, кивая на женщину, сидевшую в другом конце зала. — Может, сегодня повезет уже мне?

— Надеюсь, — пробормотал Дронго. — Мне, честно говоря, не совсем понятно поведение Игната. У такого профессионала, как полковник Савельев, не могут сдать нервы. Он не станет устраивать аукцион из-за желания отомстить. Это просто не в его стиле. Вчера я с ним немного поговорил и не представляю себе полковника мечущимся неврастеником. Значит, он задумал нечто непредсказуемое. И в этой игре придется участвовать всем.

— Вот-вот, — снова помрачнел Потапчук, — поэтому я и говорю, что чувствую новую кровь.

— А где Маир?

— Он пошел в сауну. Я не встречал другого такого жизнерадостного человека.

Даже немного завидую ему, — угрюмо закончил Потапчук.

— А вы поднимитесь к себе в номер, переоденьтесь и тоже идите купаться, — посоветовал Дронго. — Все равно до вечера еще много времени, вполне можете побывать в сауне.

— Надеюсь, до этого времени меня не задушат, как Олега Савельева, — пробормотал вдруг Потапчук.

— У вас очень мрачные мысли, Виктор Николаевич. Сходите лучше в сауну.

Кстати, в отеле делают замечательный массаж. Есть очень профессиональные массажистки. Если захотите, можете вызвать к себе.

— Я не люблю проституток, — поморщился Потапчук.

— Как вам не стыдно, — покачал головой Дронго, — в таком отеле не держат женщин легкого поведения. Это настоящие профессиональные массажистки. Ничего грязного.

— Вы все шутите, — махнул рукой Потапчук, тяжело поднимаясь из кресла. — Лучше я пойду в бар. Там хоть можно спокойно посидеть.

Дронго проводил его взглядом и, поднявшись, подошел к молодой женщине. Она по-прежнему не поворачивала головы. Сидевшие за соседним столиком телохранители вскочили на ноги. В их обязанности входило никого не допускать к охраняемому объекту.

— Я хотел извиниться, — осторожно сказал Дронго. — Сегодня ночью я вел себя не лучшим образом.

Она повернула голову. Потом снова отвернулась. Заметив ее жест, один из телохранителей сделал два уверенных шага к Дронго.

— Леди не хочет с вами разговаривать, — заявил он, положив руку на плечо Дронго.

Оба парня ростом были почти с Дронго и неплохо подготовлены.

— Я хочу услышать это от самой леди, — процедил Дронго.

Она даже не взглянула в его сторону.

«Надеюсь, Потапчук не появится здесь и не вмешается в наш разговор», — подумал Дронго.

Первый телохранитель потянул его на себя. Дронго обернулся и нанес удар несчастному охраннику прямо в лицо. Тот отлетел в сторону. Второй бросился на Дронго, но тоже полетел на ковер. Дронго просто чуть наклонился, перебрасывая нападавшего через себя. Тягаться парням с Дронго все же было нелегко. Много лет назад он дрался с великим Мурой и хотя проиграл ему, тем не менее сохранил неплохие навыки. И сегодня этот несколько располневший, почти сорокалетний мужчина еще сохранил в своих больших кулаках сокрушительную силу, к которой почти никогда не прибегал.

Оба телохранителя поднялись с ковра, намереваясь взять реванш. На шум уже спешили охранники отеля. Когда несколько молодых людей подступили к Дронго, он понял, что все равно проиграет, и шутливо поднял руки. Именно в этот момент один из телохранителей шагнул к нему с разъяренным лицом.

— Стойте! — повелительно крикнула Марианна Олтмен. — Это мой друг, оставьте его в покое.

Телохранители, бросая на Дронго свирепые взгляды, отступили. Служащие отеля поспешили стушеваться.

— Вам никто не говорил, что так не выпроваживают женщину из номера, что это хамство? — вдруг спросила она.

— Говорили. — Он по-прежнему стоял перед ней. — Но, видимо, меня плохо учили в детстве. Я с детства немного боялся женщин.

— Если это шутка, то явно неудачная, — осуждающе сказала она. — Вы можете сесть в другое кресло. На вас обращают внимание.

Он опустился в кресло. Немного болели мышцы правой руки. Он уже давно не дрался.

— Вы не сказали вчера, чем занимаетесь, — усмехнулась Марианна. — Но, кажется, я уже догадалась.

— И чем?

— Вы профессиональный игрок? Правильно? Я видела, как вы разговариваете со своими партнерами, как они нервничают. Видела, как вы умеете играть. Очевидно, вы приехали в Ниццу, чтобы заработать деньги, а я помешала вам во время вашей работы. Только у игроков бывает такой внимательный взгляд, такие длинные пальцы музыканта и, наконец, такое полное отрешение от женщин.

Дронго рассмеялся.

— Вам никто не рекомендовал заняться психоанализом? — спросил он шутливо.

— Вы достаточно наблюдательны.

— А я и занимаюсь психоанализом, — сказала она, — я училась в Сорбонне и Кембридже. И тема моей работы «Поведение личности в экстремальных условиях». Вы считаете, что я слишком молода?

— Вы слишком красивы, — признался Дронго. — Настолько красивы, что я вчера повел себя не лучшим образом.

— Если это извинение, то достаточно экстравагантное, — молвила она. — Вчера вы этого, кажется, не заметили. Или ночью вы, вспоминая о своей игре, становитесь немного другим?

— Возможно, — согласился Дронго.

— Я хотела вернуть вам ваши деньги, — спокойно произнесла женщина, — ведь у профессиональных игроков не принято делиться выигрышем со случайным напарником.

— Вы знаете, как ведут себя профессиональные игроки? — улыбнулся Дронго.

— Я видела, как вели себя вы. И в казино, оставив мне часть выигрыша, вы не могли покинуть игорный зал. И потом, ночью, когда старались от меня отделаться, чтобы снова вернуться к своей игре.

Он уже собирался что-то возразить, но его отвлек вошедший в зал высокий худой мужчина средних лет. Увидев его, Дронго запнулся и нервно тряхнул головой. Он узнал вошедшего. Но самое неприятное, что и вошедший узнал Дронго.

Это был представитель Интеллидженс сикрет сервис Дункан Фрезер.

Дронго посмотрел на него, потом на женщину.

— Если я скажу, что снова вас покину, вы меня извините? — вдруг спросил он.

Она удивленно на него взглянула.

— Потрясающее чувство собственной незаменимости, — сказала Мари, едко усмехнувшись. — В следующий раз я прикажу своим людям выбросить вас из отеля.

— У меня важная встреча, — извиняющимся тоном сказал Дронго. — Если хотите, я приглашу вас на ужин. Хотя нет, на ужин тоже не получится.

Она пожала плечами.

— Честное слово, такое происходит впервые в моей жизни, — вдруг призналась женщина, — вы ведете себя нагло, а я позволяю вам все еще сидеть рядом со мной.

Он вздохнул.

— Можно, я еще раз к вам подойду? — спросил Дронго.

— Когда?

— Этого я не знаю, — честно признался он.

Мари рассерженно вскочила.

— Уходите отсюда, — приказала она нервно, — убирайтесь немедленно. И никогда больше ко мне не подходите.

Оба телохранителя поднялись на ноги, демонстрируя готовность на этот раз выбросить наглого гостя из отеля. Дронго встал, печально кивнул и пошел к выходу, где одиноко стоял Дункан Фрезер, терпеливо ожидавший, когда Дронго окончит разговор с дамой.

Глава 36

— Очень красивая женщина, — с одобрением сказал Фрезер после обмена приветствиями.

— Вы могли хотя бы сделать вид, что не узнали меня, — меланхолично заметил Дронго. — Мне пришлось оставить ее ради вас.

— Я бы не стал сюда приходить, если бы не острая необходимость, — вздохнул Дункан Фрезер. — Когда я узнал, что вы здесь, сразу понял, что на этот раз не получу документов. Выбить что-либо из ваших рук невозможно даже теоретически.

— Не прибедняйтесь, — усмехнулся Дронго. — Я помню, как вы работали в Индии и в Бирме. Это был высший класс.

— Может, мы пойдем куда-нибудь посидим? — предложил англичанин, показывая на бар.

— Только не в бар, — решительно возразил Дронго. Он видел, с каким презрением взглянула на него Марианна Олтмен, уже выходившая из зала в сопровождении своих телохранителей. — Там сидит мой друг, у которого сегодня плохое настроение.

— Мне кажется, сегодня вся Ницца заполнена вашими знакомыми, — улыбнулся англичанин. — Но, если хотите, немного пройдемся. Здесь есть масса уютных ресторанчиков.

— Днем не все работают, — заметил Дронго. — Но в любом случае нам лучше покинуть этот отель.

Они вышли из зала, миновали небольшой холл и оказались на улице.

— Сегодня прекрасная погода, — заметил англичанин.

— Типично английское начало беседы, — улыбнулся Дронго. — Так какие проблемы привели вас в Ниццу?

— Документы группы Савельева, — признался Фрезер. — Как вы догадываетесь, мы испытываем острую необходимость в них. И, признаться, рассчитывали их получить.

— Почему вы говорите об этом мне?

— Раньше мы считали, что вы сражаетесь на стороне русских. Но сегодня я узнаю, что в «Меридиане» живет подполковник Иевлев. А это значит: либо вам не доверяют полностью, либо вы уже не представляете их интересы в Ницце. На основании того, что вы утром встречались с Иевлевым и достаточно открыто, на глазах сотен гуляющих, могу сделать вывод, что вы не союзники. Тогда кого вы представляете в Ницце и почему приехали?

— Насчет «глаз сотен гуляющих» я понял, — кивнул Дронго. — Вы, как всегда, любите утренние прогулки и, очевидно, узнали, что я ушел после завтрака с подполковником. Насчет Иевлева тоже все правильно. Я не работаю и никогда не работал на российскую разведку. Я сотрудничал с советской разведкой. Но это, как говорится, две большие разницы.

— Вы находите? — иронически хмыкнул Фрезер. — А мне казалось, это одно и то же.

— Вряд ли вы так думаете. Ведь вы специалист по бывшему КГБ и прекрасно знаете, как и чем отличался КГБ от нынешней СВР. Но оставим эту тему. В Ницце я представляю интересы некоторых моих заказчиков, если такая формулировка вас устраивает.

— Состоятельных клиентов? — спросил Фрезер.

— Ах, вот вы о чем! — понял Дронго. — Опасаетесь конкуренции? Осторожнее, кажется, мы прошли на желтый свет.

Роскошный «БМВ» мягко затормозил, и сидевшая в нем женщина любезно улыбнулась, пропуская прохожих. Они перешли перекресток.

— Вы не ответили на вопрос.

— Это не российская сторона. Вас устраивает такой ответ?

— Не очень, — признался Фрезер. — Меня беспокоит Савельев. Я кое-что о нем слышал, получил некоторую информацию. Это совершенно маниакальный тип, помешанный на собственном превосходстве и знании людей. Его затея с так называемым «аукционом шпионов» по меньшей мере глупа, если не сказать опасна.

Стравить нас всех и самому выбирать победителя… Это какой-то древнеримский император, а не бывший полковник КГБ. Но тем не менее я пришел именно к вам, чтобы в предстоящей сделке мы выступили союзниками.

— И как вы представляете наше сотрудничество?

— Если вы действительно не работаете на русских, то вам важны не столько документы, сколько указанные в них имена и адреса. Догадываюсь, это заинтересовало кого-то из влиятельных людей. Возможно даже, кто-то хочет исключить из этого списка собственную фамилию. Я согласен на все ваши условия.

Но и вы должны помочь мне.

— Надеюсь, не деньгами?

Фрезер смеялся беззвучно. Он умел ценить шутки.

— Нет, с английскими банками пока все в порядке. И фунты еще до сих пор в цене. Вы должны помочь нам в решении второго пункта этой задачи.

— Вы хотите, чтобы я помог вам найти убийцу Олега Савельева? — понял наконец изумленный Дронго.

— И не только его, — живо подхватил англичанин.

— Что вы хотите сказать?

— Я уверен, что Олега Савельева убрала российская разведка, — пояснил Фрезер. — Вероятно, он отказался выдать адрес своего кузена или работать на них. И это совершенно очевидно, тем более это убийство не первое в данной цепи.

«Откуда он знает о Лозинском?» — подумал Дронго и вслух спросил:

— А какое еще убийство случилось до нашей встречи?

— У меня была назначена встреча с человеком, который обещал нам достать часть материалов по группе Савельева. Увы, я ничего не сумел сделать. Его застрелили буквально у меня на глазах. А все документы, которые он привез с собой, украли из автомобиля. И теперь, узнав про убийство Олега Савельева, я понимаю, что в обоих случаях действовали сотрудники российской разведки, которые хотят завладеть документами группы Савельева. Увы, русские все еще не отказались от силовых методов.

— Можно подумать, вы работаете в белых перчатках, — усмехнулся Дронго. — Я еще не забыл, как ваши представители снимали меня с самолета в Ирландии. А потом в нарушение всех международных норм увезли в Англию для допроса.

— Это вчерашний день, — отмахнулся Фрезер.

— Вчерашний день и родил сегодняшнюю ситуацию, которая, в свою очередь, родит завтрашнюю. Я не совсем согласен с вами. Мне кажется, совершенные убийства противоречат интересам российской разведки. По логике вещей, ее представители должны были действовать достаточно тихо, стараясь не привлекать внимания к документам группы Савельева. А вместо этого они устраивают чуть ли не похоронную процессию. По-моему, вы ошибаетесь.

— И кто, по-вашему, мог убить Олега Савельева в восточных землях Германии?

А человека, с которым я встречался в Гамбурге, на территории бывшей ФРГ? У кого еще есть такая разветвленная сеть агентов и информаторов?

— И все равно это ничего не доказывает. Думаю, вы несколько увлеклись. В вас говорит синдром «холодной войны». Мне кажется, сотрудники СВР не убирали ни Савельева, ни вашего информатора или связного — я не знаю, как его лучше называть.

Англичанин удивленно посмотрел на Дронго, но промолчал. Они вошли в небольшой итальянский ресторанчик, заняли столик.

— Мне пива, — попросил англичанин официанта.

— А мне апельсиновый сок, — сказал Дронго, вспомнив пиво, которое он пил во время предполагаемой встречи с Сарычевым.

— Значит, вы отказываетесь от сотрудничества? — спросил Фрезер, когда подали холодное пиво в большом бокале и высокий стакан апельсинового сока.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — устало ответил Дронго. — Во-первых, меня не устраивает схема сделки. Мне нужны все документы целиком, а не некоторая их часть. Во-вторых, я по-прежнему убежден, что оба убийства совершены не представителями Службы внешней разведки. Просто это оказалось более запутанное дело, чем я себе вначале представлял. И хотя у меня уже есть некоторые соображения, все же пока рано делать какие-то выводы.

— Савельев натравливает нас всех друг на друга, чтобы найти убийцу, — быстро произнес Фрезер. — Вам не кажется, что мы все в чем-то ему подыгрываем?

— Вполне возможно, — кивнул Дронго. — Но в любом случае нам нужно дождаться сегодняшнего вечера. И уж только затем решать, что делать дальше.

— Сегодня вечером может быть уже поздно, — серьезно сказал Фрезер.

— Но другого варианта все равно нет. Вы можете сказать, кто именно предлагал вам документы? Это был немец или русский?

— Немец, но, по-моему, выехавший из России, где он раньше проживал.

— И он сказал вам, что даст часть документов?

— Он даже сказал, что они у него в машине.

— И потом его застрелили, а документы исчезли. Я вас правильно понял?

— Вы уже начали свое расследование? — усмехнулся англичанин.

— А до этого он предлагал вам документы?

— Этого я не знаю. Но, по-моему, он кому-то продавал одно досье. Немцам или полякам. Не могу сказать точно. Но они купили только одно и не сошлись в цене. Тогда он и решил предложить нам все эти материалы.

— А каким образом вы узнали про Ниццу?

Фрезер замолчал, отпивая пиво. Потом нехотя спросил:

— У вас нет других вопросов?

— Не отвечайте, если не хотите.

— Почему? Здесь нет никакого секрета. Кто-то позвонил в наше консульство и предложил встречу в Ницце. Думаю, это был Савельев. Значит, вы согласны с нами сотрудничать?

— Нет. И все-таки нет. Просто я пытаюсь установить истину.

Англичанин допил наконец свое пиво. Поставил пузатый бокал на столик.

— Жаль, — сказал он, — я рассчитывал, что мы сумеем договориться.

— Мне тоже жаль, — пожал плечами Дронго. — Мне заплатить или за меня заплатит английский банк?

Но Фрезер уже не смеялся. Дронго, кивнув ему на прощание, вышел из ресторана. Обедать не хотелось, хотя время уже подходило к четырем. Он шел медленно, размышляя о разговоре с Фрезером. Затем, быстро пошарив у себя в карманах, подошел к табачному киоску и купил телефонную карту для разговора.

Увидев телефон-автомат, он вошел в него, сунул карточку в прорезь и набрал номер своего отеля.

— Как мне позвонить в «Меридиан»? — быстро спросил он.

Любезный портье через несколько секунд сообщил номер отеля. Дозвонившись в отель, Дронго попросил соединить с номером подполковника Иевлева, рассчитывая застать его в номере. Так и получилось. Трубку снял сам Иевлев.

— Это снова вы? — удивился подполковник. — Нам не о чем больше разговаривать.

— Подождите, — попросил Дронго, — не вешайте трубку. Я хочу получить ответ только на один вопрос. Если вы мне скажете правду, то обещаю в порядке платы за вашу чистосердечность сообщить вам абсолютно неизвестный факт, касающийся документов группы Савельева и английской разведки.

— Вы уже успели встретиться с Фрезером? — ядовито заметил Иевлев. — Надеюсь, он не подавился своим пивом?

— У вас прекрасно поставлена агентурная работа, — холодно сказал Дронго. — Он действительно любит пиво, как настоящий баварец или чех. Но у меня другой вопрос. Вы не могли бы сказать, как именно узнали о Ницце, если Олег Савельев отказался от сотрудничества с вами?

— Сначала сообщите ваш факт, — потребовал Иевлев.

— Не торгуйтесь, подполковник, вы пока еще не на аукционе. Как вы узнали про Ниццу? Не тяните, нас могут подслушать.

— Нам кто-то позвонил в консульское учреждение в Марселе и сказал, что Савельев сейчас в Ницце, — пояснил наконец Иевлев. — Теперь говорите о вашем факте, — сразу потребовал он.

— Англичанам тоже позвонили. Но из Гамбурга, где их ждал бывший советский гражданин, немец по национальности. Он хотел продать документы английской разведке, но в последний момент его убили. Англичане считают, что это сделали вы.

— Какая глупость! — возмутился Иевлев.

— Кстати, я в Гамбург не приезжал уже несколько лет, — ядовито добавил Дронго, — и поэтому списать на меня убийство вам никак не удастся. Но вы не сказали, кто именно вам позвонил в Марселе. Хотя я могу и сам догадаться. Это был не Савельев. Это Семенов.

Подполковник молчал.

— Я прав? — спросил Дронго.

Иевлев положил трубку. Дронго вытащил карточку, вышел из телефонной будки, повернулся и быстро зашагал в сторону отеля. Едва он вошел в здание «Негреско», как к нему подбежал портье.

— Для вас передано срочное сообщение, — сказал он, протягивая телеграмму.

В ней было всего несколько слов:

«Будем сегодня вечером в Ницце. Стасюлявичюс, Хургинас».

— Ну вот, — сказал Дронго улыбающемуся портье, — только этого мне и не хватало для полного счастья.

Глава 37

Остаток дня он пролежал в своей постели, размышляя почему-то не о деле, которое должно было завершиться сегодня вечером. Он думал о Марианне Олтмен, молодой красивой женщине, с которой он никогда не увидится больше и которой так и не сможет ничего объяснить. Почему-то стало грустно. Не помогли ни мелодичные заставки теленовостей Си-эн-эн, которые он всегда смотрел, ни мультфильмы, демонстрирующиеся из «Останкино», ни развлекательные передачи других программ.

Было тяжко и грустно. В это время сидевший в нем где-то глубоко внутри рационалист подсознательно отмечал все моменты, которые могли пригодиться в сегодняшней встрече.

Ровно в половине седьмого постучал Маир Касланлы. Дронго открыл дверь и улыбнулся. Рядом с Маиром стояла красивая молодая женщина, очевидно, скандинавка или немка.

— Познакомься, — гордо показал Маир, — это Эльза. Она потрясающая женщина, мы познакомились два часа назад.

— Очень приятно, — кивнул Дронго, — проходите в комнату.

— Нет, мы торопимся. Хотим съездить в Монте-Карло, поиграть там в казино.

В Ницце нам не повезло, может быть, повезет в Монако.

— Удачи! — пожелал Дронго.

— Тебе тоже, — откликнулся Маир. — Как там у тебя с твоей красоткой? — тихо спросил он на прощание.

Дронго пожал плечами.

— Стареешь, — вздохнул Маир.

Эльза улыбнулась, и они исчезли в кабине лифта.

Дронго вернулся и заказал ужин в номер. В этот вечер ему не хотелось спускаться в ресторан. В семь часов вечера позвонил Потапчук.

— Вы не хотите поужинать? — спросил уставшим голосом.

— Нет, я уже поел прямо в номере, спасибо.

— А я не догадался, — вздохнул Потапчук. — Знаете, я думаю, напрасно я пустился на эту авантюру. Польстился на большие деньги. Ничего у нас не выйдет.

Чувствую, все кончится плохо.

— У вас с самого утра плохое настроение, — заметил Дронго. — По-моему, вам нельзя ездить на курорты, они на вас плохо действуют.

— Наверное. Мне не нравится ни это место, ни этот воздух. Я тоже закажу ужин в номер. А через час мы с вами пойдем в казино.

— Хорошо. — Дронго уже хотел положить трубку, но услышал голос Потапчука:

— Я только жалею, что не взял с собой оружия. Савельев с Семеновым наверняка вооружены.

— В казино их с оружием не пустят, — попытался успокоить напарника Дронго, но тот уже отключился.

«Странно, что он сегодня в таком настроении, — подумал Дронго. — Впрочем, этого следовало ожидать. Видимо, встреча с бывшими коллегами вызвала у него ряд ассоциативных воспоминаний, среди которых и его прежняя работа, и умершая супруга».

Он поднялся, чтобы одеться. В дверь постучали. «Не комната, а проходной двор», — зло подумал Дронго и открыл дверь. На пороге стоял рассыльный.

— Вам письмо, — почтительно склонил голову служащий.

Дронго вынул десятифранковую монету, протянул ее рассыльному. Взяв конверт, он открыл его, вынул записку и прочитал:

«Буду ждать вас в девять часов вечера».

Подпись отсутствовала. В данном случае она не требовалась. Он знал, от кого письмо. Он догадывался о тех мотивах, которые двигали красивой и очень избалованной богатой женщиной. Привыкшая получать все по первому желанию, она не могла понять, что происходит. Этот нравившийся ей мужчина сознательно избегал ее, не разрывая отношений.

Его отношение к ней вызывало недоумение. Как и всякая очень красивая женщина, она привыкла к мужским восторженным взглядам и, впервые в жизни встретив человека, не похожего на других мужчин, несколько растерялась. Сам того не подозревая, своими постоянными отлучками и неслыханной апатичностью он разжег нешуточный костер в ее груди. Она не могла не почувствовать, что нравится ему. И от этого тем более выглядело странно, что он избегает ее, предпочитая общению с ней беседы с разными гостями, приходившими к нему в отель. И это интриговало и раздражало женщину, разжигая ее страсть.

До восьми еще оставалось некоторое время, и он, быстро одевшись, вышел в коридор и направился к сюиту, в котором она остановилась. У двери номера сидел один из телохранителей, с которым он сегодня подрался. Увидев его, Дронго поднял руки.

— Добрый вечер, я хотел бы поговорить с мисс Олтмен.

— Ее нет, — грубо сказал телохранитель, с некоторым любопытством разглядывая наглого типа. Он не мог понять, чем так понравился этот стареющий и лысеющий боров его хозяйке. Правда, боров умел хорошо драться, но в глазах хозяйки это был скорее недостаток, чем достоинство.

Дронго вернулся в свой номер. Взял конверт с фирменными инициалами «Негреско», лист бумаги и написал небольшую записку.

«Мисс Олтмен, — значилось в ней, — вы прекрасная женщина, а я всего лишь паяц, вынужденный исполнять свою роль. Еще раз прошу простить меня. Но, к сожалению, и в десять часов я не смогу у вас быть». Подумав немного, он не стал ставить подпись, чтобы не компрометировать женщину. И, вызвав рассыльного, приказал отнести это письмо ровно без десяти девять.

Через несколько минут к нему постучал Потапчук, — торжественный, чисто выбритый, в белой сорочке и темном костюме.

— Вы словно на свадьбу идете, — пошутил Дронго, не решившись сказать — «на похороны».

Потапчук мрачно молчал. Они вошли в лифт, дверца автоматически закрылась, кабина заскользила вниз. В холле им улыбнулся знакомый портье, швейцар предупредительно открыл двери. Они вышли на улицу.

— Пройдемся пешком? — спросил Дронго. До казино было совсем недалеко.

Но Потапчук неожиданно не согласился.

— Нет.

Они прошли к стоянке такси, сели в машину и попросили водителя отвезти их в казино «Рулл», что в отеле «Меридиан». Водитель удивленно обернулся, но не стал спорить, повернул машину в сторону отеля. Через две минуты они прибыли на место. Оставив водителю пятьдесят франков, вошли в здание. Пройдя обычную проверку и уплатив за вход в казино, вошли в игорный зал. Здесь было довольно многолюдно. Дронго сразу заметил стоявшего за одним из столов Савельева.

Потапчук угрюмо кивнул ему, но подходить не стал. Дронго, напротив, подошел ближе.

— Я всегда хотел встретиться с вами, — признался Савельев, — о вас столько разного говорят.

— Не всегда правду, — заметил Дронго. — Я, честно говоря, тоже хотел с вами встретиться. Мне говорили, что Иезуит самый большой выдумщик в КГБ.

— Ну вот видите, как все здорово совпало, — без тени улыбки промолвил Савельев, — я лучше всех загадываю загадки, а вы лучше всех их отгадываете. Мы с вами могли бы выступать в цирке с показательными номерами.

— Или в казино, — быстро сказал Дронго.

Савельев метнул в него тяжелый взгляд.

— Что вы имеете в виду?

— Тот цирк, который здесь скоро начнется. Для чего вам это понадобилось?

Зачем вы всех сюда позвали?

— А с чего вы решили, что это я кого-то позвал? Они сами все прилетели.

— Не нужно, — поморщился Дронго, — не нужно притворяться. Вы сознательно пригласили сюда, кроме нас с Потапчуком, еще и представителей английской и российской разведок. Семенов позвонил в российское консульство в Марселе и вызвал сюда представителей России, а вы, очевидно, звонили в английское консульство. Правильно?

Савельев хранил молчание.

— Вы решили устроить шоу, — продолжал Дронго. — Но каждое представление должно иметь свою сверхзадачу. Почти по Станиславскому. Какая сверхзадача у вас, Савельев? Снова заявить о себе? Выторговать лучшие условия для возвращения домой? Или вы хотите узнать, откуда произошла утечка информации?

— Какая утечка? — очень тихо спросил Савельев. — О чем вы говорите?

Он уже давно не следил за своими жетонами, машинально двигая их на одно и то же число: тридцать пять.

— Одно досье, которое хранилось среди ваших документов, попало в чужие руки. В результате очень ответственный литовский чиновник оказался убит на пороге собственной квартиры. Видимо, он отказался от сотрудничества, и его участь была решена.

Савельев молчал. Он что-то для себя решил. Потом нехотя спросил:

— Откуда вам известно про утечку?

— Догадался. Кстати, кроме этого дела, хотели продать и другие. Но почему-то не успели. Неизвестный убийца отнял все материалы и убил продавца, предлагавшего ваш товар. Кому понадобилось убивать этого человека? Уж конечно, не конкурентам, которые могли купить не только эти, но и другие материалы.

Зачем им резать золотую курицу, которая обещает принести так много золотых яиц?

Его могли убить только вы, Савельев. Вы и ваш подручный Семенов.

Крупье громко объявил, что выиграло число тридцать пять, и подвинул выигрыш к Савельеву.

— Поздравляю, — кивнул Дронго, но полковник стоял, не шелохнувшись.

— Вы и про Фогеля знаете, — выдохнул он с явной угрозой.

— Нетрудно догадаться, если кто-то предлагает ваш товар другой разведке и в самый разгар купли-продажи его убивают. По-моему, не требуется особых логических выкладок, все и так ясно. Другие покупатели этого сделать не могли.

Других продавцов, кроме вас, нет. Получается, что убийство Фогеля, — Дронго впервые услышал эту фамилию, но блефовал, повторяя ее вслед за полковником, — как ни верти, ваших рук дело.

Савельев задумчиво посмотрел на Дронго.

— Вы не боитесь навсегда остаться в Ницце? — вдруг спросил он. — С такой головой просто опасно ходить по улицам. Могут оторвать и унести как большое сокровище. Правда, вам от этого легче не станет.

— Я вижу, вы уже подружились, — раздался за их спинами самоуверенный голос Дункана Фрезера.

— Нет, — сказал Савельев, — мы просто пытаемся решить наши проблемы.

— У вас есть проблемы, мистер Савельев? — Дункан Фрезер сделал вид, что удивился.

— У каждого свои заботы, — ушел от ответа Савельев. — Давайте подождем нашего третьего гостя, и я назначу цену.

Потапчук стоял у крайнего стола, делая вид, что разговор его не интересует.

Савельев задумчиво перебирал свои жетоны, Дронго отошел от него к Потапчуку.

— Вы не видели Семенова? — спросил он напарника.

— Его здесь нет, — убежденно сказал Потапчук.

— Плохо, — пробормотал Дронго, — значит, у Савельева в запасе есть резервный вариант.

— Я же вам говорил, — вздохнул Потапчук.

— Ничего страшного, — успокоил его Дронго, — мы еще выкрутимся.

Потапчук обреченно мотнул головой, но возражать не стал. У его стола сидели несколько человек, азартно игравших в покер. Дронго улыбнулся напарнику, чтобы подбодрить его, и, уже отходя, заметил, что «ликвидатор» заказал виски.

Дронго вернулся к столу, за которым сидели Савельев и Фрезер. Англичанин благоразумно играл по маленькой.

— Наш российский коллега где-то задерживается? — усмехнулся Фрезер.

К ним подошел официант.

— Что будете пить? — спросил он у Фрезера.

— Виски, — попросил тот.

— Мне апельсиновый сок, — кивнул Дронго.

— Воду, — заказал Савельев.

Когда официант отошел, Савельев посмотрел на часы.

— Кажется, ему нужно позвонить. Тем более что наш бывший коллега живет в этом отеле.

Он не успел договорить фразы, как послышался крик. Все бросились к крайнему столу. Расталкивая людей, туда поспешил и Дронго. То, что он увидел, было страшно и горестно одновременно.

Виктор Потапчук, бывший офицер КГБ, бывший «ликвидатор», его напарник, с которым он приехал в Ниццу, лежал мертвым на ковре. Предчувствие профессионального убийцы оправдалось и на этот раз. Весь день он чувствовал себя плохо, словно осознавая, что живет на этой земле последний день.

С точки зрения права он мог считаться почти образцовым гражданином, отмеченным наградами и званиями бывшей страны. С точки зрения морали он был настоящим сукиным сыном и хладнокровным убийцей, с точки зрения ангельской — грешником, не заслужившим раскаяния. Он и умер так же, как грешил, неожиданно и страшно, без раскаяния. Рядом валялась рюмка из-под виски.

— Наверное, проиграл много и получил сердечный удар, — предположил кто-то из игроков.

Дронго наклонился над умершим. Запах синильной кислоты — запах горького миндаля — не оставлял никаких сомнений, что несчастный отравлен. Он выпрямился, посмотрел на Савельева и отстраненно-нейтрального Фрезера.

— Его убили, — по-русски сказал Дронго, — его отравили.

Совершенно секретно

Отпечатано в одном экземпляре

Выносить из здания запрещается

Документ особой важности

Ознакомлению подлежат только начальники управлений Службы внешней разведки России

Справка по «агентуре центрального подчинения» бывшего КГБ СССР.

«Агентура центрального подчинения» формировалась сотрудниками бывшего Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка) и предназначалась для получения достоверной информации непосредственно, минуя обычные каналы связи и Второе главное управление КГБ СССР (контрразведка).

В работе по формированию кадрового состава «агентуры центрального подчинения» были задействованы непосредственно сотрудники Первого главного управления и его отделов.

По указанию руководства КГБ СССР во время создания национальных фронтов в республиках бывшего Советского Союза, а также для внедрения собственной агентуры в ряды оппозиционно настроенных по отношению к правящей тогда Коммунистической партии различных националистических организаций широко проводилась практика вербовки «агентуры центрального подчинения» с непосредственным выходом на Москву, минуя прямые контакты с представителями местной службы госбезопасности.

Такой подход оказался наиболее правильным и не допускал искажения или утечки информации. Благодаря самоотверженной работе сотрудников Первого главного управления КГБ СССР практически во всех союзных республиках в национальные движения были внедрены «агенты центрального подчинения» или завербованы агенты, ранее состоявшие в агентурной сети республиканских КГБ.

Подобная практика полностью оправдалась в Литве, когда в руководство «Саюдиса» была внедрена целая сеть агентов местного КГБ и «агентов центрального подчинения»; в Азербайджане при формировании кадров Народного фронта; в Грузии при формировании кадров из ближайшего окружения Звиада Гамсахурдиа; в Армении при возникновении и организации движений «Карабах» и «Крунк». Массовое внедрение агентуры было подготовлено и на Украине, где в конце восьмидесятых годов были созданы различные организации националистического и экстремистского толка. Вместе с тем схожая целенаправленная работа оказалась запущенной в Средней Азии, где формирование народных фронтов и национальных сепаратистских движений с самого начала встречало резкое неприятие подобных организаций местными органами управления, не позволявшими создавать подобные движения в их республиках.

Большая работа была проведена и в Москве, где в ряды межрегиональной депутатской группы было внедрено одиннадцать «агентов центрального подчинения».

Впоследствии некоторые из них открыто порвали с КГБ, заявив о своих ошибках и просчетах.

Секретное решение по организации народных фронтов и национальных движений, а также внедрению в них собственной агентуры было проведено решением Политбюро ЦК КПСС 25 апреля 1987 года. На заседании Политбюро присутствовали товарищи Горбачев М. С., Алиев Г. А., Громыко А. А., Лигачев Е. К., Рыжков Н. И., Чебриков В. М., Шеварднадзе Э. А., Щербицкий В. В., Яковлев А. Н.

В настоящее время существует возможность переосмысления роли «агентов центрального подчинения» с выводом их на более конкретные задачи по структуризации имеющихся возможностей Службы внешней разведки России. Вместе с тем обращает на себя внимание и тот факт, что некоторые из государств — республик бывшего СССР уже проводят разведывательную работу на территории России, используя имеющиеся наработанные связи, каналы и возможности. В связи с этим целесообразно как можно быстрее закончить перепроверку и уточнение новых списков агентов для работы конкретных людей в новых исторических условиях.

Вместе с тем необходима дальнейшая углубленная работа по закреплению определенных «людей влияния» в национальных республиках бывшего Советского Союза, использование их уже наработанного потенциала.

Глава 38

Полиция допрашивала всех подряд. Особенно досталось игрокам, сидевшим за одним столиком с Потапчуком. По предложению комиссара их увезли в полицию для более обстоятельного допроса. Улучив минуту, Дронго подошел к Савельеву.

— Надеюсь, вы не собираетесь проводить здесь ваш аукцион? — гневно спросил он.

— Собираюсь, — услышал он ответ Иезуита, — только не здесь. Мы перенесем нашу встречу на завтра. В «Кафе де Парис» в Монте-Карло. Встретимся в Монако, там самое большое казино, и там закончим наш аукцион. Завтра в семь часов вечера. Я предупрежу остальных. Остановимся в отеле «Малибу».

Дронго обратил внимание, что Иевлев появился в казино почти в ту минуту, когда был убит Потапчук, но подполковник и близко не подходил к столу, за которым сидел бывший «ликвидатор».

— Вам не кажется, что пора заканчивать этот балаган? — устало спросил Дронго. — Уже и так слишком много трупов. По-моему, вполне достаточно. Из-за вашего упрямства погиб ваш двоюродный брат. Может, хватит аукционов, Савельев?

Скажите конкретно, чего вы хотите?

Савельев сверкнул глазами.

— Я пять лет гнию без родины, а вы спрашиваете, чего я хочу. Я хочу денег и мести. Мне нужно знать, кто убил Олега и кто заплатит больше денег.

— Не переигрывайте, — посоветовал Дронго, — не стройте из себя кавказского мстителя. Тоже мне, родовая кровь. Зачем вы все это делаете? Хотите получить больше денег, прикрываясь неутешным горем? Или у вас есть другой план?

Савельев побледнел, но промолчал. Рядом стоял полицейский, и споры в такой обстановке выглядели нелепо. В половине второго ночи их выпустили из казино.

Фрезер холодно кивнул на прощание, Иевлев сухо сказал «пока» и отправился к себе в номер. Савельев сел в такси и уехал.

А Дронго пешком зашагал в свой отель.

Подавая ключ, улыбающийся портье спросил, где его друг.

— Ему в казино стало плохо, — сказал Дронго.

Он поднялся к себе и, не раздеваясь, сел в кресло. Когда в дверь постучали, он даже не пошевелился. Постучали еще раз, потом третий. Он тяжело поднялся и пошел открывать. На пороге стоял возбужденный Маир.

— Выиграли, — радостно кричал он. — Мы выиграли пять тысяч франков!

— Поздравляю, — равнодушно сказал Дронго, собираясь закрыть дверь, но Маир уже входил в номер.

— Ты видел мою спутницу? — возбужденно спрашивал он. — Не женщина, а вулкан, ураган, комета!

— Почему комета?

— В смысле метеора. Мы так здорово играли. Я даже думал снять там номер.

Но в Монте-Карло номера еще дороже, чем в Ницце. И знаешь, кого я там увидел?

Одного типа, с которым сегодня беседовал твой напарник Виктор Николаевич.

— Какого типа? — не понял Дронго.

— Не знаю, я его никогда раньше не встречал. Он играл в казино, но за вход не платил. У него «золотая карточка гостя». Наверное, снимает номер в одной из трех самых шикарных гостиниц Монте-Карло. Если живешь там, они дают «золотую карточку», по которой можно проходить в казино бесплатно.

— Подожди, подожди, — отмахнулся Дронго, — про казино потом расскажешь. Ты ничего не путаешь?

— Нет, конечно. Он был там. Я его сам видел. Это тот самый тип, с которым говорил Потапчук. А где Виктор Николаевич? Я стучался к нему в номер.

— Когда вы приехали из Монте-Карло?

— Час назад.

— Мы едем туда немедленно, — сказал Дронго, — я соберу вещи.

— Уже два часа ночи, — изумился Маир, — куда мне ехать? Я только что оттуда.

Дронго посмотрел на часы.

— Верно. Тебе ездить со мной не стоит. Я поеду один.

— Возьми с собой своего Виктора Николаевича, — посоветовал Маир.

Он был немного навеселе. От выигрыша и выпитого шампанского.

— Не получится, — возразил Дронго.

— Что не получится? — не понял Маир.

— Ничего не выйдет. Потапчук умер четыре часа назад.

— Как умер? — Маир испуганно взглянул на Дронго.

— В казино «Рулл». Взял и умер.

Маир вздрогнул. Стал озираться.

— Почему умер? — шепотом спросил он. — Его убили?

— Этого я не знаю. Но он умер и теперь не сумеет поехать со мной в Монте-Карло. Хотя подожди, мне тоже нельзя ехать. Черт возьми, полиция решит, что это я убил своего спутника и теперь хочу сбежать. — Он подошел к телефону, попросил соединить с полицейским комиссариатом. Когда ему ответили, выяснилось, что дежурный офицер не говорит по-английски. Игнорируя английский, на котором общался весь мир, французы таким образом демонстрировали своеобразный вызов.

Наконец нашли офицера, знающего английский язык, и Дронго долго объяснял ему, что хочет уехать в Монте-Карло и просит на это разрешения. Полчаса ушло на переговоры, пока офицер не понял, что именно желает сказать ненормальный иностранец.

— Вы можете уезжать куда угодно, мсье, — сказал наконец офицер, — главные подозреваемые все у нас. А остальные клиенты казино могут не волноваться. Мы установили, что никто из них не подходил к столу, где сидел ваш знакомый в тот момент, когда ему принесли виски. Бутылку мы тоже проверили, она нормальная.

Значит, яд мог положить только кто-то из сидевших за столом. Поэтому вы все вне подозрений.

— Спасибо, — раздраженно сказал Дронго, бросая трубку. И начал собирать вещи.

— Ты хочешь прямо сейчас уехать в Монако?

— А ночью разве машины не ходят?

— Ходят, конечно. Можешь дать сто долларов таксисту и добраться туда. Или за десять долларов на поезде. Но зачем тебе понадобилось туда так срочно?

— У меня важное дело. — Дронго задумался, потом обратился к Маиру:

— Я попрошу тебя об одной услуге. Завтра утром ты должен приехать в Монте-Карло.

Где-то в десять — в половине одиннадцатого. Сумеешь приехать?

— Конечно. Я прилечу на вертолете. Пятнадцать минут лета. Это же интересно.

— Договорились. Буду ждать тебя. Лучше я позвоню тебе через час сюда, в «Негреско». Ты еще не ляжешь спать?

— Через полчаса ко мне придет гостья. Почему я должен спать? Я же не идиот.

Он довольно быстро восстановил равновесие, нарушенное смертью Потапчука.

Маир был человеком легким и коммуникабельным. Наверное, это больше всего и ценили в нем его многочисленные подружки. Дронго уже заканчивал сборы, когда в дверь еще раз постучали.

— Я открою, — вскочил Маир, бросаясь к двери.

На пороге стояли Стасюлявичюс и Хургинас.

— Добрый вечер, — поздоровался Стасюлявичюс.

— Вы куда-то уезжаете? — поинтересовался Хургинас.

— Заходите. — Дронго сделал приглашающий жест рукой. — Маир, я тебе завтра позвоню, — сказал он на прощание, и приятель понял, что ему лучше удалиться.

Он подмигнул Дронго и вышел из номера.

— Что у вас случилось? — спросил Стасюлявичюс. — Говорят, в Ницце произошло убийство русского туриста. Мы боялись, что убили именно вас.

— Пока нет. Но убили моего напарника, бывшего сотрудника группы полковника Савельева Виктора Потапчука, — пояснил Дронго. — И, судя по всему, вполне может статься, что следующей жертвой окажусь именно я.

Стасюлявичюс устало вздохнул.

— Мы летели через всю Европу, чтобы с вами встретиться. Хорошо, что успели.

— Какие у вас новости? — спросил более нетерпеливый Хургинас.

— Во-первых, у меня несколько часов назад убили напарника…

— О нем мы не договаривались, — вставил Хургинас.

— Во-вторых, — уже не обращая внимания на замечание, продолжал Дронго, — Савельев и Семенов решили устроить своеобразный аукцион, вызвав сюда представителей английской и российской разведок.

Оба литовских гостя быстро переглянулись, перекинулись парой слов на своем языке.

— У вас точные сведения? — спросил Стасюлявичюс.

— Оба посланца предлагали мне сотрудничество, — пояснил Дронго, — они считают, что я выполняю заказ неизвестного клиента, чья фамилия может фигурировать в списках «агентов центрального подчинения».

— Вы их разубедили? — уточнил Стасюлявичюс.

— Я отказался от сотрудничества. Но до этого возникло еще несколько моментов, о которых я хотел бы вас проинформировать. Судя по всему, против нас действует достаточно мощная организация. Сначала они убрали вашего дипломата в Вильнюсе, потом устранили полковника Лякутиса в Москве. Мне удалось выйти на Потапчука, бывшего сотрудника группы Савельева, который подтвердил мое подозрение о том, что Савельев и Семенов остались в живых и сбежали в августе девяносто первого за рубеж. Мы выехали в Киев, чтобы встретиться с Лозинским, но нашли его убитым. Более того, кто-то даже пытал его перед смертью.

Стасюлявичюс внимательно слушал. Хургинас нетерпеливо постукивал пальцами по столу.

— Нам удалось узнать, где назначена встреча Лозинского и Сарычева, бывшего офицера КГБ, ответственного за контакты группы Савельева с руководством КГБ. Во время встречи произошло очень неприятное ЧП. В баре, где предполагалась встреча, убили одного из посетителей. Ранили сотрудника ФСБ. Очевидно, убитый служил прикрытием для вашего резидента, у которого должен был состояться контакт с Сарычевым, — пояснил Дронго, обращаясь к Хургинасу.

— Почему вы ничего не говорили о ваших резидентах? — спросил Стасюлявичюс по-литовски.

— А вы разве рассказываете нам о работе ваших послов? — быстро парировал Хургинас. — У каждого своя работа.

— Позднее мы встретились с Олегом Савельевым, бывшим офицером Западной группы войск в Германии. Он служил начальником штаба дивизии и уже затем остался за границей. Благодаря ему нам удалось выйти на Игната Савельева и прилететь в Ниццу для встречи, которая окончилась так трагически для моего напарника.

— У вас все? — спросил Стасюлявичюс.

— За исключением того факта, что Олега Савельева убили после нашей встречи. Естественно, это не понравилось его двоюродному брату, и он решил в виде своеобразной мести устроить аукцион и заработать на документах большие деньги.

— Значит, ничего хорошего, — подвел итог Стасюлявичюс. — Мы еще могли бы рассчитаться с вами. Мы могли бы заплатить и Савельеву. Но состязаться с английской и российской разведками, имеющими деньги, равные бюджету нашей страны, мы просто не в состоянии. Получается, что мы проиграли.

Хургинас продолжал постукивать пальцем по столу. Потом спросил:

— Какие у вас предложения?

Он понимал, что Дронго не станет просто так жаловаться на свои неудачи.

— Я думаю, еще не все потеряно, — спокойно сказал Дронго. — Как раз перед вашим приездом я собирался в Монте-Карло, где пройдет следующий этап наших переговоров. После убийства Потапчука Савельев решил перенести встречу в другое место.

— Понимаете, Дронго, — сказал Стасюлявичюс, задумчиво потирая лоб, — вы разрешите вас так называть? — спросил он и, получив утвердительный кивок, продолжал:

— Дело в том, что эти документы для нас не просто очень важны. Они как бы проба нашей независимости. Символ нашего окончательного освобождения и выхода из бывшей империи. Для маленьких наций такие вопросы очень болезненны. — Он помолчал и, вздохнув, продолжал:

— Не секрет, что некоторые силы в Москве и в Вильнюсе все еще мечтают повернуть историю вспять. Им все еще кажется, что нас удастся загнать в единую страну. И документы, о которых идет речь, помогут уничтожить нашу независимость. Они сыграют на руку тем силам в обеих столицах, которые все еще рассчитывают на реванш.

По данным опросов, которые проводят независимые социологические службы в Литве, многие граждане нашей республики не верят, что независимость и суверенитет, которых мы добились окончательно и бесповоротно, закрепили наше нынешнее положение. Многие считают, что мы сумеем продержаться лет пятнадцать-двадцать, до тех пор, пока окрепшая Россия снова не поглотит нашу маленькую страну. Это, если хотите, наше всегда вчерашнее завтра. И мы не хотим такого завтра.

Именно поэтому нам нужны документы на агентов Москвы. Нам необходимо знать, кто сотрудничал с КГБ, мы должны реально представлять степень угрозы людей, занимающих высшие государственные посты в нашей стране. У нас просто нет другого варианта, Дронго. Только самая острая необходимость заставила нас обратиться к вам.

Он замолчал, глядя в глаза Дронго. Это были глаза раненого зверя, который уже сознает, что не сумеет спастись от приближающегося охотника, и последним усилием воли пытается заставить себя встретить смерть достойно.

— Вы обязаны найти документы, — жестко сказал Хургинас, — это ваша главная задача. Вы получаете за это большие деньги.

— Не нужно так ставить вопрос, — поморщился Дронго.

— Подождите, Хургинас, — уже по-русски сказал Стасюлявичюс, — я думаю, мистер Дронго все отлично понимает. Нам нужны документы, и мы просим вас сделать все возможное, чтобы они не попали в руки представителей других спецслужб. Иначе наша независимость окажется под страшной угрозой.

— Я просто хочу напомнить, что он обещал нам достать эти документы, — запальчиво сказал Хургинас.

— Я никогда не обещал достать документы. Я обещал сделать все, что в моих силах. И сегодня уверяю вас, что делаю все возможное.

Хургинас хотел еще что-то сказать, но, заметив предостерегающий взгляд Стасюлявичюса, передумал. Только и спросил:

— Каким образом мы с вами свяжемся?

— Где вы собираетесь остановиться?

— Может, нам лучше самим поехать в Монте-Карло? — спросил Стасюлявичюс.

— Нет, не лучше. Там все окажутся на виду, и вы можете испортить все дело.

— В таком случае договорились, — согласился Стасюлявичюс, — мы ждем вашего звонка. Надеюсь, вы позвоните достаточно быстро, а то в этом отеле очень дорогие номера.

Он поднялся. Следом встал Хургинас. Уже провожая гостей, Дронго спросил:

— А почему вы ничего не говорили мне о контактах вашего человека с Сарычевым?

— Это наше внутреннее дело, — напряженным голосом сказал Хургинас. Он так и сказал — «внутреннее» вместо слова «личное». Впрочем, он говорил по-русски с сильным акцентом.

Они вышли из комнаты. Дронго посмотрел на часы. Половина третьего ночи. Он вышел из номера, прикрыв дверь. Обернулся и увидел сидевшую в холле Марианну.

Она курила, глядя на него.

Он растерялся. Он действительно растерялся и не знал, что ему делать. Он просто стоял у двери и смотрел на нее. А она смотрела на него.

— Вы уезжаете? — спросила женщина чуть дрогнувшим голосом.

— Да, — сказал Дронго, сознавая, что никакие слова уже ничего не изменят.

— Я получила ваше письмо, — печально сказала она.

— Я хотел извиниться, — пробормотал он.

— У вас погиб товарищ? — спросила женщина.

— Да. Он умер прямо во время игры в казино.

— Странно. А мне сказали, что его отравили.

— Нет. Это ошибка. У него было больное сердце, — соврал Дронго.

— Поэтому вы уезжаете?

— Нет. — Оправдываться не имело смысла, а говорить правду тем более.

Сам того не желая, он попал в капкан, поставленный обстоятельствами.

Привыкшая к удовлетворению любого своего каприза, женщина не понимала, почему ее настойчивые домогательства отвергаются этим загадочным типом. И непонимание возбуждало еще больший интерес и желание разобраться в странном поведении этого непредсказуемого мужчины.

— Вы уезжаете из-за меня? Вам кажется, что я слишком настойчива? — чуть покраснев, спросила она.

— Конечно, нет, — тяжело вздохнул Дронго, — как вам такое могло прийти в голову! В другое время и при других обстоятельствах я считал бы себя самым счастливым из людей. Но сегодня я самый несчастный человек на земле, поскольку обстоятельства вынуждают вести себя подобным образом. Простите и поймите меня, если сможете.

Она смотрела на него, уже ни о чем не спрашивая. Потом вдруг поднялась с кресла.

— Подождите меня, — сказала она, — у меня в номере есть орхидеи. Я вам подарю. У вас останется память обо мне.

Она стремительно бросилась к своему номеру. Он стоял, застыв на месте.

Через минуту она вернулась, протягивая ему цветок.

— Он уже засохший, поэтому не пахнет, но зато сохранится долгие годы, — словно оправдываясь, сказала она.

Дронго бережно взял цветок и положил его в небольшую сумку, которую обычно носил с собой.

— Я его сохраню, — пообещал он.

— У меня в Париже есть дом, — сказала она, — вот моя визитная карточка.

Здесь указаны адрес и телефон. Если вы когда-нибудь будете в Париже, можете позвонить.

Он взял карточку, положил в карман. Потом наклонился, целуя ей руку.

Женщина сделала какое-то движение, словно собираясь что-то сказать, но в коридоре появились ее телохранители, и она, собрав всю свою волю, просто улыбнулась ему на прощание.

— До свидания.

Он вдруг подумал, что может все бросить и просто остаться. Остаться в этом отеле еще на один день, еще на одну ночь. В конце концов, он живой человек и имеет право на обычную человеческую жизнь. Но если он останется здесь, то убийцы могут прийти и в «Негреско». И тогда следующей жертвой может стать эта молодая красивая женщина, которая ему так нравится.

Он прекрасно знал, как опасно заводить связи в его ситуации. Именно поэтому заставил себя улыбнуться еще раз. И направился к лифту.

Внизу, в холле отеля, его нетерпеливо ждал Хургинас. Увидев выходившего из лифта Дронго, он шагнул навстречу.

— Я подумал, вдруг вам понадобится какая-нибудь помощь, — негромко сказал Хургинас. — Может, вам нужно личное оружие для защиты? Я мог бы это организовать.

— Спасибо, — отдав свои вещи швейцару, Дронго направился к выходу, — я предпочитаю обходиться без оружия. Так спокойнее и надежнее.

— Да-да, конечно, — согласился Хургинас, идя следом. У подъезда Дронго уже ожидало такси. Он обернулся, чтобы попрощаться с Хургинасом, и в этот момент тот крикнул:

— Ложитесь!

Из проезжающей мимо машины раздались выстрелы. Пять-шесть выстрелов.

Хургинас толкнул Дронго и сам бросился на землю. Машина, из которой стрелял неизвестный, стремительно уносилась прочь. Дронго поднял голову и успел заметить пролетающий белый «Ниссан».

Он поднялся на ноги. Вокруг кричали и суетились люди.

— Уезжайте быстрее, — толкнул его к автомобилю Хургинас, — рядом с вами опасно даже стоять.

— Спасибо за ваш толчок. — Дронго протянул ему руку и после крепкого рукопожатия сел в машину. — В Монте-Карло, — велел он водителю такси.

Уже отъезжая, он увидел, как Хургинас что-то объясняет подъехавшим полицейским.

Глава 39

В Монако они приехали через полчаса. Туристическое бюро уже не работало, и Дронго попросил отвезти его в отель «Малибу», находившийся рядом со знаменитыми казино. Собственно, зданий казино было два. Одно, в виде величественного дворца, выходило на побережье и было платным. Но клиенты трех самых дорогих отелей Монте-Карло, включая «Малибу», не платили за вход, получая так называемые «золотые карточки гостей».

Второе казино, под названием «Кафе де Парис», находилось слева от большого здания. Сюда пускали бесплатно. Здесь играли в основном в покер, блэк джек и другие подобные игры. В вестибюле находились сувенирные магазинчики, торгующие разными поделками.

Приехав в отель «Малибу», он снял номер и позвонил по телефону в два других отеля, выясняя у портье, не проживает ли в них гость по фамилии Семенов.

Ему повезло.

— Проживает, — любезно сообщил портье отеля «Эрмитаж», — на пятом этаже.

Он прибыл сегодня днем.

— Спасибо, — поблагодарил Дронго. Теперь все встало на свои места.

Он оставил свой чемодан в «Малибу» и, захватив сумку, вышел из отеля.

Повсюду горели неоновые огни рекламы казино, площадка перед зданиями была забита дорогими автомобилями класса люкс или гоночными машинами. Суетились сотрудники охраны. Чуть выше игорных заведений били фонтаны. Но в парках не гуляли люди. Сюда приезжали не для того, чтобы насладиться отдыхом. Сюда прибывали сжигаемые единственной страстью. Страстью к игре.

Он равнодушно прошел мимо кипящих страстями зданий. Ночная жизнь казино была в самом разгаре. Отель «Эрмитаж», занимавший невысокое старинное здание, причудливо изогнутое, с окнами на залив, находился на соседней улице. В отеле работал изумительный ресторан, и сюда приезжали с разных концов Лазурного берега, чтобы поужинать или пообедать с друзьями. Роскошь и комфорт этого заведения славились почти так же широко, как и отеля «Негреско» в Ницце.

Дронго вошел и попросил выделить ему номер где-нибудь на пятом этаже.

Портье подобная просьба не удивила. На каждом этаже жили известные люди. Рядом с номером Дронго располагались апартаменты принца Луи де Полиньяка, о чем свидетельствовала табличка на дверях сюита.

Дронго получил магнитную карточку номера пятьсот сорок пять и пошел к лифту. Портье не удивляло и отсутствие вещей у гостя, пришедшего к ним с одной сумкой. Некоторые игроки увлекались настолько, что предпочитали оставаться в близлежащих отелях, чтобы снова начать игру на следующий день.

Дронго поднялся в лифте на пятый этаж. По длинному, несколько изогнутому коридору он довольно долго шел до своего номера. Затем достал карточку и открыл дверь. Просторный холл, большая комната с зеркальными шкафами и два балкона, выходившие на залив, превращали комнату в некий осколок дворцового ансамбля, сохранившийся в этой части света с семнадцатого или восемнадцатого веков.

Теперь предстояло проверить номер Семенова. Он набрал номер телефона, но тот не отвечал. Очевидно, азарт Монте-Карло передался и бывшему «ликвидатору».

Если Маир прав, то он сейчас в казино. Дронго посмотрел на часы. Пять утра. В его сумке находился небольшой магнитный дешифратор, позволявший открывать любую дверь без магнитной карточки. Он достал дешифратор, вышел в коридор. В пять часов утра в отелях обычно наступала тишина. Он прошел к номеру, в котором остановился Семенов, позвонил. В отеле каждый номер имел свои индивидуальные звонки, чтобы не беспокоить остальных гостей. Он позвонил еще раз. Снова никто не ответил. Оглянувшись, Дронго достал дешифратор и приставил его к двери.

Щелкнул замок. Он вошел в номер. В нем никого не было. Обычный номер, похожий на его собственный, только с одним балконом. Он открыл зеркальный шкаф и увидел два больших кожаных чемодана.

Но он не стал забирать чемоданы. Вместо этого он закрыл дверцу шкафа и осторожно вышел из номера. Впереди предстоял главный раунд схватки. Ему важно не просто достать документы. Ему необходимо подтвердить свое реноме лучшего аналитика, и на этот раз просчитавшего всю ситуацию от начала и до конца.

Он подошел к столику и увидел записную книжку, очевидно, забытую Семеновым. Здесь были телефоны его друзей и знакомых. Просто телефоны, без адресов и имен. Заинтересовавшись, Дронго полистал странички. Его внимание привлек один телефон — телефон в Вильнюсе, и он знал, кому этот номер принадлежит. Все постепенно вставало на свои места. Он положил записную книжку на место и вышел из номера.

Повесив на двери своего номера табличку «Не беспокоить», он спустился вниз, вышел на улицу, предварительно попросив дежурную не беспокоить его завтра днем и вечером. Он говорил по-английски, но девушка неожиданно ответила по-русски.

— Я все понимаю, — сказала она, — я видела ваш паспорт. У вас до сих пор паспорт Советского Союза?

— Кажется, да. Откуда вы так хорошо знаете русский язык? — заинтересовался он.

— Я чешка. Меня зовут Люси, я здесь работаю. Живу во Франции, а работаю в Монако.

— Не тяжело?

— Уже привыкла, — улыбнулась девушка. — Утром меня сменят.

— Удачи вам, Люси, — пожелал Дронго на прощание.

— И вам, — сказала девушка, улыбаясь.

Он вернулся в отель «Малибу» и забылся тяжелым сном. Сказывалось напряжение последних дней. Он проснулся в третьем часу дня. Пообедал прямо в номере. Не хотелось никого видеть и слышать.

Затем он позвонил Маиру Касланлы в «Негреско».

— Бросай все и приезжай ко мне. Только купи по дороге два больших чемодана. Желательно фирмы «Делсей» или нечто подобное. И привези с собой.

— Пустые чемоданы? — удивился Маир.

— Нет, не пустые. Покупай по дороге все старые газеты, какие попадутся, и набей ими чемоданы.

— Хорошо, привезу. Где ты остановился?

— В отеле «Малибу».

— А я думал, в «Отель де Парис», — засмеялся Маир.

Именно эти отели вместе с «Эрмитажем» и составляли «большую тройку» отелей Монако. Они предоставляли право гостю во время проживания в них без билета входить в казино в любое время суток.

В шесть часов вечера приехал Маир, он привез два больших чемодана. В шесть двадцать Дронго выписался из своего номера, записав его за Маиром. В шесть сорок он позвонил в Ниццу и попросил Хургинаса и Стасюлявичюса прибыть в Монте-Карло в десять часов вечера. Через десять минут, дождавшись, когда Семенов уйдет, они переложили старые газеты в его чемоданы, перегрузив в собственные чемоданы документы и досье. В семь часов пять минут из Монако выехал Маир Касланлы с двумя чемоданами, которые должен был сдать в камеру хранения на вокзале «Монпарнас» в Париже. Он купил билет на ночной рейс в Москву, а до этого ему надо было успеть выполнить поручение Дронго.

И наконец в семь пятнадцать Дронго появился в казино «Кафе де Парис», где его с нетерпением ждали Савельев, Иевлев и Фрезер. В соседнем зале находился Семенов, все время посматривающий в их сторону.

— Вы опоздали, — сказал Савельев, — или на вас так подействовала смерть Виктора Николаевича?

— Между прочим, он был вашим коллегой, — покачал головой Дронго.

— В том-то и дело, что все в прошедшем времени. Наши дороги разошлись еще в девяносто первом, когда он вернулся в Москву, а я уехал за границу.

— Вам никто не говорил, что у вас нет сердца?

— А вам никто не рассказывал, как живут без родины? — в тон ему ответил Савельев.

— Перестаньте, господа, — вмешался Фрезер, — давайте займемся делом. Мы собрались по очень важному вопросу.

— Мне нужно знать, кто заплатит за документы больше, — заявил Савельев, — я жду предложений, господа шпионы.

— И только? — спросил Иевлев.

— Нет, не только. Мне нужно знать, кто и почему отдал приказ о ликвидации моего двоюродного брата. Это противоречит всякой логике, а я не верю в нецелесообразных агентов. Конечно, я не собираюсь объявлять войну вашим ведомствам. Просто хочу понять смысл этой непонятной для меня акции.

— Как вы сказали? — вдруг спросил Дронго. — Нецелесообразные агенты? Это интересное понятие.

Иевлев и Фрезер молчали, подозревая друг друга. За соседним столом шла азартная игра в покер. Крупье под громкие восклицания сторон раздавал карты.

— Вы ничего не можете сказать, — неприятно усмехнулся Савельев, — я так и думал. Очень жаль, господа, но кто-то из вашего руководства принял такое глупое решение. Это лишь увеличивает цену моего залога. Я прошу за документы два миллиона долларов. Наличными.

— Вы шутите? — нервно спросил Иевлев.

— Мы согласны, — быстро сказал Фрезер.

Дронго молчал.

— У вас нет других предложений? — обратился к нему Савельев. — Может, вы хотите прибавить еще несколько тысяч?

Дронго покачал головой.

— Вы бывший офицер КГБ! — разозлился Иевлев. — Неужели вы отдадите документы англичанам?

— Непременно отдам, — кивнул Савельев, — и с большим удовольствием. Два миллиона — раз! Вы еще можете успеть, господа, торгуйтесь, совсем не обязательно, чтобы победили англичане.

— Эти документы принадлежат России! — патетически воскликнул Иевлев. — Вы обязаны передать их нам.

Дронго молчал.

— В таком случае вы можете заплатить ту же сумму и забрать документы себе, — резонно заметил Савельев. — Никаких других предложений нет? Два миллиона — два!

— Не говорите глупостей! У нас нет таких денег! — теряя терпение, закричал Иевлев.

На них начали оборачиваться посетители казино.

— У вас еще одна секунда, — презрительно сказал Савельев.

Он не любил неудачников. Иевлев открыл рот, закрыл. И ничего больше не сказал.

— Два миллиона — три! — негромко вымолвил Савельев.

Именно в тот момент, когда он произнес слово «три», и раздались выстрелы.

Фрезер упал с простреленной головой. Неизвестный убийца перевел пистолет на подполковника российской разведки. Тот хотел броситься на пол, но выстрел уже прозвучал, и пуля задела плечо. Иевлев упал и застонал от сильной боли.

Стрелявший молодой человек поднял пистолет, целясь в Савельева, когда подскочивший Семенов выстрелил ему в спину и отбросил от себя покачнувшегося человека.

Нападавший упал на стол. Послышались крики, началась паника. Савельев стоял, закусив от бешенства губу. Семенов повернулся, чтобы бежать, но полицейские уже перекрывали выход. Он выстрелил в одного из них, пытаясь воспользоваться суматохой и выбраться из зала. Но по нему со всех сторон открыли огонь охранники казино и полицейские. Он упал, сраженный сразу несколькими пулями.

Савельев, сделав несколько шагов, усилием воли сдержался, чтобы не наклониться к своему бывшему напарнику.

Дронго подошел ближе. Бледный Савельев молча смотрел на него. Дронго наклонился над убитым террористом, пошарил у него в карманах. Паспорт на имя Дитера Хоффе, немного денег. Ничего необычного. В кармане пиджака лежал билет.

Дронго уже схватили, но он все же успел бросить билет Савельеву и крикнуть по-русски:

— Посмотрите дату, дату и время! Скажите мне дату!

Савельев, поняв, что происходит нечто необычное, быстро сориентировался.

— Он прилетел из Берлина вчера утром! — крикнул он Дронго. — Утренним рейсом!

— Я знаю, кто его послал! Это он был в Ницце! Я его узнал, — крикнул Дронго, глядя на Савельева уже сквозь заслон людей. — Встретимся завтра, и я вам все объясню.

А потом его увели.

Глава 40

Его держали в полиции не очень долго. Десятки свидетелей видели, как в них стрелял неизвестный. И еще десятки видели, как были убиты неизвестный и застреливший его Семенов. У Дронго не было оружия, все документы оказались в порядке. Вечером этого же дня его выпустили из полиции, приказав покинуть Монако в двадцать четыре часа.

Он вернулся в «Эрмитаж». Документы находились теперь в камере хранения парижского вокзала «Монпарнас». В них заключалось все: горе и радость, страх и подлость, измена и предательство. В этих чемоданах находился горючий материал, способный взорвать Литву, опрокинуть стабильность в маленьком прибалтийском государстве, граждане которого так хотели наконец обрести свою независимость.

«Почему я отказываю в праве на независимость этому маленькому народу?

Почему я должен решать за них, как им жить, что им делать, в каком государстве находиться? — думал Дронго, сидя в кресле. — И как мне поступить в таком случае? Господи, почему именно я должен сделать этот нелегкий выбор? Отдать документы литовцам? Но тогда разразится грандиозный скандал на весь мир.

Выяснится, что очень многие известные политические деятели маленькой страны — бывшие агенты КГБ, „стукачи“ и информаторы. У них полетит правительство, парламент, все выступят против всех. Родятся злоба и ненависть. И еще неизвестно, кому в руки попадут эти документы. Если такому, как Хургинас, он добьет своих политических противников, сотрет их в порошок. Если такому, как Стасюлявичюс, тот просто предаст их гласности и опозорит своих политических оппонентов на весь мир. Но вместе с ними он автоматически сметет и весь правящий класс своей республики. Ибо, получив подобные сведения, простой человек разуверится во всех политиках, откажется от собственных кумиров и выстраданных идеалов.

Отдать в Службу внешней разведки России? Все-таки это документы бывшего КГБ. И Россия стала правопреемницей Советского Союза. А Служба внешней разведки — это бывшее Первое главное управление КГБ СССР. Значит, это их документы.

Логичнее всего отдать документы именно им, возвратить их первоначальному владельцу. И тогда десятки и сотни людей в маленькой республике услышат телефонные звонки и предложения неизвестных резидентов, требующих возобновить сотрудничество. Такова цена этих документов. Цена жизни многих людей.

Но это может приблизить воплощение той мечты о единственной стране, в которую я все еще хочу верить, — убеждал он себя. — Но почему тогда я никак не решаюсь позвонить в Москву? Почему? Ведь я так мечтал о единственной стране, я проплакал всю ночь, когда узнал о крушении Советского Союза, который я защищал и ради которого проливал свою кровь. Почему тогда я не отдаю документы в Москву?»

Дронго вспомнил разговор, состоявшийся у него перед приездом во Францию, с известным писателем, который к тому же был не менее известным общественным деятелем, председателем Комитета по культуре парламента республики. Дронго мрачно доказывал ему, что не представляет перспектив развития, кроме как посредством слияния в единую страну. Не видит никаких шансов на выживание Грузии, не имеющей ничего и никого вокруг, единственный шанс которой — в дружбе с Азербайджаном, а вернее, с бакинской нефтью. Еще существовала Армения, оказавшаяся в кольце не очень благожелательно настроенных соседей, чьим единственным гарантом самого существования нации выступала Россия. Азербайджан, раздираемый на части национальными и региональными проблемами, клановыми и племенными предрассудками, не способный справиться с внешними и внутренними проблемами. Он считал единственными гарантами относительной стабильности в регионе лидеров этих государств, после ухода которых никакие проблемы уже невозможно будет просчитывать логическим путем естественного развития.

Он не находил перспектив развития у Казахстана, Узбекистана, Таджикистана, Туркмении, где правящие падишахи обреченно понимали, что после их смерти все пойдет прахом, а новые президенты-падишахи переименуют улицы и площади, названные в честь лидеров. Но до того, как новые владыки придут к власти, в этих республиках прольется кровь, реки, моря крови. Дронго был аналитик, и беспощадный анализ указывал на почти неизбежные кровавые гражданские войны и междуусобные раздоры в этих республиках. Он боялся будущего. Он не верил в СНГ.

Он не верил в новые демократии. Единственным шансом на спасение он считал собранную из отдельных республик единую страну, гарантировавшую каждому право на жизнь.

Но писатель с ним не соглашался. Он говорил о свободе как высшем благе для любого народа. Рассказывал об обретении независимости как выстраданной долгожданной мечте миллионов людей. Объяснял, что не имеет права занимать капитулянтские позиции как гражданин и писатель. Он, безусловно, по-своему прав. Но только по-своему. Ибо видел мир и свой народ исключительно со своей высоты, с позиции писателя, любящего свою родину. А Дронго, по-прежнему упрямо считавший, что родиной миллионов людей была единая страна, канувшая в Лету, не соглашался с оптимистическими прогнозами на будущее, просчитывая варианты грядущих страшных потрясений, которые обещали взорвать весь мир.

Но он не имел права решать за целый народ. Он вспомнил горькие слова Стасюлявичюса о будущем собственной страны. И три запомнившихся слова — «всегда вчерашнее завтра».

Дронго вздохнул. Это был первый и единственный случай в его жизни, когда он не знал, как поступить. Не мог решить, что отвечает высшим канонам справедливости. Вернуть документы в республику, взорвать там мир и согласие, помочь гражданам Литвы пройти через боль и очищение к правде. Или отдать документы в Москву, помогая российским спецслужбам и стоявшим за ними проимперским силам снова закабалить маленькую страну, создавая то единое и могучее государство, о кончине которого он всегда искренне сожалел.

Но будет ли новое государство тем самым старым Союзом? Или возникнет новая страна со своим осмысленным опытом развала, где уже не найдется места маленьким народам и нациям? И, разделенная на губернии, она заживет уже другой жизнью, при которой прежняя самостоятельная жизнь покажется сущим благом. Он не знал, что предпринять.

И тогда он сделал то, чего не делал никогда в жизни. Нарушая все каноны конспирации и элементарной логики, руководствуясь лишь здравым смыслом и полагаясь на житейский опыт, он позвонил в родной город, своему отцу, решив спросить у него совета. Отец, как и он, выступал суровым противником распада страны, строгим критиком нового мира. Но он был профессионалом, давшим сыну первые уроки жизни, учившим его все подвергать беспощадному анализу. Он набрал код, номер и услышал близкий голос отца.

— Добрый вечер, — сказал Дронго.

— У нас еще день, — заметил отец. — В последнее время ты вообще перестал звонить. Как у тебя дела?

— Неплохо. Я позвонил, чтобы посоветоваться.

— У тебя проблемы?

— Да, не могу решить, как мне поступить. Я получил документы. — Он говорил, понимая, что номер может прослушиваться. Но другого выхода сейчас он не видел. — Очень важные документы, касающиеся одной из бывших республик. И я не знаю, что мне делать. Вернуть их в эту республику или отдать в Москву. Что предпринять?

— А кому они нужнее?

Дронго задумался.

— Не знаю, — честно сказал он, — они нужны обеим странам. Может, они нужны и другим, третьим странам. Они нужны всем.

— Что-нибудь секретное?

— Агентурные данные, — врать почему-то не хотелось, — на очень больших людей, завербованных еще в советское время.

Отец молчал. Долго. Секунды отсчитывали дорогое время междугородного разговора. Наконец Дронго услышал:

— В любом случае эти документы принесут только боль и страдания людям.

Ничего хорошего они не дадут. Ни Москве, ни другой республике. Первые должны понимать, что такие агенты ненадежны и несостоятельны. А вторые должны закончить с «охотой на ведьм» и дать каждому своему гражданину возможность жить в своей стране так, как ему хочется.

— Что мне делать?

— Сожги их, — спокойно посоветовал отец, — это единственный достойный выход в такой ситуации..

— Спасибо.

Он собирался положить трубку, когда отец вдруг спросил, уловив новые нотки в его голосе:

— Как ты себя чувствуешь?

— Немного болит сердце. Но в общем ничего. Спасибо тебе за совет.

— Подожди, — вдруг сказал отец. — Ты всегда знал мою позицию по таким вопросам. Но сейчас, мне кажется, нельзя упрямо стоять на своем. Время идет, и оно необратимо. Хватит оглядываться на вчерашний день. Нужно думать о дне завтрашнем. До свидания!

Дронго положил трубку. Каким он будет, этот завтрашний день? Может, он все-таки совершает ошибку, не вернув документы в Москву? Зазвонил телефон.

— Простите, что беспокою вас, — участливым голосом сказала девушка, — мы только что получили телеграмму.

— Я занят, — устало ответил Дронго, — вы не могли бы позвонить позже?

— Но это важная телеграмма, — настаивала она.

Он вдруг осознал, что она говорит по-русски.

— Откуда телеграмма? — спросил он. — Это вы, Люси?

— Да, это я. Телеграмма из Москвы.

— Вы можете прочитать ее? — спросил он, все еще надеясь на лучшее.

— Конечно, могу. Телеграмма из Москвы. Срочная. Для вас. Здесь написано, что ваш друг Маир Касланлы погиб в автомобильной катастрофе. Вы меня слушаете?

Он опустил трубку. Закрыл глаза. Как же он мог не предвидеть такой элементарной вещи?

Маира наверняка видели рядом с ним и решили, что он его связной. Наверное, они следили за ним и здесь, во Франции. Его убрал кто-то из… Впрочем, какая разница, кто именно. Его не стало, вот и все. Как это страшно…

— Вы меня слышите? — звала девушка, но он уже опустил трубку на рычаг.

Он прошел в ванную комнату. Автоматически стал раздеваться, словно надеясь заглушить под горячим душем всю боль прошедших событий. Открыл воду и встал под горячие струи, бьющие с таким напором, что кожу неприятно покалывало.

«Луи де Полиньяк, — почему-то вспомнил он надпись на соседней двери, — Луи де Полиньяк», — повторил он, словно в этом слове заключался еще какой-то неведомый, третий смысл. Он потянулся за мылом, лежавшим справа. Мыло в этом отеле оставляли в изогнутых красных коробочках от «Нины Риччи». Он потянулся за коробочкой, но она вылетела из его рук, мыло вывалилось на пол, и он перегнулся через край ванны, чтобы поднять его. Но правая нога поскользнулась, он поднял левую и выпал на пол, при этом больно ударившись. Мыло он видел, но подниматься не спешил. Просто лежал на полу ванной. Сильно болело ушибленное колено. Он вдруг заплакал, беззвучно, без слез, страшно и глухо, как плачут только очень сильные мужчины. Вся боль и все сомнения последних дней словно сошлись сейчас в болевой точке осмысления слов той страшной телеграммы, которую он получил из Москвы. Жуир и стиляга, добродушный и мягкий любимец женщин, Маир меньше всего походил на разведчика или связного. Но в данном случае, очевидно, в расчет не принимали ничего.

«Луи де Полиньяк», — как заведенный повторял Дронго, и аристократическая фамилия наполнялась другим смыслом, обретая нечто страшное.

Где-то далеко, в глубинах души, еще один человек, другой, более отстраненный и холодный, следил за ним, осуждающе покачивая головой. Этот второй, наклонившись над первым, холодно рассуждал о возможности жертв в такой борьбе, о логичном исходе его командировки, о не менее логичной смерти Маира Касланлы. Но первый, лежавший на полу, упорно отмахивался от рассуждений второго, продолжая плакать с широко раскрытыми глазами, кусая губы в непонятном гневе.

Он еще долго лежал на полу в этой неловкой, страшной позе раненого человека. Затем поднялся и встал под душ. Сильно болело сердце, но он не обращал на него внимания, как не обращают внимания на назойливое насекомое. Но отмахнуться все же не удавалось. Сердце болело все сильнее, и он, закрыв воду, достал полотенце и махровый халат.

— Луи де Полиньяк, — в последний раз громко сказал он, выходя из ванной.

Уже в постели, куда он лег прямо в халате, не раздеваясь, он вспомнил о цветке, подаренном Марианной. Вскочил, рванул дверцу зеркального шкафа и с ужасом увидел пустую полку. Побывавшая здесь горничная уже убрала засохшее растение, видимо, решив, что это очередная причуда забывчивых богатых клиентов Монте-Карло.

Он закрыл дверцу шкафа и снова улегся в кровать, закрыл глаза. Теперь эта женщина будет жить только в его воспоминаниях, которые обладают неприятным свойством — тускнеть со временем, превращаясь из живого образа в полустертые наброски, воспринимаемые уже без прежнего волнения.

«Можно подумать, что ты не знал, чем все это может кончиться», — сказал сухой рационалист, сидевший в Дронго.

«Знал, — согласился еще не умерший романтик, — все прекрасно знал. Но рассчитывал на чудо».

«Тебе казалось, что Мари сумеет понять, правильно оценит твое положение.

Ты надеялся, что они пощадят Маира, безобидного человека, который никому ничего плохого не сделал. Ты знал обо всем с самого начала, — безжалостно давил рационалист, — и не нужно так сентиментальничать. Мы оба с тобой понимали, чем все может кончиться».

Дронго вздохнул. Оба образа, ведущие непрерывный спор, слились в единого человека. Он встал, снял с себя халат. Подошел к двери балкона. В заливе покачивались белоснежные яхты, даже сюда доносились счастливые голоса отдыхающих.

«Рай на земле, — горько подумал Дронго, возвращаясь в комнату, — рай на земле».

У него не осталось больше иллюзий. Партия закончилась. Осталось, нанести главный, решающий удар. И он точно знал, что именно ему нужно делать.

Глава 41

Через час в дверь постучали. Он открыл. В номер вошел Савельев.

Осунувшийся, бледный. Его тоже выпустили, взяв обещание в течение суток покинуть Монако. Теперь, придя к Дронго, он хотел знать, что происходит. Дронго уже собрался объяснить ему, но в дверь снова постучали.

— Это литовцы, — сказал Дронго, — спрячьтесь и послушайте.

В комнату вошли Хургинас и Стасюлявичюс.

— Мы думали, что вас не отпустят, — обрадованно воскликнул Стасюлявичюс, — но теперь все позади. Вы нашли документы?

— Я вычислил, кто убил вашего дипломата и полковника Лякутиса. Вернее, кто отдал приказ об их ликвидации, — сказал Дронго.

— И кто это сделал?

— Обернитесь на вашего напарника, — посоветовал Дронго.

Стасюлявичюе обернулся. Хургинас побледнел.

— Вы ненормальный, — прошипел он.

— Вы проиграли, — сказал Дронго, глядя в глаза Хургинасу, — вы все равно проиграли.

— Что вы несете? — наконец спросил Хургинас, глядя на Дронго с презрением и ненавистью.

— Я подозревал с самого начала, — признался Дронго, — дипломата убили, а потом вам предложили его личное дело. Это с самого начала вызвало у меня большое подозрение. Обычно после убийства дела такого рода никому не нужны. Они ничего не стоят. Но вам предложили, именно вам. Из чего я сделал вывод о некотором несоответствии этих событий. Мне казалось, они должны были следовать в обратном порядке. Сначала выкупили дело, а уже затем кто-то начал шантажировать вашего бывшего заместителя министра.

Хургинас молчал. Он прошел к стоявшему напротив креслу и опустился в него, по-прежнему не глядя на Стасюлявичюса.

— Вы решили, что вам все позволено, — продолжал Дронго, — и, по существу, узурпировали секретные службы вашей страны.

— Не вам говорить об интересах нашей страны, — зло парировал Хургинас, — вы враг нашего народа. Вас наняли сотрудничать, а вы нас предали.

— О каком предательстве вы говорите? — спросил Дронго. — Сначала вы пытались шантажировать своего собственного заместителя министра иностранных дел, угрожая ему разоблачением его связей с КГБ. Несчастный отказался с вами сотрудничать, твердо решив никогда не повторять своих ошибок. И тогда вы его убрали.

— Докажите, — потребовал Хургинас.

— Несколько дней назад в Гамбурге был застрелен некто Фогель, сумевший войти в доверие к Савельеву и Семенову. Он выкрал одну папку с досье и передал ее вам. Но вы оказались на редкость неразборчивы и решили припугнуть собственного дипломата, заставив его работать на себя. Тем более что ваш бывший заместитель министра состоял в другой партии. — Стасюлявичюс слушал, плотно сжав зубы. По лицу Хургинаса пошли красные пятна, но он молчал. — Затем вы согласились пригласить такого эксперта, как я, чтобы отвести подозрения от вас и вам подобных. Но до этого вы склоняли к сотрудничеству полковника Лякутиса, пообещав ему большую сумму. Он тоже отказался, и вы его убрали.

— Мы ничего не обещали ему, — дернулся Хургинас, — он литовец и должен был понимать интересы своей страны.

— Его родная страна выжила его из своих пределов, — напомнил Дронго, — и не смейте говорить мне о его долге. Он был порядочным человеком, в отличие от вас, Хургинас. Просто у него имелись собственные идеалы, и за это вы его убили.

— Какие идеалы? — разозлился Хургинас. — Он стал предателем собственного народа, всю жизнь служил русским.

— А вы, очевидно, всю жизнь боролись с тем режимом. Хотя бы мне не врите, Хургинас. Я же знаю, что вы довольно долго работали обыкновенным участковым милиционером. И были ни на что не годным работником. За пять лет вы получили всего лишь одну звездочку, и, если бы не некоторая либерализация режима в восемьдесят пятом, вас просто уволили бы из органов милиции за профессиональную непригодность.

Хургинас коротко рассмеялся злобным лающим смехом. Потом спросил:

— Что еще вам удалось раскопать?

— Затем вы решили устранить Лозинского, который договорился о встрече с Сарычевым. Я ошибочно считал, что ваши люди пытали его, стремясь узнать, где состоится встреча. Нет, они пытали его не из-за этого. Они хотели узнать, где проживает в Германии Савельев, но несчастный Лозинский ничего не мог им сказать, и тогда они его убили. — Дронго вздохнул. — Вы прямо исчадие ада, Хургинас. Впрочем, такое случается с профессиональными неудачниками. С Сарычевым у вас вышла накладка. Российские спецслужбы засекли встречу Сарычева с вашим резидентом в Москве. Отдаю должное его телохранителю, он погиб почти героически, но это не меняет дела. Сарычев был арестован, и канал подступа к Савельеву у вас исчез. Тогда вы воспользовались моим звонком. Вы обманули меня, сказав, что вашему заместителю министра никто не звонил. Ему звонил из Берлина двоюродный брат Савельева, который хотел предупредить о том, что Фогель похитил его документы и продал их вашему представителю. Но он позвонил слишком поздно.

Я нашел служебный телефон вашего дипломата в записной книжке Семенова. Таких совпадений не бывает… И, наконец, сам Игнат Савельев, узнавший, как его обманул Фогель, приказывает своему «ликвидатору» убрать предателя, что тот и делает в Гамбурге. Но Савельев, взбешенный смертью двоюродного брата, решает устроить своеобразный аукцион в Монте-Карло, справедливо полагая, что на него обязательно явятся и убийцы брата. Так все и получилось. В Монако приехали сотрудники английской и российской разведок и мы с Потапчуком. Теперь Савельеву предстояло выяснить, кто именно отдал приказ об убийстве брата. Это нелогичное решение для обеих разведок было абсолютно верным для вас.

Вы просто убирали лишних свидетелей, старательно подчищая собственные следы. Я все время помнил и о том, что английской и российской разведкам необходимо определенное время, чтобы дать разрешение на убийство Олега Савельева. А вот такой мобильной службе, как ваша разведка, долго не нужно согласовывать. Все можно решить на уровне одного профессионала. Того самого, который убрал Савельева в Германии и затем по вашему приказу вылетел в Ниццу.

Именно этот убийца отравил Потапчука в казино «Рулл» и устроил стрельбу в казино Монте-Карло.

— Но он стрелял и в меня! — крикнул Хургинас, уже теряя терпение.

— Это был блеф, обман. Профессионал, с первого выстрела простреливший несчастному Фрезеру голову, не мог промахнуться с пяти метров, проезжая мимо нас. А он промахнулся. Думаю, экспертиза легко установит, что стреляли из одного и того же оружия. Что вы на это тогда скажете, Хургинас? Уже в Ницце вы поняли, что я вас подозреваю, и решили устроить такую инсценировку со стрельбой. Вы ведь не думали, что я сумею попасть на встречу Сарычева с резидентом вашей разведки. От волнения вы даже не поднялись к себе в номер, все время ожидая меня в холле. Вы определенно ждали меня, чтобы зафиксировать свою непричастность к этим событиям. Но я задержался наверху, а вы терпеливо ждали меня, даже не передохнув после утомительной поездки. Вы ведь точно знали, что нападение состоится, потому что сами вызвали убийцу.

Стасюлявичюс упорно смотрел на Хургинаса. Тот покачал головой.

— Это все общие слова, — сказал он, — где доказательства?

— Я видел билет вашего киллера, — ответил Дронго, — он вылетел утром из Берлина. Утром того дня, когда вам стало известно о том, что я в Ницце.

Английская и российская разведки об этом узнали гораздо раньше, мы были уже здесь. А вот вы узнали именно в эту ночь. Так чем объясните, что неизвестный убийца вылетает из Берлина в Ниццу как раз в ночь, когда убивают Олега Савельева и я рассказываю вам о том, где мы находимся? Вы можете объяснить такое совпадение? Билет приобщен полицией к делу, а это самое убедительное доказательство.

Хургинас открыл рот. Хотел что-то сказать, возразить. Но просто выдохнул воздух и закрыл рот.

— Вы негодяй! — гневно произнес Стасюлявичюс. — Думаю, вам лучше не возвращаться назад, в Литву. Такие правые экстремисты, как вы, только разваливают наше государство, приближают его конец.

— Молчите, — лениво сказал Хургинас, — мы делаем все, чтобы противостоять русской угрозе.

— И во имя нее вы вербовали нашего дипломата? Вы подлец, Хургинас! Я доложу обо всем премьеру, — вскочил на ноги Стасюлявичюс.

И в этот момент Хургинас выстрелил. Стасюлявичюс сделал шаг и упал.

Хургинас сжимал в руках пистолет с глушителем. Он прятал его под пиджаком, очевидно, догадываясь, чем может закончиться встреча с Дронго.

— Кажется, проиграли все-таки вы, — сказал Хургинас, поднимая пистолет.

Он стоял около зеркального шкафа, глядя в лицо Дронго.

— Пока в Литве существуют такие подлецы, как вы, — убежденно сказал Дронго, — ей действительно грозит опасность. Ибо самим фактом своего существования вы доказываете, насколько опасно иметь рядом соседей с психикой параноиков.

— Вам приказали достать документы, — прошипел Хургинас, — а вместо этого вы полезли совсем не в свое дело. Чуть не погубили нашего резидента в Москве, которого мы уже отозвали на родину. Вы все испортили. Мы и так могли бы договориться с Савельевым о покупке документов, если бы вы нам не мешали.

— Нет, — убежденно сказал Дронго, — повернитесь назад, и вы все поймете.

Хургинас усмехнулся.

— Не нужно блефовать, — сказал он, — вы не такой игрок, как я. Ваш номер не пройдет.

— Он лучше, — раздался за его спиной неожиданный голос. И когда в этот момент Хургинас все-таки попытался повернуться, он получил удар в лицо и упал на пол. Пистолет отлетел в сторону, Дронго поднял его.

— Дайте мне пистолет, — потребовал Иезуит, — он виноват в смерти моего брата.

— Я оставлю его на столике, — пожал плечами Дронго, — хотя, наверное, я не должен этого делать. Но он слишком мерзкий тип, чтобы оставаться в живых.

Постарайтесь уйти отсюда как можно быстрее, иначе вас арестуют и не отпустят даже через десять лет. И это в лучшем случае.

— Не волнуйтесь, — усмехнулся Савельев, — я умею уходить. А трупы я перенесу в бывший номер Семенова.

Дронго собрал свои вещи, взял чемодан, сумку, вынул магнитный дешифратор, подал Савельеву.

— Оставьте его себе. Только уберите трупы, а то меня больше никогда не пустят в Монако. — На полу стонал Хургинас. — Прощайте, — сказал Дронго уже от двери.

Савельев задумчиво вертел в руках оружие. Хургинас, поняв, что его не пощадят, перестал стонать, он с ненавистью глядел на мужчин.

— Вы не спросили про документы, — с удивлением сказал Савельев.

— Да, — ровным голосом ответил Дронго, — действительно, не спросил. И где же документы?

— Англичане прислали еще одного «специалиста». Мы сторговались за миллион с лишним. Если хотите, я выплачу вам комиссионные за эту гниду.

— Вы продали чемоданы с документами англичанам? — улыбнулся Дронго.

— Да, а почему вы улыбаетесь? Кстати, когда вы видели записную книжку Семенова? — вспомнил Савельев. — Разве вы входили к нему в номер?

Он вдруг посмотрел на столик, куда Дронго положил дешифратор.

— Не может быть, — дрогнувшим голосом сказал Савельев, — этого просто не может быть.

И он рассмеялся. Таким же беззвучным и страшным смехом, каким был недавно немой плач самого Дронго.

— До свидания, — сказал на прощание Дронго. — Не задерживайтесь здесь.

Надеюсь, деньги вы спрятали в надежное место.

Савельев кивнул.

— Кажется, и на этот раз вы меня обошли, — сказал он, не скрывая своего восхищения. — По-моему, мне нужно было проверить документы, прежде чем отдавать их англичанам.

«За два чемодана старых французских газет они заплатили больше миллиона долларов, — подумал Дронго. — И особенно их должно возмутить, что газеты французские».

Он вышел из номера, проходя по коридору, снова увидел табличку с надписью «Принц Луи де Полиньяк». И отправился дальше.

Глава последняя

В Париж Дронго прилетел поздно вечером. Шел дождь, и он не стал искать стоянку такси, чтобы добраться до города из аэропорта Орли, куда прибывали самолеты из Ниццы. Они прибывали и в другой аэропорт, но то были в основном самолеты компании «Эйр-Франс», которые редко летали по вечерам. Он прилетел в Париж аэробусом авиакомпании «Эйр-Интер», чтобы успеть к отходу своего поезда во Франкфурт. Прямо у выхода из здания аэропорта стояли полупустые автобусы, отходившие к вокзалу «Монпарнас». Сдав чемоданы в багажник одного из автобусов, он занял место и уже через полчаса въехал в город. Сильно болело сердце.

Напуганные прозвучавшими два года назад взрывами, французы закрыли камеры хранения на всех железнодорожных вокзалах, оставив только автоматические камеры на вокзалах «Аустерлиц» и «Монпарнас». Да и те находились под пристальным наблюдением дежуривших там круглосуточно полицейских. С автоматическими камерами хранения связываться было опасно.

Получив у водителя чемоданы, он погрузил их в такси и повез на берег Сены, где в течение двух часов методично уничтожал лежавшие в них бумаги. Напоследок он выбросил чемоданы в реку. Остановив такси, он снова вернулся на вокзал, чувствуя на душе неприятную тяжесть.

Оставив свой чемоданчик в камере хранения, он вышел в город. Пройдя по бульвару Монпарнас, попал на бульвар Гарибальди, откуда прошел дальше, к бульвару Гренель, где вагоны метро проносились не под землей, как на всех остальных линиях. Для этой линии была построена дорога на опорах, и теперь вагоны грохотали у него над головой. Справа от него сначала промелькнул Дом инвалидов, дальше в ночной темноте вырисовывалась Эйфелева башня. А он все шагал и шагал, несмотря на усиливающийся дождь, словно решил обойти весь город перед отъездом во Франкфурт, откуда самолет перенесет его в родной город.

Поужинав в ливанском ресторанчике, он снова вернулся на «Монпарнас», получил свой чемоданчик и поехал на Восточный вокзал, откуда отходили поезда во Франкфурт. Сердце болело еще сильнее, но он уже не обращал на это внимания. На вокзале царила привычная суматоха, все почему-то торопились, нервничали, суетились.

В вагоне первого класса оказались непривычно узкие купе. И хотя Дронго взял целое купе, тем не менее развернуться в нем полному человеку было сложно.

На нижней полке уже была приготовлена постель. Он привычно опустил шторку, начал снимать галстук. Сердце вдруг кольнуло особенно сильно. Он сел на постель, тяжело переводя дух. В этот момент состав тронулся.

Дальше начался кошмар. С каждой минутой ему становилось все хуже. Когда в дверь купе постучал проводник, он едва смог открыть ему. Проводник проверял билеты и забирал паспорта пассажиров, словно между Францией и Германией все еще существовали визовые различия и обе страны не входили в единую Шенгенскую зону.

Часа через полтора Дронго почувствовал себя так плохо, что решил позвать проводника. Но того не оказалось на месте. Немецкий проводник вагона первого класса, словно в насмешку над больным Дронго, беспробудно пил в соседнем вагоне, подтверждая мысль о единении наклонностей проводников всего мира.

Дронго пришлось самому добираться туда, уже с трудом сдерживая боль, охватившую всю левую часть тела. Пьяный проводник долго соображал, чего от него хочет беспокойный пассажир, и наконец понял, что ему нужен врач.

Проводники-собутыльники вспомнили, что в соседнем вагоне первого класса едет узбекский врач, знающий к тому же русский язык. И уже через минуту в купе Дронго появился невысокий худощавый подтянутый человек лет пятидесяти.

— Вы говорите по-русски? — спросил он. — Чем я могу вам помочь?

— У меня сильно болит сердце, — признался Дронго, — хотя «болит» — слишком слабо сказано. Я просто чувствую, что умираю. Можно почувствовать смерть, доктор? Как вам кажется?

— Не разговаривайте, — подавая пузырек с лекарством, строго сказал врач, — лучше примите лекарство. Это нитронг. И дайте вашу руку.

— Как вас зовут? — спросил Дронго, принимая таблетку.

— Тахмаз. Не нужно разговаривать.

Через десять минут состав был остановлен, примчалась машина «Скорой помощи». Когда его выгружали из поезда, он сопротивлялся, что-то говорил, возражал. Но его просто посадили в кресло, закутали одеялом и застегнули на нем ремни. Потом его долго везли по платформе и переносили через железнодорожные пути, игнорируя попытки подняться. Полицейские, получившие от проводника дипломатический паспорт пассажира, провожали его до больницы. Для маленького городка Бар-де-Люк это стало целым событием.

Врачи сразу определили начальную стадию инфаркта. Его спасали, подключив капельницу, делая уколы и выполняя еще какие-то процедуры. А он лежал на постели и, глядя в потолок, вспоминал события последних дней. И больное сердце словно существовало само по себе, не обращая внимания на своего хозяина и на суетившихся вокруг врачей. В какой-то из моментов привезли аппарат, и он вдруг с удивлением увидел на экране свое сердце, его частые сокращения и сбивающийся ритм, на что раньше не обращал внимания.

Потом ему снова делали уколы, снова давали какие-то порошки. И он заснул, уже не надеясь на скорый выход из больницы. Работники больницы сообщили о нем в местную мэрию, оттуда, в свою очередь, передали сообщение в посольство. В его паспорте лежала визитка с указанием парижского телефона Марианны Олтмен, и один из сотрудников полиции позвонил по указанному телефону.

Он пришел в себя к часу дня. Проснувшись, с удивлением заметил сидящую рядом молодую женщину. Ему даже показалось на мгновение, что это сон.

— Это ты? — сказал он, все еще сомневаясь. — Как ты узнала?

— Ты положил мою визитную карточку в свой паспорт, — сквозь слезы сказала женщина.

Он все понял.

— Я же тебе говорил, что я старый паяц, — пробормотал он, — к тому же у меня, оказывается, еще и больное сердце.

Она молча смотрела на него.

— Позовите врача, — потребовал Дронго, — я ухожу из больницы.

— Ты сошел с ума, — убежденно сказала она, — ты просто ненормальный. Тебя еле спасли, тебе нужно лежать здесь месяц.

— Я выйду сегодня, — упрямо сказал он, — и не нужно спорить.

Она замолчала, закусив губу. Появились сразу три врача, они долго не могли понять, чего хочет этот пациент, не знающий французского языка. Один из врачей говорил по-английски и с помощью Марианны стал переводить требования Дронго выпустить его из больницы как можно скорее. Врачи спорили, нервничали, доказывая, что отпустить его отсюда сейчас просто невозможно. Но Дронго твердо стоял на своем.

— Только под вашу личную ответственность, — наконец сказал врач, — это большой риск, и я вынужден вам об этом сказать.

Когда врачи вышли, Дронго посмотрел на тихо сидевшую рядом с ним женщину.

— Прости меня, — сказал он, — я должен был тебе все объяснить.

— Я все знаю, — вздохнула она, — ты не игрок. Я ошибалась. Ты шпион. И твои игры еще более опасны, чем карточные в казино.

Он молчал. Она наклонилась к нему.

— Когда ты приедешь в следующий раз во Францию, обещай, что позвонишь мне, — попросила она.

— Конечно, — пробормотал он, — обязательно позвоню.

Она наклонилась еще ниже, и он позволил себе единственный поцелуй. Долгий и страстный. Каким бывает поцелуй прощания. А потом она ушла, не оборачиваясь, словно знала, что он никогда ей не позвонит.

Только когда она вышла, он с трудом поднялся и подошел к окну, смотрел, как она садится в машину. Один из телохранителей хлопнул дверцей. Молодая девушка-санитарка вошла в палату и встала рядом с ним у окна.

— Какая красивая женщина! — с восхищением сказала она. — Она вас очень любит, месье.

Дронго кивнул, словно соглашаясь с ее словами. Или не соглашаясь, она так и не поняла. Уже позже, когда лечащий врач наконец разрешил ему собираться, в палату вошла миловидная женщина-врач, следом за ней знакомая санитарка.

— Вы плохо спали сегодня ночью, мсье, — сказала по-английски врач, уже знающая, что их пациент плохо говорит по-французски.

— Я вообще плохо спал все последние дни.

— Очевидно, это зависит от того, с кем вы спите, — сказала находчивая француженка.

Дронго, чуть усмехнувшись, поднял большой палец в знак согласия.

Больше он никогда не виделся с Марианной Олтмен. Спустя несколько лет он узнает, что она вышла замуж и живет где-то в Калифорнии. Единственным воспоминанием об их встрече остался долгий поцелуй в больнице маленького французского городка Бар-де-Люк.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Маира Касланлы похоронили в далеком высокогорном селении Чичи Кубинского района Азербайджана. На его могилу приезжал и Дронго, отдавший дань памяти своему ушедшему другу. Несколько дней подряд тело не могли вывезти из Москвы.

Государственные границы, над которыми всегда так смеялся Маир Касланлы, стали непреодолимым препятствием для его возвращения домой. Гроб держали в аэропорту, пока в это малоприятное мероприятие не вмешался бывший начальник управления КГБ, ставший заместителем министра иностранных дел независимой республики, полковник КГБ Альберт Саламов. Только после этого тело было доставлено на родину. И отправлено дальше, в горное селение. А Дронго, вернувшись домой, почему-то отключил телефон и заперся у себя в квартире. Может, без конца сталкиваясь с изощренной подлостью и предательством, он все больше и больше становился меланхоликом. А может, просто устал и не хотел никого видеть. Но уже через неделю к нему в дверь снова позвонили…

Москва — Берлин — Ницца — Монако — Париж 1997 год