Циклы «Викинг», «Корсар», «Саксонец»

Пролог

Ахен, Франкия, 780 г.

Я кладу перо и жду, когда высохнут чернила. Приятно видеть, что буквы ровны и аккуратны. Я учился каллиграфии под критическим взором людей, убедивших короля, что такой почерк должен стать образцом для всего королевства. Выпрямившись на табурете, даю отдохнуть занемевшей спине и стараюсь не обращать внимания на бессвязное бормотание справа. Ирландский священник рядом, краснощекий и плешивый, имеет неприятную привычку разговаривать за столом сам с собою. Сейчас середина января, королевскую канцелярию в Ахене наполняют сквозняки, и каждые несколько минут он вытирает сопли рукавом своей рясы. Священник записывает, что видел и слышал при дворе, и уже признался мне, что пишет биографию нашего господина и хозяина.

– Я назову ее «Житие короля Карла», – сказал он на латыни, но с мелодичным акцентом, характерным для жителей его острова.

«Скучное название для такой красочной темы», – подумал я, но ограничился вопросом, почему он взялся за этот труд, когда писцам имперского секретариата платят за составление официальных документов.

– Дорогой мой Зигвульф, – ответил он, – мудрость древних говорит нам, что когда умирает великий человек, история его деяний заслуживает большего, чем просто плесневеть в архивах. Жизнь великих должна быть запечатлена в классической прозе, бессмертной и вдохновляющей.

«Интересно, насколько живой будет его проза», – думаю я, когда он, шмыгая носом, добавляет:

– Бог даст, мою книгу станут читать и перечитывать грядущие поколения. Это будет не какая-то причудливая байка, чтобы рассказывать у очага или напевать на простенький мотив, который быстро теряется из памяти.

Конечно, он заблуждается. Устные сказки могут оказаться живее написанных пером, и живут они не меньше записанных, как я знаю по своему опыту, а запоминаются бо́льшим числом людей.

Однако презрительное замечание священника заронило мне в голову мысль: написать историю о храбром благородном рыцаре, который был моим покровителем и другом. И к тому же спас мне жизнь. Этой историей я запечатлею яркую память о нем. Временами он бывал высокомерным, мстительным, упертым и жадным до богатств, и все же все признают, что его смерть стала трагической утратой. Мало кто знает, если вообще знает кто-нибудь, что я покинул друга в его смертный час. Вот почему эта книга, дань уважения рыцарю, начинается с того, что я упомянул о его смерти.

Я все еще скорблю по нему.

Глава 1

– Беги! Спасай свою жизнь, дурак! – кричал мужчина.

Он был моим телохранителем, потому что дал королю клятву, что будет защищать его сына. Он схватил меня за руку и отвернул от страшного зрелища, а потом с силой толкнул в спину. Чудом удалось не потерять равновесия. Вскоре он сам последовал своему совету и стремглав пронесся мимо, бросив щит и меч. Я тупо стоял на месте, в голове звенело от удара, наверное, камень из пращи попал в шлем. За спиной слышались крики и улюлюканье мерсийцев. Они сломали наш непрочный строй с первого наскока. Большинство наших солдат вышли на бой со своими саксами, хотя от того, как они сжимали их в руках, казалось, что они пришли подстригать кусты, а не использовать по прямому назначению это смертоносное оружие, от которого и произошло имя нашего народа – саксы. Другие пришли с палицами, дубинами и топорами для колки дров. Некоторые принесли луки с горсткой стрел, больше подходящие для охоты на некрупную дичь. Никто не подумал захватить запасные тетивы. Я заметил одного, вооруженного лишь цепом для молотьбы. Король не должен был посылать таких людей в бой.

Наш план был – остановить мерсийцев на гребне холма. Выстроившись в два ряда, плечом к плечу, мы издали воинственный клич и стали потрясать своим жалким оружием, больше для того, чтобы поднять собственный дух, чем бросая действительный вызов врагам. Стоял солнечный весенний день, и по долине скользили тени от облаков. Ветерок доносил соленый запах с моря и развевал знамя нашего рода с черными оленьими рогами на желтом поле. Отец двигался верхом вдоль боевого строя, но лишь пара воинов прокричали что-то бодрое. Стоило только сравнить его клячу с мощным конем мерсийского военачальника у подножия холма, чтобы понять разницу в силах. Мой дядя Кинерик и два брата занимали места в первой шеренге. Я же, как младший сын короля, расположился чуть позади. Моей обязанностью было руководить нашим жалким резервом – парой десятков пожилых крестьян и таким же количеством домашних рабов.

Единственным нашим преимуществом был склон холма. Мы полагали, что мерсийцы не рискнут спускаться по такому крутому склону, но они решились. На нас ринулась устрашающая масса топающих и улюлюкающих воинов, стуча тяжелыми железными мечами по обитым кожей щитам. Одержав уже дюжину побед над такими же незначительными королевствами, как у моего отца, и вдвое превосходя нас числом, они чувствовали себя уверенно.

Все еще ошеломленный, я обернулся и взглянул назад. Мерсийцы набросились на наших людей, подавляя любой намек на сопротивление. Кто-то из наших упал навзничь от удара щитом в лицо. Я видел, как поднимаются и опускаются мечи и древки копий, рубя и коля тех, кто проявлял малейшее намерение сражаться. Я узнал крестьянина, который приходил к нам на прошлой неделе заплатить десятину. Это был медлительный неуклюжий человек на полголовы выше окружающих, и на нем был железный шлем, как на мне. Бог знает, где он его раздобыл, но это ему не помогло. Какой-то мерсиец обманно замахнулся мечом в лицо, но потом опустил клинок и рубанул по ногам. Крестьянин рухнул на землю, как скошенная крапива. В отчаянии я высматривал отца. Нигде его не было видно. Наше знамя, обмотавшись вокруг древка, качалось туда-сюда, а через несколько секунд упало и скрылось из виду. Мимо пронеслась лошадь без всадника с обезумевшими от страха глазами. Я узнал ее – это был конь старшего брата, тот, наверное, тоже пал. Торжествующие крики врагов стали затихать, им требовалась передышка. Там и сям наши люди падали на колени и сцепляли руки, умоляя о пощаде. Резня утихла – не имело смысла рубить пленников, они скоро станут рабами.

Один мерсиец, коренастый воин в кожаном панцире, обшитом железными пластинами, заметил меня. Я стоял особняком, оглушенный ужасным зрелищем, и его бородатая рожа расплылась в алчной ухмылке. Должно быть, он увидел поблескиванье тонкой золотой гривны, которую я получил предыдущей зимой, когда мне пошел шестнадцатый год. Он не собирался делиться такой добычей с товарищами. Без единого слова мерсиец устремился в мою сторону. Я пришел в себя и бросился прочь без надежды на спасение, ибо не очень быстро бегал. Братья дразнили меня за медлительность и не брали играть в догонялки, зная, что мне с ними не сравняться. Теперь было то же самое. Я слышал за спиной топот ног по дерну, и он раздавался все ближе и громче. Вскоре мое сердце подобралось к самому горлу, а колени перестали слушаться. Слабо застегнутый шлем подскакивал на голове и сползал на глаза, так что в результате видно было лишь на ярд. Я бросил меч, но слишком поздно понял, что щит по-прежнему пристегнут к левой руке. Тщетно попытался стряхнуть его, но только потерял равновесие. Потом пробежал еще около пятидесяти ярдов, ощущая, что вот-вот стану добычей мерсийца. Доносилось его дыхание, враг торжествовал, предвкушая легкую победу.

Что-то твердое обрушилось на затылок. Я упал ничком на нагретую солнцем землю. К сладкому аромату истоптанной травы примешался запах пота и засаленной кожи, и мне на спину упало тяжелое тело. Воин прижал меня к земле коленями, шлем слетел и откатился. Он поднял за волосы мою голову, на одно ужасное мгновение показалось, что сейчас мерсиец отсечет ее. Но его рука резко толкнула меня лбом об землю. Стало нестерпимо больно. Я слабо попытался отползти, но рука мужчины крепко держала свою добычу. Он поднял голову и второй раз ударил ею о землю. На этот раз я не сопротивлялся и был рад тому, что сознание меркнет.

Уже больше месяца я знал, что так и будет.

Когда я пришел в себя, то по-прежнему лежал ничком. Руки были связаны сыромятным ремнем. Лицо упиралось в потрескавшуюся засохшую грязь. Жижа на щеке пахла куриным пометом. Застонав, я поднял голову, чтобы оглядеться. Было далеко за полдень, небо затянуло облаками, и я лежал во дворе перед домом короля, моим собственным домом. Во дворе собралась большая группа мерсийцев в боевом снаряжении. Они перешучивались, и, по очереди выходя вперед, каждый выбирал из кучи на земле какой-нибудь предмет добычи. Я увидел там свой шлем и с содроганием заметил длинный разукрашенный отцовский меч.

Мужчина средних лет с мощным торсом и широкими плечами справа от меня следил за дележом. Он сидел на высоком резном деревянном сиденье, троне побежденного короля. Должно быть, мерсийцы вытащили самое лучшее, что нашли из мебели, когда грабили дом. Его завитые волосы были смазаны маслом и искусно зачесаны наверх. Даже без короны, украшавшей его лоб на отчеканенных в его монетном дворе деньгах, я без труда узнал Оффу, короля Мерсии. Я снова опустил лицо в грязь и лежал, не шевелясь, собираясь с мыслями. Отцовский меч в куче добычи подтверждал, что отец погиб на поле боя. Братья, скорее всего, тоже мертвы. Моя золотая шейная гривна, конечно, исчезла. Я чувствовал кровоподтек вокруг шеи в том месте, где мерсиец сорвал ее. Наверняка он спрятал драгоценность в карман. Сперва хотелось выдать его, но я все же решил, что это ни к чему не приведет. Добыча победителя. Прошлой осенью Оффа отправил нашему королю послание с требованием признать его господство и платить дань. Тот отверг требование, Оффа воспользовался этим как поводом для вторжения. Наше маленькое разбитое королевство сначала будет разграблено, а потом или станет данником Мерсии, или будет непосредственно включено во владения Оффы, которые уже составляли изрядную часть Англии.

Недавно мне приснился пугающе реалистичный сон. Рогатый олень мирно пасся на заросшем сочной травой лугу. Из темного леса поодаль появился огромный бык, ведомый лисицей. Звери приближались к оленю. Тот слишком поздно поднял голову и не успел встретить незваного пришельца рогами. Бык набросился на него и забодал свою жертву насмерть, пока лисица подбадривала его лаем. Проснувшись в холодном поту, я понял, что кричал сам.

Грубые руки подняли меня на ноги и потащили к вражескому королю. Куча награбленного добра исчезла. Настала пора делить пленников.

Позади трона стояла группа хорошо одетых людей – королевские советники. Я был потрясен, с отвращением увидев среди них моего дядю Кинерика. Должно быть, он сдался сразу же, как только началось сражение, и тем спасся. Его взгляд, полный стыда и высокомерия, сказал все, что нужно было знать: теперь он служил Оффе.

– Это единственный оставшийся в живых сын, – произнес мой конвоир.

Правитель жесткими серыми глазами осмотрел меня с головы до ног. Он увидел тощего среднего роста юношу, взлохмаченного и грязного, в тунике и рейтузах, с желтыми волосами, падающими на измазанное куриным пометом лицо.

– Как твое имя? – спросил Оффа хриплым голосом, глотая гласные, что характерно для мерсийского диалекта.

– Зигвульф, мой господин.

Губы короля изогнулись в презрительной усмешке.

– Волк-победитель. Не очень соответствует.

Изменник-дядя вышел из ряда советников вперед.

– Это младший сын. Был другой…

Мерсийский король жестом руки приказал ему замолчать. Он уже обращался со своим новым вассалом так, как он того заслуживал.

– Ну, и что нам с тобой делать? – спросил Оффа.

Я потупился и ничего не сказал. Мы оба понимали, что разумным шагом было бы убить меня, чтобы со мной закончился королевский род. Я подозревал, что мой дядя сговорился с мерсийцами еще до их вторжения. Его жена – дальняя родственница Оффы. Брак должен был установить кровные узы, закрепить дружбу между соседствующими королевствами. В данном случае получилось наоборот. Возможно, кричащей лисицей и была его жена.

– Подойди ближе, парень. Дай взглянуть на твое лицо, – прогремел король.

Я приблизился и поднял голову, откинув со лба длинные волосы. Тут сквозь просвет в тучах выглянуло солнце и озарило двор, осветило меня, как раз в тот миг, когда я прямо взглянул в хмурое лицо человека, у которого хватало дерзости называть себя Rex Anglorum – королем англов.

Он едва заметно вздрогнул и сделал движение, как будто хотел перекреститься, но сдержал руку.

Я родился с темно-синими глазами. Это вполне обычно среди моего народа, и, как правило, через несколько месяцев после рождения они приобретают более светлый оттенок. Иногда глаза становятся серыми и очень редко карими. Но со мной получилось по-другому. Цвет правого глаза изменился, он постепенно стал зеленовато-карим, а левый побледнел до обычного светло-голубого. А с моим братом-близнецом – о нем я напишу позже – случилось обратное: его левый глаз изменил цвет, а правый остался тем же. Для многих в нашем сообществе это был знак дьявола, тем более что роды проходили тяжело, и мать умерла, едва мы появились на свет.

Не знаю, какую судьбу замыслил для меня король Оффа, но в то мгновение, когда увидел мои разные глаза, он передумал.

Я почувствовал неуверенность, когда он пытался придумать способ, как избавиться от меня. Оффа считал, что нанесение вреда тому, кто носит метку дьявола, навлечет на него беды от Нечистого.

И он обратился к моему дяде:

– Что известно об этом юноше?

– Любимчик своего отца, мой господин, – ответил тот с явной неприязнью ко мне. – Он был слишком драгоценен, его не послали на воспитание, как старших сыновей. Вместо того чтобы учить охотиться и воевать, его учили читать и писать.

– Значит, он не опасен? – приподнял брови Оффа.

– Я бы так не сказал, – поспешно ответил дядя. – Это скользкий тип, ему нельзя доверять. – Он изобразил льстивую улыбку, почтительную до отвратительности. – Может быть, Вашему Величеству следует выбрить ему тонзуру и заключить в монастырь.

Заключение нежелательной персоны в монастырь было эффективным способом убрать ее с глаз долой.

На лице правителя появилось задумчивое выражение.

– Каковы его привычки? – спросил он, словно интересовался выучкой и послушанием собаки, которую собирался купить.

– Он должен уметь вести себя с высокими особами, – неохотно признал дядя. – Воспитывался в королевском доме.

– Языки знаешь? – На этот раз вопрос адресовался лично мне.

– Только латынь, – промямлил я, еле ворочая пересохшим языком.

Какое-то время мужчина серьезно разглядывал меня.

– Помойте его и подыщите подходящую одежду, – наконец, объявил он. – В Мерсии ему найдется применение.

– Что же король решил? – послышался вопрос от одного из советников, седобородого старика.

Его подобострастный тон указывал, что вопрос был привычным, рассчитанным на то, чтобы дать Оффе возможность блеснуть мудростью.

– Парень отправится жить среди франков. Их король просил, чтобы из Мерсии прислали кого-нибудь в знак искренности наших добрых отношений. Если юноша образован и представителен, как заявляют, то произведет хорошее впечатление. Если его хорошо отскрести, он может даже оказаться недурным собой. И франки отстанут от нас.

Он был умнее, чем я считал. У правителей было принято посылать членов семьи жить при чужом дворе. Официально они считались гостями, и это был жест доверия и дружбы между королевствами, но на самом деле их держали как заложников. Они жили в новой стране до самой смерти, или их отзывали обратно. В случае войны между королевствами гостей, не раздумывая, убивали. Как единственный оставшийся в живых потомок благородного рода, я мог сойти за подходящий залог добрососедства с Мерсией, если мои франкские хозяева не станут разбираться с этим слишком тщательно. Если они обнаружат, что я вовсе не так важен, как им представили, то покончат со мной, что вполне устроит и Оффу.

Король снова обратился ко мне:

– Ты не вернешься, – прямо сказал он.

Не требовалось объяснять, что если вернусь, то поплачусь жизнью.

Я ничем не выдал своих чувств, но его решение вызвало во мне странное волнение. Я буду изгнанником без надежды на возвращение, скитальцем. Король не требовал моей верности, и потому у меня больше не было господина. Для многих в нашем тесно связанном сообществе это был бы страшный приговор. Для таких изгоев есть специальное название – я стану winelas guma, «человек без друзей», беззащитный, добыча любого, кто пожелает напасть и убить или поработить его. И все же, насколько помню, мне всегда хотелось отправиться в чужие земли и увидеть, как живут другие. Возможно, я даже найду место, где буду чувствовать себя не таким чужим, и мои разные глаза перестанут пугать людей.

Двор франкского короля давал надежду, о какой я мог только мечтать. Даже наши неотесанные крестьяне слышали о Карле. Более десяти лет он правил огромной территорией Европы: от темных лесов за Рейном до залитых солнцем равнин Ломбардии на юге и до океана на западе. Ходили слухи, что когда-нибудь его коронуют первым императором Европы со времен Рима. Королевский двор, конечно, должен привлекать всевозможных экзотических и странных личностей. Возможно, я смешаюсь с ними, несмотря на свою необычную внешность.

– У тебя три дня на погребальные церемонии, – буркнул Оффа.

С уколом совести я осознал, что до сих пор думал только о себе. Мой отец и двое братьев гордились своим воинским происхождением. Они бы пожелали, чтобы я устроил им соответствующее погребение, а не оплакивал их смерть.

– У меня есть просьба, – сказал я.

Оффа недовольно поморщился. От грязного плененного юноши, которому он только что оставил жизнь, не ожидалось просьб.

– Что такое? – свирепо спросил король.

На мгновение я подумал, что он сейчас передумает и вместо изгнания прикажет меня казнить.

– Хочу, чтобы мой личный раб отправился со мной, – проговорил я.

И снова Оффа посмотрел на моего дядю.

– Невольник представляет какую-либо ценность?

– Вряд ли, мой господин, – ухмыляясь, ответил Кинерик. – Это слабоумный калека. Иноземец, едва способный связать два слова.

– Он присматривал за мной с самого раннего детства, – перебил его я. – Я в долгу перед ним.

– И передо мной, – холодно проговорил правитель. – Забери с собой своего захудалого раба, но это будет стоить тебе дня отсрочки. Послезавтра тебя отправят на побережье и посадят на первый же корабль, отбывающий во Франкию.

Глава 2

Озрик, мой личный раб, раньше бывал на море. Отец купил его у бродячего торговца, который, должно быть, прослышал, что женщина, ухаживавшая за моим братом и мною, отказалась прикасаться к нам, заметив нечто странное в наших глазах. Другая домашняя прислуга была так же напугана.

– Из него выйдет хорошая нянька. Он тихий, ласковый и со своей хромой ногой вряд ли убежит, – говорил работорговец, показывая потрепанного худого мужчину лет тридцати с кожей цвета старых опавших листьев.

Несчастный, очевидно, попал в серьезную передрягу, так как его голова была постоянно склонена набок, а сломанная когда-то левая нога срослась криво.

– Откуда он? – спросил король.

Торговец пожал плечами.

– Я приобрел раба в западных землях, его дали вместе с парой крепких девчонок, пригодных для работы в шахте. Местные нашли его на прибрежных скалах, как полудохлую скумбрию. Наверное, спасся с какого-нибудь разбитого суденышка.

Отец, похоже, сомневался.

– Стоит приобрести такого живучего, – обхаживал покупателя работорговец. – Другой бы на его месте умер. Кроме того, он не понимает по-нашему, так что не подцепит какую-нибудь дикую мысль или слух.

Король дал себя уговорить. Он заплатил несколько монет и в шутку назвал нового раба Озриком – как враждебного королька в соседнем Уэссексе, кичащегося своей внешностью.

С годами невольник стал неотъемлемой молчаливой частью домашнего хозяйства. Он говорил так редко, что многие заходившие принимали его за немого. Однако, растя под его опекой, я узнал, что он втайне научился нашему языку. Оставаясь наедине со своими двумя подопечными, он разговаривал с нами, хотя произносил каждый раз лишь несколько слов. Став старше, я пришел к заключению, что он предпочитал оставаться замкнутым, запертым в своем искалеченном теле.

– После того что с тобой случилось, ты боишься моря? – спросил я Озрика, когда далеко на горизонте показалась голубая линия.

Мы шли пешком, поскольку Оффа не дал нам лошадей. Позади вне пределов слышимости тяжело шагали только двое вооруженных мерсийцев.

Озрик слегка покачал головой. Мы покинули село на рассвете двумя днями ранее. Там остались лежать в одной свежей могиле отец и два моих брата. Я поспешно похоронил их вместе с несколькими пустяковыми предметами, уцелевшими после мерсийского грабежа – кучкой поломанного и давно вышедшего из употребления оружия, дешевыми украшениями, глиняными кувшинами и чашками, да костями свиней, зарезанных для поминок. Придется им обойтись этим на пиру в загробной жизни. Единственной настоящей ценностью в могиле была лучшая отцовская охотничья собака – борзая с шелковистой темно-рыжей шерстью и нервным характером. Она в панике убежала от сражения и не стала добычей мерсийцев во время грабежа. Когда животное вернулось, ползя на брюхе по сырой земле и скуля в поисках хозяина, мы копали могилу. Я подманил собаку поближе, накинул на шею петлю и задушил, а потом осторожно уложил у ног отца. Он любил охоту. Теперь ему в загробной жизни составит компанию любимая борзая.

На тризне присутствовала лишь горстка наших людей. Они слишком боялись вызвать неудовольствие дяди. Теперь он стал хозяином, а их ежедневная тяжелая работа продолжалась, как раньше. Ни рабу, ни вольному крестьянину лучше было не злить его. Подати теперь станут тяжелее, так как король Оффа потребует свою долю.

С хромающим рядом Озриком я добрался по проторенной дороге до бухты среди скал, где стояли торговые корабли. На мокром песке у самой воды, неуклюже повалившись на бок, лежало пузатое судно с высокими бортами. Сначала я подумал, что в нем что-то не так, и его вытащили на берег, но потом заметил полоску тины выше на берегу и понял, что море приливает и уходит обратно. Раньше я никогда не видел прилива.

Капитан судна поставил шатер на участке, где дорога спускалась к берегу. Это был плотного сложения человек, подпоясавший круглое пузо толстым кожаным ремнем. Он делал ножом зарубки на палке, считая тюки шерсти и шкур, которые отбирала команда. При нашем появлении мужчина обернулся и нахмурился.

– Чего надо? – буркнул моряк, и его глаза посмотрели на двух мерсийских стражников.

Он явно узнал людей короля Оффы. В его интересах было не задевать самого могущественного правителя на побережье, но ему не понравилось, что его отвлекли.

– Перевезти меня и моего раба, – сказал я, не поднимая подбородка.

Я давно научился такому трюку: мои длинные волосы падали вперед и скрывали один глаз.

– Куда? – грубо спросил он.

– В любой порт на материке. Мне нужно попасть во франкскую столицу. – Я попытался сделать вид, что двое мерсийцев были моим почетным эскортом, а не конвоирами.

– Я не беру пассажиров. – Капитан засунул большой палец себе за ремень и оглядел меня с головы до ног, оценивая платежеспособность.

Выданный Оффой наряд был далеко не роскошным. Моим единственным багажом была кожаная сумка и еще узел, который нес Озрик. В целом вид у меня был непрезентабельный.

– Я отправляюсь по приказу короля Оффы. Вот его документ, – важно проговорил я, вытаскивая из сумы пергамент – короткое письмо, написанное писцом Оффы и представляющее меня двору франкского короля.

Я рискнул предположить, что человек, пользующийся для подсчетов палкой с зарубками, не умеет читать.

– Мы можем заплатить за проезд, – любезно добавил я.

Управляющий с недовольным видом выдал нам несколько серебряных монет на дорожные расходы, и этих денег едва ли хватило бы покрыть затраты.

Капитан сделал шажок вперед, пытаясь украдкой заглянуть мне в сумку, нет ли там чего-нибудь ценного, пришлось быстро закрыть ее.

– Ладно. По четыре пенса с каждого, – проговорил он, подумав.

– Четыре пенса за двоих, – возразил я.

Моряк уставился на стражников. Те со скучающим видом оперлись на копья. Один ковырял в носу.

– Деньги вперед.

Я отсчитал монеты – конечно, Оффиной чеканки – и опустил в протянутую ладонь. Капитан рыгнул, кладя их в кошелек, который тут же сунул за пазуху.

– Отплываем с приливом. – Он кивнул в сторону Озрика, который молча стоял в нескольких шагах поодаль. – Твой раб может помочь грузить товар.

Меня возмутил его тон, и я отрезал:

– Он не будет этого делать.

Моряк бросил на меня такой наглый взгляд, что я потянулся за кинжалом, обычно висевшим на поясе, но вспомнил, что Оффа не доверил мне меча или ножа, чтобы я не попытался напасть на стражников и сбежать.

Капитан пожал плечами и, демонстративно повернувшись спиной, заорал на своих матросов, чтобы поторопились.

Когда ког – позже я узнал, что так правильно называть это суденышко – загрузили, уже стемнело. Я увидел, что оно начало приподниматься, покачиваясь на прибывающей воде. Капитан не обращал на нас внимания, и мы с Озриком зашли в воду, доходящую до бедра, и сами забрались на борт. Двое стражников позади, выполнив свою задачу, стали подниматься на дорогу. Несомненно, они доложат королю и моему дяде, что мы благополучно отплыли.

Моряки поднялись на борт и стали с натугой тянуть тяжелый мокрый канат, висевший за бортом. Должно быть, к нему был привязан якорь, брошенный на некотором удалении от берега. Ког несколько раз задел песчаное дно, а потом начал выходить на чистую воду. Когда он поплыл, вновь поднялась суета. Люди забегали туда-сюда, отвязывая, натягивая и вновь привязывая снасти, расправляя парус, прилаживая длинную деревянную рукоять к вальку свисавшего в воду массивного весла. Капитан орал и ругался, отдавая своим людям странные команды, значение которых оставалось для меня загадкой. Знакомым было примерно одно слово из пяти. Я наблюдал, пытаясь понять, что происходит. Меня то и дело отталкивали нетерпеливые матросы, чтобы не мешался на пути.

Наконец, большой парус хлопнул, наполняясь ветром под громкий стон мачты и звон натянувшихся снастей. Вдруг палуба накренилась, пришлось присесть, чтобы не упасть. Небо потемнело, и ветер усилился. Впереди не было видно ничего кроме серовато-синей воды с морщинами случайных волн. Меня уже подташнивало. Я забился в угол и боролся с поднимающейся паникой. В борт ударила волна, отчего корабль вздрогнул, и на лицо мне упало несколько брызг. Облизнув губы, я ощутил соленый вкус.

Я закрыл глаза, и передо мной возник неотвязный образ брата. Серовато-белое лицо с прилипшими к голове мокрыми волосами. Так он выглядел, когда я нашел его. Руки мальчика сжимали траву. За нее он, видимо, цеплялся, пытаясь выбраться на поверхность. Одну лодыжку обвивал толстый и скользкий корень лилии. Он обмотался вокруг ноги и держал брата, пока тот отчаянно пытался вдохнуть воздуха.

Это был всего лишь небольшой пруд. Летом над его поверхностью, как клубы дыма, вились тучи комаров и мошек. Зимой он замерзал, и скотники ломали лед, чтобы коровы могли попить. Пруд являлся частью нашей жизни, так же как овчарни и коровники, мы знали его с раннего детства. Начав ходить, мы делали куличики у кромки воды, а позже проверяли свою меткость, бросая камни в плывущие ветки. Неподвижная вода казалась такой черной, что невозможно было определить глубину. Никто и ничто не предупреждало нас об опасности.

Нам было шесть лет, и в тот день мы забрались на древнюю ольху. Стояла ранняя осень, на ветвях еще была темно-зеленая листва. Она скрывала, как далеко ольха нависла над прудом. Обычно Озрик был рядом, но тогда его свалил приступ вечно возвращающейся лихорадки и он остался в помещении для рабов. Мы с братом были одни, как вдруг сук под ним сломался. Мальчик удивленно вскрикнул и рухнул сквозь листву вниз, в воду. Я услышал громкий всплеск. Как можно скорее я слез на землю, обдирая руки и колени о кору, и побежал к краю пруда. Чернильная вода расходилась кругами и кружилась водоворотом, но брата видно не было. В ужасе я шагнул в воду, и тут же ноги увязли в засасывающей грязи, через два шага я был уже по пояс в воде. Я потерял опору и упал на спину, вода сомкнулась над головой. Ни брат, ни я не умели плавать, и меня охватила паника. Я развернулся и, на четвереньках выбравшись на безопасный берег, побежал домой за помощью.

Во всем поселении плавать умел лишь один человек – Озрик, – но и его способность была ограничена увечьем. Он снова и снова нырял, пока не нашел тело моего брата. Мы вытащили его и положили на берег. С одежды бедняги текла вода, и он был совсем обмякший. Его голова моталась из стороны в сторону, а изо рта и ноздрей сочилась розоватая пена. Брат выглядел маленьким и беспомощным. Я онемел от потрясения и боли, как будто оторвали половину моего существа. Не в силах смотреть, я отвернулся. На земле рядом лежал сломанный ольховый сук, ставший причиной несчастья. Недавно обломившийся конец изменил цвет с кремово-белого на красновато-оранжевый. Как говорили деревенские старики, это предупреждение Природы, что ольха таит в себе зло.

Должно быть, от морской болезни я впал в забытье. Следующее, что я помню, – как кто-то разбудил меня сильным пинком по вытянутой ноге. Это случилось вскоре после рассвета унылым хмурым утром. Я по-прежнему сидел на палубе и чувствовал себя ужасно. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, во рту был отвратительный вкус. Наверное, меня стошнило. Я взглянул на капитана, который, злорадствуя, стоял надо мной.

– Тяжеловато тебе, красавчик? Это было еще ничего – всего лишь небольшая зыбь, – с ухмылкой сказал он. – Вставай! – И снова пнул меня, сильнее.

Свирепое выражение его лица заставило меня слабо ухватиться за перила. Шатаясь, я встал на ноги. Колени ослабели, едва удавалось удержать равновесие. От резкого спазма в кишках я отвернулся и схватился за борт. Перегнулся, закрыл глаза и стал вовсю блевать. Хотелось умереть.

Капитан оттащил меня сзади за воротник.

– Свяжите его, – раздался голос моряка. – Посмотрим, что у него в сумке. Потом выясним, какую цену за него дадут. Какая-нибудь высохшая старая дева может захотеть иметь юношу к услугам.

Я повернул лицо к своему мучителю в надежде, что, может быть, вид моих разных глаз удержит его. Но эта скотина ничего не заметила. Свет был слишком тусклый, чтобы цвета четко различались.

– Принеси кусок лески, – крикнул он одному из матросов, стоявшему в нескольких футах от нас.

Когда тот поспешил выполнить приказание, я увидел, как словно ниоткуда за головой капитана поднялась рука. Через мгновение она обхватила ему шею и рванула голову назад. Блеснуло что-то острое, и вдруг капитан замер на месте, потрясенно выкатив глаза. Теперь к его горлу чуть пониже правого уха был приставлен какой-то предмет. Брызнули ярко-красные капли, а потом на грязную ткань капитанской рубахи пролилась тонкая струйка крови.

Над плечом его показалось темное лицо Озрика. До сих пор никто не обращал на него никакого внимания. Должно быть, он подкрался оттуда, где провел ночь, и сжался, как смертоносный паук, за широкой спиной капитана.

Матрос, посланный за леской, шагнул было на помощь к капитану. Его движение вызвало болезненный вскрик и сдавленный приказ оставаться на месте. Течение крови по воротнику моряка чуть усилилось.

Я не представлял, откуда Озрик достал оружие. Это был, наверное, крошечный кинжал или заточка. Возможно, раб всегда носил его с собой. Моряки не побеспокоились обыскать калеку. Определенно они не ожидали, что он появится, чтобы защитить хозяина.

– Возьми у него оружие, – сказал Озрик.

Трясущейся рукой я снял нож с пояса капитана.

Тот снова издал болезненный вскрик, когда Озрик вонзил острие заточки чуть глубже.

В паре ярдов от нас собралась команда кога. Они пришли в себя после потрясения, когда увидели взятого в заложники капитана, и внимательно следили за нами, прикидывая, как его спасти. Я насчитал пять человек, и еще один был у деревянного бруса, направлявшего корабль. Один из пятерых сделал скрытный жест. Он давал какой-то знак рулевому, тот в ответ резко дернул брус. Большой парус у меня над головой громко хлопнул, и наклон палубы под ногами вдруг изменился. Я едва устоял. Но что бы ни задумали моряки, Озрик предвидел это. Не ослабляя хватки, он выкрикнул какую-то команду и повернул острие клинка в шее капитана. Заложник снова завопил от боли и мучительно выгнул спину. Рулевой поспешно вернул свой рычаг в прежнее положение, и наклон палубы восстановился.

– Подтяни шлюпку, – сказал мне Озрик, кивнув в сторону кормы.

Я посмотрел в том направлении и увидел, что ког буксирует за собой открытую лодку. Меня так сильно тошнило, что я не заметил ее раньше.

Неверными шагами я подошел к веревке и начал подтягивать лодочку. Это оказалось на удивление тяжело, но от усилий мне стало гораздо лучше. Когда шлюпка оказалась под бортом кога, я закрепил веревку и стал ждать.

– Пошли! – велел невольник капитану, надавливая клинок.

Он заставил капитана осторожно двинуться вдоль борта, и они вдвоем присоединились ко мне.

– Режь! – сказал Озрик, кивнув на канат толщиной с руку, привязанный к основанию мачты. В начале путешествия матросы натягивали им парус.

Я все еще держал в руке нож капитана. Команда кога злобно смотрела, как я начал пилить толстый канат. Это заняло несколько минут. Когда последнее волокно было перерезано, мне хватило здравого смысла отскочить назад. Большой парус стал сползать и кучей обрушился на палубу.

Я побежал назад к рабу и капитану.

– Теперь сними румпель, – велел Озрик.

Я пришел в замешательство, но проследил за его взглядом и понял, что он говорит о деревянном рычаге, который направлял корабль.

Я приблизился к рулевому, и когда тот заколебался, не решаясь отойти, угрожающе поднял нож капитана. Мне это уже казалось забавным. Он отошел, и я обнаружил, что деревянный брус вынимается. Невольнику не было нужды говорить мне, что делать дальше. Я выбросил румпель за борт.

Пара шагов – и я снова оказался рядом с Озриком и капитаном, чья рубаха спереди уже была вся в крови. Ког больше не двигался по воде, а неуклюже качался на волнах, поднимаясь и опускаясь, поворачиваясь туда-сюда на ветру.

– Ты первый, – сказал мне раб.

Я схватил свою сумку и узел Озрика и бросил их в лодочку, потом перелез через борт корабля сам, на мгновение завис и отпустил руки. Приземлился я неуклюже, свалившись в кучу, и оправился, когда рядом уже оказался Озрик, проворно соскочивший с кога. Не говоря ни слова, он взял у меня из руки нож капитана и перерезал веревку, привязанную к большому судну. Мгновенно расстояние между лодкой и когом стало увеличиваться, лодку начало относить ветром.

Я ждал руководства Озрика. Он деловито развязывал пару весел, лежавших в лодке, и только тут до меня дошло, что сломанная нога и изогнутая шея почти не влияли на его ловкость на борту кога. Для человека с такими увечьями действовать на корабле было совсем не то же, что быть на суше.

Что-то упало в воду неподалеку, создав фонтан брызг. Я посмотрел. Кто-то на покалеченном коге нашел лук и стрелы и в злобе стрелял по нам. Но попасть было почти невозможно, а вскоре мы уже оказались вне досягаемости. Напоследок я увидел, как ког беспомощно уносит вдаль, а маленькие фигурки его команды, собравшись на палубе, пытаются поднять парус.

Передав мне весла, Озрик продемонстрировал, как продеть их через две веревочных петли, чтобы они встали на место. Я сел на скамью и приготовился грести, предварительно поинтересовавшись:

– В какую сторону?

Он указал. Я видел вокруг только воду. Потом лодка поднялась на гребень волны, и вдали показалась тонкая серая полоска. Должно быть, виднелось побережье Франкии.

Пришлось вернуться к своей работе и налечь на весла. Одно ушло глубоко в воду, а другое махнуло по воздуху. Я чуть не упал со скамьи. Гребля на лодке в море не обещала быть легкой.

Раб нашел деревянный инструмент, похожий на совок для зерна с короткой ручкой, и начал вычерпывать воду со дна лодки обратно в море. Потом прервался на мгновение, вынул из-за пазухи кошелек капитана кога и протянул мне. Когда я взял его и открыл рот, чтобы поблагодарить за спасение жизни, то понял, что слова не нужны. На лице мужчины я увидел то, чего не видел с тех пор, как утонул брат, со дня той смерти, в которой он обвинял себя.

Невольник улыбался.

Глава 3

Мы высадились на берегу, покрытом круглыми гладкими серыми камешками. По колено в воде стояли два маленьких оборванца и наблюдали, как я неуклюже преодолеваю на веслах последние ярды. Мальчишки собирали моллюсков и настороженно попятились, увидев, что мы вылезаем из лодки. Земля немного покачивалась, когда я пошел к ним с вымученной улыбкой.

– Можете отвести нас к себе домой? – спросил я.

Они бессмысленно уставились на меня, а потом, не сказав ни слова, повернулись и побежали, только камни загремели под их босыми ногами, и исчезли за прибрежными дюнами.

Мы вытащили из лодки свои вещи и направились вслед за ними. Немного поразмыслив, я остановился.

– Дай на минутку этот узел, – сказал я.

Раб отдал его, и я осмотрел одежду, которую удалось забрать из дому, – рубахи и белье, пару запасных туфель, свернутый плащ, тунику и сандалии для Озрика, расшитый пояс, рейтузы. Больше ничего не было. Воспользовавшись ножом капитана, я вырезал полоску ткани из старой рубахи и обвязал вокруг головы, закрыв один глаз. Дома все знали о цвете моих глаз, но теперь я был среди чужих, и будет лучше, если они станут думать, будто повязка скрывает пустую глазницу.

Озрик посмотрел и ничего не сказал. Он снова завязал узел и забросил на спину. Мы продолжили свой путь. Поднявшись на гребень дюны, увидели невдалеке, как по болотистой и густо заросшей травой почве к нам спешит один из двоих мальчишек, виденных на берегу. Его сопровождал мужчина в длинной коричневой рясе.

Они остановились перед нами, преграждая путь. Священник был стар и худ и так съежился от возраста, что поношенная ряса болталась на нем. Его лицо было изборождено глубокими морщинами, а тонзуру окружали лишь несколько прядей седых волос. Он рассматривал нас со смесью любопытства и легкой подозрительности. Бо́льшая часть его зубов была утрачена, и он шамкал, когда говорил, но это не имело значения: я все равно не понимал ни слова. Но догадался, что он что-то спрашивает, и тон его не был враждебным.

– Мы были бы рады вашей помощи, – сказал я на латыни.

Он удивленно посмотрел на меня, так как я не производил впечатления образованного человека.

– Мальчик сказал, что вы приплыли на маленькой лодочке, – произнес старик, переходя на тот же язык.

– Мы направляемся ко двору франкского короля, – ответил я.

Он снова удивленно посмотрел на нас.

– Я думал, вы потерпевшие крушение моряки или, может быть, пилигримы. Иногда мы видим приплывших пилигримов, которые держат путь в Рим.

– Нам пришлось покинуть корабль, – солгал я и встретил его озадаченный взгляд.

– Никакого шторма не было.

– Пожар на корабле, – на ходу сочинил я. – Повар был неосторожен. Остальные пассажиры и команда сели в другую лодку. Если бы вы смогли направить нас, я был бы благодарен.

Старый священник колебался в нерешительности.

– Наш король Карл может быть где угодно. У него нет постоянной резиденции.

Это, в свою очередь, озадачило меня. Я представлял, что великий правитель франков живет в роскошном дворце в столице, а не скитается с места на место, как кочевник. Наша жизнь окажется тяжелее, если мне с Озриком придется следовать за ним по всему обширному королевству.

– Но, скорее всего, в это время года он в Ахене, – сказал священник. – Занимается строительством. Насколько я понимаю, каким-то необычайным проектом.

– Тогда, возможно, вы можете указать мне лучший путь туда, и как далеко нам придется добираться? – спросил я.

– А как же ваша лодка? Вы оставите ее?

Я догадался, что для священника маленькая лодчонка представляется значительной ценностью.

– Буду рад, если вы примете ее в дар как знак благодарности. Мне она больше не нужна, – великодушно проговорил я.

Священник взглянул на Озрика. Тот, скособочившись, стоял рядом.

– Если вы с вашим товарищем собираетесь идти дальше, вам понадобится разрешение моего аббата.

Он сказал несколько слов мальчишке. Несомненно, старик велел бежать на берег и позаботиться, чтобы лодку не унесло в море, поскольку парень бросился через дюны.

– Пойдемте со мной! – сказал старик. – Здесь неподалеку деревня, где вы сможете отдохнуть. Завтра пойдем в монастырь и встретимся с аббатом.

Мы отправились по тропинке, петлявшей среди заросших камышом кочек. Под ногами хлюпало, священник шел впереди, шлепая по лужам.

– Меня зовут Лотарь, – сказал он через плечо. – Вам повезло, что я был здесь, когда вы прибыли, а то никто бы вас не понял: здесь говорят только на местном диалекте. Деревня принадлежит моему монастырю, и она очень бедная. Люди живут рыболовством и подбирают то, что выбрасывает море.

По его тону я понял, что он все еще не убежден, что мы на самом деле потерпели кораблекрушение.

– Я не видел никакой рыбацкой бухты, – сказал я.

– Побережье слишком открыто для злых зимних штормов. Деревенские жители держат лодки в устье реки неподалеку, а в плохую погоду бросают невод во внутренние озерца. – Он больше не мог сдержать любопытства: – Где вы так хорошо научились латыни?

– Отец пригласил священника, чтобы учить меня.

Я не сказал, что это был беглый священник: церковь преследовала Бертвальда за кражу. С собой он приволок любовницу – дикого вида неряху с живописной копной жестких каштановых волос. Король, верный старым традициям, с удовольствием приютил изменника религии, в которой не видел никакого толку. Бертвальд оставался у нас почти десять лет, и ему нечего было делать, кроме как плодить детей и наставлять меня, своего единственного ученика. Он и Озрик оказали на меня наибольшее влияние, и я только теперь начинал понимать, каким хорошим учителем был священник. Кроме латыни он научил меня читать и писать, а также дал начальные знания по грамматике и логике. Когда напивался, он хвастал значительностью церкви, из которой ушел, и заявлял, что у нее имелась своя школа и библиотека из пятидесяти книг. Но под конец моего учителя погубили вольнодумные речи. Один из наших местных христиан выдал священника его бывшему епископу, и Бертвальд скрылся так же быстро, как и появился.

Мы добрались до рыбацкой деревни – кучки небольших хижин, крытых камышом. Повсюду виднелись сети. Они были свалены за дверьми, разложены на крышах, развешены на шестах для просушки и натянуты на удобной высоте, чтобы чинить. Все трудоспособные мужчины занимались починкой сетей. Неудивительно, что деревня провоняла рыбой.

Ужин состоял из черствого хлеба и тушеных моллюсков, а ночь мы провели в одной из хижин на тюфяках из старых сетей. К утру мы сами пропахли рыбой.

– Помоемся, добравшись до монастыря, – ободрил меня Лотарь.

Еще не рассвело, когда к нам присоединилась дюжина сельчан. В полумраке все они сгибались под тяжестью больших плетеных коробов на спине. Мне показалось, что их ноша слегка шуршит, словно внутри копошится что-то живое.

Наконец пришел серый хмурый рассвет без дуновения ветерка, и мы отправились вглубь суши. Местность постепенно повышалась, и сырые болота сменились сухими, заросшими кустарником пустошами. Из кустов с обеих сторон дороги вылетали стайки птиц, и от нас вприпрыжку убежал большой заяц, но потом остановился и смотрел, как наша колонна топает мимо. Это было дикое и пустынное место, мы не видели никаких признаков человеческого жилья. Через три часа ненадолго остановились, чтобы позавтракать жесткими полосками сушеной рыбы, запивая их тепловатой водой из кожаных бурдюков. Никто не разговаривал. Деревенские жители были молчаливы. Они сидели на земле, не снимая со спины коробов. Наконец, вскоре после полудня, мы вышли на открытое место и увидели несколько домов. Проводник ускорил шаги.

– Мы должны успеть к девятому часу,[45] – сказал он.

Я ожидал, что его аббатство будет чем-то значительным и впечатляющим, но это оказалась просто большая обнесенная стеной ферма.

Мы тяжело прошагали сквозь ворота и очутились в широком немощеном дворе, окруженном конюшнями, коровниками и сараями. Само аббатство составляло одну сторону двора и было не больше дома моего отца. Какой-то монах, направлявшийся ко входу, обернулся и поприветствовал нас. Лотарь махнул ему рукой, но наши молчаливые спутники, пришедшие с побережья, никак не отреагировали. Они направились к большому каменному корыту, установленному с краю двора. Мужчины останавливались там, нагибались, и один из них открывал крышку короба, откуда вытекала извивающаяся черно-коричневая масса. Через голову носильщика она шлепалась в корыто. В голове у меня вспыхнул образ корня лилии, утопившего моего брата, и я ощутил спазм в желудке. Деревенские жители несли партию живых угрей, большинство из которых достигали длины моих вытянутых в стороны рук. Угри извивались и завязывались в узлы, тщетно пытаясь вылезти из корыта на волю.

Избавившись от своей ноши, носильщики возвращались назад к воротам, желая до наступления ночи добраться домой.

– Как часто они носят сюда угрей? – спросил я священника.

– Каждый второй месяц. Они пускают их в пруды и держат там, пока не придет пора платить десятину. – Похоже, он был доволен собой. – Одно из Божьих чудес. Морская и речная рыба приходит и уходит со сменой времен года, но угри у нас есть всегда. Постоянный урожай.

Из главного входа в аббатство вышла фигура в удивительном наряде и устремилась через двор посмотреть на кишащую в корыте массу. Низенький, лысеющий, кругленький человечек был в розовой рубахе из тонкой шерсти, темно-синих рейтузах и оранжевых подвязках крест-накрест. На его модных туфлях желтые длинные острые носки задирались вверх, а на шее виднелась дорогая с виду золотая цепь.

– Это аббат Вало. Вы должны объясниться с ним, – сказал проводник.

Я заметил на золотой цепи аббата украшенный драгоценными камнями христианский крест.

– Ты хорошо поработал, Лотарь, – проговорил настоятель, энергично потирая руки, и распятие подскакивало у него на пузе. – Здесь хватит, чтобы выполнить наше обязательство.

Аббат Вало напоминал мне подвижную надутую птицу с ярким оперением, и это впечатление усилилось, когда его глаза-бусинки уставились на меня.

– Он сошел на берег около нашей деревни и говорит, что направляется к королевскому двору, – объяснил Лотарь.

– Меня зовут Зигвульф, – вмешался я. – Я направляюсь ко франкскому двору по поручению Оффы, короля Мерсии.

Я не видел нужды упоминать про Озрика. Было ясно, что он меня сопровождает, несмотря на свой потрепанный вид.

– Этому есть доказательства? – спросил аббат.

Я достал письмо, которым снабдил меня королевский писец. Склонность аббата к яркой одежде вводила в заблуждение. За красочной внешностью скрывался острый ум. Он быстро просмотрел документ и вернул мне.

– Мне знакома подпись короля Оффы. – Он сделал полшага назад, но я успел уловить дуновение его благовоний. – Лотарь проследит, чтобы после посещения лаватория вас разместили в гостевом доме, – и прежде чем я успел извиниться за свой запах, аббат добавил: – Если вы не спешите в Ахен, можете составить компанию моим угрям. Они отправляются утром. – С этими словами он повернулся на каблуках и удалился.

– Замечательный человек, – проговорил наш проводник, глядя вслед своему начальнику.

– Давно он уже аббат? – спросил я.

Вало не поразил меня своим благочестием.

– Еще нет трех лет. Его прислали, чтобы увеличить доходы.

– Наверное, его прежнее аббатство сожалеет, что он покинул их, – тактично проговорил я.

– О, нет, его произвел в аббаты сам король. До того он был помощником королевского казначея. Очень толковым.

Я попытался вспомнить, была ли у Вало тонзура. Вероятно, нет. Мне показалось, что Лотарь занервничал, и, вспомнив, что он очень хотел присутствовать на послеполуденной молитве, я сказал:

– Не хочу больше вас задерживать. Мы с моим слугой сами позаботимся о себе.

Лотарь воспрянул духом, очевидно довольный, что избавится от нас.

– Прежде чем идти в часовню, я покажу вам умывальню.

Он отвел нас в маленькую пристройку при здании аббатства. Бертвальд описывал, какая умывальня была в его аббатстве, – с проточной водой, поступавшей по свинцовым трубам и стекавшей в большую каменную чашу. Но здесь было лишь четыре больших деревянных лохани с водой, стоявших на возвышении на каменном полу, и в стене была проделана дыра для стока. Лотарь ополоснул лицо и руки и поспешил на богослужение, а я помылся более основательно, и Озрик протянул мне чистые одежды. Как только провожатый скрылся из виду, я разрешил рабу воспользоваться лоханью. Я знал, что он очень привередлив насчет личной чистоплотности.

Потом, в ожидании возвращения Лотаря, я побродил по двору, заглядывая в разные пристройки и сараи. Раньше я никогда не бывал в аббатствах и даже в христианской церкви и, честно говоря, не исповедовал никакой религии, но Бертвальд достаточно рассказал мне о христианской жизни, чтобы я мог притвориться верующим.

Я обнаружил колодец, пекарню и кузницу, а также прачечную, где оставил Озрика, чтобы он постирал нашу запачканную одежду. Все, казалось, содержится в порядке – в подтверждение толковости аббата Вало. Пока продолжалось богослужение, никого рядом не было видно, и я заглянул в конюшни. Там полудюжина коней фыркали, ели корм и топтались на соломенной подстилке. Рядом стояло два вола. Дома в хозяйстве тоже содержали волов для плуга – рабочую скотину, с которой хорошо обращались за хорошую работу, – но эти два больше напоминали избалованных домашних любимцев. Рыжие шкуры лоснились, рога были обвиты цветными нитями, а копыта смазаны маслом и отполированы до блеска. Я взял пучок сена и приблизился, чтобы дать им.

– Руки прочь! – предостерег сердитый голос.

От неожиданности я подскочил. Позади в дверях появился приземистый коренастый человек. Он поставил принесенное деревянное ведро с водой, с хмурым видом подошел и вырвал у меня пук сена.

– Я не хотел ничего плохого, – сказал я.

– К этим животным не прикасается никто кроме меня, – сказал незнакомец.

Левую половину его лица от линии волос до самой шеи, уходя под воротник, покрывало большое багрово-красное родимое пятно. В своих тяжелых деревянных башмаках, домотканых штанах и свободной рубахе мужчина был похож на крестьянина, а не на монаха, и на латыни говорил неуклюже, с сильным акцентом.

– Я искал гостевой дом. Может быть, вы меня направите? – сказал я.

– Откуда мне знать, где это? Я сплю рядом со своей скотиной, – грубо ответил он.

Я покинул стойло и снаружи увидел Лотаря, искавшего меня.

– Вижу, вы познакомились с Арнульфом, – сказал он.

Сердитый скотник стоял у стойла, уперев руки в бока и всем видом показывая, чтобы я не возвращался и не беспокоил его драгоценных волов.

– Может быть, следует напомнить ему, что аббатство – место гостеприимное, – проворчал я, все еще не отойдя от его грубости.

– Арнульф не принадлежит аббатству. Вон его повозка. – Он указал на стоящую в углу двора телегу.

У нее были обычные четыре больших деревянных колеса и одно дышло, а на платформу, куда обычно наваливают груз, кто-то установил огромный ящик в виде гроба.

– Для наших угрей, – пояснил Лотарь. – Арнульфа наняли, чтобы он возил их в Ахен. Вот что имел в виду аббат Вало, когда предложил вам способ добраться туда.

В ту ночь было трудно уснуть. Как только я закрывал глаза, меня мучило неприятное зрелище сворачивающихся и разворачивающихся угрей, и я боялся, что меня ожидает кошмар. Любопытно, что когда я, наконец, заснул, мне вместо них приснился огромный металлический конь. Он сиял и искрился. Тяжелой поступью животное подошло ко мне, неся на спине бородатого всадника, тоже металлического. На мужчине был короткий плащ и военного покроя туника. Конь подходил все ближе, пока не навис надо мной. Я уже ощущал горячее дыхание из его ноздрей, таких широких, что там могла бы свить гнездо птичка. Штанов на всаднике не было, на огромных ногах были тяжелые сапоги, и ступни свисали вровень с моим лицом. Я опустился на колени в страхе, что сейчас буду раздавлен, но в последний момент конь остановился и замер, занеся надо мною гигантское копыто. Взглянув наверх, я содрогнулся от страха. Всадник смотрел на меня. Лицо его было незнакомо. Он сделал непонятный жест рукой, и из глаз его покатились капли крови.

Проснувшись, я понял, что проспал. Через окно в гостевой дом струилось солнце, а вместе с ним проникали звуки льющейся воды и странное хлопанье. Я поспешно встал и, подойдя к двери, выглянул во двор. Группа рабочих – судя по виду, рабов, – выстроившись в ряд, передавали друг другу ведра с водой из колодца. Последний в цепочке находился на повозке рядом с деревянным ящиком. Там же стоял другой раб. Каждый раз, когда прибывало ведро с водой, он на мгновение приподнимал тяжелую деревянную крышку, в ящик выливали воду, и крышка тут же захлопывалась.

У задней части повозки стоял Озрик, проведший ночь в спальне для слуг. На земле рядом лежал наш узел с вещами. Арнульф уже запрягал двух волов, они стояли неподвижно, и с морд свисала вязкая слюна. Я окликнул раба и сказал, что сейчас подойду. Возница недовольно посмотрел на меня, словно я его задерживал. Он держал в руке длинный легкий прут.

Водоносы закончили работу. Человек, управлявшийся с крышкой, захлопнул ее в последний раз, забил клин и спрыгнул на землю. Я смотрел, как Арнульф занял свое место лицом к двум огромным волам. Он щелкнул языком, и они двинулись вперед короткими, но грациозными шажками. Вслед за ними, как невесомая, покатилась массивная повозка на толстых цельнодеревянных колесах. Мужчина пятился назад лицом к волам и, вытянув свой длинный прут, очень нежно коснулся правого уха правого вола. Не меняя шага, волы нарушили равенство тяги и направились прямо в ворота аббатства. Позади оставался темный след от воды, капающей из чана с угрями.

Я потерял несколько минут на поиски Лотаря. Хотелось поблагодарить его и попрощаться, но священника нигде не было видно, как и аббата Вало. Забросив на плечо сумку, я ринулся через ворота догонять Озрика. Повозка едва отъехала на пятьдесят ярдов, и я осознал, что не имею представления, как далеко находится Ахен и как долго туда ехать таким степенным прогулочным шагом.

Глава 4

Эта неспешная поездка оказалась восхитительной. На материке лето наступает раньше, чем у меня на родине, погода стояла теплая, но не до такой степени, чтобы жар изнурил Арнульфовых волов. Иногда капавший дождик прибивал дорожную пыль, не превращая ее в грязь. Мы двигались не более шести часов в день, время от времени останавливаясь, чтобы животные отдохнули, поели и напились. По ночам разбивали лагерь у дороги или останавливались в гостевых домах при монастырях, коих встречалось изрядное количество. Мы ехали по монастырским делам, и потому для нас всегда находили комнату, кормили и задавали корм волам, чтобы на следующий день мы продолжили путь. Ландшафт очень напоминал тот, что я видел на родине. Гряды холмов покрывали дубовые и буковые рощи, а долины крестьяне расчистили, чтобы сеять ячмень, рожь и пшеницу. Они жили в небольших хуторках, окруженных огородами и садами, и было ясно, что их хозяйства процветают. Построенные из дерева, соломы и глины дома были крепки, и, чтобы проехать одно поле, требовалось минут двадцать.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы завоевать благосклонность Арнульфа. Он всегда шел пешком перед своими волами, закинув на плечо прут, как удочку. Сначала Озрик и я плелись за повозкой, не видя своих пожитков, и нам казалось бестактным взять их оттуда. Арнульф делал вид, что нас нет. Если он с кем и говорил во время коротких привалов, то только со скотиной. Мужчина ухаживал за своими волами, ласкал их, ходил вокруг повозки, тщательно осматривая колеса, оси и груз. Так продолжалось, пока не доехали до первого брода через реку, где мы с Озриком сумели завоевать неохотное признание нашего возницы. Арнульф остановил повозку посреди реки, чтобы волы постояли в воде и остудили копыта. Я кивнул рабу и взял ведро, прицепленное сзади к повозке. Вскоре мы наполнили чан с угрями речной водой. Арнульф не поблагодарил нас, но, по крайней мере, дождался, пока мы закончим работу, и только после этого цокнул языком, чтобы волы двинулись вперед. Позже в тот же день он срезал две ветки с листьями и сделал знак, чтобы мы шли рядом с волами. Ветками мы должны были отгонять от скотины мух и мошек, появлявшихся перед заходом солнца.

С каждой милей во мне возрастало ощущение благополучия. Я не спешил в Ахен и впервые в жизни в какой-то степени распоряжался собственной судьбой. Став уверенней в себе, я предпринял единственную предосторожность: сменил повязку на глазу. Для этого я нашел шорника в маленьком городке, через который мы проезжали, – там как раз проходила ярмарка. Он сделал кожаный наглазник с завязками, чтобы плотно стоял на нужном месте. Когда пришло время платить, возникла трудность: мужчина не хотел брать отчеканенные Оффой серебряные монеты, говоря, что здесь это не деньги, и направил меня к еврею-меняле. Тот за двадцать процентов комиссии предложил обменять все мое мерсийское серебро на монеты короля Карла. Не колеблясь ни мгновения, я высыпал содержимое кошелька. Пока еврей взвешивал и скреб каждую монету, проверяя чистоту серебра, до меня дошло, что, вероятно, я в последний раз вижу лицо короля Оффы. По крайней мере, я надеялся на это.

Наша поездка изменила Озрика. Физическая нагрузка и долгие дни, проведенные на солнце, начали благотворно сказываться на его здоровье и осанке. Он теперь держал голову немного прямее, его сломанная нога постепенно выпрямлялась, а хромота была не так заметна. Он раскрепостился и сделался общительнее. Раньше он произносил за раз лишь по несколько слов, а теперь стало возможным обмениваться с ним несколькими предложениями, хотя сам он редко начинал беседу.

– Ты бы предпочел остаться и служить моему дяде Кинерику? – спросил я его.

Это случилось на третий день после нашего отбытия из монастыря аббата Вало, и мы сидели на заросшей травой обочине дороги. Арнульф объявил остановку, чтобы переждать полуденный зной, и суетился возле волов в тени гигантского каштана.

Озрик потер рукой свою кривую ногу, массируя место перелома.

– Меня там ничто не удерживало.

– Король Оффа мог придумать что-нибудь другое, чтобы покончить со мной. Что бы ты тогда делал?

– Это решает судьба, – пожал плечами он. – Сейчас я предвкушаю, как мы приедем в Ахен и посмотрим, правду ли говорят о короле Карле.

– А что тебе говорили про него?

– Что у него странные привычки. Он не придерживается обычного распорядка – дремлет днем, бродит без охраны по своему дворцу, носит обычную повседневную одежду, ничем не выделяющую его как короля, иногда даже созывает свой королевский совет глубокой ночью.

– Звучит так, словно ты говорил с его слугами.

– Аббат Вало несколько лет служил в дворцовой администрации. Когда его назначили аббатом в монастырь, он взял с собой своего дворецкого и повара. Слугам нравилось рассказывать о временах, когда они были на королевской службе.

– Это только слухи, или они лично видели Карла?

– Дворецкий утверждает, что однажды видел короля в коридоре поздно ночью. Карл остановил его и задал кучу вопросов о дворцовой челяди, кто чем занимается и откуда они родом. Очевидно, он любит знать обо всем, что происходит. Челядь его боготворит.

Я задумался над ответом Озрика. Моего отца народ уважал издалека. Подданные короля Оффы боялись своего господина. А король Карл, по рассказам, был не похож ни на кого из монархов, о которых я слышал.

– А королевское семейство? Что оно собой представляет?

– У Карла есть незаконнорожденный сын. Он, как все верят, унаследует трон.

Опять странность. Обычно короли не признают бастардов.

– Разве у него нет никого ближе?

– Он сластолюбив, и у него была пара наложниц, родивших ему нескольких детей, в основном девочек.

Что-то в тоне, каким Озрик произнес последнее замечание, заставило меня посмотреть на раба вопрошающе.

Он улыбнулся.

– Мне говорили, что он любит держать девушек при себе. Но это только слух.

С этими загадочными словами Озрик встал на ноги. Арнульф погнал своих волов дальше, и они размеренными шагами двинулись по дороге на запад.

По дороге мы встречали других путников – нищих, бродячих ремесленников, торговцев, странствующих от хутора к хутору с мешками, набитыми всякой мелочью, которую удобно переносить, – от ножей до иголок. Заунывные песни вдали предупреждали о приближении группы паломников, идущих к святыне. В базарные дни встречались крестьянские телеги, груженные сельскохозяйственными продуктами, рядом бежали дети, в телегах болтались вниз головой живые куры, визжали связанные свиньи. Все нас обгоняли, если ехали в ту же сторону, кроме калек на костылях или женщин с детьми на руках. Верховые ругали нас, требовали освободить дорогу. Арнульф не обращал на них внимания, и им приходилось нас объезжать. Поравнявшись с нами, они сердито хмурились, но родимое пятно у него на лице удерживало их от выражений недовольства.

Только однажды он свернул на обочину, пропуская других. К нам двигалась небольшая группа всадников вполне обычного вида за исключением того, что их сопровождал небольшой отряд солдат. Арнульф сразу съехал на обочину, и они с каменными лицами проскакали мимо. Потом, уже в сотне ярдов от нас, один из них повернул коня и подъехал к нам. Это был молодой человек, возможно, какой-нибудь мелкий чиновник. Он натянул поводья и задал нашему провожатому несколько вопросов – как долго тот в пути, откуда он, куда направляется и сколько заплатил на трех последних местах сбора пошлины. Удовлетворенный ответами, молодой человек учтиво кивнул и ускакал обратно к своим товарищам.

– Кто это был? – спросил я.

Раньше никогда я не видел Арнульфа таким почтительным.

– Люди короля. Их посылают с высочайшим приказом и полномочиями требовать объяснений. Они всюду суют свой нос, проверяя, все ли в королевстве идет как надо.

– Зачем им вооруженная охрана?

– Для виду. Все равно никто не посмеет им перечить.

– Значит, до Ахена уже недалеко?

– Роща, где мы сейчас едем, – королевский охотничий заказник.

Это было глухое, мрачное место, дорога миля за милей тянулась через дремучий лес. Близился вечер, смеркалось, и у меня появилось неприятное чувство, будто кто-то следит за нами из-за деревьев. Но когда присматривался, то никого не замечал. Я поделился своими тревогами с Арнульфом, тот только хмыкнул. В конце концов мы нашли поляну, где можно остановиться на ночлег. Костер разводить не стали и поужинали холодным окороком с хлебом, взятыми на последней монастырской кухне, после чего легли спать под повозкой. Два вола, послушные, как выдрессированные собаки, жевали свой корм, а потом опустились на колени, чтобы отдохнуть.

Через какое-то время я проснулся от тихого скребущего звука. Приподнялся на локте и выглянул из-под повозки. Луна на безоблачном небе светила так ярко, что предметы отбрасывали тени. Все казалось обычным. Я различил грузные очертания волов и услышал, как они жуют жвачку. У них в брюхе раздавалось глубокое урчание. За животными виднелась черная опушка леса, и где-то ухала сова. Я снова улегся, подумав, что меня разбудила крыса или лиса, заинтересовавшаяся нашей провизией. И вдруг послышался сдавленный визг. Две темные фигуры соскочили на землю у повозки и бесшумно убежали в темный лес. Я поднялся на ноги и, взглянув на чан с угрями, увидел, что крышка открыта. Мой крик разбудил Арнульфа и Озрика, и, присоединившись ко мне, они успели увидеть, как первая змееподобная тварь выскользнула из чана.

Арнульф выругался.

– Закрой крышку, пока все не расползлись!

Я полез на повозку и в темноте нащупал что-то мокрое и склизкое. Оно извивалось, как скользкая мускулистая веревка. Мне пришлось преодолеть отвращение. Поставив ногу на конец оси, я потерял равновесие оттого, что большой угорь выскочил из чана и ударил меня в грудь. Он исчез в темноте, ползя по земле. Сжав зубы, я снова залез на повозку и надавил на крышку, стараясь плотнее захлопнуть. Она не закрывалась, потому что я прижал вылезающего угря. Он забился в панике, колотясь о мою руку, и обвился мне вокруг пояса. Тут рядом появился Арнульф. У него была деревянная киянка, которой он заколачивал шкворень повозки. Он вышиб ею вылезающего угря, тот, извиваясь, уполз прочь. Я почувствовал, что крышка встала на место, и ощутил, как внутри бьются угри, пытаясь выбраться. Арнульф нашел выбитый ворами клин и крепко заколотил его снова.

– Эти ублюдки сами перепугались до смерти, – сказал он, закончив, и бросил на меня странный взгляд.

Я понял, что мой наглазник в суете сдвинулся, и возница увидел, что у меня оба глаза целы. К счастью, в темноте было не разглядеть их цвета.

– Я и не знал, что угри могут так быстро ползать, – пробормотал я, отвернувшись.

Он плюнул через борт повозки.

– Они бесятся, чувствуя приближение дождя.

Было странно слышать это в такую ясную ночь, но на следующее утро, когда Арнульф запрягал волов, над западным горизонтом появилась черно-серая линия грозовых туч. Они быстро надвигались, затягивая солнце, и свет померк, хотя еще не было и полудня. Лес вокруг замолк в мрачном ожидании, а потом вдали послышался стон. По деревьям пронесся яростный ветер. Первые порывы срывали листья и кружили их в безумном танце. Мимо пролетел одинокий ворон, беспомощно хлопая крыльями в вихре, и исчез из виду. Вскоре верхние ветви стали сгибаться и выкручиваться, и буря всей силой обрушилась на лес. Слышался треск ломающихся тонких ветвей, а потом и толстых сучьев, они отламывались и, вертясь, падали на землю. Давно высохший огромный дуб, корявый, с прогнившей сердцевиной, наклонился, еще удерживаемый корнями, а потом рухнул, сотрясая землю и наполовину перегородив дорогу. Вывороченный ком земли был размером с небольшой дом. За шумом ветра послышалась словно бы барабанная дробь, и, наконец, хлынул дождь. Тяжелые капли застучали по земле, мгновенно образовав лужи, которые тут же слились вместе. По склонам потекли ручейки желто-коричневой воды и превратились в бурлящие потоки.

Яростная буря остановила Арнульфовых волов. Они терпеливо стояли, их рыжие шкуры от воды стали тускло-бурыми, а копыта постепенно завязли в грязи. Мы с Озриком забились под повозку, и под ногами у нас прибывала вода. Арнульф поднял капюшон плаща и сгорбился под прикрытием волов. Наверное, целый час буря хлестала нас, а потом перешла в ровный нестихающий дождь. Мы двинулись дальше. Волы брели по грязи, и колеса повозки оставляли глубокие следы, которые тут же размывало дождем. Мне показалось, что я слышу, как возбужденно бьются и извиваются угри в чане.

Опустив голову, мы плелись по дороге и даже не заметили, как вышли из леса. Дождь продолжался целый день, а ночь мы снова провели, забившись под повозку. Других путников поблизости не было, и когда я, наконец, выглянул и осмотрелся, то увидел вдали предместья большого города.

Арнульф указал куда-то, и в миле от нас, на возвышенном месте, я увидел в паутине лесов величайшее здание из всех, что я когда-либо видел. Еще не достроенное, оно уже господствовало над городом.

– Новый дворец Большого Карла, – сказал Арнульф, вытирая дождь с лица.

Его мокрое родимое пятно блестело, как разрезанная свекла.

Мы углубились в город. Все жители сидели по домам, закрыв ставни от стоявшего стеной дождя. В грязных боковых переулках и затопленных канавах рылись в мусоре бродячие собаки и свиньи. Чем ближе мы подходили к новому дворцу, тем основательнее становились дома. Я предположил, что они принадлежали богатым купцам и королевскому окружению. Иногда между зданиями мелькал слуга или раб, бегущий с каким-то поручением, прыгая между потоками воды с крыш и водостоков. Промокшие, мы брели дальше, пока не вошли в королевский квартал. Это была огромная строительная площадка. Повсюду лежали строительные материалы – кучи бревен, груды тесаного камня и штабели кирпича. Здесь, наконец, шла какая-то деятельность. Плотники пилой и стругами обрабатывали огромные балки, спрятавшись от дождя под длинными низкими укрытиями. Другие работники десятками кувалд колотили по раскаленному металлу, каменщики резали и кололи камень, а из странного вида строения – судя по большой куче глины рядом, печи для обжига – шел дым. Мы миновали временный навес, под которым люди ходили вокруг круглой ямы, толкая тяжелый брус. Заглянув в яму, я увидел, что брус приводит в движение лопасти, которые месят какую-то бурую кашу, и понял, что они замешивают огромное количество раствора.

Когда мы подошли ближе, назначение ряда недостроенных строений стало понятнее. Массивное прямоугольное здание имело те же пропорции, что и пиршественный зал моего отца, и я догадался, что здесь будет палата для больших собраний. За ним приобретало очертания большое восьмиугольное здание, и строительство его уже заметно продвинулось. Уже было возведено основание крыши и сделан каркас для большого купола. Я догадался, что здесь будет королевская церковь. Я также заметил основание и нижнюю часть стен для длинной галереи, и меня поразили не только размеры и размах строений, до того я никогда не видел, чтобы так широко использовался кирпич. На родине мы строили стены из бревен и глины и крыли их тростником или черепицей, такие крыши требовалось регулярно менять. А здесь монументальные стены возводились из тысяч рядов ржавого цвета кирпичей, иногда перемежавшихся рядами из тесаного камня. Любому, кто их видел, становилось ясно: здания строятся навечно.

Арнульф повел волов через грязное месиво к группе других зданий и, не дойдя, остановил повозку.

– Здесь наши пути расходятся, – сказал он в своей грубоватой манере. – Я подчиняюсь службе сенешаля. – Он помолчал. – Спасибо за помощь в пути. Вряд ли мы встретимся снова.

Он отошел к своим волам, цокнул языком, и повозка со скрипом двинулась по грязи. Мне было жаль расставаться с ним, потому что он оказался честным человеком, и у него хватало терпения учить меня и Озрика говорить по-франкски. Слова были немного похожи на саксонские, и мы с невольником практиковались друг с другом, так что немного освоились с языком и с каждым днем его улучшали. При последнем взгляде вслед Арнульфу я увидел лишь кончик его прута над чаном с угрями, этот прут более чем когда-либо напоминал удочку.

Мы остались одни под дождем, и появилась возможность переместить наглазник на другой глаз. Я обнаружил, что если слишком долго держать глаз прикрытым, то потом трудно им смотреть.

Ближайшим укрытием был портик недостроенного восьмиугольного здания, которое я заметил раньше. Я побежал туда и снял свой промокший плащ, стараясь не обрызгать уже слонявшихся там двух священников.

– Вы бы не могли подсказать, как найти резиденцию распорядителя двора? – спросил я.

Один из священников, тот, что повыше, сухопарый, конопатый и с высоким лбом, лет пятидесяти с лишним, внимательно посмотрел на меня и спросил, отчетливо выговаривая слова, что шло к его ученой внешности:

– Откуда ты, молодой человек?

Я объяснил, что король Оффа отправил меня ко франкскому двору.

– Мне показалось, что я узнал акцент, хотя твоя латынь более чем удовлетворительна. Вижу, ты привез с собой вашу погоду.

Священник запахнул поплотнее рясу и посмотрел на свинцовое небо.

– Похоже, дождь зарядил до вечера.

– Я надеюсь доложить о своем прибытии распорядителю королевского двора, – напомнил ему я.

Он состроил гримасу.

– Ты увидишь, что правительство парализовано. Дождь и наводнение не дают ему собраться. Броды непроходимы, а течение в реках слишком сильно для переправы.

Я задумался, не стоит ли развернуться и попытаться догнать Арнульфа. Он, наверное, уже на королевской кухне, и, по крайней мере, там можно поесть.

К нам прихромал Озрик. У раба был несчастный вид, на его тунике были пятна желтой грязи, и сам он как будто увял.

– Вижу, нелегко вам было добраться сюда, – заметил священник, глядя на нас. – У одного проблемы со зрением, у другого с ходьбой. – Он как будто что-то решил. – Если пойдете со мной…

Он двинулся по морю грязи к солидному двухэтажному зданию, одному из нескольких достроенных. Дом находился рядом с незаконченным залом собраний, и у входа стояли два стражника с тяжелыми восьмифутовыми копьями. Они, похоже, знали нашего проводника, так как отсалютовали ему, стукнув древками по земле, отчего с их железных шлемов упали дождевые капли. Он ввел нас внутрь и провел на второй этаж. Здесь была атмосфера скорее личной резиденции, чем служебного помещения. У двустворчатой двери, куда он постучал, тоже стояла стража. Чей-то голос пригласил нас войти, и мы вступили в просторную, скудно обставленную комнату. В центре был широкий стол, на нем стоял глиняный макет дворца, каким он будет по завершении строительства. Рядом со столом было множество низких табуретов и высокое деревянное кресло, напомнившее мне кресло моего отца в пиршественном зале. На стенах висели изрядно выцветшие гобелены с изображением сцен охоты. Единственным красочным предметом в комнате был большой крест с искусной резьбой и позолотой, располагавшийся на низком постаменте в конце комнаты.

У окна спиной к нам стоял высокий могучего вида человек и уныло смотрел на дождь, одной рукой обнимая за плечи молодую женщину.

– Что такое, Алкуин? – спросил он, обернувшись и взглянув на нас.

Ростом он был далеко за шесть футов, и все в нем имело внушительный, даже грозный вид. Крупная голова сидела на толстой шее. У него был выпирающий вперед нос, большие серые глаза и, хотя он стоял выпрямившись, довольно заметный живот. По моей оценке, ему было под пятьдесят, поскольку виски начинали седеть. Но самыми поразительными были его усы. Длинные, пышные, светлые, они свисали на добрых шесть дюймов с обеих сторон рта и были тщательно расчесаны. Такие роскошные усы неожиданно гармонировали с двумя длинными косами женщины рядом с ним, которая выглядела намного моложе его. Взглянув на них, я заключил, что они отец и дочь, а не любовники, как заподозрил сначала.

– Я подумал, что эти два путешественника могут вас заинтересовать, – сказал наш проводник.

Большой человек воззрился на меня сверху. Он был одет строго, в повседневном франкском наряде, состоявшем из длинной темно-коричневой подпоясанной туники и серых шерстяных штанов. Вместо туфель на нем были шерстяные носки с кожаными подошвами, и их поддерживали обмотанные вокруг голеней матерчатые подвязки. На нем не было никаких драгоценностей, хотя на молодой женщине я увидел яркое ожерелье из отполированных кусочков янтаря, каждый размером с голубиное яйцо. Она, как и отец, была крепко скроена, и благодаря ремню с золотым шитьем, подчеркивающему широкие бедра и пышную грудь, ее фигура казалась сладострастной.

– Как твое имя? – спросил меня большой человек.

Его голос был на удивление тонким для такой фигуры.

– Зигвульф, – ответил я, – а это мой раб Озрик.

– Они только что прибыли, их прислал Оффа, король англов, – объяснил священник.

Умные серые глаза рассмотрели мое лицо.

– Вижу, в пути вас сопровождала хорошая погода. Вы здорово загорели.

– Она испортилась лишь три дня назад. До того все время палило солнце.

– Оно повредило тебе глаза?

– Это врожденный недостаток, который я предпочитаю скрывать, – осторожно ответил я.

– Странный недостаток. Он, похоже, переходит с одного глаза на другой.

Я не понял, что он имеет в виду, и не знал, что ответить.

– Кожа вокруг твоего левого глаза не загорела. Однако ты носишь наглазник на другом глазу, – объяснил мужчина без следа иронии.

Я почувствовал, что краснею от смущения, и оглянулся на священника, Алкуина. Тот с невозмутимым видом стоял, спрятав руки в рукава.

– Было бы любезно с твоей стороны снять наглазник, – подсказал он.

Помня, как отшатнулся Оффа, я неохотно удалил кожаную накладку с правого глаза.

Но тут все было совсем не так.

Большой человек передо мной какое-то время пристально смотрел на меня и, наконец, проговорил:

– Интересно. Говорят, что у Александра Македонского было то же самое. Его глаза были разного цвета. Признак уникальности. – Не обращая внимания на Озрика, он повернулся к священнику. – Мы радушно принимаем молодого человека. Помести его вместе с паладинами и проследи, чтобы ему выдали новую одежду.

Было ясно, что он нас отпускает, и священник поклонился. Я тактично сделал то же самое, и все трое мы удалились из комнаты. Когда дверь за нами закрылась, я вспомнил, что письмо от Оффы так и осталось у меня в сумке.

– Я забыл отдать королевскому распорядителю письмо, которое король Оффа приготовил для франкского правителя, – сказал я Алкуину.

Тот приподнял брови.

– Это был не распорядитель, а сам Карл, известный как король франков и лангобардов и римский патриций.

Я помертвел: не узнать самого могущественного человека на западе!

– Но он был одет так просто… – пролепетал я.

– Правитель ненавидит дорогие и модные наряды, – сказал священник. – Почти так же, как безделье. Он вечно ищет, чем себя занять. Большинство советников воспользовались дождем как поводом устроить себе выходной, и потому ему нечего делать. Мне показалось, что ваше появление его развлечет.

Я достал из сумки пергамент, уже закапанный водой.

– Тогда, наверное, следует оставить письмо в секретариате.

– Я займусь им, – сказал священник, беря у меня письмо. – Между прочим, я королевский советник из Нортумберленда.

– Благодарю вас за помощь. Надеюсь, у меня еще будет возможность встретиться с вами.

Алкуин тонко улыбнулся.

– Будет. Еще одной моей обязанностью является вдалбливать знания в голову королевских «гостей» вроде вас. Король Карл не выносит безделья сам и терпеть не может, когда бездельничают другие.

Я снова пристроил наглазник на левый глаз.

– Надеюсь, он не будет возражать, что я ношу это.

Священник пожал плечами.

– Как тебе угодно.

Мужчина проводил нас назад ко входу и сказал стражникам:

– Пусть один из вас покажет молодому господину помещение для королевских гостей, а потом отведите его раба в кладовые, чтобы принес хозяину подходящую одежду.

Когда мы вышли на открытое место, порыв ветра швырнул дождь нам в лицо. Мы с Озриком вслед за солдатом побежали в укрытие недостроенного зала собраний и свернули за угол. Наглазник не давал ничего видеть слева, и, стараясь не отставать от стражника, я налетел на стоящий на пути большой каменный блок по пояс вышиной. Я уже хотел обойти его, но что-то заставило меня взглянуть наверх. По спине пробежал холодок. Блок служил пьедесталом замечательной статуи – бронзового коня вдвое больше натуральной величины. Каждая деталь была точна – раздутые ноздри, поднятое копыто, выгнутая шея. Всадник на спине сидел в той самой военной тунике и тяжелых военных сапогах, какие я видел во сне, и делал тот же жест рукой. Только лицо его было другое. И он смотрел не вниз на меня, а уставился прямо перед собой, и с его невидящих глаз текла дождевая вода, а не кровь.

Глава 5

Снаружи помещение, где жили паладины или королевские «гости», можно было принять за армейскую казарму. Это был длинный низкий барак в дальнем конце дворцовой территории. Стражник оставил меня на пороге и ушел вместе с Озриком в кладовые. Страстно желая укрыться от дождя, я открыл тяжелую дверь и, проскользнув внутрь, оказался в длинной комнате, которая занимала все здание. Через ряд маленьких окошек проникал водянисто-серый свет. Все пространство между двумя рядами столбов, подпиравших крытую тростником крышу, занимали столы и скамьи. Вдоль стен вытянулись спальные кабинки. На земляном полу, под местами, где крыша протекала, было сыро. В яме для огня скопились зола и холодные угли. И помещение не только выглядело, как казарма, но и запах здесь стоял такой же, и было так же душно.

Дюжина человек убивали время в дождливый день. Большинство были моими сверстниками или на несколько лет старше, и я отметил одного лохматого парня, сидевшего в стороне от других. Он расположился на деревянном табурете и уныло кромсал какую-то деревяшку. Седой мужчина намного старше всех остальных играл в настольную игру с энергичного вида противником, чья кожа был почти такой же темной, как у Озрика. Остальные сидели за центральным столом перед кожаными бутылками, рогами для питья, чашами и кубками.

– Привет, Одноглазый, – сказал один из них, заметив, что я нерешительно стою в дверях.

У него были курчавые каштановые волосы и открытое улыбчивое лицо.

– Пришел присоединиться к придворным товарищам?

– Так пожелал король Карл, – ответил я в надежде, что мой франкский язык, которому я научился от Арнульфа, не так плох, чтобы его не понять.

– Ты откуда?

– Меня прислал Оффа, король англов.

– Не оттуда ли этот скряга Алкуин? – спросил его товарищ – круглолицый глуповатого вида парень с меланхоличными карими глазами.

– Нет, он из земель, что севернее, – ответил я.

– Хватит болтать, Отон, твоя очередь, – оборвал его мужчина, как мне показалось, приближающийся к среднему возрасту.

Густые черные брови над глубоко посаженными глазами придавали ему свирепый и неуравновешенный вид, и такое впечатление усиливал его нетерпеливый тон.

Тот, кого звали Отон, кивнул на пустое место за столом.

– Садись, Одноглазый. Не обращай внимания на Ансеиса. Он твердолобый бургунд, а они манерам не обучены.

– Отон, ты заставляешь нас ждать, – раздраженно проворчал Ансеис.

Я сел за стол, а круглолицый, закрыв глаза, задумался, потом открыл их и продекламировал:

Отон обвел взглядом сидевших за столом.

– Что я видел? – спросил он, и я понял, что компания развлекалась разгадыванием загадок.

Так же играли в пиршественном зале моего отца после пира.

Возникла долгая пауза, все молчали.

– Давайте, думайте. Это довольно легко, – подталкивал их Отон.

– Брюхо, возвышающееся за спиной, – пробормотал веселый парень с вьющимися волосами. Он приподнялся на скамье и громко пустил ветры. – Это подсказка?

– Беренгер, ты отвратителен, – сказал Отон.

– Мехи – вот что ты видел, – сказал смуглый мужчина, игравший в настольную игру.

– Точно. Твоя очередь, Энгелер, – сказал Беренгер.

Тот пригладил длинные лоснящиеся черные волосы и поправил манжеты дорогой шелковой рубашки. Я догадался, что он из тех, кого женщины находят привлекательным, и он это знает. Его загадка звучала так:

– Только и думаешь, что о всякой похабени, – захохотал Беренгер.

– Вовсе нет, – ответил Энгелер с наигранной серьезностью. – Это у тебя всякая грязь на уме. В моей загадке нет никакой пошлости.

Я знал ответ, но придержал язык.

– Отгадка – ключ, – ухмыльнулся мужчина. – А теперь отгадай следующую и попытайся прогнать из головы пошлости.

Он помолчал и начал:

Что это?

Беренгер молчал.

У спрашивающего в глазах мелькнула хитрая искорка.

– Кто-нибудь знает? – Он обратился ко мне. – Например, ты, Одноглазый?

– Тесто, – тихо проговорил я.

Все замолкли. Я чуть ли не слышал, как все думают, что я за птица.

– Значит, Одноглазый, теперь твоя очередь, – сказал Отон.

Мне пришли на ум отцовские попойки и вспомнилась одна из его любимых загадок:

Я откинулся от стола и стал ждать отгадку.

– Лошадь и повозка, – вызвался Энгелер.

Я покачал головой.

– Что-то вроде летящего по воздуху дракона, который ныряет в воду, – предположил Отон.

Снова я покачал головой.

– Намекни, – попросил Беренгер.

Неожиданно заговорил растрепанный парень. Он отложил в сторону деревяшку, которую строгал, и сказал:

– Ты описываешь вещи словами, не определив их значение. – Он говорил взвешенно и обдуманно.

– Для меня это звучит бредом, Огьер,[46] – заметил Беренгер.

– Дома наши поэты постоянно так делают, – сказал Огьер. – Они называют море дорогой китов, солнце – небесной свечой, – и снова принялся строгать деревяшку.

Я не хотел, чтобы компания почувствовала себя дураками, и сказал:

– Огьер прав. В моей загадке «птичья опора» – это перо, а «усердный воин» – это человеческая рука.

Голос у меня за спиной проговорил:

– Тогда четыре странных существа, путешествующих вместе, – это четыре пальца писца, а перо – это его перо, оставляющее чернильный след.

Я обернулся посмотреть, кто угадал правильный ответ. Высокий и приятной наружности, он только что вышел из спальной кабинки и держался с непринужденной грацией. У него была чистая кожа, прямой нос и серые глаза, а волосы цвета спелой пшеницы. Что-то в нем показалось мне смутно знакомо. Чуть погодя я понял, что он напоминает короля Карла в молодости. Попытавшись встать со скамьи, чтобы поклониться, я столкнулся со столом, стоящим рядом, и упал обратно на место. Моя неуклюжесть вызвала у него улыбку, открывшую белые ровные зубы.

– Не вставай, – сказал он. – Мое имя Хроудланд.

– Меня зовут Зигвульф, – ответил я. – Ты правильно отгадал.

Хроудланд сел рядом.

– Случайно догадался, – сказал он. – Хотя так и не понял, что ты имел в виду под «листовым золотом».

– В загадке я представлял человека, пишущего пером и чернилами по пергаменту с золочеными иллюстрациями.

– Ты должен задать эту загадку моему дяде. Он хорош во всем, что касается религии.

– Кто он?

– Моя мать – сестра короля Карла.

Я успел лишь открыть рот, чтобы ответить, как меня перебил Ансеис:

– Это правда, Хроудланд, что король собирается пойти войной на сарацин в Испанию?

– Не в этом году. Теперь уже поздно, – ответил он.

– На юге можно вести боевые действия почти до Рождества, – заметил Беренгер.

– Это ты можешь обсудить с Герардом,[47] – сказал Хроудланд, взглянув на седого пожилого мужчину.

Про загадки забыли. Беседа переключилась на то, сколько потребуется времени, чтобы собрать войско, на скорость передвижения обоза, правильное соотношение лучников, пехоты и конницы, правильную тактику против сарацин. Из их разговоров и споров я понял, что Герард приехал с юга и что когда король Карл отправлялся на войну, мои товарищи, королевские гости, служили командирами в его войске.

Спор вызвал в памяти единственное сражение, в котором я участвовал, и мне пришлось, извинившись, выйти из-за стола. Озрик вернулся из королевских кладовых с охапкой одежды, и я показал ему свободную кабинку, куда он сложил мой новый гардероб. Когда раб ретировался, я лег на койку и закрыл глаза. День был долгий, и я устал, так что почти мгновенно заснул.

Мне явился брат-близнец или, точнее, его призрак сел рядом с моим ложем. Он выглядел так же, как всегда, когда приходил по ночам, – задумчивым и спокойным, а не жутким трупом, каким я видел его в последний раз. В сновидениях он рос так же, как и я, и иногда казалось – смотрюсь в зеркало, а не гляжу на умершего десять лет назад брата.

Он долго сидел, ничего не говоря, порой оглядывая мой маленький альков, и, наконец, спросил:

– Что ты думаешь о них?

Как всегда, я не ответил. В этом не было нужды. Брат всегда сам отвечал на свои вопросы.

– Узнавай о них все, что сможешь. Подозревай того, кому стал доверять, и доверяй тому, кого подозреваешь.

Потом он встал и ушел.

Я проснулся до рассвета. Какое-то время лежал в своей кабинке, вспоминая, где нахожусь. Потом поднялся и бесшумно оделся во франкский наряд, который мне принес Озрик – льняные подштанники и рубашку, шерстяные рейтузы с подвязками крест-накрест, а сверху тунику с поясом. Озрик подыскал кожаные сапоги подходящего размера. Меня задержал лишь длинный плащ в форме двух квадратных полотнищ. Потребовалось некоторое время, чтобы в темноте должным образом приладить его на плечи, дабы он свисал спереди и сзади, оставляя по бокам разрезы.

Я тихо пересек помещение, стараясь не разбудить своих новых товарищей, и вышел на улицу. Ночью дождь прекратился, в воздухе пахло сыростью и плесенью. Лишь едва заметное свечение показывало, где взойдет солнце. Я стал осторожно пробираться в сумерках, пытаясь вернуться к статуе коня.

Но, пройдя шагов сто, понял, что сбился с пути, и решил выполнить свой замысел на рассвете. Какое-то время я стоял в тишине, глядя, как здания постепенно появляются из сумрака. Было странно осознавать, что я нахожусь в сердце самого большого и могущественного королевства в западном мире и уже повстречался лицом к лицу с его верховным правителем. И все же я почти ничего не знал об этой стране. Если мне суждено найти в ней свое место, то нужно изучить ее порядки и обычаи. Эта перспектива меня будоражила.

И вдруг раздался страшный крик, в нем слышалась такая боль, что у меня волосы встали дыбом. Я инстинктивно потянулся к кинжалу, но вспомнил, что не взял его. Источник ужасного крика был где-то рядом. Безоружный, я замер в нерешительности, но жуткий вопль повторился с еще большим отчаянием, чем раньше, и стало ясно, что нужно вмешаться. На кого-то напали, и необходима немедленная помощь. Крики доносились из дальнего конца строительного сарая. Я набрал в грудь воздуха и с колотящимся сердцем бросился за угол, не зная, что меня там ожидает, надеясь, что мое внезапное появление спугнет нападавшего. В крайнем случае можно громко закричать, поднимая тревогу, и кто-нибудь прибежит на помощь.

Но за углом никого не оказалось. Там была лишь большая куча распиленных бревен и залитый грязью пустырь. Бледные пятна опилок отмечали места, где днем работали плотники. Я в замешательстве остановился. Уже достаточно рассвело, и у предметов появились тени. Рядом с бревнами в сумраке на земле что-то двигалось. Я попытался разглядеть, что это, боясь увидеть в грязи израненную жертву. Но ничего не увидел. Потом из мрака важной походкой вышла какая-то птица. Ростом она была больше курицы, с крупными ногами и маленькой изящной головкой на грациозно изогнутой шее. Тело было по размеру, как у гуся, и хотя она не ходила так же вперевалку, походка ее была неуклюжей. За ней волочился хвост, совершенно несоразмерный с ростом. Я был все еще озадачен появлением этого странного существа, когда оно подняло голову и издало тот самый ужасный вопль. Сердце мое снова заколотилось, но я уже понял, кто передо мной. Рядом с домом моего отца были развалины древнеримской виллы, где когда-то жил богатый купец, и там на мозаичном полу были изображения всевозможных экзотических существ – львов, морских чудовищ, рыб, уток и… павлинов.

– Сбежал из королевского зверинца, – послышался знакомый голос, и из тени материализовался Алкуин, в свою очередь напугав меня в это утро. – Извини, что испугал тебя. Прогуливаюсь после утренней молитвы. Хорошо помогает прочистить мысли.

– Эта тварь жутко кричит, – заметил я.

– Голос дьявола, поступь вора и тело ангела, – ответил Алкуин.

Услышав наши голоса, птица повернулась к нам и медленно расправила хвост огромным веером. Напыжившись, она выглядела так, словно сейчас опрокинется клювом вниз. Несмотря на ее комическую позу, я был впечатлен. Римские мозаики не уловили великолепия, которое я увидел вживую.

– Стоглазый Аргус, – сказал я.

Собеседник бросил на меня внимательный взгляд.

– Откуда ты знаешь про Аргуса?

– Дома мне рассказывал воспитатель. Он любил древние мифы.

– Священник?

Я кивнул.

– Ему бы следовало сказать, что узор на павлиньем хвосте представляет собой всевидящее око Господа.

Я решил поддразнить его:

– И плоть мертвого павлина не гниет? Отображая нетленное тело Христово?

Алкуин раздраженно ответил:

– Чистый вымысел. Если охотничья собака короля растерзает эту птицу, ты увидишь, что ее тело сгниет точно так же, как любой другой птицы.

Он стал загонять павлина, как гусыню, и я помог ему.

– А какие еще животные есть в королевском зверинце? – спросил я.

– Медведи, пара леопардов, журавли, волки, несколько обезьян, разные змеи – большинство проживает лишь год-два, а потом умирают.

– Как они туда попадают?

– Некоторых приносят охотники, прослышав о королевском зверинце. Более экзотических присылают иноземные правители в качестве подарков.

Я увидел то, что искал сначала.

– А что вы можете сказать про металлического коня, большую статую? Тоже подарок?

– Она прибыла из Италии, из Равенны. Изображает римского императора Феодосия. Карл попросил, чтобы ее прислали ему.

– Странная просьба.

– Не такая уж странная. Феодосий был христианским императором Рима и нес слово Христово на покоренные земли. Карл видит в нем пример.

Я ничего не сказал, гадая, кто же явился мне во сне – римлянин или франк.

Павлин не спеша шагал перед нами, потом остановился и снова издал сиплый вопль. На крик прибежал слуга. Это был, наверное, один из служителей королевского зверинца, так как держал в руке мешочек с зерном. Он просыпал на земле дорожку из зерен, павлин, клюя, подошел к нему, и мужчина схватил птицу.

Посмотрев, как павлина уносят, Алкуин спросил:

– Как ты устроился на новом месте с новыми товарищами?

– Все еще пытаюсь не перепутать, кого как зовут.

– Они из влиятельных семей, приехали со всего королевства и из-за его пределов.

– Один по имени Хроудланд утверждает, что он племянник короля.

– Это так, но его мать вышла замуж повторно, и он не ладит со своим отчимом, который занимает пост одного из главных министров. Когда они разошлись, жизнь стала спокойнее.

– Еще есть большой лохматый парень, он мало говорит, а только наблюдает.

– Сын датского короля. Заложник, гарантирующий хорошее поведение своего отца. Но спокойный и надежный человек. – Алкуин остановился и взглянул на меня. – Зигвульф, мой тебе совет вести себя так же. Смотри и слушай и сам делай выводы. Среди так называемых королевских гостей существует соперничество, и под поверхностью клокочет ненависть. Берегись их. – Где-то вдалеке зазвонил колокол. – Созывают на королевский совет. Увидимся после обеда на уроке.

Я посмотрел ему вслед. Священник шел уверенной походкой человека, твердо знающего, чего хочет. Его предупреждение удивительно напоминало слова моего брата.

Я вернулся к новым товарищам как раз к завтраку. Он состоял из мясной похлебки, густой от дробленого ячменя, как каша, и эту похлебку запивали пивом. За столом была оживленная атмосфера.

– Ты ездишь верхом, Одноглазый? – спросил Хроудланд, отодвигая пустую миску и вставая.

Он был почти так же высок, как его дядя, хотя не столь крепко сложен.

– Немного, – ответил я, подумав о дюжине лошадей, которые были у нас дома.

Это были обычные клячи, на них мы скакали, когда охотились, а потом навьючивали добычу, если удавалось добыть оленя или дикого кабана.

– Тогда тебе нужно много учиться, – сказал Хроудланд, кладя руку мне на плечо неожиданным дружеским жестом.

Все, включая седовласого Герарда, добродушно болтали и один за другим вышли на улицу, где дожидались слуги. Они были нагружены внушительным ассортиментом оружия и доспехов – шлемами и панцирями, мечами и щитами, дротиками и тяжелыми копьями. Только Озрик стоял с пустыми руками. Следуя за нашими помощниками, мы прошли по вязкой от грязи дорожке, и снова Хроудланд заговорил со мной, но на этот раз тихо:

– Ожидай небольшого розыгрыша.

Его взгляд указывал на шагавших впереди Энгелера и Отона.

– Надеюсь, вчера вечером я никого не обидел, – сказал я.

– Некоторые люди обидчивы или обижаются на тех, кто сообразительнее, чем они сами. Отнесись с подозрением к первому коню, которого тебе предложат.

Мы подошли к загону, где теснилось десятка три возбужденных лошадей. Они ржали и скалили зубы друг на друга, разбрызгивая копытами грязь. Кони были крупнее, сильнее и горячее, чем я когда-либо видел дома. По большей части за загородой находились жеребцы. Там и сям сновали конюхи, ловя определенную лошадь, и даже на мой неопытный взгляд они вывели к нам лучших в табуне. Тем временем слуги помогали хозяевам надеть толстые стеганые плащи и кольчуги, перевязи, шлемы и толстые перчатки, потом помогли им сесть в седло на выбранных жеребцов и протянули оружие.

Я стоял в стороне и опасливо смотрел.

– Одноглазому тоже нужен конь.

Мои вооруженные товарищи собрались кучкой и поглядывали на меня. Я не смог разобрать, кто это сказал, но, похоже, Беренгер. Двое конюхов побежали обратно в загон и через какое-то время вывели запасного коня, уже оседланного и взнузданного. Они держали его, ожидая, когда я сяду. Я приблизился, понимая, что должен пройти через это испытание. Любой дурак понял бы, что они сдерживают норовистого и, пожалуй, опасного коня. Он был очень раздражен и в возбуждении упирался и выкатывал глаза, раздувал ноздри и показывал желтые зубы. Конюхи держали одну руку на узде, а второй крепко сжимали конское ухо, закручивая его, чтобы животное не противилось.

Третий конюх помог мне сесть в седло, и как только я оказался на месте, коня отпустили. Конюхи шарахнулись в сторону, и жеребец подо мной тут же начал неистово брыкаться, пытаясь меня сбросить. Я и не пытался удержаться в седле, а когда взлетел в воздух, сгруппировался и невредимый упал в мягкую грязь. Вот только не ожидал, что после этого животное бросится на меня. Пока я пытался встать, конь бегал вокруг, лягаясь задними копытами. К счастью, я стоял на четвереньках, и копыта пролетали над головой. Потом он быстро отбежал и ринулся на меня с диким ржанием, готовый растоптать. Но я уже бежал по навозу и, как испуганная белка, взобрался на деревянный забор загона.

Мои верховые товарищи широко улыбались.

– Ты ожидал этого, верно? – сказал Отон.

Он выглядел разочарованным.

Шаг, рысь, легкий галоп, полный галоп и остановка – остальное утро я провел в упражнениях на ближайшем манеже. Снова и снова королевские гости разделялись на две команды, скакали на противоположные концы поля, потом возвращались с копьями наперевес и атаковали друг друга, но в последний момент перед столкновением старший по команде издавал громкий крик, его товарищи натягивали поводья, разворачивались и скакали назад, притворяясь, что убегают и заманивают противников. Потом через некоторое время разворачивались и снова с оружием наготове встречали их. Все это касалось умения держать строй, управлять конем, скакать рядом, координировать свои маневры. Раздавались возбужденные крики и команды, конское фырканье и топот копыт. Потом, разбившись на маленькие группы, все поскакали к соломенным чучелам. Одни метали в них дротики, другие кололи пикой, после чего возвращались, чтобы перестроиться и нападать снова с мечом и секирой. Под конец все разделились на пары, на этот раз с деревянными мечами, и до изнеможения рубили друг друга, отбивая удары противника щитом.

Я не принимал участия в военных упражнениях, а только наблюдал. Озрик стоял рядом со мной.

– Он больше привык к маленьким лошадкам, – заметил раб, глядя на Огьера.

Тот скакал, откинувшись назад и выпрямив ноги, словно шел пешком. В отличие от остальных, он не пользовался стременами.

Мне было любопытно, откуда у раба такие знания, но в это время мимо галопом пронесся Хроудланд и метнул дротик. Он попал в цель, точно в центр, и во все горло издал торжествующий крик.

– А что скажешь про него? – спросил я Озрика.

Высокий племянник короля казался первоклассным наездником. Он направлял коня едва заметным натяжением поводьев, словно он и конь составляли одно целое.

– Хорош, но горяч, – ответил Озрик.

– Тогда кто же из них самый умелый? – продолжал спрашивать я.

– Вон тот, – сказал невольник, кивнув на человека, на которого я не обратил внимания прошлым вечером.

Герин был молчаливый, даже угрюмый мужчина с коротко остриженными волосами, жестким взглядом и свободными движениями. Теперь он держал простой красный щит, и я заметил его склонность держаться сзади и смотреть за маневрами товарищей.

– Ему не нужно тренироваться, – сказал Озрик, – он умелый боец.

К нам подскакал Хроудланд. У него был замечательный конь – чалый жеребец с темными пятнами на шее и крупе.

– Пора тебе почиститься, Одноглазый, – дружелюбно сказал мужчина.

Я все еще был весь в грязи после падения в загоне.

Он соскочил с коня, отдал доспехи слуге и указал на невысокое здание поодаль с красной крышей.

– Познакомлю тебя с главной слабостью моего дяди.

Мы пошли к дому, предоставив слугам догонять нас. Дождевые тучи рассеялись, и на солнце от земли поднимался пар. Хроудланд обвел рукой строительство вокруг.

– Пройдут годы, прежде чем это место удовлетворит дядю. Иногда у меня такое чувство, будто я один из зверей в его зверинце.

– Вчера виделся с королем, – сказал я. – С ним была какая-то молодая женщина. Она так на него похожа, что я принял ее за дочь.

– Наверное, это была Феодрада, Хильтруда или Герсвинда. У меня несколько двоюродных сестер. Трудно за всеми уследить.

– У нее две длинные косы.

Он скорчил гримасу.

– У всех по две косы. Сейчас такая мода.

– Кто-нибудь из них замужем?

Молодой человек насмешливо посмотрел на меня.

– Уже подумываешь о местной невесте?

– Нет. Просто любопытствую.

На лицо Хроудланда вернулась серьезность.

– Король не стремится заводить зятьев.

Мне хватило глупости спросить:

– Почему же?

– Возможные претенденты на трон. Он держит дочерей дома, рядом с собой.

– И как им это нравится?

– Они чувствуют себя так же, как и я… Заключенными. Но учти, у них есть способы компенсировать это, – двусмысленно заявил собеседник.

Мы подошли к портику с колоннами перед домом под красной черепицей. Пахло чем-то странным. Запах смутно напоминал тухлое яйцо. Вслед за Хроудландом я вошел в портик, миновал небольшой вестибюль и попал в центральное помещение. Здесь открывался столь неожиданный вид, что я замер на месте. Здание было открыто воздуху, оно было спроектировано так, чтобы вмещать в себе пространство серовато-зеленой непрозрачной воды. И тут я понял, что мне напомнил тот запашок. Это был гнилостный запах от пузырьков, поднявшихся в стоячей воде, когда из пруда вытащили тело утонувшего брата. Тот же запах пристал к покрытой тиной одежде, когда мы положили его на берег.

Мужчина озабоченно посмотрел на меня.

– Хорошо себя чувствуешь? У тебя такой вид, будто ты сейчас упадешь в обморок.

– Ничего, не упаду, – заверил я, покачав головой.

– Это термы, королевские бани, – объявил Хроудланд, – и они основная причина, почему дядя именно здесь строит дворец. – Он подошел к кромке воды и опустил руку, как я, наконец, понял, в выложенный плиткой бассейн. – Посмотри сам, Одноглазый. Вода идет из земли уже теплая.

Я заставил себя присесть на корточки у бассейна и коснулся зловещей водной поверхности. Она была теплая, почти что горячая.

Хроудланд стал раздеваться.

– Мой дядя страдает от боли в суставах и часами сидит в этой воде. Ему становится лучше. Известно, что он даже проводил заседание Совета, сидя в воде.

Я выпрямился и попятился. Страх перед водой вернулся с прежней силой. Дурной запах только усугубил отвращение.

– Давай, Одноглазый! – подзадорил Хроудланд. – Тут не нужно уметь плавать. Здесь неглубоко.

– Извини. Не могу, – промямлил я.

Хроудланд был уже в одной нижней рубашке с открытым воротом. У него были рельефные мускулы и прямые ноги атлета.

– Чепуха. Я позабочусь, чтобы ты не утонул.

Он игриво рванулся вперед, схватил меня за пояс, словно собираясь потянуть к бассейну.

В панике я вырвался, отпрянул назад и устремился прочь, не разбирая дороги. И налетел на Беренгера, Отона и прочих, входивших в помещение. Беренгер бросил на меня странный взгляд, когда я, спотыкаясь, пронесся мимо них через вестибюль на улицу. Только здесь я остановился, переводя дыхание и не обращая внимания на запах.

Глава 6

Спустя пару часов Озрик отыскал меня среди недостроенных домов, где я смотрел, как мастер плотник соединяет стропила в косой замок. К тому времени мне удалось прийти в себя.

– Граф Хроудланд велел отвести тебя в королевские конюшни. Он поможет выбрать подходящего боевого коня, – сказал раб.

– Граф Хроудланд? – переспросил я.

– Это его титул. Он ждет, когда король назначит ему область для управления.

– Похоже, ты хорошо осведомлен.

Озрик огляделся, проверяя, что мы одни.

– Слуга одного из паладинов заинтересовался тобой. Спрашивает, не был ли ты при дворе короля Оффы.

Я ощутил укол тревоги.

– И что ты ему сказал?

– Я прямо ничего не ответил. Он сказал, что когда-то со своим хозяином, Герином, был в Англии.

Сперва показалось странным, что Герин ничего не сказал, когда накануне вечером я упомянул имя мерсийского короля. Но по размышлении вспомнил, что тот не участвовал в нашей беседе. Он, похоже, был не из тех, кто любит много рассказывать о себе. И все же я задумался, что он делал при дворе Оффы.

– Озрик, посмотри, не сможешь ли разузнать побольше. Если Герин шпион Оффы, это может повлиять на наше будущее в Ахене.

– Постараюсь. Думаю, слуга главным образом хотел похвастать, что он много где бывал.

Когда я посмотрел в худое темное лицо невольника, выражающее бдительность и осторожность, до меня дошло, как изменились наши отношения с тех пор, как Оффа отправил меня в изгнание.

– Озрик, я так должным образом и не отблагодарил тебя за то, как ты разделался с вероломными пиратами на коге, – сказал я.

– Головорезы снова продали бы меня в рабство, – тихо ответил он. – Предпочитаю служить хозяину, которого знаю.

– Я не это имел в виду. Я бы не хотел обращаться с тобой так, как раньше, будто ничего не произошло.

Он едва заметно, но красноречиво пожал плечами.

– У тебя нет выбора. Здесь, при дворе, все считают, что между хозяином и рабом должна быть дистанция. Иначе это вызвало бы подозрение.

– И все же без твоей помощи вряд ли мне удастся пережить придворные опасности, – сказал я.

Его голос сохранял ровный рассудительный тон.

– Вот поэтому нам и нужно держать дистанцию, по крайней мере, перед другими. Слуги и рабы всегда сплетничают между собой, и я принесу больше пользы, если меня будут считать таким же, как все, а я стану твоим соглядатаем.

Хоть и неохотно, мне пришлось согласиться с такими доводами.

– Что думаешь о графе Хроудланде? – спросил я.

– Обладает достоинствами и недостатками высокорожденного. Уверен в себе и решителен, но это делает его высокомерным, и он нелегко отказывается от того, что задумал.

– Следует ли ему доверять?

Озрик помолчал, обдумывая ответ.

– Думаю, да. У него есть чувство чести. И, кстати, он будет недоволен, если мы заставим его ждать.

Хроудланд встретил нас в конюшнях.

– Сожалею об утренней выходке. Я никак не мог ее остановить, – быстро проговорил он и повел меня меж двух рядов стойл, пока мы не подошли к приземистому гнедому мерину, глядевшему на нас, мирно жуя клочок сена. – Вот идеальный конь для тебя, Одноглазый. Ему восемь лет, он спокойный и уравновешенный, но у него хватит духу идти в первом ряду атакующих.

Вытянув шею, мерин понюхал меня и позволил погладить его бархатистый нос.

– Ценю твой совет. Мне только нужно научиться как следует ездить верхом, – осторожно сказал я, не понимая, почему граф проявляет обо мне такую заботу.

Мое лицо, наверное, выдало настороженность, поскольку он тихо сказал:

– И еще, касательно того, что случилось сегодня в купальне: прошу прощения, если напугал тебя.

– Не хочу об этом говорить, – холодно проговорил я, моментально ощутив неловкость от своей грубости.

Граф, явно не тот человек, который позволяет временному замешательству отвлечь себя, продолжал:

– Теперь, когда у тебя есть боевой конь, нужно обзавестись оружием. Я договорился с сенешалем, мы выберем в королевской оружейной все, что нужно. Он обещал послать сопровождающего, чтобы встретил нас там, так что пошли, пока он не передумал.

Мы направились через территорию дворца так быстро, что хромой Озрик едва поспевал за нами.

– Король очень щедр ко мне, – произнес я.

– У него обширные владения, и подданные снабжают его всем, что нужно в хозяйстве.

Мне вспомнился груз живых угрей. Их везли за сотни миль через всю страну.

– Даже мечами и доспехами?

– Прежде всего мечами и доспехами, а также солдатами, чтобы их носить, – твердо сказал Хроудланд. – Когда мой дядя идет в поход, все обязаны сделать свой вклад в его войско, граф ты, аббат или просто вольный крестьянин с домом и парой коров.

– Тут необходим серьезный организационный подход. – Я все думал, как франкам удалось покорить менее целеустремленные народы.

Граф не придавал этому значения.

– У толпы чернильных чиновников бесконечные списки всего, от кроватей и тюфяков до запасной упряжи и телег. Высшая знать обязана собирать кучи добра, будь то бочки вина или вязанки дров.

Мы вышли на дальний конец дворцовой территории. Там стояло солидное здание из тесаного камня, которое я ошибочно принял за тюрьму. Рядом нас дожидался низенький неулыбчивый человек с настороженным взглядом кладовщика и связкой ключей на большом кольце. С ним было двое помощников.

– Добрый день, мой господин, – обратился он к Хроудланду. – Как я понимаю, вы хотите взять полный набор вооружения для всадника.

– Да, именно так. Я подберу его сам, – резко ответил тот.

– Закон требует напомнить вам, что всякое выданное оружие должно остаться в королевстве. Его нельзя давать в пользование или продавать в другие страны.

– Знаю, – раздраженно сказал граф. – Это оружие для моего товарища. Я могу поручиться за него.

Кладовщик отпер массивную деревянную дверь и ввел нас внутрь, где все вооружение было аккуратно разложено по секциям. Ближе всего располагалось метательное оружие – дротики, луки, связки стрел. За ними стояли копья, тщательно рассортированные по длине и весу, для пехоты и конницы. Потом шло рубящее оружие – мечи, секиры и кинжалы. И, наконец, защитные доспехи – ряды деревянных щитов и небольшая пирамида из шлемов и брони для тела.

Хроудланд медленно прошел мимо рядов оружия. Он сразу подобрал мне копье и пару дротиков. Отвергнув секиру как ненужную, он взял простой щит с железной шишкой и сказал кладовщику, что в нем нужно заменить кожаную лямку. Тот записал у себя в табличке и пообещал, что будет исполнено. Искать подходящий панцирь пришлось дольше. Нашитые металлические пластины делали его жестким, и плохо подобранный панцирь стеснял движения надевшего. Выбор шлемов был очень ограничен – кладовщик осторожно намекнул, как они дороги, – и Хроудланд с неохотой согласился взять один. Под него пришлось надеть толстый шерстяной обшитый кожей подшлемник. Набор завершила пара перчаток. К тому времени двое помощников кладовщика были нагружены моими доспехами и оружием.

– А теперь самое важное – меч, – объявил граф.

Нас отвели в дальний угол оружейной, где стояли десятки мечей. Осмотрев их критическим взором, Хроудланд спросил:

– Это все, что у вас есть?

– Каждый из них искуснейшей работы, – чопорно ответил кладовщик.

Мужчина взял со стойки один.

– Старье! – заявил он, взвесив на руке, и протянул мне. – Смотри, Одноглазый, лезвия клинка идут параллельно почти до самого острия. От этого меч тяжелый и неудобный.

Кладовщик возмутился:

– И тем не менее, прекрасное оружие.

– Но для моего друга не подойдет, – отрезал граф, ставя меч на место. – Я слышал, у вас есть один из этих новых, из кузницы Ингелри.

Кладовщик отчетливо вздохнул и сказал:

– Ненастоящий Ингелри.

– Уж это я решу сам, – ответил граф.

Кладовщик неохотно подошел к большому деревянному сундуку, отпер и вынул что-то длинное, завернутое в материю. Я ощутил запах масла.

– Вот. – Он протянул предмет Хроудланду.

Граф развернул промасленную тряпку и вынул меч, его клинок был длиной с мою руку. Я был разочарован. Глядя на поведение кладовщика, я ожидал чего-то особенного, какой-нибудь сверкающий клинок с инкрустированной драгоценными камнями рукоятью, а увидел обыкновенное оружие, и рукоять у него была просто железная. Единственным украшением был маленький пустяковый кристалл на крестовине.

Хроудланд взмахнул мечом в воздухе, проверяя центровку, потом внимательнее осмотрел клинок.

– Ты прав, – сказал он, – это не настоящий меч Ингелри. Он бы поставил на нем свое клеймо.

Кладовщик самодовольно улыбнулся.

– Я же говорил. Мы получили это оружие в качестве десятины из одного бургундского монастыря. Неизвестно, кто его выковал.

Граф еще раз взмахнул клинком и проговорил:

– Не Ингелри. Но так же хорош. Мы берем его.

– Не имею полномочий отдавать его за пределы оружейной, – возразил кладовщик.

– Ты хочешь, чтобы я поставил этот вопрос перед моим дядей?

– В этом нет необходимости.

Кладовщика явно не обрадовала такая перспектива.

Хроудланд вложил рукоять мне в руку.

– Ну, Одноглазый, как он тебе?

Я осторожно взмахнул им. Меч был замечательно легок и хорошо сбалансирован.

– Заметь разницу в клинке, – сказал граф. – Он постепенно сужается к острию, что делает меч продолжением руки. И качество стали исключительное. – Мужчина заглянул в сундук. – Я вижу здесь также ножны и перевязь к нему.

Признав свое поражение, кладовщик кивнул одному из помощников, и принадлежности были добавлены к нашему набору.

Когда мы шли через оружейную обратно, Хроудланд был очень доволен собой.

– Пообещай мне вот что, Одноглазый. Этот меч уникален. Ты должен дать ему имя.

– Имя?

Он рассмеялся.

– Каждый действительно хороший меч имеет собственное имя. Мой зовут – Дюрандаль, что значит «выносливый». Его подарил мне сам король, это большая честь. У него точно такой же – Жойоз, то есть «радостный».

Я сомневался, что когда-нибудь стану воином, достойным носить такой знаменитый меч, и чуть не сказал, что «Радостный» – странное имя для смертоносного оружия, но меня отвлек зов Озрика:

– Хозяин, это нам пригодится.

Раб свернул к стеллажу с луками и что-то вытаскивал, чтобы показать. Это был лук, но не такой, как остальные. Другие были длиной в рост человека, совсем прямые или слегка изогнутые, а Озрик выбрал, по меньшей мере, на треть короче обычного, с дугой, имевшей странный двойной изгиб. Он поднял его, чтобы показать мне.

Вмешательство Озрика вызвало раздражение у Хроудланда.

– Лук – оружие пехотинца. А твой хозяин идет в бой верхом, – сурово проговорил он.

Озрик не слушал его, и, не дав графу сказать что-то еще, я быстро спросил кладовщика:

– Можно взять и этот лук?

Тот перевел взгляд с меня на Хроудланда и обратно, очевидно, радуясь разладу между посетителями.

– Конечно. Луки дешевые, а этот вообще ничего не стоит.

– А также колчан с крышкой и пару дюжин стрел, – не отставал Озрик.

Бросив на него недовольный взгляд, кладовщик кивнул. Невольник стал перебирать связки стрел, выбирая подходящие.

Кладовщик занес все это в свой список на восковой табличке, закрыл крышку и проводил нас на улицу. Ему явно не терпелось увидеть, как мы уходим.

Пока мы с Хроудландом выходили из оружейной, раб договорился с двумя помощниками кладовщика, чтобы мое новое снаряжение доставили к нему для чистки и хранения, но граф настоял, чтобы меч я носил при себе.

– Твой раб и этот лук слишком изогнуты и скособочены, чтобы от них было много пользы, – не очень любезно заметил он, когда мы направились в свой барак.

Меня обидела злоба в его замечании.

– Озрик, может быть, и калека, но знает, что делает. Он уже однажды спас мне жизнь.

Хроудланд виновато улыбнулся.

– Извини, Одноглазый. Не хотел обидеть. Если лук убережет тебя от опасности, ради бога, пусть раб возьмет его.

Его слова снова заставили меня задуматься, какую опасность он имеет в виду.

Глава 7

Лето прошло, страшная буря и наводнение забылись, и я привык к повседневной рутине среди новых товарищей. Я обнаружил, что гнедой мерин больше моего понимает в конных маневрах, и едва касался поводьев в разыгрываемых атаках и отступлениях. Это позволяло мне сосредоточиться на обращении с копьем, дротиком и щитом. Но я по-прежнему выглядел неуклюжим в сравнении с остальными, хотя преуспел в поединках на тупом оружии до такой степени, что мог противостоять Отону и Беренгеру, самым слабым бойцам в нашей компании. Однако до таких мастеров, как Герин или Хроудланд, мне было далеко, несмотря на то, что последний показал, как оберегать мою левую сторону, где наглазник оставлял меня уязвимым.

Во время тренировок я постоянно думал о том, что король Оффа может когда-нибудь решить, что будет лучше, если я умру. На учебном поле порой случались смертные случаи, и если уж меня станут считать агентом мерсийского короля, то вряд ли будут бить тупым мечом или имитировать удар копьем. Потом, отдыхая в доме для королевских гостей, я развил в себе привычку следить за товарищами и прикидывать, насколько можно положиться на них, так как прекрасно сознавал, что опоздал вступить в их братство.

С Беренгером, всегда приветливым и открытым, было легко ладить. Меня привлекало его чувство юмора. Часто я первым смеялся его шуткам, и он обнимал меня за плечи, заявляя, что я, наверное, его давно утраченный брат. Понять Герарда Русильонского, человека много старше, было труднее, и все же за его сдержанностью крылись доброе сердце и терпимость, порожденная долгим опытом. Многие вечера я проводил в тихих беседах с ним, больше узнавая о франкском мире, а он ценил мою почтительность. Но больше всего подружился я с Хроудландом, несмотря на разницу в нашем происхождении. Граф был великодушен и импульсивен. Однажды за свой счет он прислал собственного портного снять с меня мерку и сшить мне новый модный гардероб. Или был случай, когда он настоял, чтобы я сопроводил его на встречу с высокими сановниками, сказав, что это лучший способ увидеть, как устроен королевский двор. В те вечера, когда паладины оставались дома, обсуждая что-то и споря меж собой, он часто спрашивал мое мнение, словно я был его советник или наперсник. В конце концов я улучил момент, когда никто не слышал, и спросил его, почему он так внимателен ко мне, и он ответил:

– Когда-нибудь дядя даст мне провинцию, чтобы я правил там от его имени. Когда такой день настанет, мне понадобится взять с собой толкового человека.

– Но у тебя много других товарищей, способных дать хороший совет. Например, Беренгер. Ты знаешь его намного дольше, чем меня.

Он бросил на меня один из своих аристократических взглядов, отчасти насмешливый, отчасти снисходительный.

– Помню вечер, когда ты впервые появился среди паладинов, и они задавали загадки. Тогда я заметил, что ты быстро соображаешь и в то же время сохраняешь спокойствие. Такое сочетание мне кажется весьма ценным.

– Надеюсь, не разочарую тебя, – ответил я.

Мне польстило, что граф выбрал меня своим особым другом после короткого знакомства, и я уже знал, в чем могу оказаться ему полезным.

Хроудланд был своеволен и несдержан. Время от времени он обижал таких, как Энгелер. Их бесило его высокое родство, и они завидовали его красоте и одаренности. В будущем я мог бы взять на себя улаживание ссор, которые вечно затевал граф.

Через несколько дней после того, как Хроудланд взял меня с собой в королевскую оружейную подобрать оружие и доспехи, Озрик назначил мне встречу в леске близ королевского заказника. Это было тихое место, вдали от любопытных глаз, и с собой он принес длинный тонкий предмет, завернутый в мешковину. Я догадался, что это странно изогнутый лук, найденный им в оружейной.

– Мне удалось привести его в работоспособное состояние, – сказал Озрик, разворачивая мешковину.

Лук был чуть больше четырех футов длиной, и мне показалось, его конструкция была выполнена задом наперед. Место для руки в середине располагалось там, где положено, но дуга изгибалась не в ту сторону, от лучника.

Увидев мое замешательство, Озрик вытащил из-за пазухи веревку.

– Графу Хроудланду не понравилось бы, если бы он узнал, что на эту тетиву пошли нитки из одной из его лучших рубашек. Я сделал ее из шелка.

Раб накинул тетиву на лук и с силой надавил на него ногой. Лук согнулся, и Озрик укрепил тетиву.

– Долгое вымачивание в теплом масле оживило его, – пробормотал он, ласково проводя пальцем по лоснящейся поверхности оружия, и протянул мне. – Попробуй.

Я крепко сжал лук левой рукой и натянул тетиву. Мне удалось согнуть его лишь чуть-чуть. Озрик подал принесенную с собой стрелу с железным наконечником.

– Посмотрим, как далеко он бьет.

Я гордился своим мастерством в стрельбе из лука. Дома на охоте я часто пользовался обычным длинным луком и был метче всех среди домочадцев. Теперь я вложил стрелу на тетиву, натянул ее, насколько мог, прицелился в ствол дерева и выстрелил.

Стрела поразила цель, пробив кору и войдя глубоко в древесину.

– Почему ты не сделал мне такой лук в детстве? – удивленно спросил я Озрика.

Я не ожидал, что стрела полетит так точно и с такой силой.

– Потому что не умею делать луки, – ответил он. – Присмотрись. Он состоит из пяти разных частей: живота, двух рук и двух оконечностей, которые называются сиях.

Я посмотрел на оружие у себя в руке и разглядел сложную конструкцию, и как части из разного материала плотно склеены вместе.

– Деревянные части похожи на те, что и в наших луках, – заметил я. – Сердцевина для передней части, заболонь для задней.

Раб едва заметно улыбнулся с легким самодовольством.

– Этот сделан из дерева, рога и сухожилий. Каждый элемент собран в нужное время года, отобран и подготовлен, тщательно подогнан. На изготовление ушло не меньше двух лет.

– Почему же он пылился в королевской оружейной палате?

– Военная добыча? – предположил Озрик, пожимая плечами. – Или забытый подарок королю Карлу, которым никто не знал, как пользоваться?

Меня это заинтриговало.

– На какое расстояние он может бить, не теряя точности?

– Умелый лучник должен с семидесяти шагов поражать цель диаметром в три пяди, – он намеренно сделал паузу, – на полном скаку.

Я подумал, что ослышался. По словам Хроудланда, луком пользовались только пешие.

– Хочешь сказать, скача верхом?

Озрик заметил недоверие.

– Я научу тебя стрельбе. Или пешим, или верхом.

Я моментально понял свои перспективы. Это был шанс превзойти паладинов в военных играх. Удивить и потрясти моих товарищей.

– А против противника в доспехе? – спросил я.

– С правильным наконечником дальность поражения тоже семьдесят шагов.

Это решало проблему. Брошенный дротик может поразить противника с двадцати шагов, а я продемонстрирую, как мои стрелы могут сбить всадника с троекратного расстояния.

– Тогда научи меня, – сказал я невольнику.

– Придется набраться терпения. – Он грустно улыбнулся. – И наглазник тебе поможет. Целятся только правым глазом.

Так я пошел к Озрику в ученики. Пока мои более энергичные товарищи боролись, поднимали тяжести, соревновались в беге в полном вооружении или в плавании, я тайком тренировался в стрельбе из лука. Раб показал правильное положение тела во время натягивания лука, научил, как управлять дыханием, как учитывать ветер, когда отпускать тетиву. Показал упражнения для укрепления мышц спины и рук и настаивал на том, что нужно много часов тренироваться в стрельбе в цель. Мне нравилось все это, и он совсем не лгал, когда говорил, что я прирожденный лучник. К тому времени, когда стала опадать листва, я уже был близок к ожидаемому уровню – с семидесяти шагов посылал стрелу за стрелой в цель шириной с человеческий торс. Но по-прежнему стрелял пешим. Невольник сказал, что стрельбой из седла мы займемся позже.

Король Карл потребовал, чтобы раз в неделю все паладины получали официальный урок по выбранной теме. Как нерадивые школьники, мы собирались у входа в портик перед королевской канцелярией. Она временно расположилась в пристройке к недостроенной церкви, и через открытую дверь мы могли видеть серьезных монахов и писцов. Некоторые сидели за письменными столами, склонив голову над документами, другие стояли небольшими группками, совещаясь, а секретарь стилусом что-то записывал на восковой табличке. Мимо проталкивались носильщики и посыльные, всем видом давая понять, что мы мешаем крайне важной для королевства работе.

Однажды к нам вышел сам Алкуин и сказал, что сегодняшним предметом будет география.

Беренгер рядом со мной пробормотал:

– Слава богу! А я испугался, что теология.

Священник сделал вид, что не слышал.

– Я задержу вас всего на несколько минут, но этого будет достаточно для демонстрации того, что география используется как на войне, так и в мирное время, – холодно проговорил он.

Ничем не выдав, что уже знает меня, он провел нас в канцелярию и подвел прямо к установленному на козлах широкому столу, покрытому светло-коричневыми плитками из обожженной глины, выложенными, как квадратики на игровой доске.

На них были нацарапаны названия городов, рек, провинций. Я смотрел на огромную карту королевства франков и прилегающих земель, и это была переносная карта, которую можно разбирать и собирать заново на новом месте.

– Мы пользуемся ею для планирования как в военных, так и мирных целях, – говорил Алкуин. Он обошел стол и встал на дальней стороне. – Вот, например, Константинополь, столица восточного императора. А здесь, – он махнул рукой, – северное море.

Я вспомнил, что видел макет дворца в королевских покоях. Там не было никаких документов или письменных принадлежностей, и до меня дошло, что Карл не умеет читать и писать и что эта карта на плитках служит как ему, так и служащим канцелярии.

Алкуин достал из маленького деревянного ящичка множество фигурок, миниатюрных человечков, коней и волов.

– Что за детские игрушки? – грубо заметил Ансеис.

Священник остался невозмутим.

– Ты играешь в тафл?[48] – спросил он.

– Конечно.

– В этой игре ты рассчитываешь, какие клетки твоего противника уязвимы, а какие представляют угрозу?

– Естественно.

– Тогда взгляни подобным образом и на эту карту. Она скажет тебе, кто живет за твоими непосредственными соседями и с кем лучше заключать союзы.

Ансеис презрительно фыркнул.

– Мне не нужно, чтобы карта говорила то, что я и так знаю.

– Но этот прибор также позволит тебе планировать военные походы и разрабатывать стратегию. – Алкуин помолчал для пущего эффекта. – Вот почему наш король и господин попросил меня немного научить вас географии. Ему может понадобиться ваш совет о том, куда в следующий раз посылать войска.

Произнеся последние слова, он полностью завладел вниманием паладинов: теперь они были, как свора борзых, услышавших первый слабый звук охотничьего рога.

– Если вам придется давать совет королю, что бы вы назвали главным приоритетом?

– Покончить с язычниками-саксами, – проворчал Герин. – Мы воюем с ними уже много лет. Надо одним мощным налетом расправиться с ними.

Алкуин поставил фигурки человека, коня и вола на плитку с надписью САКСОНИЯ.

– Значит, для выполнения задачи мы направим сюда части пехоты и конницы с обозами. Нужно иметь в виду, что королевское войско войдет в страну, густо заросшую лесами. Их работа будет продвигаться медленно. – Он указал на штриховку на плитках, и я понял, что она означает леса.

– Не согласен, – сказал Герард. – Сарацины представляют бо́льшую угрозу, чем саксы. Они уже нападали на нас и нападут снова.

Я вспомнил, что родина Герарда на далеком юге, у Средиземного моря, и ее разграбили арабы из Африки.

Алкуин поставил еще несколько фигурок на плитку с надписью СЕПТИМАНИЯ.

Хроудланд нетерпеливо ходил вокруг стола, глядя на карту с разных сторон.

– Лучший поход тот, который принесет славу, а также окупит себя. Если мы нападем на аваров, их сокровища наполнят наши сундуки на годы вперед.

Священник поставил фигурки, на этот раз на востоке, на плитку с надписью КАРИНТИЯ.

– А что ты предложишь? – спросил он, глядя прямо на меня.

Маленькие фигурки на карте смотрели в разные стороны, разбросанные по разным плиткам и беззащитные. Мой ответ прозвучал осторожным и вялым в сравнении с мнениями других:

– Я бы начал с того, что спросил бы короля, действительно ли он хочет расширить свое королевство. Оно и так обширно и процветает.

– А если он решит послать войско за его пределы? – мягко спросил Алкуин.

– Тогда он прежде всего должен обезопасить границы, обеспечить, чтобы никакой враг не вторгся, пока его войско будет где-то в другом месте.

– Именно так мы и говорили ему на королевском совете, – сказал он и начал собирать фигурки и складывать их обратно в ящик.

Мои товарищи поняли, что урок закончен, и стали направляться к выходу. Подошел какой-то служащий и позвал Алкуина на проходящую рядом встречу с другими священниками. Но я задержался у стола, глядя на карту. Она была подробнее, чем мне показалось сначала. Тонкие извилистые желобки были реками, прямые линии, почти наверняка, – старыми римскими дорогами. Кто-то провел гребнем по сырой глине, прежде чем она подверглась обжигу, оставив валы и борозды, чтобы обозначить протянувшиеся горные хребты. Проложив маршрут, я позволил себе мысленно пройтись по воображаемому ландшафту. И при этом медленно двигался вокруг стола, выбирая города и места, какие хотел бы посетить. Их названия не всегда было легко разобрать. Я склонился над столом и так уставился своим одним глазом, что у меня закружилась голова. Местами на плитках виднелись темные пятна, где глина была плохо перемешана, и надписи там были неразборчивыми. Например, на плитке с надписью САКСОНИЯ, куда предложил направить войска Герин, виднелось небольшое пятно цвета высохшей крови. Я поежился, думая, не знамение ли это. Потом мое внимание привлек блеск на дальнем краю карты. Оттуда словно исходил тонкий, как игла, луч света. Любопытствуя, откуда он взялся, я обошел стол и посмотрел ближе. Пятнышко блестящего материала было на том месте, где изготовитель карты провел по глине своим скребком, обозначая горный хребет, разделяющий королевство франков от земель, занятых сарацинами. Оно сверкало холодно и одновременно притягательно. Я легонько потрогал его указательным пальцем, но внезапно ощутил легкий щипок боли и, отдернув руку, увидел, что на плитку упала капелька моей яркой крови. Теперь ясно наверняка: это знамение.

В начале сентября случился мой первый королевский пир, и жизнь круто переменилась. Его устроили в честь завершения строительства купола над базиликой. Несколько недель каменщики, как пауки, на страховочных веревках вокруг пояса прибивали последние плитки, и до нас доносился стук молотков. Пир должен был состояться в еще недостроенном Зале советов – массивном прямоугольном здании, чья форма напоминала пиршественный зал моего отца в сильно увеличенном виде.

– Не ожидай слишком многого, – сказал Хроудланд, когда мы слонялись вместе с другими гостями у входа в ожидании, когда нас пригласят внутрь. – Это место – всего лишь пустая оболочка, и строители сейчас натягивают холщовый навес, чтобы мы не промокли.

Я взглянул на небо. Близился полдень, в воздухе чувствовалось первое наступление осенних холодов, но немногочисленные облачка не грозили дождем. Мне было неловко в коротком плаще из очень дорогого темно-синего бархата, отороченного куньим мехом. Хроудланд одолжил его специально для этого случая.

– Кто там будет? – спросил я.

– Конечно, Карл с королевой Хильдегардой и молодым Пипином, которого все считают наследником трона, хотя и неофициальным. Ну, и все его другие дети, кто принял приглашение.

– Празднество в узком кругу, – с облегчением подытожил я.

– Карл не любит официальных пиршеств. Он предпочитает обедать в семейном кругу.

– А что ты думаешь о своем двоюродном брате Пипине?

– Трудно воспринимать его как двоюродного брата. Карл так официально и не женился на его матери, хотя она много лет была наложницей.

– Я думал, король набожный христианин, верящий в святость брака.

Хроудланд цинично рассмеялся.

– Король христианин там, где ему это удобно. Он пользуется церковью для своей выгоды.

В этот момент трубы возвестили, что гостям пора войти внутрь.

Когда мы заходили, граф шепнул:

– Держись рядом со мной, а то окажешься рядом с каким-нибудь старым занудой. Их тут будет много.

От отсутствия крыши Зал советов внутри казался больше, чем был на самом деле. Над нами возвышались огромные кирпичные стены с двумя рядами окон под открытым небом, и я заметил кружившую в вышине стайку голубей. Достроенный зал мог бы вместить, по меньшей мере, триста, а то и четыреста человек, но сейчас использовалось лишь пространство у входа. Там друг напротив друга были поставлены два длинных стола с широким промежутком между ними. На невысоком возвышении у оконечности свободного пространства стоял стол поменьше. Он был накрыт серебристо-белой скатертью и сверкал золотыми кувшинами, кубками и прочей посудой, среди которой я увидел замечательный поднос, вырезанный из куска хрусталя, с широкой золотой кромкой, украшенной разноцветной финифтью.

Хроудланд подвел меня к длинному столу в левой стороне зала. Здесь стояли серебряные и золоченые блюда, а для питья чаши и кубки из сине-зеленого стекла, некоторым из них была искусно придана форма традиционных рогов.

– Этот стол для таких, как мы, придворных приживал, – сказал товарищ, отодвигая скамью.

Мы уселись рядом, а Герард, Отон и прочие заняли места неподалеку вместе с другими людьми, которых я не знал.

Граф кивнул в сторону другого стола.

– Вон королевские советники и приближенные.

Там был Алкуин с группой священников. Через пару мест от него сидел мужчина средних лет в желтой шелковой тунике. У него было умное удлиненное лицо и седые пряди в волосах. Я посмотрел на него, тот взглянул в ответ и, кажется, отметил, что рядом со мной находится Хроудланд.

Снова взревели трубы, и я чуть не упал на пол, когда все вскочили на ноги и скамья подо мною наклонилась. Мне удалось выпрямиться, схватившись за Хроудланда – как раз вовремя, чтобы увидеть, как из дверей, по-видимому, личной резиденции вышел король. На нем был тот же самый наряд, что и раньше, с добавлением длинного темно-пурпурного расшитого плаща с золотой пряжкой. Короны или какого-либо символа власти на вошедшем не было, но огромного роста и самоуверенной походки оказалось достаточно, чтобы продемонстрировать его высокое положение. Подойдя к столу на возвышении, Карл повернулся лицом к собравшимся, коротко поднял руку, приветствуя гостей, и сел. Чуть погодя через ту же дверь вышли несколько женщин и заняли места по обе стороны от короля. С ними был и один мужчина лет двадцати. По всей видимости, Пипин, предполагаемый наследник трона. Я не ожидал, что он окажется горбуном. Но больше всего меня заинтересовала молодая женщина, которую я видел с Карлом, когда меня ему представили. На ней висело то же янтарное ожерелье, но на этот раз ее светлые косы были свернуты на голове с инкрустированным мелкими самоцветами ободком. Рядом сидели три другие женщины разного возраста, чуть больше и чуть меньше двадцати лет. Все имели несомненное фамильное сходство.

– Кто эта дама с янтарным ожерельем? – шепнул я Хроудланду, когда мы снова сели на свои места.

– Берта. Если она захватила твое воображение, то мало не покажется. Верно, Отон?

Сидевший напротив мужчина закатил глаза в притворном ужасе.

– Она сожрет тебя живьем, Одноглазый.

Вдоль нашего стола ходили слуги, подавая еду и наливая питье. Я осторожно пригубил свой кубок и ощутил вкус превосходного красного вина.

– Дома мы никогда такого не пили, – одобрительно заметил я.

– За это надо благодарить Ансеиса, – сказал Отон. – Бургундские владения его семьи обязаны поставлять королю пятьдесят бочек каждый год.

Я заметил, как Ансеис нахмурился, наверное, подумав, что подобное вино зря расходуется на гостей типа меня.

– Вот, Одноглазый, попробуй. У него привкус тмина и маковых зерен. На королевских пиршествах беда в том, что Карл любит только вареное и жареное мясо, никаких необычных соусов.

На середину стола поставили большое блюдо с кучей каких-то перекрученных темно-бурых сучков.

– Не передашь пару? – попросил я Беренгера, сидевшего рядом.

Я узнал копченых угрей. Не из той ли они партии, какую мы с Арнульфом везли на волах?

– Не могу дождаться, когда начнется сезон охоты, – пожаловался Беренгер, с отвращением глядя на вареную свинину с клецками у себя в тарелке. – Оленину и дикого кабана на вертеле не погубят никакие повара. – Он обратился через стол к Герарду: – У меня есть для тебя загадка:

Герард изобразил улыбку и сказал:

– Можешь не продолжать, я тебя понял.[49]

Он достал из рукава небольшой мешочек, осторожно вынул три или четыре черных зернышка и протянул через стол. Беренгер положил их на стол и рукояткой кинжала растер в пыль. Потом взглянул на меня.

– Одноглазый, ты ловок в отгадывании загадок. Можешь отгадать мою? Что это?

– Понятия не имею, – ответил я.

Беренгер взял на кончик ножа одно из раздавленных семян и сказал:

– Положи на язык.

Я положил. От огненного вкуса пришлось схватиться за кубок с вином, я сделал большой глоток, чтобы ополоснуть горящий рот.

– Отгадка – перец, – ухмыляясь, сказал Беренгер.

Пока мы ели, в зал вошла группа музыкантов и начала играть. От шума скрипок, дудок и барабанов стало труднее вести беседу, и я принялся рассматривать гостей за столом советников. У многих важного вида людей были на шее золотые цепи, говорившие о высокой должности. Я предположил, что это высшие государственные сановники – сенешаль, пфальцграф, распорядитель двора и смотритель королевских конюшен, который, как сказал Хроудланд, командовал стражей. Алкуин и его собратья-священники сидели вместе, образуя мрачное тускло-коричневое сборище среди пышно наряженных вельмож в красных и синих костюмах, с золотом и драгоценными камнями на шее и пальцах. Я предположил, что это герцоги и графы, назначенные королем управлять провинциями. Среди них человек с удлиненным лицом, замеченный мной ранее, был поглощен беседой со своим соседом, и, судя по всему, знал, что я наблюдаю за ним.

– Кто там в желтой тунике, с копной седых волос? – спросил я Хроудланда, когда музыканты, наконец, стали убирать инструменты.

Граф посмотрел через зал и ледяным тоном проговорил:

– Мой отчим Ганелон. Он жулик и лицемер.

Мне хотелось узнать причину его неприязни, но собравшихся призвали к тишине, и на открытое пространство между столами вышел человек с табуретом в одной руке и маленькой арфой в другой.

Беренгер в ужасе застонал:

– Это будет хуже теологии.

Пришедший поставил табурет, поклонился королю и громко объявил:

– С вашего позволения, мой господин, сегодня я расскажу о великом воине Троиле, сыне царя Приама, и как он встретил смерть от руки благородного Ахилла.

Хроудланд рядом со мной тихо проговорил:

– Еще одна слабость моего дяди. За едой он любит слушать сказки про древних героев.

Бард прочистил горло, поставил ногу на табурет, и, устроив арфу на колене, после нескольких аккордов начал свой рассказ. Я смотрел на лицо короля, пытаясь понять, действительно ли ему нравится представление. Карл сидел, ничего не выражая и не прикасаясь к еде, а только поигрывая куском хлеба в большой сильной руке. На ней блестело массивное золотое кольцо с большим рубином.

Я уже знал историю про Троила. Ее очень любил мой старый учитель Бертвальд.

Бард все зудел. У него был высокий, довольно надоедливый голос и неприятная привычка делать ударение не на те слова. Я начал сочувствовать Беренгеру и гадал, как долго рассказ продлится. Сидеть на деревянной скамье было неудобно.

Бард пробирался сквозь свое повествование: Троил был самым прекрасным юношей в Трое, славным воином и большим знатоком коней. Днем он выходил за городские стены, чтобы тренировать их на равнине перед Троей, а потом отводил в священную рощу, чтобы напоить из родника. Узнав его распорядок дня, греки напали на Троила. Но он победил их, ранив царя Менелая и даже обратив прославленного мирмидонца в бегство. Когда слух об этом унижении достиг Ахилла, величайшего греческого воина, тот поклялся отомстить. Облачившись в доспехи, он устроил засаду в священной роще.

Бард замолк. Он выпил воды и повозился с арфой, натянув пару струн. Я знал, что он делает это для пущего эффекта, и неосторожно сказал Хроудланду:

– Он не упомянул главную причину, по которой Ахиллу надо было убить юношу.

То ли у короля был необычайно тонкий слух, или я перебрал вина и говорил громче, чем намеревался, но Карл своим высоким голосом рявкнул:

– Эй, ты! Если ты так хорошо знаешь эту историю, почему бы тебе ее не докончить?!

Я в ужасе посмотрел на него. Правитель уставился на меня большими выцветшими глазами, и его рот сжался в злобную линию.

– Ну-ка, молодой человек, – проскрежетал он, – покажи, что можешь сделать это лучше.

Я почувствовал, что побледнел, а король не отрывал от меня сердитого взгляда. Я заметил, что все замолкли и смотрели на меня, ожидая реакции. Энгелер тихо цокнул языком. Он был рад моему унижению.

Возможно, на меня все больше действовало вино, но откуда-то я нашел в себе мужество встать на ноги и, не глядя на короля, пошел туда, где стоял бард с арфой в руке и выражением отвращения на лице.

Ироническим жестом он протянул мне арфу, но я отмахнулся. Я не был музыкантом. С ухмылкой мужчина отошел на несколько шагов и встал, скрестив руки, в ожидании, как я выставлю себя дураком перед публикой.

Я сделал несколько глубоких вдохов, как учил Бертвальд перед публичной речью, и обратился к королю:

– Мой господин, существовало пророчество, о котором знали все греки. Оно гласило, что если прекрасный юноша Троил доживет до зрелого возраста, то Троя не падет. По этой причине – прежде всего – Ахилл понимал, что ему нужно лишить жизни прекрасного юношу. Поэтому он затаился в священной роще, и когда туда пришел Троил со своими слугами, выскочил из засады.

Я увидел, что король успокоился. Он откинулся на своем сиденье и кивнул.

– Продолжай, – велел Карл.

Теперь вино определенно ударило мне в голову. Публика вокруг как будто размякла и расплылась. Я знал, что они здесь, слушают и ждут, но я был среди пустоты и смог заполнить ее своими словами.

– Ахилл набросился на Троила, – громко произнес я. – Он схватил его за длинные блестящие волосы и стащил с коня. И на священной земле обезглавил врага. Потом отрезал его части и повесил под мышку трупа, чтобы призрак Троила никогда не пришел преследовать его. – Я замолчал и облизнул сухие губы. Дух пьяного куража нес меня. – Изуродованное тело Троила отнесли обратно в город, и троянцы устроили великий плач. Они оплакивали утрату юного царевича, но больше всего вспоминали его обаяние и непревзойденную красоту. Все любили юношу, но никто так не горевал по нему, как Поликсена, троянская царевна. Она была высокого роста и прекрасней всех своих сестер. У нее были чарующие глаза, длинные волосы цвета спелой пшеницы и стройное тело. При взгляде на нее у мужчин таяло сердце.

Закончив последнюю фразу, я поклонился королю. Опуская голову, я намеренно позволил взгляду на мгновение задержаться на Берте. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

Когда я проходил мимо барда, тот послал мне полный ненависти взгляд. Шум разговоров возобновился, и когда я снова сел рядом с Хроудландом, у меня дрожали колени.

– Молодец, Одноглазый! – усмехнулся он, хлопнув по моей спине.

Слуги уже начали разливать следующее блюдо. Я взял ложку и попробовал отвратительную похлебку из курицы в шпинате и бобового отвара, щедро приправленного чесноком. Музыканты снова принялись играть, но слышно их было смутно. Навалилась усталость, опустив голову, я молча хлебал.

И вдруг ощутил в животе резкую боль, словно в кишки вонзили кинжал. К горлу подкатила желчь, оно сжалось, и я не мог вздохнуть. В голове зашумело, и красная пелена застила глаза. Я почувствовал, что падаю вперед, на стол, и все почернело.

Глава 8

Между зубов засунули что-то твердое, и в мое горло просочилась струйка жидкости. Я закашлялся и чуть не задохнулся. Не было сил поднять веки. Хуже было то, что сердце страшно колотилось в неровном ритме.

Откуда-то издалека донесся голос:

– Ты должен глотнуть.

Я знал говорившего, но был слишком ослаблен, чтобы вспомнить, кто это. И глотнул.

Наверное, прошло какое-то время, потому что когда я снова сумел открыть глаза, то увидел знакомое лицо Озрика. Он склонился с тонкой трубочкой в руке и снова вставил ее мне в рот со словами:

– Выпей, сколько сможешь.

Я послушно стал высасывать жидкость. У нее не было никакого вкуса, и во рту оставался липкий налет. В желудке горело, а кишки превратились в воду. Я чувствовал такую слабость, что не мог пошевелиться.

– Лежи тихо, – сказал раб.

Наверное, я уснул, потому что когда снова очнулся, уже была ночь. При свете одинокой свечи рядом сидел Озрик и снова дал выпить тягучей жидкости. Я лежал на каком-то ложе и обделался. От белья воняло. Я кое-как попытался сесть, но Озрик удержал меня рукой.

– Вот, разжуй, – сказал он и опустил мне в рот какой-то комочек, который рассыпался в пыль, когда я его раскусил.

Озрик поднес к губам чашку воды, я проглотил вязкое безвкусное вещество и снова провалился в черноту.

Проснувшись, я обнаружил, что меня обмыли, переодели в ночную рубашку и перенесли в маленькую просто обставленную комнату. Озрик ушел, но рядом на табурете сидел Алкуин с печальным лицом.

Через окно на побеленные стены падал дневной свет.

– Что это за место? – спросил я.

– Помещение в королевском доме, где курьеры отдыхают между поручениями.

– Что случилось?

– Тебя перенесли сюда, потому что на пиру ты потерял сознание. – Священник сложил руки на животе. – Возможно, дело в непривычной пище. Временами казалось, что ты умрешь. За тебя молились.

Я заметил в его голосе колебание и спросил:

– А еще кто-нибудь заболел?

– У старика Герарда Русильонского те же симптомы, но у него это началось на несколько часов позже. Он сумел добраться до собственной постели. Ему трудно дышать, и он слабеет.

Я вспомнил, как невольник давал мне лекарство.

– Мой слуга Озрик должен дать ему то же снадобье, что давал мне. Оно, похоже, помогает.

– Наши молитвы тоже могли помочь, – тихо напомнил Алкуин, но согласился со мной и встал на ноги. – Когда достаточно окрепнешь, сможешь вернуться к себе.

Не успел он выйти, как в дверях появились обеспокоенные Хроудланд и Беренгер. Мне удалось поднять голову, чтобы поздороваться с ними. Лицо графа выразило облегчение.

– Хорошо, что ты очнулся, Одноглазый, – сказал он. – Мы уже думали, что тебе конец. – Он подошел к постели и положил руку мне на лоб. – Слава богу, лихорадка прекратилась.

– Тебе снова везет, Одноглазый, – проговорил Беренгер, как всегда, весело. – Выздоравливаешь в королевском доме. – Он усмехнулся. – Я всегда знал, что на пирах плохо кормят, но не думал, что настолько.

Я слабо улыбнулся. В животе было такое чувство, будто лошадь лягает в кишки.

– Поправляйся скорее, – продолжал он. – Через две недели будет роскошная охота, первая в сезоне. Ты не должен ее пропустить.

Хроудланд с возбужденным видом шагал туда-сюда по комнате.

– У тебя есть подозрения, чем ты отравился? – спросил он.

Я покачал головой. Вспомнилось, что ел я копченого угря, свинину с клецками, а потом овощную похлебку с курицей.

– Может быть, я что-то выпил.

– Все мы отдали должное вину Ансеиса, но заболели только ты и Герард.

– Что ты хочешь сказать?

Граф тщательно выбрал слова:

– Кто-то мог намеренно навредить тебе.

Я не сразу понял все значение его слов и удивился.

– Хочешь сказать, что кто-то пытался меня отравить? С чего бы?

Он поколебался в нерешительности.

– Все знают, что ты мой близкий друг. Это могло быть предупреждением или просто стремлением навредить мне.

– Я по-прежнему не понимаю.

– Король сказал, что назначит меня на следующую освободившуюся важную должность. Другие хотят это место для себя. Они считают меня препятствием для своих притязаний.

Я снова подумал о смутном намеке Алкуина на подстерегающие при дворе опасности и сказал:

– Это кажется весьма смутной угрозой.

– Но еще есть Ганелон.

Я не сразу понял, о ком он говорит.

– Ты имеешь в виду своего отчима?

– Он меня ненавидит. Впрочем, взаимно. Ганелон думает, что я настраиваю свою мать против него. Если он разведется с ней, то потеряет большую часть богатства и влияния.

Я вспомнил, как человек в желтой тунике смотрел на меня на пиру. Но, конечно, невозможно, чтобы Ганелон был способен так быстро меня отравить. К тому же мне трудно было поверить, что семейная вражда могла быть столь ожесточенной, вплоть до убийства. Я почти решил, что болезнь вызвана несчастным случаем, и в будущем надо быть осторожнее с едой. Но сперва мне хотелось поговорить с Озриком. Он знал, как меня лечить, а значит, мог и знать, что вызвало недомогание.

Беренгер начал рассказывать непристойный анекдот, вдруг дверь отворилась, и ворвался уже четвертый за день визитер, кого я совершенно не ожидал увидеть и только вытаращил глаза: это была принцесса Берта.

Беренгер тут же замолк и поклонился.

– Мы как раз уходили, Ваше Высочество, – вежливо проговорил он и в то же время бросил на Хроудланда многозначительный взгляд. Вместе они направились к двери, и я в замешательстве увидел, как Беренгер обернулся и из-за спины принцессы подмигнул мне.

Я был весьма удивлен. Женщина произнесла:

– Очень рада видеть, что вы выздоравливаете.

Она чудесно выглядела в бледно-голубом платье из какой-то мягкой облегающей материи, перехваченном на талии тонким серебряным пояском. Длинные светлые косы висели свободно, как в тот раз, когда я увидел ее впервые, но янтарного ожерелья теперь не было.

– Очень любезно с вашей стороны навестить меня, – промямлил я.

– Вы так прекрасно рассказали историю про Троила. Отец говорит, что вы прирожденный рассказчик.

Голос принцессы звучал приглушенно и мелодично, у нее была такая же прямая манера разговаривать, как у короля. Она подошла и села у моей постели на табурет, где раньше сидел Алкуин. До меня донесся слабый аромат розы. Принцесса разгладила платье на груди.

– Его постоянный бард в бешенстве.

У меня на мгновение возникла мысль, не он ли подложил мне яд в качестве угрозы.

– Зигвульф – красивое имя. Жаль, что все зовут вас Одноглазый.

Я задумался, откуда ей известны такие подробности, но дама уже протянула руку, чтобы снять мой наглазник.

– Так будет удобнее.

Без наглазника я почувствовал себя беззащитным, словно голым. Тут я вспомнил, что она была в комнате, когда ее отец прокомментировал мои разноцветные глаза.

Теперь она разглядывала мое лицо с явным интересом. Она была так близко, что я видел ее глаза, которые мне раньше показались голубыми, но были почти серыми, как у правителя. Ресницы были светлыми, как и волосы, на веках виднелись едва заметные веснушки. Широкий лоб, светлая кожа и прямой нос делали ее очень привлекательной на франкский вкус. Я поймал себя на том, что пытаюсь решить, использовала ли она ягодный сок, чтобы подкрасить губы.

Она сидела и молча смотрела на меня. Я держал голову повернутой к ней, едва смея дышать. Хотелось, чтобы это мгновение длилось как можно дольше, чтобы я мог впитать, как она смотрит на меня, чтобы потом вспоминать во всех подробностях. От женщины исходили нежное тепло и мягкость. Я был очарован и растерян, боялся вымолвить слово в страхе совершить ошибку, и в то же время надеялся, что она каким-то образом прочтет мои мысли.

Уверенным, грациозным движением дама протянула руку и провела пальцем около моего правого глаза, потом около левого и сказала:

– А вы необычный человек.

Я не мог оставить без внимания физический контакт и, взяв ее руку в свои, разжал пальцы и поцеловал ладонь, ощутив запах масла и миндаля.

Не сказав ни слова, она встала, подошла к двери и вставила на место маленький клинышек, который запирал засов, а потом сделала два шага обратно, к краю моей постели. Здесь расстегнула свой серебряный поясок, стянула с плеч платье, так что оно упало на пол, и осталась в одной просторной сорочке. Потом таким же плавным движением выскользнула из нее и юркнула под одеяло ко мне. Мы лежали лицом друг к другу, я прильнул к принцессе и ощутил ее великолепные голые груди. Ее руки обняли меня. Затем мы поцеловались, и она сняла с меня рубашку.

Потом мы лежали бок о бок, и я чувствовал глубокое удовлетворение. Произошла самая естественная вещь на свете, и она далеко превзошла всякое удовольствие, какое я мог представить.

– Никогда такого не чувствовал, – прошептал я.

– Знаю, – ответила она, потом медленно, лениво улыбнулась и положила руки мне на грудь. – Это же, собственно говоря, было у тебя в первый раз.

– Да, – признался я. – Девушки на родине сторонились меня. Они думали, что я заколдованный.

– А не колдун? – Она сжала пальцы, так что ногти слегка впились в плоть, а потом медленно опустила руку вниз. – Это было только начало.

Мне показалось, что за дверью кто-то есть, и мое сердце подскочило к самому горлу. Я схватил ее за руку.

– Кто-то идет! – выпалил я.

Она села, быстро, но без паники. Через мгновение слезла с постели и шагнула в свою сорочку, потом надела платье и точными уверенными движениями застегнула пояс. Я заметил, что ее руки не дрожат. Даже длинные косы были в полном порядке.

Берта склонилась надо мной и быстро, но по-настоящему поцеловала. На мгновение передо мной мелькнули груди, которыми я наслаждался всего несколько минут назад.

– Это был только первый раз, – прошептала она, потом выпрямилась, смело шагнула к двери и отперла засов.

Она выждала немного, а когда ничего не произошло, открыла дверь. В коридоре никого не было, и я проклял себя за свою нервозность, сократившую наше пребывание вдвоем.

Не оглядываясь, принцесса выскользнула в коридор и ушла, оставив меня тосковать по ней.

Еще четверо суток я оставался в королевском доме, дольше, чем было необходимо для выздоровления. Причиной, конечно, была Берта. Я был без ума от нее, и она еще два раза делила со мной постель. Это превратило меня в необычного больного, мечтательного и рассеянного, однако нетерпеливого и раздражительного, потому что когда я не ждал страстно ее возвращения, то беспокоился, что наши отношения откроются. И не думал ни о чем другом, кроме нас двоих. В конце концов, когда стало очевидно, что я достаточно окреп, чтобы вернуться в обычное жилище, ко мне пришел Озрик и принес чистую одежду. Только тогда я вспомнил, что нужно спросить, какое снадобье он мне давал.

– Я покажу тебе в следующий раз, когда ты будешь практиковаться в стрельбе из лука, – сказал он. – Это сок одного растения, которое растет около зверинца.

– Ты знал, что он поможет против моей болезни?

– Догадывался.

– Так ты не знаешь, чем меня отравили?

– Пока затрудняюсь точно сказать.

Я подумал о раздавленных зернах перца, что дал мне попробовать Беренгер, и спросил Озрика, не могли ли они быть отравой.

Он покачал головой.

– Если только к ним что-то было примешано.

– Граф Хроудланд думает, что кто-то преднамеренно подложил мне в пищу яд.

Озрик бросил на меня долгий пристальный взгляд.

– Возможно.

– Он считает, что это сделали, зная, что я его близкий друг. Кто-то хотел пригрозить ему или навредить.

Взгляд Озрика затуманился.

– У графа есть враги, но могли быть и другие причины.

– Ты хочешь сказать, что отныне кто-то должен заранее пробовать то, что я ем? – попытался пошутить я.

Он не улыбнулся.

– Если яд был тот, о котором я думаю, он мог попасть к тебе в пищу как преднамеренно, так и случайно.

– Ну, в одном нет сомнений: если к тем зернам перца что-то примешал старый Герард, это было случайно. Мне сказали, что он тоже тяжело заболел.

– Если только специально не подложил себе малую дозу, чтобы отвести подозрение, – ответил Озрик.

Но увидев Герарда в его кабинке, я понял, что он не мог быть виновен в моем отравлении. Мужчина выглядел ужасно. Плоть его усохла, а лицо стало желто-оранжевым. Он лежал на койке, подпертый подушками. Вокруг глаз были большие темные круги, а сами глаза ввалились в глазницы и тоже приобрели желтоватый оттенок. Он слабым голосом поздоровался со мной.

– Не знаю, Одноглазый, что дал мне твой раб, но это спасло мне жизнь.

Я старался казаться веселым, но на самом деле боялся, что опасность для жизни старика еще не миновала.

– Я в большом долгу перед Озриком, – сказал я. – Уверен, что его средство может полностью восстановить ваше тело.

Герард выдавил слабую улыбку.

– Спасение души я оставляю священникам. Но каков бы ни был итог, я хочу проявить признательность. – Он порылся под подушкой и с усилием вытащил квадратный сверток и над одеялом протянул его мне. – Может быть, ты примешь это, хотя мне оно не принесло большой пользы… По крайней мере, до сих пор.

Я развернул сверток и увидел среднего размера книгу, с которой явно обращались не лучшим образом. Кожаная обложка когда-то была красивой. На ней остались следы тонкой работы и пара чешуек позолоты, но было несколько вмятин, как будто кто-то гонял книгу пинками по неровной местности.

Герард откинулся на подушку.

– Я владею этой книгой много лет. Не могу сказать, что очень заботился о ней.

– Как она к вам попала? – спросил я.

– Ее нашли в сарацинском обозе, когда мы сбросили их в море. Это было давно. Еще когда я был молодым.

Я перевернул книгу. Задняя обложка была оторвана. Последние страницы отсутствовали. На неприкрытом пергаменте виднелись пятна воды, словно книга полежала в луже. Я не решался открывать ее, боясь, что она рассыплется у меня в руках.

Он издал неровный тяжелый вздох, прежде чем смог заговорить снова.

– Можно посмотреть ее? – спросил я.

Книги были редкостью и драгоценностью, даже такие потрепанные. Было очень необычно видеть, что кто-то имеет книгу в личной собственности.

– Конечно.

Я открыл ее наугад и увидел строчки, написанные ровным красивым почерком. К моему огорчению, они ничего для меня не значили.

– Написано по-сарацински, – сказал старик.

Я выглядел разочарованным.

Герард позволил себе унылый смешок.

– Мой отец предложил ее в дар одному монастырю. Но монахи отвергли его. Сказали, что это работа идолопоклонников, и она осквернит их библиотеку святых книг.

Я стал осторожно листать страницы. Книга мокла, потом высыхала, отчего пергамент стал хрупким. Но сами письмена остались четкими.

– Как бы хотелось узнать, что тут написано. Если бы я знал, кто может ее перевести, – сказал я.

– Ты не подумал о своем рабе Озрике?

Я удивленно взглянул на него.

– Ты не понял, что в нем сарацинская кровь? – Старика как будто слегка удивило, что я не додумался до этого сам.

– Я не много встречал сарацин, – признался я.

– А я встречал, и могу сказать, что твой раб родом из Испании или из Африки.

Я задумался о его догадке. Озрик был смугл, но его лицо было не темнее, чем у многих других людей, знакомых мне в детстве.

– Даже если он сарацин, сомневаюсь, что он умеет читать или писать, – сказал я.

Герард осторожно устроился поудобнее на подушках.

– И все-таки спроси его. Если он сможет прочесть книгу, то, может быть, найдет рецепт снадобья, способного ускорить мое выздоровление. Все знают, что сарацины искусные лекари.

Старик явно устал, и я переключил внимание на книгу у себя в руках. От влаги первая страница прилипла к внутренней стороне обложки, пришлось осторожно отделить ее. Здесь, наконец, я разобрал некоторые письмена, хотя не мог понять их значения. Бертвальд научил меня греческому алфавиту, прежде чем сбежал от церковных ищеек, но я подозревал, что самого-то языка он толком не знал. На первой странице было единственное написанное по-гречески слово. Я разбирал букву за буквой и про себя произносил, как они могли звучать.

Герард уснул. Его дыхание было неглубоким и тяжелым, голова моталась из стороны в сторону. Я подумал было засунуть книгу обратно ему под подушку, но побоялся его побеспокоить и, снова завернув ее в тряпку, сунул под мышку и отправился на розыски Озрика. Если в книге есть медицинские сведения, способные помочь старику, нужно как можно скорее найти переводчика.

Я нашел раба в конюшнях, он расспрашивал главного конюха, будет ли гнедой мерин бежать прямо, если отпустить поводья, или свернет в сторону. Он не успел получить ответ, когда я позвал его выйти, и мы отошли в место, где нас никто не мог услышать.

– Старик Герард считает, что ты спас ему жизнь, дав то снадобье, – сказал я.

– Опасность для него еще не миновала. Может быть рецидив.

Глаза невольника остановились на свертке у меня под мышкой.

– Он дал мне книгу. Думает, что в ней могут быть знания, которые помогут ему излечиться. – Я замялся, боясь его обидеть. Мало кому бы понравилось, если его примут за сарацина.

Озрик бесстрастно посмотрел на меня.

– Я не могу ее прочесть, – запинаясь, проговорил я. – Может быть, ты сумеешь? – Решившись, я развернул книгу и протянул ему.

Ничего не сказав, он открыл ее и заглянул внутрь. Потом поднял голову и посмотрел на меня.

– Старик думает, что ты родом из Испании или из Африки, – чувствуя, как кровь приливает к щекам, сказал я.

На лице Озрика не дрогнул ни один мускул.

Мне становилось все более неловко под его молчаливым взглядом.

– Прав он или нет – мне все равно. Я просто хочу помочь ему.

Наконец Озрик издал долгий медленный вздох.

– Прошло много-много времени с тех пор, как я держал в руках такую книгу. Я смогу прочесть, что здесь написано, если содержание не слишком сложное. – Он посмотрел на том и медленно полистал страницы.

Я ждал, что он скажет. Время тянулось.

Наконец, он произнес:

– Герард ошибся. Это не книга по медицине.

Я упал духом. Хуже того, я уже жалел, что вторгся в жизнь Озрика до его рабства. Если бы он хотел, чтобы я знал о его происхождении, то давно бы рассказал сам.

– А что это? – спросил я.

– Точно сам не знаю. Здесь есть незнакомые слова. – Он показал. – Вот тут говорится, что если человеку снится, будто он летает, это означает, что он приобретет великие богатства. – Он перевернул еще несколько страниц и выбрал другой отрывок. – А здесь речь идет про облака и ветер.

Он закрыл книгу и вернул мне.

– При достаточном времени, возможно, я мог бы разобраться.

– Озрик, сарацин ты, христианин или язычник, мне не важно.

– Там, откуда я пришел, сказали бы, что такова воля Бога, – заверил он меня с тусклой улыбкой.

Я оставил Озрика в конюшне и пошел искать Алкуина. Он стоял у входа в канцелярию, увлеченно беседуя с другим священником, в котором я узнал Одо, главного королевского архитектора. По-видимому, они обсуждали следующий этап строительства, так как повернулись к церкви и, обмениваясь комментариями, стали указывать вверх на новую крышу. Подождав, пока они закончат, я подошел к Алкуину и спросил, не может ли он помочь со значением греческого слова.

– Что за слово? – спросил Алкуин.

– Онейрокритикон, – сказал я.

Должно быть, мое произношение сбило его с толку, поскольку он попросил повторить помедленнее.

С третьей попытки мне удалось выговорить правильно, и тогда Алкуин с улыбкой сказал:

– А! Теперь я понял. «Онейр» – это сон или видение. «Критикон» происходит от «критикос», что означает способность понимать или судить. Так что твое слово означает что-то вроде «толкования сновидений». Похоже на правду?

Я ощутил дрожь предчувствия. Я никогда ни словом не упоминал, даже Озрику, о моих тревожных снах, или как мне является умерший брат. Чужеземная книга, вероятно, позволит разгадать, что означают мои видения.

И вдруг я понял, что не уверен, хочу ли заглядывать в будущее. Я испугался, что это сделает меня беспомощным наблюдателем, обреченным смотреть на развитие событий, зная их итог и мучаясь сознанием, что не могу его изменить, каким бы мрачным он ни был.

Глава 9

У меня не было возможности поразмышлять, что делать с книгой. Два дня спустя я уехал из Ахена с группой придворных, направляясь на первую королевскую охоту в сезоне. Наша компания гудела от возбуждения. Невиданное множество лесников, егерей, псарей и охотников несколько недель готовились к великому событию. Погода стояла ясной и сухой с небольшим туманом ранним утром, и во главе нашей кавалькады виднелась высокая фигура короля. Он быстрым шагом ехал на большом мощном жеребце.

Проведя два часа в седле, мы оказались в королевском заказнике. Я узнал дорогу – тот самый тракт, по которому мы с грузом угрей ехали в столицу. Я гадал, доедем ли мы до того места, где нас пытались ограбить. Я сомневался, что смогу узнать точное место, так как все сильно изменилось с тех сырых дождливых дней. Тогда лес казался дремучим и зловещим, он словно надвигался на нас, а теперь приобрел внушающую трепет величественность. Возвышались вековые деревья, их верхние ветви толщиной с человека все еще зеленели последней осенней листвой. Но уже начался листопад, и земля под ногами между замшелыми стволами, насколько видел глаз, была покрыта бурым ковром, теряясь в сумерках первобытного леса. Наша кавалькада была лишь кратковременным нарушением покоя в его необъятности. Мы принесли веселый шум и суету – топот копыт, скрип кожи, разговоры, взрывы смеха, случайные ругательства, если чья-нибудь лошадь неуклюже спотыкалась. Но когда наша компания проезжала, безграничная и вечная тишина просачивалась обратно, прерываемая лишь краткими древними лесными звуками.

Я думал о том, как ничтожно вторжение людей в лесное царство, когда ко мне подъехал Отон. Он натянул поводья, чтобы ехать со мной рядом. Его круглое лицо разрумянилось от езды рысцой.

– Как поживаешь, Одноглазый? Как поживает восхитительная Берта? – спросил он, выводя меня из задумчивости.

– Я ее не видел с тех пор, как покинул королевский дом.

– Беренгер говорит, что она навещала тебя, – проговорил он с шаловливой искоркой в глазах.

– Она приходила посмотреть, как у меня дела, – ответил я, стараясь, чтобы голос звучал безразлично.

– Только подходила к ложу?

Мне стало неловко.

– Не понимаю, о чем ты. – Мой голос звучал неубедительно.

– Берте нелегко отказать, – со смехом проговорил он.

Я сжал зубы. С радостью предпочел бы остаться в Ахене, чтобы иметь возможность снова встретиться с принцессой. Но это было невозможно. Все королевские гости должны участвовать в охоте. Только Герард имел уважительную причину уклониться из-за своего нездоровья.

– Отон, хватит его дразнить. Ты просто завидуешь, – послышался голос Хроудланда, и с другой стороны ко мне подъехал граф.

Его чалый жеребец был на несколько дюймов выше моего гнедого мерина, и я смотрел на друга снизу вверх.

– Завидую? – рассмеялся Отон. – Только не я. Но, возможно, ты должен рассказать ему. Это может уберечь его от разбитого сердца. – Он отъехал в сторону и отстал, чтобы не слышать нашего разговора.

– О чем он? – спросил я Хроудланда.

– Берта имеет репутацию охотницы за мужчинами, – коротко сказал граф.

Я разинул рот.

– Но она же королевская дочь!

– Именно. Она получает все, чего хочет.

Я ощутил пустоту под ложечкой. Я лелеял то, что произошло между мной и Бертой, лелеял каждое мгновение. Она сразила меня.

Граф увидел мое страдание.

– Не принимай близко к сердцу, Одноглазый. Берта и ее сестры считают двор своим охотничьим заказником, как этот лес вокруг.

– Но, конечно же, отец не позволяет им, – запротестовал я.

– Скорее наоборот, – развеял мои иллюзии Хроудланд. – Король знает, что дочери имеют аппетит к любовным приключениям. Унаследовали от него. И предпочитает баловать их, ведь, женившись, они родят детей, которые запутают наследование.

Я оцепенел, а собеседник понизил голос:

– Мой тебе совет, Одноглазый. Король смотрит на это сквозь пальцы, но не хочет, чтобы его выставляли дураком. Так что будь осторожен. И помни, что ты у нее не единственный.

Я отвернулся не в силах смотреть на друга, в ужасе от того, что мои отношения с Бертой не были ни тайными, ни особыми, и гадал, сколько моих товарищей было ее любовниками. И в то же время мне отчаянно хотелось верить, что произошедшее между нами было настоящим, искренним. Обуреваемый противоречивыми мыслями, я вынужден был признать, что очень мало знаю женщин, и где уж мне судить о поведении Берты. И злобно пришпорил коня, пустив его в галоп.

Через какое-то время наша кавалькада свернула с дороги и направилась по травянистой тропе, которая вывела нас на широкую поляну. Здесь передовой отряд слуг, включая Озрика, поставил шатры и павильоны, вырыл ямы для костров и отхожих мест. Была устроена стоянка для повозок, доставивших снедь и вино, кучи дров и фуража, временные стойла для лошадей, огромные бочки воды для питья и умывания. Место стало напоминать небольшую деревню.

Мы спешились и разошлись по шатрам. Меня поместили вместе с Хроудландом, Беренгером и Огьером. Я был рад, что не придется делить жилье с Отоном, так как от мысли, что он возлежал с Бертой, мне становилось плохо.

– Главный егерь расскажет, что будет завтра, – сказал граф. – Слушай внимательно, потому что мой дядя относится к охоте очень серьезно. – Он уже скинул походный плащ и шапку и теперь потянулся. – Король любит, чтобы первая охота в сезоне проходила с пиками, хотя одному Богу известно, зачем так рисковать жизнью.

– Было много несчастных случаев? – спросил я.

Приятель провел рукой по волосам.

– Пока что нет, но они более чем вероятны.

Прозвучал короткий сигнал охотничьего рога.

– Сигнал сбора. Пошли! Нужно занять место, откуда будет видно, что затевается.

Вместе мы пошли туда, где все собирались в круг. В середине пятачка голой земли стоял маленький седеющий человек, весь в коже, выкрашенной в темно-зеленый цвет. На шее у него висел металлический охотничий рог, которым он нас и созвал. Шагах в пяти-шести от него стоял Ганелон, отчим Хроудланда. Как и на пиру, Ганелон поймал мой взгляд, а потом перевел глаза на своего пасынка.

Человек в зеленом поднял руку, призывая к тишине.

– Это Вульфард, главный королевский егерь, – объяснил граф.

– Приветствую вас, Ваше Величество и благородные господа! – начал тот с уверенностью человека, знавшего свою профессию до мелочей. – Завтра у нас будет хорошая охота – олень с восемнадцатью ответвлениями на рогах.

Было слышно, как все вдохнули и затаили дыхание.

– Такой зверь бывает раз в жизни! – шепнул Хроудланд мне на ухо.

Я видел, как встрепенулся король. Он выпрямился и расправил плечи, отчего будто стал еще огромнее.

– Мои люди выслеживали его несколько месяцев, задолго до того, как начался гон, – объявил егерь и, отойдя от центра круга, вынул из-за пояса длинный охотничий нож. Затем наклонился, чтобы начертить на земле небольшой крест.

– Здесь находимся мы… а сюда, – он передвинулся и встал прямо напротив нас, – сюда мы планируем его загнать. – Острие ножа начертило еще один крест на земле. – С позволения Его Величества, предлагаю установить цепь отсюда досюда. – Нож прочертил дугу в обе стороны от второй метки. – Последний сектор огорожен кольями, туда и надо гнать зверя. – Клинок нацарапал V-образный указатель ко второй метке. – До тех пор, пока олень не бросится между кольями, нужно соблюдать строгую дисциплину. Иначе он повернет назад, и мы его упустим. – Маленький человечек замолчал и посмотрел на короля.

Карл кивнул ему, чтобы продолжал.

– У меня три дюжины загонщиков. Их гончие на поводках. Они будут передвигаться постепенно. Мы уже знаем его излюбленные тропы.

Вульфард осмотрел наши лица и, возвысив голос, медленно проговорил:

– Олень необычайно осторожен. Он может нас всех удивить и не пойти по своему обычному пути. Если животное попадется вам на пути, вы должны прогнать его обратно, но осторожно. Ни в коем случае не пугайте его. Когда он повернет, можете трубить в рог, подавая сигнал. Лишь один раз и тихонько. – Он поднес к губам свой рог и издал короткий тихий звук. – Так мы узнаем, как зверь передвигается. – Он нахмурился. – Остальных зверей пропускайте, будь то вепрь, лань или любой олень, если у него на рогах меньше двенадцати ветвей.

Многие согласно закивали, явно взбудораженные.

– А если тур? – спросил кто-то.

Послышался смех, а егерь ответил:

– Он вас раздавит.

Тут сам король вышел в круг и обратился к нам своим высоким голосом:

– Друзья мои охотники, этот олень – благородный зверь. Завтра, когда он падет, смертные ноты разнесутся громко и ясно, чтобы все живые существа узнали о его кончине.

– Что за смертные ноты? – шепотом спросил я Хроудланда.

– Охотничий сигнал, означающий смерть зверя. Иногда король трубит в рог сам. Это означает окончание охоты на сегодня.

Карл покинул собрание и направился к самому большому павильону – массивному сооружению с красными и синими полосами, которое было выше любых крестьянских домов.

Помощник главного егеря подошел к Хроудланду и попросил присутствовать при расстановке охотников. Я вместе с ним пошел туда, где Вульфард назначал каждому место в завтрашней цепи. Он сразу же узнал графа и поставил его поближе к королю, а потом с сомнением воззрился на меня и спросил вежливо:

– Ты когда-нибудь охотился на оленя?

– Дома мы охотились на оленя, чтобы его съесть, – ответил я.

– Силой или в загоне?

Увидев мое замешательство, он объяснил:

– Это делалось с луком, верхом, с собаками? Или подстерегали загнанного зверя?

– Верхом с собаками.

Я преувеличивал. Я редко ходил на охоту, оставляя это занятие своим более азартным братьям.

Вульфард пожевал губу.

– Знаешь основные сигналы? – спросил он.

Я поколебался, потом попытался угадать.

– Один сигнал, если зверь идет от тебя налево. Два коротких, если идет в другую сторону.

Егерь покачал головой.

– Неправильно.

– Может быть, поставить его рядом со мной в цепи? – предложил Хроудланд.

Вульфард снова покачал головой.

– Нет, мой господин. Рядом с центром должны стоять самые опытные охотники. Новичок может погубить день всем.

– Не сомневаюсь, ты найдешь ему место, – стал уговаривать Хроудланд.

Вульфард неохотно уступил.

– Он может встать там. – Он ткнул ножом в землю, и я увидел, что он поставил меня в самый левый конец цепи, самый дальний от центра, где вряд ли удастся увидеть зверя.

Вульфард уставился на меня строгим взглядом.

– Только помни, стой тихо и не нарушай гон зверя. Я пошлю тебе в помощь моего сына. Тебе придется встать пораньше. – Он отвернулся и стал допрашивать следующего.

– Боюсь, завтра тебе будет очень скучно, – сказал Хроудланд, когда мы направились в свой шатер.

– Ну, по крайней мере, меня поставили в безопасное место, – беззаботно ответил я.

– Я пытался убедить короля изменить своему обыкновению, но он настоял, что убьет первого своего зверя пикой в одиночку, и зверь не будет загнан до изнеможения.

– Вероятно, встретить вепря гораздо опаснее, чем оленя.

Граф хмуро взглянул на меня.

– Вот и видно, что ты мало смыслишь в охоте. Завтра, если все пойдет по плану, огромного оленя загонят туда, где его будет поджидать король с пикой.

– И тогда?

– Есть старая пословица: если тебя ранил вепрь, зови врача. Если тебя ранил олень, зови священника.

– Зачем же король подвергает себя такому риску?

Хроудланд пожал плечами.

– Чтобы показать всем, что у него еще хватает мужества и ловкости в обращении с оружием. Это уже стало ритуалом. – Он обвел рукой весь лес вокруг. – Больше ста человек, своры собак, недели подготовки. Будем надеяться, что завтра все пройдет хорошо, и король убьет своего зверя. Иначе он будет в дурном настроении несколько месяцев.

– А что, если чудовищный олень обманет загонщиков и убежит?

Хроудланд рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Тогда, Одноглазый, будет работа для тебя. Если увидишь, что олень убегает, можешь пустить в него стрелу.

– Почему все засмеялись, когда кто-то спросил про тура? Что это такое?

– Дикая корова, но больше самого большого быка. Рога вдвое длиннее. Туров осталось в лесу совсем немного. Если увидишь, что к тебе приближается тур, сразу лезь на ближайшее дерево.

На следующее утро я проснулся от щекотания в ухе и, открыв глаза, увидел, как в шатер пробивается слабый предрассветный свет. Прошлым вечером, зная, что ночью будет холодно, я накрылся плащом и спал одетым. Теперь же сел и раздраженно отмахнулся от длинного пера, которым меня разбудили. Кто-то опустился на корточки рядом.

– Пора идти, – проговорил чей-то голос, и затем незнакомая фигура выскользнула из шатра.

Утренний холод объял меня, пока я надевал сапоги. Земля снаружи была сырая от росы, и я смог лишь рассмотреть, как через лагерь хромает Озрик. Он вел за собой двух коней. Я зашел в отхожее место и, увидев свет в кухонном шатре, обнаружил, что повара встали и готовят охотникам завтрак. Потом взял буханку доброго ячменного хлеба, флягу теплого эля и направился туда, где, держа под уздцы моего гнедого мерина, дожидался Озрик.

– Поешь, пока теплый, – сказал я, отламывая хлеб и протягивая ему.

За спиной у раба виднелся мой лук и колчан со стрелами, его кожаный клапан был застегнут от сырости. Незнакомец сидел спиной ко мне, затягивая подпругу на лохматой лошадке. Когда он обернулся, я увидел, что ему нет и двадцати.

– Чем дальше ехать, тем раньше выезжать, – сказал он в той же невнятной манере.

Это был большой, крепкий юноша, хотя его руки и ноги казались слишком короткими для туловища. Потом я заметил круглое лицо и миндалевидные глаза с прикрытыми веками.

Сначала мне показалось, что это конюх, нанятый помогать в охотничьем лагере, но потом заметил побитый охотничий рог на веревке у него на шее и засаленную шапку на голове. На ней красовалось длинное перо, им он и разбудил меня. Шапка была покрашена в охотничий зеленый цвет, и я догадался, что она досталась ему от отца, Вульфарда, и юноша будет сегодня сопровождать нас.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Вало, – не сразу выговорил он, неуклюже качнув головой.

– Покажи, что мы должны делать, Вало, – ободряюще сказал я.

Мои слова были встречены новым подергиванием головы, на этот раз быстрым и полным энтузиазма. Без предупреждения он шагнул вперед, взял меня за ногу и подсадил на моего коня. Парень был удивительно силен. Не успел я сесть в седло, как он проделал то же самое с рабом, и тот уже сидел на лохматой лошадке. Потом, к его удивлению, Вало сам сел перед ним, разобрал поводья и заколотил лошадку пятками по ребрам. Озрик чуть не свалился, когда сын егеря повернул в сторону, склонился набок и взял пику, которую до того воткнул в землю слева. Через мгновение мы углубились в лес.

Ехали почти в тишине, мягкая почва поглощала топот копыт, в воздухе пахло прелыми опавшими листьями и сырой землей. Даже в тусклом свете Вало абсолютно уверенно вел нас, хотя я не видел никаких признаков тропинки. Деревья, в большинстве своем могучие дубы, стояли далеко друг от друга и позволяли нам двигаться беспрепятственно, но по ним было не определить, сколько мы уже проехали и куда двигаться дальше. Внезапно, повернувшись в седле, я не смог понять, откуда мы прибыли. Во всех направлениях лес был одинаков – темный, дремучий, бескрайний. В нем не виделось никаких признаков жизни. Позади взлетела поздняя сова, она проскользила над головами и бесшумно устремилась вниз бледным пятном, исчезнувшим среди деревьев. Чуть позже путь перебежала лисица, прижимая к земле нос, словно идя по следу. Она была так поглощена своей добычей, что заметила нас, только когда мы чуть не наехали на нее. Животное остановилось с поднятой лапой, повернуло к нам голову и так бесстрашно стояло, пока мы не проехали мимо. Я успел рассмотреть настороженные и любопытные косые желтые глаза.

Местность по большей части была ровной, хотя иногда приходилось спускаться в какой-нибудь овражек, пошлепать через ручейки темной воды и подняться на другой берег. Через добрую часть часа Вало натянул поводья. Мы прибыли на лесную прогалину, на открытую поляну с разбросанными там и сям порослями березок и ив. Очевидно, это и было выделенное мне охотничье место. Указав направо, на отдаленные березки, парень объяснил, что цепь охотников тянется в том направлении до позиции короля. Если мы увидим добычу, то она появится спереди или справа.

Мы спешились и привязали лошадей к пеньку за зарослями ивы. Раб натянул на лук тетиву и протянул оружие мне. Вало воткнул пику тупым концом в землю, сел рядом на пятки и стал ждать. Я бродил вокруг, выискивая место, откуда будет лучше всего увидеть вышедшего на нас зверя, хотя такое вряд ли могло случиться. Только я нашел подходящую позицию, как Озрик нагнулся, подобрал что-то с земли и показал мне.

– Бледная поганка, – произнес он.

В руке у него был бледный золотисто-желтый гриб.

Гриб выглядел безобидным, я съел бы его без колебаний.

– Им меня и отравили? – догадался я.

– На это указывает рвота и головокружение. Но я не был уверен, что она растет в этих местах.

– Возможно, она попала в пищу случайно.

– Возможно, – сказал Озрик, хотя явно не убежденный. Он выбросил смертоносный гриб и вытер пальцы. – Идеальный яд. Никто бы не заметил, что в твою тарелку подложили какой-то гриб.

– А как же Герард? Он тоже заболел.

– Может быть, кто-то хотел устранить и его.

Вало у нас за спиной издал низкий кудахтающий звук. Обернувшись, я увидел, что он жестом предлагает уделять больше внимания охоте. Я с луком в руках вернулся на свое место и занял позицию лицом к ряду березок.

Долгое время ничего не происходило. Лес был безмолвен, оживление проявляла лишь стайка каких-то птичек бурого окраса. Они что-то клевали среди ив слева от меня, верещали и щебетали, неутомимо перепрыгивали с ветки на ветку, потом вдруг упархивали, часто хлопая крылышками. Вдруг вдали послышался звук сломавшейся ветки. Закричала сойка, и я заметил, как она пролетела над верхушками буков.

Чтобы убить время, я попробовал восстановить в памяти, что произошло до того, как меня отравили на пиру. Попытался вспомнить чашу похлебки, как она стояла передо мной, не видел ли я какого-нибудь кусочка гриба в пище, и кто мне подавал. Но воспоминания неизбежно возвращались к Берте за столом на возвышении, и как хороша она была со своими уложенными на голове прижатыми ободком косами. Вспомнилось в ярких подробностях, как она посмотрела на меня, когда я заканчивал рассказ про Троила и Поликсену.

Из задумчивости меня вывел глубокий хриплый звук.

Прямо передо мной менее чем в тридцати шагах стоял колоссальных размеров олень. Он смотрел на меня воинственно и вызывающе. Никогда я не видел такого огромного животного. В холке он был высотой с меня, а великолепные рога вздымались на четыре фута выше. Зверь был так близко, что я мог видеть раздувающиеся и сжимающиеся ноздри, когда он принюхивался к моему запаху. Голова и мускулистая шея соответствовали его гигантским размерам, а широкую грудь покрывала шкура с косматой, спутанной бурой шерстью. Непонятно, как он появился из лесу и оказался прямо передо мной.

И я замер.

Несколько долгих мгновений животное смотрело мне в глаза. Я чувствовал себя маленьким и слабым. Потом величественная корона рогов размахом в шесть или семь футов качнулась, олень повернул голову и медленно пошел мимо, сочтя меня безвредным.

Я ощутил толчок под локоть. Как только зверь отвернулся, Озрик подкрался сзади и протянул стрелу из колчана. Боевую стрелу с тяжелым наконечником в три дюйма шириной, рассчитанную на то, чтобы пробить чешуйчатый доспех.

Олень двигался в левую сторону, прочь от цепи охотников, и не было никакой надежды повернуть его к ним. Я взял стрелу, положил на тетиву и посмотрел на Вало. Парень присел, загипнотизированный, разинув рот и не отрывая глаз от огромного оленя. Потом повернулся ко мне и, увидев вопрос у меня на лице, кивнул.

Оттянув тетиву, я почувствовал, как древко скользит по левой руке, и тут же выстрелил.

Я так часто упражнялся в стрельбе, что мне не нужно было выбирать, куда стрелять. Инстинкт указал точное место, куда послать тяжелую стрелу, и она вошла в ребра сразу за холкой.

До этого момента я не сознавал всей силы изогнутого лука. Моя стрела вошла под идеальным углом, вонзилась глубоко в тело и поразила жизненно важные органы. Огромный олень не пробежал и пятидесяти шагов, как захрипел, упал на колени и повалился на землю.

Вало мгновенно метнулся к сраженному животному, уклонился от бьющих копыт, подполз к раскидистым рогам и, рискуя жизнью, охотничьим ножом перерезал ему горло. Потребовались три глубоких надреза, прежде чем две ярко-красные струи показали, что он успешно прикончил животное.

Огромная туша упала на землю; массивные рога изогнули шею под безобразным углом.

Вало с забрызганным кровью лицом и камзолом медленно поднялся на ноги. Он посмотрел на тушу, и на лице его расплылась широкая улыбка. Потом он бросился в неуклюжую пляску, выкидывая восторженные коленца.

– Что теперь делать? – спросил я.

Не верилось, что все кончилось так быстро.

Он закончил танец, взял висевший на груди рог и, поднеся к губам, произвел несколько неуверенных звуков. Не сразу юноше удалось правильно воспроизвести то, что хотелось. На четвертый раз ему удалось исполнить задуманное – по-видимому, смертный сигнал.

Ответа из молчаливого леса не последовало.

Мы начали потрошить огромную тушу. Задача оказалась грандиозная. К середине утра мы были на полпути к разделке скелета. Также удалось вытащить мою удачливую стрелу, не повредив ее. Она прошла меж двух ребер и вошла в сердце. Мы резали и рубили, прерываясь, чтобы взять точильный камень, заточить ножи и прислушаться, не приближаются ли другие охотники. Казалось, что мы в глухом лесу одни. Когда все проголодались, Вало принес из переметной сумки на своей лохматой лошадке хлеба, сыру и кожаную флягу эля. Я побродил в поисках воды, чтобы помыть липкие от крови руки, а также захватил стрелу, чтобы почистить и расправить покрытое засохшей кровью оперение.

Среди ивняка нашлась лужица, оставшаяся после летнего дождя. Опустившись на колени, я мыл стрелу, и вдруг донесся звук охотничьего рога. Рог трубил где-то далеко, за несколькими короткими нотами следовал более долгий звук. Я встал и прислушался. Лес затих. Снова тревожно прокричала сойка, а потом послышалось, как в моем направлении движутся животные. Я оглянулся и увидел, как шагах в пятидесяти через прогалину в чаще выходит с полдюжины ланей. Они шли медленно, не спеша и без опаски. Я осторожно попятился, не желая пугать их. Вульфард предупреждал, что такой добыче следует дать уйти. Вернувшись туда, где оставил свой лук, я посмотрел на буки.

И на мгновение показалось, что вижу призрака. Из-за деревьев вышел огромный олень. Я зажмурился и снова открыл глаза, думая, что мне померещился только что убитый красавец. Но этот олень был чуть меньше, посветлее, и корона его рогов была не такой роскошной. Тем не менее я насчитал четырнадцать ветвей и затем инстинктивно потянулся к луку. Движение насторожило зверя, и он повернул ко мне голову. Я замер и стоял неподвижно, пока тот не сделал несколько шагов, потом медленно, очень медленно, вложил свою счастливую стрелу на тетиву и натянул лук. Но животное было настороже. Оно двигалось шаг за шагом, преследуя ланей, но не забывая про опасность.

Олень был в пределах досягаемости для моей стрелы, но я выжидал. Руки и плечи свело от напряжения в надежде на еще один смертельный выстрел. Потом послышался крик Озрика, торопящего меня поесть, пока еще что-то осталось. От крика олень повернулся и бросился за укрытие деревьев. Я выстрелил.

Моя стрела поразила зверя в прыжке, войдя в тело сзади. Я видел, как изогнулась и поникла его задняя часть, когда олень приземлился. Потом он собрался с силами и скрылся среди буков; звуки бегства слышались вдали все тише и тише.

– Что это было? – спросил Озрик, появляясь из зарослей у меня за спиной с коркой сыра в руке.

– Еще один олень, почти такой же большой. Я ранил его.

– Тяжело?

– Думаю, да. Он бежал неуклюже.

– Тогда скорее, чтобы не упустить. Мы с Вало приведем коней.

Он побежал назад, принес пику, которую парень воткнул в землю, и протянул мне.

– Это тебе понадобится, чтобы прикончить раненого. В чаще пика будет полезнее, чем лук. Но будь осторожен.

Я один пустился преследовать оленя. Сначала бежал трусцой, поскольку путь был легкий, и я не думал, что придется гнаться долго. Олень оставил копытами следы на опавшей листве. Здесь и там виднелись большие пятна крови. Через несколько шагов я увидел свежие царапины на стволах деревьев, где раненое животное натыкалось на них и рогами сдирало кору.

Но постепенно след потерялся, и пришлось перейти на шаг, углубляясь в чащу. Густая листва заслоняла свет, и было трудно разглядеть следы. Я боялся, что если олень упадет, то могу не заметить его тушу. Кроме того был риск наткнуться на раненого зверя, готового к нападению. Мне вспомнилось, как отец настаивал, чтобы преследователи не гнались даже за раненым оленем без собак. Поэтому я был начеку и, крепко сжимая пику, вглядывался в кусты: высматривал как следы крови и копыт, так и возможную опасность.

Я уже почти потерял всякую надежду найти моего оленя и был готов повернуть назад, как вдруг услышал неподалеку впереди испуганный шум. Значит, мне удалось догнать зверя. Полный решимости не дать ему уйти, я бросился вперед. Но вскоре шум внезапно прекратился, и больше ничего не было видно. Тогда я стал осторожно красться вперед, напрягая слух, и наткнулся на узкий крутой овражек. Густые заросли папоротника и ежевики скрывали бежавший по дну ручеек. Услышав хриплое дыхание, я посмотрел вниз и увидел раненого оленя. Он лежал в ручье, и изо рта у него исходила розовая пена. По-видимому, стрела поразила легкие. Свежая борозда на склоне указывала, где животное пыталось перепрыгнуть овражек, но упало вниз. Теперь оно не могло подняться и умирало. Очень осторожно я подошел к краю. Склон был крут, поэтому я сел и съехал вниз по опавшим листьям, тормозя ногами. Достигнув дна, обошел оленя, опасаясь его рогов, и встал туда, откуда мог прикончить его пикой. Не отрывая от него глаз, занял позицию и замахнулся. Я уже был готов нанести удар, как что-то просвистело у меня мимо головы и с чмоканьем ударило в землю по ту сторону ручья. Обернувшись, я потрясенно увидел, что оттуда торчит наполовину ушедшая в землю стрела.

Я взвизгнул от гнева и страха, и тут же мимо просвистела вторая стрела, так близко, что я ощутил дуновение.

– Берегись, болван! – крикнул я и посмотрел на берег наверху, где различил затаившуюся фигуру.

Все мысли о добивании оленя покинули меня. Я вскарабкался наверх, чтобы добраться до безумного охотника. Но когда вылез из оврага, там уже никого не было. Неизвестный стрелок убежал, и догнать его не было никакой надежды.

Я отдышался и подождал, пока сердце перестанет так колотиться. Если стрелком был кто-то из охотников, он бы остался на месте. Мысли вернулись к вору, пытавшемуся ограбить повозку с угрями. Лес был прибежищем разбойников и преступников, но я не мог понять, зачем кому-то из них убивать меня. Сейчас не голодное время, в лесу полно дичи, так что вряд ли целью была туша оленя. Может быть, мне довелось наткнуться на логово преступников. Если так, я не знал о нем.

На земле валялся охотничий рог с порванной веревкой. Я поднял его, подумав, что по нему можно будет определить личность стрелка. Но это был самый обычный деревянный рог с вырезанным из кости мундштуком. Такие носили многие лесники. В задумчивости я связал порванную веревку и повесил рог на шею. Потом снова спустился в овраг, чтобы забрать две чуть не убившие меня стрелы. Настоящие охотники помечают стрелы мазками краски или цветными нитями. Это дает им возможность вернуть выпущенные стрелы и решает споры о том, кто поразил добычу. Обе вытащенные из мягкой земли стрелы имели широкие железные наконечники, способные убить человека или крупного зверя, но на них не было меток, по которым можно было бы определить владельца. Я злобно сломал их через колено и швырнул обломки в заросли. Такие стрелы были недешевы, и, по крайней мере, таинственный стрелок не сможет больше ими воспользоваться. В то же время во мне укреплялось чувство, что происшедшее могло быть не случайностью.

Добивать оленя уже не было нужды. Пока я занимался таинственным стрелком, он умер. Чтобы удостовериться, я потрогал пальцем огромный вытаращенный невидящий глаз, и, не увидев никакой реакции, отвернулся. Из тела животного торчал обломок моей собственной стрелы. Она сломалась, когда олень упал. Я оставил ее на месте. Потом Озрик и Вало смогут ее вытащить, и я приделаю наконечник к другому древку. Мне хотелось сохранить свою счастливую стрелу.

Выбравшись из оврага, я направился назад, откуда пришел, держа наготове пику для защиты, но у меня было чувство, что на сегодня приключения кончились. Однако через час обнаружилась новая проблема: я безнадежно заблудился. Лесная тропинка, по которой я шел, постепенно исчезла. Все деревья вокруг выглядели одинаково. И внезапно я ощутил жажду и страшный голод, потому что ничего не ел с восхода солнца, да и тогда только пожевал немного хлеба. События сегодняшнего дня отняли много сил, а теперь уже было далеко за полдень. Я устал, и мне не хотелось провести ночь одному в лесу.

По пути не встречалось больших животных, так что я не опасался испортить королевскую охоту. Я поднял висевший на груди рог и два раза протрубил в надежде, что Озрик и Вало где-то рядом и услышат меня. Никакого ответа. Я попробовал снова, громче. На этот раз послышался короткий ответный зов. С облегчением я направился в ту сторону.

Прошло полчаса, но я так и не добрался до своих товарищей и снова потерял уверенность. Испугавшись, что хожу по кругу, я снова потрубил в рог и, к своему облегчению, услышал ответ. Я пошел в том направлении, откуда он доносился.

И так продолжалось. Каждые пять-десять минут я трубил в охотничий рог, слышал ответ и шел на звук. Я ускорил шаг и шел уверенно. Моей целью было добраться до Озрика с Вало и до темноты вернуться с ними в главный лагерь. Лес вокруг изменился. Раньше между толстыми стволами были большие промежутки, а теперь их заполняли заросли кустарника. То и дело на пути возникала какая-то преграда, и мне приходилось сворачивать в сторону. Когда это случилось в третий или четвертый раз, я присмотрелся и увидел, что это плетень, искусно замаскированный свежими ветками.

Я набрел на ограждение, установленное людьми Вульфарда, чтобы направить оленя к королю.

Но я слишком устал и был слишком голоден, чтобы придать этому значение. Кроме того, было уже так поздно, что охота наверняка давно закончилась. Я пошел вдоль плетня, пока не услышал голоса. Вскоре я вышел на поляну и замер. Спиной ко мне стояли король и его охотничья компания. Слуги разносили на подносах еду и питье.

Первым заметил Хроудланд, как я в нерешительности стою на опушке, и с озабоченным видом подошел ко мне. К моему удивлению, он не спросил, где я пропадал, а сразу выпалил:

– Одноглазый, тебе лучше скрыться. Король в ярости.

Это меня огорошило.

– Что я натворил?

– Как дурак, устроил шум и сорвал охоту для всех остальных, – возмущенно ответил мой друг.

– Веди болвана сюда! – послышался сердитый голос.

Это велел король, и лицо его было, как грозовая туча. За спиной у него с несчастным видом маячил Вульфард.

В животе у меня бурчало от голода, и я пошел к нему. Несколько придворных нервно отошли подальше от разъяренного короля. Только у Хроудланда хватило мужества выйти вперед, и вместе со мной он подошел к своему дяде.

Карл кипел гневом. Он заметил висевший у меня на груди рог и сердито сказал:

– Хроудланд, возьми у него это. Я больше не хочу слышать его звука.

– Ваше Величество, прошу прощения, – запинаясь, проговорил я. – Я заблудился и пытался найти дорогу.

– Ничего удивительного, тупица. Ты бы не смог нащупать руками собственную задницу. – Король резко отвернулся и набросился на Вульфарда. – Ты же послал своего сына, чтобы присматривал за этим шутом!

– Да, мой господин, – ответил егерь. Он поник от смущения. – Парень получит порку, когда вернется.

– Вало ни в чем не виноват, – вмешался я.

– Он достаточно разбирается в деле, чтобы не давать смертный сигнал ради шутки, срывая охоту, – прорычал Вульфард.

– Но олень мертв, – сказал я.

Возникла короткая пауза, потом король проревел:

– Какой олень?

– Большой, с восемнадцатью ветвями на рогах.

Я увидел, как на лицах королевского окружения появились презрительные гримасы. Ганелон, отчим Хроудланда, ухмылялся.

Король прищурился.

– Ты заявляешь, что убил оленя с восемнадцатью ветвями на рогах? – недоверчиво спросил он.

– Да, Ваше Величество.

Карл повернулся к Вульфарду.

– Это может быть правдой?

Егерь неловко потоптался.

– Возможно. Мы сами так и не увидели зверя.

– Еще бы! – воскликнул король. – Твой тупица сын и этот олух распугали все живое на несколько миль вокруг, дудя в рог, как музыканты на ярмарке. – Он снова повернулся ко мне. – Когда же ты убил этого чудесного зверя? – Его голос сочился сарказмом.

– Вскоре после того, как добрались до назначенного нам места в цепи, Ваше Величество.

– А ты уверен, что ветвей было восемнадцать?

– Да, у него рога были больше, чем у второго.

Брови короля полезли на лоб.

– Какого второго?

– Потом там появился второй, поменьше, – тихо проговорил я, указывая на лес за спиной. – У него было только шестнадцать ветвей.

– Ты хочешь сказать, что сегодня убил двух оленей, каждый из которых соответствовал королевской добыче?

– У меня в мыслях не было проявить непочтительность.

Несколько долгих мгновений Карл нахмуренно смотрел на меня. Потом Вульфард тактично покашлял.

– Думаю, он говорит правду, Ваше Величество. – Егерь указал в сторону, где на поляну выходили Вало и Озрик.

Они шли пешком, ведя в поводу двух лошадей, нагруженных большими кусками мяса. С седла моего гнедого мерина свисали роскошные рога.

Король снова повернулся ко мне. Он глядел хмуро, и я было подумал, что сейчас он меня ударит. Но он вдруг запрокинул голову и взорвался хохотом.

– Отныне запрещаю этому молодому человеку ходить в наш лес и участвовать в наших будущих охотах.

Я покорно поклонился, уставившись в сухую листву под ногами. Раз мне запретили ходить в лес, вряд ли когда-нибудь удастся узнать, кто был тот таинственный человек, пытавшийся подстрелить меня.

Глава 10

На следующий день меня отослали. Было велено отправляться в Ахен, а король для следующей недели охоты перенес лагерь в другую часть леса. Позже Хроудланд сказал, что дядя вновь пришел в хорошее настроение, когда лично убил пару зубров – живущих в лесу огромных косматых животных, похожих на быка.

Я был бы рад, если бы король оставался на охоте еще дольше. Дисциплина в королевском хозяйстве в его отсутствие упала, и можно было с меньшим риском продолжать отношения с Бертой. Тщательно выбирая время для своих визитов, обычно после захода солнца, когда стража дремлет, я пробирался в ее комнату на первом этаже и провел с ней несколько ночей. Она поощряла мои посещения, а я был без ума от нее в убеждении, что ее страсть ко мне искренна, что бы Отон и прочие ни говорили про ее аппетит к мужчинам.

– Нужно придумать повод для твоих регулярных визитов, – прошептала Берта.

Король должен был вернуться через несколько часов, и мы, удовлетворенные, лежали в темноте бок о бок в ее теплой постели. До рассвета нужно было прокрасться к себе в барак.

Я зевнул и потянулся.

– Терпеть не могу вставать в темноте и холоде, когда здесь так прекрасно.

– Ты только что говорил во сне.

– Наверное, мне что-то снилось.

– Надеюсь, я. – Она склонилась надо мной и лизнула ухо.

Я потянулся от удовольствия.

– Не могу вспомнить. – Я просунул руку ей под плечи и привлек принцессу к себе. Она прижалась ко мне, и на некоторое время я растаял в ее мягкости и теплоте.

Потом она отстранилась, чтобы я мог встать с постели.

– Тебе нужно попытаться запоминать свои сны. Они могут оказаться важными, – сказала Берта.

– Знаю, – безразлично ответил я и с неожиданным приливом меланхолии вспомнил сон, в котором бык напал на мирного оленя, и как это ознаменовало смерть отца и уничтожение его королевства. Я не позаботился рассказать, как важны мои сны.

– Мой отец верит в свои сны.

Я взял рубашку с того места, куда бросил ее.

– Он тебе рассказывает их?

– Да. Особенно, когда они его тревожат.

– Какой последний сон он тебе рассказал?

– Как на человека напала стая волков. Он не видел, кто этот человек, но это случилось в диком месте, среди скал и деревьев. Человек трубил в рог, отчаянно призывая на помощь. А помощь так и не пришла.

Я улыбнулся в темноте.

– Твой отец может больше не беспокоиться об этом сне. Это я недавно выставил себя дураком, трубя в рог. Когда-нибудь я расскажу тебе.

– На тебя напали волки?

Мне было приятно услышать в ее вопросе искреннее беспокойство.

– Волков не было. Я заблудился.

– Тогда сон совсем не про это.

Я решил рассказать ей про Онейрокритикон.

– Есть книга, объясняющая, что на самом деле означают сны.

Возлюбленная села в постели.

– Ты видел эту книгу?

– У меня есть экземпляр, но написано по-сарацински.

– Нужно ее перевести!

Берта казалась взволнованной, вероятно, она что-то замыслила.

– Но я даже не знаю, правдив ли Онейрокритикон. Там может быть просто какая-нибудь ерунда для доверчивых.

– Не узнаешь, пока не прочтешь, – сказала Берта.

Возразить было нечего, и я промолчал.

– Король рассказывает свои сны родным и больше никому. Он надеется, что мы сможем растолковать их ему.

– Тогда, пожалуй, напишу ему свой перевод.

– Мой отец не умеет читать.

Теперь стало понятно, что она задумала.

– Ты хочешь, чтобы я толковал ему сны.

– Именно! Через меня. – В ее голосе звучало торжество. – И таким образом я стану доверенным членом узкого кружка.

Перевести Онейрокритикон оказалось не так трудно, как я боялся. Алкуин выделил мне стол в тихой комнате в канцелярии и снабдил пишущими принадлежностями. И Озрик стал диктовать запутанные предложения.

– Имя автора – Артимедор, – в самом начале сказал раб.

– Звучит не по-сарацински.

Гусиное перо было новое и плохо брало чернила.

– Он грек. Утверждает, что приведет доказательства исполнения снов и посрамит скептиков, которые смеются над искусством предсказаний.

Я вытер кончик пера чистой тряпочкой и снова обмакнул его в чернила.

Озрик пробежал глазами несколько строк.

– Артимедор утверждает, что много лет собирал книги по толкованию сновидений и говорил с предсказателями на рыночной площади, и потому теперь дает правдивое руководство по этой теме.

– Звучит многообещающе. – Я склонился над пергаментом.

– Есть две категории снов, – переводил Озрик, – отражающие настоящее и предсказывающие будущее. Первые не нуждаются в разъяснении. Так, больному человеку могут сниться врачи и его болезнь, любовнику – возлюбленная. Когда они просыпаются, сон заканчивается, и он не имеет никакого значения.

Перо по-прежнему вызывало трудности. Пришлось выбросить его и очинить другое.

Озрик подождал, пока я запишу продиктованное.

– Хозяин, следует ли мне кратко изложить мысли этого грека? – спросил он. – Боюсь, он довольно многословен.

– Выбери практический совет, – ответил я.

Берте хочется немедленных результатов.

Озрик полистал страницы.

– Сны второй категории могут быть буквальными или аллегорическими.

– Он приводит примеры?

– В качестве буквального пересказывает один случай. Человек путешествовал на корабле, и ему приснилось кораблекрушение. На следующий день его корабль утонул. Артимедор утверждает, что сам разговаривал с ним. Он продолжает говорить, что такие сны сбываются столь часто, что этому не следует удивляться.

Мне не было нужды спрашивать Озрика, как сон может быть аллегорией будущего. Мой сон про свирепого быка, напавшего на оленя, был символом вторжения Оффы в королевство отца. У меня возник важный вопрос. Ответ мог защитить меня от грядущих опасностей.

– А что говорит Артимедор про возможность вызвать пророческий сон – например, выпив вытяжку каких-нибудь сильнодействующих трав?

Я уже рассказал Озрику про неизвестного стрелка, и он угадал мою мысль.

– Чтобы ты смог подготовиться к тому, что случилось на охоте?

Я кивнул.

Озрик долго изучал страницы Онейрокритикона и в конце концов покачал головой.

– Он только предупреждает, что снам, вызванным чем-то съеденным или выпитым, нельзя доверять.

– А тебе когда-нибудь что-нибудь снилось, Озрик? – рискнул спросить я.

– Только кошмары, которые хотелось скорее забыть, – тихо ответил он.

Мы работали над переводом больше недели, прежде чем я получил вызов в резиденцию Карла. Оставив Озрика разгадывать непонятные сарацинские фразы, я пересек королевский квартал. Здорово похолодало, и груды строительного материала покрылись толстым слоем изморози со сверкающими кристаллами. Было жаль рабочих, балансирующих на лесах зала аудиенций, обернув руки тряпьем от холодного ветра. Они все еще месили раствор и клали ряды кирпичей. Строительство отставало от графика, а король настаивал, чтобы здание было построено к Рождеству.

Почему-то стража у главного входа в королевскую резиденцию направила меня в боковую дверь. Здесь ко мне подошел помощник распорядителя дворца и проводил в маленькую приемную, согретую огнем, горящим в углу. Она была уютно обставлена, с низенькими табуретами и мягкими коврами. Меня ждала Берта. Как только дверь закрылась, я ринулся вперед обнять свою возлюбленную. Но она бросила предостерегающий взгляд.

– Значит, это и есть толкователь сновидений, – проговорил слегка насмешливый голос.

В стороне стояла женщина – одна из Бертиных сестер. Они были похожи – те же светлые волосы, голубые глаза и кремовая, слегка веснушчатая кожа. Но незнакомка была ниже ростом, и ей не хватало Бертиных чувственных форм. Дама казалась взрослее, опытнее, и я решил, что она старшая. Она смотрела с любопытством и недоверием. Я гадал, не сравнивает ли она меня с прежними любовниками сестры.

Берта, не теряя времени, сразу перешла к сути.

– Зигвульф, познакомься с Аделаидой, моей сестрой. Нашему отцу приснился странный сон.

По тому, как Берта сцепила руки и по выражению ее лица я понял, что она волнуется.

– Король рассказал о нем вчера. Мы хотим, чтобы ты растолковал его. – Она бросила на сестру заговорщицкий взгляд.

– Я еще не перевел и половины книги о сновидениях, – извинился я.

– Я уверена, что ты можешь найти нужную часть.

Ее своевольные манеры меня раздражали. Но я вспомнил, что она королевская дочь, и сказал:

– Сделаю, что смогу.

Аделаида прошла через комнату и, встав рядом с сестрой, спросила:

– Ты находишь эту книгу достойной доверия?

– Я еще не успел оценить.

– Настала пора проверить, – нетерпеливо вмешалась Берта.

– Это не так просто… – промямлил я.

Мне хотелось порадовать Берту, но я начал сомневаться, правильно ли сделал, рассказав об Онейрокритиконе. Возникло ощущение, что в вопросах сестер кроется нечто большее, чем они готовы признать, какая-то болезненная, опасная тема, с которой я не готов справиться.

– В чем трудности? – спросила Аделаида.

Ее голос был низким и мелодичным, но в нем слышалась прощупывающая нотка, и я стал говорить уклончиво:

– Толкование сновидения зависит от многих факторов – от времени, когда оно случилось, от положения увидевшего, от его здоровья, от того, тревожило ли его что-нибудь.

– Тебе известно положение моего отца – он король, – отмахнулась принцесса. – Сон приснился ему незадолго до полуночи. Не секрет, что он спит чутко, и потому сразу проснулся.

Было ясно, что она не из тех, кому легко заговорить зубы.

– Может быть, Ваше Высочество может изложить содержание сна? – предложил я.

– Отцу приснилось, что он путешествует по чужой стране. Он не имел представления, где он. Люди там были одеты странно и говорили на непонятном языке. Король был для них невидим, и они не замечали его, когда он пытался заговорить. – Неожиданно Аделаида заколебалась и слегка зарделась, словно смутившись.

– Продолжай, – сказала ее сестра. – Этот наглазник у Зигвульфа фальшивый.

– Больше всего отца встревожило, что во сне у него был один глаз. А другого не было, – проговорила Аделаида.

Я успокоился. Артимедор писал о снах про слепоту или потерю одного глаза в главе, которую мы с Озриком уже перевели.

– Может быть два объяснения этого сна, – начал я.

Дама тут же недоверчиво фыркнула.

– Так я тебе и говорила, Берта. Прорицатели всегда уклончивы. Они специально дают туманные предсказания, чтобы ты услышала в них то, во что хочешь поверить.

– Дослушай, Ада, – сказала возлюбленная, выступив в мою защиту. – Дай ему объяснить.

Бросив на нее благодарный взгляд, я продолжил:

– Согласно Артимедору, если человек видит сон про путешествия по чужой стране и про отсутствие одного глаза, это означает, что поездка будет полна трудностей.

Аделаиду, похоже, одолевали сомнения.

– Я не слышала, чтобы король собирался куда-то в чужую страну.

– Толкование этого сна не позволяет сказать, когда он сбудется, – предупредил я.

– Снова уклончивые слова, – тут же обвинила меня Аделаида.

Ее явный скептицизм подтолкнул меня сказать то, чего говорить я не собирался.

– Есть другое толкование отсутствия одного глаза, – решительно сказал я.

– Какое же? – усмехнулась Аделаида.

– Отсутствие глаза означает утрату одного из близких родственников, – тихо проговорил я.

Сестры внимательно на меня посмотрели.

– Какого именно? – спросила Берта твердым голосом, но в нем прозвучал страх.

Я уже решился, и пути назад не было.

– Кого-то из родителей или из детей.

– Ну, и отец, и мать короля уже умерли, – сказала Аделаида, и в ее глазах зажегся интерес.

– А грек больше не дает никаких подробностей? – медленно проговорила Берта.

– Вы должны мне сказать, которого глаза не хватало во сне вашего отца.

– Правого.

– Согласно Артимедору, отсутствие правого глаза означает утрату сына.

Не успели слова сойти с моих губ, как я пожалел о сказанном. Я представил королевское семейство за столом на пиру. Там был лишь один сын – Пипин. Хотя и незаконнорожденный, отпрыск наложницы, он был наследником. А сестры передо мной были дочерьми от законного брака.

Я попытался скрыть свои мысли, сохраняя лицо бесстрастным, но заметил, что женщины обменялись быстрым многозначительным взглядом.

Потом Аделаида живо проговорила:

– Забудем о манерах. – Она подошла к столу, вытащила пробку из фляги с вином и налила. – Вот, Зигвульф, тебе надо согреться, прежде чем снова выходить на холод.

Было ясно, что моя аудиенция у царственных сестер закончена.

Я покидал королевскую резиденцию в расстройстве. Меня не оставляло тошнотворное чувство, что я коснулся каких-то запретных тем дворцовой политики. То, что я сказал об утрате королем сына, задело обеих сестер. Но ничего из известного мне о Пипине не говорило о его скорой смерти. Я не видел юношу какое-то время, и он отсутствовал на королевской охоте, но в этом не было ничего удивительного, учитывая его физический недостаток.

Я так погрузился в свои мысли, что не смотрел под ноги. И вдруг поскользнулся и замахал руками, чтобы сохранить равновесие.

– Поберегись!

Закутанный в овчину бригадир строителей махнул мне, чтобы я убрался с пути. За ним вереницей двигались рабочие, поливая из ведер замерзшую землю. Растекаясь, вода застывала в лед.

– Посторонись, если не хочешь сломать шею! – рявкнул бригадир.

Рабочие создавали гладкую, скользкую дорожку от недостроенного зала торжеств. Позади двигалась другая ватага. Они тянули за веревки каменную глыбу. На ней стоял бронзовый конь со всадником, который поразил меня в первый день. Они волочили свой груз по льду.

Подойдя, я спросил бригадира:

– Где будет стоять эта статуя?

– Понятия не имею, – последовал ответ. – Просто каменщики хотят убрать ее с дороги. Говорят, она мешает поднимать кирпичи.

Он вытер повисшую на носу каплю и, обернувшись, стал что-то кричать своим людям.

Я продолжил путь в канцелярию, где Озрик все еще был поглощен Онейрокритиконом. Я спросил его, не пишет ли Артимедор что-нибудь про сны с бронзовыми статуями.

Он полистал книгу.

– Согласно ему, большая бронзовая статуя – хороший признак, так как она символизирует богатство. С другой стороны, если приснившаяся статуя действительно огромна, это предвещает страшные опасности.

– А что про статую коня со всадником?

– На такое не натыкался. Но когда человеку снится, будто он едет на хорошо выезженном послушном коне, значит, у него очень хорошая семья и верные друзья.

– Наверняка Артимедор дал и иное толкование.

Озрик печально улыбнулся.

– Если бедной женщине снится, что она едет верхом по городской улице, то, по словам автора, она станет шлюхой.

Я сел за стол и взял перо, но прежде чем продолжил писать под диктовку Озрика, рассказал рабу, о чем мы говорили с Бертой и Аделаидой.

– Насколько мне известно, Пипин пребывает в добром здравии. И все же книга толкует сон короля так, что он потеряет сына, – закончил я.

Озрик посмотрел на дверь, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.

– Хозяин, как я уже говорил, рабы и слуги сплетничают. Пипин не был официально объявлен наследником трона. В его окружении есть влиятельные лица, они боятся, что если у короля появится другой сын, Пипина обойдут.

– Потому что король не женился на его матери?

– Именно. Так называемые друзья Пипина подбивают его захватить трон, пока не поздно.

По спине у меня пробежал холодок. Если незаконнорожденный сын замышляет захват трона и его заговор раскроют, он почти наверняка будет предан смерти. А до того будут распри в королевской семье, взаимные обвинения, выяснения, кто знал о заговоре и кто участвовал в нем. Всякий посторонний, способный дать информацию, подвергнется допросам. Если Берта или ее сестра хотя бы намекнут о сомнительном будущем брата, все заподозрят, что я знал о планах Пипина и не предупредил власти. От меня захотят узнать подробности плана и, если понадобится, будут вытягивать их на дыбе. Я уже понял, на что готов пойти правитель, чтобы защитить свое место от соперников. Мой промах с Бертой и ее сестрой показал, что король Оффа далеко не единственная угроза моей жизни.

Я уже начал жалеть о том, что рассказал Берте про Книгу Сновидений.

Герард поправлялся очень медленно. Для выздоровления его перевезли в городской дом, принадлежавший богатому поставщику товаров для королевского двора. Я пошел туда рассказать про найденный Озриком ядовитый гриб и увидел, что старик сидит на кровати, закутавшись в накидку из куньего меха. Лицо его под толстой войлочной шапкой, скрывавшей седые волосы, было измученным и бледным. Но Герард был крепче, чем казался. В его глазах горели мысли.

– Значит, вот что чуть нас не доконало, – сказал он, выслушав меня.

– Озрик наткнулся на него в лесу.

Старик фыркнул.

– На кухне работают олухи.

– А если это не случайность? – осторожно проговорил я.

Он бросил на меня пристальный взгляд из-под кустистых бровей.

– Думаешь, гриб подбросили в похлебку намеренно?

– Мне пришла такая мысль, но не знаю, кому могло понадобиться вредить мне.

Герард мрачно усмехнулся.

– То есть ты считаешь, что у меня есть враги.

– Не хотел вас обидеть, – извинился я. – Но если враги есть, лучше об этом знать.

Из-под накидки высунулась худая, покрытая пятнами руками и поскребла подбородок.

– Рано или поздно каждый наживает врагов.

Настал мой черед делать выводы.

– Не верится, что я успел их здесь нажить.

– А как насчет оставшихся дома? У них могут быть длинные руки.

Я подумал о короле Оффе и своем изменнике-дяде, но усомнился.

– Я слишком незначителен для этого.

– Но все менее и менее, – ответил он. – Я слышал, на охоте ты наделал шуму, и одна принцесса высоко тебя ценит.

Я отвел глаза от его испытующего взгляда. Похоже, не только слуги разносили сплетни.

– Хроудланд думает, что меня отравили, стремясь припугнуть его.

Герард обдумал эту мысль.

– Такое возможно. Все заметили, что вы с Хроудландом очень близки. Он королевский племянник и мог стать мишенью для амбициозных соперников. – Старик резко сменил тему и спросил: – Твоему слуге Озрику удалось перевести книгу, что я тебе дал?

– Он на полпути к завершению. Это не медицинская книга. Она о том, как понимать значение снов, – ответил я.

– В ней есть хоть доля правды?

Я решил довериться Герарду. Старик разбирался в придворной политике. Он мог посоветовать, как мне быть, если Берта и ее сестра расскажут другим о моем толковании королевского сновидения.

– Пока не знаю.

Я рассказал, как воспользовался книгой для толкования королевского сна про отсутствие одного глаза.

Герард сидел неподвижно с серьезным лицом.

– Если твое толкование верно, эта книга смертоноснее любого меча.

– Однако она обоюдоострая. Каждый сон имеет не одно толкование, и мне нужно выбрать правильное.

Когда старик снова заговорил, он был совершенно серьезен.

– Одноглазый, если книга не врет, другие захотят наложить на нее лапу. Чем лучше ты понимаешь, как ею пользоваться, тем она становится для тебя опаснее.

Глава 11

Доказательства правдивости книги появились в середине января, когда Берта попросила объяснить еще один королевский сон. В ту зиму, хотя и очень холодную, снега было слишком мало, чтобы помешать любимому занятию Карла. Он по многу дней пропадал в охотничьем лагере и лишь ненадолго возвращался в Ахен по государственным делам. В его отсутствие я чаще проводил ночи с Бертой, так как слишком потерял голову от нее, чтобы придавать значение ехидным комментариям Отона и прочих. Но в данном случае она позвала меня утром, и, явившись, я увидел в приемной вместе с ней сестру, как в прошлый раз. Обе были тепло одеты, в длинных бархатных платьях, и вышивки на вырезах платьев почти скрывали меховые накидки.

– Прошлой ночью королю приснился странный конь, – сообщила Берта.

Я тут же встревожился, вспомнив собственный сон про бронзового коня с плачущим кровью всадником. Но ее последующие слова успокоили меня.

– Это был прекрасный конь, темно-гнедой с белой звездочкой на морде, и его шкура лоснилась. На нем не было ни седла, ни узды. Но он не был диким, так как его шкура была ухожена, грива расчесана.

– И что случилось?

– Конь тихим шагом подошел к королю и свернул через ворота в загон. Это заинтриговало отца. Король не узнал коня и не представлял, кто хозяин такого великолепного животного. – Она посмотрела на меня с ожиданием. – Что говорит об этом твоя книга?

Я успокоился. Автор Онейрокритикона рассматривал в своей книге появление коня без всадника.

– Сон означает, что ему нанесет визит какая-то важная персона. Чем великолепнее конь, тем могущественнее визитер.

Аделаида, как и раньше, была настроена скептически и недовольно вздохнула.

– Не знаю, Берта, почему ты придаешь значение такой чепухе. Конечно, к королю прибудет важный визитер. К нему все время прибывают важные персоны из Рима, Константинополя и сотни других мест.

Мне пришлось защищать свои слова.

– Но этот визитер прибудет неожиданно, и его визит будет иметь далеко идущие последствия.

Женщина не скрывала своего недоверия.

– И когда визитер соизволит явиться? – спросила она, и ее голос сочился сарказмом.

– Когда ваш отец увидел этот сон?

– Берта же сказала: прошлой ночью.

Я не придал значения ее грубости.

– Я не это имел в виду. Король увидел этот сон вскоре после того, как лег спать, или среди ночи? Время очень важно.

– Утром, незадолго до пробуждения. Он рассказал нам его за завтраком, – быстро ответила Аделаида.

– Значит, визитер прибудет очень скоро, через день-два, – уверенно заявил я.

– А почему ты не мог сказать, когда сбудется прошлое предсказание? – ехидно спросила Аделаида. – Из сна, где отец потерял глаз.

– Тогда я еще не разобрался с разделом, касающимся времени сновидения и его исполнения, – ответил я.

– И что ты можешь добавить теперь? – спросила Аделаида.

– Чем раньше ночью приснился сон, тем дольше ждать его исполнения.

Аделаида повернулась к сестре, и снова я заметил заговорщическое выражение на лице у сестер.

– Король упомянул, в какое время увидел тот сон? – спросил я.

Берта ненадолго задумалась.

– Кажется, вскоре после того, как лег спать.

Аделаида снова резко повернулась ко мне.

– Сколько времени может пройти, прежде чем король потеряет сына?

Мне не понравилось нетерпение в ее глазах.

– Согласно книге, наибольшее время между сном и его исполнением – двадцать лет.

Я обрел почву под ногами.

– Если помните, Иосифу приснились семь лет изобилия в Египте, а за ними семь лет голода. Так что всего прошло четырнадцать лет после сна до окончания последнего года голода.

Аделаида сердито посмотрела на меня и вышла из комнаты.

– Будем надеяться, твое толкование последнего сна окажется правильным, – сказала Берта. Она, похоже, нервничала, боясь старшей сестры. – Иначе Аделаида может выдать наш секрет.

На следующее же утро каменщики на лесах зала торжеств разинули рот, увидев необычного вида кавалькаду иноземцев, приближавшуюся к королевской резиденции. Это было сарацинское посольство из Испании. Они держали распахнутыми свои овчинные шубы, под которыми виднелись длинные балахоны со сверкающими серебром поясами. На головах красовались большие белые тюрбаны, контрастировавшие с темной кожей и густыми, безупречно подстриженными черными бородами. Впереди ехали два музыканта, дудя в деревянные духовые инструменты, напоминавшие тростниковые дудки и издававшие странные заунывные звуки.

Король не получал известия об их приближении и был в лесу, на охоте.

– Посмотри на их коней. Неудивительно, что они приехали так быстро, – пробормотал Беренгер, стоя рядом со мной в небольшой толпе зевак.

Кони посольства были маленькие и аккуратные, с высокими выгнутыми шеями и мускулистыми крупами. Они двигались, высоко поднимая ноги, словно пританцовывая, а их расчесанные, ухоженные длинные гривы ниспадали почти до земли. В ярко-красной сбруе, под попонами с золотой каймой они выглядели великолепно на зимнем солнце.

Пышная процессия проехала мимо восхищенных зевак до зала торжеств, где их встретил распорядитель двора. Там всадники спешились, складки их пышных одежд трепал ветер. Распорядитель ввел гостей внутрь.

– Чужеземцев возглавляет правитель Барселоны по имени Сулейман аль-Араби, – сказал Энгелер. Он уже поговорил с одним из чиновников, и тот принял торопливые меры, чтобы разместить посольство. – Сулейман привез с собой двух других вали, так они называют своих правителей, из Сарагосы и Уэски.

– Что могло привести их в такую даль среди зимы? – спросил Беренгер.

– Что бы ни привело, это не просто визит вежливости, – сказал Герин.

К нам спешил королевский гонец. Он направился прямо ко мне и громко проговорил:

– Принцесса Берта требует вашего присутствия.

Отон хихикнул.

Я бросил на него злобный взгляд и последовал за гонцом в боковой вход королевских апартаментов. Берта ждала меня в личной приемной. Она сияла, ее глаза горели торжеством. Аделаиды видно не было.

– Король еще не вернулся, но я уверена, он захочет с тобой встретиться, как только услышит, как ты растолковал его сон, – сказала она.

Я вспомнил предостережение Герарда об опасности, если меня признают знатоком в толковании снов, и запротестовал:

– Всегда есть несколько возможных толкований.

– Потому-то я и хочу, чтобы ты поговорил с королем, – настаивала Берта. – Он захочет услышать от тебя другие толкования. – Она положила руку мне на рукав. – Не беспокойся, Зигвульф. Король сам решит, какому из них верить.

Вызов к королю последовал через неделю. О чем он говорил с сарацинским посольством, осталось тайной короля и его советников, и я, когда вошел в королевские палаты, не имел представления, чего ожидать. Это было то же помещение, где я впервые увидел Карла более года назад, и здесь мало что изменилось. На столе по-прежнему находился глиняный макет дворца, и стоявший у окна король был так же в перепоясанной тунике и обычных рейтузах, какие носят горожане. Я заметил, что брюшко у него не так выпирает – несомненно, результат активной охоты в лесу. Согнувшись в поклоне, я понял, что окно здесь выходит на боковую дверь, через которую я ходил к Берте, и мне вдруг стало не по себе.

К моему удивлению, здесь был и Герард. Исхудавший старик сидел в кресле, завернувшись в толстую шерстяную шаль. Я подумал, что ему не следовало вставать с постели.

– Граф Герард делился со мной своими знаниями о сарацинах, – сразу начал король. – Дочь говорит, что ты предсказал прибытие посольства.

– Прибытие посольства предсказали вы сами, Ваше Величество, – дипломатично ответил я. – Мне оставалось только при помощи книги растолковать ваш сон.

Мои слова не произвели впечатления на короля.

– Ты так же утверждаешь, что их визит будет иметь важные последствия.

– Об этом говорит ваш сон, сир. Но нет никакого указания на то, каковы они будут.

Король повернулся к Герарду.

– Что ты можешь сказать о гостях? – спросил он, имея в виду трех сарацинских послов.

– Не знаю их лично, мой господин, – ответил Герард. – Насколько я понимаю, прибывшие ищут вашей помощи против своего сюзерена.

– И мне нужно решить, оказать ли им помощь, – проворчал король. Он стал большими тяжелыми шагами ходить туда-сюда по комнате, и под его весом то и дело поскрипывала половица. – Владыка Барселоны проявляет инициативу. Он просит меня ввести войска в Испанию, чтобы выступить против его соперника, эмира Кордовы.

– Среди сарацин постоянно идет жесткое соперничество, – согласился Герард. – Они создают союзы, чтобы воевать друг с другом. Это и спасло Септиманию в дни жизни моего отца. Сарацинские вожди рассорились между собой.

– Значит, ты не думаешь, что посольство прибыло с целью заманить нас в ловушку?

– Коварство возможно, но маловероятно, – сказал Герард.

Король перестал ходить и внимательно посмотрел на меня своими серыми проницательными и испытующими глазами.

– Если бы у меня были другие сны, чтобы рассказать тебе, молодой человек, возможно, они бы открыли, какой ответ я должен дать сарацинам. – Он кисло улыбнулся. – Или я должен принять одно из снадобий, вызывающих странные и необычные видения.

– Только сны, которые приходят естественным путем, могут нести в себе значение. Автор книги ясно пишет об этом, – смиренно ответил я.

– Согласись, что человеку часто снятся люди и места, известные в реальной жизни?

– Верно, – кивнул я.

– Тебе самому снятся сны, – сказал король, и это было скорее утверждение, чем вопрос.

– Снятся, мой господин.

Король коротко и невесело рассмеялся.

– Значит, если я не могу заставить себя увидеть сон, который откроет намерения сарацин, я могу сделать следующее.

Мое сердце ушло в пятки, когда я понял, о чем он говорит.

– Я могу поместить среди них человека, так хорошо их знающего, что они будут появляться в его снах, и он разгадает, что чужеземцы задумали. – Карл хохотнул. – Можно сказать, что я проникну в их мысли так же, как и в будущее. – Король позвал слугу, и тот тут же появился в дверях. – Отведи молодого человека в канцелярию. Я прикрепляю его к миссии, которая возвращается вместе с сарацинами. Они отбывают через два дня. – Карл с высоты своего роста посмотрел на меня, на его лице застыло выражение властности. – Поговори с Алкуином. Скажи ему, зачем ты отправляешься в Испанию. Он даст тебе подробные инструкции.

Я поклонился и направился к двери.

– И не забудь взять с собой калеку-слугу, – добавил король. – Он может подслушать что-нибудь полезное. Я скажу Берте, что тебя некоторое время не будет.

Ошеломленный, я вышел за дверь. У короля, по-видимому, повсюду были шпионы и осведомители. Вероятно, Герард сказал ему о сарацинском происхождении Озрика, но больше меня беспокоил вопрос, как часто король смотрел из окна на мои визиты в покои его дочери.

Алкуин без энтузиазма поздоровался со мной, когда я нашел его в канцелярии. Он был поглощен беседой с двумя служителями архива. Они обсуждали формулировки для какой-то хартии, и мне пришлось подождать, пока они закончат и уйдут, прежде чем рассказать священнику о планах короля на мой счет.

– Значит, вот почему ты спрашивал меня о значении слова Онейрокритикон, – произнес он. – Знай я это, не сказал бы тебе.

– Я думал, что это книга по медицине, а не о сновидениях.

– Церковь не одобряет такие писания.

– Я уверен, что Онейрокритикон совершенно безобиден.

Алкуин недоверчиво изогнул бровь.

– Сновидения ведут к некромантии и суевериям. Через них часто действует дьявол.

– Однако ангел Господень воспользовался сном, чтобы сообщить Иосифу, мужу Марии, что ее еще не рожденный ребенок зачат Духом Святым, – возразил я.

Собеседник недовольно вздохнул и двинулся мимо меня.

– Если пойдешь со мной, постараюсь выполнить повеление короля.

Он отвел меня туда, где все еще лежала на столе карта из плиток. Я инстинктивно взглянул на гряду гор, где уколол палец. Сегодня там ничто не светилось.

Тихо постукивая сандалиями, священник обошел карту и указал на какое-то место на побережье Испании.

– Глава посольства Сулейман аль-Араби правит этим регионом с двумя главными городами – Барселоной и Жироной. Его сопровождают правители Сарагосы и Уэски. Все трое находятся в состоянии войны со своим сюзереном эмиром Кордовы. Его зовут Абдурахман. – Алкуин подтянул рукав своей рясы. – Они просят Карла ввести войска в Испанию, чтобы помочь им. Взамен обещают отдать свои земли под его протекторат. Заметь, что их земли лежат за этими горами, которые в настоящее время являются нашей границей с Испанией.

Он провел рукой по плиткам, и я чуть ли не ожидал, что он сейчас отдернет руку и на его пальце выступит кровь. Но ничего такого не произошло.

– Союз с ними был бы неоценим, – продолжал Алкуин. – Он бы обеспечил Франкии мощную защиту границ по ту сторону гор. – Мужчина отошел от карты и спрятал ладони в рукавах. В канцелярии сильно тянуло холодом. – И с таким же успехом это может быть ловушкой. Есть вероятность того, что сарацины хотят заманить наше войско за горы, чтобы там напасть и перебить. Они считают нас неверными, врагами, созданными для уничтожения.

Он снова посмотрел на карту, чуть ссутулившись, словно представлял ужасные последствия, и я вспомнил, как однажды указал на опасность чрезмерного разрастания королевства.

Чуть качнув головой, Алкуин вернулся к настоящему.

– Раз король считает, что через твои сны мы можем узнать намерения сарацин, так тому и быть. Но я боюсь, что он страшно заблуждается. – Он вдруг оживился. – Если нам придется послать войско через горы в Испанию, то потребуется разведать состояние дорог, узнать, где находятся источники воды, места для лагеря, опасные участки, где можем наткнуться на засаду, и так далее. В своем путешествии с сарацинами ты сможешь увидеть все это.

– Король уже сделал меня шпионом, – мрачно сказал я.

– Значит, когда не будешь спать, держи глаза открытыми.

– А что мне делать со сведениями, когда я их добуду? – спросил я.

– Записывай и включай в официальные отчеты, которые два посла будут по мере возможности отсылать сюда, в канцелярию.

– А если я обнаружу, что мое сообщение перехватили? – Не было нужды добавлять, что такое открытие дискредитирует посольство в глазах наших хозяев и, скорее всего, приведет к моему аресту.

Я не знал, как сарацины расправляются с пойманными шпионами, но это вряд ли мне понравится.

На лице Алкуина появилась едва заметная улыбка.

– Позволь мне дать тебе кое-что. – Он отвел меня в маленькую боковую комнату, по-видимому, его личный кабинет.

Одна стена здесь была покрыта полками с аккуратно сложенной одеждой, письменными принадлежностями из пемзы, бумаги, перьев и чернильниц. Священник снял с верхней полки небольшую шкатулку.

– Воспользуйся Колесом Цезаря, – сказал он, достав из шкатулки плоский деревянный диск примерно шести дюймов в диаметре. – Диск имеет внутреннее и внешнее кольцо. На обоих нанесены буквы алфавита.

Алкуин повернул внешнее кольцо, чтобы буквы расположились одна над другой.

Принцип стал понятен.

– Так можно шифровать донесения. Например, если захочу написать букву А, а А находится напротив F, то напишу F.

Он одобрительно кивнул.

– Правильно. Это не одурачит умного наблюдателя, но человек, едва умеющий читать, будет поставлен в тупик, особенно если больше знаком с сарацинским способом письма.

Я заподозрил, что человек, умеющий читать и по-сарацински, и по-западному, вряд ли был бы совсем дурак, но промолчал.

Алкуин положил прибор обратно в шкатулку.

– Чтобы еще немного затруднить расшифровку, мы будем изменять смещение. Букву А на внешнем кольце я бы предложил смещать в начале каждого предложения на следующую букву одного слова.

– И какое будет слово-ключ? – спросил я.

– Какое-нибудь легко запоминающееся. – Мне показалось, что он подмигнул. – Почему бы не Онейрокритикон? Это заставит их погадать.

Он уже было протянул мне шкатулку, когда я спросил:

– А послы предупреждены, что я буду действовать как шпион?

Алкуин покачал головой.

– Они будут только знать, что должны передавать твои донесения курьеру, который, в свою очередь, будет передавать их мне. Курьер, разумеется, будет докладывать Его Величеству только устно. Оба наших посла не очень дружны с пером и бумагой.

– Кто они?

Ответ священника потряс меня до глубины души.

– Король выбрал Ганелона и Герина.

Глава 12

– Ганелон! Эта подлая змеюка! – Хроудланд выдал череду ругательств. – Нужно было сойти с ума, чтобы послать его к сарацинам. Будет одно двурушничество и ложь. Единственным, кто вернется невредимый, будет Ганелон, этот скользкий ублюдок.

Когда я нашел моего друга и рассказал ему новости, тот напился так, что едва стоял на ногах. День шел к вечеру, и Хроудланд сидел с Беренгером на скамье в раздевалке терм. Вода в бассейне была теплой даже среди зимы, и граф иногда заходил туда поплавать, а потом продолжал кутить со своими близкими товарищами. Купальня, расположенная в отдалении от главного дворца, была местом, куда ходили, чтобы устраивать беспробудные пьянки, поскольку было известно, что король пьянства не одобряет.

Хроудланд взмахнул кубком, расплескав содержимое.

– Одноглазый, у тебя не нашлось бы попутчиков хуже, – объявил он, едва ворочая языком.

– Не может быть, чтобы он был уж так плох, – запротестовал я.

Хроудланд сохранял манеры аристократа, несмотря на раскрасневшееся и осовевшее пьяное лицо.

– Не веришь? Ганелон всегда старается спасти только собственную шкуру. Он пытался сделать так, чтобы король послал к сарацинам меня. Поделом ему, что самого и послали!

– Не понимаю. – От вида беспомощного, нетвердо стоявшего на ногах Хроудланда мне стало не по себе.

– Поездка в Барселону может оказаться самоубийством. Сарацины набросятся, и конец. – Хроудланд провел пальцем по горлу и издал булькающий звук.

Он раскачивался на скамье и свалился бы на пол, если бы Беренгер не подхватил его и не поддержал.

Рыгнув, Хроудланд встал на ноги. Шатаясь, он подошел ко мне, обнял за плечи и прижал к себе. Судя по запаху, приятель пил горячее красное вино, настоянное на ягодах терновника.

– Бедняга Одноглазый, может быть, мы видимся в последний раз. Приедешь ко мне в Бретань, а?

Растерявшись, я оттолкнул его.

– Не пойму, о чем ты.

Беренгер, не такой пьяный, объяснил:

– Король назначил Хроудланда маркграфом Бретонской Марки. На следующей неделе он уезжает туда, чтобы занять пост.

– Ты едешь в теплый и солнечный край, а я еду в сырой и дождливый, – проговорил Хроудланд.

Уныние друга было заразительным. Внезапно я ощутил подавленность. Я весьма ценил Хроудланда и знал, что буду по нему скучать.

– Для компании у меня есть Герин. Его тоже посылают в Испанию, – сказал я.

Хроудланд пошатнулся и икнул.

– Жаль, что король не додумался послать его со мной в Бретань. Герин протянул руку Оффе, чтобы разобраться с нашими соседями.

Впервые с тех пор, как Озрик рассказал мне, что слуги Герина любопытствовали, не был ли я при дворе Оффы, я услышал упоминание про его связь с королем моей родины. Но у меня не было возможности узнать подробности, так как Хроудланд начал раздеваться.

– Давай, Беренгер! Пора снова поплавать, – сказал он, пьяно икнув. – В Бретани у нас не будет терм. Давай воспользуемся, пока можно.

Я уныло отвернулся. Во мне до сих пор остался страх перед темной зеленоватой водой бассейна, а еще нужно было разыскать Озрика и сказать рабу, чтобы приготовился рано утром выехать.

Это была моя последняя ночь в Ахене, я уезжал на много месяцев, и она оказалась наполнена предчувствиями. Мне было трудно уснуть, и когда все-таки удалось, то приснилось, будто я на склоне странной пустынной горы. Уже смеркалось, и мы вместе с Хроудландом спускались вниз по горному склону, спускались с убийственной быстротой, выворачивая неровные камни, обдирая руки и колени, скользя и падая, а потом вставая на ноги и торопясь дальше. Вокруг летали драконы с железной чешуей, а из горных расщелин вылезали отвратительные чудовища, они рычали и скалили клыки. Я проснулся весь в поту и подумал, может ли Книга Сновидений объяснить такие причудливые фантазии.

Одно было ясно: я возьму с собой Онейрокритикон в Испанию, чтобы с помощью Озрика закончить перевод. Писания Артимедора необходимы для того, чтобы шпионить за мыслями сарацин, как велел король Карл.

Сырой ветер поднимал маленькие спирали снежной крупы, кружа ее по мерзлой земле перед залом торжеств, когда я присоединился к другим членам королевской делегации в Испанию, уже сидевших верхом. От ледяного ветра слезились глаза, и хотя на мне были толстые перчатки, пальцы совсем онемели от холода. Прошел всего час после рассвета, и Озрик привел из конюшни моего гнедого мерина, а сам ехал на поджарой караковой кобыле. Он вел за собой на поводе вьючную лошадь, и я заметил длинный сверток, в нем, видимо, лежали мой лук и меч. Книгу Сновидений я убрал в переметную сумку вместе с листами уже сделанного перевода. Все прочие всадники вокруг были тепло закутаны. Я мельком заметил черную бороду Ганелона, высунувшуюся из-под капюшона его толстого плаща, а по красной лямке заброшенного на спину щита узнал Герина. Сарацины еще не сели на коней и держали их под уздцы, казалось, у них было какое-то затруднение.

Из портика вышел чиновник и, торопливо подойдя к Ганелону, что-то ему сказал. Я увидел, как тот сердито дернул поводья, потом развернул коня и, рысью подъехав к Герину, крикнул:

– Сарацины отказываются отправляться, пока у нас не будет больше лошадей.

– Что с ними? – раздраженно спросил тот.

– Говорят, нам понадобятся сменные лошади, иначе мы будем их задерживать. По этой самой причине они уже отказались от конного эскорта.

Я взглянул на сарацин. На них были толстые плащи и мягкие сапоги, а в руках короткие хлысты. Их маленькие лошадки больше не были пышно наряжены, как при прибытии. Гривы и хвосты были аккуратно заплетены и подвязаны, а сбруя и седла искусно пригнаны, а когда один из чужеземцев приподнял для проверки копыто своего коня, я увидел на нем железную дугу с короткими шипами. До того я никогда не видел подков. Один из сарацин разговаривал с дворцовым служителем и указывал хлыстом на королевскую резиденцию. Служитель пустился бежать.

– В чем дело? – спросил Ганелон.

У него был норовистый конь, который бил копытами, фыркал и шарахался в сторону.

– Они настаивают, чтобы вы взяли курьерских коней в качестве сменных, – крикнул служитель, направляясь к пристройке, где держали наготове лошадей для королевских курьеров.

– Какая наглость! – возмутился Герин.

Он наклонился и похлопал по шее своего рослого жеребца. От косматой зимней шерсти тот казался еще мощнее, чем когда был на учебном поле, где мы практиковались в боевом искусстве.

Ганелон поерзал в седле, удобнее устраиваясь. Он совершенно не замечал меня, лишь слегка кивнул, когда увидел.

– Не стоит ссориться по пустякам, – тихо сказал он Герину. – Нам предстоит долгий путь вместе.

После некоторой задержки появились королевские конюхи, выводя курьерских коней. Они распределили их между нами, дав каждому длинный повод, и мы, наконец, были готовы к отправлению.

Мы вытянулись неровной колонной с двумя королевскими герольдами впереди. Позади следовали сарацины. Я скромно занял место ближе к хвосту, перед конюхами и слугами. Озрик был рядом со мной, и, взглянув на него, я заметил его сходство с сарацинами из посольства. У него были такие же острые черты и смуглая кожа.

– Ты что-нибудь еще слышал о пребывании Герина при дворе Оффы? – спросил я.

Озрик метнул взгляд в сторону ехавшего впереди Герина.

– Нет, но его слуга едет с нами. Я посмотрю, что можно выяснить, – ответил он.

– Ночью мне приснился странный сон. Когда будет возможность, нужно посмотреть, что он может значить.

Озрик направил на меня свои карие глаза.

– Так ты начинаешь верить книге?

– Да, но нам лучше помалкивать об этом, по крайней мере, пока.

Из головы колонны раздалась команда. Один из герольдов протрубил короткий сигнал, и мы двинулись. Повернувшись в седле, я оглянулся на королевскую резиденцию, гадая, смотрит ли Берта на наше отправление. Вряд ли. У меня не было возможности попрощаться с ней, и мое прощание с Хроудландом было далеко неудовлетворительным. Новоиспеченный маркграф Бретонской Марки растянулся на кровати, спрятав голову под подушку, страдая тяжелым похмельем. Он застонал и приглушенным голосом послал меня к черту.

Резвый бег сарацинских коней оказался неприятным сюрпризом. Они двигались быстрыми короткими шагами, издавая ровный, размеренный топот, а их всадники сидели как влитые в своих глубоких, удобных седлах. Чтобы поспевать за ними, нам приходилось пускаться в рысь или легкий галоп, и это оказалось испытанием для наших более тяжелых коней. Вскоре у меня заболели ноги и спина, и я заметил, как мой гнедой мерин начал уставать. Стоны и приглушенные проклятия от других всадников сказали мне, что и у них не все в порядке. То и дело кто-нибудь прерывал мучение, выезжая из колонны и галопом пускаясь вперед. Но потом его лошадь уставала и переходила на шаг, а сарацинская кавалькада двигалась тем же бодрым аллюром, очевидно, не чувствуя усталости. Когда мы остановились для короткого полуденного отдыха, большинство наших уже сменили коней, благо это было возможно. Когда же мы остановились на ночлег и, измученные, слезли с седел, то преодолели расстояние, какое повозка Арнульфа покрывала за неделю.

И так продолжалось неумолимо день за днем. Мы вставали затемно, пускались в путь в предрассветном полумраке и зачастую достигали намеченной на день точки только после заката. Многие из наших коней пали или захромали. Если животных тут же не заменяли, их всадники оставались позади. Отряд постепенно уменьшался, пока нас не осталось менее двух десятков, не считая сарацин. Из них никто не отстал. Проводник не требовался, поскольку путь шел по старым римским дорогам, порой покрытым каменным булыжником, потрескавшимся и с выбоинами, оставленными за века повозками. Кое-где поверхность дороги превратилась в разъезженную колею, идущую по древним насыпным дамбам через болота и трясины, выводя нас к мощным римским мостам, чьи прочные каменные арки все еще изгибались над рекой. В первую неделю похода маленькие речки были покрыты крепким льдом, и мы могли ехать по нему. Сарацинские лошадки с шипами на подковах двигались впереди, а мы все спешивались и осторожно вели испуганных коней в поводу.

Пейзаж менялся очень медленно. Наш путь огибал высокогорья, и все вокруг было сковано морозом. Деревья в обширных лесах и в садах на окраинах деревень стояли голые и окоченевшие. Распаханные поля представляли собой унылое пространство голой земли. Ничто не двигалось. Деревенские жители не высовывали носа из дому, сидя у огня, а если из трубы не поднимался дым, мы знали, что они делят свою лачугу со скотиной, сбившись кучей для согрева. Мы быстро проезжали через города, не имея нужды покупать припасы или искать место для ночлега. Вдоль всего пути стояли королевские фермы, некоторые столь обширные, что размерами могли соперничать с моей родиной. Управляющие были обязаны обеспечить нас провизией и предоставить приют. Если не было подходящих королевских владений, нам помогали герцоги и графы, сохранившие свои земли от притязаний короля. Мы продвигались так быстро и беспрепятственно, что я мог судить о расстоянии по изменению погоды. Мы покинули Ахен под унылым затянутым облаками небом, так что было трудно определить, с какой стороны восходит солнце, а к вечеру дневное освещение совершенно незаметно переходило в ночь. А через три недели мы ехали под таким ярким солнцем, что оно резало глаза. Ночное небо было совершенно ясным, и звезды на злом морозе сверкали так, как я никогда не видел раньше. И вот вдали показалась неровная линия покрытых снегом гор, обозначавшая границу королевства Карла.

Здесь одним утром сарацины неожиданно заявили, что поедут разными путями. Сулейман аль-Араби, вали Барселоны, поедет прямо вперед по прибрежной дороге прямо в свою страну. Правитель Уэски тоже поедет с ним. А Хусейн, вали Сарагосы, собирался свернуть в сторону и добираться до дому другим путем, через горный перевал на западе.

Мы переночевали на хуторе, стоявшем на развилке дорог. Хутор был бедный, здесь стояли маленькие хижины, сложенные из не связанных раствором камней, и их деревянные плитки на крыше были прижаты тяжелыми камнями. Ганелон, Герин и я спешно собрались в пустом доме на центральной площади, чтобы обсудить изменение плана. Судя по запаху и навозу под ногами, раньше тут была овчарня.

– Нужно решить, оставаться вместе или тоже разделиться, – объявил Ганелон.

– Мы должны оставаться с Сулейманом. Он у них главный, – сказал Герин.

В пути он был по обыкновению молчалив и за все время едва перемолвился со мною дюжиной сердитых фраз.

Ганелон обратился ко мне:

– Ты что думаешь?

Меня удивило, что требуется мое мнение. С тех пор, как мы покинули Ахен, Ганелон обращался со мной, как с какой-то нежелательной добавкой к посольству. Я вспомнил инструкции Алкуина, что должен собирать сведения о возможных путях для идущих в Испанию войск.

– Что нам известно о разных дорогах, по которым поедут сарацины?

– Прибрежная дорога в Барселону хорошо исхожена. А про путь через горы, которым предлагает ехать Хусейн, я ничего не слышал, – сказал Ганелон.

– Тогда отправлюсь с ним, – не раздумывая, ответил я.

Собеседник некоторое время пристально смотрел на меня, и я подумал, а не догадался ли он, чем вызвано мое решение.

– Я за Барселону, – озвучил свое решение Герин.

Тут снаружи послышался громкий говор на чужом языке. Голос казался сердитым. Один из сарацин, вероятно, прогонял крестьянина, подошедшего слишком близко к их вьючным мешкам и переметным сумкам. Похоже, сарацины были готовы вот-вот уехать.

Ганелон быстро принял решение.

– Если Зигвульф готов ехать вместе с Хусейном в Сарагосу, то может присоединиться к нам в Барселоне, скажем, в течение трех недель. Я согласую это с сарацинами.

Когда мы поспешили на деревенскую площадь, там у каменной поилки для лошадей стоял Озрик, разговаривая со слугой Герина.

– Мы отправимся через горы вместе с Хусейном в Сарагосу, а наши попутчики с правителем Сулейманом едут в Барселону, – сообщил я рабу.

Подождав, пока слуга Герина отойдет достаточно далеко, он тихо ответил:

– Рад это слышать.

Я внимательно посмотрел на него. Пока в поездке не было никакого намека на неприятности. Никто не пытался мне навредить, и я начал думать, что отравление грибом и нападение в лесу были не связанными между собой случайностями, или что мой недоброжелатель остался в Ахене.

– Почему рад?

– Я кое-что узнал о Герине.

– У него нет причин избавляться от меня.

– Он служит тому, кто заплатит. Во время пограничного конфликта с Уэльсом его нанял король Оффа. Герин служил главарем вооруженной банды.

Мне вспомнилась его ловкость с копьем и дротиком.

– Давно?

– Пять-шесть лет назад.

– Отравление – не в его духе. Стрела в спину – может быть.

– Герин был на охоте и на пиру, – напомнил Озрик.

Краем глаза я видел, как Ганелон через площадь идет к собравшимся вместе сарацинам. Они подтягивали подпруги, готовясь к отбытию.

– И кое-что еще. Ганелон тайно встречался с Хусейном, – добавил он.

Это встревожило меня.

– Ты знаешь, о чем они говорили?

– Нет. Слуга Герина встал рано, чтобы заняться конем, которому седло натерло спину, и видел, как Ганелон ушел и вернулся. Встреча продолжалась меньше часа.

В дальнем конце площади люди зашевелились. Сарацины садились на коней. Их окружила толпа местных жителей, одни что-то просили, другие поднимали головки твердого сыра и полоски вяленой баранины, надеясь продать. Мы были на границе, и теперь нам придется самим покупать провизию.

– Обо всем договорились, – крикнул мне Ганелон. – Увидимся в Барселоне через три недели! С Богом!

Он поспешил туда, где уже сидели в седлах Герин и остальные наши, разворачивая коней, чтобы ехать.

Мы с Озриком взяли под уздцы своих коней и удерживали их, чтобы они не присоединились к остальным. За три недели пути животные привыкли двигаться вместе.

Я смотрел, как мои товарищи рысью проехали по деревне. Герин ехал, как рыцарь на войну. Он сидел в седле прямо, его простой красный щит болтался на боку лошади, а длинный тяжелый меч был закинут за спину, и рукоять торчала над плечом, как крест.

Глубоко задумавшись, я обратил внимание на оставшихся сарацин. Четверо из них молча сидели в седлах в дальнем конце площади, опустив капюшоны от ветра. Они ждали нас с Озриком.

– Приветствую вас, братья-путешественники, – проговорил ближайший из них на хорошей латыни, когда мы приблизились.

Он был чуть старше меня, я бы дал ему, пожалуй, немного за двадцать, чужеземец был пухлый и в дорогом наряде. По его самоуверенной внешности я решил, что это Хусейн, вали Сарагосы. Впервые я видел его так близко, лицом к лицу. У мужчины была чистая с оливковым оттенком кожа и большие черные глаза, казавшиеся еще больше от нанесенной вокруг них черной краски. Он также покрасил свои маленькие деликатные губки. Если бы не знал, что он приехал верхом из Франкии менее чем за три недели, я бы счел его женственным и изнеженным.

– Посол Ганелон сказал, что вы захотели сопровождать меня в Сарагосу. Рад вашей компании, будем друзьями, – проговорил он.

– Должен поздравить Ваше сиятельство с таким превосходным знанием моего языка, – дипломатично ответил я.

Мне подумалось, что с таким свободным латинским у Хусейна Ганелону не потребовался переводчик в их тайной беседе.

Вали деликатно улыбнулся, показав мелкие ровные белые зубы.

– Значит, мы сможем побеседовать в пути.

– Знает ли Ваше сиятельство, сколько времени займет поездка? – спросил я.

– Не больше недели. Нам повезло, в нынешнем году мало снега.

Хусейн с явным любопытством посмотрел на невольника.

– Это Озрик, мой слуга. Он со мной уже много лет, – объяснил я.

Вали быстро перешел по-видимому, на арабский язык и задал ему вопрос.

Возникла неловкая пауза, и раб посмотрел на меня. Я кивнул.

Когда Озрик закончил ответ, вали снова очаровательно мне улыбнулся.

– Должен вас поздравить. Слуга сказал мне, что вы добрый хозяин, и он счастлив вам служить. Что ж, поехали!

К счастью, поездка с Хусейном оказалась не такой тяжелой, как дорога из Ахена до границы. Молодой вали ехал ровным шагом, я мог приспособить к нему шаг моего мерина, и Хусейн пригласил меня ехать рядом с ним. Он задавал много вопросов о моей жизни, а потом, когда ответы кончились, мы ехали в дружественном молчании. Покрытые белыми шапками горы все приближались, места становились все более дикими, менее населенными. Вспомнив замечание Хроудланда, что сарацины могут взъяриться и перерезать мне горло, я осознал, что разумнее всего было бы это сделать в отдаленных приграничных краях. И все же я не ощущал угрозы со стороны вали Сарагосы. Хусейн был вежлив и приветлив и, как оказалось, также очень набожен. Каждый раз, когда мы останавливались, чтобы он и его люди помолились, остановка занимала долгое время. Под предлогом того, что нужно размять ноги, я слезал с коня и бродил вдали от отряда. И там записывал свои наблюдения для Алкуина.

Два дня мы продолжали путь на запад, а потом свернули на юг и начали постепенно подниматься в предгорья. Перед нами открывались виды на унылую череду голых холмов, пересеченных оврагами с крутыми склонами. Источников воды было мало, фуража не было вообще, и во многих местах дорога сужалась в узкую тропу, не давая проехать повозкам. Местные жители были крепкие угрюмые люди, они жили в маленьких, разбросанных по отрогам гор поселениях и за щедрую плату серебряными монетами из тяжелого кошеля, который нес один из приближенных Хусейна, снабжали нас провизией. Они также предоставляли приют нам и лошадям, но не проявляли никакого интереса к тому, куда мы направляемся, и не спрашивали, кто мы.

На четвертый день удалось подняться выше линии снега. Теперь горные склоны были усеяны торчащими там и сям из снежного наста огромными камнями. Но сама дорога была почти пуста. На следующий морозный солнечный день мы не встретили ни одной живой души с самого утра. Я решил, что мы приближаемся к гребню перевала, и видел, что Хусейн доволен продвижением.

– Обычно я беспокоюсь, что снег завалит дорогу, но завтра мы пройдем самый опасный участок пути и начнем спуск, – весело сказал он.

На последней миле сарацин посмотрел на солнце, чтобы определить, где остановиться и прочесть национальные молитвы, которые произносятся сразу после полудня. Я терпеливо ждал. Мне не хватало времени все записывать, а ведь начинался самый важный этап нашего пути через горы.

Через какое-то время мы оказались в узком ущелье, согретом солнцем и укрытом от ветра.

– Хорошее место для остановки, – заявил Хусейн. – После молитвы можно будет поесть и дать отдых коням.

Я неуклюже спешился, передал поводья своего гнедого мерина Озрику и сказал:

– Пожалуй, пойду прогуляюсь.

– Не уходите далеко, – предупредил вали. – Здесь, в горах, водятся медведи и волки. Известно, что они нападают на путешественников.

Я рассмеялся.

– С начала путешествия я не видел ни одного медведя или волка.

– Ну, хотя бы возьмите оружие, на всякий случай, – настаивал сарацин.

Я покорно снял с вьючного коня сверток с луком и кроме оружия прихватил с собой пару стрел. Хусейн с явным интересом посмотрел на мой лук.

Я удалился от остальных и стал осторожно пробираться через скалы. За спиной слышалось, как сарацины расседлывают коней. По прошлому опыту мне было известно, что мы простоим не меньше часа.

Пустынный склон был виден со всех сторон, пришлось отойти подальше, чтобы найти укромное место, где можно сесть и записать увиденное. Я поднимался по склону, пока не скрылся из виду от оставшихся в ущелье. Найдя местечко без снега под прикрытием скалы, я положил лук и стрелы, уселся и достал из внутреннего кармана плоскую шкатулку с письменными принадлежностями.

Только я снял перчатки и взял стилус, как мой глаз уловил какое-то движение. Птица величиной с ворону и такого же окраса летала, то и дело ныряя и вновь взмывая над склоном. Иногда садилась на камни. Это было единственное живое существо на бескрайнем замерзшем ландшафте, и я задумался, чем же она здесь кормится. Птица приблизилась и уселась на выступ скалы неподалеку от меня. Я сосредоточился на своей работе и стал чертить наш маршрут за последние три дня. Восковая табличка затвердела на морозе, и металлический кончик стилуса скользил по хрупкой гладкой поверхности, а когда я нажимал сильнее, воск кололся и крошился. Я все же начертил основную линию маршрута и стал наносить местоположение горных селений и расстояние между ними. Воздух был так неподвижен и тишина гор столь абсолютна, что я четко расслышал стук когтей по камню, когда птица села на камень не более чем в шести футах от меня. И громко каркнула. Этот крик эхом откликнулся с дальнего склона.

Не поднимая головы, я продолжал свою работу, стремясь закончить ее, прежде чем сарацины решат, что я слишком задержался, и отправятся меня искать. Вскоре послышалось хлопанье крыльев, и птица улетела. Потом я услышал тихий стук, отчетливый звук упавшего на скалу камешка, и смутно подумал, что, наверное, камешек упал от растаявшего на солнце снега.

Я был так поглощен своей работой, что сильно вздрогнул, когда что-то с громким стуком ударилось о скалу у самой моей головы. Отшатнувшись, я ощутил на щеке укол. Рядом упал круглый камень величиной с куриное яйцо.

Уронив табличку, я вскочил на ноги. В пятидесяти ярдах от меня чуть выше по склону стоял человек в одежде из шкур и вертел над головой пращой. Я припал к земле как раз, когда он метнул второй снаряд, и слышал, как камень рассек воздух над головой. Если бы он попал в цель, то раскроил бы мне череп.

Увидев, что промахнулся, человек повернулся и побежал прочь, прыгая с камня на камень.

Меня охватила холодная ярость. Это нападение слишком напоминало покушение в лесу, чтобы быть простым совпадением. Теперь уж не дам злоумышленнику скрыться. Я взял лук, вложил стрелу на тетиву и прикинул расстояние до цели. Метатель убежал недалеко. Он решил бежать вверх по склону, несомненно, думая, что оторвется от любой погони, и это его решение замедлило бег. Очевидно, он не заметил лежащий рядом со мной лук и бежал прямо, не виляя из стороны в сторону. Цель казалась легкой.

Сделав глубокий медленный вздох, я поднял лук и выждал, вспоминая упражнение, которое Озрик заставлял меня часто повторять в королевском парке в Ахене. Мишенью была темная бесформенная, закутанная в шкуры фигура, она равномерно и предсказуемо поднималась по склону, удаляясь от меня. Через несколько ярдов этот человек попадет на участок нетронутого снега. Я выждал, когда он окажется на белом фоне и будет четко виден, и, собрав всю свою злость в одно расчетливое движение, натянул лук и выстрелил, следя за полетом стрелы.

Она угодила точно ему в спину, и мужчина упал ничком на склон. На какое-то время он замер, словно обнимая гору, а потом его тело на несколько футов сползло по снегу и остановилось.

Я положил лук. Мои руки задрожали, лишь когда я собрал в шкатулку восковую табличку и стилус и спрятал все под одежду. Потом снова взял лук и вторую стрелу, хотя знал, что они не понадобятся, и стал подниматься по склону к неподвижному телу.

Позади послышался крик. Один из сарацин звал меня. Я не ответил и продолжал взбираться по склону, размеренно дыша и каждым шагом ломая наст.

Добравшись до своей жертвы, увидел, что он по-прежнему лежит лицом вниз, и из его волчьей шкуры торчит оперение стрелы. Она попала точно между лопаток. Я носком сапога бесцеремонно перевернул мужчину на бок. Это был человек средних лет с исхудалым от голода и опаленным солнцем лицом. Из-под плотно надвинутой шапки, тоже из волчьего меха, выбивались несколько прядей грязных седых волос, а от левого уха до угла рта шел длинный шрам – наверное, от удара мечом. Он дышал, но еле-еле. Никогда раньше я его не видел.

Крепко пнув раненого по ребрам, я прорычал:

– Кто тебя послал?

Он поднял веки, открыв темно-карие глаза, и что-то пробормотал на непонятном резко звучащем языке.

Я снова пнул его, сильнее.

– Кто тебя послал?

Жить ему оставалось недолго. Стрела, широкая и достаточно тяжелая, чтобы свалить медведя, пронзила его насквозь. Окровавленный острый наконечник вышел из волчьей шкуры, туго стянутой на груди ремнем пращи.

Я ощутил, как кто-то коснулся моего локтя, и, обернувшись, увидел Хусейна. Он потрясенно посмотрел на умирающего, потом поднял лицо ко мне и спросил:

– Вы ранены?

Я поднес руку к щеке, и пальцы запачкались кровью. Первый камень, наверное, отбил осколок скалы, который и порезал мне лицо.

– Кто этот негодяй? – продолжал со злостью спрашивать я.

Вали склонился над умирающим и задал вопрос по-сарацински.

Человек еле слышно ответил на своем странном языке, а потом стал задыхаться. Лицо его исказилось болью, и глаза закрылись в агонии.

– Что он сказал? – спросил я.

Хусейн выпрямился.

– Это васкон. Узнаю язык, но не могу разобрать слов.

– Надо обыскать мерзавца, – сердито проговорил я. – Может быть, найдем ниточку к тому, кто послал его.

Вскоре к нам присоединился Озрик. Он опустился на колени и стал рыться в одежде умирающего, но нашел только мешок с полудюжиной метательных камней, ломтик твердого сыра в кармане и нож с коротким широким клинком в деревянных ножнах. Когда он закончил обыск, человек уже не дышал, захлебнувшись собственной кровью.

– Наверняка разбойник, – сказал Хусейн.

– В таком случае глупый разбойник. Он был один, – заметил я.

Раб посмотрел на меня, ожидая распоряжений.

– Что делать с телом?

– Оставим его друзьям – медведям и волкам, – проворчал я и направился вниз по склону к нашим лошадям.

Мне не хотелось ни на минуту задерживаться в этом зловещем месте, и нужно было поразмыслить, кто мог устроить покушение. Ганелон и Герин были за много миль отсюда. Я сразу заподозрил Хусейна, хотя он, похоже, был искренне поражен случившимся.

До конца того дня вали говорил мало. Инцидент задержал нас, пришлось пришпоривать коней, чтобы к ночи добраться до цели – закопченной пастушьей хижины, служившей также приютом для путников. К счастью, там был пастух, он развел очаг и сварил для гостей похлебку из баранины. Поев горячего, я попросил сарацина сказать пастуху, что на перевале мы оставили мертвое тело, надеясь, что это может дать нам какую-нибудь ниточку, чтобы хоть что-то выяснить.

Хусейн передал это пастуху, и тот искоса недоверчиво посмотрел на меня, а потом замкнулся и, не сказав ни слова, вышел из хижины. Он так и не вернулся.

– Он тоже васкон? – спросил я Хусейна.

– Принадлежит к одному из их кланов.

– И вы говорите на их языке, как и на латыни? Впечатляет.

Хусейн пожал плечами.

– Приходится. Мои земли граничат с территорией васконов. Иногда они считают меня своим защитником.

– Значит, это не просто банда головорезов.

Хусейну, похоже, не очень понравилась моя непонятливость.

– Васконы древний народ. И жили здесь до того, как сюда пришли римляне.

– Жаль, что пастух не считает вас защитником.

Вали состроил гримасу.

– Его клан не нуждается в защите. И всегда может укрыться в своей цитадели на неприступных горных вершинах, если на них нападут. Оттуда они посмеются над врагами, а те уйдут ни с чем. – Хусейн обвел рукой окружающие горы. – На протяжении многих поколений васконы царили в этих перевалах, вытягивая из путешественников богатства силой или хитростью. Говорят, что здесь целый склад золотых слитков, а также блюда и кубки из чистого золота, чаши, усеянные самоцветами, кучи драгоценных камней и дорогих тканей.

Он добавил с печальной улыбкой:

– Разумеется, никто из чужих не видел сокровищ своими глазами.

– Значит, им нет причины нападать на одинокого путника ради денег, – сказал я.

Вали прямо посмотрел на меня, и его большие внимательные глаза под накрашенными веками сверкнули в свете пламени.

– На вас могли напасть ради чего-то не менее ценного.

Я холодно взглянул на него.

– Что вы имеете в виду?

– Слова на странице.

У меня похолодело в животе. Хусейн догадался, что я шпион Алкуина. Увидел, как я делаю записи в пути, или, возможно, ему сказал Ганелон.

Следующие слова собеседника меня удивили.

– Я знаю, что вы толкуете сновидения. При помощи какой-то книги?

Я с трудом пришел в себя.

– Не хотел распространяться об этом. Некоторые считают это делом дьявола.

Хусейн серьезно кивнул.

– Они заблуждаются. Посланник Бога – да пребудет на нем мир и благословение – тоже был толкователем снов. Бог общался с ним посредством снов.

Я тихо выдохнул.

– Значит, вам известно про Онейрокритикон.

– Это знаменитая книга. Мой народ знает, как она пропала и оказалась в руках неверных.

– И кто-то сказал вам, что я владею Книгой Сновидений? – С внезапным приливом злобы я догадался, что эти сведения сообщил сарацинам Ганелон.

И снова Хусейн удивил меня своим ответом.

– Я знал, что этой книгой владеет семья графа Герарда. Когда был в Ахене, я предложил продать ее мне за очень высокую цену. Но он сказал, что у него ее больше нет.

– И сказал, что передал ее мне?

– Нет. Но слышали, как одна из королевских дочерей хвастала, будто бы вы предсказали ей прибытие в Ахен нашего посольства. И догадался, что Книга Сновидений перешла в ваши руки.

– Я мог оставить ее в Ахене, – сказал я.

Вали бросил на меня пристальный взгляд.

– Не думаю. Никто не оставит такой драгоценный предмет, не говоря уж о человеке, который путешествует со слугой, способным помочь ее прочесть. – Хусейн наклонился ко мне и, успокаивая, положил руку мне на предплечье. – Я уважаю ваше право владеть книгой и не отберу ее силой. Но если вы когда-либо захотите ее продать, я заплачу высокую цену.

Глава 13

Через три дня мы прибыли в Сарагосу. Было утро, стоял бодрящий морозец, и на бледно-голубом небе не было ни облачка. Здесь уже знали о прибытии правителя, и навстречу нам выехал конный эскорт, звеня сбруей среди окружавших город сливовых и яблоневых садов. Сарацинские всадники представляли собой великолепное зрелище в своих подогнанных кольчугах и начищенных шлемах. На концах копий у них висели флажки из темно-малинового шелка. Они проехали вслед за нами через ворота в многовековой городской стене. Сложенная из коричневато-желтого кирпича, стена была огромной толщины, и над ней возвышались дюжины полукруглых защитных башен, все в хорошем состоянии. Сами ворота оказались обиты толстыми железными щитами. Я сделал в уме пометку не забыть сообщить Алкуину, что Сарагосу будет нелегко взять штурмом.

Город за стеной представлял собой смесь привычного и экзотического. Некоторые светлокожие горожане легко смешались бы с толпой во Франкии. Они носили туники и рейтузы под теплой верхней одеждой, так как зима в Сарагосе была холодной, хотя и не такой лютой, как в более северном климате. Другие выглядели более экзотично. На них были объемистые яркие тюрбаны с разноцветными полосами. Некоторые предпочитали облегающие плетеные шапочки или изысканные высокие шляпы из черного фетра. Когда я спросил Хусейна об этих различиях, вали объяснил, что носители шляп более традиционны в своих вкусах и хотят подчеркнуть, что пришли из сарацинских земель на востоке.

– Я правлю городом разных народов и верований, – сказал он с сожалением и указал в боковую улицу. Она терялась в переплетении узких проходов и переулков. – Там находится еврейский квартал. Рядом район, где живут васконы. Нелегко управлять таким пестрым населением.

Он указал на человека, с дотошным видом щупающего рулон ткани на торговой тележке. Торговец как будто нервничал, то и дело норовя подобострастно помочь отмотать материю.

– Посмотрите на человека вон там, чей слуга держит мерные весы. Один из моих рыночных инспекторов, проверяющий качество продаваемых товаров. Если заметит жульничество, то оштрафует торговца или конфискует весь его товар, невзирая на расу и вероисповедание.

Мой глаз поймал черного человека, я впервые видел такого. Он стоял на краю улицы, выставляя корзину чего-то вроде серовато-зеленых сосновых шишек с кулак величиной.

– Что он продает? – спросил я.

– Мы называем этот овощ «алкачофа».[50] Вы попробуете его сегодня вечером, – сказал вали. Он поднял хлыст, отвечая на приветствие внушительного седобородого мужчины в длинной темно-коричневой, отороченной мехом шерстяной мантии. – Говорят, он хорошо помогает при отравлениях.

Я бросил на него внимательный взгляд, но он как будто уже забыл о своих словах.

Мы продолжали двигаться по главной улице, тут стояли двух– и трехэтажные дома. Большинство содержались в хорошем состоянии, хотя на нескольких отвалилась штукатурка, а некоторые были обиты досками. Проехав половину улицы, мы посторонились, чтобы пропустить осла с огромным грузом дров, так что его самого было еле видно. Хозяин осла орал на погонщика мула, тот своей повозкой перегородил дорогу. Я заметил, что отдельные слова в потоке его оскорблений звучат знакомо, и Хусейн сказал, что языков в Сарагосе еще больше, чем религий.

Наконец, мы добрались до центральной площади. Над ней господствовал сверкающий новизной купол со шпилем, и вали с гордостью сообщил, что это место молитв, которое оплатил его отец. Сразу за площадью виднелась длинная побеленная стена. Вдвое выше человеческого роста, она была совершенно ровной, если не считать арки в форме конской подковы. Ее закрывали двери из темного промасленного дерева с замысловатой резьбой и разукрашенные узорами из больших медных гвоздей. Перед ними стояли два вооруженных стражника.

– Добро пожаловать в мой дом, – сказал вали, когда мы остановились перед этими дверьми.

Тут же они окрылись, и показался пожилой человек с реденькой прозрачной бородкой, стоявший во главе группы, по меньшей мере, из дюжины слуг.

Все они были в одинаковых белых широких и длинных одеждах и тюрбанах, а их пояса были такого же темно-малинового цвета, как и флажки на копьях нашего эскорта.

Мы слезли с коней, и конюхи подбежали принять наших коней и увести их. Хусейн поговорил со стариком, своим управляющим, и обернулся ко мне.

– Вы и ваш слуга Озрик – мои гости. Вам готовят покои.

Мы прошли внутрь и оказались в маленьком уютном дворике, мощенном мелким розовым гравием. Двойная линия заботливо ухоженного декоративного кустарника вела к тонким белым колоннам портика у входа в главное здание. Хусейн провел меня по нескольким белым мраморным ступеням в вестибюль. Дом был построен как открытая площадь, и через арку перед собой я увидел другой дворик, больше первого. Там был длинный прямоугольный бассейн в окружении цветочных клумб, а в нем с приятным журчанием струился фонтан. Я впервые увидел фонтан, как и чернокожих людей.

– Простите меня, что я оставлю вас на попечении моего управляющего, – сказал вали. – После столь долгого отсутствия мне нужно многое обсудить с советниками. Если будет угодно Богу, после вечерней молитвы поужинаем с вами.

Мы подошли к двум сурового вида людям в высоких сарацинских шапках, до того они маячили в отдалении. Пожилой управляющий проводил меня и Озрика по галерее с колоннами, окружавшей центральный двор. В дальнем конце он свернул налево и, открыв дверь, ввел нас в череду комнат. Наши вьючные мешки и переметные сумки уже были перенесены туда. С чопорным поклоном управляющий удалился, затворив за собой дверь. Я услышал щелчок.

Осмотревшись, я был поражен роскошью. Высокие застекленные окна пропускали дневной свет, и в комнате было светло и радостно. Стены были выложены плитками с узорами из синих и белых цветов. На оштукатуренном потолке виднелся искусный рельефный геометрический узор, слегка подкрашенный оттенками красного и зеленого. На полу и низких диванах раскинулись пышные ковры. На цепи с потолка свисала медная лампа в дырочках. На низком столике стоял поднос с фруктами, кувшин и фарфоровые чашки. Личные апартаменты Карла в Ахене в сравнении с этими казались просто хлевом.

Озрик остановился, словно не желая входить в комнату.

– Когда-то я жил в подобном доме, – тихо проговорил он полным задумчивой грусти голосом, – хотя не таком большом и богатом. Мой отец был известный врач.

Меня удивили его слова. Впервые раб упомянул о своей семье.

– Я учился, чтобы пойти по его стопам. Но он умер от лихорадки, подхваченной от одного из пациентов, и, в печали и гневе на капризы судьбы, я решил больше не касаться медицины, а отправился за море купцом и, как тебе известно, потерпел крушение в первом же плавании.

На его лице была такая боль, что, повинуясь порыву, я спросил:

– Хочешь вернуться к прежней жизни, когда все закончится?

Он на мгновение задумался, а потом печально покачал головой.

– Это невозможно. Тут не мой народ, и мне нет места среди этих людей. Ты должен понимать, что сарацины так же отличаются друг от друга, как греки от франков или саксы от римлян.

Я подошел к двери и попытался открыть. Как я и ожидал, она оказалась заперта.

Озрик понизил голос почти до шепота.

– Здешние политики опасны. Сегодня Хусейн союзник правителя Барселоны, а завтра может переметнуться к злейшему врагу Барселоны.

– Озрик, скоро мне потребуется твоя помощь больше, чем когда-либо, – сказал я тихо, на случай, если кто-то подслушивал за дверью. – Нужно выяснить, действительно ли вали ищет помощи короля против своих врагов.

– Я держу уши открытыми, – прошептал Озрик.

К нему как будто вернулась его обычная осторожная уравновешенность, и он начал распаковывать вещи.

Я осмотрел наше новое жилище. За комнатой была спальня, а дальше маленькая, отделанная мрамором умывальня с разложенными полотенцами. В стенной нише стояли горшочки с разными кремами, а на деревянном возвышении был установлен большой металлический таз. Я опустил в него палец. Вода в тазу оказалась горячей.

– Если это тюрьма, то тюрьма комфортабельная, – сказал я, возвращаясь в комнату, где Озрик открыл инкрустированный сундук и обнаружил залежи чистой одежды в сарацинском стиле. Я вытащил один костюм посмотреть. Это была длинная рубаха из тонкой шерсти с вышитой каймой. У нее был приятный слегка затхлый аромат.

– Чем пахнет? – спросил я.

– Кафур, благовоние, чтобы одежда была ароматной и чтобы отгонять насекомых. Его также используют как приправу в кулинарии. – Невольник позволил себе мрачную улыбку. – Слишком много кафура в пище приводит к смерти, и противоядие неизвестно.

– Не думаю, что вали планирует со мной покончить, – сказал я. – Мы продолжим перевод Онейрокритикона, пока меня не позовут на ужин. У меня такое чувство, что хозяин захочет поговорить со мной о книге снов.

Умывшись и переодевшись в просторную рубаху, я сел, скрестив ноги, на подушку, чтобы воспользоваться низеньким столом, который вали предоставил своим гостям. Вместо пера на нем лежал металлический стилус, и хотя стояла знакомая чернильница, пергамента рядом не было. Я заметил листы из светлой жесткой ткани.

– Что это? – спросил я, поднося один к свету, чтобы лучше рассмотреть, и увидел что-то вроде спутанных волокон.

– Старые ковры пропитывают негашеной известью, потом промывают, измельчают и высушивают. Получается лист. На нем можно писать, – объяснил Озрик.

– Он не кажется очень долговечным, – с сомнением проговорил я и для пробы написал предложение.

Кончик стилуса царапал поверхность и оставлял прерывистую линию, но получилось более-менее разборчиво.

Мы взялись переводить с прерванного в прошлый раз места и добрались до последних страниц книги, когда уже начало смеркаться. Вскоре послышался призыв на вечернюю молитву, а потом раздался стук в дверь. Пришел управляющий, дабы сопроводить меня на ужин к вали. К своему удивлению, я увидел, что ужин подали в центральном дворе, на открытом воздухе, несмотря на зимний холод. Под арками галереи расстелили ковры, зажгли множество ламп и поставили в ряд на мраморный край бассейна. Отражаясь от фонтана, по-прежнему поднимавшего свою струю над водой, на поверхности играли отблески. Наверху открывалась темная, усыпанная звездами бездна безоблачного неба.

Хусейн ждал меня. Он переоделся в светло-серый халат с золотой парчовой каймой, и, когда вышел на свет ламп, я увидел, что он обновил краску на глазах и губах. Вали казался расслабленным и вальяжным, как истинный хозяин дома.

– Сегодня прекрасная ночь, и я подумал, что нужно поужинать в традиционном стиле, – обратился он ко мне.

Я сел на свое место на ковре. К моему удивлению, тот показался теплым, и чтобы убедиться, я положил на поверхность руку. Хусейн заметил мой интерес.

– Нужно благодарить первых правителей Сарагосы за создание системы, которая гонит горячий воздух под плитками пола, как и за то, что оставили нам крепкие городские стены и неиссякаемые источники воды, – произнес он, вскользь напоминая о способности города противостоять нападению.

Вали был любезный и внимательный хозяин. Череда слуг приносила нам подносы с едой, и он подробно объяснял, как готовилось каждое блюдо – ягненок, запеченный в соусе из оливкового масла, соли и куркумы; рис, приправленный шафраном с добавлением горсти высушенных и нарубленных плодов ююбы; шербет из сока граната и апельсина. Для меня было так много новых названий и вкусов, что я чуть не пропустил зажаренную в масле алкачофу – ее Хусейн тоже не забыл заказать поварам.

– Почти все, что вы ели этим вечером, было произведено в пределах дневного перехода от Сарагосы, – удовлетворенно сказал он, когда мы закончили ужин, и сделал слугам знак убрать остатки пиршества.

Между нами поставили тарелку сушеных фиг, серебряный кувшин с водой и чашу для омовения рук. Потом слуги собрали ближайшие лампы и удалились, оставив только светильники у бассейна и, рядом с нами, единственный зажженный фитилек, плавающий в керамической чаше с ароматическим маслом. Вали подождал, пока мы остались одни, а потом повернулся ко мне. На него падала тень, и выражения лица не было видно. Я чувствовал, что сейчас он приступит к главной теме этого вечера.

– Как я могу убедить вас расстаться с Книгой Сновидений? – тихо спросил он.

– Ваше превосходительство, владельцем Онейрокритикона по-прежнему является граф Герард. Он дал мне книгу лишь на время, чтобы я мог перевести текст.

– И когда закончите этот труд, вернете ее?

– Да.

Вали помолчал, а потом тем же ровным мягким голосом спросил:

– Но вы оставите у себя экземпляр перевода?

– Да, предполагаю оставить. – Такой ответ казался очевидным.

– Значит, вы и мне можете разрешить сделать копию.

Слишком поздно я заметил ловушку, в которую попал.

Голос Хусейна стал настойчивее.

– Эта книга на протяжении многих поколений принадлежала моему народу. Она написана на нашем языке и нашим алфавитом. Мудрецы изучали ее. Правители сверялись с ней.

Я быстро соображал. Вместо того чтобы обижать вали упрямым отказом, нужно воспользоваться ситуацией в свою пользу.

– Ваше сиятельство, я готов разрешить сделать копию, но при двух условиях.

Хусейн подался вперед на свет от лампы, и я заметил на его розовых губах улыбку.

– Назовите вашу цену.

– Я собираюсь освободить своего раба. И хочу, чтобы вы дали ему должность при своем дворе. Если впоследствии Озрик решит вернуться в свою страну, вы поможете ему.

Вали наклонился и выбрал на тарелке сушеную фигу.

– Это легко. А каково второе условие?

Я набрал в грудь воздуха.

– Вы должны сказать мне, о чем говорил с вами граф Ганелон наедине в тот день, когда мы расстались с остальными и направились прямым путем в Сарагосу.

Хусейн медленно и задумчиво погрузил зубы в фигу и закрыл глаза, словно смакуя ее вкус. Проглотив, он спросил:

– Почему это для вас так важно?

– Такие сведения помогут мне узнать, кто мои враги, – ответил я.

Закончив есть фиги, Хусейн взял серебряный кувшин и стал поливать себе пальцы.

– Ганелон сказал, что станет продвигать мои интересы по возвращении ко двору Карло, – спокойно ответил он, называя франкского короля его сарацинским именем.

Я не был потрясен. Хроудланд часто говорил про двурушничество Ганелона.

– И какой награды он ожидал? – спросил я.

– Денег, конечно. Я принял его предложение, хотя сказал, что размер вознаграждения будет зависеть от результата.

– И как он отреагировал?

– Попросил задаток в пятьсот динаров, когда я вернусь к своей сокровищнице в Сарагосе. Ему была нужна расписка в том, что я пообещал выплатить деньги, – он даже подготовил документ, чтобы я подписал. – Хусейн вытер руки полотенцем, и в темноте послышался тихий треск – вали хрустнул суставами пальцев. Он говорил обыденным тоном, как будто предательство было обыденностью. – Ганелон сказал, что задаток поможет ему избавиться от одного соперника при дворе и усилить свое влияние как королевского советника, и таким образом это послужит мне на пользу.

Я уже знал ответ, но все же спросил:

– Он сказал, кто соперник?

– Племянник Карло. Ганелон хочет представить королю доказательство, что его племянник предложил в обмен на мои деньги предать франкское войско.

– Но это же абсурд! – взорвался я. – Королевский племянник граф Хроудланд находится далеко. Он назначен маркграфом Бретонской Марки. Как Ганелон мог такое вам предложить?

Где-то в городе залаяла собака, ей откликнулась другая, к ним присоединился целый хор озлобленно лающих собак. Когда вернулась тишина, вали тихо проговорил:

– В документе Ганелона не указан получатель денег. Мне это показалось странным, но я предположил, что он хочет сохранить свою роль в тайне.

Теперь я был действительно ошеломлен. Я поверил тому, что мне только что сказал вали. Хроудланд ничего не узнает об обмане, пока его не вызовет король и не потребует опровергнуть обвинение в измене. Тогда словам Ганелона он сможет противопоставить лишь свои слова, а тот предъявит как доказательство расписку от вали Сарагосы. Неудивительно, что Ганелон был рад моей поездке вместе с вали. Герин подтвердит, что я сам решил оставить других сарацин и ехать прямо в Сарагосу. Было известно, что я близкий друг Хроудланда, и король поверит в мое посредничество. Я старался рассуждать трезво.

– Вы, кажется, испуганы, – сказал Хусейн, и в его голосе сквозила искренняя забота.

– Тот, кого хочет уничтожить Ганелон, достойный и честный человек. Он не заслуживает такого коварства, – сказал я.

– Ваш близкий друг?

– Да, и это тоже. – Мне было тошно от мысли, что меня выбрали орудием, чтобы сокрушить Хроудланда.

– Если бы я знал, то не стал бы подписывать документ, – тихо проговорил хозяин.

Он смотрел на белого мотылька, порхавшего вокруг чаши с ароматизированным маслом. Когда тот улетел, вали сказал утешительным тоном:

– Конечно, Карло сразу не осудит своего племянника. Он допросит всех причастных, у вас будет возможность замолвить слово за друга и открыть истину. – Помолчав, мужчина многозначительно добавил: – Если будете еще живы.

Передо мной встал образ мертвого пращника. Ганелону имело смысл меня убить, раз Герин видел, как я уехал с вали. Когда король спросит, что со мной случилось, предположат, что я просто украл пятьсот динаров и был таков. Я единственное слабое звено в замыслах этого человека.

И тут стало ясно, что я должен отправиться к графу и предупредить его об опасности.

Хусейн словно прочел мои мысли.

– Я могу помочь вам встретиться с другом. Придется отправиться по морю, и поездка будет не из приятных, ведь сейчас сезон штормов.

Послышался новый взрыв лая, городские собаки опять залаяли друг на друга. При мысли о морском путешествии я поежился, несмотря на теплый ковер подо мной.

В темноте виднелось золотистое свечение, и свет от лампы отразился на парче халата Хусейна, когда тот сменил позу. Его манеры стали деловыми и энергичными.

– Чтобы устроить ваше путешествие, потребуется несколько дней. Тем временем мои писцы снимут копию с Книги Сновидений, вы сможете взять оригинал с собой и вернуть графу Герарду.

– Благодарю, Ваше сиятельство. Такие люди, как Ганелон, очень опасны. Мой друг граф Хроудланд называет его змеей.

Вали мрачно усмехнулся.

– Я знаю, как с ним обращаться. Как говорят местные жители, Сарагоса так благодатна, что подвешенная к потолку гроздь винограда остается сладкой шесть лет, и никакую одежду, будь то шерстяная, шелковая или хлопковая, не побьет моль. – Он встал, и его халат зашуршал.

Я тоже встал. Он подошел, взял меня за оба локтя и, глядя в глаза, сказал:

– Местные жители также говорят, что в Сарагосе скорпионы теряют жало, а змеи лишаются яда.

Хусейн отпустил руки и отошел. Слуга появился сзади и накинул ему на плечи плащ. Вали повернулся и пошел прочь мимо ряда ламп, плащ развевался за ним. Он вошел в дом. Из темноты возник его седовласый управляющий и проводил меня в комнату. На этот раз он не запер дверь.

В ту ночь, что, может быть, и неудивительно, мне приснилась змея. С тех пор, как я покинул Ахен, это был мой первый настоящий сон. Во сне я сидел на скале в пустынных горах в одной просторной сарацинской рубахе. Я весь заледенел от холода, но не смел встать. На коленях свернулась ядовитая коричневая змея толщиной с мое запястье. Сквозь рубаху я чувствовал ее тяжесть. Малейшее движение могло разозлить ее. Чуть поодаль стоял Хроудланд и разговаривал с Хусейном и правителем Барселоны Сулейманом. Хотелось позвать их на помощь, но тогда змея ужалила бы меня. Я замер, боясь пошевелиться.

Тут я наполовину проснулся, и оказалось, что нахожусь на диване, куда лег, вернувшись после ужина с вали. На коленях в самом деле что-то было, там ощущалось какое-то шевеление. От страха волосы встали дыбом. Я замер, стараясь не поддаваться панике. Прошло много времени, прежде чем я еле вздохнул, собрался с силами и рывком вскочил на ноги, отбросив то, что лежало на мне.

Теперь я совсем проснулся и стоял, дрожа от страха и не понимая, сколько сейчас времени. В комнате было совершенно темно. Окаменев, я прислушался, ожидая услышать, как что-то ползет к двери. Но в комнате царила тишина. Постепенно успокоившись и решив, что это был ночной кошмар, я через какое-то время осторожно потрогал пол. Пальцы нащупали скомканную хлопковую простыню. Она обмоталась вокруг меня, когда я вертелся и ворочался во сне.

Еще долго я не мог уснуть и проснувшись, когда уже давно рассвело, сразу отправился в мраморную умывальню сполоснуть лицо. Через высокие окна лился дневной свет. Со стороны центрального дворика доносилось пение птиц. Озрик ждал в смежной комнате. Принесли завтрак – плоскую лепешку, фрукты и кувшин шербета. Поздоровавшись, я направился к низенькому столику, где оставил перевод Онейрокритикона, сел на подушку на полу и стал просматривать текст, пока не нашел раздел про животных и их значение в сновидениях. Здесь был странный набор тварей. Мыши, ленточные черви, сверчки, кроты, совы, летучие мыши – насколько я смог понять, они были расположены без всякого порядка. Наконец, нашел страницу про змей. Книга не оставила сомнений.

Сон про змею несомненно предвещал предательство.

Подташнивало. Я огляделся. Озрик стоял у подноса с едой, выжидательно глядя на меня, в его темных глазах виделось беспокойство.

– Ганелон замышляет погубить Хроудланда, – начал я и рассказал рабу о том, что узнал вечером, и о своем ночном кошмаре.

Он выслушал молча, а потом спросил:

– Ты запомнил время, когда приснился кошмар?

– Нет. Но была кромешная темнота.

– Значит, предательство еще какое-то время не свершится. А что стало со змеей?

Такой странный вопрос застал меня врасплох.

– Не помню.

– Книга Сновидений говорит, что поведение змеи очень важно.

В тревоге о значении сновидения я забыл, что, согласно Онейрокрикону, если змея обвилась вокруг ноги того, кто видит сон, то жертвой предательства станет он сам. Если змея уползла, то предадут кого-то другого.

– Во сне змея свернулась у меня на коленях. И все, – сказал я.

– Значит, жертвой станешь не ты. Но это может оказаться и не Хроудланд, – проговорил Озрик.

– Все равно я хочу предупредить его. Вали занят приготовлениями к моей поездке туда. Говорит, что можно добраться до графа морем.

– Будем надеяться, что на этот раз мы не поплывем с командой пиратов.

– Озрик, ты можешь не ехать со мной, – медленно проговорил я.

Он взглянул на меня вопросительно. Тщательно выбирая слова, я рассказал, о чем мы договорились с вали и что в Сарагосе для него найдется место.

– Сам решай, остаться или нет. Дело твое, – сказал я. – В любом случае ты больше не будешь рабом. Если поедешь со мной, то как свободный человек.

На лице Озрика мелькнуло выражение недоверия и затем сменилось радостью.

– Я не ожидал этого, – хрипло сказал он.

– Если помнишь, ты спас мне жизнь.

– Вчера ты сказал, что тебе понадобится моя помощь, как никогда раньше. – Озрик потер рукой свою поврежденную шею. У него была привычка массировать мышцы, когда думает. Давно я не видел этого его жеста. – Справишься сам? – спросил он.

– Три дня назад я убил человека. Пронзил стрелой насквозь. Конечно, я бы предпочел, чтобы он прожил чуть подольше, но лишь потому, что только так я мог выбить из него сведения. Я крепче, чем был дома, циничнее и подозрительнее. Я буду настороже.

Он глядел на меня, обдумывая ответ.

– Хорошо. Остаюсь в Сарагосе, – наконец решил он.

Я пошел вытащить свои переметные сумки и рылся в них, пока не нашел то, что было нужно.

– Озрик, ты умеешь писать по-франкски?

– Отец научил меня. Думаю, я мог бы справиться, хотя и очень медленно, – ответил мужчина.

– Скорость не важна. Если узнаешь что-нибудь еще про замыслы Ганелона, напиши и дай мне знать. Тебе понадобится это. – Я поднял коробочку с колесом Цезаря.

Хромая, Озрик подошел и взял ее.

– Я все гадал, что там лежит, – проговорил он, поднимая крышку и заглядывая внутрь.

– Устройство для шифрования. Я покажу, как оно работает. Поскольку я еду обратно во Франкию, мне оно больше не понадобится. Я смогу докладывать лично.

Он вопросительно приподнял брови. Пришлось признаться:

– Я собирал сведения для Алкуина.

Озрик закрыл крышку и без лишних слов засунул коробочку в рукав. Я чувствовал себя виноватым, что не признался ему раньше в своей шпионской деятельности, и, хуже того, понял, что не дал ему полной свободы, как хотел. По-прежнему считалось само собой разумеющимся, что он всеми силами будет мне помогать.

Глава 14

Весь путь морем до Бретонской Марки я провел лежа на куче сетей в сыром вонючем трюме васконского рыболовного корабля. Судно качало и швыряло волнами, и каждый раз, когда волна обрушивалась на палубу надо мной, вода стекала через щели между досками. В бурлящей темноте я выблевал все, что во мне было, и продолжал блевать. Хотелось умереть.

Вали предупреждал, что путешествие будет не очень приятным, но он слишком мягко выразился.

– Горные васконы суровы, – говорил Хусейн, – но по части отчаянной отваги морские васконы их превосходят. Они покидают порты в любую погоду, если видят в поездке выгоду. – Ему следовало добавить, что он щедро заплатил команде, поскольку Васконский залив,[51] который нам пришлось пересечь, знаменит своими внезапными штормами и бушующими волнами.

Хусейн также обеспечил мне проезд через васконские земли, граничащие с Сарагосой. Проводник, посадивший меня на корабль, показал мне Памплону, столицу тех земель. Это место сохранило все раны отвоеванного приграничного города: разрушенную городскую стену, остатки снесенных башен, торчащих, как сломанные зубы, и ворота, постоянно находящиеся в ремонте. Я добросовестно записывал все, что видел, поскольку по-прежнему считал себя шпионом Алкуина.

К концу путешествия васконский рыбак высадил меня на берег в маленькой безымянной и заброшенной бухте на бретонском берегу. Он объяснил, что нужно идти вдоль моря через мыс слева. Стояло хмурое утро, моросил дождь, еще не прошло и часа после рассвета. С моря наплыла завеса тумана, покрыв все на суше мокрым блеском. Несмотря на унылое окружение, я благодарил Бога, что, наконец, покинул корабль, который поднял парус и исчез во мгле. Подождав, когда земля перестанет качаться подо мной, я завернулся в промокший плащ и отправился в указанном направлении, скользя и спотыкаясь на камнях и сжимая сумку с оригиналом Книги Сновидений и моим переводом. Кроме того, вали упросил принять в дар кошелек серебряных динаров. Все свои пожитки, включая лук и меч, я отдал Озрику, а также подарил ему гнедого мерина.

Я брел через мыс и вдруг увидел ряд маленьких лодочек, вытащенных на берег и в перевернутом виде оставленных на деревянных катках, чтобы в них не затекал дождь. За ними виднелись рыбацкие хижины.

– Piv oc’h?[52] – раздался настороженный голос.

Из-за одной лодки вышел человек в балахоне до колен и широкополой шляпе. Он был приземистый и широкоплечий, в деревянных башмаках.

– Piv oc’h? – повторил он, уставившись на меня.

Глаза незнакомца были того же серого цвета, что и галька на берегу, а лицо покрывала недельная щетина. С полей его шляпы капал дождь и ручьями стекал с балахона. Я понял, что вся одежда мужчины пропитана рыбьим жиром.

– Мне нужно добраться до резиденции маркграфа Хроудланда, – сказал я на латыни.

Человек с опаской посмотрел на меня, на лице его отразилось подозрение, смешанное с неприязнью. Он не понял этот язык.

– Penaos oc’h deuet?[53] – снова проговорил он.

– Меня высадило васконское судно, там, за мысом, – тщетно объяснял я, указывая назад, на скалу.

Он сделал знак, чтобы я шел за ним, и повел к самой большой из хижин. Толкнув залитую дождем дощатую дверь, незнакомец ввел меня в тесное помещение, темное и пропахшее дымом, грязью и рыбой. Накинув грязную шаль, здесь перед очагом сидела на табурете какая-то женщина со спутанными седыми волосами и размешивала содержимое чугунка. Трое детей – все мальчики – с любопытством посмотрели на меня слезящимися, покрасневшими от дыма глазами. Они были босы и в лохмотьях, но выглядели крепкими и упитанными.

Мужчина коротко о чем-то поговорил с женщиной на своем языке. Я решил, что это его жена. Встав на ноги, она вытерла руки о толстую юбку, и я заметил у нее на шее деревянный крестик на тонком кожаном ремешке.

– Муж спрашивает, кто вы и откуда, – сказала она по-франкски, медленно и с сильным акцентом.

Я решил исказить правду.

– Я служу Алкуину Ахенскому. Он послал меня достать у сарацин святую книгу для новой королевской церкви.

Я развязал сумку и чрезвычайно бережно вытащил Книгу Сновидений.

Женщина с уважением посмотрела на нее и перекрестилась, хотя мне показалось, что ее муж больше заинтересовался, что еще есть у меня в сумке.

– Я был бы благодарен, если бы мне дали проводника и лошадей, чтобы добраться до резиденции маркграфа Хроудланда. Я заплачу́.

Жадный блеск в ее глазах затмил религиозное почтение.

– Сколько? – спросила женщина.

Я пошарил в сумке и вытащил три монеты. Как клюв цапли, рука женщины метнулась к динарам и сгребла их. Несколько мгновений она рассматривала их, и я испугался, что арабские надписи могут вызвать у нее подозрение. Однако жена рыбака положила деньги в карман юбки и безучастно проговорила:

– Муж покажет, как добраться пешком. Его зовут Галлмо. У нас нет лошадей.

Она что-то сказала мужчине и вернулась мешать свое варево, не обращая ни на что внимания, только прикрикнула на старшего из мальчишек, когда он попытался пойти вместе с нами.

Вслед за рыбаком я вышел из хижины под мелкий противный дождь, который пришел на смену прежней мороси. К тому же поднялся ветерок. Появились маленькие волны с белыми барашками и били о берег, где лежали вытащенные лодки. Я догадался, что Галлмо из-за меня не пропустит сегодняшнюю рыбалку. Он взял толстый деревянный посох, прислоненный к стене хижины, и позвал двух небольших лохматых псов, укрывшихся под кучей пла́вника. Они вскочили и подбежали, хлопая ушами. По грязной дорожке Галлмо направился от моря вдоль бегущего меж камней ручейка, лившегося с возвышенности за деревней. Два пса впереди оживленно скакали, разбрызгивая грязь и так же, как и их хозяин, не обращая внимания на сырую погоду.

Я шел, подняв капюшон плаща. Дождь просочился сквозь него и стекал по шее за воротник. К счастью, в Сарагосе я приобрел крепкие сапоги из промасленной кожи, и хотя они не были совсем непромокаемыми, но не промокли, пока мы шагали через лужи.

Мы все поднимались в течение целого часа, если не больше, идя по узкой долине. Дорога вывела нас из болот. Съежившись в своем плаще, я не обращал внимания на окружающий пейзаж, а когда поднял глаза, заметил, что мы поднялись на высоту, где туман превратился в низкие облака и стал еще гуще. Я не видел дальше тридцати шагов и в любом направлении замечал лишь безрадостные скалы, вереск и низкорослый кустарник. Все было мокрое. Я предположил, что от моря вела лишь одна дорога, и гадал, сколько еще придется пройти до следующего поселения. Спрашивать Галлмо было бесполезно. Он говорил только на своем языке и не проявлял никакого интереса к общению со мной. Становилось все более неуютно от пребывания в пустынной местности наедине с ним. Он мог запросто сбить меня с ног тяжелым посохом, взять деньги и скрыться в тумане.

Я брел, опустив голову и глядя под ноги. Два пса вдруг бросились куда-то с тропы. Они возбужденно лаяли, несомненно, погнавшись за кроликом или зайцем. Галлмо позвал их назад так сердито, что я взглянул посмотреть, что его так разозлило. От увиденного мне стало не по себе. Наш путь лежал меж двух рядов серых камней. Они были расставлены через промежутки шагов в пятнадцать и чуть в стороне от дороги. Каждый массивный валун был больше в длину, чем в ширину, и весил много тонн. Должно быть, притащить их потребовало неимоверного труда. Потом, совершив подвиг изобретательности, кто-то наклонил камни и поставил стоймя, так что они стали напоминать гигантские надгробия. В тусклом свете дня они выглядели жутко и загадочно, словно не из этого мира.

Галлмо выказал им великое почтение. Когда псы послушно вернулись к хозяину, он концом посоха что-то начертил на дерне, потом склонил голову и опустился на одно колено, словно приносил присягу огромным камням.

Туман все густел, и я уже еле различал очертания ближайших камней по сторонам. Когда мы двинулись через этот молчаливый тусклый мир, я понял, что кто-то еще присоединился к нам. Сначала это было мимолетное впечатление, какая-то смутная фигура чуть впереди Галлмо, идущая в том же направлении, что и мы. Фигура была нечеткой, она то появлялась, то исчезала по мере того, как изменялась густота тумана. Мужчина широко шагал передо мной, а тропинка была слишком узкой, чтобы обогнать его и посмотреть, да и не хотелось преграждать ему путь. Только через несколько минут я осознал, что в его новом спутнике есть что-то знакомое. Он был, как и я, в длинном плаще с поднятым капюшоном. Что-то знакомое было в его походке и в том, как он сгибал плечи. Наконец я понял, кто это: мой брат-близнец. Его призрак шел впереди нас. Я гадал, видит ли его Галлмо, но рыбак не подавал никаких признаков этого. На призрака реагировали только псы. Они бежали по тропинке, и я видел, как они смотрят на удаленное видение, нюхают его пятки, виляют хвостом, а потом возвращаются к хозяину. Уверенность собак воодушевила меня. Я знал, что не могу привлечь внимания брата. Потусторонний мир не уделяет внимания смертным, и если бы он захотел поговорить со мной, то так бы и сделал. И все же я чуть ли не надеялся, что он остановится, чтобы обернуться и поздороваться. Но фигура продолжала идти вперед сквозь туман, а я топал сзади, чувствуя странное утешение от присутствия родича. Я был уверен, что пока мой брат-близнец рядом, со мной ничего не случится. Через несколько часов дорога, наконец, пошла вниз. Мы покинули заросшие вереском места и вышли из гущи тумана. К тому времени призрака не стало. Он пропал точно так же, как и появился, становясь на несколько мгновений смутным, потом исчезая, чтобы опять появиться на миг. Когда он не появлялся в течение нескольких минут, я понял, что больше его сегодня не увижу.

Мы достигли впадины, где приютился хуторок из дюжины домишек. Собаки побежали вперед, прямо к одному из домов, и стали скрестись в дверь. Послышался чей-то голос, и когда Галлмо откликнулся, дверь открыл лысый чрезмерно толстый мужчина средних лет. У него была круглая голова, шея нависала над воротником складками жира, а маленькие острые глазки выглядели так, будто их вставили в пудинг. Эти глазки медленно осмотрели меня, потом Галлмо, прежде чем толстяк жестом пригласил нас войти. Мы вошли в бедно обставленную комнату с деревянным столом, скамьей и тремя табуретами. Здесь была дверь во внутренние покои, в очаге горел огонь, а в углу стояли крестьянские орудия труда. Псы Галлмо тут же подбежали к очагу и улеглись на земляной пол, словно это было их место. Вскоре помещение наполнилось запахом псины.

Галлмо коротко переговорил с толстым хозяином. Тот сразу повернулся ко мне.

– Направляетесь в королевский дворец в Ахене? – спросил он.

По-франкски он говорил лучше, чем жена Галлмо.

– Я должен доставить священную книгу для библиотеки в новой церкви, – ответил я.

Мне было не по себе. Что-то в толстяке вызывало недоверие.

Он махнул пухлой рукой в сторону скамьи у стола.

– Садитесь. Путь с побережья не близок, и вы, должно быть, устали. Принесу что-нибудь поесть и выпить.

Он поковылял из комнаты, а я подошел к скамье, снял плащ и тяжело опустился на нее. Я и правда очень устал. Я также помнил об интересе Галлмо к моей сумке, поэтому положил ее на скамью рядом с собой, и, надеюсь, не обидел рыбака столь настороженным к нему отношением.

Галлмо снял свою шляпу, с которой капала вода, и сел на табурет напротив меня.

Мы сидели в неловком молчании, ожидая возвращения хозяина. Я тайком осматривал комнату, надеясь увидеть признаки, что в доме живет кто-то еще – жена, дети, – но ничего такого не заметил. Толстяк жил один, и я уже стал подумывать, не лучше ли встать и убраться подобру-поздорову, пока еще есть такая возможность. Я был один, чужой в незнакомом доме – легкая добыча для ограбления, если не чего-то похуже. Однако больше никого в хуторе не было видно, а я знал, что деревенские жители держатся замкнуто. Не было уверенности, что в другом доме меня примут лучше.

Толстяк вернулся с тремя потертыми кожаными пивными кружками в одной руке и большим глиняным кувшином в другой. Он поставил все на обшарпанный стол и, тяжело дыша, сел на табурет; его дряблая туша свисала с краев. Он разлил по кружкам соломенного цвета жидкость, я с подозрением ее понюхал. Она пахла яблоками, грушами и медом. Пригубив, я убедился, что это была смесь перебродившего яблочного и грушевого сока, что-то похожее на то, что любил мой отец. Я отпил побольше. Прошло много месяцев с тех пор, как я пил хмельное. Пузырьки защекотали мне горло. Сладкий пьянящий напиток был восхитителен.

Толстяк с любопытством смотрел на меня. Он напоминал большого хряка, рассматривающего следующее блюдо. Осушив медовуху и облизнув губы, он собрался что-то сказать, но я опередил его:

– Огромные камни вдоль дороги, что это?

Он прищурился.

– Менгиры, длинные камни. – Он как будто бы не хотел говорить о них.

– Кто их поставил?

– Никто не знает. Они всегда там стояли.

– Они служат для чего-то? – спросил я.

Он пожал рыхлыми круглыми плечами.

– Некоторые думают, что это надгробия на могилах гигантов.

– Не только гигантов, – серьезно проговорил я.

Он с интересом посмотрел на меня. Я отхлебнул спиртного и осторожно поставил кружку на стол. Целый день у меня не было ни крошки во рту, потому я захмелел от крепкого напитка. Язык стал слегка заплетаться.

– Сегодня я видел среди менгиров своего брата-близнеца.

Его свинячьи глазки удивленно расширились.

– Брата? – переспросил он.

– Он какое-то время шел вместе с нами. Собаки его видели. – Я кивнул на двух псов, которые уже спали у огня.

Толстяк что-то сказал Галлмо, тот покачал головой, потом посмотрел на меня с беспокойством и некоторой неприязнью.

– Вы уверены, что это был ваш брат? – спросил хозяин.

– Конечно. Я не видел его больше недели. Он не так часто навещает меня, – проговорил я, стараясь казаться беззаботным.

Глаза толстяка метнулись к моей сумке.

– Разве вы не христианин? – спросил он.

Я тихо рыгнул. Судя по послевкусию, медовуха была сварена из клеверного меда.

– Христианин или нет – не имеет никакого отношения к брату. Он навещает меня, когда захочет. Он утонул, когда мы были еще детьми.

Глаза толстяка нервно забегали по комнате. На лысине выступила бусина пота.

– Призрак явится и сегодня? – спросил он.

– Кто знает? – пожал плечами я.

Хозяин встал с табурета.

– Тогда он не должен застать нас неподготовленными, – пробормотал мужчина и зашаркал из комнаты.

Вскоре толстяк вернулся с четырьмя деревянными тарелками, буханкой несвежего с виду хлеба, сыром и еще одной кружкой. Он накрыл стол на четверых, и мы стали есть. Каждый раз, когда с улицы доносился какой-либо звук, оба моих сотрапезника вздрагивали. Мы торопливо ели. Закончив, я выпил третью кружку медового сидра, потом, сняв наглазник с глаза, посмотрел на них долгим немигающим взглядом, так что они не могли не заметить разного цвета моих глаз, и сказал:

– Оставьте место моего брата за столом как есть, на случай, если он придет позже.

Не спрашивая разрешения, я растянулся на скамье, положив под голову сумку, и позволил себе заснуть в уверенности, что они не посмеют причинить вреда человеку с отметкой дьявола и к тому же брату-близнецу призрака.

Меня разбудило тихое рычание, а потом стук тяжелым сапогом в дверь, отчего она затряслась.

– Просыпайся, бочка сала, – послышался крик.

Я сел. Я по-прежнему был на скамье и провел спокойную ночь. Деревянная тарелка моего брата и кружка стояли на столе нетронутые.

В дверь снова застучали сапогом. Галлмо неуклюже поднимался с пола, где проспал ночь. Собаки яростно лаяли и скакали у двери, которая затряслась от следующего удара. Толстяка нигде не было видно.

Надев наглазник, я подошел к двери и открыл ее. За ней стоял коренастый нахмуренный мужчина с короткой аккуратно подстриженной бородкой и обветренным лицом человека, проводящего дни под открытым небом. За спиной у него я увидел двух солдат с копьями. В отдалении из дверей домов выглядывали жители деревни.

– Ты кто? – агрессивно спросил человек с бородкой, он хорошо говорил по-франкски.

– Зигвульф, королевский слуга, – ответил я.

Пришедший прищурился.

– Королевский? Не морочь мне голову! – прорычал он.

Я понял, что имею не очень внушительный вид с наглазником на глазу, в дорожной грязи и неумытый.

– Я направляюсь к маркграфу Хроудланду.

– И маркграф в нетерпении ждет тебя? – съязвил пришелец.

С похмелья я был раздражителен и вышел из себя:

– Нет, не ждет, но будет очень рад меня видеть, и я не премину доложить ему о вашем поведении.

Моя уверенность подействовала на него.

– По какому делу ты хочешь видеть маркграфа? – спросил он уже не так презрительно.

– Я несу ему книгу. – Я снова вытащил из сумки Книгу Сновидений.

Это произвело эффект. Может быть, этот человек никогда не видел книг, но знал, что они являются редкостью и представляют большую ценность.

– Ладно, ты пойдешь со мной и расскажешь свою историю главному управляющему, – сказал он и посмотрел на Галлмо, который обеими руками сдерживал псов, рвавшихся напасть на пришельца. – Где Маонирн?

Галлмо окаменело посмотрел на него и ничего не ответил.

– Он не говорит по-франкски, – вмешался я. – Это рыбак с побережья.

– И заодно контрабандист, раз водится с Маонирном. Наверное, жирдяй улизнул в горы, услышав наше приближение. Там его не найдешь.

Он повернулся, и я мимо солдат с копьями пошел за ним.

Как оказалось, я встретился с фогтом. Он хотел арестовать Маонирна, известного негодяя, за кражу скота, но вместо этого привел меня к главному управляющему местного землевладельца. Тот, в свою очередь, поверил в мою честность, дал лошадь и объяснил, как добраться до города, выбранного маркграфом Бретонской Марки для своей резиденции.

Это было еще то местечко.

В небольшой долине, где река изгибалась вокруг невысокого холма, теснилось несколько сотен домишек. Поселение со своими бурыми глинобитными стенами и камышовыми крышами под хмурым зимним небом оставляло гнетущее впечатление. На берегу стояла водяная мельница, виднелись голые фруктовые сады и огороды, а вершину холма окружал бревенчатый частокол. Над ним виднелась крыша господского дома. Из-за дождя горожане сидели дома, и какие-то признаки жизни проявлял лишь солдатский лагерь на заливных лугах. Там ровными рядами стояли палатки, поднимался дым от костров, и вокруг двигались вооруженные люди.

Мне потребовалось два дня, чтобы доехать сюда, и я направил свою усталую лошадь по грязным пустынным городским улицам к воротам частокола. Они были раскрыты, и, когда я въехал, никто меня не окликнул. Здесь я остановился, охваченный воспоминаниями.

Дом Хроудланда напомнил о королевском доме, где прошло мое детство, разве что был гораздо больше и явно стремился произвести впечатление на прибывших. Сама крыша была покрыта тысячами и тысячами чешуек дранки и шла уклоном к боковой стене из поставленных вертикально и плотно пригнанных друг к другу толстых брусьев. Все вертикальные поверхности были покрашены в кричащие яркие цвета. Красные и белые квадраты перемежались зелеными и синими ромбами. Были также полоски и завитушки. На выступающих концах балок и распорных брусьев и на дверных навесах были вырезаны цветы, гротескные фигуры животных и людей. Они тоже были раскрашены в яркие цвета – оранжевый, пурпурный и желтый. На каждом углу здания на шестах развевались флаги, а над главным входом с двустворчатой дверью – знамя с изображением бычьей головы. Это было зрелище необузданного и кричащего хвастовства.

Вокруг дома царил переполох. Глава бригады рабочих с нетерпеливым видом следил, как те разгружали с повозки столы и скамьи и заносили в дом. Слуги выкатывали тележки, заваленные золой и грязным тростником, другие вносили связки свежего тростника. Мужчина на приставной лестнице доливал масла в металлические светильники на огромных дверных косяках.

– Где граф Хроудланд? – спросил я человека, который нес на коромысле два ведра воды, направляясь к чему-то вроде кухни в пристройке к главному зданию.

Из двойной трубы над ней поднимался дым.

– Здесь вы его не найдете. Он в военном лагере.

Я повернул лошадь и поехал назад, вниз, на заливные луга, и на полпути услышал воодушевивший меня звук – торжествующий вопль во всю глотку. Такой вопль издавал мой друг после точного удара дротиком или копьем, и звук доносился справа от меня, из-за солдатских палаток. Я пришпорил лошадь и вскоре увидел знакомую сцену. Две дюжины всадников проводили учебный бой. В окружении зрителей противники устроили толчею, рубя и коля друг друга деревянными мечами и тупыми копьями и отражая удары щитами. Я сразу заметил Хроудланда. Он скакал на своем чалом жеребце с характерной белой звездочкой на морде, и на шлеме у него был пучок черных перьев. Приглядевшись, я увидел, что и у некоторых других всадников были черные перья, а у их противников на шлемах красовались ветки с зелеными листьями. Среди хриплых криков и грома ударов я снова услышал торжествующий вопль Хроудланда. На своем чалом он налетел на противника, сшиб его коня и сверху вниз нанес всаднику удар по голове. У меня на глазах он ударил врага щитом в лицо, так что тот не удержался в седле и упал навзничь на землю.

Выпрямившись, граф огляделся, выискивая новую жертву, и его взгляд упал на мою лошадь, выглядывающую через головы зрителей. Его лицо осветилось широкой улыбкой. Невзирая на хаос вокруг, граф пришпорил жеребца и пустил его тяжелой рысью в мою сторону. Толпа впереди разошлась, сторонясь огромных копыт.

– Одноглазый! Добро пожаловать домой! – крикнул мой друг.

Он запыхался, лицо заливал пот. Отшвырнув деревянный меч, Хроудланд забросил щит на спину, бросил поводья и спрыгнул с седла. Я слез с лошадки. Граф подошел ко мне, обхватил руками и по-медвежьи обнял, прижав к кольчуге, так что мне пришлось увернуться от края его шлема.

– Рад тебя видеть! – сказал он.

Я заметил, что к нам подъехал еще один всадник, и, оглянувшись, узнал Беренгера, тот улыбался мне с седла. Он снял шлем, его курчавые волосы слиплись от пота.

– Одноглазый, откуда ты взялся? – воскликнул он.

Я высвободился из объятий графа.

– Из Испании по Васконскому заливу. У меня важные новости.

Забытый жеребец Хроудланда бродил в стороне, встряхивая головой и раздраженно топая копытами по мягкой почве. Ближайшие зеваки отходили с его пути.

– Увидимся позже в большом зале, – сказал Хроудланд, поспешно отходя и беря поводья. – Ты не мог выбрать времени удачнее. Сегодня будет пир. Мой сенешаль позаботится о тебе.

Он легко вскочил в седло. Кто-то подал ему деревянный меч. Граф взмахнул им над головой в салюте и поскакал обратно сражаться, Беренгер помчался рядом.

Сенешаль Хроудланда даже не попытался скрыть своего раздражения, что его отвлекают от приготовлений к пиру. Он рявкнул на конюха, чтобы отвел мою лошадку в конюшни, потом подозвал слонявшегося рядом парня и сердито велел показать мне апартаменты маркграфа. Этим он перепоручил меня слуге маркграфа. Я отправился за молодым человеком в резиденцию. Внутри там все сверкало, как и снаружи. Раскрашенные красно-белыми полосками, фамильными цветами Хроудланда, стоящие в два ряда деревянные колонны, каждая толще мужской талии, вздымались ввысь, подпирая крышу. На них скобами были укреплены дюжины факелов. Хотя еще не настал и полдень, многие факелы горели, и от их пламени на стропилах в вышине танцевали тени. Увиденные мною ранее столы и скамьи были расставлены на свои места между колонн, и здесь могло разместиться более сотни человек. Слуги расставляли деревянные подносы и стеклянные чаши. Хворост в яме для огня уже разгорелся, и пламя охватило подброшенные поленья. Я ощутил сосновый дым, а где-то послышались звуки струнных музыкальных инструментов. Проводник провел меня по всему залу мимо стоящего на возвышении стола, пока что пустому, лишь накрытому тонкой льняной скатертью. Я предположил, что более ценную посуду вынесут позже. В дальнем конце зала мы прошли через массивную дверь в нечто вроде большой оружейной палаты. Каменные связанные раствором стены здесь имели узкие щели вместо окон. К слабому освещению добавлялся свет факелов, который сверкал на установленных рядами копьях и дротиках, боевых топорах и окованных железом сундуках. Вдоль стены стояли щиты, раскрашенные в маркграфские цвета, красный и белый.

Юноша провел меня вверх по деревянной лестнице, которая привела нас в верхнюю комнату, обставленную для комфортабельного житья. Пол здесь покрывали ковры, а гобелены на стенах были вышиты сценами охоты и классических мифов. К своему удивлению, я заметил, что на одном гобелене изображалась осада Трои, и узнал фигуры Троила и Ахилла, историю о которых я рассказывал в присутствии Карла на пиру, где меня отравили. Железные жаровни разогнали холод и сырость, и здесь стояла широкая удобная кровать с тюфяком, а также обычные табуреты и кресла. Окна здесь оказались застеклены, они были шире, чем на первом этаже, и пропускали больше света. Тем не менее уже горели ряды дорогих восковых свечей, многие из них ароматизированные. Я задумался, как Хроудланд мог позволить себе такую роскошь.

Меня передали слуге, тот, снисходительно осмотрев мой наряд, отодвинул занавес в альков. Там висела дорогая одежда – тонкие льняные и шелковые рубашки, камзолы и рейтузы, отороченные мехом мантии, туники с вплетенными в ткань золотыми и серебряными нитями, большой выбор модных шляп и шапок. Ниже на полке была выставлена строем обувь – сапоги, тапки и туфли всевозможных цветов и стилей. Слуга предложил мне что-нибудь выбрать и сказал, что сейчас с кухни принесут горячую воду, дабы я мог умыться и переодеться.

Сам граф прибыл через несколько часов. Я услышал его шаги по деревянным ступеням, и через мгновение он с забрызганным грязью лицом ворвался в комнату. Его глаза излучали энергию.

– Одноглазый! Одноглазый! Как долго тебя не было! – воскликнул он, и я снова попал в медвежьи объятия. Потом он отстранился и посмотрел на меня с расстояния вытянутой руки. – Ты загорел и хорошо выглядишь. Должно быть, в Испании тебе было неплохо.

– А тебе – на должности правителя Марки. Твоя резиденция великолепна, – поздравил его я.

Он состроил гримасу.

– Это чтобы компенсировать мерзкий климат и такой же мерзкий народ. Ты не представляешь, каково это – жить среди таких угрюмых, суровых болванов. Они не понимают, что значит радоваться жизни. Приходится самим придумывать развлечения. – Он оживился. – Но сегодня будет хорошая еда и беседа, и мой распорядитель подаст приличное вино. Также я приготовил для тебя особое развлечение.

Его слова вылетали с такой скоростью и таким пылом, что я внимательнее присмотрелся к своему другу. У него появились мешки под глазами и лопнувшие вены на лице. Он казался возбужденным и встревоженным, не таким, как я его помнил. Мне подумалось, не позволяет ли он себе здесь лишнего.

– Я покинул свою миссию в Испании, потому что должен тебя предупредить: ты стал жертвой заговора, – начал я.

Но граф уже отвернулся, как будто не мог оставаться на месте. Он подошел к кровати и снял рубашку. Его тело оставалось стройным и атлетичным, как раньше, под бледной кожей выпирали мускулы. Если мой друг и позволял себе излишества, это не повлияло на его физические данные. Снова появился слуга с тазиком воды, который он поставил на подставку, и Хроудланд начал мыть лицо и руки.

– Ганелон замышляет против тебя, – громко сказал я, пытаясь завладеть его вниманием.

– Ничего нового, – небрежно ответил граф.

Он даже не приподнял головы от тазика.

– На этот раз у него может получиться, – настаивал я. – Он хочет выставить тебя изменником.

Мне не удалось подавить нотку раздражения в голосе, меня обидело, что друг принимает предупреждение так легкомысленно после того, как я с такими усилиями добрался до него.

– Расскажи подробнее, – выпрямившись, произнес граф и стал вытирать голову и плечи.

Я пункт за пунктом объяснил, как Ганелон добился письменного обещания Хусейна выплатить пятьсот динаров, чтобы воспользоваться этим документом как доказательством измены.

Когда я закончил, приятель откинул голову и презрительно рассмеялся.

– И лучше Ганелон ничего не мог придумать? Это не много ему даст, – усмехнулся он.

Мне показалось, что в его голосе послышалась истеричная нотка, и я продолжил:

– Тебе нужно связаться с королем. Расскажи ему, что затевается. Предупреди насчет Ганелона.

Хроудланд подошел ко мне и хлопнул по руке.

– Одноглазый, друг мой, я знаю, что сделать лучше. Я стану так сражаться в Испании, что у короля не возникнет сомнений в моей преданности.

– О чем ты? Будет война с Испанией?

И снова мужчина рассмеялся.

– Конечно!

– Но меня послали с Ганелоном и Герином выяснить, искренна ли просьба сарацин в военной помощи.

Граф нехорошо улыбнулся мне.

– Карл давно решил идти войной на Испанию, задолго до того, как сарацины явились просить помощи. Он послал тебя и двух других лишь для отвода глаз, чтобы скрыть свои намерения.

Откуда-то снаружи послышался звук рожка. Он звал гостей маркграфа занять свои места в зале. Я услышал, как кто-то еще поднимается по деревянным ступеням, и в комнату вошел Беренгер со словами:

– Пора собираться.

– Одноглазый, были еще какие-нибудь покушения? Кто-нибудь пытался тебя убить? – спросил Хроудланд.

Я бы предпочел, чтобы его вопрос прозвучал не так обыденно.

– Была попытка, когда я ехал через горы. – И я рассказал ему про васконского пращника.

– Звучит так, будто это дело рук Ганелона, – сказал Хроудланд. – Как думаешь, Беренгер?

– Похоже на него, – ответил тот, помогая надеть графу свежую рубашку.

– Ну, Одноглазый, – сказал мой друг, выбрав в алькове ремень, усыпанный полудрагоценными камнями, – на сегодняшнем пиру ты, по крайней мере, можешь не бояться быть отравленным. Повар и все поварята работают на меня.

Он застегнул ремень, выбрал короткую мантию из белого шелка с малиновым подбоем и перекинул через плечо. Пришло время спускаться и начинать пир.

Я сидел на почетном месте по правую руку от графа, а Беренгер по левую. Остальные места за высоким столом занимали высшие лица из окружения Хроудланда. В некоторых из них я узнал участников тренировочного сражения, которое видел раньше. Женщин не было. Все мы сидели лицом к залу, так что гости могли видеть нас и своего сюзерена. Столы были украшены пестро, как и следовало ожидать от маркграфа, – тарелки и кувшины из серебра, приборы для питья из рога, оправленного в серебро или золото, или из цветного стекла, подсвечники, инкрустированные золотом или разукрашенные полудрагоценными камнями. Угощение же, в отличие от всего этого, разочаровало. Простая похлебка с какими-то комками и корнеплоды. Хлеб был грубый и черствый. Хроудланд жаловался, что местные крестьяне не могут выращивать хорошую пшеницу из-за климата и плохой земли. Он сильно пил, прямо с начала пиршества, и Беренгер с остальными не отставали от него. Когда было выпито изрядно вина и пива, их голоса зазвучали громче, и крикливая беседа свела на нет все усилия музыкантов, пытавшихся нас развлекать. Из заполненного зала перед нами, где невозмутимо поглощали пищу менее возбужденные гости маркграфа, слышался гул разговоров. Не раз я ловил себя на том, что подавляю зевоту.

И вдруг Хроудланд стукнул ручкой ножа по столу, так что подпрыгнули тарелки. Все сразу замолкли и посмотрели на него. Но граф был уже решительно и бесповоротно пьян.

– Я хочу представить вам всем моего хорошего, превосходного друга – Одноглазого, – объявил он заплетающимся языком.

Все за столом пьяно закивали головами. Один-два гостя потрезвее поймали мой взгляд и неуверенно улыбнулись мне.

– Некоторые из вас слышали, как он поправил королевского барда в Ахене и на пиру рассказал историю перед королем. – Граф возвысил голос, чтобы его слышали во всем зале. – Сегодня я пригласил одного из величайших бардов Бретани развлечь нас, чтобы Одноглазый знал: мы имеем рассказчиков не хуже других в королевстве.

Послышались разрозненные хлопки, и из-за грандиозных колонн вышел ссутуленный костлявый человек средних лет. Он был в простой коричневой рубахе и облегавшей голову шапочке. В одной руке он держал небольшую арфу, а вторая лежала на плече мальчика лет десяти. Они медленно вышли на открытое место перед высоким столом, и мальчик поставил на пол трехногую табуреточку, которую принес с собой. Бард сел, положил на колени арфу и приготовился начать.

– Скажи нам, какую сказку ты собираешься спеть, – крикнул Хроудланд.

Ребенок наклонился и что-то тихо сказал певцу. Скальд был не только слеп, но и не говорил по-франкски.

Мальчик поднял голову и тонким голосом проговорил:

– С вашего позволения, мой господин, отец поведает вам местную историю, легенду об Ивэйне.

Мой сосед справа, приземистый крепкий франк, от которого несло элем, наклонился ко мне и прошептал на ухо:

– Будем надеяться, это продлится недолго.

– Подойди сюда, – подозвал ребенка Хроудланд. – Я хочу, чтобы ты переводил гостям.

Как ни в чем не бывало, мальчик поднялся на возвышение, обошел стол и встал позади графа, рядом со мной.

Без всякой преамбулы слепой рассказчик издал ноту на арфе и начал рассказ на языке, который я счел бретонским. У него был красивый, сильный выразительный голос. За высоким столом все окружение графа одолела скука, но слушатели в зале затихли, то ли из вежливости, то ли из страха вызвать неудовольствие хозяина.

Мальчик оказался умелым толмачом. Бард делал паузу после каждого стиха, и он быстро излагал мне на ухо краткое содержание по-франкски.

Сама легенда была странная: Ивэйн, благородный рыцарь, покидает двор своего короля и отправляется на поиски волшебного родника, находящегося в глухом лесу. Возле родника стоит валун, усыпанный драгоценными камнями, а на дереве рядом висит золотой кубок. Направленный в это место страшным великаном, мужчина льет воду из кубка на валун. И тут же поднимается великая буря, срывая с деревьев листья. Когда буря утихает, с неба спускаются стаи птиц, они садятся на ветки и поют. И тут появляется вооруженный воин на коне и заявляет, что он страж родника. Они бьются, и рыцарь ранит таинственного незнакомца. Тот поворачивает коня и спасается бегством, а Ивэйн преследует его.

– Конечно же, Ивэйн взял с собой золотой кубок? Это же его награда, – грубо крикнул Хроудланд.

До того я не сознавал, как он напился.

Скальд прервал повествование, обиженный, что ему помешали.

Хроудланд с раскрасневшимся лицом повернулся ко мне.

– Ведь так и произошло при осаде Трои, верно, Одноглазый? Добыча победителя.

– Это легенда, выдумка, – сказал я, пытаясь ублажить и успокоить его.

– Нет, мой господин, все так и было, – проговорил мальчик у нас за спиной.

Удивленный дерзостью, я повернулся, чтобы рассмотреть его. Ребенок стоял, сцепив руки, бледный и взволнованный.

– Чепуха, – выпалил Хроудланд. Он уже приготовился спорить, даже с этим юнцом. – Вся история – выдумка.

– Родник существует. Вы можете сами его увидеть. В Барентоне, в Бросельяндском лесу, – настаивал мальчик.

Я боялся, что Хроудланд до того напился, что сейчас ударит малыша, и махнул тому, чтобы уходил. Он повернулся и пошел к отцу, сердито выпрямив спину.

Настроение Хроудланда резко испортилось. Он стал агрессивным и диким. Нетвердой рукой взяв кубок, граф с мычанием осушил его. Вино потекло по подбородку. Потом он с силой бросил кубок на пол и свирепо проговорил заплетающимся языком:

– Одноглазый, завтра мы с тобой найдем этот родник и докажем, что никакой он не волшебный.

Краем глаза я заметил, как бард поднялся со своего табурета и вместе с сыном вышел из зала. Его песня не имела успеха.

Я надеялся, что на следующее утро Хроудланд забудет об этом, но в гостевую палату, где я ночевал, сразу после рассвета пришел слуга и разбудил меня, сказав, что маркграф ждет в конюшне. Оставив одолженные наряды, я надел свой походный костюм и отправился к приятелю. На нем, похоже, не сказалась вечерняя попойка, и я удивился: неужели он так привык к регулярному пьянству, что уже не страдает от похмелья.

– Одноглазый, мне сказали, что волшебный родник не более чем в трех часах езды отсюда, – оживленно проговорил граф. – Мы можем съездить туда и вернуться засветло.

Конюх вывел нам двух крепких коней, и мы выехали за ворота в сопровождении эскорта из четырех всадников. Утро было сырое и туманное, и когда мы спустились с холма и ехали по пустынным улицам городка, где лишь случайные тощие дворняги вынюхивали в мусоре объедки; на гриве моего коня блестели капли росы.

– Ты не представляешь, как я рад, что скоро мы отправимся воевать в Испанию, – признался Хроудланд по пути в лес.

– Ищешь славы? – поддразнил я его.

Он с серьезным лицом повернулся ко мне.

– Мне страшно нужны деньги. Ты не поверишь, сколько стоит содержать резиденцию и прислугу.

Я мог бы ему указать, что было бы нетрудно сэкономить кучу денег, ведя не такую роскошную жизнь, но вместо этого произнес:

– Я думал, местные налоги дают средства для правителя марки.

– Далеко не достаточно.

– Тогда нужно попросить короля освободить тебя от этой должности. Возвращайся ко двору.

Хроудланд покачал головой.

– Не хочу расписываться в неудаче. Во всяком случае, должность правителя марки дала мне ощутить вкус, каково это – самому принимать решения.

– Значит, в Испании ты хочешь скорее пограбить, чем добиться славы.

– Надеюсь преуспеть и в том, и в другом, – честно признался он.

Мы быстро двигались по наезженной дороге, которая шла вокруг заросших кустарником холмов. На пути нам попадались лишь пешие путники, идущие от одного хутора к другому. Часто, завидев нас, они осмотрительно уходили с дороги и прятались в кустах. Под конец мы обогнали семейство с тремя маленькими детьми. Один из всадников нашего эскорта достаточно хорошо понимал по-бретонски, чтобы узнать у них, что до Барентонского родника осталось недалеко и нужно свернуть направо.

Низкая облачность понемногу рассеивалась, и когда мы въехали в настоящий лес, стало проглядывать солнце. Древние дубы, перемежавшиеся буками, напомнили мне то место, где таинственный лучник пытался убить меня во время королевской охоты. Но здесь деревья оказались не столь величественны, они были кривые и чахлые, пространство между ними заросло кустарником, и замшелые стволы душила молодая поросль. Постепенно дорога сузилась и превратилась в тропинку, а нависавшие ветки царапали нам лицо.

– Должно быть, уже недалеко, – сказал Хроудланд, спешившись, когда ехать верхом стало слишком трудно.

Он передал поводья нашему эскорту и велел подождать. Я неуклюже слез с коня и пошел за энергично двинувшимся вперед графом. В лесу пахло землей и сырой листвой, и, как ни странно, в неподвижном затхлом воздухе не слышалось ни звука – ни птичьего щебета, ни даже слабого шороха листвы. Это казалось зловещим, и мне становилось все больше не по себе.

Хроудланд как будто не замечал странной тишины. Когда тропинка оказалась совсем заросшей, он вынул меч и стал рубить заросли.

– Если легенда правдива, здесь мы должны встретить страшного великана, – пошутил он, повернув голову. – Того, который укажет нам путь.

Но мы никого не увидели, хотя мне показалось, что в грязи виднеется след ноги.

Наконец, когда я уже собирался предложить повернуть назад, мы вышли на поляну. Она была не более двадцати шагов в ширину, и над ней виднелось небо. Она имела безмятежный, спокойный вид древнего места, а в центре возвышался огромный, поставленный вертикально камень. Он напоминал менгиры, которые я видел в тумане, но стоял один, и его шероховатые серые бока заросли бледными круглыми пятнами лишайника. Рядом с подножием камня виднелся водоем, чуть больше большой лужи. Неподвижность поляны нарушала лишь легкая дрожь водной поверхности. Из земли вытекал родник. По спине у меня пробежали мурашки.

– Это и есть то место, – уверенно проговорил Хроудланд. Он вложил меч в ножны и оглядел ближайшие кусты. – Но что-то не вижу на ветке золотого кубка.

Потом подошел к камню и, посмотрев внимательнее, пренебрежительно фыркнул:

– И вовсе он не усыпан драгоценными камнями. Еще одна выдумка.

Я подошел к нему. Из водоема вытекал маленький ручеек и вскоре терялся в кустах. Что-то привлекло мой взгляд – тень под поверхностью ручейка, темное пятно. Оно появлялось и исчезало в воде. Я наклонился ближе. Там, под водой, на боку лежал металлический кубок. Я протянул руку, осторожно достал его и сразу догадался, что он чрезвычайно старый. Размером и формой кубок напоминал пивную кружку без ручки. Стряхнул с него капли воды, повертел так и сяк, выискивая на тусклой поверхности какие-нибудь отметины. Он был явно сделан из одного листа металла, но не имел швов, стыков и заклепок, лишь каким-то острием были выбиты узоры из точек. Ряды точек загибались в таинственные завитки.

– Что ты там нашел? – спросил Хроудланд и, подойдя, взял у меня кубок. – Наверное, уронил какой-нибудь дровосек.

– По-моему, он бронзовый, – сказал я.

Мой друг взял с пояса кинжал и острием клинка поцарапал металлическую поверхность. Царапины не осталось.

– Это точно не золотой кубок Ивэйна. Слишком твердый.

Он озорно улыбнулся мне.

– Посмотрим, покажет ли он свое волшебство, как для Ивэйна.

Опустившись на колени у родника, граф зачерпнул кубком воды, потом подошел к огромному серому камню и вылил на него. Отойдя, он посмотрел на небо, все еще затянутое дымкой, но через которую можно было видеть диск солнца.

Ничего не произошло. Лес вокруг оставался совершенно неподвижным и безмолвным, воздух давил на нас, тяжелый и вязкий.

– Вот видишь, Одноглазый, – заявил Хроудланд, – он не может даже вызвать бурю.

Но только слова сорвались с губ, вдруг вокруг раздалась громкая дробь дождя. Мириады крупных, тяжелых капель били по ветвям и кустам, заливали мягкий ковер старой листвы на земле. Не было ни дуновения, и дождь падал вертикально, словно лился прямо с неба. Странный ливень продолжался недолго, от силы пять минут, а потом прекратился так же внезапно, как и начался. Вернулась прежняя зловещая тишина.

Хроудланд посмотрел на бронзовый кубок у себя в руке и нервно засмеялся.

– Совпадение, Одноглазый. А как же буря? В истории про Ивэйна говорится, что когда он полил водой камень, поднялась сильная буря и стала срывать листья с деревьев.

– Сейчас зима и нет листьев, – заметил я.

Мы молча посмотрели друг на друга.

И в тишине донесся другой звук, гулкий шелест. Он наполнил воздух, приближаясь и делаясь все громче, хотя все это произошло так быстро и неожиданно, что мы не успели понять, с какой стороны он идет. На меня упала тень, моментально заслонившая небо над поляной, и мне стало страшно.

Я взглянул вверх. Над поляной кружилась огромная стая птиц. Слышалось хлопанье крыльев, и шум то усиливался, то ослабевал, по мере того как стая кружила над поляной. Сделав два круга, она по спирали опустилась на ветви деревьев и кусты вокруг нас. Птиц было так много, что их было невозможно сосчитать. Они садились всюду, где было можно сесть, и тонкие веточки качались и прогибались под их весом. Никогда раньше я не видел таких птиц. Они были размером с дрозда, черно-бурые и с короткими желтыми клювами. Они вцепились в свои насесты, удерживая равновесие, и иногда перемещались, чтобы крепче ухватиться лапками или давая место другой птице усесться рядом, но ни одна не садилась на землю. Потом послышался приглушенный щебет, и вся поляна закипела птичьим гомоном.

Хроудланд и я замерли и не двигались, пока птицы не угомонились. Потом так же внезапно, как появились, они поднялись. Только что они перелетали с ветки на ветку, хлопая крыльями и создавая шум, а через мгновение были уже в воздухе и устремились через вершины деревьев, как клубы темного дыма.

Граф издал короткий отрывистый смешок и проговорил:

– Они знали про родник. Наверное, хотели попить, но мы их спугнули.

– Их было слишком много, чтобы напиться из такой лужицы. И в лесу должны быть другие водоемы и озера.

Хроудланд посмотрел на кубок, который по-прежнему сжимал в руке.

– Можешь представить что-нибудь более бесполезное? Даже если эта штука вызывает дождь и бурю, для этой сырой страны было бы полезнее, если бы она разгоняла тучи, чтобы сияло солнце.

Он подбросил кубок и снова поймал его.

– Думаю, сохраню его и суну под нос следующему дураку, который попытается сказать мне, что в детских сказках бретонцев есть правда.

– Пожалуй, нам лучше оставить кубок там, где нашли, – возразил я, изо всех сил стараясь не выказать трусости. – Это может быть всего лишь суеверие, но кубок лежал здесь неспрста.

Но Хроудланд пропустил мой слабый протест мимо ушей. Он повернулся и направился туда, откуда мы пришли. Я пошел за ним, но, прежде чем покинуть поляну, обернулся, чтобы бросить последний взгляд, и остолбенел.

У камня стоял призрак брата и молча смотрел на меня.

Я похолодел. Граф совершил страшную ошибку. Кубок должен был остаться там, где мы его нашли. Какое-то время брат просто стоял там, и я не видел на его лице ни гнева, ни упрека, а только сожаление. Потом услышал, как приятель зовет меня, кричит, что надо торопиться, если хотим вернуться домой до темноты. Совсем не хотелось оставаться одному в этом зловещем, сверхъестественном месте, и я, опустив глаза, поплелся прочь в страхе, что то, чему я позволил случиться, принесет страшные беды, но знал, что не могу изменить принятого Хроудландом решения. Случившееся у родника было еще одним шагом по пути, который уготовила ему Судьба.

Только когда наш маленький отряд вернулся на дорогу, я сумел задать Хроудланду тревоживший меня вопрос.

– Зачем мы поехали в такую даль к роднику? Неужели было так важно опровергнуть старую сказку?

Мы двигались резвой рысью. Хроудланд натянул поводья, переводя коня на шаг, чтобы не приходилось кричать, и оглянулся, убеждаясь, что эскорт нас не слышит.

– Моя обязанность как правителя Бретонской Марки – охранять границу и поддерживать власть короля.

– И какое имеет к этому отношение сказка, рассказанная слепым бардом?

Мой друг помрачнел.

– Бретонцы полагают, что франков прогонят с этой земли.

Я громко рассмеялся.

– Кто прогонит? Им это может только присниться.

– Именно в том и заключается моя проблема – что им снится.

Я удивленно посмотрел на него. Я никогда не рассказывал графу про Онейрокритикон и свои собственные сны. Но он имел в виду что-то другое.

– Одноглазый, бретонцы ждут возвращения какого-то вождя, способного вернуть им независимость. Пока у них есть такие мысли, Марку нельзя считать в безопасности.

– Ради всего святого, какой еще вождь? – недоверчиво спросил я.

– Они зовут его Артуром.

Что-то слышанное в детстве шевельнулось у меня в памяти. Мой учитель рассказывал об Артуре, короле, возглавлявшем сопротивление моему народу, когда саксы пришли в Британию.

– Если это тот, о ком я подумал, то о нем не стоит беспокоиться, – сказал я. – Артур уже пару сотен лет как умер.

Хроудланд бросил на меня пронзительный взгляд.

– Что тебе известно о нем?

– Он сражался против моих предков саксов и был смертельно ранен в битве. Его соратники положили тело в лодку и отправили плавать.

Губы Хроудланда сложились в жесткую линию.

– Ту же самую историю рассказывают здесь. Бретонцы и бритты имеют общую историю. Они заявляют, что лодка приплыла к нашему берегу, и Артура похоронили под огромным камнем – вроде того, что мы видели у родника. Они говорят, что он встанет из могилы и приведет их к победе.

Я выдавил смешок.

– Это не может понравиться их христианским священникам. Слишком похоже на их собственную историю про воскресшего спасителя.

Хроудланд, нахмурившись, посмотрел на меня. Он был нетерпелив, и ему хотелось, чтобы я отнесся к его словам серьезно.

– Ты ошибаешься. Священники только подливают масла в огонь. Они стали выставлять этого Артура как образцового христианского правителя. Говорят, он творил добрые дела и поощрял своих лучших людей разыскивать святые реликвии, оставшиеся со времен самого Христа.

– И они нашли что-нибудь?

Граф вытащил из переметной сумки украденный у родника кубок и поднял его.

– Если нашли, то эти реликвии выглядели чем-то вроде этого.

Наконец я понял.

– Значит, ты поехал к роднику, чтобы развенчать истории про Артура. Ты знал, что там не будет ни усыпанного драгоценностями камня, ни золотого кубка. Все это выдумки, как и сама легенда про Ивэйна, а поскольку он считается одним из рыцарей Артура, то и он, и его господин выдуманы.

Хроудланд небрежно подбросил кубок и поймал его.

– Ты надеялся показать, что нет никакого усыпанного драгоценностями камня и золотого кубка. Ивэйн был одним из его рыцарей.

– И обнаружил, что знаменитый золотой кубок – всего лишь маленькая бронзовая посудина. Думаю, надо выставить его в большом зале, и, пожалуй, на следующем пиру я буду пить из него. Это заставит задуматься о правдивости чудесных приключений Ивэйна как священников, так и языческих поклонников камня.

– А как же странный дождь и стая птиц?

Он пожал плечами.

– И для того, и для другого есть естественные объяснения, но ни тебе, ни мне не стоит вообще упоминать о них.

Я помолчал, обдумывая его ответ.

– А если бы история оказалась правдива? Если бы мы нашли усыпанный драгоценностями камень и золотой кубок?

Хроудланд хищно усмехнулся.

– Тогда бы вышло еще лучше. Я бы выковырял драгоценности ножом и привез бы их и золотой кубок как свою добычу. Ты же знаешь, что мне страшно нужны деньги.

Засунув кубок обратно в переметную сумку, он пустил коня в легкий галоп.

Глава 15

На следующее утро, встав пораньше и чувствуя потребность подышать свежим воздухом, я поднялся на сторожевую вышку над частоколом вокруг резиденции маркграфа. Рассвет был холодным и ясным, и по долине внизу катился туман, заслоняя военный лагерь. Судя по шуму, лагерь быстро разросся с тех пор, как Хроудланд и я ездили исследовать родник. Из тумана доносились выкрики командиров, грубый хохот, звук топора, колющего дрова, звонкие удары кузнечной кувалды по наковальне, ржанье множества коней. Поежившись от холода, я спустился и принес себе из кухни за главным залом завтрак из горячего молока с хлебом. Потом с буханкой в руке спустился с холма посмотреть за приготовлениями к походу на Испанию.

Я прошел между смутными очертаниями выстроившихся в ряд солдатских палаток. Они были пусты, за распахнутыми пологами виднелись пожитки солдат, которые ушли заниматься своим делом. Иногда появлялась смутная фигура человека, ведущего за недоуздок неоседланную лошадь. Фигура безмолвно исчезала, не поздоровавшись. Когда запах навоза стал неодолимым, я понял, что добрался до места стоянки коней. Веревка, к которой они были привязаны, провисла, но где-то в тумане еще скребли горстку лошадей. Я услышал нетерпеливый топот копыт, кони то и дело пускали газы, а конюхи успокаивали их, посвистывая сквозь зубы или шепча животным какую-нибудь тихую ерунду. Наконец, я добрался до берега реки, где кони, ходя на водопой, размесили землю в жидкую грязь.

Здесь свернул налево, собираясь пойти вверх по реке. Но не сделал и пары сотен шагов, как поднялся ветер и стал медленными лоскутами относить туман. Я обнаружил, что вышел на открытое пространство, покрытое истоптанным дерном, – участок, где тренировались конники. Люди собрались в отряды человек по двадцать или около того, держа под уздцы коней, и слушали инструкторов. По сравнению с эскортом из ловких наездников, приветствовавших вали Хусейна, когда он подъехал к Сарагосе, эти солдаты выглядели весьма неряшливо. На них были разные кольчуги и шлемы – я не заметил ни одной похожей пары, – а зимняя шерсть на конях торчала космами.

Ближайший инструктор – худой седеющий человек с кривыми ногами конника, – закинул меч за спину. Торчащая над плечом рукоять напомнила мне Герина, когда он уезжал с Ганелоном в компании барселонского вали. Инструктор стоял, закинув поводья своего коня на руку и подняв небольшое железное кольцо размером примерно с его ладонь. Одна сторона кольца была расплющена.

– Как-нибудь знает, что это такое? – спрашивал он слушателей.

Один или двое посмотрели под ноги и неловко потоптались. Никто не ответил. Я догадался, что многие знают ответ, но не хотят рисковать, чтобы не оказаться потом выбранными куда-то.

– Это стремя, – объявил инструктор. – Нынче многие думают, что стремена – для женщин, что хорошему наезднику они не нужны. – Он ткнул жестким пальцем в высокого поджарого рекрута в переднем ряду, который снял шлем, открыв копну рыжих волос. – Морковная Грива, ты большой парень. Сядь-ка на коня и дай мне показать, почему у каждого из вас к завтрашнему утру седло должно иметь стремена.

Рыжий рекрут надел шлем и вскочил на коня. Он был умелый наездник и сидел в седле ловко, хотя я заметил, что его ноги висят по бокам лошади, не упираясь в стремена.

Инструктор уже тоже сел верхом. Он вынул меч и послал своего коня вперед, чтобы оказаться лицом к лицу с рыжим, колено к колену.

– Ударь меня, парень! – скомандовал он.

Рыжий вынул клинок и нерешительно нанес удар. Инструктор легко отбил его щитом, потом приподнялся на стременах и стал на полголовы выше противника. Взяв свой меч за ножны, он ударил рыжего рукоятью по шлему. Тот, изумленный, покачнулся в седле.

Чья-то рука схватила меня за плечо, и я подскочил от неожиданности. Сзади подошел Хроудланд.

– Отлыниваешь, Одноглазый, вместо того чтобы тренироваться? – весело спросил он.

– Откуда эти люди? – спросил в ответ я.

– Местные. Я собрал в Марке всех мужчин и лошадей. Королевским маршалам для похода в Испанию нужна конница, а не пехота. – Он повернулся к рекрутам, выстроившимся перед инструктором, готовым атаковать строй соломенных чучел. – Будем надеяться, последний набор способен быстро учиться. У нас фуража для стольких коней хватит лишь на несколько недель.

– Если хочешь, чтобы я к ним присоединился, мне нужно одолжить у тебя доспехи и меч тоже, – сказал я.

– А что случилось с мечом, который я выбрал для тебя в королевской оружейной в Ахене? – спросил он, и его лицо сделалось серьезным.

– Оставил его в Сарагосе своему слуге Озрику. Он теперь свободный человек. Я также отдал ему своего коня.

Граф лишился речи. А потом сердито выпалил:

– Ты болван. Этот меч особенный. Ты забыл, что такое оружие запрещено передавать кому-то за пределами Франкии?

Его вспышка была такой неожиданной, что я не сразу нашелся, что ответить.

– Когда мы будем в Сарагосе, попрошу Озрика вернуть его, – сказал я.

Граф нахмурился.

– Если Озрик еще там и не продал его.

– Я уверен, что он сохранит меч до моего возвращения.

Хроудланд резко выдохнул в явном раздражении.

– Я бы скорее разбил клинок моего Дюрандаля, чем дал ему попасть не в те руки. – Он повернулся ко мне лицом и, вдруг сменив настроение, примирительно улыбнулся. – Извини, Одноглазый, не хотел грубить. Конечно, тебе было неудобно везти его с собой. Баскские моряки перерезали бы тебе горло за него. – Он махнул рукой в сторону своей резиденции на холме. – Выбери себе щит и шлем в моей оружейной и подбери кольчугу впору.

Собираясь отправляться на войну в Испанию, я сделал, как предложил Хроудланд. Всю свою энергию посвятил тому, чтобы стать искусным конным воином. У меня не было времени думать о чем-либо другом. Я отогнал мысли о том, чтобы связаться с Бертой, так как все еще опасался дворцовых интриг в Ахене. Кроме того, я подозревал, что она давно нашла других любовников. Я теперь служил маркграфу и отвечал перед ним, а это означало, что должен следовать за ним беспрекословно, куда бы он ни направился. После шести недель практики с копьем и одолженным мечом я годился для маркграфской конницы, которая должна была присоединиться к основным силам вторжения. Мы снялись с лагеря через две недели после равноденствия, и это было внушительное зрелище – под бледным весенним солнцем конная колонна перешла брод у края учебного поля. Во главе ехал сам Хроудланд, лихая фигура в алом кавалерийском плаще, отороченном куньим мехом, с непокрытой головой, с рассыпавшимися по плечам длинными светлыми волосами. Сразу за ним ехал знаменосец, держа знамя с бычьей головой. Потом следовало остальное окружение – домашняя прислуга в красно-белых ливреях, конюх с чалым боевым жеребцом в поводу, советники и наперсники, и я в том числе.

Наш обоз ехал впереди, и мы направлялись легкими переходами на юг, двигаясь по красивой лесистой местности, на деревьях распускались почки, а подлесок был полон маленьких порхающих и копошащихся существ и птичьего пения. В воздухе чувствовался богатый глинистый запах новой поросли, и, если не считать нескольких сильных дождей в первую неделю, погода оказалась к нам благосклонна. День за днем солнце выглядывало из-за пышных белых облачков. Они проплывали в вышине, гонимые западным ветром, и их тени пересекали нам путь, а потом убегали по земле.

Часто Хроудланд приглашал меня ехать рядом с ним на виду у всех, оправдывая мою репутацию его близкого друга.

– Мне не жаль покидать бретонские земли, – признался он на четвертый день пути.

Дорога шла через березовую рощу на краю пустоши. Серовато-белая кора деревьев напоминала о моем пребывании в Сарагосе, она была того же цвета, что и незнакомый материал для письма, найденный в гостевой комнате Хусейна.

– Тебя угнетает зимняя погода? – спросил я.

– Погода и люди. Они скрывают свои чувства. Я бы хотел их верности, а не просто понурого повиновения. Никогда не знаешь, что у них на уме. – Он кивнул на рощу вокруг. – Березы, например. Для меня, как франка, они полны буйной жизни, надежды на будущее. А для бретонцев береза – дерево, растущее на земле мертвых.

– Отец однажды рассказывал мне, что береза – символ нового начала, очищения от прошлого. Может быть, это и есть то, что тебе нужно, – сказал я.

Хроудланд вдруг стал очень серьезным.

– Одноглазый, очень даже может быть, что теперешний наш поход действительно даст мне возможность начать все заново.

Я украдкой взглянул на графа. Его лицо было мрачно.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Вспомни нашу поездку в Бросельяндский лес, чтобы разобраться с историей про Ивэйна и родник. Чем она закончилась?

– Золотой кубок оказался сделанным из бронзы. Недавно я видел его среди прочей посуды в твоем главном зале.

– А если бы мы в самом деле нашли золотой кубок?

– Насколько я помню, ты бы его расплавил и положил в свою сокровищницу.

– А если предположить, что кубок имел такую особую ценность, что никто и помыслить не мог, что его можно уничтожить?

– Теперь ты говоришь загадками, – сказал я ему.

– Эти бретонские барды вечно поют о чем-то под названием Грааль, о какой-то чаше или блюде. Для их короля Артура это была величайшая ценность.

– И что случилось с Граалем?

Хроудланд прямо не ответил на мой вопрос.

– Многие из лучших рыцарей Артура отправлялись на его поиски. И лишь паре из них довелось увидеть этот таинственный предмет.

– Не понимаю, при чем тут наш поход в Испанию, – сказал я.

Мне начинало казаться, что мой друг проводил слишком много вечеров в попойках с друзьями, хвастая своими прошлыми и будущими подвигами.

Он повернул ко мне голову, и я увидел, что он совершенно серьезен.

– Бретонские барды говорят, что этот таинственный Грааль хранится в укрепленном замке, куда трудно попасть, так как он со всех сторон окружен горами. Из их рассказов можно сделать вывод, что он находится где-то на юге.

Я усмехнулся.

– Если ты думаешь, что Грааль окажется где-то в горах по пути в Испанию, позволь тебе сказать, что в тех краях мало лесов. Это унылые пустынные места, где кто-то чуть не размозжил мне голову камнем из пращи.

Хроудланда было не сбить.

– Небольшая опасность не удержит меня от поисков там Грааля, как не удержала меня от поездки в Бросельяндский лес.

Я вздохнул.

– И что ты будешь делать с Граалем, если завладеешь им? Он может оказаться еще одним маленьким бронзовым кубком, который можно за грош купить на базаре.

Граф бросил на меня торжествующий взгляд.

– Как ты не понимаешь, Одноглазый! Это не важно, из золота сделан Грааль или из меди. Да хоть из дерева! Представь, как бретонцы будут уважать человека, вернувшего им это сокровище!

Я еле удержался, чтобы не покачать безнадежно головой. Если Хроудландом овладела какая-то мысль, отговорить его было невозможно.

– А если Грааль – выдумка?

Почувствовав мои опасения, приятель рассмеялся.

– В таком случае военный поход все равно дает мне шанс начать новую жизнь. Как я уже говорил, буду служить королю с такой отвагой, что когда мы победим сарацин, мой дядя Карл сделает меня маркграфом его новой Испанской Марки. – Он наклонился в седле и похлопал меня по щеке. – И тогда, Одноглазый, ты станешь моим ближайшим советником и будешь наслаждаться испанским солнцем вместо бретонской мороси.

Он пришпорил коня и пустил в легкий галоп, из-под копыт полетели комья земли.

Через неделю мы оказались в какой-то опустошенной долине. Здесь как будто пронесся ураган разрушения. Кусты и мелкая поросль были растрепаны в клочья. Молодые побеги на полях растоптаны и погублены. Земля была вся истерзана и засорена. Ни дерева, ни деревца не осталось в рощах, лишь пни со свежими следами топора. Это было поистине тягостное зрелище, и я удивился, когда Беренгер издал радостный возглас.

Когда мы бок о бок стали спускаться с холма, приближаясь к сцене разорения, он начал напевать себе под нос.

– Что здесь случилось? – спросил я.

– Тут побывало войско, – ответил он, осклабившись. – Земля скоро оживет. Посмотри сам.

И в самом деле, там и сям виднелись кучи навоза и безобразные горы мусора – обрывки мешковины, следы костров, куриные перья, обглоданные кости, глиняные черепки. Я заметил выброшенную кем-то дырявую туфлю. Направив коня в сторону, я наехал на кучу, очевидно, человеческих испражнений и не сразу осознал, что вся эта мерзость широкой полосой тянется по дну долины.

Хроудланд ехал чуть впереди. Он повернулся в седле и позвал:

– За мной! Они, наверное, только что перевалили через гребень.

Пустив коня быстрой рысью, граф стал подниматься вверх по склону.

Мы с Беренгером последовали за ним, и, преодолев подъем, я натянул поводья и удивленно посмотрел вперед. Теперь стало ясно, почему мои товарищи были всегда так уверены в успехе франкского войска.

По дну следующей долины двигалась огромная змея. Ее составляли ползущие длинной линией возы, запряженные волами. Их было сотни четыре или пять. По большей части это были крепкие двухколесные повозки, хотя некоторые, побольше, имели по четыре колеса, как телега Арнульфа с угрями. На всех были навесы, и их тянули пары волов, а возницы шагали рядом или сидели на передке перед навесом. Даже издалека я мог расслышать щелчки кнута, а также скрип и стон огромных колес, вращавшихся на деревянных осях. По обе стороны колонны следовали отряды фуражиров, собиравших по пути все, что могло пойти в корм тягловым животным. Ближе к нам двигалось огромное стадо скота, пожирая по пути дочиста всю растительность до последней былинки и листика.

– Там все, что нужно для войска, – с гордостью крикнул мне Беренгер, махнув рукой в сторону повозок. – Палатки, запасное оружие, зерно, горшки, лопаты. А стадо скота – передвижная кладовая свежего мяса.

– А где сам король? – спросил я.

Он показал. Вдали, во главе колонны, двигалась темная масса всадников – главные силы войска. Я еле различал колышущиеся знамена и поблескивание щитов и наконечников копий на солнце.

– С их стороны расхлябанность – не выставить арьергарда, – ядовито заметил Хроудланд, перебив нас.

Он пустил коня вниз по склону. Мы с Беренгером поскакали за ним и, догнав колонну, поехали вдоль нее. Теперь я слышал глубокое шумное дыхание животных, они тяжело шагали, с губ у них капали слюни. Мы поравнялись с отрядом шагавшей вперед пехоты, одним из отрядов, распределенных по длине колонны. Он состоял из крепких ребят, которые несли на плече короткие топоры. Их сержант, бывалый человек с коротко подстриженными волосами и длинным, как клюв, перебитым носом, крикнул нам что-то странным хриплым голосом, но никто из нас не понял его языка.

– Это, должно быть, бургунды Ансеиса, – объяснил Беренгер. – Карл собрал войска со всего королевства. Каждый мужчина обязан отслужить до шестидесяти дней в год.

– Они бьются только топорами?

– Их щиты и копья где-нибудь на повозке, вместе с остальным снаряжением. На марше нет смысла тащить все на себе.

Впереди из колонны выехала одна повозка. Правое колесо виляло – похоже, разболтался шкворень.

Кто-то – вероятно, колесный мастер – соскочил с другой повозки и с инструментами в руках направился чинить вышедшую из строя. Это показывало, что колонна хорошо подготовлена к различным неприятностям в пути.

– А вдруг бойцам потребуется перейти реку? – спросил я.

– Если нет надежного моста, достаточно большого, чтобы могли проехать все повозки, разведчики найдут брод. Если быки смогут перейти, войско двинется дальше. Ничто не должно промокнуть. Повозки построены, как лодки, чтобы не пропускать речную воду и дождь.

Я заметил, что деревянные бока ближайшей повозки намазаны дегтем, а навес сделан из покрытой жиром кожи. Тем не менее чего-то не хватало. Только когда мы с Беренгером проехали вдоль всей колонны и стали приближаться к массе конницы, я понял, чего именно. Среди сотен обозных повозок и фургонов, передвижных кузниц и мастерских не было ни одной осадной машины. Если Карл встретит сопротивление со стороны испанских укрепленных городов, он рискует потерпеть неудачу.

Я хотел поделиться своим беспокойством с Хроудландом, но тот уехал далеко вперед, догоняя военачальников, и когда мне представилась возможность поговорить с ним наедине, уже произошло много всего другого, и он не принял мои соображения всерьез.

Во второй половине дня войско остановилось на открытой равнине. Рядом было озеро, где можно было напоить быков и лошадей. Повозки и фургоны поставили правильными рядами, пехотинцы и конники поставили палатки, разожгли костры, из следовавшего с колонной стада выбрали скотину, зарезали и разделали туши. Вскоре от костров поднялся такой дым, что со стороны лагерь можно было бы принять за небольшой городок.

Хроудланд поехал к Эггихарду, королевскому сенешалю, чтобы доложить ему о практических приготовлениях к походу. Тем временем Беренгер и я отправились искать остальных паладинов. Мы нашли их у костра близ огромного квадратного павильона, раскрашенного красными полосами и с развевающимся королевским штандартом на центральном столбе. Развалясь, они пили вино. Нескольких я помнил по зиме в Ахене – Ансеиса Бургундского, красивого и чванливого Энгелера и Герера, приятеля Герина. Не хватало старого Герарда, и меня опечалило, когда сказали, что он так и не оправился от яда, принятого на том пиру. У него возобновились страшные желудочные спазмы, новый врач посоветовал жевать лавровый лист, глотать сок, а потом класть мокрые листья на живот. Такое лечение помогало не больше молитв, а зимний холод доконал.

С чувством вины я вспоминал о своем эгоизме, когда взял Озрика с собой в Сарагосу. Если бы раб остался в Ахене, его врачебное искусство могло бы спасти старика. Теперь, даже если бы захотел, я не мог вернуть Герарду Книгу Сновидений.

– Одноглазый, Беренгер! Я хочу, чтобы вы услышали, какие указания даст нам король, – позвал нас Хроудланд из входа в королевский павильон.

Мысли о Герарде вылетели у меня из головы. В павильоне я мог встретиться лицом к лицу с Ганелоном, а этого человека было лучше избегать. Я не видел его с тех пор, как он отправился с Герином в Барселону. Даже если Ганелон не был причастен к нападению на меня в горах и к покушению в лесу еще раньше, он мог видеть во мне угрозу своему плану подставить Хроудланда и опасаться, что я обвиню его в измене и получении денег от сарагосского вали.

Поэтому я с опаской ступил в королевский павильон. Здесь было просторнее, чем в большинстве домов, и пахло ладаном. Видимо, королевский капеллан недавно проводил тут богослужение. Через полотно пробивалось достаточно вечернего света, чтобы осветить тяжелый пурпурный бархатный занавес, отделявший дальний конец павильона. За занавесом, предположил я, было личное жилье короля. Остальное пространство было обставлено как зал совещаний. На земле в качестве пола лежали доски. В одном углу за переносными столиками сидели два писца с пергаментом и перьями. На небольшом возвышении стоял походный трон из позолоченного резного дерева, а всю середину пространства занял знакомый предмет – огромная карта из плиток, которую я видел в ахенской канцелярии. Она была собрана на деревянных щитах, лежащих на козлах.

Дюжина старших военачальников и придворных чинов уже собрались вокруг карты и тихо о чем-то говорили между собой. Боясь увидеть Ганелона, я посмотрел на их лица. Но его здесь не было, как и среди внешнего круга менее значительных лиц и советников. Я тихонько присоединился к ним, и в это время бархатный занавес резко раздвинулся, и вышел король. Карл был с непокрытой головой и в своем обычном повседневном наряде, коричневой шерстяной тунике и рейтузах с простыми кожаными подвязками крест-накрест, без всяких знаков своего положения. За стенами шатра его могли бы принять за простого солдата, высокого, но ничем больше не примечательного.

Он оглядел всех собравшихся, и я мог поклясться, что задержался на моем лице, вспоминая, кто я такой. Не обращая внимания на деревянный трон, он подошел прямо к карте и приступил к делу.

– Я вызвал вас, чтобы ознакомить с моим планом похода в Испанию, – объявил он своим странно высоким, тонким голосом, так контрастировавшим с властной внешностью, и сделал жест в сторону карты рядом. – Хочу, чтобы вы внимательно осмотрели наше расположение, потому что завтра я предполагаю разделить войско.

Все вокруг меня вздохнули и неловко зашевелились, явно встревоженные королевским решением.

Карл заметил обеспокоенность бойцов.

– Знаю, что разделять войско считается опрометчивым, но теперь прибыл мой племянник граф Хроудланд со своей конницей, и наша численность позволяет это сделать. – Он снова указал на карту. – Между нами и сарацинами в Испании, которые ждут нашей помощи, лежит стена гор; вот здесь находятся Барселона, Уэска и Сарагоса.

Я стоял слишком далеко, чтобы быть уверенным, но мне показалось, что он указал на три города, не читая их названий, поскольку не умел читать.

Карл ненадолго замолк и посмотрел на своих военачальников. Все их внимание было направлено на него.

– Я сам поведу бо́льшую часть войска вокруг восточного края гор. Мы направимся прямо на Барселону, чтобы там встретиться с вали.

В помещении царила тишина. Несомненно, многие из присутствующих молча гадали, какая часть отделится от главных сил.

Король повернулся к Эггихарду.

– Ты, как сенешаль, поведешь западную часть, которая обогнет горы и направится к Сарагосе, где нас ожидает вали. Маркграф будет твоим заместителем.

Я ощутил удовлетворение. Это означало, что я, возможно, снова увижусь с Озриком.

Карл снова обратился ко всем:

– Наши шпионы доносят, что наше вторжение в Испанию может вызвать сопротивление. Вторгаясь с двух направлений, мы сокрушим противника, оказавшегося между нами, как в клещах. Вот зачем я разделяю войско.

Слушатели успокоились. Послышался одобрительный шепот.

Король поднял руку, и все затихли.

– Успех моего плана зависит от согласованных действий обеих половин войска.

– Ваше Величество, а что делать с обозом? – спросил Эггихард.

– Распределите повозки по размеру. Те, что поменьше и полегче, пойдут с западной частью, так как им идти дальше и двигаться надо быстрее. Разобраться с этими мелочами я оставляю тебе и другим командирам.

Среди последовавшего общего движения и разговоров я услышал, как кто-то спросил соседа:

– Кто-нибудь знает, с кем мы будем сражаться?

Задавший вопрос был грушеподобный, довольно обеспокоенного вида человек с сильным акцентом. Я догадался, что это командир одного из контингентов с дальних окраин королевства, вероятно, из Ломбардии.

Я прослушал ответ, потому что Карл скрылся за бархатным занавесом, а меня и Беренгера подозвал Хроудланд. Мы протолкались к нему и догнали графа, когда он выходил из павильона, направляясь к палаткам бретонской конницы. Он был нахмурен и в скверном настроении.

– Эггихард знает, как набить солдатам брюхо и обуть их, но когда дело дойдет до сражения, от него не будет никакой пользы.

Было ясно, что Хроудланд обижен назначением Эггихарда. Я также подумал, не хотел ли граф остаться с главными силами, где ему было бы легче на глазах у короля проявить свою воинскую доблесть.

– Может быть, и не будет никакого сражения, – предположил я. – Мы идем в Испанию по приглашению сарацин.

Хроудланд недоверчиво фыркнул.

– Кордовский Сокол не будет сидеть сложа руки.

– Кто это? – спросил я.

– Самый опасный человек в Испании. Он считает себя законным сюзереном трех мятежных сарацинских вали, позвавших нас на помощь. В последний раз, когда против него было восстание, он выстроил сотню предводителей в ряд, поставил на колени и поотрубал им головы.

– Тем больше для нас славы, когда разобьем его, – высокомерно проговорил Беренгер.

Это было опасное тщеславие, но я придержал язык. Кроме того, что-то ныло у меня в душе. Мы шли мимо трех рядов лошадей, и мое внимание привлек один крупный, мощный жеребец. Он засунул большую голову в торбу с зерном, пока конюх скреб ему шкуру. Этого же коня я видел в день охоты на оленя близ Ахена, на нем ездил король. От воспоминания по спине пробежали мурашки. Рядом стоял другой жеребец, не такой высокий, но шире и мощнее, настоящий боевой конь. И в нем было тоже что-то зловеще знакомое. Я долго и пристально смотрел на него, не понимая, где видел его раньше. И вдруг вспомнил. Это был тот самый конь, которого я видел в своем кошмаре много месяцев назад, он нависал надо мной с поднятым копытом. Тогда я в страхе взглянул на него и заметил сочащуюся из глаз всадника кровь. И это же был бронзовый конь, чью статую Карл привез из Равенны, и я видел, как ее волокли по льду.

Я остолбенел не в состоянии сделать ни шагу. Меня кольнуло странное чувство, парализовав с головы до пят. Ничего не заметив, Беренгер и Хроудланд ушли вперед, а я будто врос в землю, не в силах оторвать глаз от боевого коня. Потом чья-то рука прикоснулась к моему локтю, и, обернувшись, я увидел гонца в королевской ливрее. Он странно посмотрел на меня, и я услышал его слова, как в тумане. Он повторил:

– Пожалуйста, следуйте за мной. Король хочет поговорить с вами.

Я был так потрясен и ошеломлен, что пока мои сапоги не застучали по деревянному настилу, не понимал, что возвращаюсь в королевский павильон. Во внешнем помещении стояла небольшая группа придворных, и они с любопытством посмотрели на меня, когда я прошел мимо них, прежде чем меня передали какому-то служителю. Он отодвинул бархатный занавес и держал его, пока я не проскользнул в личный покой короля. Войдя, я уловил запах жареного.

Карл сидел за поздним ужином. Он расположился за простым деревянным столом и обгладывал ногу уже покалеченного жареного гуся. Рядом стоял слуга с кувшином воды и салфеткой на руке, готовый смыть жир с королевских пальцев. В уголке затаился писец с восковой табличкой, готовый записывать. Если не считать их, король был один.

Он отодрал от кости полоску мяса. У него были большие крепкие зубы под стать росту. Когда он повернулся лицом ко мне, я снова увидел серые внимательные глаза. В усах застрял кусочек пищи.

– У тебя есть что доложить мне? – спросил Карл, не то чтобы нелюбезно, а просто и прямо.

В голове у меня все кружилось. Лицо короля и образ плачущего кровью человека на коне сменялись, как в кошмаре наяву. Я моргал, чувствуя растерянность и головокружение.

– Ну, что ты можешь сказать? – Теперь тон был жестче, Карл не любил терять времени.

– Ваше Величество, я вернулся из Испании два месяца назад, морем. С тех пор был у графа Хроудланда, – стал запинаться я.

– Это мне известно, – рявкнул правитель. – Ты узнал что-нибудь о сарацинах? Тебе снилось что-нибудь?

В отчаянии я стал вспоминать все случившееся, когда я был у Хусейна, но смог вспомнить только лежащую у меня на коленях змею.

– Только один раз, Ваше Величество. Мне приснилось предательство.

Король простер ко мне недоеденную гусиную ногу, как скипетр.

– Рассказывай.

Я описал сон и то, как сверился с книгой, чтобы растолковать его значение.

Карл молча слушал, а потом спросил:

– Это случилось, когда ты был у вали Хусейна в Сарагосе?

– Да.

– Спасибо. Буду иметь в виду.

Я стал пробираться к занавесу. Меня все еще преследовало видение плачущего кровью царя на коне. Но, конечно, мне не стоило говорить об этом, по крайней мере, пока не узнаю, что оно значит.

– Минутку! – вдруг проговорил король.

Я замер, подумав, что он собирается устроить мне перекрестный допрос.

– Мой племянник упрям. Если в Испании будет какое-нибудь сражение, он окажется в самой гуще.

Это было простое утверждение факта.

– Не сомневаюсь, что он проявит себя лучшим образом, Ваше Величество, – дипломатично ответил я.

– А ты? Ты умеешь владеть мечом так же ловко, как луком?

Похоже, Карл не забыл тот день, когда я убил двух королевских оленей. Мне показалось разумным ничего не отвечать, и я стал ждать следующей реплики.

– Мне очень дорог племянник. Надеюсь, что ты и твои товарищи среди моих паладинов проследите, чтобы его энтузиазм не сослужил ему плохую службу.

Я покорно склонил голову. Король уже выкручивал из гусиной туши вторую ногу. Было ясно, что разговор со мной закончен, и я с облегчением выскользнул прочь.

Невысокое мнение Хроудланда о военном умении Эггихарда чуть не привело к беде все западное войско и меня в частности. Когда мы вошли в предгорья хребта, отмечающего границу с Испанией, граф убедил сенешаля, что впереди войска должен следовать отряд конных копейщиков в качестве дозора. Естественно, отряд возглавил сам Хроудланд. Он взял с собой Беренгера, Ансеиса, Герина и меня, по сути создав собственное передвижное подразделение. Его мотивы прояснились через несколько дней. Попросту говоря, наша передовая часть первая получала возможность грабить то, что лежало на пути войска. Мы рыскали вдоль дороги и хватали все ценное, что попадалось в городах и селах. Люди не оказывали никакого или почти никакого сопротивления, и каждый вечер мы собирались в своем лагере и вываливали в кучу все, что удалось награбить за день. Хотя добыча была скромной, это напоминало мне сцену, когда солдаты короля Оффы грабили дом моего отца. Поэтому по возможности я отказывался от своей доли. Товарищам мое поведение казалось странным. Для них возможность пограбить была мощным побуждением идти на войну, и Хроудланд с нетерпеливым, голодным видом председательствовал на дележе. Десятую часть он оставлял себе, заявляя, что его расходы как маркграфа Бретонской Марки наделали ему долгов.

Вполне понятно, что местные жители были рады, когда мы уходили. Одним ясным майским днем мне стало очевидно, что они нас ненавидят. К тому времени мы продвигались вдоль оконечности гор, оставив слева предгорья. В то утро, когда наш отряд готовился разойтись веером по окрестностям, Хроудланд попросил меня взять пару бойцов и обследовать невысокую гряду холмов вдали. Он полагал, что в том направлении могла затаиться богатая деревня.

Я выехал, как было велено, за мной рысью двигались два всадника. Мы так привыкли к отсутствию сопротивления, что все трое не взяли громоздких копий и щитов. Единственным оружием были кавалерийские мечи и кинжалы. Очень быстро мы миновали обработанные поля и выехали туда, где земля была слишком скудной, чтобы на ней могло вырасти что-то, кроме худосочной травы и маленьких колючих деревьев. Мы случайно наткнулись на построенный из сухих сучьев коровник, но не увидели в нем ни скота, ни людей и отправились в дальний путь к холмам. Постепенно местность повышалась, и, отпустив поводья, мы позволили коням перейти на шаг. К середине дня поднялась жара, солнце пекло, и, когда мы остановились напоить коней у маленького нагретого озерца, я снял свою брунию, кожаный панцирь, обшитый металлической чешуей, какие носили все конники, и привязал к седлу. Железный шлем я снял еще раньше. Двое других солдат сделали то же.

Мы снова сели на коней и потрусили дальше по еле видной в кустах тропинке. Когда доехали до холмов и стали подниматься по тропинке, земля вокруг надвинулась на нас. Здесь не было растительности, и путь становился все более и более каменистым, виляя и петляя в отрогах. Через какое-то время один из всадников крикнул мне, что его конь захромал. Лошадь наступила на острый камень, и теперь стрелка копыта кровоточила. Я велел ему идти назад и вести животное туда, где был устроен для них водопой. Мы углубились в холмы и собирались исследовать местность еще на протяжении часа, а если ничего не найдем, вернуться назад и вновь присоединиться к нему.

Мы двинулись дальше. Вскоре дорога сжалась в узкую тропинку, пришлось спешиться и растянуться в цепочку, осторожно ведя коней в поводу. Слева над нами круто вздымался склон из глины и щебня. Он поднимался не меньше чем на сто футов к гребню, чьи изломанные очертания напоминали мне гребень петуха. Справа земля так же круто обрывалась вниз к высохшему руслу реки. Этот склон был усеян валунами всевозможных размеров и формы. Некоторые когда-то сорвались с высоты и скатились вниз, но большинство прикатилось по ущелью.

Товарищ был более умелым наездником, и, когда тропинка стала еще уже, он предложил уступить ему место впереди. Моя лошадь имела нервный нрав и шла неохотно.

Минут через двадцать медленного продвижения она совсем отказалась идти и остановилась, вся дрожа и в поту. Я пнул ее по ребрам и прикрикнул. Она прижала уши, уперлась ногами и не шелохнулась. Я пнул кобылу еще раз и прикрикнул громче. Крик вернулся эхом от окружающих склонов. Когда эхо затихло, я услышал шорох и, взглянув налево, увидел, что небольшой участок склона у тропинки сорвался и с шумом гравия скользит вниз. Оползень остановился, послышался стук последних камешков, и на какое-то время установилась тишина. А потом раздался резкий громкий треск. Я поднял глаза выше, к петушиному гребню, и успел заметить, как оттуда сорвался среднего размера камень и пополз вниз. Величина валуна была такова, что один человек мог бы его обхватить руками. Камень неподвижно завис, и время словно замерло. А через один удар сердца перевернулся через край и покатился, набирая скорость, сначала слегка подскакивая, а потом ударился о каменный уступ и его подбросило вверх, отчего он набрал еще большую силу и устремился вниз, описывая в воздухе сокрушительные дуги.

Я закричал, предупреждая товарища об опасности. Мужчина был не более чем в десяти шагах впереди и, уже увидев, что случилось, пришпорил коня. Тот скакнул вперед, и это спасло всадника. Валун, крутясь, пролетел у них за спиной и покатился дальше.

– Тебя не задело? – крикнул я, сдерживая лошадь.

Она шарахнулась от страха и била копытами, мечась туда-сюда. Я испугался, что мы соскользнем вниз и разобьемся.

– Едва-едва, – послышался ответ, и спутник уверенно взмахнул рукой, успокаивая меня. – Скоро будет более безопасное место.

Кобыла подо мной все еще дрожала от страха, и я чуть не прослушал такое же зловещее предупреждение – резкий треск и удар от падения другого камня, чуть меньше первого. Он сорвался с гребня и начал смертельный спуск в нашем направлении.

– Берегись! – крикнул я.

Снова смертоносный валун несся вниз, и я уже понял, что это не случайность. Кто-то на гребне пытался нас убить.

Второй камень тоже не задел нас, он пролетел между нами и со страшным шумом поскакал дальше вниз, разбрасывая осколки при ударах о другие камни.

Я крикнул напарнику, что надо идти назад. Он соскочил с седла на склон справа от себя, держа поводья, и потянул за них, стараясь грубой силой заставить коня развернуться на узкой тропинке. Лошадь заржала, протестуя, и повернулась на задних ногах, колотя передними по гравию на склоне в попытке найти опору. Тут ее хозяин потерял равновесие и, взмахнув руками, соскользнул лошади под брюхо.

Падение оказалось роковым. Сверху покатился третий валун. Он был больше двух первых и на полпути к нам ударился о выступ скалы и раскололся надвое. Меньший осколок, не больше кузнечной наковальни, подскакивал все выше и выше, пока всей своей страшной силой не ударил моего напарника. Я услышал удар, потом крик лошади, так как в то же мгновение удар столкнул ее с края тропинки. Ее хозяина с намотанными на руку поводьями потащило следом. Вместе они покатились вниз в тошнотворном мелькании копыт, рук и ног, отскакивая от камней вслед за камнем, который катился впереди своих жертв, и, наконец, замерли на дне ущелья. После такого страшного падения было невозможно остаться в живых.

Теперь скрывшийся враг переключил внимание на меня. Я остался единственной целью. Вынув ноги из стремян, я спрыгнул с седла и упал на землю. Я не пытался развернуть свою кобылу, а, оставив на месте, протиснулся вдоль ее бока и бросился бежать назад. Гравий хрустел под сапогами, но, слава богу, не так громко, чтобы заглушить стук катящегося по склону следующего валуна. Взглянув наверх и прикинув его траекторию, я нырнул в сторону и распластался на склоне, чувствуя, как земля подо мной трясется от ударов катящегося камня. Он пролетел в ярде от меня, после чего я вскочил, бросился по тропинке и в страхе скрылся за поворотом.

Пройдя всего шагов двадцать, я с ужасом услышал, как кто-то скачет за мной по тропе. Не смея оглянуться, я ожидал в любое мгновение получить копье в спину, но, к счастью, мимо пробежала моя кобыла, чуть не сбросив меня с тропы. Ей как-то удалось самостоятельно развернуться, и она дала деру. Я обеими руками успел ухватиться за стремя, и она поволокла меня за собой. Я боялся, что лошадь сойдет с тропы и упадет, погубив нас, но ей удавалось тащить всадника. Порой приходилось бежать, порой меня волокло, и только через милю она достаточно замедлила свой бег, чтобы я смог залезть в седло и разобрать поводья.

К тому времени мы изрядно удалились от гребня, и я, весь дрожа, ехал, пока не догнал второго товарища, ведущего хромую лошадь. Нам повезло: очень вскоре мы встретили Хроудланда, он выехал с двумя десятками всадников проверять дозоры.

Услышав о случившемся, граф сразу пустил коня во весь опор, надеясь застать спрятавшихся злоумышленников, пока те не скрылись с места преступления.

Но было уже поздно. Он вернулся в лагерь через несколько часов во главе своего отряда. Лица воинов были покрыты пылью, уставшие лошади в мыле. Первыми его словами было:

– Тебе повезло, Одноглазый. Мы нашли на гребне следы, где негодяи рычагом спихивали камни, но их самих уже не было.

– А что с тем солдатом, которого сбросило в ущелье? – спросил я.

– Изувеченный труп. Один из моих людей спустился вниз осмотреть его. Сплошь кровь и переломанные кости. – Он спрыгнул с седла и с серьезным лицом подошел к костру. – Завтра соберу людей и предупрежу, чтобы были начеку.

– Есть ли поблизости деревня, откуда могли прийти нападавшие? – спросил Беренгер, который проводил разведку на нашем левом фланге.

Граф покачал головой.

– Если бы была, мы бы их поймали.

И тут я заметил странность. Один из всадников Хроудланда вернулся с лишней брунией, привязанной к седлу, которую, по-видимому, снял с трупа убитого. Бруния была ценным доспехом, а многие солдаты носили кольчуги, одолженные из королевской оружейной. Странно, что таинственные нападавшие не задержались, чтобы снять доспех со своей жертвы.

Глава 16

Засада и гибель одного из солдат омрачили наше продвижение. Мы были все еще на земле васконов, и вскоре предстояло войти на сарацинскую территорию. Необходимо было продвигаться мирно, поскольку васконы были христианами, как и мы сами. Вместо этого с каждой милей враждебность к нам возрастала. Васконы прятали запасы провизии, засыпали или травили колодцы, а если мы спрашивали путь, нас посылали в неверном направлении. Хроудланд опять начал сильно пить и стал вспыльчивым и агрессивным. В подобном состоянии находились все солдаты. Когда мы добрались до Памплоны, столицы Васконии, он предложил Эггихарду, чтобы войско взяло город штурмом и разграбило в отместку за все беды, что причиняли нам васконы. Городские стены были все еще заброшены, какими я видел их по пути в Бретань, они бы не выдержали решительного штурма. Эггихард резко ответил графу, что войско идет в Испанию на помощь восставшим сарацинам, а не грабить васконов, и между ними произошла страшная ссора. Хроудланд выбежал с собрания и ускакал со своим авангардом, оставив основному войску самому высылать дозоры.

Из-за такого отвратительного настроения друга я старался не попадаться ему на пути по дороге в Сарагосу. Я думал об Озрике, гадал, что с ним. Прошло три месяца с тех пор, как я дал ему свободу и оставил у вали Хусейна. Я, конечно, надеялся, что он сумел покинуть Сарагосу и возвратиться туда, где вырос, но мне хотелось снова увидеться с ним. Ничто не смогло заменить его компанию с тех пор, как король Оффа отправил меня в изгнание. Наверное, ко мне вернулось ненадолго забытое чувство одиночества. Когда рядом не оказалось Озрика, стало ясно, что он был мне учителем, другом и верной опорой, и потому я мечтал как можно скорее увидеть его.

С такими мыслями я ехал впереди всех последние несколько миль, приближаясь к Сарагосе мимо окружающих город фруктовых садов. После нескольких дней палящего солнца на небе появились облачка, и легкий ветерок принес утреннюю прохладу. Я заранее решил ехать в полном вооружении – надел шлем и брунию, взял боевой щит и меч в надежде произвести впечатление на герольда, которого навстречу нам вышлет Хусейн, поскольку вали наверняка узнает о приближении авангарда Хроудланда, даже если Эггихард и основное войско отстало на несколько дней.

Проезжая мимо рядов сливовых и апельсиновых деревьев, я вспоминал тот день, когда впервые приехал сюда с Хусейном после путешествия через горы. Мы ехали той же самой дорогой, и я узнал маленький деревянный мостик через один из оросительных каналов. Теперь, конечно, на деревьях вовсю шелестели листья, плоды почти созрели, и ветерок тихонько покачивал отягощенные ими ветви. Я был счастлив и спокоен, обдумывал, что мог бы обсудить с вали Хусейном, и надеялся, что снова выдастся возможность провести с ним вечер за ужином у мерцающего бассейна во дворце. Сады вокруг были безмолвны, если не считать карканья нескольких кружащих надо мной воронов. Я никого не видел. Топот копыт лошади, той нервной кобылы, которая спасла мне жизнь, приглушала мягкая земля между фруктовых деревьев. Я смаковал тишину и покой, довольный тем, что удалился от Хроудланда и его несдержанного характера. Он со своим конным эскортом отстал, по меньшей мере, на милю. На меня неожиданно накатила волна гордости при мысли, что через два месяца похода из Бретани я первым в войске увижу Сарагосу.

Внимание привлекло какое-то движение впереди. Среди рядов деревьев показался небольшой конный отряд. Было трудно определить его численность, но я сразу распознал сарацин на характерных маленьких лошадках, высоко поднимающих ноги. На всадниках были развевающиеся плащи, и я понял, что это солдаты, так как на них были шлемы, а в руках копья. Я обрадовался, что вали Хусейн выслал эскорт, дабы поприветствовать Хроудланда и ввести в город, оказывая те же почести, какие принимал сам вали от своих подданных. В течение нескольких дней я говорил графу, что Хусейн культурный и благородный человек, и теперь надеялся, что такая учтивость поможет рассеять мрачное настроение друга.

Отряд пересек мой путь шагах в ста впереди, и никто меня не увидел. Возможно, сарацины не ожидали встретить одинокого всадника. Поэтому я выкрикнул приветствие и увидел, как они остановились и обернулись ко мне. Я уже повторял в голове учтивые фразы по-сарацински, которым научил меня Озрик.

Сарацины были от меня шагах в пятидесяти, когда я заметил, что ленты у них на шлемах и флажки на копьях зеленого цвета, и с тревогой вспомнил, что солдаты и слуги Хусейна были в малиновом.

Что-то было не так, совсем не так.

Всадники приближались решительной рысью. Беспокойство обострило мои чувства. Даже с этого расстояния я сумел рассмотреть, что они намеренно сдерживают коней. С чего бы дисциплинированным, хорошо обученным конникам так делать? С запозданием до меня дошло, что они хотят подъехать поближе, прежде чем я пойму, кто они такие, – а именно враги.

Дернув поводья, я развернул лошадь и что есть силы пришпорил ее. Кобыла возмущенно вскинула голову и пустилась в галоп. Я пригнулся в седле и кричал ей в ухо, гоня вперед во весь опор между деревьями. Позади слышались торжествующие крики и возбужденное улюлюканье пустившихся в погоню сарацин.

Для них это было вроде преследования раненого оленя. Моя кобыла не могла выиграть гонку. Она больше подходила для тридцатимильных переходов, чем для бешеной короткой скачки. Ее пугливость придала ей лишнюю скорость вначале, но она не могла оторваться от преследующих ее сарацинских коней.

Я не разгибался, скача под ветвями фруктовых деревьев и иногда ощущая, как они бьют по шлему. Кобыла перепрыгнула оросительный канал, и я погнал ее дальше. Крики и улюлюканье за спиной стали громче и ближе, и хотя прошло всего несколько минут, я почувствовал, что животное подо мной устает. Его голова стала опускаться, дыхание сделалось прерывистым. Я понимал, что скоро лошадь споткнется и упадет. Мы вынеслись на прогалину шириной не больше тридцати шагов, и чтобы не получить копье в спину, я остановил изнеможенное животное и повернулся.

Если суждено умереть, решил я, то лучше принять смерть лицом к врагу. В памяти вспыхнуло детство, и стало ясно, что отец хотел бы, чтобы это случилось так.

Преследователи вытянулись в линию. Впереди на маленькой гнедой лошадке скакал всадник с копьем. Увидев, что я повернулся и уже у них в руках, он издал самоуверенный крик и на полном скаку взял копье наперевес. Его наконечник с зеленым флажком нацелился прямо мне в грудь.

То ли просто повезло, то ли сказались тренировки на учебном поле у резиденции Хроудланда, но я сделал, как учил инструктор. Я сжал своего коня шенкелями, и изнеможенное животное на мгновение замерло, не в силах пошевелиться. Все мое внимание сосредоточилось на острие копья. Зеленый флажок помогал этому. Когда враг устремился на меня, я поднял щит и отбил наконечник в сторону, так что копье прошло мимо. Противник, скакавший полным галопом, пронесся слева, согнувшись в седле, так что его лопатки защищал только маленький закинутый на спину круглый щит. Это был юноша, ему не исполнилось и двадцати лет, и его малый вес позволил врагу вырваться вперед от своих товарищей. Вероятно, это был его первый рукопашный бой, поскольку когда я на мгновение взглянул в карие глаза юноши, то увидел, как они горят от боевого задора.

Не задумываясь, я привстал на стременах, как многократно показывал инструктор. В правой руке я держал взятый в оружейной меч, и, когда противник поравнялся со мной, я резко опустил клинок почти вертикально. Он ударил юношу по шее ниже края шлема. Я ощутил, как меч поразил что-то твердое, и чуть не выронил его, когда юноша повалился на шею коня. Через мгновение он упал на землю, и его плащ обмотался вокруг тела.

Кисть и запястье дрожали после удара, и я тяжело дышал, когда обернулся к следующему нападавшему. Кобыла подо мной с несчастным видом виляла из стороны в сторону, желая развернуться и убежать. Я знал, что ее догонят через несколько шагов, поэтому старался держать животное головой к остальным сарацинам. Их оставалось четверо или пятеро – все происходило так быстро, что я не мог сосчитать, – и они выехали на дальний край прогалины. Увидев судьбу товарища, враги приготовились к атаке. Один повернулся и протянул копье другому, а сам вытащил короткий меч с широким клинком. На одно тревожное мгновение передо мной встало последнее сражение семейства. Форма сарацинского оружия напоминала саксы бойцов отца, когда они столкнулись с воинами короля Оффы. Я увидел темные бородатые лица под шлемами и мрачную расчетливость на них. Боец с обнаженным мечом выехал на шаг-два вперед, к нему присоединился его товарищ, которому он отдал копье. Теперь я понял их замысел: один поскачет с копьем на меня слева, а пока я буду отбивать его атаку щитом, второй сразит меня с незащищенной стороны.

Двое выжидали. Я слышал, как они обменялись несколькими словами и слегка разъехались в стороны, чтобы мне было труднее защищаться от их нападения с двух сторон. Потом устроились в седлах, разобрали поводья и приготовились. Я видел, как их кони напрягли задние ноги, готовясь броситься вперед, и понимал, что мне конец.

В это мгновение из-за деревьев выехал еще один сарацин. Он был одет так же, как прочие: в просторный балахон, на голове его был металлический шлем, но вместо копья он держал в руке короткое древко. Я догадался, что это их командир, так как он выкрикнул какой-то приказ, и, к моему облегчению, двое приготовившихся к атаке снова заняли свое место рядом с остальными. Казалось, они были разочарованы тем, что им не дали расправиться со своей жертвой.

Но мое облегчение продолжалось недолго. Командир выкрикнул другой приказ, и один из всадников снял с седла предмет, который я тут же узнал. Это был лук с двумя изгибами, точно такой же, как тот, с каким я упражнялся в Ахене. Не слезая с коня, лучник достал из колчана стрелу и наложил на тетиву. Я сидел беспомощный, вспоминая, что говорил мне Озрик в Ахене и чему я не мог поверить: что конный сарацин должен с семидесяти шагов поражать цель не более трех пядей в диаметре.

Стрелок находился на дистанции вдвое короче. Сарацинский командир не видел смысла рисковать своими людьми. Он предпочел расправиться со мной, как с бешеным псом.

На мгновение захотелось повернуть коня и попытаться ускакать, но это было безнадежно – стрела бы все равно догнала.

Поэтому я замер в седле и смотрел на своего палача, гадая, о чем он думает, натягивая лук и прицеливаясь.

Я увидел, как вылетела стрела. Она мелькнула передо мной, и я ощутил, что цель поражена. Но целью была не моя грудь. Кобыла подо мной зашаталась, словно от удара молотом, ее передние ноги подогнулись, и она рухнула на землю. Перелетев через ее голову, я понял, что сарацины не собирались меня убивать, а хотели взять живым.

Я упал и неуклюже растянулся на мягкой земле. Меч вылетел из руки, и локоть пронзила боль – ремень щита выкручивал руку.

Ошеломленный, я встал на четвереньки и сумел выпрямиться, гордость заставляла оставаться лицом к врагам. Кобыла лежала на земле рядом, слабо дергая ногами. Ее ребра поднялись в последний раз, и из горла вырвался хриплый выдох. Больше она не шевелилась. Сарацинский командир слегка дернул поводья, и его конь, изящный жеребец, осторожно двинулся ко мне. Лицо под краем железного шлема с двумя нащечниками выражало холодную, суровую решимость.

Ему не было нужды говорить мне, что делать. Я высвободил левую руку из щита и уронил его на землю. Потом встал и принялся расстегивать шлем, который каким-то образом остался на месте.

Я возился с ремнем, когда из-за спины у меня что-то пролетело над головой. Оно ударило в грудь сарацинскому командиру и сшибло того на землю. Падая, он взмахнул руками, и я увидел торчащее у него из груди древко тяжелого копья. В следующее мгновение послышался торжествующий крик, какой я услышал впервые в Ахене и слышал еще много раз на учебном поле близ резиденции Хроудланда. Это был победный радостный вопль, который издавал граф, когда точно поражал свою цель.

Через мгновение мой друг сам выскочил из-за деревьев у меня за спиной. Он скакал полным галопом к сарацинам, вопя во весь голос.

Граф целенаправленно наехал на свою жертву. Я услышал тошнотворный хруст костей, когда мощный боевой конь растоптал тело сарацинского командира. Потом он налетел на следующего сарацина, и легкая лошадка того отшатнулась назад, а Хроудланд уже вытащил меч и, прежде чем противник успел восстановить равновесие, сверху вниз рубанул по плечу. По-видимому, под плащом у того был доспех, иначе бы он лишился руки. Сарацин покачнулся в седле, рука его повисла, из раны текла кровь. Жизнь ему спас конь: пока Хроудланд не нанес второй удар, он прыгнул в сторону и вынес всадника за пределы досягаемости.

Теперь из-за линии деревьев появились Беренгер и остальной графский эскорт. Вдруг загремели копыта, послышались крики и безудержный хаос конной атаки.

Поняв, что преимущество не на их стороне, сарацины на удивление быстро отступили. Их кони развернулись на задних ногах и, как кошки, прыгнули вперед. Через мгновение они уже вовсю неслись, оторвавшись от преследователей. Их прогнали, но не напугали. Сарацинский отряд разделился, каждый всадник поскакал по своему пути сквозь сливовые и апельсиновые деревья, виляя и петляя, тем самым затрудняя преследование. Я сомневался, что Хроудланд с Беренгером и прочими их догонят.

Я стоял на прогалине, в потрясении и изнеможении. Ноги дрожали от усталости, а левая рука не сгибалась в том месте, где ремень щита вывернул локоть. И вдруг все затихло. Стычка была очень кратковременной, но кровавой. В нескольких футах от меня лежала гнедая кобыла, а за ней тело молодого сарацина. Еще дальше, прямо в центре прогалины, лежало тело сарацинского командира с торчащим из груди копьем Хроудланда.

Качества, которые раздражали меня в Хроудланде – его непредусмотрительность, агрессивность, тщеславная уверенность в собственной отваге, – теперь спасли меня. Импульсивная яростная атака была вполне в его духе. Если бы он не ехал впереди своего эскорта, то опоздал бы. Если бы не был склонен действовать не раздумывая, то не успел бы вовремя помешать сарацинскому командиру. Если бы не был умелым бойцом, то не поразил бы цель брошенным копьем.

Я безусловно обязан ему своей свободой, а вполне вероятно, и самой жизнью.

Через какое-то время граф и остальные на взмыленных конях вернулись на прогалину. Пленных сарацин не было.

– Убежали, – раздосадованно сказал Беренгер.

Всадники окружили меня и спешились. Я внезапно ощутил жгучую жажду.

– Вероятно, дозор эмира Кордовы. – Беренгер приподнял шлем, снял войлочную шапочку и провел рукой по коротко остриженным курчавым волосам.

– Как они здесь оказались? – удивился я.

– Сокол не зря получил свое прозвище. Он наносит удары быстро. Видимо, они прощупывали оборонительные сооружения Сарагосы.

Кто-то склонился над телом убитого мною сарацина. Несомненно, он проверял, нет ли на нем чего-нибудь, что можно прихватить. Ногой он перевернул тело на спину. Враг действительно был молодым юношей, у которого еще не отросла борода. У него была чистая кожа и тонкие правильные черты лица. Пока я смотрел, голова перекатилась на бок. Мой удар почти обезглавил его. Открылась широкая красная рана, и я увидел белую кость.

Ощутив спазм в желудке, я согнулся вдвое, и меня стошнило под ноги спасителям.

– Вот, выпей, – Хроудланд протянул мех.

Я выпрямился и взял. Вода была тепловатой и имела застоявшийся привкус, но я жадно выпил.

– Нет смысла рыскать вокруг, – сказал граф. – Поедем вперед, в город, известим о своем прибытии. Они будут благодарны, что мы отогнали Сокола.

Я инстинктивно обернулся за своей лошадью, на мгновение забыв, что кобыла убита. Друг заметил мою ошибку.

– Мы поймали одного сарацинского коня. Можешь взять его.

Один всадник из его эскорта подвел лошадь. Это был чистокровный скакун сарацинского командира. Кто-то помог мне сесть в седло, другой протянул шлем и щит, потом меч. Лезвие выщербилось, наверное, в том месте, где встретило шейную кость. Я повесил его на скобу на сарацинском седле, надел шлем и поехал вслед за Хроудландом, уже пустившим коня быстрой рысью.

Через полмили мы выехали из сада и увидели городскую стену Сарагосы, в точности такую, какой я ее запомнил – огромные блоки из желтого камня, тщательно подогнанные и составляющие отвесный вал в сорок футов высотой с круглыми башнями через равные интервалы. Над аркой главных ворот развевалось малиновое знамя Хусейна, а двухстворчатые ворота с железными щитами были плотно закрыты.

Мы с седел любовались этим зрелищем. В отличие от Памплоны стены Сарагосы были в превосходном состоянии. Не было ни малейшего признака обветшания или какой-либо слабости. Земля вокруг городской стены была очищена на дальний полет стрелы, и случайное поблескивание на солнце шлемов и копий указывало, где Хусейн расставил на стене солдат. Несомненно, они наблюдали за нами.

– Даже Соколу было бы непросто штурмовать такой город, – прокомментировал Хроудланд в мрачном восхищении и повернулся ко мне: – Одноглазый, поехали к главным воротам. Может быть, тебя узнают. Объявим о нашем прибытии и скажем, что пришли на выручку.

Только слова сорвались с его губ, как половинка ворот открылась, оттуда выехал всадник и неспешной рысью направился к нам.

Даже издали я сразу понял, что это Озрик. Его деформированная нога неловко торчала, и он сидел несколько косо из-за своей кривой шеи. Неловкая посадка мужчины контрастировала с совершенными пропорциями и изящной поступью коня, чистокровного белого сарацинского жеребца, по-видимому, из личных конюшен вали.

Когда Озрик оказался в пятидесяти шагах, я услышал сердитый вздох и понял, что Хроудланд только что узнал его.

– Не оскорбление ли это – послать раба приветствовать меня? – проворчал он.

Я украдкой взглянул на него. Граф снял шлем, и его золотистые волосы рассыпались по плечам. Сидя на своем боевом коне в полном вооружении, он представлял собой внушительную фигуру, но впечатление портило лицо: оно покраснело от гнева и по нему тек пот.

– Озрик больше не раб, – тихо напомнил я. – Он заслужил свободу, и я дал ее.

Мужчина остановился в нескольких футах от нас. Он был в ливрее окружения вали – в малиновом тюрбане и с малиновым поясом, в мягких кожаных сапогах с узором, вышитым красным шелком в тон к тюрбану и поясу. Остальной наряд составляли мешковатые шаровары, свободная рубаха из тонкого белого хлопка и короткая верхняя курточка с серебряным шитьем. Он был больше похож на богатого сарацинского вельможу, чем на бывшего раба саксонского королька.

Поклонившись Хроудланду, он по-франкски обратился ко мне:

– Я привез послание от Его Превосходительства вали Хусейна Сарагосского.

Граф грубо перебил его:

– Возвращайся и скажи своему вали, что мы совершили двухмесячный переход, чтобы встретиться с ним и подтвердить наш союз с ним и его друзьями правителями Барселоны и Уэски. Мы радостно ждем приема у него, – прохрипел он.

Я понимал, что Хроудланд раздражен обращением Озрика ко мне, а не к нему.

Бывший невольник не обратил внимания на его вспышку.

– Мой господин, вали надеется, что ваш переход не был слишком тяжел для вас.

Хроудланд заерзал в седле и буркнул:

– Можешь также сказать ему, что мы обратили в бегство дозор из Кордовы.

Озрик снова остался невозмутим, хотя я заметил, как его глаза метнулись на сарацинскую лошадь подо мной.

– Вали известно, что войска эмира находятся поблизости. Вот почему он приказал держать городские ворота закрытыми. Он надеется, что скоро враги уйдут восвояси.

Я понял по тону Хроудланда, что тот сейчас взорвется, и, пока буря не грянула, вмешался:

– Пожалуйста, сообщи вали, что мы будем благодарны за провиант и кров в городе для наших солдат и войска, идущего следом.

Возникла долгая многозначительная пауза, прежде чем Озрик тихо проговорил:

– Его сиятельство вали сожалеет, но это невозможно.

Я не поверил своим ушам и попросил Озрика повторить, что он только что сказал.

– Хусейн, вали Сарагосы, велел сообщить, что ваше войско не войдет в Сарагосу. Город закрыт для всех франков.

Хроудланд взорвался.

– Что за чушь! – проревел он.

– По приказу моего господина, – твердо сказал Озрик, – ворота останутся закрыты. Всякий, кто подойдет на расстояние выстрела с городской стены, будет рассматриваться как угроза.

– Озрик, можешь объяснить все это? – спросил я, впервые назвав его по имени.

– Расплата за коварство, – просто ответил он.

Я вытаращился на него.

– Предательство?

Тогда он прямо посмотрел на меня, в его глазах мелькнуло сочувствие.

– Значит, вы не слышали? – спросил он.

Я покачал головой.

– Король Карло коварно предал Сулеймана в Барселоне. Вали захвачен и теперь в плену у франков.

Я разинул рот.

Хроудланд рядом со мной захохотал, явно не веря.

– Чепуха! Мы пришли как друзья и союзники.

Озрик приподнял бровь.

– Мой господин искренне хотел в это верить. К несчастью, ваш король не оправдал надежд. Он поступил вероломно. Его войско разграбило Барселону, и теперь он держит вали в плену.

– Не верю ни единому слову, – прорычал Хроудланд, оборачиваясь ко мне. – Рабы – прирожденные лжецы.

Бывший невольник не шелохнулся.

– Вы не обязаны верить. В этот самый момент ваш король Карло идет с войском сюда. Когда он прибудет, вы сами увидите, что вали Сулейман его пленник. Тогда, может быть, поймете, почему мой господин не открывает ворота вашему народу.

Озрик снова переключил внимание на меня. В его взгляде был упрек.

– Так было написано, – просто сказал он.

На мгновение я подумал, что он говорит про сарацинскую священную книгу, их божественное писание с откровениями какого-то пустынника-пророка. Но потом вдруг понял, что он имеет в виду Книгу Сновидений. В Сарагосе мне приснилась змея – знак грядущего предательства. Я предположил, что сарацины предадут Карла. Но это франки повели себя предательски. Я проигнорировал утверждение Артимедора, что когда змея уползает от видящего сон, это означает, что предательство будет направлено вовне, в какое-то другое место.

Я, должно быть, молчал некоторое время, потому что следующим заговорил Хроудланд, и его голос срывался от гнева.

– Ты оскорбляешь мой род. Моему дяде никогда бы такое не пришло в голову.

Озрик пожал плечами.

– Значит, он получил дурной совет.

– От кого? – В голосе графа сочилось недоверие.

– Насколько я понимаю, от одного из главных советников. От человека по имени Ганелон.

У Хроудланда был такой вид, будто он получил оплеуху. Возникла долгая пауза, а потом он снова заговорил, медленно выговаривая слова:

– Теперь, пожалуй, я могу тебе поверить.

– Как вам угодно, – сухо проговорил собеседник. Он коснулся поводьями шеи своего жеребца и, когда конь послушно повернул в сторону, добавил: – Не сомневайтесь, ворота Сарагосы будут закрыты.

Мы сидели на конях, глядя, как он едет обратно в город. Я не имел представления, о чем думает Хроудланд, но мои мысли были в смятении. Мне так хотелось встретиться с Озриком, возобновить дружбу, узнать, как ему живется при дворе вали, а теперь, похоже, франкское двурушничество привело к тому, что мы оказались в разных лагерях. Не нужно мне было пользоваться Онейрокритиконом, чтобы попытаться понять свои сновидения. Я позволил себе катастрофическую ошибку в толковании сна со змеей. Ошибался ли я так же насчет других снов, которым нашел объяснение? Почему мне вдруг пришло в голову, что мое приключение в лесу на охоте объясняло королевское сновидение про охотника, на которого напали волки и который отчаянно трубил в рог, взывая о помощи? Заблудившись в лесу, я трубил в рог, оброненный неизвестным злоумышленником, в надежде услышать ответный звук рога. Но волков в лесу не видел. Возможно, охотником в королевском сне был кто-то совсем другой.

Я ощутил вязкий холод под ложечкой, вспомнив другое тревожное сновидение, по-прежнему меня преследовавшее, – плачущий кровью всадник на огромном коне и отвратительный случай, где мы с Хроудландом пробираемся по горам, а чудовища и летучие демоны набрасываются на нас. Я не имел представления, что означают оба сна, однако теперь понял, что они знаменуют что-то важное. Но я сомневался, хочу ли знать, что они предрекают, и подумывал, не стоит ли сжечь Онейрокритикон и вообще отказаться от толкования снов.

Глава 17

Карл прибыл в наш лагерь у стен Сарагосы через неделю во главе усталого и сильно поредевшего войска. Многие рекруты, отслужив положенные дни, вернулись во Франкию. Другие дезертировали. Огромный обоз сократился до менее чем сотни повозок, а шедшего за ним стада больше не было. Войска съели последнюю скотину и теперь опустошали окрестности, как саранча.

Король, не теряя времени, собрал военный совет. Он состоялся в том же королевском павильоне, но его краски поблекли от солнца и дождя, и снова Хроудланд взял с собой меня и Беренгера.

На этот раз, войдя в огромный шатер, я увидел Ганелона. Он был одет так же, как на первом пиру в Ахене. Не считая сильного загара на бородатом лице, он совсем не изменился с тех пор, как уехал вместе с Герином вести переговоры с вали Барселоны – а точнее, предать его. Я молча занял свое обычное место во внешнем круге присутствующих и стоял, глядя на Ганелона, ожидая его реакции, когда он заметит мое присутствие. Разговаривая со своим соседом, он бросил на меня удивленный взгляд и на мгновение остолбенел. Но тут же пришел в себя и взглянул на Хроудланда. Если он прикидывал, известно ли графу о заговоре, это не отразилось на его лице. Не моргнув глазом, предатель отвернулся и продолжил разговаривать с соседом. В это время из-за бархатного занавеса вышел Карл.

Всего за несколько месяцев король словно постарел на десять лет. Он шел уже не той уверенной походкой, и его лицо избороздили более глубокие морщины, чем мне помнилось. Его длинные усы некогда соломенного цвета тронуло сединой, и он выглядел усталым. Как обычно, на нем были простые чулки с подвязками крест-накрест, туника и штаны зажиточного знатного франка. Как уступка знойному испанскому солнцу, одежды были из тонкого льна, а не из толстой шерсти. В правой руке он держал окаймленный золотом жезл из темного дерева, сучковатого и отполированного. Я счел его своеобразным скипетром.

Король прошел к своему золоченому походному трону и сел. Приближенные уже установили на козлах стол с картой на плитках, и Карл поверх нее обвел глазами собравшихся. Его взгляд был таким же, как всегда, серые глаза смотрели внимательно и пронзительно, узнавая всех, кто стоял перед ним. Сам того не желая, я затаил дыхание и выпрямился, ожидая его речи.

– Я собрал вас на совет, – начал он, – чтобы услышать советы, как лучше продолжать кампанию. Как вам известно, наши союзники в смятении. Эмир Кордовы разбил в сражении вали Уэски. Вали Барселоны не смог оказать нам обещанной помощи. Наш первоначальный план действий в Испании должен быть изменен.

Слова короля дали мне осознать, как мало я знал о ходе кампании. Очевидно, Кордовский Сокол решительно двинулся на мятежных сарацинских правителей до прибытия франков.

– Теперь мы оказались под стенами Сарагосы, чей правитель – третий из наших так называемых союзников, – продолжал Карл. – Он закрыл перед нами ворота. Я жду ваших предложений, как нам действовать дальше.

Возникла долгая неловкая пауза. Я чувствовал, что франкские вельможи пытаются угадать настроение короля. Никто из них не хотел говорить, рискуя вызвать его гнев предложением, какое ему не понравится. И первым заговорил осторожный и практический Эггихард.

– Ваше Величество, у нас кончаются припасы. Войско может оставаться в походе не более нескольких недель.

Карл поиграл деревянным скипетром, провел рукой по его полированной поверхности.

– Стало быть, как нам с наибольшей пользой провести эти несколько недель?

– Мы преподали сарацинам урок. Они запомнят его и больше никогда не вторгнутся во Франкию, – подал голос смуглый мощного сложения вельможа, которого я не знал.

– Как это? – буркнул король.

– Мы уже разделались с вали Барселоны, он получил по заслугам. Теперь нужно сделать то же с вали Сарагосы. Взять город и призвать его к ответу.

Говоривший огляделся, ища поддержки. Большинство присутствующих отводили глаза и смотрели на стол с картой. Настроение на совете царило пессимистическое, даже мрачное.

Странно, но к осторожности призвал обычно агрессивный Хроудланд.

– Я видел стены Сарагосы, – сказал он. – Поверьте, без больших осадных машин нам не взять город и за полгода.

– Значит, наши инженеры должны построить осадные машины, – настаивал смуглый вельможа.

Он злобно нахмурился, глядя на Хроудланда. Очевидно, это был один из соперников маркграфа при дворе.

– Постройка осадных машин займет слишком много времени, – возразил Эггихард. – К тому времени припасы иссякнут.

Опять воцарилось долгое молчание, никто не говорил. Король беспокойно пошевелился на троне. Кто-то рядом со мной нервно кашлянул. Я ощутил легкий затхлый запах плесени: холстина королевского шатра начинала гнить. Мне показалось, что это гниение символизирует гнилость, измотанность франкского войска.

Молчание прервал Хроудланд. Он заговорил громко, чтобы все слышали, и его слова звучали с хвастливой уверенностью.

– Я предлагаю, Ваше Величество, вместо того, чтобы начинать осаду Сарагосы, забрать все ее богатства, как мед из улья, и оставить город в такой бедности, чтобы он не мог доставить нам неприятностей в будущем.

– А как мы защитимся от пчел? – спросил его дядя.

Я уловил в его взгляде на Хроудланда огонек интереса, даже благосклонности.

– Вали Барселоны – наш пленник. Он также шурин и близкий союзник вали Сарагосы, – ответил граф. – Мне говорили, что между ними крепкие связи. Предлагаю потребовать за его освобождение огромный выкуп и еще определенную сумму как компенсацию наших расходов на поход войска в Испанию.

Его слова, как солнечный луч, рассеяли мрачную атмосферу в павильоне. Вельможи обменялись понимающими взглядами. Многие из них пришли в Испанию за добычей, а не для того, чтобы обосноваться здесь. Послышалось возбужденное перешептывание – можно награбить добра, не сражаясь за него.

– Найдется ли в Сарагосе столько богатств, чтобы выполнить такое тяжелое требование? – мягким голосом спросил король Хроудланда.

– Ваше Величество, Сарагоса – один из богатейших городов Испании. У вали огромные личные богатства, – заверил тот.

Это заявление было встречено одобрительным гулом.

Теперь я понял, что во франкском мире такое в порядке вещей. Видеть неприкрытую алчность франков было неприятно, но, как бы она ни была мне отвратительна, приходилось смириться с этим, ведь я сам помогал удовлетворить их вожделение к деньгам, когда отправился в Испанию в качестве верного паладина в окружении Хроудланда.

– И как же мы убедим вали Хусейна расстаться с его богатством? – спросил король.

С замиранием сердца я предвидел, что ответит Хроудланд.

– У меня есть подходящий человек для посредничества. Он сообразит, как представить наши требования, – ответил граф и посмотрел в моем направлении.

Неожиданно вмешался Ганелон. Его голос звучал сдержанно и серьезно, без какого-либо намека на возражение. Он был слишком умен, чтобы возражать.

– Ваше Величество, план благородного маркграфа достоин восхищения, но он может ни к чему не привести, если мы не предоставим вали какого-нибудь залога наших честных намерений.

Это было справедливое замечание, но Ганелон редко делал что-то без скрытых мотивов.

И Хроудланд попался в расставленную для него ловушку.

– Ваше Величество, я готов предложить себя в заложники. Я отправлюсь в Сарагосу, гарантируя выполнение сделки с нашей стороны. Только когда вали Барселоны будет освобожден и проедет через городские ворота, я вернусь с сарагосскими сокровищами.

Я заметил намек на улыбку под черной бородой Ганелона. Он очевидно был доволен успехом своего вмешательства. Хроудланд вполне мог лишиться не только свободы, но и жизни.

Король осмотрел собравшихся.

– Есть еще какие-нибудь предложения?

Не услышав ответа, он объявил, что план будет немедленно приведен в исполнение, и объявил собрание закрытым.

Как только Карл удалился, вокруг собралась оживленная толпа сторонников маркграфа, поздравляя моего приятеля с успехом и аплодируя его личному мужеству. Я держался позади. Вспомнилось, как я описывал графу роскошный дворец Хусейна, когда ехал рядом с ним в Испанию. Мне следовало знать, что описание этих богатств подогреет алчность Хроудланда. Я также обмолвился, что вали Хусейн женат на сестре правителя Барселоны. Эта приятная беседа, рассчитанная на то, чтобы просто провести время, теперь приведет к крушению вали и Сарагосы. Ненароком я коварно воспользовался гостеприимством Хусейна и его любезностью. Наверное, змея в моем сновидении о предательстве должна была обвиться вокруг моей ноги. С болью в сердце я ощутил себя грязным.

Утром войсковые инженеры построили небольшую баллисту, способную пустить тяжелую стрелу на триста шагов. Они подтащили ее к краю очищенной зоны вокруг города, и Хроудланд велел мне написать записку вали Хусейну с изложением плана выкупа. Я предположил, что для доставки было бы легче послать гонца с белым флагом, но мне было сказано, что баллиста послужит сарацинам напоминанием о способности франкского войска строить осадные машины.

Стрелу с посланием пустили через городскую стену.

Ответ вали пришел через час, его доставил посланник, который выехал из ворот и презрительно бросил на землю. Хусейн согласился на наши условия. Он готов заплатить четыре тысячи фунтов серебра в монетах за передачу ему правителя Барселоны в добром здравии. Дополнительное добро, включая шелка, золото и драгоценные камни, ценою еще в пять тысяч фунтов серебра, будут возмещением Карлу за расходы на поход войска в Испанию. Хусейн выставил лишь одно условие: ему потребуется четыре дня, чтобы собрать такую колоссальную сумму.

В назначенный день Хроудланд и я пересекли открытое пространство и подъехали к воротам. Граф предпочел ехать на своем огромном чалом боевом коне и возвышался надо мной, сидящим на выделенной мне крепенькой лошадке. Мы были безоружны, хотя и в полном наборе доспехов, чтобы выглядеть достойно. Солнце поднялось довольно высоко над горизонтом, и в нагретых доспехах стало жарко и неудобно. За спиной у нас виднелись разоренные сады. Ставя лагерь, солдаты вырубили заботливо выращенные деревья на постройку хижин и на дрова. Оросительные каналы осыпались от постоянного хождения людей и лошадей, вода там была грязной и вонючей. Тучи жирных мух жужжали над кучами человеческих испражнений, и в воздухе пахло лошадьми, людьми и навозом.

– Закончим с этим как можно быстрее, – пробормотал Хроудланд, подъезжая к главным воротам Сарагосы.

Услышав в голосе нотку подавленности, я бросил на друга быстрый взгляд. На его лице виделась печаль, но в то же время и решительность. Я догадался, что он думает, как когда-то хотел стать маркграфом Испанской Марки, а теперь понимал, что этому не бывать. После окончания похода придется вернуться в дождливую и туманную Бретань.

– Вали Хусейн сдержит слово, – сказал я, пытаясь ободрить его.

Мы подъехали ближе, городские ворота открылись, и за ними на белом коне сидел Озрик, снова в ливрее вали. Рядом стоял единственный всадник, тоже в цветах Хусейна.

Я ощутил удивление Хроудланда. Он, должно быть, ожидал, что нас встретит отряд всадников, чтобы эскортировать по городу, но, похоже, с нами обращались всего лишь как с временной неприятностью.

Озрик не произнес ни слова приветствия, и я ощутил прилив острого разочарования таким холодным приемом. Я ожидал, по крайней мере, хоть какого-то знака признания за проведенные вместе годы. Но он только кивнул нам и теперь с каменным лицом, молча, повел за собой.

Это впечатление усилилось, когда мы ехали вслед за Озриком по Сарагосе. Как будто за стенами не стояло лагерем иностранное войско. На улицах было много народу, люди занимались своими делами, ходили за покупками, сплетничали, торговались на базаре. В воздухе стоял богатый запах уличной еды, которую готовили на открытых жаровнях. Я даже узнал уличного торговца с подносом фруктов, которого видел, когда въезжал в город первый раз вместе с Хусейном. Торговец сложил свой товар высокой кучей, и мясники и продавцы овощей тоже не имели недостатка в товарах. Это представляло собой резкий контраст с только что покинутым нами лагерем, где недовольные солдаты изголодались и изнемогли от зноя, в то время как конные патрули рыскали по окрестностям в поисках провианта. Прохожие относились к нам так же пренебрежительно, как и Озрик. Когда я ловил чей-то взгляд в толпе, этот человек сразу отворачивался. Было очень неприятно чувствовать, что к тебе относятся, как к пустому месту.

Наконец, мы прибыли на главную площадь в центре. Там почти не было народу. Я ожидал, что нас проведут через арку главного входа во дворец вали Хусейна, но мы прошли в мечеть, которую, по словам Хусейна, построил его отец. Выстроенный в прекрасных пропорциях, центральный купол был выложен зеленой и синей плиткой, и спиральные узоры тех же цветов вились вверх по колоннам четырех окружавших его тонких остроконечных башенок. Слева располагалось приземистое широкое здание с побеленными стенами, в них виднелось несколько окошек, таких маленьких, что вряд ли они могли послужить даже голубиным насестом. Перед зданием была привязана лошадь. Хроудланд узнал ее раньше меня.

– Одноглазый, да это же мерин, которого я выбрал тебе в Ахене! – воскликнул он.

На мерине было седло, на котором я ездил во Франкии. На нем висел мой лук с двумя изгибами и меч, в прошлом году выбранный мне Хроудландом в королевской оружейной в Ахене. У меня было неприятное чувство, что я понимаю, почему все это здесь.

Наш маленький отряд остановился перед зданием, и мы спешились. Сарацинский солдат принял у нас поводья и увел лошадей, а Озрик похромал к железной двери и постучал. Ее открыли изнутри, и мы с Хроудландом вслед за провожатым вошли внутрь.

Мне тотчас же вспомнилась сокровищница в резиденции Хроудланда. Все здание занимала одна комната шагов пятнадцати в длину и ширину. Маленькие окошки, которые мы видели с улицы, оказались фальшивыми. Помещение освещала дюжина солнечных лучей, проникавших через отверстия в куполе наверху. В солнечном свете летали пылинки, а толстые стены не пропускали внутрь уличный зной, и воздух внутри ощущался прохладным. Здесь также стоял легкий запах, который я не смог определить. Пол был выложен массивными каменными блоками, и на нем не стояло никакой мебели, кроме высокого приспособления из металла и дерева, чью функцию я не мог понять, пока не увидел огромных мерных весов. Нас ожидали два человека в ливреях вали. Одним из них был седобородый управляющий, присматривавший за мной, когда я гостил у Хусейна. От стыда за свою роль в этом подлом выкупе я не мог поднять на него глаз, но почувствовал, что он с отвращением поглядел на меня, когда прошел мимо и закрыл тяжелую входную дверь. Мы находились в сарагосской сокровищнице.

На полу стоял аккуратный ряд прочных кожаных вьючных мешков. Мешки такого размера обычно навьючивают на мулов, и меня ошеломил несвежий запах кожи, пропитанной мульим потом. Верхний клапан каждого мешка был развязан и откинут, и было видно тускло поблескивающее содержимое. Каждый мешок был до краев наполнен серебряными монетами.

Наконец, Озрик прервал молчание.

– В каждом мешке по сто фунтов серебра в серебряных монетах, – проговорил он голосом, не выражавшим никаких эмоций.

Я быстро пересчитал мешки. Их было сорок.

Хроудланд наклонился над ближайшим и погрузил обе руки в его содержимое, потом взял пригоршню монет и дал им просыпаться сквозь пальцы. Они падали с металлическим звяканьем.

Граф посмотрел на меня.

– Что думаешь, Одноглазый?

Я подошел и взял одну монету. Чистая и блестящая, она была словно только что отчеканена. На обеих сторонах через центр и вокруг него шли сарацинские надписи. Я вопросительно взглянул на Озрика.

– Это серебряный дирхем, выпущенный в прошлом году эмиром Абд-аль-Рахманом. Монеты в мешках были отчеканены многими правителями и пришли из многих мест, но все они настоящие. – Его голос звучал по-прежнему безучастно и без всякого выражения.

Хроудланд двинулся вдоль ряда мешков, шевеля их содержимое пальцами, как торговец зерном ворошит мешки с ячменем. Он поманил меня к себе и, наклонившись к уху, прошептал:

– Может быть, в глубине под поверхностью мусор.

Озрик не мог этого услышать, но прекрасно понял, что было сказано.

– Мы можем взвесить все монеты у вас на глазах, мешок за мешком, если хотите, – презрительно проговорил он.

– В этом нет необходимости, – твердо ответил я и, прежде чем Хроудланд мог возразить, шепнул ему: – Взвешивать такое количество слишком долго.

Граф повернулся к Озрику и спросил:

– А что с остальной выплатой?

Старый управляющий вали пошел в дальний конец помещения, где темной материей была накрыта бесформенная куча. Он ухватился за покрывало и с резким шорохом шелка стянул его в сторону, открыв то, что оно скрывало.

Несмотря на свое старание сохранять равнодушие, Хроудланд изумленно вскрикнул и затаил дыхание.

– По нашим расчетам, это должно покрыть назначенную королем Карло цену, – ледяным тоном проговорил Озрик.

На каменном полу грудой лежали роскошные драгоценности. По большей части серебряные. Здесь были чаши и кубки, блюда, кувшины, курительницы, миски и подносы с выгравированными геометрическими узорами. Тут были ремни, усыпанные серебряными дисками, серебряные ножны для ножей, серебряные браслеты и ожерелья, медальоны и подвесные лампы из серебряной филиграни. В отдельной кучке поменьше лежали такие же предметы из золота. Некоторые из них украшены цветными камнями. Все это слуги искусно разложили так, чтобы солнечный свет искрился на полированных поверхностях или вызывал свечение в глубине. Без более тщательной проверки невозможно сказать, где настоящие драгоценные камни, а где полудрагоценные. Я предположил, что темно-красные камни были рубины и гранаты, а там и сям искрились синим неизвестные мне камни.

Отдельно на квадрате темно-зеленого бархата лежали два особых предмета. Взглянув на них, я тут же понял, что это Озрик подсказал Хусейну, что больше всего возбудит жадность во франкском посланнике.

Первый предмет был сверкающий хрустальный поднос. Его окаймляла полоса золота толщиной с большой палец и инкрустированная финифтью, которая играла всеми цветами радуги. Я видел точно такой же поднос на высоком столе Карла во время пира в Ахене. Как второй такой же поднос мог оказаться в сарагосской сокровищнице, оставалось тайной. Возможно, он был захвачен в добычу в те дни, когда сарацины устраивали набеги в глубину Франкии. Но Карл был бы определенно в восторге от возможности присовокупить такой поднос к уже имеющемуся.

Другой лежавший на бархате предмет подтверждал, что Озрик также знал, как обратиться к аристократической любви Хроудланда к показной роскоши. Это был великолепный охотничий рог с бледно-желтой, почти белой блестящей поверхностью, разукрашенной тонкой резьбой, и я предположил, что это особая белая кость, о которой я когда-то слышал. И все же я не видел еще кости таких размеров. Если бы приложить рог к руке, он протянется от локтя до кончиков пальцев. Эти кости, кажется, производились из длинных зубов в щетинистой пасти больших, похожих на тюленя существ, живущих на далеком севере. Было трудно представить чудовище с таким чудовищным зубом.

Не сдержав любопытства, я взял рог, чтобы лучше рассмотреть. Он оказался легче, чем предполагали размеры. Резчик вырезал его внутренность, чтобы рог брал любую ноту. Кость восхитительна на ощупь, прохладная и гладкая, но не скользкая. Мундштук и кайма вокруг раструба были сделаны из серебра. Дивясь, я повернул рог в руках, чтобы рассмотреть резьбу. Она покрывала почти всю поверхность, свободной оставалось лишь место для руки охотника. Здесь были изображения сцен охоты, все вместе они образовывали историю. Около серебряного мундштука трое охотников верхом скакали среди деревьев. Чуть дальше на них нападает поджарый, похожий на кошку зверь. Я заподозрил, что это лев, хотя никогда львов не видел. Зверь прыгнул на круп коня и вонзил когти и зубы. В следующей сцене охотник пускает стрелу зверю в грудь. Огромная кошка встала на задние лапы и изогнулась от боли.

Я все поворачивал рог в руках, следя за развитием истории, пока не добрался до конца у серебряной каймы, и замер потрясенный.

В последней сцене оставался один охотник. Он был уже не верхом. Мертвый конь лежал рядом. Охотник стоял, поставив ногу на скалу, и, запрокинув голову, поднес к губам рог. Но я был уверен, что он трубит, не объявляя об успешном окончании охоты. Он трубил, отчаянно призывая на помощь. Это был охотник, которого Карл видел во сне, в кошмаре, описанном мне его дочерями.

Я стоял пораженный, пока кто-то не взял рог у меня из руки. Восторженный голос Хроудланда воскликнул:

– Зуб олифанта!

Через мгновение он поднес рог к губам и попытался сыграть. Ничего не получилось. Рог издал низкую печальную ноту, полустон, полурык. Звук бесполезно выходящего воздуха.

У меня волосы встали дыбом. Я уже слышал такой звук – в день, когда Хроудланд спас меня от сарацинского дозора, после того, как сарацины стрелой убили мою лошадь. Его издала она, когда лежала на земле, это был последний стон гнедой кобылы.

Следующие несколько часов я провел в ошеломлении. Вали Хусейн так и не появился. Он не пришел посмотреть на нас в своей сокровищнице, а, должно быть, положился на мудрость Озрика в том, как обращаться с незваными гостями в его городе. Хроудланд же, в отличие от него, с детским усердием стремился скорее завершить передачу выкупа. Он жаждал завладеть великолепным охотничьим рогом и знал, что его дядя король будет в восторге от бесценного хрустального подноса. Безмерного числа серебряных монет хватало, чтобы разделить между войском и осчастливить вельмож.

И уже к вечеру, когда выкуп был получен, мы отправились обратно к воротам Сарагосы с двумя десятками васконских погонщиков мулов, которые вели вьючных животных, нагруженных выкупом из серебряных монет. Как я и ожидал, мне вернули моего мерина вместе с луком и мечом. Хусейн не хотел оставлять ничего напоминающего о моем здесь пребывании, и я обнаружил коня привязанным к одной из повозок, везших остатки выкупа. Огромные, обитые железом ворота были открыты, и мы стали ждать под аркой. Из далекой линии садов появился Беренгер на коне. На длинном поводе он вел лошадь, на ней, глядя прямо перед собой, сидел Сулейман. Он выглядел сломленным, опустошенным и ушедшим в себя. Выкупленный пленник проехал мимо меня совсем рядом, так что я мог бы коснуться его рукой, он потупился, уставившись в конскую гриву. Я не знал, известна ли ему моя роль в выкупе, хотелось сказать ему, как мне стыдно. Великий поход Карла в Испанию оказался просто грязным разбоем.

Беренгер по кивку Хроудланда отпустил повод, и униженный вали Барселоны въехал в город, а наша небольшая процессия стала медленно двигаться к франкскому лагерю. Скоро должно было стемнеть, и я оглядывался через плечо, думая, что Озрик или даже сам Хусейн встретят выкупленного вали. Но под аркой никого не было видно кроме солдат, закрывавших тяжелые ворота. Они захлопнули их с громким ударом, и было слышно, как на скобы упал тяжелый запорный брус. Ворота откроются, когда наши васконские погонщики мулов вернутся с разгруженными вьючными животными, но для меня Сарагоса была закрыта.

Мне нужно было сделать еще одну вещь. Как только мы вернулись во франкский лагерь, я отправился в шатер, который делил с Герином и другими паладинами. Там взял свой экземпляр Книги Сновидений и пролистал страницы, ища место, запомнившееся мне по более счастливым временам, когда Озрик и я сидели в гостевой комнате у вали Хусейна и вместе работали над переводом.

Чтобы найти, что искал, мне не потребовалось много времени. Автор Книги Сновидений привел объяснение снов о трубах. Это были символы самого человека, поскольку через них должен проходить воздух, так же как человеку, чтобы жить, нужен воздух, проходящий через легкие. А когда весь воздух выходит, труба замолкает, так же как человек испускает дух.

Я отложил Книгу Сновидений и уставился невидящим взором в стену шатра. Охотничий рог был похож на трубу. Могу ли я теперь заглядывать в будущее через повседневные события, так же как через сны? Если да, то Хроудланд, взяв у меня из рук охотничий рог из кости олифанта и выдув фальшивую умирающую ноту, возвестил собственную неминуемую смерть.

Глава 18

Не было времени размышлять. Кто-то звал меня. Я выглянул из шатра, ожидая, что зовут наблюдать за разгрузкой выкупа с мулов и погрузкой на войсковые телеги, но посланный за мной королевский посланец возвестил, что надлежит явиться к графу. Дело не терпит отлагательств.

– В ваше отсутствие пришли дурные вести, – сказал посланец, дожидаясь, пока я уберу Онейрокритикон в надежное место. – В северных лесах саксы собрали огромные силы и угрожают вторжением через Рейн. Король собирает военный совет.

Мы поспешили в уже сгущающихся сумерках, и я гадал, зачем понадобился на таком высоком собрании.

Королевский павильон освещало множество светильников на высоких металлических подставках, отчего там было душно. Среди дюжины человек, собравшихся вокруг стола с картой, царила напряженная атмосфера. Одним из них был Карл, а рядом стоял Хроудланд. К моему облегчению, Ганелона было не видать.

Увидев меня, граф кивнул, чтобы я подошел.

– Король хочет разузнать про маршрут, которым вы двигались, когда ты впервые ехал в Сарагосу, – сказал он мне.

Я почувствовал, как мое лицо краснеет.

– Алкуин просил меня вести записи, – замямлил я, – но я так и не смог отправить их ему. У меня нет их с собой.

Король не обратил внимания на мое смущение.

– Расскажи, что помнишь.

Я нервно глотнул.

– Дорога местами очень узкая, но войско по ней пройти сможет.

– Покажи точно, где она проходит, – деловито велел Карл.

Я прикоснулся к карте и посмотрел на руку. Когда-то я до крови укололся о грубые плитки.

– С этой стороны дорога идет по предгорьям, поднимаясь чередой небольших подъемов. А вот здесь узкий проход. – Мой палец слегка дрожал, показывая маршрут. – За ним спуск по склону неудобный, но не составит большой трудности.

– Этот путь проходим для воловьих повозок? – спросил сенешаль Эггихард, и я вспомнил, что он отвечает за снабжение и вооружение.

– Одной вереницей и очень медленно, – ответил я.

– Вода? Пастбища? Источники провианта? – потребовал подробности Карл.

– На высоте одни скалы и голые склоны, Ваше Величество. Но вдоль маршрута есть несколько родников и колодцев, хотя и не на самом перевале. За ним, по ту сторону, вода будет на расстоянии дневного перехода.

Карл хмыкнул и глубоко задумался, забыв про меня, а через какое-то время обратился к Хроудланду:

– Нам нужно срочно перебросить войско на север. Этот маршрут сэкономит три-четыре дня.

Граф наклонился, и тень его руки упала на карту, когда он указал на точку рядом с местом, где мы стояли.

– Тут наш фланг будет опасно подставлен, если мы не примем меры, – проговорил он.

Я посмотрел, что он имеет в виду. Он указывал на васконский город Памплону, и это привело меня в замешательство. Памплона была слишком далеко, чтобы представлять серьезную опасность, и хотя васконы были настроены враждебно, вряд ли могли устроить полномасштабное нападение на большое войско. Они будут держаться подальше, довольные, что франки отступают через горы. И тут я вспомнил сильную неприязнь графа к васконам и засаду, в которой погиб один из его солдат. Я украдкой взглянул на Эггихарда. Даже если он и понял, что было на уме у Хроудланда, все равно ничего не сказал, – наверное, зная большое расположение Карла к тому после его плана, позволившего получить выкуп за вали Барселоны.

Предостережение Хроудланда не вызвало у Карла вопросов.

– Отправляйся со своей конницей и разберись с Памплоной. А потом догоняй войско. Командование арьергардом примет Эггихард и прикроет отступление в горах.

Я видел, как губы моего друга сжались в мрачную линию, когда он кивнул, принимая приказ своего дяди. В его реакции было что-то жутковатое. Мое присутствие больше не требовалось, и я отошел от стола с картой, пытаясь придумать, как уклониться от набега на Памплону вместе с графом. У меня не было обид на жителей этого города. Они хорошо обошлись со мной на моем пути обратно в Бретань. После того, что произошло в Сарагосе, я опасался, что если снова окажусь вовлечен в планы Хроудланда, мое чувство вины только усилится.

Граф не высказал никаких возражений, когда я сказал ему, что предпочел бы остаться проводником с основным войском. Он отправился в рейд на Памплону с Беренгером, Герином и пятьюстами отборных воинов, и снова я увидел его лишь через две недели, когда был высоко в горах. Наши передовые части уже преодолели перевал и начали спуск с другой стороны. За ними тянулась беспорядочная и разобщенная вереница пехотинцев, погонщиков и маркитантов. Наш тыл беспокоили сарацинские конные лучники. Было невозможно сказать, люди Сокола это или солдаты из Сарагосы. Они появлялись с первыми лучами солнца и скакали вокруг, посылая стрелы издалека. Эггихард организовывал вылазки, чтобы отогнать их, но сарацины просто исчезали и возвращались на следующее утро.

В день, когда вернулся Хроудланд, арьергард разбил лагерь у пастушьей хижины близ перевала, где дорога шла меж скал по узкому ущелью. Это была та самая хижина, где мы с вали Хусейном обсуждали, кем мог быть напавший на меня в горах пращник. Я отправился с Эггихардом расследовать происшествие в обозе. Воловья повозка сломала колесо, проезжая по узкой части, и перегородила дорогу. К счастью, она находилась в хвосте колонны, за ней следовало всего четыре воза. Но мы с тревогой обнаружили, что поврежденная повозка почему-то везла полученные в качестве выкупа сарагосские богатства, хотя они должны были ехать в хорошо защищенной середине колонны. Расстояние между четырьмя повозками и остальными все увеличивалось, и Эггихард решил, что нам надо остаться с ними, пока колесо не починят и можно будет изменить порядок следования.

Поэтому мы были рады появлению Хроудланда. Его конь стучал копытами по каменистой дороге, граф ехал во главе своего отряда и сразу же согласился выделить пятьдесят человек охранять отставшие повозки. Остальные отправились на соединение с главными силами. Их кони были взмылены и устали, а всадникам, похоже, не хотелось говорить про свой налет на Памплону.

Взъерошенный вид Хроудланда меня потряс. В лицо его въелась копоть, и покрасневшие глаза смотрели дико. Его белокурые волосы, обычно чистые и лоснящиеся, были покрыты пеплом. Когда он провел рукой по лицу, чтобы стереть грязь, я увидел, что его ногти ободраны и грязны. В своей пропотевшей измятой одежде он совсем не походил на того благородного рыцаря, который так беспечно выехал завоевать себе место маркграфа Испанской Марки. Единственной изящной вещью у него был роскошный охотничий рог из зуба олифанта. В качестве знака победы он носил его на шелковом нагрудном шнурке.

Товарищи графа выглядели еще хуже. Грубая повязка на левой руке у Герина частично скрывала страшный ожог от локтя до запястья. Беренгер потерял бо́льшую часть бровей, они сгорели, и осталась лишь короткая щетина. Одежда участников набега пропахла дымом, в ней виднелись дырки, прожженные искрами или горячим пеплом.

Солнце скрылось за горной грядой, и сразу так похолодало, что Эггихард предложил обсудить планы на следующий день у очага в пастушьей хижине.

– Мы не могли понять, почему набеги сарацин сегодня утром прекратились, – сказал сенешаль, когда мы уселись на шаткие скамейки. Он с нескрываемой завистью смотрел на рог из зуба олифанта. – Наверное, узнали, что вы приближаетесь с тыла.

Хроудланд раздобыл мех с вином. Он поднял его к лицу и пустил себе в рот длинную струю, потом тыльной стороной ладони вытер губы и сказал:

– Если вернутся, мы быстро их выпроводим.

Эггихарда возмутила непонятливость Хроудланда.

– Я так понимаю, с васконской угрозой вы уже разделались? – Еле сдерживаемая враждебность между ними была готова прорваться наружу.

Граф горько усмехнулся.

– Памплона больше не доставит беспокойства.

Возникла неловкая пауза, потом молчание прервал Беренгер:

– Памплоне преподан урок.

Эггихард, приподняв брови, повернулся к нему.

– Или же вам просто удалось настроить жителей против нас? – язвительно проговорил он.

– Недовольных там мало потому, что там вообще мало кто остался в живых, – ответил Беренгер. – Зря они так запустили стены, это была ошибка. Мы ворвались на улицы, прежде чем горожане успели собраться для защиты.

– И что потом?

– Какой-то идиот устроил пожар. Огонь распространился слишком быстро.

– Слишком быстро для чего?

– Чтобы мы сумели должным образом обчистить город.

Эггихард ухмыльнулся, и я задумался, не рад ли он, что его предостережение против нападения на Памплону оказалось верным.

– Значит, плохо управились. Жаль.

Хроудланд вспыхнул.

– Управились лучше, чем кое-кто с этим дурацким отступлением. Если бы мы сегодня не оказались здесь, сарацины могли бы забрать обратно сарагосский выкуп.

Оба командира ощетинились друг на друга, потом Эггихард, видя вызывающие взгляды Хроудланда и его людей, встал и вышел из хижины.

Граф бросил на меня возмущенный взгляд и проговорил:

– Видишь, сколько приходится терпеть от этого бездарного болвана!

Я молчал. Мне вспомнился дурной характер моего отца. Он становился сварливым и обидчивым, когда возвращался с неудачной охоты.

Хроудланд выдавил еще порцию вина из меха и плюнул в огонь очага.

– Добыча в Памплоне не окупит месячных расходов.

– Слава богу, ты можешь рассчитывать на свою долю денег из выкупа, что получили от вали Хусейна, – рискнул напомнить я.

Он, задрав подбородок, посмотрел на меня.

– Когда мы налетели на Памплону, она уже была опустошена. Большинство сокровищ унесли в безопасное место.

– Ты уверен?

– Конечно, – буркнул он. – Мы вошли в собор еще до того, как он загорелся. Там ничего не было. Даже никакой церковной утвари. То же самое в купеческих домах. Нашли лишь несколько безделушек.

Он взглянул на меня своими налитыми кровью глазами.

– А ведь есть куда более драгоценная добыча.

Я в замешательстве посмотрел на него.

– Какая добыча?

Граф наклонился и вытащил из очага тлеющую головешку. Он раздул ее, пока на конце не появилось пламя.

– Одноглазый, подумай о своей прежней поездке через эти горы. Мы говорили об этом, когда ехали на юг. Ты сказал, что люди в этих горах – древний народ, веками живущий в горных цитаделях.

– Так описывал их вали Хусейн, – ответил я.

– Разве он не уточнил, что они брали дань с проезжающих через перевал или грабили их, если те отказывались платить?

От его вопросов все больше становилось не по себе.

Когда друг обратился ко мне снова, он говорил мечтательным тоном, словно был где-то далеко-далеко, и отстраненно уставился на пламя на конце головешки.

– Священник в Памплоне злорадствовал надо мной, когда его церковь горела вокруг. Он радовался, что их величайшее сокровище для нас не представляет интереса. – С внезапной злобой граф ткнул головешку обратно в очаг и оставил ее там среди тлеющих углей. – Ему следовало держать язык за зубами. Но священник был слишком поглощен своей жалкой победой – как он выразился, церковные духовные богатства перевешивали для него все мирские ценности. Я спросил его, что он имеет в виду, и мужчина ответил, что их величайшим сокровищем является какой-то каменный потир, привезенный из Святой Земли.

Я похолодел. Теперь стало понятно, зачем Хроудланд в такой спешке поскакал в горы.

Граф воззрился на меня, как будто впервые увидел.

– Я спросил священника, почему же этот потир такой особенный, и он сообщил, что из него пил Христос на Тайной вечере.

– Наверняка он также сказал, где его искать? – Я, насколько мог, придал своему голосу недоверия, но Хроудланд не обратил внимания на мой скептицизм.

– Пришлось немного надавить на собеседника. Потир не принадлежит их церкви, но его приносят туда по особым праздникам. А в остальное время хранят в горном приюте. – Он схватил меня за рукав. – Видишь, Одноглазый. Все сходится. Замок в горах, древние хранители, потир из Святой земли. Это наверняка Грааль. Каким-то образом васконы отобрали его у путешественников, которые проходили через перевал. Если я привезу такое сокровище бретонцам, то стану больше, чем просто маркграф.

Я снова попытался разубедить друга.

– Всем известно, что васконские горные убежища неприступны.

– А если взять хитростью? – вдруг проговорил он лукаво. – В пяти милях отсюда находится приют, совпадающий с описанием памплонского священника. Стоит взглянуть. – Для большей убедительности он дернул меня за рукав. – Одноглазый, завтра я поеду посмотреть, что там можно найти. И хочу взять тебя с собой. Введи пленника, – велел он Беренгеру.

Беренгер вышел из хижины и через мгновение вошел, толкая перед собой низенького жилистого человека потрепанной внешности. Половина лица мужчины была изрезана и в синяках. Кто-то здорово его избил. У меня что-то шевельнулось в памяти. Это был васконский пастух, в чьей хижине мы сидели.

– Мы поднимались по дороге и поймали этого мерзавца, когда он шпионил за нами, – сказал Беренгер и подсек пастуху ноги, так что тот тяжело повалился на землю.

– Он живет здесь, – сказал я, защищая несчастного.

– Тогда должен знать окрестные горы, как никто другой. Пусть расскажет нам, куда идти, – проговорил граф, и в его голосе звучала безжалостность, какой я еще не слышал.

Мне следовало отказаться или, по крайней мере, еще раз попытаться убедить Хроудланда, что Грааль – всего лишь выдумка. Однако его убеждение было столь неколебимо, что я понял: никакие слова не возымеют эффекта. Это был тот же упертый, одержимый Хроудланд, какого я видел раньше. Если он решил действовать, то уже ничто его не остановит. На этот раз граф вбил себе в голову, что Грааль спрятан где-то поблизости, и решил добыть его. Я мог лишь или остаться в стороне и отказаться участвовать в сумасбродстве, или пойти с ним и помочь, чем смогу. Быстрый тайный налет мог застать васконов врасплох, но я сомневался в успехе. Горцы наверняка расставили хорошие дозоры, зная, что через перевал идет франкское войско. Если будет стычка, безрассудная отвага графа может принести победу. Но его опрометчивость может также навлечь на него еще бо́льшую опасность.

Сознавая, что уже обязан Хроудланду жизнью и свободой, я решил отправиться с ним. Буду при нем в качестве человека трезвого и рассудительного и, таким образом, сумею вернуть свой долг.

Утром мы выехали втроем – Хроудланд, Беренгер и я. Граф решил взять как можно меньше людей, чтобы привлечь меньше внимания. Эггихард не выразил никаких возражений против нашего отъезда. На самом деле ему даже хотелось, чтобы мы убрались, и я заподозрил, что он надеется на гибель Хроудланда. Мы планировали вернуться к тому времени, когда починят сломанную повозку, чтобы вместе с ней догнать основное войско. Герина оставили, отчасти чтобы он помог в организации охраны повозок с деньгами, но также и для того, чтобы Эггихард сдержал слово и дождался нашего возвращения. По просьбе друга я взял свой лук, а он сам и Беренгер вооружились мечами и кинжалами. Никто из нас не надел панциря, так как мы собирались двигаться быстро налегке, а коней оставили в обозе, потому что двигаться приходилось по узкой тропинке, отходящей от основного тракта.

Тропинка петляла по боковому склону, и не прошли мы и мили от дороги, как уже скрылись из виду. Земля коварно осыпалась под ногами, и идти приходилось очень осторожно. Справа виднелись крутые склоны, пересеченные сухими овражками, иногда встречались глубокие ущелья. Кое-где низкорослые растения умудрились пустить корни, но в это время года они были иссохшими и увядшими. Слева склон вздымался так круто, что тропинка местами прерывалась оползнями. Мы находились посреди унылой, скалистой пустыни. Вдали выше нас виднелось маленькое стадо животных, в которых я узнал горных козлов. Они испугались и скрылись за гребнем, как только заметили наше присутствие. В горной вышине парили крупные стервятники. Больше признаков жизни в округе не было.

Погода нам благоприятствовала. Стоял яркий солнечный день, и дул ветерок, принося приятную прохладу. Я начал надеяться, что Хроудланд ошибся в местонахождении Грааля, и наша авантюра окажется не более чем приятной прогулкой. Мы шли ровным шагом еще час, пока не свернули за гору, и граф, шедший впереди, вдруг остановился. Он припал на одно колено и сделал нам знак оставаться на месте. Через некоторое время он поманил меня к себе и показал вперед. Я смог различить вдали какое-то строение. Оно было из такого же серого камня, как окружающий ландшафт, поэтому его было трудно хорошо рассмотреть. Строение оказалось гораздо меньше, чем я ожидал, чуть больше порядочной хижины, и его окружала стена из каменных глыб. Тропинка продолжала петлять туда-сюда и поднималась на гору в том направлении.

– Должно быть, это то, что нам нужно, – тихо проговорил Хроудланд.

Мы отступили на клочок ровной земли.

– Беренгер, – велел граф, – оставайся здесь и смотри по сторонам.

Тот начал возражать, но Хроудланд прервал его:

– Тут наш единственный путь назад. Ты должен держать его открытым. При необходимости применяй силу. Если будет невозможно, подай сигнал.

Он снял с шеи рог из олифантовой кости и протянул Беренгеру, который неохотно взял.

– Я бы предпочел пойти с вами, – недовольно проговорил он.

Хроудланд покачал головой.

– Мне нужно, чтобы со мной был Одноглазый. Его лук может пригодиться. – Он повернулся ко мне. – Взберемся на склон, что прямо у нас за спиной. Из дома нас не будет видно. Когда залезем достаточно высоко, станем двигаться в сторону дома.

Я взглянул на неровный склон, и, наверное, на лице у меня отразилось сомнение, так как граф добавил:

– Торопиться не надо. Мы должны подождать и появиться перед тамошними обитателями ближе к вечеру. Тогда солнце будет светить им в глаза, а мы, когда будем подкрадываться, сможем воспользоваться длинными тенями.

Вздымавшийся надо мной каменистый склон вызвал в памяти камнепад, который чуть меня не убил. Я отвлекся на мгновение, размышляя, кто стоял за этим. После Сарагосы покушений на меня не было, и серия таинственных нападений почти забылась.

Хроудланд заговорил снова:

– Когда мы направимся к дому, Одноглазый, иди выше меня по склону и смотри вниз. Я хочу, чтобы в случае необходимости ты мог точно выстрелить.

Я вытащил из чехла лук, чтобы проверить его, все ли в порядке.

– Когда будем карабкаться, тебе понадобятся обе руки. Поэтому повесь лук за спину. Когда придет время занять позицию, я подожду и дам сигнал.

Я выбрал стрелу и провел рукой по наконечнику. Он был убийственно острым. У меня возникло смутное воспоминание, что такой же стрелой я воспользовался, чтобы расправиться с васконским пращником, устроившим мне засаду в этих краях.

– Сколько брать стрел? – спросил я.

– Четыре-пять. Похоже, в том доме не больше одного-двух человек. Если я подберусь достаточно близко, то смогу ворваться, пока они не поняли, что происходит.

Мы дождались того момента, когда солнце поплыло к горизонту, и начали взбираться. Приходилось нащупывать путь по крутому склону, шаг за шагом, и мы продвигались так медленно, что я испугался, как бы не оказалось слишком поздно. Хроудланд двигался впереди, и я старался не быть прямо под ним, поскольку он случайно ронял вниз большие камни, которые катились в опасной близости от меня. Раз или два я чуть не сорвался по собственной вине – камень, за который я держался, срывался вниз. Был и очень неприятный момент, когда нога соскользнула, и я на несколько ярдов съехал вниз к краю небольшого обрыва. Я затормозил у самого края, сердце страшно колотилось. Хроудланд сердито оглянулся и сделал знак поспешить. Вскоре мои руки и ноги уже болели, и я стал беспокоиться, что даже если мы доберемся до цели засветло, руки у меня будут так трястись, что как стрелок я окажусь бесполезен.

Наконец, Хроудланд закончил восхождение и подождал, когда я заберусь на один с ним уровень. Потом двинулся под углом вбок по склону. Я следовал за другом, мне мешал лук на спине. Теперь продвигаться было легче, и мы пробирались быстрее, шаг за шагом, раскидывая руки, чтобы охватить как можно больше земли. Когда мы пересекли линию гряды и увидели дом, нам повезло наткнуться на еле заметную овечью или, возможно, козью тропу. Это помогло нам двигаться быстрее. Иначе мы бы еще карабкались по склону в наступающей темноте.

Оказавшись на расстоянии выстрела до цели, Хроудланд подождал, пока я приближусь к нему, и тихо сказал:

– Не вижу никаких признаков жизни. Может быть, они не выставили дозора.

Я посмотрел мимо него. Мы были достаточно высоко, чтобы заглянуть через окружавшую стену и лучше рассмотреть дом. Он стоял у дальнего края огороженного стеной участка, вход находился со стороны скалы позади него. Построенный из обтесанных каменных блоков, он имел бочкообразную крышу, крытую выветрившейся черепицей. Это была определенно не пастушья хижина. В доме не было трубы или пятен сажи из вытяжной дыры – со своего места я мог разглядеть лишь деревянный пол, – и никаких окон. Не было и никаких признаков укреплений, и сам дом был слишком мал, чтобы вместить гарнизон.

– Больше похоже на маленькую часовню, чем на горное убежище, – сказал я Хроудланду.

Он повернул ко мне голову, и я увидел в его глазах возбужденный блеск.

– Очень подходящее место для Грааля! Еще пятьдесят шагов, а потом найди точку, откуда сможешь пустить стрелу в любого, кто высунет голову из-за стены. Я пойду один.

Слегка поднявшийся ветер заставил меня взглянуть на небо. Погода менялась. Передний край густой тучи двигался через горную гряду на север. Когда он оказался над нами, вечерний свет погас, и мы оказались среди черной беззвездной ночи.

– Лучше поспешить. Но будь осторожен, – сказал я.

Он улыбнулся уверенной, беспечной улыбкой и на мгновение стал прежним жизнерадостным Хроудландом. После чего устремился вниз и, пригнувшись и перебегая от камня к камню, стал подбираться к дому.

Я нашел себе место, полускрытое большой глыбой упавшей скалы, снял со спины лук и привязал на руку нарукавник из жесткой кожи. Это могло помочь целиться. Мои мышцы дрожали от усилий при карабканье по склону. Граф внизу все еще двигался короткими перебежками от одного укрытия к другому. В доме, который я теперь считал горной часовней, по-прежнему не было никакого движения. Все зловеще замерло.

Оказавшись не более чем в двадцати шагах от окружающей дом стены, Хроудланд остановился и вынул меч, после чего обернулся и махнул рукой мне. Я вышел на открытое место, вложил стрелу на тетиву и прицелился в точку над непрочными с виду деревянными воротами. В такую цель было нетрудно попасть. Мой друг пробежал последние несколько ярдов и со всей силы пнул ворота. Они распахнулись, и он ворвался внутрь. Его голова и плечи несколько раз мелькнули над стеной, пока он обыскивал огороженное место.

Вскоре он снова появился в воротах и позвал меня:

– Здесь никого нет. Пусто.

Я расслабился, распрямил лук и начал спускаться по склону к дожидавшемуся меня Хроудланду.

– Все это скрытное карабканье оказалось зря, – уныло улыбнулся он. – Мы могли бы прийти сюда по тропинке.

Мы вошли в сломанные ворота, и я осмотрелся. Двор служил овечьим загоном. Пыль на земле была усеяна навозом. На ветках, прислоненных к внешней стене, был натянут навес из холста. Перед ним кто-то недавно разводил огонь. Угли казались теплыми.

– Тот, кто здесь останавливался, не хотел занимать сам дом, – сказал Хроудланд. Он попробовал острием меча дверной косяк, проверяя на прочность. – Его друзьям требовалась помощь, чтобы вынести ценности из города и спрятать в горах. Ни к чему портить Дюрандаль, – проговорил граф, вкладывая меч в ножны, и вышел за каменные стены.

Они были сложены без раствора. Мой друг вытащил большой камень и отнес к дому.

– Не подходи! – предупредил он и ударил камнем по деревянной двери. Та оказалась крепкой, и потребовалось с дюжину тяжелых ударов, прежде чем она поддалась и, в конце концов, открылась.

Граф заглянул внутрь.

– Слишком темно, ничего не разглядеть.

Притолока была такой низкой, что, переступая порог, ему пришлось пригнуть голову. Я осторожно последовал за ним.

Внутри стоял слабый аромат жженых трав. Казалось, что мы в пещере, а не в доме. Разведя руки в стороны, я мог бы почти коснуться обеих стен. Места едва хватало, чтобы выпрямиться. В дальней стене под самым потолком виднелось единственное окошко размером с кулак. Свет из него не мог рассеять глубокого мрака. Мы оба постояли, привыкая к темноте.

Я услышал, как Хроудланд тихо хмыкнул, отчасти удивленно, отчасти удовлетворенно.

– Вон там, прямо перед нами.

Я отодвинулся в сторону, чтобы свет проник через сломанную дверь. У дальней стены, как широкая полка, стояла большая каменная плита почти во всю ширину дома, и на обоих концах ее стояло по маленькому деревянному чурбачку. Это были подставки для тростниковых свечей, но свечей не было. Между чурбачками стояло два самых обычных предмета, которые можно найти на кухне скромного дома. Одним из них был маленький кубок. Пяти или шести дюймов высотой, он казался тусклым и очень обыденным. Рядом стояла еще более заурядная тарелка, на какие кладут кусок мяса или рыбы. Если не считать этих предметов, дом был совершенно пуст.

Хроудланд шагнул вперед.

– Это и есть Грааль? – неуверенно спросил он, и в голосе его слышалось не просто легкое разочарование.

Граф взял с полки кубок и поднес к двери, чтобы лучше рассмотреть.

Солнце уже село, и часовня, если это была часовня, стояла в глубокой тени. Тем не менее, когда он поднял кубок, я увидел в чаше еле заметный темно-желтый блеск.

– Он сделан из какого-то камня, – сказал Хроудланд.

На среднем пальце его левой руки было золотое кольцо с большим куском янтаря. Он постучал им по кубку, и тот издал жесткий глухой звук.

Граф протянул кубок мне.

– Что думаешь, Одноглазый?

Увидев такой кубок на алтаре, я бы, возможно, назвал его потиром. Верхняя часть, чаша, как будто была вырезана из одного куска темного камня, который в глубине имел коричневатый оттенок. Она стояла на основании из кондового темного дерева с черными прожилками. Получилось довольно неуклюже и тяжеловесно, и кубок с толстым краем не выглядел ни ценным, ни изящным. Я повертел его в руках в слабой надежде найти какой-нибудь узор или украшение вроде тех, что видел на бронзовом кубке из Бросельяндского родника, но ничего не увидел и осторожно сказал:

– Вряд ли это Грааль, если он вообще существует.

– Тогда зачем прятать его здесь, в горах? – спросил Хроудланд, забирая предмет обратно и поворачиваясь к полке.

Он поставил кубок на место, взял стоявшую рядом тарелку и тоже поднес к свету. И снова увидел такой же желтовато-коричневый отсвет. Тарелка была из того же материала, что и кубок. Я мог сравнить его только с хорошим мрамором. На камне тарелки были разводы другого цвета – серого и бледно-белого. Раньше я никогда такого не видел.

Хроудланд осмотрел ее с обеих сторон. На ней тоже не было ничего примечательного. Она была вырезана из неизвестного камня и отполирована.

– В тех балладах, что ты слышал от бретонских бардов, что-нибудь говорилось, как выглядит Грааль? – спросил я.

Граф покачал головой.

– Истории рассказывали про путешествия тех, кто отправился разыскивать Грааль, про странные места, где они побывали, таинственных людей, которых встретили… – Его голос затих, когда он заметил выражение моего лица.

Я смотрел через его плечо на горный склон. Меркнущий свет удлинил тени, изменив вид у него за спиной. Там среди камней появились узоры и очертания, каких раньше не было видно. Я точно понял, где нахожусь. В месте, явившемся мне во сне, в кошмаре про чудовищных зверей и крылатых существ, нападавших на меня и Хроудланда.

– В чем дело? – резко спросил друг. – У тебя такой вид, будто увидел привидение.

Я с усилием перевел взгляд на тарелку у него в руке и дрожащим голосом проговорил:

– Нужно убираться отсюда, немедленно.

– Мы возьмем кубок и тарелку. А потом решим, что из них настоящий Грааль.

Он повернулся и с тарелкой в руке скрылся внутри, чтобы принести кубок. В это время с горного склона надо мной послышался свист, как несколько нот, одна за другой. По коже у меня пробежали мурашки. Я обернулся и осмотрел склон. Но было невозможно определить, откуда он исходил. Гору окутывала сгущающаяся темнота. Последовало мгновение тишины, потом такой же свист раздался из другого места. Еще одна последовательность нот, восходящих и опускающихся, как будто это были слова. Я рывком повернулся, снова ища источник звука. Но тщетно. Я продолжал всматриваться во мрак, когда ответил первый свистун. Сомнений не оставалось. Эти свистуны переговаривались между собой на неизвестном языке.

Я хотел нырнуть в дом, чтобы позвать Хроудланда, когда раздался стук когтей по камням. Из темноты ко мне с ужасной быстротой метнулась темная фигура и своим весом сшибла с ног. Послышалось низкое горловое рычание, мелькнули белые оскаленные клыки, и я ощутил сильный запах псины.

Я взмахнул рукой, отбиваясь от страшных челюстей. Зверь был чудовищно силен и решителен, он рычал и норовил схватить меня за горло. Я стал кататься из стороны в сторону, пытаясь сбросить его, и смутно заметил еще двух. Они пронеслись мимо и скрылись в темноте часовни. Изнутри донеслись звуки яростной драки.

Меня спас кожаный нарукавник лучника на левой руке. Пес вцепился зубами в предплечье, но не смог прокусить жесткую кожу. Мне удалось подняться на колени, а потом и на ноги. Зверь неистово мотал головой из стороны в сторону, стараясь снова повалить меня. Я протянул вперед правую руку, чтобы схватить его за загривок, и она наткнулась на острые металлические шипы на ошейнике, рассчитанном на отражение волков.

Я медленно попятился, шаг за шагом, удерживая собаку левой рукой, а зверь, продолжая свирепо рычать, бешено терзал кожаный нарукавник. Я отступал, еле держась на ногах, пока не ощутил спиной стену часовни. Там прислонил свой лук и правой рукой нащупал мешок со стрелами. Крепко схватив стрелу за древко, я взмахнул ею, потом с трудом отбросил пса в сторону, и когда он подставил бок, со всей силы воткнул острый, как бритва, наконечник в собачье брюхо. Пес взвизгнул от боли и разжал челюсти.

Но атаку не прекратил. Он встал в ярде от меня, напружинив лапы, оскалив зубы и угрожающе рыча, и выжидал момента, чтобы снова броситься.

Я позвал Хроудланда, и он, пятясь, лицом к доносившемуся из темноты бешеному рычанию, вышел из часовни. Тарелку он оставил, потому что в одной руке держал свой меч Дюрандаль, а в другой короткий кинжал. Оба клинка были направлены в дверной проем. Только он появился, как за ним выскочили два других пса. Они были еще больше того, что сбил меня с ног. У одного была рана на плече, и в пыль капала кровь. Оба зверя не отрывали глаз от графа и осторожно приближались к нему, готовые броситься.

И снова со склона послышался загадочный свист. На этот раз он казался ближе.

– Они где-то на горе, – выдохнул я. – Не знаю, кто такие и сколько их.

– Если они пошлют еще собак, мы пропали, – сказал граф. – С тремя-четырьмя я справлюсь, но целая свора нас растерзает.

Мы были уже за стеной и встали спина к спине, лицом к рычащим псам. Это были мощные звери, каждый с небольшого теленка, с медвежьей косматой шерстью и тяжелыми квадратными головами. На всех были ошейники с шипами, и было ясно, что они обучены драться.

Даже на этой поздней стадии Хроудланд еще мог успешно завершить свой набег. Он мог бы рискнуть вернуться в часовню, схватить кубок и тарелку, и мы вдвоем могли бы пробиться обратно. Но внезапно над нами что-то пролетело. Это было так неожиданно, что ни он, ни я не успели приготовиться. Из темноты на нас налетела едва видимая фигура, темный силуэт на уже потемневшем небе. Она со сверхъестественной скоростью двигалась на уровне головы. Я ощутил дуновение на лице, и наверху послышался какой-то шорох. Хроудланд выкрикнул проклятие и согнулся пополам, будто раненый. Дюрандаль со звоном упал на землю, и граф резко прижал к лицу ладонь. Несколько мгновений он стоял, согнувшись от боли, а когда выпрямился и убрал с лица руку, из раны у правого глаза текла кровь.

Не успел я осознать, что произошло, как снова услышал зловещий шум крыльев. На этот раз удар пришелся по макушке, я ощутил резкую боль, что-то острое оцарапало голову. Я заметил быстрый взмах широких крыльев, и напавшая на меня большая птица снова взмыла ввысь. Она кружила там, готовая налететь снова.

Вдали послышался звук олифантового рога. Беренгер со своего места сигналил, что по тропинке движется опасность. Путь отступления был под угрозой.

И мы бросились бежать. Выскочили из сломанных ворот и пустились по еле видной в темноте тропинке. Огромные собаки бежали у нас по пятам, рыча и лая, гоня нас прочь, как воров, крадущих овец. Я оставил свой лук, но Хроудланд успел схватить с земли Дюрандаль. Временами он останавливался и колол и рубил наших преследователей, заставляя их держаться на расстоянии. А с птицами мы ничего не могли поделать. Они налетали из темноты и пытались выцарапать нам глаза. Как и огромные собаки, они, наверное, были обучены защищать васконские стада от волков и воров.

Только когда мы удалились от часовни, нападения прекратились.

К тому времени небо совсем затянуло тучами. Без света луны и звезд, не видя, куда поставить ногу, мы шли, можно сказать, на ощупь в кромешной тьме. Много раз спотыкались и падали, вставали и брели дальше, не смея остановиться из страха, что враги успеют устроить засаду на дороге впереди. Мы потеряли чувство времени и не знали, сколько еще идти. Наверное, далеко за полночь кто-то предостерегающе крикнул прямо перед нами. Это был Беренгер. Он услышал, как мы идем по дороге.

– Слава богу, вы вернулись, – сказал он с явным облегчением. – Кругом васконы, сотни их куда-то движутся.

– В каком направлении? – резко спросил Хроудланд.

Даже в изнеможении он не терял хладнокровия.

– В направлении дороги. Они прошли здесь пару часов назад. Я спрятался, пока не счел безопасным подать сигнал.

– Надо спешить, – объявил Хроудланд. Это был приказ, граф снова был военачальником. – Я должен вернуться и принять командование арьергардом, прежде чем нападут васконы.

Глава 19

Как оказалось, никакого арьергарда не было. Когда небо засветилось первыми признаками рассвета, мы втроем приковыляли по основному тракту и увидели в холодном свете, что повозок с деньгами нет. Местность вокруг пастушьей хижины, где мы обосновались раньше, была усеяна обычным мусором, какой оставляют солдаты при отступлении. Отсюда все ушли.

Я устало опустился на придорожный камень. Мои ноги болели и были в синяках, а кожа на ладонях была содрана от многочисленных падений.

– Вставай! – прошептал Хроудланд. Рана, оставленная орлиным когтем, запеклась у него на лице. – Герин и прочие не могли уйти далеко, а здесь скоро будут сарацины.

Я медленно поднялся. Все тело у меня болело.

– Сюда! – крикнул Беренгер.

Он подошел к пастушьей хижине в поисках что-нибудь съестного.

Мы с графом присоединились к нему. В пыли за хижиной лежал васконский пастух с перерезанным горлом. Его куртка из волчьих шкур была распахнута: кто-то обыскал труп в поисках поживы. Наши деморализованные солдаты дошли до того, что грабили трупы.

Послышался топот копыт, кто-то быстро скакал по дороге от перевала. Беренгер и Хроудланд выхватили мечи и бросились занять позиции, где можно защищаться. У меня на поясе был только кинжал, и я подумал найти убежище в хижине, но решил лучше не прятаться. Не хотелось быть обвиненным в трусости.

Показался всадник. У него был простой красный щит, и он вел за собой чалого боевого жеребца Хроудланда. Это был Герин.

– Я подумал, что вы могли вернуться, – крикнул он. – У нас мало времени.

Дернув за узду чалого жеребца, он наклонился и протянул мне руку, чтобы я мог устроиться позади него.

– Как далеко остальные? – спросил Хроудланд, садясь на чалого и помогая Беренгеру сесть на круп.

– В пяти или шести милях. Эггихард приказал повозкам ехать, как только починят сломанное колесо.

Мы пустились галопом, и топот копыт эхом отдавался от горных склонов. Хроудланду пришлось кричать, чтобы его было слышно:

– Я велел тебе дождаться нашего возвращения.

Герин фыркнул.

– Карл прислал графа Ансельма узнать, что нас задержало. Короля беспокоит разрыв между основным войском и оставшимися повозками. Ансельм согласился с предложением Эггихарда, чтобы повозки ехали ночью.

Хроудланд обругал обоих. Последний был пфальцграфом и мог действовать с королевскими полномочиями.

– Где сейчас Карл? – крикнул он Герину.

– Уже переходит перевал. Он взял с собой основную конницу и хочет поспешить, чтобы встретить саксов.

Дорога постепенно поднималась от изгиба к изгибу. Я был рад, что больше не надо идти пешком, сомневаясь, что у меня хватило бы сил на подъем. Обернувшись, я взглянул назад, пытаясь вспомнить то, что видел, когда ехал в обратном направлении с вали Хусейном. Скалы и склоны казались все похожи, безликие и грозные.

Только когда мы догнали повозки с сокровищами, я понял, где мы находимся. Слева я узнал скалистый склон, где я убил васконского пращника, устроившего мне засаду.

Четыре повозки с сокровищами остановились на том месте, где Хусейн и его люди делали привал для полуденной молитвы. Здесь дорога расширялась, и хватало места, чтобы погонщики и волы могли отдохнуть. Их эскорт из трех десятков тяжело вооруженных всадников стоял вокруг со скучающим и нетерпеливым видом, стремясь продолжить путь. Я гадал, кто из них убил васконского пастуха.

Хроудланд соскочил с коня и широким шагом подошел к Эггихарду и какому-то пузатому лысеющему человеку в длинной дорогой кольчуге, прикрывающей толстые бедра. Я догадался, что это и есть граф Ансельм.

Хроудланд был разъярен, и я отчетливо слышал его голос:

– Где остальные мои люди? Я оставил для охраны пятьдесят, а сейчас не вижу и двадцати, – рычал он.

– Граф Ансельм привел с собой солдат. Я отпустил остальных, и они ушли вперед. – Он бросил на Хроудланда полный злобы взгляд. – Пока вы отлучались по личным делам, мы оторвались от преследовавших нас сарацин, совершив ночной марш. Еще несколько миль, и мы будем за перевалом, на франкской территории.

Граф кипел гневом.

Мне пришлось удалиться от их непрекращающейся ссоры. Я соскочил с крупа коня, поднялся на склон и сел там на том же самом месте, где писал свой доклад Алкуину. Скала уже нагрелась на солнце. День обещал быть жарким.

Я сидел молча, глядя на испанские равнины, еле видные в отдаленной дымке. Где-то там был Озрик. Я гадал, проведет ли он остаток жизни в Сарагосе, заняв должность при дворе вали, или, в конце концов, найдет путь в свой родной город. Казалось странным, что судьба дает ему выбор, в то время как сам я не мог вернуться домой, пока там правит король Оффа. Мысли об Оффе напомнили мне, что Герин когда-то служил королю Мерсии. Взглянув на дорогу, я мог видеть Герина с заброшенным на спину щитом. Он разговаривал с одним из солдат. Раньше я подозревал, что за покушениями на меня стоял он, но теперь это казалось маловероятным. Он успел как раз вовремя, чтобы спасти меня, а также Хроудланда и Беренгера.

Мой взгляд снова обратился на горы напротив, по ту сторону дороги. Склон был беспорядочно завален камнями и обломками скал со случайными уступами и выступами. На нем не росло ни деревьев, ни кустарника, чтобы добавить зелени. Все было серым, от самого темного оттенка сланца до светлого, как зола в потухшем очаге. Я передвинул наглазник на лоб. Под него пробралась песчинка и попала в уголок глаза. Она больно колола, и глаз слезился. Я протер глаз и, прежде чем надвинуть наглазник обратно, поморгал, чтобы прояснить зрение. Может быть, потому, что смотрел обоими глазами, я увидел дальний склон яснее. Темная фигура, которую я принимал за камень, оказалась совсем не камнем. Это был человек. Он сидел неподвижно, и его одежда была точно такого же цвета, как скалы вокруг, даже его голова была обмотана серой материей. Он наблюдал за воловьими повозками на дороге внизу. Заметив одного человека, было легче увидеть и других. Они распределились по склону, неподвижно выжидая и наблюдая. Их было с дюжину, а то и больше. Сердце бешено заколотилось, и я, вернув наглазник на место, медленно встал и начал спускаться, стараясь не спешить.

– На склоне над нами залегли наготове какие-то люди, – сказал я еле слышно Хроудланду, стараясь вести себя так, будто все в порядке.

Он даже не посмотрел наверх.

– Это васконы, которых Беренгер видел раньше. Не можешь прикинуть, сколько их?

– По меньшей мере, дюжина, а может быть, вдвое больше.

– В том месте, которое они выбрали для засады, их будет много больше, – спокойно проговорил граф и сделал знак Герину подойти к нам.

– Одноглазый говорит, что на склоне над нами васконские наблюдатели, – сказал он Герину. – Как-нибудь можно узнать, где они предпримут нападение?

Герин сделал знак одному из солдат охраны подойти к нам. Избитое лицо со сломанным носом показалось мне знакомым. Я вспомнил, что это бургундский сержант, который шел во главе своего отряда по пути в Испанию. На ремне у него висел топор с короткой рукояткой. Я задумался, почему он теперь в коннице и что стало с остальными из его отряда.

– Как тебя звать? – спросил его Хроудланд.

– Годомар, мой господин.

– Ты приехал с графом Ансельмом?

– Да, мой господин. – Солдат говорил неестественно сиплым голосом, а на шее у него виднелся шрам от старой раны.

– Значит, ты проехал по этой дороге пару раз, – сказал Хроудланд. – Если бы тебе пришлось устроить на ней засаду, где бы ты ее сделал?

– Примерно в полумиле впереди, мой господин, – без колебания ответил бургунд. – Там дорога идет через узкое ущелье, с обеих сторон низкие скалы. Идеальное место.

– Мы можем как-нибудь его обойти?

Годомар покачал головой.

– Герин, ставлю тебя командовать авангардом, – отрывисто сказал Хроудланд. – Годомар твой заместитель. Возьми десять человек. – Он говорил энергично, чуть ли не радостно. – Ожидайте нападения. Скорее всего, оно будет с двух сторон – после обстрела лучниками и пращниками.

Глаза бургунда метнулись туда, где стояли Ансельм с Эггихардом. Он боялся получать приказы напрямую от Хроудланда.

Мой приятель заметил его неуверенность и твердо сказал:

– Годомар, командовать арьергардом король назначил меня.

Ветеран поднял руку в салюте и собрался уже уйти, когда Хроудланд предостерег его:

– Васконы попытаются заблокировать дорогу камнями. Скажи своим людям, что нужно убирать с пути любые препятствия. Повозки с выкупом должны пройти любой ценой.

Когда бургунд ушел выполнять приказ графа, губы Герина изогнулись в язвительной улыбке.

– Конники не любят слезать с коней, чтобы откатывать камни.

– Когда васконы закончат с нами, будет удачей, если у нас еще останутся кони, – мрачно ответил Хроудланд. Он был в своей стихии, отдавая приказы: – Беренгер, ставлю тебя и Одноглазого по бокам от повозок. Каждому даю по пять солдат. Враг попытается покалечить тягловый скот. Ваша задача – оберегать волов.

– А где будешь ты? – спросил я.

Мой конь, гнедой мерин, был привязан сзади к повозке, а свой меч я для сохранности оставил у погонщика.

– В хвосте с остальными солдатами. Васконы направят свою атаку туда.

Привал закончился. Погонщики завозились вокруг своих волов, готовясь трогаться дальше. Годомар тихо разговаривал с несколькими солдатами, и они, вскочив на коней, занимали позиции впереди повозок.

Эггихард и Ансельм расхаживали туда-сюда, всем видом показывая, что они не обращают большого внимания на Хроудланда, и его приказы их не касаются.

Тот не сдержал своего раздражения.

– Вам пора садиться на коней. Я ставлю вас в арьергард, – крикнул он, демонстративно повернулся к ним спиной и вставил ногу в стремя своего чалого, садясь в седло.

Эггихард помолчал, а потом заметил достаточно громко, чтобы услышали солдаты рядом:

– Я бы уже послал гонца к королю.

Спина Хроудланда напряглась. Вытащив ногу из стремени, он резко обернулся к Эггихарду и, едва сдерживаясь, ледяным тоном спросил:

– Гонца? Зачем?

– Попросить основные силы повернуть, чтобы прийти на помощь.

На щеках Хроудланда появились два красных пятна.

– У меня нет ни малейшего намерения бежать к королю за помощью, – отрезал он.

Эггихард надменно приподнял брови.

– А если мы окажемся в меньшинстве, что тогда?

– Пробьемся. Король ждет от нас этого. – Хроудланд демонстративно перевел взгляд на толстую талию Ансельма. – Если только ты и твой приятель преодолеют свою неохоту сражаться.

Казалось, Ансельм сейчас взорвется от ярости.

– Я ни от кого не потерплю нападок на меня, – забормотал он.

– Тогда предлагаю приберечь свой воинский пыл для грядущего сражения, – прорычал Хроудланд и, не пользуясь стременем, вскочил в седло.

Через мгновение он уже скакал прочь, криками подбодряя погонщиков волов, чтобы прибавили ходу.

Следование рядом с везущими сокровища повозками вызвало у меня в памяти те дни, когда вместе с Озриком мы шагали за телегой Арнульфа, везшей угрей. От волов исходил знакомый запах скотного двора, и четыре тяжело груженные повозки двигались так же неторопливо. Дорога была ухабистая, и массивные колеса тряслись и подскакивали на камнях и рытвинах. Арнульф управлялся со своими хорошо обученными волами один, но здесь, в горах, каждой повозке требовалось два погонщика – один шел рядом с волами, а другой сидел на повозке и, вооружившись кнутом, погонял их. Оси, изношенные за несколько месяцев похода, издавали непрерывный визгливый скрип, который извещал о нашем приближении за полмили и действовал на нервы.

Тревожно было сознавать, что васконские дозорные следят за каждым нашим шагом. Я поймал себя на том, что думаю, как часто они следили за движением других путников, пробирающихся по этой дороге. Возможно, так они и завладели каменным блюдом и маленьким потиром, устроив засаду на кого-то в далеком прошлом. Я не сомневался, что васконам известно о выплаченном вали Хусейном выкупе. Мешки с серебром были достаточной приманкой для нападения, а зверское разграбление графом Памплоны дало васконам сильный стимул для кровавой мести.

И потому, несмотря на палящее солнце, я поверх войлочной шапочки надел железный шлем. Металлические пластины брунии защищали мое тело. Толстые простеганные перчатки защищали руки и предплечья. Уязвимы оставались ноги. Я изнемогал от зноя, и с меня так катил пот, что седло сделалось липким. Как и ехавшие рядом со мной солдаты, я знал, что когда нападут васконы, надеть доспехи не будет времени.

Первым заметил опасность солдат, шедший сразу за мной. Он предостерегающе крикнул и указал направо. Я повернулся в седле и посмотрел на крутой склон горы. Васконы решили нанести удар задолго до того, как мы дойдем до узкого места. Весь склон был усыпан людьми, их было больше сотни. Они залегли среди камней и выжидали, а теперь встали и, прыгая и скользя, начали спуск. Приблизившись, они издали воинственный крик. Я никогда не слышал такого жуткого крика. Это был страшный волчий вой, унылый и безжалостный.

В нашей колонне на мгновение возникла паника. Погонщики защелкали длинными кнутами, солдаты с руганью стали доставать со спины щиты и просовывать руки в лямки. Все схватились за оружие. Хроудланд ревел, чтобы мы сомкнули ряды и продолжали движение навстречу опасности.

Васконы приготовили нам еще один сюрприз. Мы ожидали, что сначала они обрушат на нас град камней и стрел, но мы недооценили их свирепости. Камни из пращей прилетели, но не так много, и пара дюжин стрел упали на землю, не причинив нам особого вреда, хотя заржала раненая лошадь. Но ужасна была безрассудная дикость, с какой васконы бросились на нас. Они стремились к рукопашной. В тот момент я точно понял, что их гнал вперед не полученный нами от вали выкуп, а жгучее желание отомстить за то, что мы сделали с городом.

Их передовые бойцы прятались в нескольких ярдах от дороги и, вскочив, бросились на нас с кинжалами и короткими мечами, стараясь колоть в брюхо наших коней. Мало кому удалось поразить цель. Наши солдаты насаживали их на копья и железными клинками мечей рассекали мышцы и кости, отрубали вытянутые руки. На васконах не было доспехов, они были в волчьих шкурах и рейтузах из грубой ткани и потому несли страшные потери. Один из них, выбравший своей жертвой моего мерина, выскочил из своего укрытия у дороги и бросился на меня с поднятым кинжалом, как скорпион. Я взмахнул мечом, и хорошо уравновешенный клинок Ингелри описал широкую дугу. Острое лезвие отсекло руку с кинжалом с такой же легкостью, как дровосек отрубает тонкую ветку. Васкон покатился по земле, оставляя за собой кровавый след.

Оттуда, где Герин встретил их авангард, доносились крики и звон стали. Рядом со мной солдат, первый заметивший васконскую засаду, непрестанно ругался, пытаясь орудовать мечом и в то же время управляться с лошадью. Вой васконов и запах крови вызвал в ней панику, она шарахалась из стороны в сторону, пытаясь броситься прочь и стуча копытами по каменистой дороге. Солдат злобно кричал и, ловя равновесие, не мог попасть мечом в васкона, который орудовал против него копьем. Наконечник копья оставил глубокую рану в задних ногах коня, прежде чем солдат справился и вторым взмахом сразил нападавшего. Краем глаза я заметил, как мимо мелькнул какой-то мальчик. Ему было не больше десяти лет, и он с ножиком в руке бежал к ближайшей повозке. Прежде чем я понял его намерение, он вонзил свой ножик в висевший на повозке бурдюк с водой и, быстрый, как куница, скрылся под повозкой. Вода хлестала из проколотого бурдюка на землю.

Тем временем волы продолжали тяжелой поступью идти вперед. Опустив головы, они не обращали внимания на царивший вокруг хаос, их большие темные глаза смотрели на дорогу перед копытами, и с морды свисали длинные блестящие нити слюней. Подстегиваемые напуганными погонщиками, они тянули груз вверх по склону.

Герин впереди нас старался держать дорогу свободной. Как только многочисленные васконы перегораживали путь, его франкские копейщики в плотном строю бросались на них. Всадники сметали пеших, убивали или ранили тех, кто оказался недостаточно расторопен, чтобы убежать обратно на склон, а потом натягивали поводья, разворачивались и трусили назад, чтобы занять позицию в авангарде. Каждая такая атака оставляла на земле несколько васконских трупов.

– Они сошли с ума! – крикнул мне Беренгер.

Он был по другую сторону от сопровождаемой нами повозки. Пока что ему было плохо видно сражение, так как васконы атаковали нас справа.

– Хроудланд должен послать гонца за подмогой от основного войска, – крикнул я. – Это только первая атака.

Беренгер громко рассмеялся, и в его ответе послышалась нотка боевого безумия.

– Исключено! Графу не позволит гордость. Мы должны пробиться через эту толпу.

Я оглянулся. Васконы сосредоточили свою атаку на хвост нашей маленькой колонны. Там Хроудланд и арьергард вели схватку с толпой врагов в серых шкурах. Эггихард и Ансельм сидели на высоких мощных конях и были хорошо видны. Раньше им не хотелось получать приказы от Хроудланда, но в бою они проявили себя грозной силой. Оба со смертоносной ловкостью орудовали длинными мечами, они рубили и кололи, отгоняя нападавших. В нескольких ярдах от них Хроудланд на своем чалом подбадривал своих солдат, отбивавших наседавших васконов.

Было невозможно сказать, как долго продолжалась первая яростная атака. Наконец, враги, увидев эффективность нашей обороны, начали отступать, хотя поднялись всего на несколько ярдов по склону, где были в безопасности от всадников. Там они двигались параллельно нашей колонне, не отставая.

К моему удивлению, Хроудланд воспользовался временным затишьем, чтобы подъехать и поздравить меня. По его лицу под краем шлема струился пот, а глаза ярко горели.

– Молодец, Одноглазый! – воскликнул он. – Ты со своими людьми удержал наш фланг.

– Враги только выжидают, – ответил я.

– Тогда мы будем отбивать их снова и снова, пока они не поймут, что им не справиться с хорошо обученной конницей, – заверил меня он.

– Мы еще не добрались до того места, которое Годомар счел подходящим для засады, – напомнил я ему.

Но Хроудланда было нелегко сбить.

– Значит, это их ошибка. Они не воспользовались преимуществом внезапности.

– А может быть, враги планировали лишь задержать нас или измотать, – возразил я.

Хроудланд сурово сдвинул брови. Он не любил, когда его суждения подвергались сомнению.

– Ты такой опытный солдат, Одноглазый? – проговорил он, его оптимистичный тон моментально исчез.

– Один их пацан проскользнул сквозь нашу оборону и проделал дырку в мехе с водой вон там. – Я указал на повозку, на борту которой висел проколотый обмякший мех.

Хроудланд пожал плечами.

– Ну, недолго перетерпим жажду, – сказал он, хотя я заметил, как метнулись его глаза к другим повозкам.

На некоторых мехи так же висели пустые.

Я понизил голос, чтобы никто не услышал:

– Следующий источник воды по ту сторону перевала.

К Хроудланду вернулось самообладание.

– Тем более необходимо туда пробиться, – резко ответил он.

Пока мы говорили, колонна продвинулась, пожалуй, шагов на сто. Я гадал, сколько еще пройдет часов, пока мы не окажемся в безопасности.

Прежде чем солнце поднялось прямо над головой, васконы атаковали нас еще дважды. Каждый раз нам удавалось отбить их, хотя мы потеряли с дюжину коней – одни захромали, другим пропороли брюхо. Их всадники теперь шли пешком, если сами не были ранены, или ехали на повозках. Убитых не было, и я начал думать, что Хроудланд был прав: мы пробьемся по дороге до перевала, а на той стороне будем уже в безопасности.

Но через две мили все изменилось.

Мимо меня проехал Герин с мрачной физиономией. Он ехал доложить Хроудланду. Я был рядом и услышал, как он говорит графу:

– Показалось ущелье. Очень узкое. Опасное место. – Последовала короткая пауза, и Герин добавил, чуть ли не извиняясь: – Мы всегда сможем бросить повозки. У нас хватает лошадей, чтобы вынести всех в безопасное место, если сядем по двое. Я уверен, что мы можем проскользнуть.

Граф тихо произнес:

– Кажется, я ясно выразился: я не собираюсь бросать завоеванные сокровища. Враги заблокировали дорогу?

– По всей видимости, нет, хотя дорога поворачивает и ущелье не просматривается во всю длину, – сказал Герин.

– Значит, перед нами проход, и мы через него пройдем, – подтвердил свое решение Хроудланд.

– Постараюсь, мой господин. Но боюсь, враг именно этого и ждет. – Герин говорил подавленным покорным тоном, контрастирующим с его обычной стальной уверенностью.

Он проехал мимо меня обратно в растерянности, кусая губы. У меня было тошнотворное чувство, что он прав. Мы собирались делать именно то, что васконы планировали. Только абсолютная самоуверенность Хроудланда продолжала двигать нас вперед.

Враг оставил нас в покое на время, понадобившееся нам, чтобы дойти до той точки, где дорога сужалась до четырех-пяти шагов в ширину непосредственно перед входом в ущелье. Справа была невысокая скала, не выше пятнадцати футов, а слева вдоль дороги вплоть до перевала шел изломанный скалистый склон, на котором валялись небольшие камни. Я заметил, что солдаты тревожно смотрят по сторонам. Летнее солнце припекало, и во рту у меня пересохло. Я собрал слюну и глотнул, чтобы смочить горло.

Двое всадников Герина вместе с Годомаром отделились от авангарда и рысью выехали вперед, вероятно, чтобы осмотреть проход. Они пропадали несколько минут, а когда вернулись и доложили, их военачальник привстал на стременах и, обернувшись, крикнул погонщикам:

– Подтянуться! Продолжать движение! У дальнего конца дорога частично перегорожена камнями. Мои люди расчистят для вас путь.

Мы продолжали двигаться вперед. Когда дистанция между повозками сократилась, наша маленькая колонна стала компактнее. Сужение дороги заставило всадников по бокам придвинуться к повозкам. Я коленом почти касался деревянного колеса.

– Похоже, мы приблизились к границе их территории, – крикнул мне с другой стороны Беренгер.

Он кивнул на двоих васконов. Они сперва двигались по склону, не отставая от нас, а теперь остановились и смотрели.

– Или они знают, что нам идет подмога от основного войска, – с надеждой сказал я, хотя сам не верил в это.

Сдержанность васконов действовала на нервы.

Когда Герин с авангардом вошел в ущелье, я обратил пристальное внимание на вершину невысокой скалы справа, ожидая, что вот-вот там появятся васконские пращники и лучники.

Но я не туда смотрел.

Когда первая наша повозка въехала в ущелье, послышался тихий вскрик. Он исходил от человека, ехавшего рядом со следующей за мной повозкой. Этот солдат смотрел на длинный крутой склон слева от нас. Я проследил за его взглядом. Казалось, со склона сползала его серая шкура, он весь был в движении. Сотни людей в волчьих шкурах покрывали его поверхность и двигались на нас. Они не спешили, но целенаправленно пробирались меж камней, скапливаясь вдоль дороги. Держа в руках мечи и копья, они двигались с отчаянной решительностью.

Мои кишки размякли, когда за спиной у нас послышался волчий вой, который мы слышали при первой атаке васконов. Я резко повернулся. Васкон, следивший за нами, спустился на дорогу. Они отрезали нам путь к отступлению.

– Смотреть налево! Продолжать движение! – проревел Хроудланд.

Большинство из нас все еще ошеломленно взирали на огромное число набранных васконами бойцов.

Беренгер был потрясен.

– Наверное, некоторых из них я видел вчера. Но откуда взялись остальные?

Он вытащил меч и теперь в нерешительности смотрел на клинок, словно понимая, что он будет бесполезен перед таким подавляющим числом противников. За спиной я услышал голос Эггихарда, он клял Хроудланда и кричал, что тот давно должен был послать гонца к Карлу за подмогой от основного войска. Даже волы почувствовали, что что-то переменилось. Скрип колес стал тише, животные постепенно остановились и смиренно стояли на месте. Мы наполовину въехали в ущелье.

Хроудланд изменил свои приказы.

– Стоять! Построиться в оборонительную линию. Сдвинуть повозки, чтобы получилась баррикада! – проревел он.

Но это было невозможно: дорога была слишком узкой. Погонщикам не хватало места, чтобы повернуть волов. Повозки оставались на месте, одна позади другой. Васконы загнали нас в ущелье, как пробку в горлышко бутылки.

Мимо меня протиснулся Герин.

– Чтобы убрать камни и освободить проход, потребуется больше часа, – доложил он Хроудланду.

Пфальцграф Ансельм услышал это. Он сильно вспотел, его мясистое лицо покраснело под шлемом, а кольчуга покрылась пылью.

– Там есть место, чтобы проехал всадник? – свирепо спросил он.

Его жеребец, обученный для боя, тряс головой и нервно бил копытом по земле.

Когда Герин замешкался с ответом, Ансельм пролаял одному из солдат рядом:

– Эй, ты! Поменяемся конями и скачи к основному войску. Передай, чтобы прислали подмогу!

Он соскользнул со своего коня, передал поводья, и через мгновение солдат уже скакал галопом по ущелью на свежем коне.

У Хроудланда не было времени отреагировать на этот вызов его власти. Наши солдаты теснились в замешательстве. Сбившиеся вместе повозки мешали построиться в оборонительную линию. Он ездил среди солдат, расставляя их в некоторый порядок. Я взглянул на Беренгера на другой стороне. Он сидел неподвижно, уставившись на Хроудланда в ожидании приказов. Я понял, что Беренгер последует за графом: что бы ни случилось, его преданность неколебима.

Когда васконы вышли на более ровное место, их рой на склоне слился в единую плотную массу. Теперь они накатывались на нас, как морской вал. Они заполнили дорогу и придорожные склоны, а потом остановились в двадцати шагах от нас. Я не видел у них ни какого-либо подобия дисциплины, ни плана атаки. Оружием их были безобразного вида дубины, а также мечи, короткие копья и топоры для рубки леса. На мгновение мне вспомнились доморощенные рекруты, которых собрал мой отец, чтобы выйти против короля Оффы и его мерсийских воинов и проиграть сражение. Но сходство было обманчивым. Эти васконы – суровые горцы, а не мирные крестьяне, и они настолько превосходили нас числом, что у нас явно не было ни малейшего шанса на победу.

В напряженном ожидании обе стороны стояли лицом друг к другу. Враги потрясали оружием и выкрикивали оскорбления и угрозы на своем непонятном языке. Мы стояли молча, лишь иногда стучала копытами какая-нибудь беспокойная лошадь. Раненый солдат на повозке рядом со мной снова и снова бормотал какую-то молитву, как заклинание, способное его спасти. Сверху палило солнце, и жар отражался от скал. Голова у меня болела, во рту пересохло. Я облизнул потрескавшиеся губы и ощутил на языке жесткую дорожную пыль.

Смутно я осознал, что кто-то слез с коня. Этот человек протолкался через переднюю линию и пошел к врагу. Я узнал Годомара, ветерана из Бургундии. Он снял свою брунию и шлем, на нем теперь были только широкие штаны и легкий камзол, оставлявший руки и плечи голыми. Полоска материи стягивала его длинные густые волосы цвета лесного меда. В правой руке он держал топор с короткой рукояткой, обычно висевший у него на широком кожаном ремне. Все мы, васконы и франки, смотрели, как Годомар вышел на разделявшее нас открытое пространство. Потом своим сиплым голосом из раненого горла он начал на каком-то древнем диалекте произносить что-то – видимо, воинственную поэму. На каждой строке он подбрасывал топор, который делал оборот в воздухе, и ловил другой рукой. Наконец, сорвавшимся на крик голосом он прочел последнюю строку и подбросил топор, но не в другую руку, а высоко в воздух по направлению к врагам. Топор вращался и вращался, а когда стал падать, Годомар подбежал и приготовился поймать его за рукоять. Он был на расстоянии вытянутой руки от линии васконов. И вдруг, поймав топор, несколькими молниеносными ударами сразил трех или четырех васконов. Потом они окружили его, и он исчез.

Его смерть рассеяла чары, удерживавшие всех на месте. С яростным ревом васконы устремились на нас. Их вал ударился о нас, и начался сущий ад. В такой плотной стычке копья были бесполезны. Солдаты использовали мечи, чтобы зарубить или заколоть появляющихся перед ними васконов. Те, пригибаясь и уклоняясь, подбирались к всадникам вплотную, и если удавалось, рубили и кололи их своим оружием. Самые отважные хватали всадников за ноги и пытались стянуть с седла.

Среди хрипа и проклятий, лязга металла, криков ярости и боли васконы несли большой урон. Десятки их погибли, тела были растоптаны конями или собственными же товарищами. Но они продолжали ломиться вперед, невзирая на потери. Атака за атакой, они накатывались, как волны на скалистый берег. И с каждой атакой наше число уменьшалось. Наши солдаты падали один за другим, их стягивали с коней и добивали на земле. Мало кто из сброшенных с лошади прожил дольше нескольких мгновений, васконы налетали роем и убивали. Третьей отчаянной атакой они сломали наш строй и оказались среди погонщиков и волов. С ловкостью мясников они перереза́ли горло животным, и те падали на колени. Погонщики были все перебиты.

Напор толпы был таким мощным, что моего коня оттеснили и прижали к колесу повозки. Я бесполезно размахивал мечом. Сильные руки схватили меня за ноги и стянули на землю. Без седока лошадь стала лягаться, и копыто попало в лоб васкону, который меня держал. Я услышал удар копыта по черепу. Противник отпустил меня, и я откатился под повозку. Нападавшие отшатнулись от брыкающегося животного, а перепуганная лошадь встала на дыбы и бросилась сквозь толпу. Это дало мне время отползти на четвереньках к дальней части повозки и встать на ноги. Меч я потерял и не придумал ничего лучше, как взобраться на повозку. Оттуда я обозрел продолжавшуюся резню. На коне оставался лишь один всадник – Хроудланд. Его мощный чалый пятился назад и бросался вперед, а перед ним полукругом толпились васконы. Они остерегались бьющих копыт и грозного клинка графа. Все прочие франки были пешие. Они сбились небольшой кучкой перед Хроудландом спиной к повозкам, и, по моей оценке, их оставалось не больше дюжины. Беренгер потерял шлем, и я узнал его голову в мелких тугих кудрях. Ни Ансельма, ни Эггихарда видно не было. Их тела покоились под безобразной путаницей трупов перед позицией франков. Повсюду валялись мертвые и раненые васконы, земля была залита кровью.

Сотни врагов по-прежнему заполняли дорогу, а еще больше стояло на склонах по обе стороны. Следующей атакой они нас сомнут.

Однако сначала им пришлось иметь дело с Хроудландом. Из вражеских рядов вышел один васкон. Это был коренастый мужчина средних лет в шапке из волчьей шкуры, с широкой грудью и очень широкий в плечах. Он держал в руке пращу и начал ее ритмично раскручивать над головой, следя за Хроудландом и выбирая момент. Когда чалый жеребец повернулся к нему, васкон выпустил камень величиной с кулак. Камень пролетел не более пяти шагов и ударил жеребца меж глаз. Со своего места я слышал удар. Передние ноги коня подогнулись, оглушенное животное упало вперед на колени, и Хроудланд едва успел соскочить с него. Он приземлился на ноги, держа в руке меч, и бросился по залитой кровью земле туда, где стояли остальные франки. Я заметил, что он хромает. Позади него оглушенный жеребец оставался несколько мгновений на коленях, потом, шатаясь, снова поднялся и побрел прочь.

Васконы ненадолго отступили, выжидая, что мы предпримем дальше.

Я соскочил с повозки и схватил чей-то брошенный на землю меч. Беренгер оглянулся на меня. Его покрасневшие глаза облепляла пыль, волосы промокли от пота, и в брунии была прореха, где оторвалось несколько пластин.

– Вот теперь сражение становится интересным, Одноглазый, – сказал он мне с натянутой улыбкой, а потом обернулся спросить Хроудланда: – Какие будут приказы?

Граф был совершенно спокоен, и я усомнился, сознает ли он всю безнадежность ситуации.

– Отходим за повозки. Васконы задержатся, чтобы их разграбить. У нас появится время организованно отступить.

Даже теперь по его лицу прошла тень сожаления. Мысль о потере всех сокровищ все еще злила его.

– Берем только самое ценное, – продолжил он и повернулся ко мне. – Одноглазый, можешь для меня разыскать олифантовый рог? Он не должен попасть в руки васконов. А также хрустальный поднос из выкупа вали Сулеймана. Я по-прежнему хочу подарить его королю.

Я снова забрался в повозку и стал искать. Олифантовый рог я нашел, он был завернут в кожу, но хрустальный поднос, должно быть, заперли в сундук, а у меня не было времени искать ключ. Вместо этого я схватил самую ценную свою собственность – связку несшитых листов с переводом Книги Сновидений. Расшнуровав сбоку брунию, я засунул их под нее.

Когда я вернулся к остальным, Хроудланд расставлял горстку остававшихся в живых в два ряда. Для отступления был лишь один путь – вглубь ущелья. Один ряд должен был стоять твердо, пока другой отступал на несколько ярдов, после чего поворачивался лицом к врагу и позволял первой группе просочиться сквозь него и занять новую позицию. Я вспомнил, как мы отрабатывали такой маневр, когда я впервые прибыл в Ахен и присоединился к тренировкам паладинов на учебном поле. Никогда не думал, что это пригодится в настоящем сражении.

Васконы наседали на нас на каждом шагу. В ущелье они могли нападать лишь узким фронтом, но действовали безжалостно и с отчаянной храбростью. С каждым франком, кто поскользнулся и упал или на мгновение потерял бдительность, расправлялись тут же. До самого вечера, когда стало смеркаться, мы сражались и отступали, поворачивались и сражались снова. Наше число уменьшалось, и мы все больше уставали. Я позволил себе опустить щит и ощутил мучительную боль в левом плече: через край щита какой-то васкон с яростным криком ткнул копьем. Рядом со мной Беренгер неловко отбивался от васконского кинжала. У него была рана на левом боку внизу туловища. Только Хроудланд продолжал орудовать мечом, словно не знал усталости, но на каждом шагу оставлял кровавый след на земле. Я не видел, куда граф был ранен, однако он быстро терял кровь.

Враги гнали нас по ущелью, как упрямых баранов, пока не прижали спиной к барьеру из камней, который они построили раньше. Но уже было почти совсем темно, и на ногах нас оставалось лишь четверо – Хроудланд, Беренгер, я и незнакомый солдат с тяжелой раной в животе. Словно злорадствуя, васконы отступили, давая понять, что мы в их власти. Один из них то и дело издавал злобный победный волчий вой. Во время отступления я видел злобу на их лицах и знал, что они не оставят нас в живых.

– Нам удалось сдержать их, – с гордостью проговорил Хроудланд.

Он оперся на свой меч, его грудь вздымалась, он хватал ртом воздух. Беренгер рядом со мной осел на камень, по его ноге текла кровь. Я тоже нашел место сесть, у меня кружилась голова от боли в раненом плече.

Я посмотрел на Хроудланда. Даже в сумерках было видно, как он бледен. Граф улыбался, его глаза смотрели вдаль, и это убедило меня, что он потерял связь с реальностью. Я гадал, остался ли он верен мысли, что его никогда не победит в бою орда неотесанных горцев.

С усилием он повернулся ко мне спиной и полез на стену из камней. На шее у него на шнурке висел рог из зуба олифанта. Добравшись до вершины, граф встал и, поднеся его к губам, издал долгий вибрирующий звук, который эхом раздался в ущелье.

– Господи, что он делает? – спросил я Беренгера.

Тот в благоговейном страхе снизу смотрел на Хроудланда, потом повернул ко мне голову и, взглянув на меня сияющими глазами, воскликнул:

– Слушай!

Хроудланд снова затрубил в рог, и я узнал сигнал, которым охотник объявляет о смерти большого оленя. В сгущающейся темноте виднелись лишь серые и черные тени. Там, наверху, я мог различить только силуэт маркграфа Бретонской Марки. Мне стало не по себе, когда я вспомнил, что эта сцена была вырезана на самом роге, и что давно, в Ахене, самому королю приснился охотник, стоявший на скале в окружении волков и трубящий в рог, призывая на помощь. Но Хроудланд не звал на помощь. Он объявлял о собственной гибели.

– Помнишь, когда я в первый раз тебя увидел? – вдруг спросил Беренгер. Я никак не ожидал такого вопроса, и его голос звучал напряженно, словно он стыдился говорить. – Это было вечером. Ты неожиданно вошел в нашу казарму. Никто из нас понятия не имел, кто ты такой.

– А ты, Герин, Ансеис и прочие играли в игру. Задавали друг другу загадки, – сказал я.

Беренгер понизил голос до шепота и процитировал:

– Четыре странных существа путешествуют вместе, их следы очень темные. Каждый знак черный-черный. Птичья опора быстро движется по воздуху под воду.

Прилежный воин работает без остановки, направляя четверку по листовому золоту.

Я понял, что он имеет в виду.

– Загадку загадал я. Только Хроудланд знал ответ.

– В тот момент я стал бояться тебя, – прошептал он.

Я так удивился, что смог лишь вымолвить:

– Почему? – и услышал, как он неловко заерзал.

Наверное, на него нахлынул новый прилив боли.

– Я испугался, что ты отберешь у меня Хроудланда.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – недоуменно проговорил я.

– Ревность возникает легко. С тех пор, как ты появился, все внимание Хроудланда было направлено на тебя.

– Он видел, что я чужой и во враждебной стране. Он лишь хотел помочь.

– Теперь я это знаю, – ответил Беренгер, – но тогда не понимал. На следующий же день я увидел тебя в купальне. Он был полуодетый и держал тебя за руку.

Я был потрясен.

– Он пытался затащить меня в воду, вот и все. Я не хотел заходить. Я боюсь воды.

В темноте Беренгер грустно рассмеялся.

– Со временем я убедил себя, что ты завлекаешь его. И решил избавиться от тебя, стал ждать удобного случая.

Передо мной ясно встало воспоминание о пире, когда я чуть не умер. Беренгер сидел рядом со мной.

– Значит, ты подложил мне яд. Никогда не мог представить тебя убийцей, – сказал я.

– Я и сам не мог. Я спрятал яд в рукаве и колебался до самого последнего момента. А потом услышал, как ты нахально рассказываешь всем на пиру историю про Троила и Ахилла. Это было для меня слишком.

Я вспомнил гобелен, изображавший эту историю, он висел в комнате Хроудланда в его резиденции. В основе греческой легенды лежало вожделение Ахилла к прекрасному юноше Троилу. Должно быть, Беренгер от ревности помрачился рассудком.

– И когда яд не сработал, ты попытался убить меня на охоте в лесу?

– Да.

Сверху донесся звук олифантового рога. Хроудланд снова и снова посылал тот же сигнал, каждый раз все менее решительно. Он терял силы.

– Сначала я подумал, что это Герин хочет разделаться со мной по приказу короля Оффы, – сказал я. – До того я думал, что меня пытался убить Ганелон. А оказывается, все время это был ты. Ты даже пытался убить меня здесь, в этих горах, подослав васконского пращника.

– Вот тут ты ошибаешься, – ответил Беренгер. – К этому я не причастен. Он, наверное, напал по собственной инициативе, хотя я скатил на тебя несколько камней, когда ты ехал с нами в Испанию.

Хроудланд выбился из сил. Следующий охотничий сигнал закончился безобразным хрипом. Из темноты, где выжидали васконы, донесся презрительный волчий вой, от него побежали мурашки по спине.

Невзирая на боль в плече, я повернулся, чтобы посмотреть на приятеля. Над краем ущелья взошла луна, и в ее холодном свете граф стоял лицом к врагам. Он покачивался. С усилием Хроудланд вызывающе поднял свой Дюрандаль и обрушил его на скалу, стараясь разбить клинок. Ничего не получилось. Еще дважды он пытался разбить свой меч, а потом бросил попытки, опустился на колени и положил его на камни перед собой. А затем с рогом, по-прежнему висевшим на груди, лег лицом вниз на меч. И с ужасным чувством я понял, что он уже никогда не поднимется.

– Одноглазый, тебя трудно убить, – прошипел Беренгер.

Он сумел встать, но его раненая нога не давала стоять, и мужчина прислонился спиной к каменному валу. В руке Беренгер держал меч, и я подумал, что он нападет на меня. Но он прохрипел:

– Я умираю здесь вместе с Хроудландом. Ты не имеешь права быть рядом с ним. Уходи! Я позабочусь, чтобы тебя не преследовали.

И я перелез через вал, прочь от васконов. Я не представлял, как далеко у меня хватит сил уйти, и у горцев не было причин оставлять меня в живых. Но желание выжить было сильнее. Сжав зубы от боли, я ковылял вперед. Дважды спотыкался и падал на колени, и странным образом передо мной вставал образ чалого жеребца Хроудланда. Я видел коня, оглушенного камнем из пращи, как он снова встает на ноги, и заставлял себя делать то же. В окружающей темноте мерещились смутные силуэты людей и страшных чудовищ. Одним из них был призрак брата. Он сидел на скале надо мной, и мне страстно хотелось, чтобы он подошел и помог. Но он лишь смотрел на меня в задумчивом молчании, словно упрекая меня за то, что я не послушал его предостережения, что нужно доверять врагам и опасаться друзей. Потом мои ноги подогнулись в последний раз, и я в смертельной слабости упал на землю.

Глава 20

Плечо у меня горело. Чья-то рука сняла с меня наглазник и приложила что-то мокрое ко лбу. Я открыл глаза и попытался сфокусироваться на склонившейся надо мной сгорбленной фигуре. В слабом утреннем свете Озрик влажной тряпочкой обтирал мне лицо. Я подумал, что схожу с ума.

– На, Зигвульф, выпей, – сказал он мне и поднес к моим губам кожаную фляжку.

Я отпил и зашелся кашлем, который отдался мучительной болью в плече. Я вернулся в реальный мир. Мы по-прежнему были на горной дороге, но одни.

– Где остальные? Где Хроудланд… и Беренгер? – спросил я, стараясь связать сарацинский наряд Озрика с тем, что запомнил из прошлого вечера.

– Их уже ничто не вернет, – ответил он. – Меня послал вали Хусейн. – Озрик присел на пятки и заглянул прямо мне в лицо. – Вали попросил васконов не причинять тебе вреда. Он по-прежнему дорожит дружбой с тобой.

Я вздрогнул, когда новый спазм боли охватил мое плечо. Озрик осторожно оттянул прорезь в моей брунии и осмотрел рану, оставленную васконским копьем.

– В пылу сражения васконам было трудно помнить пожелания вали, – заметил он.

– Значит, васконы сражались за вали? – выговорил я.

Все кости и мышцы во мне болели.

Озрик покачал головой.

– Они сражались за себя. После Памплоны они жаждали мести.

Я вспомнил беспокоивших наш арьергард сарацин, которые следовали за отступающим от Сарагосы войском. Они могли сообщать васконам о ежедневном перемещении нашего войска.

– Попытайся встать на ноги, – сказал мужчина.

За спиной у него я увидел двух терпеливо стоящих коней. Должно быть, васконы сказали ему, что я бросил своих товарищей, и Озрик привел с собой запасного коня.

Он обхватил меня рукой и поднял на ноги.

– Вали Хусейн велел мне лично доставить тебя к Карлу. По пути я займусь твоей раной.

Озрик осторожно посадил меня на коня, сам сел на другого, и мы помчались по дороге через перевал.

Мы пересекли водораздел и спускались уже по ту сторону гор, когда встретили первый франкский верховой дозор, едущий по дороге навстречу нам. Всадники радостно заулюлюкали, завидев одного сарацина, и пустили коней в галоп. Но когда поняли, что Озрик везет раненого в брунии, натянули поводья.

– Я везу этого человека, чтобы ему оказали медицинскую помощь, – крикнул Озрик.

– Кто это может быть? – спросил командир дозора.

Это был здоровенный мужчина с бычьей шеей и, судя по акценту, откуда-то с Рейна. Он подозрительно посмотрел на Озрика. В тонком хлопковом балахоне в нем было трудно узнать бывшего раба. Его манеры и поведение выдавали знатного сарацина.

– Я еду как посол с посланием вашему королю от вали Сарагосы, – спокойно объяснил Озрик.

– А ты? – спросил франк, осматривая меня.

Его легкое замешательство, когда он встретил мой взгляд, напомнило мне, что на мне нет наглазника.

– Зигвульф, товарищ графа Хроудланда.

Дозорный нахмурился.

– Среди ночи прискакал гонец от графа Ансельма и сообщил, что арьергард подвергся атаке и просит помощи.

– Любая помощь уже опоздала, – устало проговорил я. – Граф Хроудланд, граф Ансельм и все их люди убиты.

Франк был потрясен. Я понял, что он подумал о судьбе сундуков с сокровищами. В них была бо́льшая часть добычи войска.

– Ладно, – сказал он, помолчав. – Вы двое можете ехать. Один из моих людей присмотрит за вами. Когда прибыла просьба графа Ансельма о помощи, король повернул назад. Он тревожится о своем племяннике.

Франк уехал со своим дозором, а мы продолжили путь. День опять обещал быть знойным, и сопровождавший нас солдат искоса поглядывал на новых спутников. Ему хотелось узнать, что случилось, но я был слишком измучен и изранен, чтобы удовлетворить его любопытство, и решил, что Карл будет первым, кто услышит полный отчет о том, как погиб его любимый племянник.

Через некоторое время мы стали догонять отстающих из колонны основного войска. Группы грязных пеших солдат мешались с маркитантами, бредя за неповоротливыми обозными повозками. Они уже казались деморализованными, и мне было интересно, как эти люди воспримут известие о потере повозок с деньгами и драгоценностями. Озрик спрашивал, нет ли на повозках медикаментов, и в конце концов приветливый маркитант снабдил его уксусом, иголкой с ниткой и перевязочными средствами. Бывший раб усадил меня на обочину и расшнуровал мою брунию.

– Постарайся не дергаться, будет больно, – предупредил он.

Я закрыл глаза и ощутил болезненный рывок, когда он содрал что-то с моей кожи. Я подумал, что он снимает мою нижнюю рубашку, но когда открыл глаза, то увидел в его руках окровавленный обрывок Книги Сновидений.

Озрик мрачно улыбнулся.

– Эта книга принесла тебе достаточно бед. То, что она спасла тебе жизнь, весьма справедливо. Она отклонила васконское копье от жизненно важных органов. А потом до какой-то степени остановила кровотечение. – Он отбросил кровавые листы в сторону и наклонился, чтобы лучше рассмотреть плечо. – Рана глубокая, но не широкая. Я промою ее, а потом зашью края. Будет больно, но лучше это сделать, пока она не загнила. Потом станет легче.

Он оказался прав. Зашивание было мучительно, а нитку ему дали старую и гнилую, несколько раз она рвалась. В конце концов он вырвал волос из хвоста у одного из наших коней и воспользовался им, предварительно вымочив в уксусе.

– Сохранилось хотя бы несколько страниц? – спросил я, встав на ноги и задохнувшись от боли.

Он нагнулся и поднял окровавленный ком, когда-то бывший переводом Книги Сновидений.

– Может быть, пара страниц спаслось, но сомневаюсь. Проверим позже. – Он завернул обрывки в тряпку и положил в переметную сумку. – А что стало с оригиналом?

– Я оставил его в повозке с сокровищами. Он среди добычи васконов.

Озрик пожал плечами.

– Тогда он, вероятно, попал в руки к Хусейну.

Я ощутил облегчение.

– Я рад. Вначале старик Герард получил Онейрокритикон от сарацин как военную добычу.

В голосе Озрика слышалась настоящая любовь, когда он сказал:

– Нам с тобой надо держаться вместе, если хотим вспомнить, что написал Артимедор.

Мы поехали дальше, рана в плече сильно ныла под повязкой. Солнце палило, добавив к прочим несчастьям головную боль. Части отступающего войска, растянувшись, медленно и беспорядочно двигались по дороге, и нам приходилось пробираться между ними с помощью сопровождающего солдата. Он кричал, чтобы люди посторонились, и часто на него огрызались или просто не обращали внимания. На Озрика смотрели враждебно, а порой плевали в его сторону. Ближе к вечеру я усомнился, что смогу ехать дальше. Я совсем ослаб, качался в седле, кружилась голова.

– Мне нужно отдохнуть, – сказал я.

Мы проезжали место привала, где длинная каменная поилка давала воду путешественникам и их коням. К счастью, солдаты не загадили это место. Вода была драгоценностью в таких жарких и пустынных краях.

– Мы можем остановиться здесь до заката. Как только жара спадет, нужно двигаться дальше и попытаться добраться до лагеря короля, – ответил он, повернув коня.

Я со стоном спешился и заковылял к большому плоскому камню рядом с поилкой, чтобы сесть. Закрыв глаза, я пытался прогнать боль из плеча. Вдали слышались скрип колес, топот ног, голоса проходящих солдат. Ближе и успокоительнее было журчание воды, бежавшей по деревянному желобу из далекого горного родника. Это был бальзам для моих чувств, и я, наверное, впал в забытье, так как следующее, что я услышал, был топот множества конских копыт.

К моему неудовольствию, всадники свернули туда, где сидел я. Шум приблизился вплотную, а потом прекратился. Я упрямо продолжал сидеть с закрытыми глазами, всем видом показывая, что не хочу, чтобы меня беспокоили. Одна лошадь застучала копытами прямо рядом со мной, и тень загородила солнце. Послышалось громкое глубокое сопение, и очень неохотно, но я все-таки открыл глаза.

Я смотрел прямо в раздутые ноздри широкогрудого боевого коня. Он стоял так близко, что еще один шаг, и он бы раздавил меня огромным копытом. А за массивным конем я увидел прикованный ко мне взгляд самого Карла. В дорожной пыли, одетый в простой дорожный костюм, король взирал на меня сверху обеспокоенным и нетерпеливым взглядом. За спиной у него полукругом стояла свита.

Встревоженный, я кое-как поднялся на ноги. Но они подогнулись, и я упал на колени, напугав огромного боевого коня. Обученный для боя, он поднял копыто и ударил бы меня, если бы король, натянув поводья, не заставил его сделать шаг назад. Я приподнялся и отвесил неуверенный поклон.

– Молодой человек, который толкует сны, – проговорил король.

– Ваше Величество, – выдавил я.

– Разве ты не должен быть с моим племянником? Я слышал, что арьергард попал в беду. – Он говорил своим неподражаемым высоким голосом, и его слова гремели у меня в голове.

Я судорожно глотнул и сумел просипеть:

– Дурная весть, Ваше Величество.

Карл прищурился и внимательно посмотрел на меня. Он отметил мою изможденность, перевязанные раны, полуобморочное состояние, потом резко обернулся к своей свите.

– Всем удалиться! Мне нужно поговорить с этим человеком наедине. И установите навес, чтобы не пекло это чертово солнце.

Послышался звон сбруи, и королевская свита отступила. Подбежавший конюх взял под уздцы королевского коня, чтобы Карл спешился, и увел прочь. Ряд стражников занял позицию вдоль дороги, чтобы никто не подходил, и я увидел, как они отталкивают Озрика. Через несколько минут был возведен навес из холстины и шестов, что везла вьючная лошадь, появились табуреты, скамейки и походное кресло. Двое слуг поддержали меня с обеих сторон, чтобы я смог проковылять туда, где в тени расположился король.

Карл уставился на меня долгим задумчивым взглядом. Потом, увидев, что я шатаюсь, сказал:

– Можешь сесть.

Я с облегчением опустился на табурет.

– Расскажи, что тебе известно про моего племянника, – велел король, как только двое слуг удалились.

– Граф Хроудланд… погиб, Ваше Величество, – сказал я. – Он, граф Ансельм и Эггихард погибли, защищая арьергард вашего войска.

– Когда и где это случилось?

– Вчера, у самого перевала. Арьергард попал в засаду, и враги значительно превосходили его числом.

– Какие враги? – Вопрос был задан беспристрастным тоном.

Я рассказал про васконов и про все, что случилось с того момента, как мы попали в засаду. Я опустил подробности о набеге с целью разыскать якобы Грааль. Мне не хотелось намекать королю, что Хроудланд мог вести себя безответственно.

Когда я закончил описание катастрофы, король продолжал сидеть неподвижно.

– Странно, – наконец проговорил он. – Прошлой ночью, когда я засыпал, мне послышался звук рога. И не один, а несколько раз, где-то вдали.

– Сражение было в полудне езды отсюда, Ваше Величество. Никакой звук не может донестись так далеко.

Он странно посмотрел на меня.

– Может быть, я уже спал, и мне приснилось. Думаю, ты понимаешь.

Я слишком устал, чтобы что-то ответить.

– Мне следовало уделить больше внимания арьергарду, – продолжал Карл, словно разговаривая сам с собой. – Это моя ошибка – дать им так отстать.

Настал мой момент.

– Их предали, – сказал я.

Он вздрогнул и резко повернул ко мне голову.

– Что значит «предали»?

– Враг знал, когда и где устроить засаду, знал число солдат в арьергарде.

Король сурово сдвинул брови.

– У тебя есть доказательства?

Я указал на Озрика, стоявшего вдали за кордоном солдат.

– Этот человек может рассказать вам. Это посланник от вали Сарагосы.

– Коварный сарацин, – пробормотал Карл, но сделал знак стражникам. – Приведите сюда этого типа.

Обыскав мужчину на предмет припрятанного оружия, стража привела его под навес. И снова меня удивила память короля на лица.

– Не видел ли я раньше этого хромца, – проговорил он, глядя на стоявшего перед ним Озрика.

– Он был моим слугой в Ахене, – вмешался я. – А теперь свободный человек и служит вали Сарагосы Хусейну.

– Мне сказали, что мой арьергард предали. – В утверждении короля слышалась скрытая угроза.

– Именно это вали Хусейн велел мне сообщить вам. – Озрик сумел держаться почтительно и в то же время самоуверенно.

– Почему вали решил это сделать? – прорычал король.

– Он хочет восстановить добрые отношения с Вашим Величеством.

Карл задумчиво уставился на Озрика.

– То есть предлагает своего рода мир?

– Именно так, – подтвердил Озрик.

– Он готов назвать предателя?

Озрик кивнул.

Карл направил свой пронзительный взор на меня. В нем не было ни малейшей теплоты, только расчет.

– Ты знаешь, кто предал моего племянника?

Я покачал головой.

– Я только знаю, что у нас не оставалось шансов.

– Имя предателя, – рявкнул Карл, обращаясь к Озрику.

– Он член вашего внутреннего совета, это человек по имени Ганелон, – ответил тот. – Он несколько месяцев передавал сведения моему господину.

Мы с Озриком обсудили этот вопрос, когда он зашивал мне рану на плече. Тогда, чтобы отвлечь меня от боли, он рассказал, зачем вали Хусейн отправил его послом к Карлу.

– Вали хочет погубить Ганелона. Владыка считает его виновным во всех проблемах сближения франков с Испанией.

Я вздрогнул от боли, когда игла проткнула плоть, и сказал:

– Помню, когда встретил нас с Хроудландом у стен Сарагосы и отказался впускать в город, ты сказал графу, что это Ганелон убедил короля повернуться против своего союзника вали Барселоны и взять его в плен.

– А потом? Ты видел лицо вали Сулеймана, когда он въезжал в Сарагосу, выкупленный Хусейном?

– Он казался раздавленным. Мне было его очень жаль.

– Он был глубоко пристыжен. Когда вали Хусейн поздоровался с ним, он уклонился от его объятий. С тех пор Сулейман почти не появлялся из своих покоев. – Озрик раздраженно хмыкнул: хлопковая нить опять порвалась. Он вытянул ее, и я ощутил, как свободный конец прошел сквозь мою кожу. – Сарацины дорожат честью семьи. Вали Хусейн – зять вали Сулеймана. Унизив одного, ты унижаешь и другого.

– Значит, Хусейн хочет отомстить за позор своего шурина?

– Он уже в изрядной степени вернул выплаченный выкуп. Таково было соглашение с васконами, и это несколько уладило его отношения с шурином.

– Потому-то Хусейн так легко и согласился заплатить столь огромный выкуп? – спросил я.

Озрик не ответил, он вдевал в иголку конский волос. Но вдев, сказал:

– Он уже составлял план, как вернуть деньги. Его шпионы донесли ему, что франки скоро уйдут через горы. Это означало прохождение через васконскую территорию. Когда мы ночевали у того васконского пастуха, вали сам сказал, что у него хорошие отношения с васконами.

– Значит, теперь ему осталось погубить Ганелона. Но как вали это сделает?

– С твоей помощью мы обратим против предателя те самые козни, которые он замышлял против Хроудланда.

Я забыл про расписку, которую Ганелон просил подписать Хусейна, где обещалось выплатить пятьсот динаров неназванному получателю. Ганелон собирался обвинить Хроудланда в том, что тот продался сарацинам, и предъявить в доказательство расписку.

Карие глаза моего друга пристально посмотрели мне в лицо.

– Зигвульф, это означает солгать королю.

Я заколебался.

– Я не уверен, что хочу оказаться замешанным в это. Хроудланд и Ганелон ненавидели друг друга. Но теперь Хроудланд мертв, а я не в ссоре с Ганелоном. Одно время я думал, что он пытался меня убить, чтобы через меня добраться до Хроудланда. Но это оказалось не так.

– У тебя есть другой счет к Ганелону.

Я вопросительно посмотрел на своего друга.

– Ты когда-нибудь задумывался, что с тобой было бы, если бы план Ганелона против Хроудланда удался? – тихо спросил он.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять всю тонкость плана, задуманного сарагосским вали. Он знал, что может рассчитывать на меня, когда я пойму, что если бы Карл поверил, будто я был посредником Хроудланда в получении взятки, он меня тоже счел бы предателем и приговорил к смерти.

– Будет легко убедить Карла, что арьергард предали, – сказал Озрик. – А что виновен Ганелон, пожалуй, потруднее.

Карл сидел неподвижно. Как всегда, его лицо ничем не выдавало, о чем он думает. Наконец, он проговорил:

– У тебя есть доказательства?

Озрик и глазом не моргнул.

– Ганелон настоял, чтобы мой господин подписал обещание выплатить ему авансом пятьсот динаров в обмен за помощь.

– И деньги были выплачены?

– На этот вопрос может ответить Зигвульф, – пробормотал Озрик.

Правитель уставился на меня.

– Ганелон был соперником моего племянника, это хорошо известно. Но ты-то какое имел к этому отношение?

Я знал, что придется убедительно врать под пронзительным взглядом серых глаз короля.

– Когда меня послали в Сарагосу, – начал я, – Ганелон попросил, чтобы я для него получил от вали пятьсот динаров. Мне надлежало отнести деньги еврею-ростовщику в городе, который устроит их пересылку.

Карл наклонился вперед, глядя мне в лицо.

– Ты готов поклясться в этом?

– Да, Ваше Величество.

– Оба свободны, – сказал король. – И никому не говорите об этом.

Я не видел казни Ганелона, хотя это было публичное зрелище. Она состоялась через два дня без всякого суда. Среди его имущества была найдена обличающая расписка вали Хусейна. Его вывели на открытое место, где ко всем его конечностям привязали по крепкой веревке, другие концы коей были привязаны к ярмам четырех воловьих упряжек. Погонщики погнали своих волов в разные стороны. Они разорвали Ганелона на куски. Такую казнь обычно выполняют лошади, но Карл решил, что волы подходят лучше. Погонщики были тщательно подобраны: каждый из них в побоище в ущелье потерял брата, кузена или племянника.

Я в то время лежал в бреду. Рана на плече начала опасно гноиться, и меня положили на стопку одеял в повозке, вскоре направившейся вместе с обозом на север. Я метался и бредил, кричал, что на меня набросились летучие чудовища или что лисица представляет смертельную опасность. Иногда лежал спокойно, на лбу выступал пот, и я бормотал про стаи птиц у священного родника.

Бывший раб остался со мной, прогнав врача, которого прислал король, лично заинтересованный в том, чтобы я выжил. Королевский врач хотел ввести в гниющую рану состав из паутины и меда, но Озрик не дал.

– Мне также пришлось остановить его, когда он стал отворять тебе кровь, – сказал мне Озрик, когда на третий день я стал выздоравливать, – ты и так достаточно ослаб. Дополнительная потеря крови свела бы тебя в могилу.

Его замечание вызвало мимолетное воспоминание о предложении из Книги Сновидений, которое он перевел.

– Озрик, помнишь что-нибудь в Онейрокритиконе про кровавые слезы?

– Почему ты спрашиваешь?

– Когда я только приехал во Франкию, мне приснился огромный конь, и всадник на нем плакал кровавыми слезами. Позже я увидел точно такого коня и всадника, это была статуя в ахенском дворце. По пути в Испанию я узнал лошадь из сна в боевом коне короля.

– Продолжай.

– Я рассказал Карлу о смерти Хроудланда, находясь у поилки, и он подъехал на коне так близко, что тот чуть не наступил на меня, и я взглянул вверх. Я ждал, что сейчас на лице короля выступят кровавые слезы. Но они не выступили.

– Некоторые бы сказали, что у него не было причины плакать. Он еще не узнал, что его племянник убит. – Озрик посмотрел на меня с серьезным лицом. – Если верить Артимедору, есть другое объяснение твоему сну.

– Какое? – спросил я. – Можешь вспомнить что-нибудь про коней?

Собеседник помолчал, подбирая точные слова, как он их запомнил. Но выдержка из Онейрокритикона оказалась совсем не такой, как я ожидал.

– Увидеть кровь – несчастье для того, кто хочет сохранить свои действия в тайне.

Я повалился на одеяла, не в силах держать голову поднятой.

– Значит, мой сон был не про коня и всадника. Он был про меня самого.

Я уже задумывался, не узнает ли Карл когда-нибудь о моей лжи насчет Ганелона и что меня ждет по возвращении в Ахен. Собирается ли Берта продолжить наш роман? И скольким из своего близкого круга она рассказала, что я предсказал смерть единственного королевского сына? С помощью Озрика, пожалуй, я мог бы вспомнить или восстановить несколько страниц из Книги Сновидений и найти безопасный путь среди интриг королевского двора. Но со смертью Хроудланда я потерял своего патрона и покровителя, как раз в то время, когда стал привыкать к жизни winelas guma, «человека без друзей», изгнанника из своей собственной страны. И снова мое будущее было неопределенным.

Исторический комментарий

История Зигвульфа очень вольно основывается на событиях, касающихся неудачной экспедиции Шарлеманя в мавританскую Испанию в августе 778 года. Арьергард его войска был отрезан и перебит, когда возвращался через Пиренеи. При этом были убиты несколько высших сановников Шарлеманя, в том числе пфальцграф Ансельм, граф Эггихард, королевский сенешаль, и – следует особо отметить – граф Хроудланд, или Роланд, префект Бретонской Марки. Средневековые поэты и барды превратили кровавое поражение в легенду об отваге и рыцарстве. Особенно они воспели героическое сопротивление графа Роланда и его товарищей против несметных полчищ врагов. Барды называют их сарацинами, но на самом деле почти наверняка это были христиане васконы (гасконцы, баски). Их романтизированная версия сражения стала известнейшей среди chansons de geste, «песен о деяниях» в репертуаре жонглеров и менестрелей в так называемом Каролингском цикле. Другой сборник, Бретонский цикл, рассказывал о подвигах короля Артура и его рыцарей.

Точное место рокового сражения, в котором погиб Роланд, в ранних версиях этой истории не упоминается. Традиционно считается, что он сложил голову в ущелье близ Ронсеваля в испанской Наварре, в семи километрах от французской границы. Ронсеваль стал популярным местом остановки паломников на пути к гробнице Св. Якова в Компостеле. «Песнь о Роланде», как стали называть эту историю, вероятно, распространили по христианской Европе возвращающиеся паломники. Когда Тайлефер, один из воинов Вильгельма Нормандского, удостоился чести нанести первый удар в сражении при Гастингсе, по преданию он наступал на врага с песней о Роланде и Шарлемане.

Некоторые из главных персонажей в chansons de geste являются подлинными историческими фигурами. Король Мерсии Оффа действительно называл себя Rex Anglorum, «королем англов»; ученый Алкуин в самом деле переехал из йоркской кафедральной церкви в Ахен преподавать в королевской придворной школе; а три сарацинских вали, или правителя провинции, приезжали, чтобы заключить союз с Шарлеманем против своего сюзерена эмира Кордовы.

Онейрокритикон, или «Толкование сновидений», был составлен во II веке греческим писателем Артимедором и к VIII веку переведен на арабский язык, вероятно, с византийского источника. На протяжении Средневековья, когда сновидениям придавали большое значение, он был переведен на разные языки и стал популярным сонником. Значение сновидений в истории про Зигвульфа – со змеей, с кровью, с неизвестным конем без всадника и пр. – взято из Онейрокритикона.

Необычные семейные отношения Шарлеманя привлекли комментарии ученых. Он держал своих многочисленных дочерей подле себя. У него было, по меньшей мере, восемь законнорожденных принцесс и неизвестное число от прочих женщин. У одной из них партнером был придворный, который писал стихи. На протяжении долгих лет зверинец Шарлеманя включал в себя льва, павлинов, медведей и слона; о них будет написано подробнее в следующем томе приключений Зигвульфа.