Цветок виселицы

8

Гростенсхольм…

По дороге домой они нигде не задерживались, и наконец увидели Гростенсхольм, купающийся в лучах вечернего солнца.

— Господи, как я люблю наше старое гнездо! — вздохнула Ингрид. — После больших усадеб, что мы видели по пути, он кажется таким маленьким и убогим, но разве есть где-нибудь более красивое место?

Дан и Ульвхедин сдержанно согласились с ней, каждый из них думал о своем собственном доме и считал самым красивым именно его, но они понимали чувства Ингрид.

Конечно, Гростенсхольм знавал лучшие времена. Усадьба была старая, она как бы венчала собой все селение, но чтобы поставить ее на ноги, требовалось много сил и много денег. Лучше всего было бы снести ветхие дома и отстроить все заново. Но у кого могло хватить на это средств — ведь королевская казна требовала нечеловеческих налогов. Альв и Берит латали только те дыры, с которыми просто нельзя было жить.

Внешне отношения между Ингрид и Даном никак не изменились. Но Дана терзало чувство вины, которое со временем только усиливалось. Он опасался, что они, возможно, убили ребенка.

Один раз он попытался заговорить об этом с Ингрид. О ребенке, который мог бы у них родиться, и о том, каким красивым он мог бы быть.

— Ты совсем рехнулся? — напустилась на него Ингрид. — Не нужен мне никакой ребенок! Я хочу еще пожить в свое удовольствие. Вот выйду замуж за своего жениха с его пятью именами, тогда и рожу. Но видит Бог, что торопиться с этим я не буду! Хорошая мать из меня все равно не получится!

Дан молча смотрел на нее. Ему было жаль Ингрид. Но она хотя бы не лгала ни ему, ни себе.

Ингрид проявила неожиданную покладистость и позволила Ульвхедину оставить у себя сокровище Людей Льда. Впрочем… Впрочем, она поставила одно условие: корень мандрагоры должен достаться ей!

Весь день, пока они ехали вдоль озера Мьоса, Ингрид и Ульвхедин препирались из-за корня. В конце концов Ульвхедин уступил. По крайней мере, дома будет царить мир, решил он. Ингрид была довольна.

Она тут же повесила корень себе на шею и спрятала его под кофтой. Дана передернуло: как только ей не противно!

— Мне он кажется живым, похожим на гусеницу, — сказал он.

— Молчи! Не смей его оскорблять! — рассердилась Ингрид.

Значит, и она относилась к корню, как к живому существу.

Из Гростенсхольма Дан незамедлительно уехал в Швецию, чтобы отдать Улофу Рюдбеку-младшему собрание растений и жениться на Маделейн. Потом он хотел сразу же поехать в Гамельн. Он не знал, что за это время Улоф Рюдбек потерял своего сына, капитана Улофа, и у него на руках остался двухлетний внук Туре. Профессор, оплакивавший сына, отложил растения в сторону и забыл о них.

Альв не мог поехать на север за Ингрид и Даном, как собирался, потому что Берит начала харкать кровью, и он не хотел оставлять ее одну. Когда Ингрид вернулась, родители решили не огорчать ее и не сказали ей об этом. Альв только попросил Ингрид заняться хозяйством и разгрузить немного мать, не объясняя причин. Ингрид неохотно взялась за дело, она не любила домашнюю работу. Отвращение к хозяйству и будничным заботам было общей чертой всех женщин из рода Людей Льда. Они любили творить, создавать что-то новое, неповторимое и потом с гордостью любоваться делом рук своих. Домашняя же работа, за редким исключением, была однообразной и нудной, от ее монотонности страдали Силье, Суль, Сесилия и Виллему, и теперь вот — Ингрид. В этом все женщины рода Людей Льда были похожи друг на друга. Но Ингрид было мучительно видеть мать, лежащую в постели, и она безропотно трудилась с утра до вечера.

Пока она отсутствовала, пришло письмо от Тура Эгиля Фредерика и так далее. Он просил руки Ингрид и сообщал, что его перевели в Кристиансанд и произвели в лейтенанты, — он рассчитывал, что жена переедет к нему. Ему хотелось бы, чтобы Ингрид приехала в Кристианию 4 августа, он собиралась прибыть туда тогда же. У него не будет возможности покинуть столицу, но если Ингрид согласна, они скромно отпразднуют свадьбу в Кристиании, в доме кузины его отца, и оттуда уже вместе поедут в Кристиансанд.

— К чему такая спешка? — Ингрид была недовольна.

— А по-моему, это разумно, — сказал Альв. — Сейчас он лейтенант, а когда станет капитаном, вы поселитесь в Гростенсхольме и он будет управлять усадьбой. Положа руку на сердце, я с нетерпением жду этого времени.

— Тогда давайте подождем со свадьбой, пока он не получит чин капитана, — предложила Ингрид. — Я не хочу уезжать от матери, пока она больна.

Альв не мог переубедить ее. Его и Берит радовало, что Ингрид к ним так привязана, но сейчас они предпочли бы видеть ее уже замужем. Оба понимали, что их дни сочтены и хотели одного: умереть с сознанием, что судьба дочери устроена.

Через несколько дней после возвращения домой Ингрид обнаружила, что снадобье, которое она приняла, чтобы не забеременеть, по-видимому, утратило свою силу. Она все больше убеждалась, что та колдовская ночь не прошла для нее даром.

Ингрид села на кровати:

— Черт! — шептала она. — Проклятье!

Может, поехать вдогонку за Даном?

Нет, он уже наверняка дома и готовится отпраздновать свою свадьбу с Маделейн, чтобы потом сразу же уехать в Гамельн. Она знала его планы.

Как же быть?

Просидев в оцепенении около часа, она вдруг встрепенулась и лицо ее просияло. Посчитала, сколько дней прошло с тех пор, как они поспешно покинули долину Людей Льда.

Дорога домой не заняла много времени.

Получится! Должно получиться! Женщины во все века рожали преждевременно…

Ингрид решительно встала и спустилась к отцу.

— Я передумала, — сказала она. — Готовьте мне подвенечное платье, я согласна поехать в Кристианию и обвенчаться там с Туром Эгилем Фредериком Севедом Франке.

Альв грустно улыбнулся.

— Тебе непременно нужно повторять все его имена? — спросил он. — Но, конечно, я рад и благодарен тебе. Он хороший человек и сумеет позаботиться о Гростенсхольме.

— Вопрос в том, сможет ли он также хорошо позаботиться и обо мне?

— Ты права. Но с годами твой характер смягчается.

«Неужели?» — подумала Ингрид. Дома она, конечно, держала себя в руках, потому что нежно любила родителей.

Жениху был послан ответ, быстро собрали приданое, чтобы невеста в столице не ударила в грязь лицом.

Что касается угрызений совести, они нисколько не мучили Ингрид! Ведь она подарит Туру Эгилю Фредерику Севеду Франке замечательного ребенка, зачатого двумя гениями. И к тому же он будет очень красивый, думала Ингрид с насмешливой улыбкой, укладывая свои вещи.

«Все-таки я очень красива, — говорила себе фрекен Эфросиния Адельблом, без малейшего намека на иронию, которая всегда отличала Ингрид. — Божественно прекрасна!» Она в сотый раз подошла к зеркалу, чтобы насладиться своим отражением. Как жаль, что ее не видит весь мир! Все мужчины бросились бы тогда к ее ногам. А не только эти убогие жители Кристиании. Ее место в одном из королевских домов Европы! Даже сам наместник в прошлом году был сражен ее красотой. Конечно, она держалась в рамках приличий и не подавала ему ни малейших надежд. Она благородная девица, это должны знать все.

Фрекен Эфросиния разработала собственную тактику, с помощью которой доводила мужчин почти до безумия, а потом с кокетливым смехом покидала их — ведь она еще и целомудренная девица! Для таких женщин в народе имелось меткое слово, которое точно определяло их суть. Она в совершенстве владела искусством очаровывать. Ей доставляло наслаждение наблюдать за сгорающими от страсти мужчинами, но любила она только себя. В детстве гордые родители и глупые тетушки прожужжали ей все уши, что она самая красивая девочка на свете. Уже тогда она привыкла кокетливо вертеться перед зеркалом и восхищаться своей небесной красотой. Она не сомневалась, что прекраснее ее нет ни одной женщины, и до сих пор ни один мужчина не остался к ней равнодушен. Красота давала ей преимущество перед всеми, и она им умело пользовалась. Она не знала, что говорили слуги у нее за спиной, а если б узнала, то несчастные тут же потеряли бы место — фрекен Эфросиния не стала бы терпеть в доме людей, не способных ценить истинную красоту!

Эфросиния наморщила свои красивые бровки. Неужели у нее на подбородке начал назревать прыщ? Этого еще не хватало! Как раз теперь, когда к ним приехал ее троюродный брат Тур Эгиль Фредерик. Он был хорош собой, получил звание лейтенанта, и Эфросиния приготовилась к новой победе. Тур Эгиль Фредерик собирался через несколько дней жениться, и это особенно радовало Эфросинию — самое большое наслаждение ей доставляли поверженные соперницы.

Эфросиния вовсе не собиралась женить на себе лейтенанта: до замужества она хотела увидеть тьму поверженных мужчин у своих ног. Но заставить его забыть свою невесту, унизить его и разбить ему сердце — в этом удовольствии она не могла себе отказать. Она будет держаться как ни в чем не бывало, красота сама сделает свое дело, и несчастная невеста поймет, что никому не под силу тягаться с Эфросинией Адельблом!

Только этот несчастный прыщ все портит!

— Матушка! Где у нас камфарная вода? — крикнула она плаксиво.

— Бегу, бегу, дорогая! Что у нас с подбородочком? Сейчас мы им займемся. Не хватало, чтобы в день свадьбы твое ангельское личико портило хотя бы одно пятнышко! О, Эфросиния, такой подружки невесты еще ни у кого не бывало! На невесту никто и не взглянет!

— Я знаю, матушка! — самоуверенно ответила Эфросиния. — Вы сами видели, как братец смотрел на меня, когда приехал.

— Еще бы, дитя мое! — ворковала мать. — Представляю себе, как вытянется лицо у невесты! Да и у него тоже, когда он увидит вас рядом.

— Она, кажется, какая-то деревенщина? Что ты про нее знаешь?

— Почти ничего. Ее зовут Ингрид Линд из рода Людей Льда. Приедет одна, потому что ее родители больны. Подумай только, девица одна поедет в Кристианию! Какое неприличие. Правда, лейтенант объяснял, что он очень спешит.

— Он нас сравнит и будет кусать себе локти, — с затаенной радостью проговорила Эфросиния.

— Увы, это так. Только прошу тебя, не будь к ней слишком жестока. Увидеть тебя — для нее уже будет большим ударом.

— Я никогда не бываю жестока к женщинам, матушка. Этого и не требуется. Достаточно посмотреть на них и на меня!

— Дорогая, голубое платье так идет к твоим глазкам! Не хочешь ли надеть на свадьбу голубое?

— Нет, мы же решили, что я надену платье из золотистой парчи. Вы ведь знаете, что мне к лицу любой цвет!

Мать Эфросинии радостно заворковала.

— Линд из рода Людей Льда? — презрительно сказала Эфросиния. — Что это за имя? Звучит так, будто эта девица живет в каменном веке!

В дверь постучали, и вошел Тур Эгиль. Он был молод, красив и не лишен тщеславия. К тому же он очень волновался.

— Никак не могу красиво завязать шейный платок, а Ингрид может приехать с минуты на минуту. Тетушка, помогите мне, пожалуйста.

— Позволь мне! — Эфросиния подошла к нему.

Пока она повязывала ему шейный платок, он быстро и одобрительно оглядел ее. Она ответила ему нежным и робким взглядом, многообещающим и в то же время не выходящим за рамки приличий. Тур Эгиль еще раз взглянул на нее.

— Какие у тебя синие глаза, Эфросиния! У Ингрид глаза совсем другого цвета.

— Ты, конечно, видел ее? — быстро спросила мать Эфросинии.

— Да, один раз. Но она из тех, кого не забывают.

— Наверное, она немного провинциальна?

— Провинциальна? — с удивлением протянул Тур Эгиль. — Я бы этого не сказал. Конечно, она не городская барышня. Я бы назвал ее необузданной и простодушной.

Довольная улыбка скользнула по лицу Эфросинии. Простодушная? С ней будет легко справиться!

Тур Эгиль поблагодарил за помощь и ушел к себе.

— Он уже без ума от тебя, — сказала мать.

— Он обезумел, как только переступил порог нашего дома! — Эфросиния презрительно поджала губки.

Забавно будет проучить эту простодушную бедняжку, которая не сомневается в своем женихе, думала она.

— Эй, кто-нибудь! — донесся крик из холла.

— Ой! Кажется, она уже приехала! — воскликнула мать Эфросинии. — Пойду встречу ее. Тур Эгиль тоже сейчас спустится вниз. Пусть он сперва с ней поздоровается, а потом спустишься ты, плавно скользя, как никто, кроме тебя, не умеет. И когда он вас сравнит…

Эфросиния самодовольно улыбнулась: такая легкая победа была ей даже скучна.

Она выждала, чтобы внизу завязалась беседа. Голос матери звучал как-то странно, словно слова застревали у нее в горле.

Наконец Эфросиния заскользила вниз. Одной рукой она легко касалась широких перил, другой приподнимала юбку так, чтобы были видны ее маленькие ступни и соблазнительные щиколотки. Тур Эгиль смотрит на меня, думала она. Он уже видит разницу между нами. Сегодня вечером он признается мне в любви. Все они признаются мне в любви.

Она шла, скромно потупив глаза.

Но Тур Эгиль даже не обратил на нее внимания. Разве что рассеянно скользнул по ней взглядом и снова повернулся к своей невесте.

От неожиданности Эфросиния открыла рот, это было не слишком красиво, но она об этом уже не думала. Кровь бросилась ей в голову. Что же происходит?

Перед ней была хюльдра[3], морская русалка или как еще можно было назвать это существо. Каскад вьющихся темно-рыжих волос, золотистые или зеленые глаза, это трудно было понять, и такое прелестное загадочное лицо, что глупый Тур Эгиль потерял последний рассудок.

Эфросиния решила так просто не сдаваться. Она приготовилась к борьбе! В ее присутствии еще ни один мужчина не предпочел ей другую женщину! Так будет и на этот раз! Но придется пустить в ход все средства!

Она протянула руку невесте Тура Эгиля.

— Значит, вы и есть Ингрид? О, точно такое платье носила моя матушка пятнадцать лет назад, я его очень хорошо помню!

— Вы не ошиблись, я попросила у своей матери взаймы ее платье, — с улыбкой ответила Ингрид, сразу поняв, куда ветер дует. — Вам, конечно, известно, что сейчас в Европе опять вошел в моду старый стиль?

Эфросиния взяла Тура Эгиля под руку.

— Тур, дорогой, какую пастушку ты себе выбрал! Quelle odeur de paysan! Tres charmante!

— Конечно, от меня пахнет по-деревенски! — улыбнулась Ингрид, и на ее смуглом, загоревшем во время путешествия лице, ослепительно сверкнули белоснежные зубы. Эфросиния же всегда опасалась загара. — Я ехала верхом всю дорогу. Не удивительно, что мое платье пропахло лошадью.

«Деревенщина, а знает французский», — подумала Эфросиния, прищурившись. Она не успела обдумать следующий шаг, как Ингрид повернулась к ее матери.

— Какой у вас замечательный гобелен!

— Да, пасторальный сюжет, — быстро объяснила Эфросиния, чтобы блеснуть своими знаниями.

— С чего вы взяли? — улыбнулась Ингрид. — Это Зевс, который только что соблазнил Ио.

Эфросиния вспыхнула.

— Но ведь здесь нет никакой женщины!

— Конечно, зато есть корова. Когда Гера обнаружила, что Зевс неравнодушен к Ио, она превратила ее в корову.

— Какой ужас! — воскликнула мать Эфросинии. — Надо сейчас же снять этот гобелен!

— Зачем? — удивилась Ингрид. — Ведь это произведение искусства.

— Женщины не должны знать слишком много, — вмешалась Эфросиния. — Мужчины не любят ученых женщин.

— Вы правы, они так глупы, что им нужны гусыни, которые думают только о своей внешности. А потом они чахнут от тоски с такими женами.

— Ты права, Ингрид, — Тур Эгиль улыбнулся. — Как хорошо, что ты приехала! Нам с тобой надо обсудить наше будущее. И ты должна рассказать мне побольше о Гростенсхольме.

— Вот как? — сладким голосом проговорила мать Эфросинии. — Значит, малютка Ингрид получит в наследство поместье? Недурно.

«Чертова баба», — подумала Ингрид.

— Конечно, ведь чем-то я должна была прельстить Тура Эгиля. Если не ошибаюсь, ты женишься на мне исключительно ради Гростенсхольма?

— Разумеется, — улыбнулся он, не отрывая от нее влюбленного взгляда.

Эфросинию охватил гнев, но ей удалось преодолеть его.

— Тур Эгиль, по-моему, Ингрид сейчас следует подняться наверх и переодеться, если только у нее есть с собой запасное платье. А мы с тобой пока посидим на террасе.

— Конечно, — тут же вмешалась ее мать, — ведь Тур Эгиль еще не слыхал, как ты поешь и играешь на лютне. Это бесподобно!

В глазах Тура Эгиля мелькнула растерянность.

— Сейчас, тетушка, меня не прельщают никакие песни, ведь я собираюсь жениться на прекраснейшей из девушек!

Казалось, Эфорсинию вот-вот хватит удар, если у девиц ее возраста когда-нибудь бывают удары.

— Мы можем просто поболтать, если Эфросиния не против, — быстро сказал Тур Эгиль.

«Прекрасно, — подумала она. — Я отдам ему все. Заставлю понять, сколько радости он испытает в моих объятиях, если только он откажется от этой желтоглазой ведьмы!»

— С удовольствием! — она положила руку ему на плечо и послала Ингрид сладкую улыбку и взгляд, острый, как бритва.

«Нет, дорогая, ничего у тебя не выйдет, — ответила Ингрид на взгляд Эфросинии. — Я знаю, что ты за штучка и что у тебя на уме. Ты хуже любой продажной женщины, те по крайней мере ничего из себя не строят. Игра, которую ты ведешь с мужчинами, в тысячу раз хуже и грязнее. Но ты слишком глупа».

— Поболтайте, я скоро приду, — сказала она Туру Эгилю.

Но Ингрид была бы не Ингрид, если б отказала себе в маленьком фокусе. Одним взглядом она заставила жениха на многое посмотреть иначе.

Тур Эгиль и прекрасная Эфросиния расположились на террасе, примыкавшей к гостиной. Мать скромно удалилась, чтобы им не мешать.

Эфросиния сидела так, чтобы в вырезе платья Тур Эгиль мог видеть ее грудь, правда, под тончайшей шалью. Она соблазнительно подалась к нему.

— Ну что, Тур Эгиль, я сильно изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз?

«Господи, какая же она самодовольная кукла», — с удивлением подумал Тур Эгиль. Раньше он этого не замечал.

Коварный взгляд Ингрид на многое раскрыл ему глаза. Он видел и то, что было, и то, чего не было.

— Конечно, ты изменилась, — сказал он. — Ты изрядно пополнела.

Эфросиния отпрянула от него, онемев от гнева.

— Как это пополнела? Какая была, такая и есть!

— И потом, почему ты такая бледная? У тебя совсем чахлый вид! Ты только посмотри на Ингрид — здоровая, румяная, красивая! А какая она умная! Разговаривать с ней — истинное удовольствие!

Эфросиния кипела от гнева. До сих пор все мужчины говорили ей только комплименты, и она привыкла упиваться ими. От слов Тура Эгиля у нее перехватило дыхание, потом в ее душе, точно лава в вулкане, заклокотала оскорбленная гордость. Его последняя похвала Ингрид вызвала извержение вулкана. Эфросиния схватила канделябр и стала с бешенством бить Тура Эгиля по голове. Ее обуревало единственное желание — уничтожить того, кто посмел предпочесть ей другую женщину. Зазвенело разбитое стекло, и Тур Эгиль Фредерик Севед Франке тихо сполз на пол. Канделябр был окован серебром, такие канделябры обычно ставятся на пол.

Когда прибежала мать и служанки, Эфросиния стояла и с удивлением смотрела на своего троюродного брата.

— Что ты наделала? — в ужасе закричала мать.

— Он сказал… сказал, что я… бледная! И глупая!… Так ему и надо!.. Вели ему встать.

Но было уже поздно. Пришла Ингрид, пришли слуги, пришел отец Эфросинии. К тому времени дворецкий уже привел представителя закона.

Мать сделала последнюю отчаянную попытку спасти дочь.

— Это она убила его! — закричала она, показывая на Ингрид, которая сидела на полу, положив голову Тура Эгиля себе на колени.

Но тут возмутились все слуги, и Эфросинии с матерью больше нечего было сказать в свое оправдание.

Поднялась суматоха, и пока страж закона пытался поговорить с рыдавшими матерью и дочерью, Ингрид поняла, что ей в этом доме делать нечего. Она грустно попрощалась с Туром Эгилем Фредериком Севедом Франке, которого так и не успела узнать по-настоящему и с которым ей, возможно, было бы хорошо, а, возможно, и нет, потому что ему было бы трудно понять ее. Но в любом случае он был добр к ней. Ингрид понимала, что косвенно виновата в его смерти, хотя и не знала, что именно произошло между ним и тщеславной Эфросинией. Все складывалось невесело, Ингрид не могла даже пойти на похороны жениха, потому что ей пришлось бы долго находиться в церкви, а этого она не вынесла бы.

Забрав свои вещи, она потихоньку покинула дом. Никто этого не заметил, все кричали, перебивая друг друга.

Ингрид было жаль Тура Эгиля, но сейчас ее заботило другое.

Она вывела из конюшни свою лошадь, приторочила к седлу сундук и поехала домой.

Однако, выехав из города, она остановилась.

Ребенок!

Что делать? Никто не поверит, что его отец Тур Эгиль, они успели сказать друг другу лишь пару слов, да и то в присутствии посторонних.

Она попала в прежний замкнутый круг.

Дан?

Нет, о нем надо забыть. Он на днях женится, она все равно не успеет добраться до Стокгольма до его свадьбы.

Тем более, ей и не хотелось вторгаться в его жизнь.

Однако возвратиться домой она тоже не могла. Пока не могла — у отца с матерью и так хватало забот.

Кого, кроме самого покойного жениха, знали ее родители? Семью Тура Эгиля они во всяком случае не знали, это точно, а его полк неизменно стоял далеко от Гростенсхольма. Эфросиния и ее родители не захотят иметь дела с Ингрид и ее близкими, это тоже точно.

Значит, слухи о смерти Тура Эгиля не дойдут до Гростенсхольма?

Или все-таки дойдут?

Ингрид перебрала все возможности и пришла к мысли, что ей следует написать письмо его родителям, этого требовала элементарная вежливость. Из этого письма они должны понять, что она тяжело переживает смерть жениха и не в силах в дальнейшем поддерживать с ними отношения. Ей хочется поскорее все забыть, и ее родителям тоже. После такого письма всякое общение между ее родителями и родителями Тура Эгиля будет исключено.

Ингрид повернула лошадь и поехала на юг. В Кристиансанд, где собиралась поселиться со своим женихом. Оттуда она напишет родителям, что ей замечательно живется с Туром Эгилем. А когда этот несчастный ребенок наконец родится, она отдаст его на воспитание в какую-нибудь богатую бездетную семью, потому что оставлять его у себя она не намерена!

После этого она сообщит родителям о скоропостижной смерти Тура Эгиля и о том, что она возвращается в Гростенсхольм.

Таким образом все уладится, и никто в их роду не будет знать о ребенке. В том числе и Дан. Главное, чтобы не узнал Дан!

Довольная собой, Ингрид ехала на юг.

Но душа ее не находила покоя.

Ей следовало быть сейчас дома, с родителями, заботиться о них и взять на себя целиком все хозяйство. Сколько бы отец ни уверял ее, что они сильны и здоровы и что простуда матери скоро пройдет, Ингрид было страшно за них.

Она не могла потерять родителей. Она любила их больше всех на свете. И готова была совершить ради них что угодно. Разве не ради них она придумала этот ход? Может быть, и нелепый, но вполне в ее духе.

Ее обожаемые родители не должны переживать и тревожиться за нее!