Цивилизация классического ислама

ВВЕДЕНИЕ

Монотеистическая, до наших дней живая религия, будучи силой оружия навязана огромной империи и в дальнейшем воодушевлявшая более или менее независимые локальные очаги, ислам и ныне сохраняет значительную силу экспансии, оставаясь — от черной Африки до Пакистана и даже до Малайзии — господствующей религией многих современных государств, даже таких, которые на первый взгляд складывались скорее на националистических, нежели на исламских основах. Черты этой простой веры с ее давно кодифицированными социальными и индивидуальными обязательствами, были выражены достаточно ярко, чтобы моделировать — и в нынешнюю эпоху тоже — как психологические аспекты, так и общественное поведение своих адептов. Отсюда общая тенденция говорить об оригинальной единой исламской цивилизации, объединяющей географически весьма различные регионы, которая была создана после провозглашения коранического Откровения устами Мухаммада и осталась на века без значительных изменений, объединив в «общину Правоверных» всех представителей исламского мира.

Основания для такого видения неоспоримы. Исламская цивилизация существует как оппозиция других цивилизационных форм, не затронутых этой доктриной. Прошло немало времени с тех пор, как ориенталист Л. Массиньон сумел оценить непреходящую реальность того, что он называл «гербами ислама», влияние которых он прослеживал от столетия к столетию даже в многообразной жизни современного мусульманского мира, вызывающего сегодня особый интерес. Поэтому отчасти мы можем доверять ему, учитывая положительное отношение в последние годы к понятию вневременного «исламского города», которым можно пользоваться как ключом, позволяющим понять многие исторические феномены, начиная с феномена взаимопроникновения, благодаря которому веками происходила унификация менталитетов изначально весьма различных этнических и политических групп.

С исламом, в сущности, следует связать такую форму культуры, которую в интеллектуальной деятельности отличает превосходство юридических и религиозных наук, основанных на уважении Предания, составляющего ее доктринальный фундамент. К тому же из ислама возникает тип общества, который отдает приоритет наряду с властью мирской (скорее терпимой, чем оправдываемой), ученым, правоведам и судьям, по существу обладающим среди своих современников если не безоговорочной властью, то неоспоримым моральным престижем. Отсюда забота о правоверном традиционализме и уважение к толкователям Закона, определяющие как общественную, так и индивидуальную мораль, для которой характерно неуклонное исполнение мелочных предписаний.

Этот феномен был подкреплен действием других факторов, таких как социогеографические условия субпустынной зоны, в которой первоначально распространился ислам, а также характер интеллектуального и материального наследия, которое Восток эпохи поздней Античности оставил своим завоевателям. Эти факторы, собственно говоря не зависящие от религиозной практики, но связанные с ней столь глубоко, что их зачастую трудно развести, несомненно, объясняют долговременное существование на исламской территории автократического режима, определяемого самоуправной властью суверена, и экономики средневекового типа, основанной на земельном богатстве и крупной торговле. Эти факторы способствовали укреплению в странах ислама чувства фундаментального единства, которое всегда превалировало над осознанием внутренних противоречий и отличало мусульманский мир от мира «неверных», с которыми первые могли пребывать исключительно в состоянии либо вооруженной борьбы, либо временного перемирия.

На основании всех этих очевидных фактов нельзя между тем сделать вывод о неизменности во времени и пространстве порожденной исламом цивилизации. Не только соперничающие династии отстаивали свои исторические интересы и способствовали складыванию в отдельных государствах определенного менталитета, но и сам исламский мир, образованный объединившимися под одной властью странами, этнически и исторически непохожими, испытывал устойчивые тенденции к отделению. В ходе веков он претерпел многочисленные потрясения политического и социального порядка, затрагивавшие как арабо-мусульманский Ближний Восток, который всегда останется его сердцем, так и отдаленные окраины, где в контакте с чужеродными традициями смогли выработаться формы симбиоза, весьма далекие иной раз от предшествовавших воплощений. Первым унитарным империям, созданным арабскими завоеваниями, наследовали царства меньшего масштаба, которые вследствие экономических причин и династических притязаний эволюционировали в свою очередь — в самых разных пропорциях — от мелких независимых княжеств, сгруппировавшихся вокруг местного суверена, до хрупкого конгломерата провинций, объединенных сильной рукой удачливого завоевателя.

В то же время шел непрерывный процесс дифференциации, главным образом за счет мирных переселений и насильственных вторжений из азиатских степей и африканских пустынь неарабских племен, чаще всего довольно быстро исламизировавшихся, но тем не менее влиявших на условия внутреннего равновесия. Общеизвестно, насколько постепенное проникновение тюрок трансформировало облик аббасидской империи как в отдаленных провинциях, так и в иракских центрах. Приход к власти этих самых тюрок, с трудом прорвавшихся из Центральной Азии в Иран, оказывал все более ощутимое воздействие по мере того, как они аннексировали в пользу ислама новые территории — такие как Анатолия в эпоху Сельджукидов или балканская Европа в османскую эпоху, — и по мере того, как давало о себе знать глубокое видоизменение исламского общества в контакте с новыми обычаями и новым образом жизни. Но разрушительные последствия сначала завоевательной волны Чингизхана, потом дикой авантюры Тамерлана были не менее значительными: Иран, широко открытый с тех пор для азиатских влияний, обрел на западе забытую за сотни лет границу, а кроме того, разорения, причиненные тюрками, привели к тому, что многие из окультуренных территорий, на которых жили целые поколения оседлых, вернулись в пустыню. Нельзя отрицать значение исторических случайностей и абстрагироваться от прямых последствий подобных потрясений, усиленных к тому же реальным, хотя и менее зрелищным воздействием конфликтов, которые хронически возникали между мусульманскими государствами. Не стоит забывать и об устойчивой напряженности, сталкивающей исламский мир с амбициозными посягательствами сначала христианского Запада, а несколько позже — торговой и индустриальной Европы: посягательствами военными, такими как Крестовые походы на Восток или европейская реконкиста Испании и Дунайского бассейна, а также посягательствами торговыми, в результате которых итальянская и французская торговля постепенно утверждалась в левантийских городах.

Всем этим обстоятельствам, которые позволяли определенной форме общества, преимущественно укрепившейся в том или ином регионе, процветать и самовыражаться в самобытном творчестве, способствовало наличие местных культур, которым их исламский характер не мешал глубоко укорениться во времени и пространстве. Турецкий ислам османского периода, иранский ислам времен династии Сефевидов или индийский ислам эпохи Великих Моголов, если брать наиболее известные примеры, проявились как оригинальные образования, где приоритет мусульманской религии не препятствовал существованию других весьма специфических течений. И более близкие нам проблемы современных исламских государств снова доказывают возможность эволюции принципов и образа жизни, которые ошибочно считались незыблемыми.

Конечно, в этих культурах, объединенных чаще всего общностью языка, нет ничего, что может быть рассмотрено в полной изоляции или пониматься вне отношения с предшествующими или современными им культурами, привитыми на тот же исламский корень. Но стремясь нивелировать специфику каждой из них, чтобы, обращаясь к их совокупности, сконцентрироваться на устойчивых, общих для всех чертах, можно получить лишь невыразительный и искусственный образ так называемой «средней» исламской цивилизации, рассматриваемой sub specie aeternitatis,[1] но никогда в такой форме реально не существовавшей. Формировавшаяся на основе религиозно-правовой мысли, постепенно складывающейся в изменчивых материальных рамках — как это наглядно показывают исследования А. Лауса в области исламологии, — исламская цивилизация, как любая другая, испытывала на себе законы роста и упадка, уподобление которых этапам человеческой жизни ныне стало банальностью. Между тем в отличие от многих других, она все время ориентировалась на прошлое, что придает особое значение ее самым ранним проявлениям, в которых следует искать принципы и опыт, обусловившие ее последующие формы.

В этом смысле первая имперская цивилизация ислама, арабо-мусульманская, которая развивалась вначале под эгидой Умаййадов, затем Аббасидов и росла вместе с мирским триумфом ислама, еще недалеко ушедшая от своих истоков, единственная может быть названа «классической» в самом общем значении этого термина. Избежавшая участи остаться всего лишь переходной эпохой, к которой в той или иной степени пренебрежительно относились бы последующие периоды, как это случилось с нашим западным Средневековьем, она воспринималась как достойная модель для подражания, как первое и совершенное воплощение общественного типа, порожденного заповедями самого Корана и, таким образом, имеющего авторитетность. Исторические рамки этой цивилизации легко определить: ее упадок отмечен массовыми азиатскими нашествиями тюрок и монголов, совпавшими с вторжениями франков и набегами кочевников и горных берберов на исламский Запад, которые закрепили территориальное и лингвистическое дробление целостного ансамбля, где до сих пор ферментом единства служила добровольная арабизация. Но прежде прошло пять веков материального и культурного процветания, которых оказалось достаточно для создания богатого художественного и интеллектуального наследия.

Конечно, на сегодняшний день существует множество трудностей, которые мешают исчерпывающему исследованию этой цивилизации, — прежде всего неравноценность источников. Нарративные и документальные источники об обществе, где она выросла и расцвела, дают нам представление только об аристократических и интеллектуальных сословиях, обычно оставляя в тени трудовое население. Очень немногочисленные данные экономического порядка, — к которым, однако, такие историки, как К. Казн, годами стремятся привлечь интерес исследователей, — до сих пор не позволяют нам уточнить детали материальных условий, на которых основывалось процветание мусульманского мира в ту эпоху. Сопоставление с позднейшими фактами, относительно которых имеется больше сведений, в целом остается слишком произвольным, чтобы на их основании можно было сознавать реконструкции или давать оценки. Археологические памятники, которым Ж. Соваже нашел достойное место в перспективе «полной истории», но которые стали изучаться лишь относительно недавно в труднодоступных регионах, не дают полного представления об образе жизни той отдаленной эпохи. В общем, отставание исследований, посвященных этим разннообразным вопросам, и в наши дни является главным препятствием, и можно только надеяться, что оно уменьшится сообразно росту числа и тщательности новых научных исследований.

Но даже та неполная картина, которую тем не менее сегодня мы пытаемся обрисовать, при всех своих изъянах может дать представление о том, какой должна была быть некогда «классическая» исламская цивилизация. Эта цивилизация открывается в двух трудно сопоставимых аспектах: с одной стороны, мы видим блестящие технические и материальные достижения, обеспечивающие роскошь и комфорт, доступные тогда членам правящих классов, с другой — нам открывается религиозная и интеллектуальная ориентация этой цивилизации, благодаря которой можно представить менталитет всего общества. К первому аспекту относится почти весь имеющийся у нас конкретный иллюстративный материал, который показывает людей той эпохи через их творения, архитектурные сооружения или произведения ремесла, ибо человеческие изображения в жанре портрета были редкостью в ту эпоху. Зато второй аспект открывается через более разнообразные данные, касающиеся политических и культурных событий, которые определяли потребности старинного образа жизни мусульманина. Таким образом, мы рассмотрим исламскую цивилизацию в состоянии напряжения между двумя полюсами: между тем, что ей навязывала доктрина, определявшая малейшие акты человеческой жизни в зависимости от абсолюта, предполагаемого верой, и тем, к чему тяготели старые мирские традиции, наследницей которых эта цивилизация стала и которые она не могла отринуть, рискуя тем самым отказаться от мирского триумфа, на котором она утвердила само величие своего завета.