Ариэль Бюто Цветы осени

Посвящается Большому Т. И пусть все остальные убираются к черту.

Разум трудится усерднее сердца, но никогда не преуспеет больше его.

Китайская пословица

Глава 1

Я всегда предпочитала бутоны цветам, а ожидания — сбившимся надеждам. В будущей жизни передо мной открыты все дороги. Кем я стану — знаменитой пианисткой, скандальной писательницей, женой миллиардера, сестрой милосердия? В какой-нибудь нищей стране или матерью многочисленного семейства? Нет, только не последнее. Великой путешественницей? В шестнадцать лет я не видела ничего, кроме Парижа и того дома в Бель-Иле, где живу по сей день, горизонт наблюдала только из окна собственной спальни, никогда не общалась по-настоящему с людьми вне круга моей глупой семьи. Но никто и ничто не отнимет у меня надежду объехать однажды весь земной шар на велосипеде.

Ну да, конечно, я философствую, как жалкая жеманница, но, если я не встряхну хоть чуть-чуть свои мозги, просто умру от скуки.

Умру… Кого взволнует моя смерть? Уж точно не мою мать — печаль и сожаления заменяют ей общение с окружающим миром. Отец разве что всплакнет, может, и поплачет, а потом отправится в бар и утопит тоску в выпивке. Мой несчастный брат? Нет, предпочитаю об этом не думать. Дa и вообще, зачем мне умирать? Терпеть не могу людей, которые только и делают, что жалеют себя. Внутренний голос обещает, что я отправлюсь далеко-далеко и никогда больше не вернусь в этот мрачный дом, где часы — целых четыре штуки! — без конца напоминают, что вы снова потратили на мечты шестьдесят драгоценных минут. Из Жюжю я превращусь в Жюльетту. Я — бутон, который ждет и надеется.

* * *

Над Бель-Илем сеет мелкий дождик. Погода на обратном пути будет неважная, зато малышам не придется страдать в машине от жары. Если повезет, они успеют вернуться в Париж до наступления темноты. Жюльетта предложила им в дорогу холодный ужин, но они решили поесть в ресторане. Что за глупость — швырять деньги на ветер, даже не зная, что именно тебе подали! А детям такая разгульная жизнь и вовсе помешает вырасти здоровыми и крепкими.

Часы в столовой бьют один раз: четверть пятого. Жюльетта слышит их с чердака, но впервые в жизни не реагирует. Полдник Анны подождет. В конце концов, Жюльетта ждала целых шестьдесят лет, пока жизнь пошлет ей маленькую радость.

Она с трудом разбирала свой детский почерк. Из старой шляпной картонки торчал уголок исписанного листа, она потянула за него, задохнувшись от волнения, и со стесненным сердцем подумала, что ей вот-вот откроется какая-нибудь семейная тайна. Кальверы не были дружной семьей, драмы накапливались под спудом молчания, и каждый как мог старался не взбаламутить тину взаимных обид и горестей.


Я отправлюсь далеко-далеко…

Жюльетта так и не покинула Бель-Иль. Она жила в унаследованном от бабушки доме, где дважды в год устраивались большие застолья, а все остальное время бал правило молчание, что вполне устраивало ее мужа, а под старость получила подарок — малышку Анну. Я маленький бутон, который ждет и надеется.

Ладно, все это прекрасно, но полдник для девочки сам собой не приготовится, а прошлое — это прошлое. Раскладушку Жюльетта убрала в угол, шляпную картонку закрыла. Долг велит ей все разложить по местам, но что делать с листком? Она складывает его, оглядывается, как ребенок, застигнутый на месте преступления, и торопливо сует бумажку в карман.

В гостиной проснулась Анна. Сон накрыл девочку после тяжелой сцены расставания с родными: ее мать явно испытывала смешанное чувство стыда и облегчения, отец был погружен в глухое отчаяние, а малыши беззаботно улыбались, в очередной раз поверив сказкам о скором и неминуемом возвращении сестры в семью.

— Я выключил радио, и это ее разбудило, — объясняет Луи.

Он чистит на кухне овощи для супа, который они съедят ровно в семь вечера. Весь последний месяц Луи брюзжал как заведенный из-за того, что дочь и зять не возвращались вовремя с пляжа к обеду и ужину. Обед — в ПОЛ-ДЕНЬ! Не так уж много он от них и требует. Сегодня вечером священные традиции наконец-то возьмут верх над беспорядком. Луи доволен.

Жюльетта вытирает с губ Анны тонкую струйку слюны, приподнимает девочку и подкладывает ей под спину подушку, чтобы удержать в сидячем положении. Обычно она с ней разговаривает, когда кормит, но сегодня с трудом подбирает нужные слова. Да Анна и не обращает на нее внимания. Она уставилась на маленькую этажерку сбоку от диванчика, где проводит большую часть дня. На полках сидят куклы в национальных костюмах, доставшиеся Жюльетте от матери, собачка из настоящей шерсти из Морзина — подарок Анне от сестры и брата, люминесцентная трубка с оранжевыми восковыми пузырьками и семейная фотография в рамке. Ее семья — папа, мама, Софи и Поль — радостно улыбаются со снимка, на котором самой Анны, естественно, нет.

Часы вызванивают половину пятого, с кухни эхом откликается кукушка. Ходики не указывают четвертей часа, и Жюльетта подпрыгивает. Боже, полдник! Чашка уже приготовлена, таблетки растворены в домашнем яблочном компоте. Ну же, ешь, моя маленькая Анна. Тебе это полезно. Ложка упирается в стиснутые зубы. За Дедушку. Анна плюется. За Бабушку. Тот же результат. За Маму. Анна закрывает глаза. Полдник окончен.

Радуга в небе сулит волшебные клады. Жюльетта обходит садик перед домом, но на огород у нее времени нет: ее ждут Анна и глажка. Однажды я все-таки объеду вокруг света на велосипеде.

Жюльетта дотрагивается до листка в кармане. Завтра она вернется на чердак.


Не стану скрывать: гости к нам приходят редко. Дом моей бабушки не утратил буржуазной солидности по одной-единственной причине: все обитавшие в нем женщины идеально вели хозяйство — чтобы не умереть от скуки. Но все они навевали такую тоску на своих мужчин, что бедняги проводили большую гость времени в кафе, где долгими часами учились напиваться таким образом, чтобы этого не замечали окружающие. Думаю, отсюда и проблемы с головой у моего брата. Несправедливо, что дети расплачиваются за глупость родителей.

Как следует все обдумав, я поняла, что хочу быть пианисткой. Я уже довольно хорошо играю для своего возраста и, если еще позанимаюсь, через год или два смогу поступать в Консерваторию. Мама, естественно, считает меня сумасшедшей, но уже объявила, что готова сшить все концертные платья. Она говорит, что красивая внешность — не помеха моей профессии, моей будущей профессии. Я еще она говорит, что хорошенькая девушка может преуспеть с меньшим талантом, чем дурнушка. Я буду очень следить за собой, постараюсь выработать прямую осанку и не растолстеть. Это не легкомыслие, а долгосрочное вложение.

Но кое-что меня все-таки смущает. Слишком знаменитым женщинам бывает непросто найти мужа и уж совсем нелегко — удержать его. У меня особый характер: влюбляясь, я всегда спрашиваю себя, сможет ли наше чувство длиться вечно. По правде говоря, я никогда ни с кем не встречалась. Я очень требовательна: любовь, у которой нет будущего, не для меня, потому-то я никого к себе и не подпускаю. Чтобы быть до конца честной, признаюсь, что это правило не распространяется на Пьера Леблона, но он меня попросту не замечает. А как он хорош! И остроумен — всегда шутит, покуривая свои сигаретки. Пьер ездит на «панхарде» с желтыми кожаными сиденьями. Должно быть, его родители — весьма состоятельные люди, а может, он и сам богат. Ему около двадцати, и он наверняка участвует в бизнесе отца. Мари Бурде ведет себя так, словно они уже официально обручены, и, когда берет его за руку, всегда хихикает. Это разбивает мне сердце, но я не теряю достоинства. Сейчас мне не под силу состязаться с девицей, у которой такая большая грудь, и которой мать, в довершение всех моих несчастий, позволяет носить капроновые чулки. Но я думаю привлечь к себе внимание Пьера. Он будет покорен моим первым триумфальным выступлением. Я соблазню его силой одного только таланта. Дело зa мной и Шопеном!

* * *

Жюльетта смеется. Нет, не от всей души — так смеяться она разучилась, но живот у нее сотрясается от долгого беззвучного хохота.

Мари Бурде! Толстуха Бурде, которая торгует на рынке овощами со своего огорода, яйцами из собственного курятника и вечно ходит в цветастом фартуке! Миленькая невеста, что и говорить! Громадная, как корма корабля, и сморщенная, как печеное яблоко. А ты-то сама давно смотрелась в зеркало, бедная моя Жюльетта? Теперь у меня нет на это времени, но когда-то я была хорошенькой. Ну и на что она сгодилась, твоя красота? Помогла выйти замуж за Луи, который вечно ходит в тапочках, храпит по ночам, а в твою сторону даже не смотрит? Увы! Но Луи все-таки заботится обо мне. Каждое утро приносит завтрак в постель, а если с малышкой становится совсем уж тяжело управляться, берет мою руку и целует. Так он выражает свою любовь.

Жюльетта прекрасно знает, что это самообман и что пара-тройка поцелуев вовсе не компенсируют всего остального. Она выуживает из шляпной коробки второй листок. Там есть и еще — она нащупала их кончиками пальцев, но смотреть не стала.

Ей начинает нравиться чердачное уединение. Придя на второе свидание с собой, она решает продлить удовольствие и не думать, сколько еще раз сможет подняться под крышу.

Накануне, пропуская белье через валик стиральной машины в садовой пристройке, она почти забыла о своей первой находке. Как, Жюльетта, на дворе конец двадцатого века, а ты все еще пользуешься этой рухлядью? Но ведь машина исправна, так к чему мне избавляться от нее? Да и вообще, мне нравится работать в саду, на свежем воздухе. А зимой? Это неразумно, Жюльетта. Взгляни на свои руки. Кто теперь поверит, что когда-то ты так хорошо играла на пианино?

Руки в старческих пятнах, узловатые, шишковатые. Надо бы о них позаботиться, проявить хоть чуточку внимания. Жюльетта лезет в карман за платком и натыкается на листок бумаги — письмо, которое она сама себе написала, а оно только теперь дошло до адресата. Этот мрачный дом, где часы — целых четыре штуки! — без конца напоминают, что вы снова потратили на мечты шестьдесят драгоценных минут. Жюльетта утирает слезу, но куда там — высохший источник ожил, он вновь полон животворной влаги! Плачь, Жюльетта, плачь, моя Жюжю. Твоим слезам не переполнить таз с мыльной водой, где растворяются слюна и рвота маленькой Анны.

В конце концов Пьер Леблон обратил-таки внимание на Жюльетту. Это случилось во время праздника на ярмарке. Несколько акробатов, столб с призом на верхушке, тир да лавчонка со сластями — ничего особенного, но деревне, где люди так редко смеялись, хватило и этих маленьких радостей. На Жюльетте было голубое платье, перешитое из старой юбки матери, и почти новые белые сандалии. На дне кошелька позвякивали сэкономленные монетки — хватило бы на целый час развлечений, а потом ее мог бы приметить кто-нибудь из парней и пригласить в шатер циркачей. Она, конечно, не поделилась с матерью своими надеждами и выскользнула из дома, пряча лицо за носовым платком. Помада находилась под запретом, но искушение было так велико! Я даже напихала ваты в лифчик, как сейчас помню. Придя на ярмарку, я сразу увидела знаменитый «панхард». Сегодня мой счастливый день, сказала я себе. Мари Бурде поблизости не было. Пьер Леблон курил, прислонившись к капоту своего авто и глядя в землю. В своем кремовом костюме он был хорош до невозможности. На сей раз, малышка, нужно ловить удачу за хвост! Увы! Я ничего не знала о технике «ловли». Первой подойти к красивому парню — это легче сказать, чем сделать. Я плохо помню, как развивались события, слишком давно все это было. Знаю только, что разрыдалась как глупая корова, после того как мороженое — я купила его, чтобы выглядеть уверенной в себе и беззаботной! — шлепнулось прямо на сандалии, когда я наконец решилась сдвинуться с места и поздороваться с ним. И тогда Пьер Леблон оторвал взор от собственных туфель и взглянул на мои. Он смеется и утешает меня. Не прокатиться ли нам на его машине? И мы отправились вдвоем в Стервен, туда, где гнездятся птицы.

В тот день я познала сладость первого поцелуя, а когда вернулась домой, впервые получила настоящую взбучку. Где ты шлялась? — набросилась на меня мама. Она всегда так говорила. Пожалуй, это была ее излюбленная фраза. Можно подумать, что она не сводила глаз с часов, стоило мне выйти из дома. Трехминутное опоздание оборачивалось неизбежным допросом. Ответы стоило придумывать заранее. Но в тот день я задержалась на сорок восемь минут, голова моя была полна любовных мечтаний, вот я и провалила «устный экзамен». Ее это чертовски завело. Обо всем остальном — я имею в виду прогулку и поцелуй — у меня остались смутные воспоминания. Возможно, удастся восполнить пробелы на чердаке.

— Бабуля? Ты здесь?

Луи входит в беседку. Жюльетта спрашивает себя, помнит ли он ее имя. До рождения Анны он звал ее мамочкой. Пока на свет не появилась Бабетта — моя Жюжю. Но никогда не называл ее Жюльеттой.

Луи раскладывает большую коляску, ставит ее на колеса. Малышке понравится солнечный денек. Жюльетта непонимающе смотрит на Луи. Он никогда не принимал даже самого простого решения, не посоветовавшись с ней, а теперь вот предлагает вывезти Анну на воздух. Луи вытирает коляску, прикрепляет зонтик и осторожно его раскрывает.

— Вот так. Сейчас погружу все это в машину. Когда мы отправляемся?

Теперь Жюльетта вспомнила. Она сама предложила этот выезд на Жеребячью косу. Там никого не бывает, девочка подышит воздухом, посвежеет.

— Я буду готова через десять минут. Не забудь панаму малышки.

* * *

Ну наконец-то! Сраженный наповал красотой моего нового голубого платья и изящными манерами, П. Л. направился ко мне через праздничную толпу. Мы были как два магнита. Вокруг стояли и другие девушки, но он видел только меня. Не говоря ни слова, он взял меня за руку и повел к своей машине. Мадемуазель, смею ли я пригласить вас совершить небольшую прогулку на моем скромном автомобиле? О, охотно, мсье. Я никуда не тороплюсь! Родители, знаете ли, мою свободу не ограничивают. И вот мы едем вдоль побережья, мои волосы развеваются на ветру, как у кинозвезды, он учтиво расспрашивает меня о планах на будущее, явно сгорая от желания перейти к более личным вопросам. Я говорю, что готовлюсь к поступлению в Консерваторию, и это производит впечатление, а потом зарабатываю дополнительные очки, сообщив, что мое платье сшито в Париже. Кстати, это почти правда. Кухонный стол и швейная машинка, составляющие все оборудование маминой мастерской, находятся в нашей квартирке на улице Рише, что в Девятом округе Парижа! Он оставляет машину на обочине дороги, и мы идем на пляж. Солнце заходит, начался прилив, и море блестит у наших ног. Он спрашивает разрешения поцеловать меня, и я вместо ответа прижимаюсь губами к его губам. О-ля-ля!.. Ненавижу, когда это делают другие, но с ним готова повторить поцелуй, как только он этого захочет! Не стану распространяться о чувствах, но мне кажется, что он достаточно влюблен, чтобы дождаться моего совершеннолетия и сделать предложение. Пока мы ни о чем таком, конечно, не заговариваем, но он со смехом объявляет, что мы великолепная пара. Думаю, это хороший знак. Ну вот. Примерно так, нежно и радостно, все и происходило. Вечером мне досталось от мамы, но бедняжка знает, что ей со мной не справиться. Что она может понимать в моих переживаниях? Мужчины давно не смотрят в ее сторону, а она как будто специально делает все, чтобы состариться раньше других матерей. Я чувствую жалость, но меня злит живущая в ее душе надежда, что я пойду по ее стопам. Благодарение Господу, я наконец-то почти взрослая, особенно после того, что случилось сегодня! Это самый прекрасный день в моей жизни.

* * *

Ну что за дура эта девчонка! Обычно воспоминания приукрашивают реальность. А мне почему-то понадобилось всколыхнуть мою мафусаильскую память, чтобы восстановить истину. Еще чуть-чуть — и Жюльетта разозлится на Жюжю, не ведающую, что уготовила ей жизнь.

На сей раз Жюльетта смухлевала. Она поставила шляпную картонку на пол и порылась в содержимом: вдруг Жюжю что-нибудь написала о том первом поцелуе. Ее рука нащупала стопку вырванных из блокнота листков, засушенные цветы, стеклянный шарик и какие-то пустячные украшения. Тогда Жюльетта закрыла крышку, пообещав себе покопаться в воспоминаниях.

Листки Жюльетта перепрятала в маленький секретер, за которым каждую неделю пишет на линованной бумаге письма дочери и где хранит конверты со счетами, фотографии и прочие более или менее полезные вещи. Жюльетта никогда ничего не выбрасывает. Она даже старые свитера распускает, чтобы связать из них новые: добавишь несколько цветных полос — и готово дело. На Рождество каждый член семьи достает из-под елки пухлый пакет. Подарочная бумага уже побывала в употреблении, но никто не обращает на это внимания. Жюльетта вовсе не скупа, по большим праздникам она даже посылает дочери и внукам кругленькие суммы в подарок, но не выносит пустых трат и вечно боится — поди знай, по какой причине! — остаться без денег. Сама она считает, что виной тому пережитая война, а Луи добавляет, что люди тогда сдавали даже пустые пачки из-под сигарет. Вот Жюльетта и перекладывает в другое место то, что не решилась выбросить шестнадцатилетняя Жюжю.


В комнате Жюльетты стоит доставшийся ей в наследство от бабушки туалетный столик. Особой красоты в нем нет, но и уродливым его не назовешь. Вытирая пыль, Жюльетта никогда не смотрится в зеркало. Можно подумать, у меня есть время любоваться своим личиком! Помаду я в последний раз покупала, собираясь на свадьбу к кузине. И было мне тогда двадцать пять лет. С чего бы я стала прихорашиваться, если никуда не хожу.

С чердака Жюльетта направляется в свою комнату. Помада как лежала, так и лежит в ящике туалетного столика. Я ведь говорила, что никогда ничего не выбрасываю! Жюльетта наклоняется к зеркалу, неумелым движением проводит помадой по бледным губам и вдруг краснеет. Бедняжка моя! Со всем этим покончено! Может, и так, но помада не желает стираться. Дай бог, чтобы Луи ничего не заметил.

Если Пьеру Леблону исполнилось двадцать, когда мне было шестнадцать, то сейчас ему семьдесят. По данным телефонного справочника, в Бель-Иле живут четверо Леблонов, но Пьера среди них нет. Это я знаю точно, выяснила вчера — просто так, из любопытства.

В гостиной, в такт шагам Жюльетты по паркету, позвякивают стаканы в горке. Она задерживает дыхание. Анна не спит и улыбается ей кривоватой улыбкой слабоумной.

— Все в порядке, мой птенчик?

Пятнадцать лет дела идут все хуже и хуже, вопросы Жюльетты неизменно остаются без ответа: Анна так и не научилась говорить.

— Тебе понравилась вчерашняя прогулка в коляске, да, крошка?

Анна неловко машет рукой и опрокидывает стоящую у дивана семейную фотографию.

— Ничего страшного, котеночек. Бабуля сейчас все исправит. Смотри, даже рамка не сломалась. Вот так, готово.

Жюльетта гладит внучку по щекам, целует в потный лобик. Он попросил разрешения поцеловать меня… Что же мне для тебя придумать сегодня после обеда, Анна?.. и я вместо ответа прижалась губами к его губам.

— Какая жалость, что мы не можем отправиться на прогулку. Не хочу, чтобы люди глазели на тебя на улице! Да и коляску твою трудно катить по тротуару. Вот что, Анна, пожалуй, я вынесу тебя на одеяле в сад. Будешь смотреть, как дедуля подрезает розы, согласна? А я пока сбегаю на почту. Совсем ненадолго.

Девочка набирает вес, а я не молодею. Сколько еще времени я смогу вот так носить ее на себе? Врач советует мне беречь спину, но ему легко говорить — не он растит больного ребенка. У Луи, конечно, сил побольше, но малышка предпочитает мои руки.


Жюльетта укладывает свою ношу на серое одеяло — она купила его когда они с Луи отправились в свадебное путешествие. Потом все их маршруты ограничивались Бель-Илем, старая палатка и сегодня лежит свернутой в углу садовой пристройки. Он взял меня зa руку и повел к своей машине.

— Я скоро вернусь. Не забудь про суп.

— Можно подумать, я хоть раз, с самого дня нашей свадьбы, об этом забыл, — щелкая секатором, бормочет Луи.


Жюльетта садится на велосипед и едет в деревню. Ей машут в знак приветствия, здороваются. Почему они все так странно на меня смотрят? Я обычная бабушка, отправившаяся по делам на почту. У дверей отделения Жюльетта узнает велосипед Габриэль: когда-то она учила ее сына, а потом, когда у той умер муж, послала на похороны цветы. Они почти приятельницы, хотя ни разу не были друг у друга в гостях. Принимать у себя людей — недешевое удовольствие, и, если все начнут звать соседей на ужин, недолго и без штанов остаться. Мне никогда не понять, что за радость смотреть, как едят другие. Тут уж одно из двух — либо разговаривай с набитым ртом, либо молчи, но так никакой беседы не выйдет.

На почте пусто, а Габриэль стоит спиной к двери. Жюльетта делает вид, что не заметила ее, и с непринужденным видом направляется к минителю.[1] Инструкции просты. ИМЯ… ЛЕБЛОН. Жюльетта печатает, близоруко щурясь, она забыла дома бифокальные очки. РОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ… Боже, да не знаю я, чем он занимается. К чему столько вопросов? Мне просто нужно узнать… АДРЕС… Господи, да ведь это я и хочу выяснить! Этот автомат — совершенно бесполезная вещь, раз задает мне именно те вопросы, которые я сама собиралась ему задать.


— Глядите-ка! Никак, Жюльетта! Что ты здесь делаешь?

Черт возьми! Любопытная тварь! Пытается прочесть слова на экране.

— Ищу сведения насчет водопроводчика.

— Ты больше не зовешь Метера?

Ну надо же! Во все сует свой нос!

— Это, конечно, не мое дело, но, если тебе нужен водопроводчик, ты не с того конца взялась. В графе «РОД ЗАНЯТИЙ» напечатай «ВОДОПРОВОДЧИК».

Мысленно проклиная Габриэль, Жюльетта букву за буквой набирает название одной из тех профессий, представителем которой она в последнюю очередь хотела бы видеть свою девичью любовь. Впрочем, в конце концов, почему бы и не водопроводчик? Глупых профессий на свете нет, пусть даже одни выглядят интеллигентнее других.

— Послушай, Жюльетта, если не укажешь адрес, вряд ли найдешь своего Леблона.

Габриэль говорит слишком громко, но на почте кроме них двоих все равно никого нет. Моего Леблона! Да что она себе позволяет!

— Ты не знаешь, где он живет? Ладно, ничего страшного, смотри, как это делается. Я набираю имя и получаю список всех Леблонов департамента. А имя ты случайно не помнишь? Это позволило бы сузить круг поиска. Хотя конечно, откуда тебе знать его имя. Пьер? Хорошо. Попробуем на Пьера.

ПОИСК

СОВПАДЕНИЯ ИМЕЮТСЯ, НО С ДРУГИМИ ИМЕНАМИ

— Ты уверена, что он Пьер?

Жюльетту так и подмывает послать Габриэль ко всем чертям, но нет никого прилипчивее и опаснее деятельных людей.

— Расширить поиск на соседние департаменты?

— Нет-нет, спасибо.

— Знаешь, Жюльетта, ты, конечно, вольна поступать как хочешь, но лучше найти местного. Не придется оплачивать дорогу.

— Ты права, Габриэль. Так я и поступлю.

Ну вот. Первая трудность — и я уже сдалась. Всегда так было, в этом заключается драма всей моей жизни. Люди называют меня сильной, храброй, даже героической женщиной. Настоящей святой — из-за малышки. Да не будь я олицетворением трусости, не проморгала бы ту жизнь, о которой мечтала. Я слишком рано опустила руки — верх несчастья для начинающей пианистки! Но Жюжю наверняка описала это гораздо лучше меня.

* * *

Не понимаю, что произошло. Мое платье было три недели как готово, и я уговорила маму сделать рукава достаточно короткими, чтобы члены жюри оценили красоту моих рук. Когда глаза радуются, ухо не так придирчиво. Я знала наизусть два этюда и научилась весьма ловко скрывать с помощью педали неуверенное исполнение тремоло в конце сонаты. Даже Мадемуазель Берье ни к чему не могла придраться. Она была лучшим репетитором, которого удалось нанять на выделенные мамой деньги. Она заставляла меня играть труднейшие этюды Черни, чтобы раскрепостить пальцы и отработать технику исполнения: без этого, по ее мнению, меня ждал неминуемый провал. Ради подготовки к конкурсу я пошла на огромные жертвы: почти никуда не ходила, тратила сэкономленные за год карманные деньги на разные кремы для рук и даже… как признаться самой себе в подобном ужасе?.. Ладно! Буду честна и покаюсь. Я уговорила кузину Луизу — ей двадцать два, и она живет одна — получать на свой адрес письма Пьера: подозреваю, что мама вторгается в мою личную жизнь и читает его послания. Тем летом мы влюбились друг в друга с первого взгляда, расставание вышло душераздирающим, и Пьер пообещал писать. Первая весточка пришла только в декабре — у него была бездна работы, но те одиннадцать писем, которые написала я, убедили его в неизменности моих чувств, и он не слишком скучал. Это может показаться странным, но мужчины и правда совсем по-другому относятся к таким вещам. Мы слишком чувствительны и переживаем из-за мелочей, которых они даже не замечают. Мама, например, однажды расплакалась только из-за того, что она перекрасила волосы, а папа никак не отреагировал. Я-то как раз считаю, что он проявил редкую деликатность, не сказав, что с рыжими волосами лицо у нее стало мертвенно-бледным. Я уверена, он любит ее — с волосами или без них. Мама рассердилась, когда я ей об этом сказала, просто вышла из себя. Впрочем, она всегда была ко мне несправедлива. По вернемся к Пьеру. Я была так поглощена занятиями, когда пришло его первое письмо, что ответила только через неделю — коротко, но страстно. Четыре дня спустя, в новом послании, он осыпал меня упреками, чем ужасно расстроил. Я сделала попытку объясниться, рассказав об уроках игры на фортепьяно и пообещав любить его вечно. Он либо страшно разозлился, либо совершенно успокоился, потому что не писал мне целых два месяца. В мае я послала ему приглашение на прослушивание в зале Плейель — своего рода репетицию перед конкурсом, — добавив от руки, что буду счастлива, если он приедет в Париж. Я знала, что Пьер обожает всякие светские развлечения, и сообщила, чуточку опережая события, что мама собирается организовать у нас дома коктейль и завтрак. Я и сегодня не осмеливаюсь вспоминать, чтó он мне ответил. Я была в ужасе и немедленно сожгла письмо. Не уверена, кстати, что правильно поняла содержавшиеся в нем намеки. Пьер написал, что мне бы следовало пообещать ему удовольствия иного рода, чтобы заставить совершить такую поездку, и что он не имеет ни малейшего намерения делить меня с моей «драгоценной публикой» — ни сейчас, ни в будущем. Я очень расстроилась, но никогда не забуду, что впервые в жизни мужчина предложил мне выбирать между ним и музыкой. Жестокая дилемма! Проплакав две ночи, я решилась пожертвовать своим счастьем во имя призвания и дочерней любви. Мама не пережила бы, откажись я от карьеры пианистки: слишком много денег было потрачено на мадемуазель Верье. Программки уже напечатали, ткань на платье заказали, так что выбора у меня не было. Дa и существует ли он вообще, этот выбор жизненного пути?

Теперь-то он у меня есть. Я с таким треском провалилась на конкурсе, что на всех моих надеждах, сделать однажды блестящую карьеру можно поставить жирный крест. Я не прошла даже первый тур: нога тряслась, соскальзывала с педали, я не доиграла сонату, покинула зал в рыданиях, наверняка утопилась бы в Сене, если бы не мамины утешения и поддержка. Для поднятия бодрости духа она предложила отправиться в Café de la Paix. Ни одна девушка не упустит шанса поесть мороженого на террасе знаменитого заведения, особенно если на ней новое, прекрасно сшитое платье. Мама была так мила со мной, что нас наверняка принимали за двух подружек из высшего общества. Мы решили уволить мадемуазель Верье — за некомпетентность и вред, нанесенный таланту, но моя вера в призвание была подорвана. Мама считала, что это даже к лучшему: невозможно воспитывать детей, разъезжая с концертами по миру. Да какие дети? И речи быть не может о такой обузе, которая навечно привяжет меня к дому! Честно говоря, единственное, чего я страстно хочу, — это жить необыкновенной жизнью. Я почти готова обойтись без музыки — пусть только кто-нибудь скажет, что есть и другие способы жить «не как все».

Я буду страшно разочарована, если к сорока годам ничего не добьюсь! Слава богу, я все еще верю в свою счастливую звезду. Но не в карьеру пианистки.

* * *

Пока живешь, надеешься, говорит себе Жюльетта. Но если надежды больше нет, что остается? Анна наконец уснула и проспит всю ночь. Что ей снится? Жюльетта предпочитает не думать о будущем внучки. Когда я стану слишком стара, чтобы носить ее на руках, придется доверить заботу о девочке кому-нибудь другому. Если я заговариваю об этом с Луи, он бурчит, что у малышки, между прочим, есть родители. Мать и отец, с которыми она прожила всего два года, Луи. Об этом ты не забыл? Бабетта была слишком молода, чтобы вынести на своих плечах груз ужасного несчастья. Ты ведь сам понимаешь, Луи, мы сделали то, что сделали, не только ради Анны, но и для Бабетты. Наша дочь имеет право на нормальную жизнь. А без нашей помощи она поставила бы на себе крест в двадцать лет. А моя жизнь? Она давно проиграна, и виновата в этом я одна. Так что бедой больше, бедой меньше…

Если бы Жюльетта и впрямь окончательно смирилась, то не задержалась бы этим утром перед зеркалом у туалетного столика. Луи еще не принес ей поднос с завтраком. До половины восьмого он возится в саду, а к ней в комнату поднимается без четверти восемь. На часах семь, почта еще не открылась. Слишком рано для расширения поиска в соседних департаментах, а если понадобится — то и по всей Франции. Если он жив, должен быть способ его разыскать. А с чего ему умирать? Нужно бы поухаживать за кожей, да и волосы привести в порядок. Я не уродина, но мне неведомы тайные ухищрения, делающие женщин красивее. У меня попросту никогда не хватало на них времени. Небесные создания из глянцевых журналов взяли надо мной верх еще до начала схватки. Висящие в шкафу платья давно вышли из моды, хотя Жюльетта каждый сезон укорачивает или надставляет свои наряды, уступая — только в этом! — веяниям моды. Какое же ей надеть, если вдруг…

— Уже встала? — удивляется Луи.

Семь тридцать. Луи тоже нарушил заведенный распорядок дня. На подносе, как всегда по утрам, стоит чашка горячего цикорного напитка, на блюдечке — два тоста без соли, вот только сегодняшнее утро не похоже на все остальные. Что-то в их доме разладилось — и вовсе не часы.

Самое простое решение — отправиться в девять на рынок, а по дороге завернуть на почту.

— У нас маловато овощей на вечер. Я съезжу на рынок, — объявляет Жюльетта, удивляясь самой себе: и как это ей удается сохранять в разговоре с Луи обычный спокойный тон.

— Я уже все купил, — отвечает Луи. — Ты же знаешь — я должен успеть на рейс в восемь тридцать.

Обследования! Жюльетта напрочь забыла об обследованиях. А ведь как расстроилась, когда доктор объявил, что Луи нужно съездить на континент, сделать рентген и сдать анализы. Он сильно кашляет по утрам и совсем потерял аппетит. Не хочу, чтобы с ним случилась беда. Я очень к нему привязана, к моему Луи, пусть даже он никогда не заставлял меня мечтать. В нашем возрасте это неважно. Мы не нуждаемся в страсти. Если получается жить вместе, не слишком себя насилуя, уже хорошо.

Обследования… А кто присмотрит за Анной? И речи быть не может о такой обузе, которая навечно привяжет меня к дому. Жюльетта чувствует подступающие к глазам слезы. Она пригвождена к собственному дому, ну что за несправедливость! Я буду страшно разочарована, если к сорока годам ничего не добьюсь. Возможно, завтра мне достанет храбрости отправиться туда.

— Не волнуйся, — успокаивает ее Луи: он, как обычно, ничего не понял. — Я доживу до ста лет. Но…

Луи колеблется, он даже слегка покраснел.

— Выбрось все из головы. Не хочу, чтобы ты изводила себя мыслями до самого вечера.

Он прав, Луи. Я не могу провести весь день в мучительном ожидании — нужно ведь и белье погладить, и паркет натереть, и Анну обиходить!

Телефон. В такой час это может быть только Бабетта. Она звонит им каждый четверг, перед уходом на работу. Луи снимает трубку, хмурит брови:

— Водопроводчик? Я не в курсе. Передам ей. Хотите с ней поговорить?

Жюльетта вырывает у него трубку:

— Габриэль? Я не могу сейчас занимать телефон, жду звонка от дочери.

— Что это за история с водопроводчиком? — спрашивает Луи. — Она что, хочет навязать тебе услуги своего зятя?

— Понятия не имею, — вздыхает Жюльетта. — Габриэль постарела и то и дело все путает.

За последние десять минут она солгала дважды — а за всю предыдущую жизнь едва ли раз пятнадцать! Телефон снова звонит. Выходит, за сегодняшнее утро Жюльетта сказала неправду всего раз, а это уж никак не привычка.

Загрузка...