Цветок для ее величества

Глава 19

Услышав выстрел, Мэссон закрыл глаза в ожидании, что свинцовая пуля вонзится в его тело.

Но ничего подобного не произошло. Фрэнсис открыл наконец глаза и сквозь дым от сгоревшего пороха увидел, как Виллмер морщится. Вонь селитры и серы смешалась с запахом паленого мяса. Фрэнсис озадаченно спрашивал себя, почему не ощущает боли.

Виллмер соскочил с лошади, прошел мимо Мэссона, склонился над кустом и поднял обезглавленную змею длиной с руку Мэссона.

— Кровь черепахи, — повторил голландец.

— Что, простите? — недоумевая, переспросил Мэссон.

— Если такая тварь вас ужалит, — объяснил Виллмер, — от медленной и мучительной смерти вас не спасет даже кровь черепахи. В отличие от моего оружия… — Он рассмеялся и пожал плечами. — Вам на самом деле стоит быть осторожнее, мистер Мэссон. Мистер Схеллинг очень надеется, что вы доберетесь до Фолс-бей целым и невредимым. Но, может, вы уже обнаружили цветок?

Мэссон взглянул вниз и заметил, что все еще держит в руке нож.

— Ах, да! То есть, нет, не тот цветок. Тут кое-что другое, нечто, чего я еще никогда не видел.

Фрэнсис развернулся и осторожно сделал еще несколько шагов к кустарнику, словно боясь наткнуться еще на каких-нибудь созданий. На одном из камней росла розетка из мясистых листьев, подпиравшая большущий цветок, над которым кружился рой мух.

— Как он называется? — поинтересовался Виллмер, пока Мэссон морщил нос от отвращения.

— Я не знаю, — ответил тот, — он еще неизвестен науке. Но выглядит как морская звезда, которая выползла из моря, вы не находите?

— Да, и пахнет точно так же. И какое имя вы ему дадите?

— Кто? Я?! О, нет, у меня нет права называть растения, — объяснил Мэссон и осторожно срезал цветок. — Я могу его только классифицировать в соответствии с принципами Карла Линнея, потом сделаю эскиз и отправлю один образец в Кью. Ему даст имя мистер Айтон, либо он направит цветок доктору Линнею в Швецию.

— То есть, вы хотите сказать, что растение должно пройти такой долгий путь в Европу, только чтобы кто-то, кто никогда здесь не был, сообщил нам, как называется цветок?

Мэссон пожал плечами и улыбнулся, пакуя образец. Наконец он сложил нож и спрятал его в сумку со словами:

— Это наука.

— Ну, пока что вы заботитесь о том, чтобы этой науке дул в паруса попутный ветер! — воскликнул Виллмер и пришпорил лошадь.

Мэссон тоже сел в седло и последовал за ним. Вскоре они добрались до тропы, которая поворачивала за гору. Потом они сразу же свернули на юг, к заливу Фолс-бей.

Облака, которые утром заметил Мэссон, не сгустились, а испарились под полуденным солнцем. Тем временем мужчины проезжали мимо ферм, полей, напоминавших лоскутное одеяло, и виноградников Констанции^[11]. Дома под соломенными крышами и с белоснежными фронтонами прижимались к склонам горы, величественно возвышаясь над армиями рабов. Работники привязывали молодые побеги виноградной лозы к деревянным подпоркам, или следили за ровными рядами виноградников, или срезали засохшие растения и потом высаживали новые.

Всадники остановились отдохнуть и пообедать под раскидистым молочным деревом. Пока лошади мирно паслись, мужчины перекусили припасами, которые Виллмер достал из седельных сумок: яблоки, копченое мясо и засохшие кексы. Они ели, запивая все сладким красно-бурым чаем, который Виллмер заварил из листьев местного кустарника, растущего повсеместно на склонах горы.

Они выпили чай, и Виллмер, удобно прислонившись к стволу дерева, устроил небольшую сиесту. Мэссон хотел ехать дальше без промедления, но голландец ему объяснил, что только дураки и рабы работают на полуденной жаре.

Пока проводник мирно дремал, Фрэнсис открыл дневник и снова перечитал слова, которые написала Констанция на первой странице: «Мистеру Мэссону для его ботанического путешествия на мыс Доброй Надежды». Он собирался заполнить первые станицы эскизами, на которых, по его мнению, должен быть изображен цветок королевы. Каждый рисунок Мэссон снабдил замечаниями и вопросами, которые касались частей цветка. На рисунке Бэнкса их не было, а некоторые детали вышли очень нечетко.

Виллмер все еще спал, поэтому Фрэнсис вытащил эскиз Бэнкса и отчет капитана Кука из-за задней крышки переплета. Он также заметил, что у цветка для королевы и у того, который Фрэнсис только что обнаружил, острые канты и уголки лепестков, бутоны исключительно яркой окраски. Они выглядели удивительно красивыми, очень сочными, просто огненными. Фрэнсис спрашивал себя, неужели подобное сочетание красоты и силы является основой для того, чтобы выжить в таком враждебном окружении?

Когда Мэссон положил перед собой на землю цветок, то вынужден был задержать дыхание от вони. Он как раз собирался зарисовать его, как проснулся и поднялся Виллмер.

Они отправились в путь мимо восточных склонов горы, Мэссон заметил, что растительность тут несколько изменилась. Лесистые склоны, преобладавшие на западе, перешли в дикие обширные пустоши, на которых произрастали многочисленные низкорослые цветущие кустарники, а под ними расстилался ковер травы.

Виллмер рассказал Мэссону, что по-голландски это называется «финбош», что означает «красивый лес». Снова Мэссон был очарован пейзажем и с удивлением обнаружил, что знает почти все растения.

Спустя некоторое время начался спуск к побережью, где и раскинулся залив Фолс-бей. Вскоре пустоши сменились золотыми песчаными дюнами, покрытыми разнотравьем, словно зеленым ковром. Взору открылось неимоверное множество ярких цветов.

— Разве это не фантастично? Могу поклясться, что такого в Англии не встретишь, правда? — воскликнул Виллмер после того, как они остановились полюбоваться красочным цветочным покрывалом.

— Нет, такого там точно не встретишь, — согласился Мэссон и слез с лошади, чтобы получше рассмотреть растения вблизи.

Он был уверен, что нашел ту самую сокровищницу, о которой рассказывал Бэнкс. Но восхищение быстро сменилось разочарованием, когда Фрэнсис понял, что и тут распознает практически все цветы. Он заметил лишь немного растений, которые были ему неизвестны. Несмотря на роскошное многообразие и красоту, он не нашел ничего нового.

— А что это вон там? — спросил Мэссон и указал на палаточный лагерь и наскоро сложенные деревянные хижины в полутора километрах от них.

— Это военный лагерь Майзенберга. Они здесь занимаются постройкой укреплений, чтобы защитить Кейптаун с «черного хода», так сказать. Пока здесь только палаточный лагерь. Мы не можем к ним приблизиться, иначе они нас обнаружат и нам придется им объяснять, что мы здесь делаем. То есть будет лучше, если мы проедем дальше на восток вдоль побережья.

Взглянув на восток, Мэссон заметил единственное существенное отличие от карты — лес на восточной оконечности бухты.

— Мне говорили, что здесь немыслимое количество новых видов цветов. Но пока мы спускались с горы, я не заметил ни одного растения, которое стоило бы описывать или собирать образцы.

Мэссон остановился в нерешительности, не зная, как ему поступить дальше. Тени становились все длиннее, и солнце быстро опускалось за большую гору, которая теперь высилась к западу от них. Они поскакали вдоль небольших озер с соленой водой, в которых фламинго искали пищу. Пока Мэссон беспокоился о том, верно ли он понял указания Бэнкса, он совершенно не мог наслаждаться красотами открывшихся пейзажей и не осознавал, как далеко от дома очутился. С океана подул прохладный бриз. Вблизи не было ни следа каких-либо поселений, поэтому Фрэнсис чувствовал, словно он попал в настоящий рай, где даже песчаные дюны переливались калейдоскопом красок. Казалось, время противится любой попытке его отмерить. Только следы лапок красноклювых куликов-сорок, которые бегали по берегу за волнами в такт прибоя, указывали на то, что время все же течет.

Впервые с тех пор, как Мэссон прибыл на эту южную границу мира, он вспомнил отца и выражение его глаз, когда тот страстно рассказывал о далеких странах, которые хотел объездить.

Виллмер коротал время, объясняя Мэссону, как устроена система оповещения, которую используют при угрозе нападения поселенцы в колониях. При этом голландец упоминал названия холмов вдалеке, на которых располагались сигнальные посты. Он терпеливо ждал, пока Мэссон запишет в дневник все, что слышит, и даже заглядывал ему через плечо, поправляя неточности в зарисовках и описаниях, которые тот уже сделал за время пути.

Когда Виллмер рассказал о том, что немного в стороне, параллельно побережью, идет дорога, которая связывает Кейптаун с восточными, не захваченными еще территориями, Мэссон поинтересовался, безопасен этот путь или на нем, как в Англии, промышляют разбойники. Виллмер лишь тихо рассмеялся в ответ:

— Там, на равнинах, не выживет ни один разбойник.

Весь вечер они ехали параллельно линии прибоя, пока наконец-то не добрались до леса, который Фрэнсис приметил еще издалека. Когда они подъехали ближе, на другом краю леса, у восточной оконечности бухты, он увидел деревушку — обветшалые дома, которые были построены в основном из обломков, вынесенных прибоем. Громадные утесы песчаника возвышались гигантскими зубцами, защищая бухту от зимних ветров и диких восточных пустошей. Они расположились так, что береговая линия сначала изгибалась в сторону юга, а потом вновь поворачивала на запад. При этом восточная часть бухты была словно отгорожена стеной высоких скал.

Мэссон решил спросить в деревне, не видел ли кто из местных жителей нужный ему цветок, но Виллмер тут же отговорил его от этого:

— В этом вертепе вы цветов не найдете. Простите, мистер Мэссон, но вы не так хорошо знаете рабов, как я. В деревне они придерживаются собственных традиций и обычаев, а также своих религий, по крайней мере того, что они считают религиями.

— Вы боитесь, что они могут испортить почтенных бюргеров из Кейптауна? — поинтересовался Фрэнсис и вспомнил о болтающихся на деревьях железных клетях.

Виллмер пожал плечами:

— Знаете, каждый год из Голландии привозят новые семена, потому что овощи, которые здесь выращивают, постепенно вырождаются. А потом растения вообще перестают плодоносить. Вам наверняка известно, что растениям для процветания очень необходима заботливая рука садовника. А если семя слабое, то ему требуется еще больше поддержки.

Виллмер заметил, что его аргументы не убедили Мэссона, и продолжил:

— Я знаю, что вы британец и не поощряете рабство. Здесь, в Капской области, Ост-Индская компания не хочет враждовать с местными племенами, поэтому нам запрещено забирать в рабство туземцев из этих племен. Мы можем использовать только труд рабов, которых доставляют из восточных колоний, или пленников с португальских кораблей. Рабов всегда не хватает, тяжело их заменить, поэтому здесь с ними обращаются лучше, чем где бы то ни было. Раб не свободен, но хорошо накормлен и одет. Если он заболел, о нем заботятся и помогают ему. И чтобы возместить денежные вложения, раб должен быть сильным, здоровым и обязан прожить длинную, плодотворную жизнь. Можно ли то же сказать о солдатах и моряках, которые умирают от болезней в лечебнице Колонии, как мухи? В конце их жизненного пути с них почти нечего взять. Их средств едва хватает, чтобы оплатить льняной мешок, в котором их хоронят.

— По крайней мере, они умирают как люди, — ответил Мэссон, но звучание собственного голоса не убедило даже его самого.

— Да, именно это они и делают. И, несмотря на тот факт, что о рабах так хорошо заботятся, те не упустят шанса перерезать кому-нибудь глотку, если надумают обрести свободу. Где же тут логика?

Мэссон задумчиво разглядывал деревню и представлял рабов, которые так и ждут удобного случая, чтобы перерезать ему глотку. Он задавал себе вопрос, не слишком ли близко они подъехали к поселению.

Виллмер словно прочитал его мысли и рассмеялся:

— Не беспокойтесь, мистер Мэссон, пока вы вместе со мной, вам ничего не угрожает.

— Значит, человек не может выжить в Африке один? — произнес Фрэнсис, даже не пытаясь скрыть сарказм в голосе.

— Именно так, — улыбнувшись, ответил голландец.

Они уже проехали почти вдоль всей бухты, а Мэссон все еще не обнаружил никаких следов ни цветка для королевы, ни «ботанической сокровищницы», которую так красочно описывал Бэнкс. Фрэнсис был разочарован и озадачен — у него не осталось иного выхода, как принять предложение Виллмера и остановиться на ночевку. Мэссон начал собирать дрова, не в силах выбросить из головы кровожадных рабов и змей, а голландец стал разбивать лагерь и готовить ужин.

После трапезы Фрэнсис осторожно опустился на грубую подстилку. Его зад, после долгой поездки верхом превратившийся в сплошную рану, болел. Молодой человек перечитал все записи, сделанные за день, и ему вспомнилось дополнительное задание Бэнкса. Мэссон занес в дневник точный маршрут и зарисовал ориентиры, мимо которых они проезжали. Кроме того, он отметил на карте расположение и приблизительные размеры лагеря Майзенберга, а также деревушку рабов. Наконец он обозначил места и названия сигнальных постов, о которых ему рассказывал Виллмер.

Пока Фрэнсис делал записи, ему в голову пришла мысль, что, кроме небольших соленых озерец с фламинго, он больше не видел никаких источников воды. Было совершенно ясно, что пресной воды здесь нет.

Мэссон так увлекся, что не заметил, как вечер перешел в ночь. Он работал лишь при свете большой и яркой луны, какой еще никогда не видел в Англии. Когда ее прикрыло густое облако, внезапно наступила кромешная тьма.

Издали (откуда точно, невозможно было определить) послышался уже знакомый лай, похожий на смех.

— Я слышал этот звук вчера в садах. Что это? — спросил британец.

Виллмер сделал глоток чая и облизнул губы.

— Разве вы не видели этих животных?

Мэссон покачал головой.

— Ну и славно. Это гиены, они могут быть хуже самого черта. Один арабский торговец, который некоторое время пожил на мысе, рассказывал мне, что люди на его родине считают гиен оборотнями, которые рыщут по окрестностям в поисках павших воинов. Кроме того, они уверены, что гиены нападают только на храбрых. Они могут гипнотизировать свою жертву взглядом или запахом. На самом деле они еще намного хуже: если бы они нападали только на храбрых, то добрая половина фермеров вообще не имела бы проблем! — усмехнувшись, объяснил Виллмер.

Его улыбка исчезла, когда он взглянул на костер и, задумавшись, произнес:

— Когда видишь гиену в первый раз, не придаешь ей большого значения. У нее маленькая голова на толстой шее и странная несбалансированная походка, потому что ее передние ноги намного длиннее и мощнее задних. Да еще этот обезьяний смех! Он нелепо звучит по сравнению с рыком льва, от которого кровь стынет в жилах. Но не стоит так обманываться. Если бы мне довелось выбирать между стаей этих демонов и одним львом, я бы в любом случае выбрал льва. Гиены прячутся на протяжении дня, а ночью выходят на охоту. Я ничего не знаю об их гипнотических способностях, но могу заверить: смрад от них чудовищный, он похож на запах кипящего жира. Как бы там ни было, стаей они могут разорвать любого. И хотя задние ноги у них выглядят слабыми и немощными, их челюсти сильнее, чем у любого льва. — Виллмер допил остатки чая и продолжил; ему вторили жужжанием насекомые, также в этот гул вплетались звуки других невидимых существ. — Вы должны всегда помнить: в Африке есть уйма громогласных животных, которые активны в основном ночью. Даже мышь может шуметь, как чертов слон.

Виллмер растянулся на подстилке и прикрыл курткой грудь.

— Лучший совет: просто не обращайте внимания на шум и не двигайтесь с места. Когда-нибудь вы привыкнете к этому. Все так делают.

Мэссон вздрогнул, когда в костре треснула ветка и уже на почти потухших углях зашипело пламя. Вскоре после этого Виллмер захрапел, а Мэссон решил, что будет спать только после возвращения в Кейптаун. Теперь спать в комнате, полной гробов, не казалось такой уж большой проблемой. Но то ли из-за напряженного дня, проведенного в седле, то ли из-за равномерного шума прибоя все его старания бодрствовать оказались тщетными. Медленно, но уверенно его одолел крепкий, глубокий сон.

Ночные шорохи стихли, с юго-востока подул прохладный ветер. Он нес песок с дюн и усиливал шум прибоя. Мэссон проснулся от чувства, что поднимающаяся вода вот-вот поглотит его.

Когда он вскочил, сбросив с себя одеяло, все тело пронзила боль, напоминая о непривычно тяжелом предыдущем дне. Стряхнув с себя сон и протерев глаза от песка, он огляделся и с облегчением заметил, что прибой к нему не приблизился.

Солнце висело в небе уже высоко. Фрэнсис почувствовал, что его губы растрескались, а кожа на лице саднила от солнечных ожогов. С удивлением британец осмотрелся в поисках Виллмера, задавая себе вопрос, почему тот позволил ему спать так долго.

Но голландца не оказалось рядом. Единственным признаком присутствия здесь Виллмера было затухшее кострище, где огонь не горел уже давно, и примятое пятно травы, на котором, похрапывая, вчера спал голландец.

Но исчез не только Виллмер. Обе лошади тоже пропали, а вместе с ними и сумка Мэссона с его дневником. Кроме одежды, которая была на нем, и отцовского ножа в карманах штанов, у него остались лишь льняной мешок с вонючим цветком и один-единственный бурдюк с водой.

Мэссон бросился на пляж в надежде обнаружить следы на песке или другие признаки, указывавшие направление, в котором скрылся Виллмер. Но вскоре отчаялся и вернулся, так ничего и не обнаружив.

Тащась к лагерю, Фрэнсис проклинал тот день, когда ступил на борт «Резолюшн». При этом в голове постоянно вертелись слова Схеллинга: «В Африке человек не сможет выжить один».