ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ ГУЙЦЗЕ УПРАШИВАЕТ НЕ ВЫГОНЯТЬ СЯХУА ЮЭНЯН С НЕГОДОВАНИЕМ ОБРУШИВАЕТСЯ НА ДАЙАНЯ

Зовут ее среди цветов царицей,

она стройна, нежна и ароматна.

Творенья нет под солнцем совершенней,

разносится по ветру дивный запах.

Надменная, горда, как орхидея,

припудрена цветочною пыльцою,

Нас восхищает голосом отменным

и вовсе не нуждается в признаньи.

Так вот, день был неприсутственный, и Симэнь с утра пошел в переднюю залу. Дайаню было велено отнести госпоже Цяо Пятой и сватьюшке Цяо головки сахару, отборные фрукты и другие яства, за что госпожа Цяо одарила Дайаня двумя платками и тремя цянями серебра, а сватья Цяо – куском темного шелка, но не о том пойдет речь.

Надобно сказать, что, простившись с Симэнем, Ин Боцзюэ поспешил прямо к Хуану Четвертому. Тот заранее приготовил ему десяток лянов.

– Его светлость велели после праздников зайти, – говорил Хуан Четвертый. – Контракт, кажется, будет. Но только на пятьсот лянов. Чего ж нам тогда достанется?!

– А ты сколько бы хотел? – спросил Ин Боцзюэ.

– Вон брат Ли все свое твердит. Давай, говорит, у дворцового смотрителя займем. Те же, мол, пять процентов платить. А того в толк не возьмет, что тут куда барышнее. Раз сам в управе служит, стало быть, на подношения меньше пойдет. Нам бы слитков пятьдесят раздобыть. Договор бы на тысячу лянов составили. Оно и проценты посолиднее.

Ин Боцзюэ, слушая Хуана Четвертого, кивал головой.

– Не волнуйся! – сказал он. – Вы ведь вшестером работаете, да? Так вот. Сколько ж я буду иметь, если мне удастся уговорить его сиятельство, а?

– Мы с Ли Чжи условились с каждого по пять лянов собрать.

– По пять лянов – это само собой, – прервал его Боцзюэ. – Я не о том толкую. Послушай, стоит мне захотеть, и чихал я на ваше серебро. Слово, единое слово, но я могу так его ввернуть, что все будет в порядке. Нынче жена моя у них пировала, а завтра нас приглашает фонарями любоваться. Вот вы завтра загодя закусок получше приготовьте да жбан цзиньхуаского вина. Певиц не надо звать. Ли Гуйцзе с У Иньэр петь будут, а музыкантов человек шесть наймите. А я их отведу. Он тогда и вас обоих пригласит. Вот тут-то я ему и намекну. Все пойдет как по маслу. И пятьсот лянов выложит, и контракт на тысячу лянов с ним подпишите. Пятьдесят лянов в месяц процентов платить придется. Ну, а что делать? Одной зазнобой меньше, только и всего. Говорят, и знатоку подделки всучают. Оброк понесете, в благовония опилочек подсыпьте, в воск смолы подбавьте. Кто будет проверять! Рыбка в мутной воде лучше ловится. А под его высоким покровительством увереннее и орудуется.

На том и порешили.

На другой день Ли Чжи и Хуан Четвертый купили вина и закусок. Ин Боцзюэ повел двоих слуг с подарками к Симэню. Только Дайань ушел с подарками к Цяо, как появился Ин Боцзюэ.

– Жена моя вчера так поздно вернулась, – говорил Боцзюэ, кланяясь, – наверно, лишних хлопот доставила.

– Я ж вчера пировал у Чжоу Наньсюаня, – объяснял Симэнь, – в первую ночную стражу воротился. Даже свашеньку не повидал. Гостьи, говорят, давно разъехались. День нынче неприсутственный, вот я и решил ей подарки отправить.

Они сели.

– Ли Цзинь! – позвал Ин Боцзюэ слугу. – Внесите подарки!

Слуги внесли в ворота носилки с подарками и остановились.

– Если б ты знал, как благодарны тебе Ли и Хуан! – воскликнул Ин Боцзюэ. – Вот и прислали тебе скромные знаки признательности. Не обижай их, прими. Сгодятся хотя бы слуг побаловать.

Посыльные от подрядчиков, приблизившись к Симэню, упали на колени, отвешивая земные поклоны.

– К чему подарки? Что мне с ними делать? – говорил Симэнь, обращаясь к Ин Боцзюэ. – Не могу я их принять! Пусть обратно несут.

– Брат! – упрашивал Боцзюэ. – Не примешь, с какими глазами они на улице покажутся! Они и певиц хотели было звать, да я отговорил. Наймите, говорю, музыкантов. Они вон за воротами ждут.

– Ну, зови! – сказал Симэнь.

Появились шесть музыкантов и, подойдя к хозяину, опустились на колени.

– Раз наняли, не отсылать же назад! – согласился Симэнь. – Тогда и обоих подрядчиков надо бы позвать.

Не успел он договорить, как Боцзюэ кликнул Ли Цзиня:

– Ступай домой и скажи хозяину: подарки, мол, приняли, с дядей Хуаном на пир приглашают. Пусть поторапливаются.

Ли Цзинь поклонился и отошел в сторону. Подарки убрали, и Симэнь велел Дайаню наградить слуг двумя цянями серебра. Те склонились в земном поклоне и удалились.

Заиграли музыканты. Цитун подал чай, и Симэнь с Ин Боцзюэ сели за стол.

– А обед будет? – спросил Боцзюэ.

После чаю хозяин провел гостя в западный флигель.

– Се Цзычуня не видал? – спросил Симэнь.

– Не успел я встать, как Ли Чжи пожаловал, – отвечал Боцзюэ. – Подарки собирали. Некогда мне было с ним встречаться.

– Ступай дядю Се позови! – кликнул Симэнь Цитуна. – Да поскорее.

Шутун накрыл стол. Хуатун принес квадратную лаковую коробку, из которой извлек четыре изящных тонких блюдца, снаружи и изнутри расписанные цветами. На одном блюдце красовались ароматные баклажаны под маринадом, в другом – сладкая и аппетитная соя, в третьем – душистый мандариновый сок и в четвертом – ярко-красные ростки бамбука. Потом слуга расставил большие блюда. Одно – с жареной бараниной, другое – с жареной уткой под соленым соусом. В третьем блюде был бульон с пельменями, клецками[644] и яйцами, в четвертом – мясные фрикадельки со сладким картофелем. Хозяину и гостю подали палочки слоновой кости в золотой оправе. Перед Ин Боцзюэ стояла чашка рису, а перед Симэнем – жидкая рисовая кашица, от которой шел аппетитный аромат. После того как они пообедали, посуду убрали и начисто вытерли стол. Симэнь и Боцзюэ принялись играть в двойную шестерку на вино.

– Сколько ты собираешься дать Ли Чжи и Хуану Четвертому? – спросил Ин Боцзюэ, воспользовавшись отсутствием Се Сида.

– Закрою прежний контракт, – отвечал Симэнь, – и подпишу новый – на пятьсот лянов.

– Так-то оно так, – протянул Боцзюэ. – А не лучше ли, брат, ссудить им тысячу лянов, а? И проценты легче считать. А еще вот что хочу тебе посоветовать: отдай ты им эти браслеты. Ну зачем они тебе? А ведь полтораста лянов. Тогда и останется немного – как-нибудь уж добавишь.

– А ты прав! – воскликнул Симэнь, выслушав Ина. – В самом деле, добавлю три с половиной сотни, и контракт на тысячу заключим. Что золоту зря под спудом-то лежать?!

Они продолжали играть в двойную шестерку, когда вошел Дайань.

– Бэнь Дичуань принес инкрустированный перламутром мраморный экран на двух подставках с двумя бронзовыми гонгами и с бубенцами. Говорит, Ван, тот, что из императорской родни, отдает в залог под тридцать лянов. Вы согласны, батюшка?

– Надо посмотреть, – сказал Симэнь. – Пусть внесут вещи.

Бэнь Дичуань с двумя помощниками внесли экран из далийского мрамора[645] с гонгами и бронзовыми бубенцами в залу. Симэнь и Боцзюэ бросили двойную шестерку и вышли посмотреть.

Перед ними стоял инкрустированный перламутром в золотой оправе экран из целого куска мрамора с изящными черно-белыми узорами, шириной в три чи, а высотой – в пять.

Ин Боцзюэ оглядел экран со всех сторон и, приблизившись к Симэню, полушепотом сказал:

– Брат, ты только приглядись как следует! Видишь, точь-в-точь сидящий лев, какие у ворот стражу несут.

Рядом красовались ярко расписанные бронзовые гонги, числом три, отделанные тонкой резьбой в виде облаков.

– Бери, брат! – подбивал хозяина Боцзюэ. – Один такой экран и за полсотни не найдешь. А гонги смотри какие!

– А ну как выкупать придет? – спросил Симэнь.

– Да что ты! – воскликнул Боцзюэ. – Он под гору катится. А годика через три проценты, глядишь, набегут, к ссуде приравняются, про выкуп и говорить не придется.

– Тогда беру! – согласился Симэнь. – Вели зятю тридцать лянов отвесить.

Симэнь велел как следует протереть экран и поставить у входа в большую залу. Он со всех сторон любовался, как переливается золото с бирюзой.

– Музыкантов покормили? – спросил он.

– Едят, – сказал Цитун.

– Потом сюда присылай.

В залу внесли большой барабан, а в коридоре разместили гонги. Заиграла музыка; звуки достигали, казалось, самих небес, пугая парящих птиц и рыб глубинных.

Цитун тем временем ввел в залу Се Сида, и тот поклоном приветствовал хозяина и Боцзюэ.

– А, Се Цзычунь! – крикнул Симэнь. – Иди сюда. Ну-ка оцени! Сколько, по-твоему, стоит такой вот экран?

Се Сида приблизился к экрану, долго разглядывал его и, будучи не в силах сдержаться, то и дело ахал от восторга.

– Если даже тебе и повезло, брат, думаю, сто лянов, не меньше стоит, – ответил, наконец, Се Сида.

– Вон видишь бронзовые гонги с бубенцами? – вставил Боцзюэ. – Так вот, за все тридцать лянов отдал.

– О, Будда милостивый! – хлопнув в ладоши, вскрикнул Се Сида. – Да за тридцать-то лянов и гонги не отдадут! Какая работа, а! Киноварь и лак всех оттенков! По отделке видно – из казенных мастерских инструменты. Одной звонкой меди, небось, цзиней на сорок потянет. А она тоже денег стоит. Что верно, то верно: всякая вещь своего хозяина находит. Повезло тебе, брат, ничего не скажешь. Этакие сокровища и за такую цену!

После разговора Симэнь пригласил друзей в кабинет. Вскоре подоспели и Ли Чжи с Хуаном Четвертым.

– К чему это вы подарки покупали? – обратился к ним Симэнь. – Для чего тратились? Не к лицу мне ваши подношения принимать.

– Неудобно нам было подносить такие скромные знаки признательности, – отвечали, кланяясь, подрядчики. – Может, сгодятся слугам на угощение. Не посмели отказаться от вашего приглашения, батюшка.

Принесли сиденья, и они сели сбоку. Вскоре Хуатун подал пять чашек чаю. После чаю, только успели убрать посуду, явился Дайань.

– Где прикажете стол накрыть, батюшка? – спросил он.

– Да сюда и несите. Здесь накроете.

Дайань с Шутуном внесли отделанный агатом лаковый стол на восемь персон, а под ним поставили горящую жаровню.

Боцзюэ и Сида заняли почетные места для гостей. Симэнь сел за хозяина, а Ли Чжи и Хуан Четвертый разместились по бокам. Подали весенние пирожки со свежими овощами и вино. На столе появились огромные блюда и тарелки со сладостями, бульонами и кушаньями – гусями и утками, курятиной и свиными ножками. Одним словом, изысканные яства. Пенилось и искрилось вино, аппетитно дымились супы и бульоны, а под окном играли музыканты. Симэнь позвал У Иньэр и велел ей разливать вино в чарки. Однако не будем больше рассказывать, как они обедали.

Тем временем за Ли Гуйцзе прибыли половые, а за У Иньэр – слуга Ламэй,[646] чтобы забрать певиц домой. Для этого они и наняли паланкины. Узнав о прибытии паланкина, Ли Гуйцзе бросилась на улицу и долго о чем-то шепталась с половыми, а вернувшись к Юэнян, стала собираться.

– Мы ж к старшей невестке У скоро поедем, – говорила ей Юэнян, не желая отпускать певицу. – И вас с собой берем. А оттуда, чтобы ноги размять, пешком пойдем. Так до дому и доберешься.

– Поймите, матушка, – объясняла Гуйцзе, – нельзя дом один оставлять. Сестрица ведь тоже в гостях. А тут тетя Ван, оказывается, приглашение мне прислала. Всех певиц на дружеский пир собирает. Мамаша ждет не дождется, когда я вернусь. Вчера еще целый день ждала. Раз половых прислала, значит срочно нужно. Я бы с удовольствием хоть несколько дней у вас пожила, матушка, если б не такое дело.

Юэнян поняла, что уговоры не помогут, и велела Юйсяо принести ее коробки, куда положила пирожков – в одну коробку и хрупкого сахарного печенья – в другую. Коробки передали половым. Гуйцзе получила в награду лян серебром и, простившись с Юэнян и остальными хозяйками, отправилась в сопровождении своей тетки Ли Цзяоэр в передние покои, где Хуатун собрал ей вещи, и зашла к Дайаню, чтобы через него вызвать Симэня. Дайань отдернул потихоньку дверную занавеску и проник в кабинет.

– Гуйцзе домой уходит, – сказал он Симэню. – Просит вас, батюшка.

– Ты еще здесь, потаскушка Гуйцзе? – крикнул Боцзюэ.

– Она уходит, – сказал Симэнь и вышел из кабинета.

Он увидел на Гуйцзе сиреневую кофту из шаньсийского шелка с вышитыми рукавами и отделанную разноцветным шелком широкую белую с отливом юбку. На ней был белый в зеленоватую крапинку платок. Когда она поспешила навстречу Симэню, ее расшитый пояс красиво развевался, а сама она напоминала усыпанную цветами ветку.

– Прошу покорнейше меня простить за беспокойство, причиненное вам с матушкой, – сказала она, отвесив четыре земных поклона.

– Оставайся до завтра, – проговорил Симэнь.

– Дома никого не осталось, – объяснила Гуйцзе. – За мной половых прислали. Батюшка! У меня к вам просьба. Я говорю о Сяхуа, служанке моей тетки. Оставьте ее. Ее вчера тетя наказала как следует. Ведь она еще совсем девочка. Не ведает, что творит. Я тоже сделала ей внушение. Она исправится и такого себе больше не позволит. Не прогоняйте ее, батюшка, а то в праздник тетя лишится прислужницы, и это ее сильно огорчит. Кашу, говорят, лучше обломком черпака мешать, нежели прямо рукой. Оставьте у нее служанку, батюшка, прошу вас.

– Ладно, оставлю рабское отродье, раз уж ты так упрашиваешь, – проговорил Симэнь и кликнул Дайаня. – Ступай скажи матушке Старшей, чтобы не звала сваху.

Дайань обернулся к Хуатуну, державшему вещи Гуйцзе, и взял у него узел.

– Ступай скажи! – наказал ему Дайань.

Хуатун бросился в передние покои.

После разговора с Симэнем Гуйцзе подошла под окно и крикнула:

– Эй, Попрошайка Ин! Матушка твоя домой идет, с тобой не прощается.

– Не пускать проклятую потаскуху! – заорал Боцзюэ. – Ведите ко мне. Пусть сперва мне споет.

– Жди, когда у матушки время найдется, тогда тебе и споет, – отвечала Гуйцзе.

– Давай, давай, вольничай! – говорил Боцзюэ. – Что, нашептали друг другу приятных слов, а от меня скрываете? Ишь ты, как тебя избаловали! Средь бела дня отпускают! До ночи-то, небось, не одного хахаля ублажить успеешь, потаскуха проклятая.

– У, Попрошайка, пакостник несчастный!

Гуйцзе рассмеялась и отошла от окна. Дайань проводил ее до паланкина.

Пока Симэнь ходил переодеваться, между друзьями шел разговор.

– Эта потаскушка Гуйцзе – настоящий разбойник, убежавший из-под стражи, – говорил Боцзюэ. – Чем больше бесчинствует, тем ему больше сочувствия. Самые праздники, а она, видишь ли, в чужом доме отсиживается. Хозяйка зовет, а она даже не знает, кто ее там поджидает.

– Думаешь, кто? А ну, догадайся! – сказал Се Сида и, наклонившись к Боцзюэ, что-то прошептал.

– Тише, тише! – предупредил Боцзюэ. – А брат наш и ведать не ведает.

Послышались шаги, и оба сразу умолкли. Вошел Симэнь, заключил в объятия У Иньэр, и они принялись угощать друг дружку вином.

– Вот кто моя дочка! – восклицал Боцзюэ. – И нежна, и ласкова. В сто раз лучше потаскушки Ли. С ней и кобель-то не свяжется.

– Зачем же вы, батюшка, так ее ругаете? – Иньэр улыбнулась. – На это вы мастак. Что толку в сравнениях? Каждому свое. Всюду встретишь и умного, и глупого. Она ж с вами пошутила!

– Он, сукин сын, только и знает чепуху болтать! – заметил Симэнь.

– А ты нам не мешай, – говорил Боцзюэ. – Вот возьму себе дочку, и заживем с ней в ладу и согласии. А пока, дочка, возьми-ка лютню и спой мне.

У Иньэр не спеша перебирала струны нефритовыми пальчиками, потом положила инструмент на колени и тихо запела на мотив «На иве золото колышется»:

Любимому я больше не близка,

Вседневная гнетет меня тоска.

Не ем, не пью, и тело стало хилым.

Нет, не по силам мне расстаться с милым.

Мне холодно, и сердце бьется еле,

Где пропадаешь ты на самом деле?

Не убивай меня, не исчезай

Иль не встречай меня и не терзай.

Ин Боцзюэ осушил чарку, и У Иньэр, наполнив кубок Се Сида, запела:

Куда мне от тоски уйти, куда?

Когда душа передохнет, когда?

О милом я страдаю постоянно,

Следят за мною сестры неустанно.

Отец косится… Ты не хочешь верить:

Не золотом хочу я чувства мерить…

Люблю тебя, ты мне навек родной,

Нам быть бы нужно мужем и женой.

И жили бы мы в мире и согласьи,

И умерли бы вместе в одночасье.

Не будем больше говорить, как они пили в компании У Иньэр, а расскажем о Хуатуне.

Когда он пришел в дальние покои, Юэнян сидела в спальне с Юйлоу, Пинъэр, дочерью Симэня, Сюээ и старшей монахиней-наставницей. Завидев слугу, Юэнян хотела было послать его за старой Фэн, чтобы договориться о продаже Сяхуа.

– Батюшка велел сказать, чтобы вы оставили служанку, – объявил Хуатун.

– Как так? – удивилась хозяйка. – Он же велел ее продать! Кто это тебе сказал? Говори!

– Я нес одежду Гуйцзе, перед уходом она и упросила батюшку оставить служанку, – объяснил Хуатун. – Батюшка велел Дайаню пойти к вам, а тот не пошел. Отобрал у меня одежду, а меня к вам направил, матушка.

Гнев охватил Юэнян.

– Этот негодник и тем и другим услужить старается, – ругала Дайаня Юэнян. – Вот обманщик, рабское отродье! Его ж за свахой посылали, а он говорит, что батюшка продавать раздумал. Это все он, смутьян, придумывает. А теперь, извольте, певицу провожает. Погоди, придет, я с ним поговорю!

В это время к ним вошла У Иньэр.

– За тобой Ламэй пришел, – сказала ей хозяйка. – Гуйцзе ушла. Неужели и ты вслед за ней собираешься?

– Если вы желаете, чтоб я осталась, я ни в коем случае не пренебрегу вашим гостеприимством, матушка, и домой не пойду, – отвечала Иньэр и, обернувшись к Ламэй, спросила: – А ты зачем пришел?

– Мамаша велела проведать вас.

– Дома все в порядке? – спросила Иньэр.

– Все хорошо.

– Тогда зачем же за мной пришел? Домой ступай. Видишь, меня матушка оставляет. Вечером в гости пойдем, потом погуляем, разомнемся. Скажи, что я поздно приду.

Ламэй пошел.

– Задержи его! – сказала Юэнян. – Надо бы покормить.

– Постой! – крикнула Иньэр. – Матушка хочет тебя накормить. Потом одежду мою не забудь захватить. А мамаше скажи, чтобы паланкин не присылала. Я и пешком дойду. Почему У Хуэй не появляется?

– У него что-то с глазами, – ответил Ламэй.

Юэнян велела Юйсяо отвести Ламэй и покормить. Перед слугой поставили два блюдца с мясом, тарелку пампушек и вина. В одну из принесенных певицей коробок положили новогодних пирожков, а в другую – сладостей и чаю.

Надобно сказать, что узел с одеждой Иньэр лежал у Ли Пинъэр, и та заранее завернула в него отделанное золотом парчовое платье, два вышитых золотыми нитями платка и лян серебром.

– К чему, матушка, вы одариваете меня одеждами? – говорила Иньэр, беря узел. Она улыбнулась и продолжала: – Откровенно говоря, у меня нет белого платья. Это парчовое оставьте у себя, матушка, а мне, может, найдется хотя бы старое белое.

– О, есть у меня белое шелковое, – вспомнила Пинъэр. – Но оно тебе будет слишком широко. Как же быть?

Она позвала Инчунь и передала ей ключ.

– Ступай наверх и принеси из большого шкафа кусок белого шелка для сестрицы Иньэр, – велела Пинъэр служанке.

– Скажи своей мамаше, чтобы портного позвала, – наказывала она Иньэр. – Тут два платья выйдут. Тебе, может, цветного шелку?

– Нет, матушка, мне хочется гладкого. С безрукавкой красиво будет. – Иньэр обернулась к Инчунь и, улыбаясь, сказала: – Заставляю я тебя, сестрица, наверх подниматься и нечем мне тебя отблагодарить. Ладно, я потом тебе песню спою.

Немного погодя появилась Инчунь. В руках у нее был кусок широкого белого шелка, выделанного в Сунцзяне. На этикетке значилось: «Вес 38 лянов». Служанка протянула его Иньэр, и та поспешила ей навстречу. Певица напоминала цветущую ветку, ее расшитый пояс красиво развевался. Она грациозно отвесила Ли Пинъэр четыре земных поклона, потом поклонилась несколько раз Инчунь.

– Иньэр, и платье заверни, – сказала Пинъэр. – Когда вином обносить будешь, пригодится.

– Матушка, вы меня совсем задарили, – отвечала певица, отвешивая земной поклон.

Появился Ламэй и, взяв узел, отправился домой.

– Ты мне нравишься, Иньэр, – говорила Юэнян. – Только не бери пример с Гуйцзе. Вон она как возгордилась. Вчера весь день и нынче утром капризы свои показывала. Отпусти ее, да и только. Никак не уговоришь. Будто дома дела неотложные. Даже пела без души. А как за ней пришли, так и есть не стала. Улизнула, след простыл. Не будь такой, как она, Иньэр!

– Дорогая моя матушка! – обратилась к ней певица. – Куда мне торопиться? Тут у меня дом родной с матерью! Где-где нрав свой показывать, да только не у вас, матушка. Гуйцзе молода еще, не понимает этого. Не сердитесь на нее, матушка!

Пока шел разговор, от госпожи У пришел слуга Лайдин.

– Моя матушка кланяется вам, сударыни, и просит вас вместе с Гуйцзе и Иньэр пожаловать в гости. Матушка надеется, что и госпожа Сюээ прибудет.

– Передай матушке, что мы собираемся, – сказала Лайдину хозяйка. – У матушки Второй нога заболела, она не сможет прийти. Батюшка гостей принимает, потому матушка Сюээ должна на кухне распоряжаться. А мы с госпожой Симэнь и Иньэр, вшестером, скоро придем. Скажи матушке, чтобы не утруждала себя хлопотами, ничего особенного не готовила. Мы будем рады побыть с ней, поговорить. А певица будет?

– Да, барышня Юй, – отвечал Лайдин.

Лайдин удалился. Юэнян с Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, дочерью Симэня и Иньэр, предупредив о своем отбытии Симэня, наказали кормилице смотреть за ребенком и, разодетые, вышли к паланкинам. Шесть паланкинов сопровождали Дайань, Цитун и Лайань, а также четверо солдат. Паланкины двинулись к старшей невестке У.

Да

Торжественное шествие весны.

Горят огни, так празднично ликуя!

Мгновенья эти мы ценить должны –

Когда и где узришь красу такую?!

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Загрузка...