Цветок в пустыне

XXV

Одеваясь, а затем мчась по пустынным улицам, Динни торопливо обдумывала положение. Письмо, доставленное Уилфриду поздно вечером, неоспоримо доказывает, что причина его раннего ухода — Масхем. Поскольку Уилфрид потерялся, как иголка в стогу сена, единственный выход для неё — начать действовать с другого конца. Зачем ждать, пока её дядя переговорит с Джеком Масхемом? Она и сама сумеет поговорить с ним. Так будет не хуже, а, может быть, даже лучше. В восемь девушка добралась до Корк-стрит и сразу же осведомилась:

— Стэк, у мистера Дезерта есть револьвер?

— Да, мисс.

— Он взял его?

— Нет.

— Я спрашиваю потому, что вчера у него вышла ссора.

Стэк погладил рукой небритый подбородок:

— Я, конечно, не знаю, куда вы собираетесь, мисс, но не поехать ли и мне с вами?

— Лучше справьтесь, не сел ли он в поезд, согласованный с пароходным расписанием.

— Хорошо, мисс. Я прихвачу с собой собаку и схожу узнаю.

— Машина внизу у подъезда — для меня?

— Да, мисс. Верх опустить?

— Пожалуйста. Чем больше воздуха, тем лучше.

Вестовой кивнул; его глаза и нос показались Динни особенно большими и понятливыми.

— Как мне связаться с вами, если я первым найду мистера Дезерта?

— Я справлюсь на почте в Ройстоне, нет ли телеграммы до востребования. Я еду туда к мистеру Масхему. Ссора вышла с ним.

— Вы что-нибудь ели, мисс? Не приготовить ли вам чашку чая?

— Благодарю, я уже пила.

Это была ложь, но она экономила девушке время.

Поездка по незнакомой дороге показалась Динни бесконечной, тем более что у неё в ушах раздавались слова дяди: «Не будь он человеком прошлого столетия, я не тревожился бы… Джек — пережиток». А вдруг сейчас в каком-нибудь укромном уголке — Ричмонд-парке, Кен Вуде, да где угодно, они воздают эту старомодную дань чести? Динни рисовала себе сцену: Джек Масхем, высокий, уравновешенный; Уилфрид, перетянутый поясом, дерзкий; вокруг деревья, воркуют лесные голуби; противники медленно поднимают руки, прицеливаются!.. Да, но кто подаст команду? Где им взять пистолеты? В наши дни люди не таскают в карманах дуэльные пистолеты. Будь её предположение правильным, Уилфрид уж, конечно, захватил бы с собой револьвер! Что сказать, если она застанет Масхема дома? «Пожалуйста, не обращайте внимания на то, что вас обозвали хамом и трусом, считайте эти слова выражением дружеских чувств»? Уилфрид не должен узнать о том, что она пыталась вмешаться. Это ещё больше ранило бы его гордость. Раненая гордость! Существует ли более древняя, глубокая, неискоренимая и в то же время более естественная и простительная причина бед, постигающих людей? Как тяжело тому, кто сознаёт, что изменил себе? Побеждённая силой, не признающей ни законов, ни разума, Динни любила Уилфрида целиком, и то, что он изменил себе, не умаляло её любви, но она не закрывала глаза на его вину. С тех пор как фраза отца о «любом англичанине, которого припугнут пистолетом», задела какую-то сокровенную струну её души, Динни чувствовала, что раздваивается между своей любовью и своим бессознательным представлением об англичанине и его долге.

Шофёр остановил такси, чтобы осмотреть заднюю шину. С холма потянуло ветерком, к Динни донёсся запах цветущей бузины. Девушка закрыла глаза. Скромные белые пахучие цветы! Шофёр сел на место, машина рванулась вперёд. Неужели жизнь всегда будет вот так же отрывать её от любви? Неужели любовь никогда не убаюкает её, опьянённую и счастливую, в своих объятиях?

«Ужасно! — подумала она. — Лучше бы уж я избрала члена Жокей-клуба!»

Начался Ройстон, девушка попросила шофёра:

— Остановите, пожалуйста, у почты.

— Слушаю, мисс.

Телеграммы для Динни не было; тогда она осведомилась, как найти мистера Масхема. Служащая взглянула на часы:

— Это почти напротив, мисс, но если вам нужен лично мистер Масхем, так он только что проехал мимо, я сама видела. Он направлялся к себе на завод. Прямо через весь город, потом направо.

Динни села в такси, и машина медленно двинулась дальше.

Впоследствии девушка так и не могла вспомнить, кто из них — она или шофёр — остановил машину, повинуясь инстинкту. Когда он обернулся и предупредил: «Похоже, что здесь драка, мисс», — Динни уже вскочила на ноги, пытаясь заглянуть через головы зрителей, стоявших кольцом на мостовой. Она увидела окровавленные лица мужчин, градом сыплющиеся удары, отчаянную и молчаливую схватку. Она открыла дверцу, но подумала: «Он никогда мне не простит!» — снова захлопнула её и прикрыла рукой глаза, зажав другою рот и чувствуя, что шофёр тоже стоит.

— Вроде как всерьёз сцепились! — услышала она его восхищённый возглас.

Каким страшным, диким выглядит Уилфрид! Но голыми руками они друг друга не убьют. К ужасу девушки примешивалось ликование: он приехал сюда для того, чтобы драться! И всё же ей казалось, что каждый удар падает на её тело, что она сама повторяет каждое усилие и движение борющихся.

— Как назло ни одного полисмена! Так ему! Ставлю на молодого! — горячился увлечённый зрелищем шофёр.

Динни увидела, как противники расцепились, как Уилфрид, вытянув руки, ринулся вперёд; услышала, как кулак Масхема ударился о его грудь; затем они снова обхватили друг друга, зашатались, рухнули, опять вскочили, задыхаясь и обмениваясь свирепыми взглядами. Потом она увидела, что её заметили — сначала Масхем, за ним Уилфрид. Противники отвернулись, и всё кончилось. Шофёр пробормотал: «Эх, жаль!» Динни опустилась на сиденье и тихо попросила:

— Поезжайте, пожалуйста.

Прочь, прочь отсюда! Достаточно того, что они видели её, — может быть, более чем достаточно!

— Проезжайте ещё немного вперёд, затем разворачивайтесь и обратно в город.

Снова они не начнут.

— Драться-то как следует ни один не умеет, но ребята смелые.

Динни кивнула. Рукой она всё ещё прикрывала рот, потому что губы у неё дрожали.

— Вы что-то побледнели, мисс. Крови испугались? Вы зашли бы куда-нибудь да выпили глоток бренди.

— Не здесь, — выдавила Динни. — В следующей деревне.

— В Болдоке? Ладно.

И шофёр дал газ.

Когда они снова проезжали мимо гостиницы, толпа уже разошлась. На улице не было никаких признаков жизни, если не считать двух собак, мужчины, мывшего окна, и полисмена.

В Болдоке Динни кое-как позавтракала. Понимая, что теперь, когда взрыв произошёл, ей должно стать легче, она с удивлением ощутила, что на неё навалилось какое-то мрачное предчувствие. Не возмутил ли Уилфрида её приезд? Он может вообразить, что она явилась его защищать! Её случайное появление прервало драку, она видела их растерзанными, окровавленными, утратившими достоинство. Девушка решила никому не рассказывать, где была, — даже Стэку и дяде.

Но подобные предосторожности бесполезны в столь цивилизованной стране, как Англия. Уже в вечернем номере «Ивнинг сан», под заголовком «Кулачная расправа в высшем свете», появилось красочное, хотя и не совсем точное, сообщение о «стычке в Ройстоне между известным коннозаводчиком мистером Джеком Масхемом, кузеном баронета сэра Чарлза Масхема, и высокочтимым Уилфридом Дезертом, вторым сыном лорда Маллиена и автором поэмы „Барс“, вызвавшей недавно такую сенсацию». Написано оно было живо и образно и кончалось следующими словами: «Полагают, что причиной ссоры явилась, вероятно, позиция мистера Масхема в вопросе о пребывании мистера Дезерта в членах некоего клуба. Мистер Масхем, видимо, возражал против оставления мистера Дезерта в списках клуба, поскольку тот довёл до всеобщего сведения, что „Барс“ написан им на основе личных переживаний. Хотя эта стычка вряд ли поднимет престиж аристократии в глазах народа, она, несомненно, свидетельствует о большом мужестве обеих сторон».

За обедом дядя, ни слова не говоря, положил газету перед Динни и воздержался от комментариев. Девушка напустила на себя бесстрастный вид и хранила его, пока баронет не спросил прямо:

— Ты была там, Динни?

«Проницателен, как всегда», — подумала девушка и кивнула, потому что даже теперь, приобретя привычку манипулировать правдой, она всё-таки была не способна на заведомую ложь.

— В чём дело? — осведомилась леди Монт.

Динни подвинула газету тётке, которая пробежала заметку, щуря глаза, так как страдала дальнозоркостью.

— Кто одолел, Динни?

— Никто. Они просто прекратили драку.

— Где находится Ройстон?

— В Кембриджшире.

— Из-за чего дрались?

Этого ни Динни, ни сэр Лоренс не знали.

— Он спрятал тебя в багажник, Динни?

— Нет, тётя. Я просто случайно проезжала мимо.

— Религия ужасно разжигает страсти, — изрекла леди Монт.

— Да, — с горечью согласилась Динни.

— Их остановило твоё присутствие? — спросил сэр Лоренс.

— Да.

— Мне это не нравится. Я предпочёл бы полисмена или нокаут.

— Я старалась, чтобы они меня не заметили.

— Виделась ты с ним потом? Динни покачала головой.

— Мужчины тщеславны, — объявила тётка.

На этом разговор прервался.

После обеда Стэк по телефону сообщил ей о возвращении своего хозяина, но интуиция подсказала Динни, что ей не следует искать встречи с Уилфридом.

Она провела беспокойную ночь и с утренним поездом вернулась в Кондафорд. Было воскресенье, и все ушли к обедне. Как поразительно далека она теперь от семьи! У Кондафорда тот же вид и тот же запах, живут в нём те же люди, занимаясь теми же делами, что и раньше, и однако всё стало иным! Даже шотландский терьер и спаниели обнюхивают её с таким выражением, словно сомневаются, своя ли она.

«А может быть, я уже чужая? — спросила себя Динни. — „Не слышит человек благоуханья, когда он сердцем далеко“».

Первой вернулась Джин, так как леди Черрел осталась у причастия, генерал подсчитывал кружечный сбор, а Хьюберт отправился осмотреть деревенское поле для крикета. Она застала Динни сидящей около старых солнечных часов перед клумбой дельфиниумов. Расцеловавшись с золовкой, Джин с минуту постояла, глядя на неё, потом посоветовала:

— Выпей чего-нибудь, дорогая, иначе ты совсем обессилеешь.

— Мне нужен только завтрак, — ответила Динни.

— Мне тоже. Раньше я думала, что проповеди моего отца даже после моей цензуры — настоящая пытка, но у вас здесь пастор ещё почище.

— Да, его всегда нужно останавливать.

Джин снова сделала паузу, и глаза её впились в лицо Динни.

— Динни, я целиком на твоей стороне. Выходи за него немедленно и уезжай.

Динни усмехнулась.

— В брак вступают двое, а не один.

— Статейка в сегодняшней газете насчёт драки в Ройстоне — правда?

— Вероятно, нет.

— Я хочу сказать — драка была?

— Да.

— Из-за чего они подрались?

— Из-за меня. Я единственная женщина во всей этой истории.

— Ты очень изменилась, Динни.

— Да, я перестала быть милой и бескорыстной.

— Ну, вот что! — объявила Джин. — Если тебе доставляет удовольствие играть роль страждущей от любви девицы, я мешать не стану.

Динни успела поймать её за юбку. Джин опустилась на колени и обняла её:

— Ты держалась молодцом по отношению ко мне, когда я была против вашего брака.

Динни рассмеялась.

— Что говорят теперь отец и Хьюберт?

— Твой отец молчит и ходит мрачный. А Хьюберт ворчит: «Надо что-то предпринять» или «Это переходит всякие границы».

— Мне ни до чего нет дела, — внезапно призналась Динни. — Все уже в прошлом.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, как он поступит? Но он должен поступить так, как захочешь ты.

Динни снова рассмеялась.

— Боишься, что он может сбежать и бросить тебя? — спросила Джин с изумительной проницательностью и присела на корточки, чтобы видеть лицо Динни. — Да, он может. Знаешь, я ведь была у него.

— Неужели?

— Да, он меня совершенно подавил. Я не сумела слова сказать. Он очень обаятелен, Динни.

— Тебя послал Хьюберт?

— Нет, я поехала сама. Я хотела объяснить ему, что о нём подумают, если он женится на тебе, но не смогла. Я предполагала, что он тебе рассказывал. Видимо, он решил, что это огорчит тебя.

— Не знаю, — ответила Динни. Она действительно не знала. В эту минуту ей казалось, что она вообще ничего не знает.

Джин молча и яростно обрывала ранний одуванчик.

— На твоём месте я соблазнила, бы его, — наконец сказала она. — Если бы ты хоть раз принадлежала ему, он не бросил бы тебя.

Динни поднялась:

— Обойдём сад, посмотрим, что расцвело.