Цирк мертвецов

Глава 12 — Конца не видно

— Чёртов кастинг. Я играл ужасно.

Луи произнёс эти слова медленно, тщательно разделяя слова, это были его первые слова на приёме у психолога после того, как он вернулся из Лос-Анджелеса. О кастинге он рассказал только в самом конце, упомянув вначале об обеде с отцом в четверг, о бесконечных мартини, о кокаине, о столкновении со Стивом Мартином, о своём раннем уходе и о телефонном звонке из отделения неотложной медицинской помощи около полуночи.

— Он ввязался в драку на Пальме. Ему сломали нос, а вокруг глаза наложили десять швов. Они не могли позволить ему сесть за руль и позвонили мне.

— И ты поехал за ним?

— А что я должен был делать? Оставить его там?

— Почему бы нет? Он мог вызвать такси.

— Он был ранен.

— Уверена, что…

— Вы меня не поняли? Он — мой отец! — быстро произнёс Луи с таким напором, что она немного испугалась. С минуту они сидели молча, шея Луи вновь приняла свой обычный цвет, и, когда он поднял глаза от пола, она посмотрела на него, молча наклонила голову и тепло улыбнулась, казалось, что между ними произошло что-то важное. Словно бы она полностью разделяла то сложное и гнетущее чувство боли и вины, которое он испытывал, сидя в её кабинете.

Ещё немного помолчав, она спросила:

— Итак, ты забрал его. Что произошло дальше?

— Мы вернулись в отель, и я отправился спать. Но заснуть не смог. Мысли крутились в голове, и я слышал, как отец плачет в гостиной.

— Ты наверняка чувствовал себя беспомощным.

— Да. Было ужасно слышать его рыдания. Я проспал от силы час, — сказал Луи. — Мне позвонили в восемь часов. Было достаточно времени, чтобы принять душ, побриться и выпить чашку кофе перед тем, как пришла машина. В гостиной никого не было, и я решил, что отец спит в соседней комнате. Но когда я спустился вниз, выяснилось, что он уехал, не оставив записки, не попрощавшись, не пожелав мне удачи — ничего.

Луи пристально смотрел на психолога. На его лице появилось выражение холодности, которого она раньше не замечала. Он не смотрел ей в лицо, глаза его бегали по сторонам, затем, словно бы собираясь с мыслями, он на секунду закрыл их.

— Ты говорил с ним после этого? — спросила она.

— Нет. Но я разговаривал с дядей. Я рассказал ему, что произошло.

— И что он сказал?

— Ничего особенного. Он просто слушал, не удивляясь.

— Давай поговорим о кастинге, — сказала психолог, поглядев на часы. — У нас ещё есть время.

— Я был слишком напорист. Мне так сказал потом мой продюсер, — всё ещё со злостью промолвил Луи. — Как только я вошёл в комнату, я почувствовал, что что-то не так. Продюсеры, директор кастинга, служащие компании смотрели на меня разочарованно.

— Но они же ещё не слышали тебя, — сказала психолог. — Почему же они выглядели разочарованными?

— Не знаю. Мне так показалось. Это вывело меня из себя.

— Может быть, ты уже злился, когда вошёл! Злился на отца, что…

— Нет же, чёрт подери! — заорал Луи. — Не могу поверить.

Луи читал отрывок из пьесы, действие которой происходило в подземной тюрьме на планете Зорлон, — мертвенно-бледном Содоме и Гоморре, — оккупированной подростками-наркоманами и высокоразвитыми чудищами-собаками с призрачно-голубой шерстью. Его герой, межгалактический полицейский, брал показания у молодой девушки, подозреваемой в том, что она отравила своего приятеля, расчленила тело и закопала куски под ледяным полем, на котором, словно мумии, лежали огромные рыбы.

— Я перечитал текст в машине, — придя в себя, продолжил Луи. — По тому, как это было написано, девушка была просто ведьмой. В одном месте она должна была дать мне пощёчину, выбив сигарету изо рта. Но в студии директор кастинга, словно нарочно, стала читать роль девушки, словно бы та была больной и усталой. Я был в ауте. Она убивала всю мою энергетику, мне оставалось только одно. Я словно взбесился.

— Да? — отклонилась назад психолог. — Что ты сделал?

— Я решил не обращать внимания на директора и стал играть для продюсеров и служащих, импровизируя и используя всю комнату в качестве сцены. К тому времени, как один из продюсеров встал и прекратил прослушивание, я уже опрокинул столик с чашками кофе и съел чей-то сэндвич с тунцом. По крайней мере, так мне сказал продюсер.

— А ты сам не помнишь?

— Не совсем, — просто, но неожиданно сказал Луи. — Я будто бы был в отключке.

— А что ты чувствовал, когда пришел в себя?

— Занятно, но чувствовал я себя отлично. Я знал, что сделанное мной выходило за все рамки, но я хотя бы рискнул. И я был горд этим.

— Думаешь, у тебя был шанс получить эту роль?

— Мне было наплевать. Просто хотел вернуться в отель и поспать.

— Ты, должно быть, устал, — сказала психолог, и они оба встали. — Во сколько у тебя был самолёт?

— В пять. Я почти опоздал на него.

— Почему?

— Я был у дедушки, — сказал Луи, а психолог, стоя, наблюдала, как меняется выражение его лица. — Он рассказывал мне истории.

Натан Бёрк мирно посапывал на диване в комнате с опущенными шторами, когда звон дверного звонка медленно поднял его из тёплых глубин сновидений. Но даже потом он по меньшей мере еще минуту сидел на диване и не мог окончательно проснуться и разобрать голос Луи: «Дед! Дедушка! Это я! Открой!»

Натан Бёрк зевнул:

— Да-да. Я слышу, — пробормотал он, нащупывая свою палку. Когда он открыл шторы, то увидел на крыльце Луи, отбрасывающего продолговатую тень. Он переминался с ноги на ногу и был одет в голубую рубашку и чистые брюки цвета хаки. За ним на дорожке, ведущей к дому, виднелась длинная чёрная машина с работающим мотором.

Луи увидел заспанное лицо деда и отпустил звонок.

— Давай, дед, открывай!

— Иду, иду, — проговорил Натан Бёрк, с трудом направляясь к входной двери. — Ты бы позвонил заранее. Тогда бы я ждал.

Луи легко обнял деда и вошёл внутрь.

— Я тебе вчера сказал, что приеду около полудня, — сказал он, с грустью поглядев на пачки старых газет, тарелки с несвежей едой, мятую одежду и другой мусор, раскиданный по полу. — Что ты делал?

— Я был с Ким Новак[111].

— Ты делал что?

— Я спал, — с лёгким ворчанием Натан Бёрк опустился на диван. — Ты слышал о Ким Новак?

— Конечно, она актриса, — сказал Луи, усаживаясь рядом с дедом. Она играла в «Головокружении»[112] вместе с Джеймсом Стюартом.

— Верно, — ответил Натан Бёрк. — И она была постоянным клиентом в магазинчике. Сначала она пришла с Синатрой в то время, когда они снимались в фильме «Человек с золотой рукой»[113] на «Коламбии». На экране она была холодной и загадочной, а в жизни — очаровательной, весёлой девушкой. О, какая у неё была фигура! — улыбнулся воспоминанию Натан Бёрк, и лицо его сразу помолодело. Тут он заметил, что Луи смотрит на его пересохшие губы. — А как поживает мистер Звезда с красивой машиной? Как кастинг?

— Плохо.

— Да…

— Не думаю, что я получу эту роль.

— Значит, получишь следующую. Это жестокий город, — сказал Натан Бёрк. — Так что это не должно тебя расстраивать.

— Это расстроит моего отца.

— Да, я знаю.

— Он ввязался в драку этой ночью.

— И это я знаю. Он приходил с утра, чтобы занять денег, — сказал Нат, на что Луи ничего не ответил. — Хочешь есть?

— Нет, спасибо.

— В холодильнике есть холодный цыплёнок. Или поешь сыра с печеньем.

— Да ладно, — ответил Луи. — Я не голоден.

Натан Бёрк пожал плечами. Через минуту-другую он включил телевизор, пощелкал каналами и остановился на чёрно-белом фильме про ковбоев сороковых годов.

— Твой отец любил вестерны. И твой дядя тоже, — с воодушевлением заговорил он, следя за актёрами. — Каждое воскресенье утром они брали свои пистолеты в кобуре и шли в «Пэнтэйджес» на специальный сеанс. Особенно им нравились Хут Гибсон и Тим Маккой. Затем они бродили по магазину и читали комиксы или украдкой разглядывали фотографии голых девушек в журналах, когда я их не видел. Их мать работала по воскресеньям, а после этого мы все отправлялись ужинать на Фармерз Маркет.

— Как выглядела бабушка? — тихо спросил Луи. Казалось, вопрос удивил Натана Бёрка, и он, слегка приоткрыв рот, отвернулся от экрана. — Почему ты никогда о ней не рассказываешь?

— Твоя бабушка. Ты хочешь узнать о своей бабушке, — сказал Натан Бёрк. — И что ты хочешь узнать? Как она выглядела? Была ли она симпатичной? Да, она была симпатичной. Нет, она была красавицей. Рыжеволосая. Зелёные глаза отливают серебром. — Натан Бёрк залез в бумажник и достал оттуда помятую пятидолларовую бумажку. — Вот такие. Её кожа… Её кожа была безупречной, — сказал он и серьёзно посмотрел на Луи. — Сходи в гараж. На полках у задней стены стоят картонные коробки. Принеси ту, что стоит слева.

В детстве Луи видел только одну фотографию своей бабушки. Она была сделана во время верховой прогулки в Гриффин-парке, в то время его отцу было восемь, а дяде десять лет. На фотографии её волосы были распущены, на ней были надеты брюки «капри» и белая облегающая майка. На лице играла нежная улыбка.

— Папа сказал, что она уехала через неделю после того, как была сделана эта фотография. Утром в воскресенье, — позже рассказал Луи дедушке. Он сидел на полу в полумраке, окружённый фотографиями и подшивками новостей за 1946 год. — Он сказал, что она ушла, когда ты смотрел футбольный матч по телевизору. Не сказав ни «до свидания», ничего. И папа сказал, что она поехала в Майами.

Луи взял фотографию, которая была аккуратно вырезана из журнала под названием «Голливуд Найтс». На ней был изображён «Мокамбо», шикарный ночной клуб в районе Сансет, популярный в сороковых и пятидесятых годах. За столиком возле сцены сидели трое мужчин и три женщины, все в вечерних платьях, их лица раскраснелись от выпивки.

— Узнаёшь кого-нибудь? — спросил Натан Бёрк внука.

— Нет.

— Конечно, нет. Ты слишком молод. — Натан Бёрк указал на мужчину — Вот этот симпатичный молодой человек с прилизанными волосами — это Роберт Уокер. Он был женат на Дженифер Джонс. Готов поспорить, ты и о ней ни разу не слышал.

— Я слышал о Дженифер Джонс, — ответил Луи, поднимая голову, в то время как глаза его всё ещё продолжали разглядывать фотографию.

— Они вместе работали в картине «С тех пор как ты ушёл»[114], патриотическом фильме, вышедшем в 1944 году, в тот год они расстались. Эта фотография была сделана в 1950 году, за пару лет до смерти Уокера. Он потрясающе играл в картине Хичкока «Незнакомцы в поезде»[115]. Сидящая рядом с ним блондинка — Бетти Эшер, его издатель. Она всегда вытаскивала его из передряг. Той ночью их арестовали за вождение в пьяном виде. Слева от него сидит Джек Кауфман, доктор Джек, который лечил звёзд. Он снабжал Уокера наркотиками.

— А это кто? — спросил Луи, показав на темноволосую женщину, сидящую спиной к камере. В руке её был бокал то ли с белым вином, то ли с шампанским.

— Это Мона, твоя бабушка, — ответил Натан Бёрк и искренне улыбнулся, увидев недоверчивый взгляд Луи. — Сидящий рядом с ней слегка небритый парень — Карл Риз. Он был негодяем. Кто эта девушка, выглядывающая из-за его плеча? Это шлюха. — Натан Бёрк постучал пальцем по фотографии. — Пьяница, шлюха, шарлатан, негодяй и Мона — твоя бабушка.

Луи молчал, в доме стояла необычная тишина. В конце концов он спросил:

— И что она делала с этими людьми?

— Уокер заходил в магазин. И Риз заходил. Да все они бывали там, — сказал Натан Бёрк, забирая фотографию. — Той ночью впервые за два года небольшое выступление давали Мартин и Льюис. Туда было невозможно достать билеты. Риз пригласил Мону, меня и мальчиков, но я не смог пойти. У меня была работа. Мальчики болели гриппом, и она пошла одна. — Натан Бёрк глубоко вздохнул, отложил фотографию и разлёгся на диване, свесив одну босую ногу. — Знаешь, кто там ещё тогда был?

— Кто?

— Мистер Замша. Мори Геллер. Он зашёл на следующий день и рассказал, что видел, как Мона и Карл Риз целовались на стоянке после концерта. Я рассказал ей об этом вечером, и она, конечно, сказала, что это неправда. Мы поссорились и стали орать друг на друга, затем она ударила меня по яйцам, а я выбил ей зуб. Это было ужасно.

— Она ушла потому, что ты ударил её? Натан Бёрк покачал головой:

— Нет, она ушла не поэтому. Она ушла потому, что устала жить со мной. Она устала от этой жизни, — сказал он. — Думаю, она хотела чего-то другого, того, что я не мог понять.

— Папа сказал, что она пару раз возвращалась.

— Один-два раза в год, когда я был на работе. Она забирала Рэя с братом после школы и везла их в зоопарк или кататься на пони. Она проводила с ними часа два, три — самое большее. На тринадцатый день рождения Джина она позвонила пьяная, и он дал мне трубку. Я попросил её больше не звонить в таком виде и сказал, что нам и без неё отлично живётся. Я говорил с ней первый раз за три года. Когда она повесила трубку, я заплакал и не мог остановиться. Она разбила мне сердце, Луи.

— Ты её когда-нибудь после этого видел?

— Один раз, — сказал Натан Бёрк и сделал многозначительную паузу. — В1961 году Не помню зачем, но она прилетела в Лос-Анджелес. Она позвонила и попросила в долг денег.

— Ты дал ей?

— Да. Конечно, дал, — ответил Натан Бёрк. — Я был дураком. Я всегда давал ей то, что она просила.

Натан Бёрк внезапно отвернулся от внука и быстро оглядел комнаты, словно бы услышав чей-то голос. Луи спросил:

— Ты чего, дед?

Натан Бёрк ответил не сразу.

— Ничего. Всё в порядке, — сказал он, всё ещё глядя в сторону, потом закрыл глаза и улыбнулся про себя, переносясь мыслями в то время, когда он последний раз видел свою бывшую жену. Это было в самом конце жаркого сентября. Последние шесть месяцев Мона путешествовала вместе с Иззи Мартином, женоподобным коротышкой, который ездил из города в город, зарабатывая деньги на скачках, организованных либо им самим, либо одним из его «коллег» из открытой, но очень неприметной организации, имеющей представителей в каждом штате. Но Иззи был не только страстным игроком, он ещё постоянно употреблял наркотики, предпочитая героин, и все деньги, которые он выигрывал на скачках, быстро исчезали в его венах.

Он умер от передозировки в десятом номере мотеля «Тропикана» в Западном Голливуде. Мона, которая загорала у бассейна, пила пиво и курила одну задругой сигареты «Честерфилд», обнаружила его голое волосатое тело, когда пошла принимать душ. Натану Бёрку она позвонила в тот день позже из полицейского участка в Уилкоксе, где в невзрачной комнате её допрашивали следователи из отдела, занимающегося расследованием убийств и наркотиками. Ошеломлённым, но спокойным голосом она рассказала им всё что знала, называя имена и раскрывая все преступления и мошенничества, в которых был замешан Иззи. Когда она закончила, её губы высохли и побелели по углам; то, что она рассказала, позволило арестовать девятнадцать человек.

Вечером того дня Мона рассказала Натану Бёрку, как сильно ненавидел Иззи своё тело, свою непропорционально большую голову, свои короткие и толстые, словно бы отпиленные ноги. Ещё он чувствовал странное, но непреодолимое желание расцарапывать руки и ноги до тех пор, пока из них не начнёт сочиться кровь и гной.

— Он был нервным человеком, — сказала Мона, наблюдая, как её бывший муж снимает брюки и аккуратно складывает их на стуле, стоящем возле стола. — Господи, ну что я нашла в нём?

В комнату ворвался уличный шум, и дверь внизу громко хлопнула. На ночном столике возле телефона лежал картонный пакетик с бумажными спичками, на обложке которого золотыми буквами было написано «Голливуд Никербокер». В этом отеле Натан и Мона остановились в 1946 году, в год, когда они приехали в Лос-Анджелес.

— У Иззи был большой член, — сказала Мона, глядя, как Натан Бёрк снимает свои трусы. — Не такой большой, как у тебя, Нат. Но большой. — Мона откинула назад волосы, зажгла сигарету, быстро затянулась и, стараясь казаться незаинтересованной, стянула свитер и наклонилась вперёд, чтобы расстегнуть лифчик. — Ну и как тебе?

— Ты о чём?

— Моя грудь.

— Снимай брюки.

— Мистер Романтик, — медленно произнесла Мона, словно бы не замечая выражения холодного бешенства на лице Натана Бёрк. — Ты любил кончать на мои сиськи. Вспомни, Нат. Ты сидел на моём животе и трахал меня в рот, пока не доходил до предела. Затем — оп! — и всё разливалось по моей груди.

Она стащила ботинки. Потом сделала шаг назад и села на край кровати, чтобы было легче снимать брюки.

— Хочешь сделать так же, Нат? Давай!

— Снимай с себя всё.

Мона с деланным раздражением подняла глаза.

— Конечно, Нат. Всё, что захочешь. — Она встала, решительно поглядела не него, стащила трусы и бросила к ногам. Они стояли в двух шагах, глядя друг другу в глаза.

Натан Бёрк взял Мону за руку. Он всё ещё смотрел ей в глаза.

— Итак, мы снова вместе — пятнадцать лет спустя. Мона вздрогнула. Она ощутила дыхание Натана Бёрка и почувствовала, как он вошёл в неё.

— Как мальчики, Нат?

— Нормально.

— Я скучаю по ним.

— Надо думать.

— Ты мие не веришь. Я вижу.

— Какая разница? — ответил Натан Бёрк. Он поцеловал её в ухо, затем его рот нашёл ямочку на её горле. — Мы здесь не для того, чтобы говорить о наших мальчиках.

— Я их мать.

— Не сегодня. Не в этот день.

Натан Бёрк тронул зубами её сосок, и Мона вздрогнула:

— Не делай мне больно, Нат.

— Делать тебе больно? Почему я должен делать тебе больно?

И вот уже Натан Бёрк стоял на коленях, языком разделяя волоски у Моны на лобке. Когда он лизнул её, она глубоко вздохнула и, пошатнувшись, почти упала назад, но руки Ната крепко схватили её ягодицы.

Мона почувствовала, как тело её начинает вибрировать.

— Если я сегодня не мать, то кто же я?

— Кто ты? — Натан Бёрк медленно встал и лишь потом ответил на вопрос: — Ты та, кого я когда-то любил.

За несколько минут до того, как Луи был должен ехать в аэропорт, Натан Бёрк принёс из спальни чёрно-белый снимок, который он хранил под рубашками в шкафу. На нём была изображена Мона в тугом сплошном купальнике, стоящая на берегу искрившегося в солнечном свете озера. Она улыбалась, но казалась слегка взволнованной. За ней в конце длинной пристани стоял мальчик лет девяти-десяти с удочкой в руках. Над ней фотограф запечатлел в полете отбившуюся от стаи ласточку с раскинутыми крыльями, парившую в потоках воздуха.

— Мы здесь встретились, — рассказал Натан Бёрк Луи. Входная дверь была открыта, они оба стояли на крыльце, щурясь от яркого солнечного света. — Ранчо «Блю Бэй». Летний лагерь в Пенсильвании, в горах Поконо. Я работал на кухне, а она преподавала плавание и прочие водные упражнения. — Натан Бёрк показал на рощицу на дальнем берегу. — Как-то ночью мы взяли лодку и переправились на другой берег озера. Мы нашли укромное местечко, тёмное и уютное, и первый раз занимались там любовью. Я был девственником. Она — нет. Луи посмотрел на часы и покраснел:

— Я должен идти или опоздаю на самолёт.

— Уже уходишь? Я только начал рассказывать.

— Дедушка…

— Ну, иди, — улыбаясь, ответил Натан Бёрк и дал Луи фотографию. — И это с собой возьми.

— Но, дед…

— Это твоя бабушка. Забирай и иди. Ты опаздываешь, — сказал Натан Бёрк и в шутку подтолкнул Луи к машине. — Позвони мне, как доберёшься. И отцу позвони. Не будь таким жестоким с ним.

В тот самый момент, как самолёт Луи отрывался от взлётно-посадочной полосы аэропорта Лос-Анджелеса, летя против солнца, Элис Макмиллан сидела в своём номере в отеле «Тропикана». Дверь была закрыта на два замка, она смотрела на телефон, с каждой минутой приходя во всё более возбужденное состояние. Из бассейна, где с самого её приезда веселилась британская рок-группа со своими поклонницами, до неё доносились громкая ругань и обрывки смеха. Из переносного приёмника гремели Four Tops[116], рядом девушка в оранжевых плавках без лифчика смотрела за шипящими на мангале гамбургерами.

Элис была в «Тропикане» только однажды, в октябре 1969 года, в безлунную осеннюю ночь. Чарли отправил её и Текса Уотсона[117] купить унцию «спида»[118] у байкера, который остановился в мотеле. Но сделка так и не состоялась.

— Парень попался странный. Он подумал, что мы наркоманы, — рассказала она Чарли, когда они вернулись на ранчо Спана. Ей казалось, что он рассердится, но тот лишь добродушно улыбнулся и посоветовал им забыть про это.

Той ночью Чарли напился, это был единственный раз, когда Элис видела его в таком состоянии; почему-то он казался ещё меньше ростом, чем обычно, совсем тщедушным, крохотным зверьком с потрясающим чутьём на страх и кровь.

Она и Текс спали порознь в заднем домике в одной комнате с Клемом Гроганом[119] и новой девушкой, которая появилась в тот день и ещё не прочухалась после дозы ЛСД. Проснувшись утром, Элис увидела, что девушка всё ещё спит, обнаженная по пояс, с полуоткрытым ртом, в котором поблескивали зубы. Ногти на её ногах были покрыты пурпурным лаком, а на каждом пальце блестело десятицентовое колечко.

Клем и Текс сидели на деревянном крылечке и тихо разговаривали. Единственной фразой, которую она запомнила, была: «Я знаю только то, что…»

— …то, что я делаю — неправильно, — громко произнесла Элис, сидя в номере и продолжая пристально смотреть на телефон. — Мне совсем не обязательно это делать. Я могу остановиться прямо сейчас. Если я не сделаю этого, я умру.

Внезапно Элис схватила трубку, и через несколько секунд рядом с пустой постелью Джина раздался звонок.