Кэтрин проснулась и объятиях Доминика. Ее любимый сладко спал. Прядь черных волос прилипла ко лбу, делан его похожим на мальчишку.
Кэтрин мечтала бы лежать так вечно.
Доминик застонал во сне и подвинулся к ней ближе. Кэтрин не представляла, что сказать ему, когда он проснется, Она не представляла, какие слова произнесет он.
Доминик зашевелился. Кэтрин закрыла глаза, притворившись спящей. С нежностью, которой она не смела от него ожидать, Доминик разжал объятия.
Он встал, поднял бриджи. Одевшись, Доминик наклонился к Кэтрин, поцеловал ее в лоб. Кэтрин не смела шелохнуться.
Она не готова была к встрече с ним. Даже боялась. Когда Доминик ушел, Кэтрин села чинить блузку. Потом, одевшись и причесавшись, вышла из вагончика. Перса сидела у костра. Завтрак кипел в котле.
— Ты, наверное, есть хочешь? — спросила Перса, посмотрев на Кэтрин понимающим взглядом. Старая цыганка, конечно, знала все, но почему-то не осуждала Кэтрин. Девушку это очень удивило.
— Да. Но вначале я хочу освежиться.
— В бочке есть вода. А вон там ручей.
Кэтрин взяла маленькое льняное полотенце и пошла к ручью. Болотистая почва чавкала под босыми ногами, утренний ветерок холодил кожу. Итак, надо решать, как быть дальше.
Кэтрин думала о дивных часах, проведенных в объятиях Доминика. Она думала о его такте и силе, думала о своей любви к нему и о том, что никогда не сможет полюбить другого. Он был особенным, этот человек. Таким особенным, что она решила остаться с ним. Она сможет прожить как цыганка. До сих пор ей это удавалось. Даст Бог, удастся и впредь.
Она вспомнила, как он всегда берег ее, заботился о ней. Нет, она не может его покинуть. Но…
Сердце Кэтрин болезненно сжалось. Даже если Доминик любил ее так же, как она его, им все равно не быть счастливыми вместе. Она сможет существовать как цыганка, но быть счастливой здесь, в таборе, — никогда.
В ней не жил дух странствий. Она ведь не цыганка. И главное, сейчас она одна, а когда будет ребенок?..
Кэтрин нашла уединенное местечко, вымылась, как могла, затем села обсыхать па сухой клочок земли. Что бы ни случилось, так больше продолжаться не может. За одну сладкую ночь ей придется расплачиваться разбитым сердцем и попранным будущим.
Над сердцем она была не властна, но будущее зависело от нее. От ее воли. Доминик отвезет ее в Англию, домой, к семье. И там, в Англии, они должны расстаться. Она вернется к своей обычной жизни. Другого быть не может.
Исправить подпорченную репутацию труда не составит. Деньги и власть — вот волшебные ключи, отпирающие любые двери. Владея тем и другим, можно добиться многого. Другие женщины не раз пользовались этими испытанными средствами, чтобы вернуть себе доброе имя. Удастся это и ей.
Конечно, после случившегося женихов у нее станет меньше. Однако не у всех богачей только по одному наследнику. Молодые люди, не наделенные титулами и не очень богатые, будут искать ее расположения. Кэтрин знала, что дядя Гил найдет среди них достойного, такого, который не очень огорчится, что невеста не девственница. Зато она богата.
А как же Доминик? Сердце Кэтрин учащенно забилось. Она никогда не забудет сладостных минут, проведенных в его объятиях. Но больше рисковать нельзя, уже сейчас она могла зачать от него ребенка.
Болезненно-сладкая волна прокатилась по ее телу. Она знала о том, что будет, поддайся она его обаянию, но не знала, какой мукой станет одна лишь мысль о разлуке.
И все же она должна сказать ему правду. После того, что было между ними, она знала, он ей поверит.
И одно то, что она — графиня, а он — цыган, навек разделит их.
Решившись, Кэтрин пошла в табор. Поднималась обычная дневная суета. Многие веселились всю ночь и только сейчас начинали просыпаться. Кто-то завтракал, кто-то уже заливал в глотку вино и палинку, кто-то так и валялся в своей яркой, нарядной одежде прямо на земле под повозками.
Кэтрин почти дошла до вардо Доминика, когда неподалеку послышалась брань, звук тяжелых ударов и жалобный детский голос. Кэтрин узнала Яноша. Она поспешила на шум. Золтан — неопрятный детина, от которого за версту разило вином, держал ребенка за ухо и бил его по щекам.
— Прекрати! — крикнула Кэтрин. — Золтан, что ты делаешь?
— Не лезь не в свое дело, гаджио.
Кэтрин встала между Золтаном и Яношем. Мальчонка вцепился в ее юбку. Золтан, багровый от гнева, надвигался на нее.
— Если сейчас же не уйдешь, пеняй на себя!
— Что он натворил такого ужасного? — не отступала Кэтрин.
— Он украл у меня деньги. У меня! Я его кормлю, одеваю!..
Кэтрин могла бы поспорить, сказать, что грязное рванье, в котором ходил мальчик, одеждой назвать трудно.
— Зачем ты взял деньги?
— Если хочешь знать, — ревел Золтан, — он потратил мои тяжким трудом заработанные деньги на это!
В руке цыгана оказались два потрепанных тома в кожаных переплетах.
— Книги?
Мальчик и читать-то не умел.
Золтан схватил кожаный ремень для правки бритв.
— Он у меня узнает, где раки зимуют! В следующий раз подумает, как брать чужое!
Мальчишка всхлипывал за спиной Кэтрин.
— Я уверена, что у него была причина так поступить.
«Господи, где же Доминик?»
— Последний раз предупреждаю тебя, женщина!
Угрожающе наклонив голову, Золтан замахнулся на Кэтрин ремнем.
— Что здесь происходит?
Доминик стоял рядом с Кэтрин.
— Забери свою женщину, Домини. Мне надо разобраться с мальчишкой.
— Янош взял деньги у Золтана, чтобы купить книги, — торопливо заговорила Кэтрин. — Я думаю, мы могли бы одолжить ребенку деньги, чтобы тот отдал отчиму, а он нам как-нибудь отработает.
Кэтрин переводила взгляд с Доминика на Золтана: согласятся? Нет?
— Слышал, Золтан? Если мальчик отработает долг, будет ли наказание достаточным?
— Нет!
— А что, если он отплатит тебе с выгодой?
— Какой еще выгодой?
— Деньги, что он тебе должен, плюс деньги за неприятности, что причинил тебе.
Золтан принялся накручивать ремень на кулак. Кэтрин невольно задержала дыхание. Как скажет Золтан, так и будет, и Доминик ничего не сможет поделать. Золтан пробормотал что-то, чего Кэтрин не расслышала, угрюмо взглянул в ее сторону и согласился.
— От мальчишки одни неприятности. Какое мне дело, если он взялся воровать у своих?
С деланным равнодушием приняв деньги, Золтан повесил ремень на крючок и пошел в повозку.
Доминик сурово посмотрел на мальчика. Янош стоял, опустив голову, и тер кулаком глаза.
— Ты знаешь, что поступил дурно?
Слезы закапали у мальчишки из глаз.
— Да.
— Зачем тебе понадобились книги?
— Они были такие красивые. Я видел книги у тебя в вардо. Я видел, как ты их читал. Я тоже хотел.
У Кэтрин перевернулось сердце. Бедный ребенок! Он хочет учиться, а ему запрещают! Ну конечно, самое главное — уметь считать деньги, а читать — это прихоть, блажь.
— Ты знаешь, что думает по этому поводу твой отчим, знаешь, как считают остальные. Когда ты будешь старше, ты сможешь решать за себя сам, а пока, — говорил Доминик, — ты должен поступать так, как велит тебе отчим.
— Ты мог бы научить меня.
— Я скоро уеду.
— А ты не уезжай.
Доминик сжал кулаки и уже другим, строгим голосом сказал:
— Ты должен отработать деньги, которые я отдал за тебя Золтану.
Янош кивнул.
— Можешь начать с чистки лошадей. Скребок и гребни найдешь возле ограды.
Янош, вздохнув, сказал:
— Спасибо тебе, Катрина.
— Не за что.
— Спасибо, Домини.
Доминик только кивнул. Он смотрел мальчику вслед, а потом, обернувшись к Кэтрин, спросил:
— Тебе он нравится?
— Он чудный ребенок. Жаль, что ему никогда не стать чем-то большим, чем…
— Чем просто цыганом?
— Я не имела в виду это.
— Я знаю, — сказал Доминик. — Иногда я сам бы хотел найти способ помочь им. Но только здесь ничего не поделаешь. Им нравится именно такая жизнь.
— А как же ты, Доминик? Тебе такая жизнь по душе?
Он улыбнулся.
— Пошли. Нам надо поговорить.
«Не сейчас», — подумала Кэтрин, идя следом за ним к вардо. Не сейчас, когда все так ново, так чудно.
Но Кэтрин послушно вошла в вагончик и присела на кровать. Доминик сел рядом и взял ее за руку.
— О прошлой ночи, — начал он.
— Все было чудесно, Доминик. Это была самая чудная ночь в моей жизни, но…
Последнее «но» насторожило его.
— Что это еще за «но»?
— Но…
Кэтрин сглотнула слюну. Она смотрела на его глаза, на его губы, на его грудь. Как же сильно она его любит!
Ей надо было сказать ему, что они больше не могут любить друг друга, быть вместе, что всему надо положить конец, а вместо этого погладила его по щеке и поцеловала. Доминик застонал, обнял ее, прижал к себе.
— Кэтрин, — шептал он, лаская ее.
Языки их соприкоснулись, он спустил блузу с плеча, дотянулся до груди, двумя пальцами стал ласкать сосок. Он целовал ее шею, теребил губами мочку уха, опускаясь по плечу все ниже и ниже. Когда он коснулся губами груди, взял сосок в рот, лаская его языком, Кэтрин знала, что все те правильные и мудрые решения, принятые накануне, ничто в сравнении с этим наслаждением.
В этот самый последний раз она отдаст себя чувству, которое будет в ее жизни первым и последним.
— Люби меня, Доминик. Я хочу…
Доминик приподнял голову, посмотрел на нее.
— Я никогда еще не хотел женщину так, как хочу тебя. — Он снова стал ее целовать.
Кэтрин чувствовала, как рука его, скользя по бедрам, пробирается к самой сердцевине ее существа.
— Там так влажно, — прошептал он почти с благоговением, — так туго и так хорошо.
Она раскрылась перед ним, позволила пальцам его проникнуть внутрь, творить свое волшебство. Ничто больше не имело значения — лишь тот жар, что рос в ней. Когда он отстранился, чтобы раздеться, Кэтрин остановила его, прижавшись к нему всем телом.
— Нет, — прошептала она, — я не хочу так долго ждать.
Пальцы его быстро расстегнули пуговицы на бриджах, рука ее крепко сомкнулась вокруг его твердого древка.
— Полегче, малышка. Подожди.
— Я хочу тебя, — сказала Кэтрин. — Сейчас. Сию минуту.
Доминик, кажется, проникся ее желанием. Он накрыл ее своим сильным телом, задрал вверх ее юбки. Кэтрин шире раскинула ноги. Сжав в руках ее ягодицы, он приподнял ее и одним мощным резким движением вошел внутрь.
Кэтрин застонала. Прижавшись к его мускулистым плечам, она выгибалась навстречу каждому толчку. Через несколько минут она была уже на вершине блаженства. Доминик, все ускоряя темп, заставлял ее подниматься все выше и выше, заставлял ее желать слиться с ним.
Кэтрин закинула голову назад, извиваясь, вонзила ногти в его сильную спину. Когда эта сладкая мука стала невыносимой, она закричала и взвилась куда-то за пределы этого бренного мира. Сколько она парила в этом океане чистейшего блаженства? С ним она узнала, что такое наслаждение, что такое счастье.
Как можно после этого расстаться с ним?
Доминик в исступлении повторял ее имя. Потом, когда все закончилось, они еще долго лежали в объятиях друг друга. И молчали.
— Я все утро мечтал об этом, — сказал наконец Доминик, целуя ее во влажный висок, — боялся только, что тебе будет больно.
— Мне чудно, — ответила Кэтрин. — Лучше, чем чудно.
— Я не хотел так торопиться, — улыбнулся Доминик.
— Ты — прелесть.
Доминик нежно коснулся ее губ.
— Мне бы хотелось лежать здесь с тобой еще и еще, но, увы, не могу. Мне надо уехать, Кэтрин. Завтра вечером я вернусь.
— Куда ты едешь?
— В городе есть таверна «Черный буйвол». Владелец — романе гаджио — друг цыган. Он у нас как связной — получает сообщения от некоторых наших друзей и передает нам. Вчера мне сказали, что посыльный моего отца приезжает в маленький городок на побережье.
— От отца? — переспросила Кэтрин, оправляя платье.
Доминик тоже сел и стал застегивать брюки.
— Это долгая история. Когда-нибудь я ее тебе расскажу.
— Доминик…
— А пока я хочу, чтобы ты знала, что я все уладил.
— Доминик, ты должен выслушать меня…
— Я выслушаю, обещаю тебе. Мы обо всем поговорим, и я отвечу на все твои вопросы, но только после моего возвращения. Знай только, у меня довольно денег, чтобы о тебе позаботиться. Когда мы приедем в Лондон, я сниму тебе дом в предместье. У тебя будет много красивых нарядов и слуг — у тебя будет все, что пожелаешь.
Кэтрин растерялась.
— О чем ты говоришь?
— Я говорю о том, что мы будем вместе, как сейчас. Я иногда буду уезжать от тебя по делам, но мы сможем часто видеться, и ты, любовь моя, ни в чем не будешь нуждаться.
Понемногу до Кэтрин стал доходить смысл его предложения.
— Ты собираешься поселить меня в загородном доме? У тебя есть для этого деньги?
— Да.
— В Лондоне?
— Да.
— Так ты собираешься сделать меня своей содержанкой?
— Кэтрин, — взволнованно заговорил Доминик, — англичанин не женится на тебе. Теперь уже никогда не женится.
— А как же ты, Доминик? Ты, кажется, тоже не собираешься жениться. Или я уже надоела тебе?
Доминик помрачнел.
— Я уже говорил тебе, Катрина, я никогда не женюсь. Это дело решенное. Пойми, это не так уж важно — замужем ты или нет. Я позабочусь, чтобы ты была окружена вниманием, лаской, чтобы у тебя были деньги…
Все казалось таким унизительным, что Кэтрин боялась сойти с ума. Она начала хохотать, хохотать как безумная, как не смеялась никогда в жизни.
— Ты собираешься сделать меня твоей любовницей? Представить всему Лондону как твою шлюху? Как это мило, Доминик. Я должна была догадаться, что ты ловкач по улаживанию дел. — Кэтрин смеялась почти истерически.
— Прекрати! — Доминик начинал выходить из себя. — Я думал, ты будешь довольна… или, может, ты боишься, что кто-то в Лондоне знает, что я цыган? Можешь не беспокоиться.
Кэтрин не могла остановить полубезумный смех.
Как могла она хоть на секунду поверить, что он испытывает к ней глубокие чувства? Как она могла быть такой дурой? Кэтрин вспомнила о Яне. «Ты ему скоро надоешь, как надоела я». Кэтрин вспомнила предупреждение Персы: «Мой сын никогда не женится». Ком подкатил к горлу.
Для Доминика она была лишь очередной покоренной вершиной, еще одной женщиной-на-время. Он добился того, чего хотел с самого начала. Она вспомнила о том, как только что просила любить ее — он добился даже большего, чем предполагал.
— Прости, Доминик, — сказала она, проглотив обиду и слезы. — Твое происхождение здесь ни при чем. Просто…
Кэтрин тихонько рассмеялась, но смех ее был слишком похож на плач. Как страдала она, как мучилась, собираясь рассказать о том, почему им не суждено быть вместе. Сейчас, после того, что он предложил, в душераздирающей исповеди необходимости не было.
— Ты прав, — продолжала Кэтрин. — Ты сообщил мне чудесную новость. Это и в самом деле все решает.
Согласись Кэтрин на это унизительное предложение, ее честь и честь семьи была бы запятнана навсегда. А еще был тот человек, который хочет ее смерти. Не очень-то он обрадуется появлению Кэтрин! Один Бог знает, чего еще от него ждать.
— Конечно, — согласился Доминик, однако в голосе его не было уверенности. — Ты будешь счастлива. Обещаю тебе. Только верь мне, а об остальном я позабочусь.
— Я верю тебе, Доминик.
«Когда-то это было так».
— Всегда верила.
Доминик пристально посмотрел ей в глаза. Что-то она скрывает, по сейчас нет времени выяснять что.
— Мне пора. Я вернусь к завтрашней ночи. Если все пойдет гладко, дня через три мы уедем.
— Как скажешь.
Доминик взглянул на нее исподлобья. Стоило бы поговорить с ней, развеять ее сомнения, но времени не было.
— Поговорим об этом потом, — пообещал он. — Все будет хорошо,
Кэтрин кивнула.
— Прости, Доминик. Все произошло так неожиданно. Я уверена, что ты поступаешь правильно. Когда мы вернемся в Англию, все будет хорошо.
Он наклонился и поцеловал ее, поцеловал как собственник, как мужчина, сознающий свое право на нее, и в этом жесте не было ни теплоты, ни трепетности.
— Завтра поговорим. А потом я отвезу тебя домой.
— Да, хорошо бы вернуться домой поскорее.
Сообщение из Англии поступило еще в апреле, но к Доминику письмо попало только сейчас. Отцу стало хуже. Маркиз просил сына приехать как можно скорее. Видимо, так и не дождавшись вестей от Доминика, старик Грэвенвольд отправил второе послание, в котором просил Доминика встретиться с курьером из Англии.
Встреча должна была состояться в маленькой таверне за Пальвасом, небольшим городком на юге Франции. Туда и ехал Доминик.
Нельзя сказать, что Доминик совершенно не испытывал угрызений совести. Старый маркиз, каким бы несносным человеком ни был, все же его отец. Всякое могло случиться с человеком в его возрасте. Оправдывало Доминика лишь то, что отец так часто слал ему письма с жалобами на здоровье, требуя немедленного возвращения, что Доминик перестал воспринимать их всерьез. Однако, похоже, на этот раз дело обстояло серьезнее. Во втором письме не было ни жалоб, ни угроз, его только просили встретиться с курьером из Грэвенвольда в таверне «Три сестры» возле Пальваса. То, что отец не требовал возвращения сына, настораживало Доминика. Посыльный должен был приехать двадцать шестого апреля и остаться до приезда Доминика.
Может, и не стоило клевать на заброшенную стариком наживку, думал Доминик, сворачивая на разбитую дорогу, ведущую к «Трем сестрам», но курьера было жалко: парню пришлось проделать немалый путь, пересечь линию фронта, пробираться по враждебной стране. Доминик не мог не отдать ему должное и чувствовал себя обязанным выслушать то, что посланец должен был ему сказать.
Кроме того, Доминик и сам собирался возвращаться. А значит, можно было убить одновременно двух зайцев, да еще и сделать необходимые приготовления.
Доминик готов был посмеяться над выкрутасами судьбы. Сейчас, уладив отношения с Кэтрин, он ловил себя на том, что сам жаждет скорейшего возвращения в Лондон. Как можно скорее покончить с обустройством ее жизни в Лондоне, а потом… Доминик представлял, какими прекрасными будут долгие часы неги, проведенные в ее постели. Он хотел научить ее десяткам способам любви, хотел покупать ей красивые платья, а затем любоваться ею, зная, что она наряжается для него одного. Он мечтал баловать ее подарками, окружать роскошью и ласками.
То, что она не приняла сказанное им так, как должна была, не удивило его. Кэтрин — женщина гордая. Ему следовало дать ей привыкнуть к мысли о том, что ей рано или поздно предстоит стать его любовницей, постепенно, вместо того чтобы выложить все сразу. Надо было объяснить ей, почему он не может жениться, рассказать, что самое последнее, чего бы ему хотелось в жизни, — это сделать папаше, которого он глубоко презирал, наследника состояния Грэвенвольдов.
Доминик усмехнулся. С того самого дня, как пятнадцать лет тому назад его забрали из семьи, отец — Самуил Доминик Эджемонт, пятый маркиз Грэвенвольд, мечтал лишь о том, что его незаконнорожденный сын станет продолжателем рода. Доминик стал единственной надеждой маркиза, после того как его законный сын погиб, защищая славу королевства на Флоте Его Величества.
Вот почему маркиз признал своею незаконного сына, вот почему он дал ему образование, вот почему он кормил его, почему вообще вспомнил о его существовании. Только ради того, чтобы Грэвенвольды не исчезли с лица земли. Только ради этого пятый маркиз угрохал кучу денег на усыновление ребенка, рожденного от цыганки, на получение личного разрешения Короны на наследование титула человеком весьма сомнительного происхождения. Так вот, не бывать тому никогда.
Пятнадцать лет назад Доминик поклялся себе в этом. До сих пор он не нарушил клятвы. И не нарушит до конца своих дней.
Доминик остановил лошадей у двухэтажного кирпичного здания с выцветшей вывеской, спешился, передал коня мальчику-конюху, затем открыл тяжелую деревянную дверь и вошел. В таверне было темно и дымно, пол низким потолком висели масляные тусклые лампы, пахло вином и подгорелым мясом. Посетители смеялись и горланили песни.
— Добрый вечер, месье. Чем могу быть полезна? — спросила пышная дама за стойкой, некогда бывшая блондинкой. Ее голубые глаза быстро окинули стройную фигуру Доминика.
Сегодня, он больше не был цыганом. На нем была белоснежная накрахмаленная рубаха и черные обтягивающие бриджи, заправленные в начищенные до блеска сапоги. Никаких пестрых шелков, никаких монет и сережек. Ему не хотелось шокировать англичанина, посланного отцом.
— Вина, — приказал Доминик, — и побыстрее.
— Oui, m'sieur.
Женщина подошла к мужчине, сидящему за столиком в углу, что-то сказала ему и вышла. Как только хозяйка ушла, солидный лысоватый мужчина встал и направился к Доминику.
— Лорд Найтвик? — тихо спросил он.
— Не здесь. Во Франции в такое тревожное время лучше обходиться без титулов и фамилии. Просто Доминик.
— Хорошо, сэр.
Мужчина говорил на чистом французском, да и одеждой мало отличался от крестьян. Никто бы не догадался, что он англичанин.
— Меня зовут Харвей Мальком. Я здесь по поручению вашего отца.
— Он еще жив?
— Жив, сэр, но, боюсь, жить ему осталось недолго.
— Мой отец смертельно болен уже лет десять. Если вы здесь, чтобы уговорить меня поехать домой, можете не беспокоиться. Я и так собираюсь покинуть Францию в ближайшие дни.
— Слава Богу, — сказал Мальком.
Доминик удивился:
— Вы, кажется, обеспокоены всерьез. Не хотите ли вы сказать, что отец совсем плох?
— Да, сэр. Было бы лучше, если бы вы вернулись поскорее.
— Вам больше не о чем беспокоиться. Через несколько дней я отправляюсь.
— Я вынужден просить вас не медлить с отъездом три дня. Неизвестно, сколько осталось вашему отцу.
Доминик пристально посмотрел на собеседника. Тот был очень серьезен. Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Кажется, час маркиза пробил.
— Вы можете доложить о моем незамедлительном выезде, — усмехнулся Доминик. — Мне бы не хотелось пропустить напутственных слов отца.
Харвей попрощался и ушел. Доминик заказал комнату, переночевал там и рано утром пустился в обратный путь.
Когда Доминик поздно ночью приехал в табор, праздник был в разгаре. Склеп, в котором покоились останки святой Сары, был открыт, и паломники из итальянских, французских и испанских цыган совершали церемониальные двухсуточные бдения. Внутри склепа цыгане сидели прямо на полу. В храме было светло от сотен зажженных свечей.
Снаружи стражники сдерживали буйную толпу изрядно выпивших цыган, стремящихся оказаться поближе к святой покровительнице. Доминик с трудом протискивался сквозь толпу к своему вардо — и к Кэтрин.
Сейчас он встретит Кэтрин и все объяснит ей. Ему не давали покоя ее слова, обида, звучащая в них. «Ты собираешься провести меня по улицам Лондона как свою шлюху? Как это мило, Доминик». Надо было сказать все начистоту с самого начала. Сказать, что он любит ее, что хочет быть с ней.
Доминик искал Кэтрин в толпе, среди зевак, собравшихся вокруг шпагоглотателей, среди танцующих, среди тех, кто слушал игру на мандолине, но нигде не увидел рыжей головки своей ненаглядной.
Он подъехал к вардо. Навстречу ему вышла Перса. По лицу матери Доминик сразу понял, что стряслась беда.
— Что случилось, мама? — спросил Доминик, спрыгивая с коня.
Но он уже и так знал, каким будет ответ.
— Катрина!
Доминик рванулся к вардо, но мать схватила его за руку.
— Она ушла, мой сын. Она ушла сразу после тебя. В суматохе праздника хватились ее только к ночи.
— Расскажи мне все. — Доминик схватил мать за плечи.
— Твой друг Андре из «Черного буйвола» кое-что рассказал. Он искал тебя после того, как она встретилась с ним, — кажется, она знала, что он твой друг…
— Да, я как-то сказал, что владелец таверны передает мне сообщения, оставленные друзьями.
— Она пошла к нему. Сказала, что ты ее послал и попросил ей помочь. Она теперь одета не как цыганка, мой сын, а как настоящая гаджио-леди.
Доминик выругался, заскочил в вардо. Деньги пропали — все.
— У нее хватит денег, чтобы добраться домой, — сказал он матери, выйдя из вагончика. — Она взяла все, что у меня было в сундуке.
— Андре сказал, что молоденькая горничная из таверны поехала с ней. Катрина попросила проводить ее до Марселя.
Доминик помрачнел.
— Ей будет нелегко найти корабль. Может быть, мне удастся нагнать ее.
— Возможно. Только, сдается мне, твоя Кэтрин сделает все от нее зависящее, чтобы этого не случилось.
— Да уж. Будь она проклята.
— Это еще не все, — сказала Перса. — Прошлой ночью в городе Золтана убили в пьяной драке. Испанский цыган Эмилио пырнул его ножом.
— А как же мальчик? Кто возьмет его?
— Он хочет ехать с тобой.
— Хорошо. Позови его.
— Почему она ушла, сынок? — спросила Перса. — Я думала, ты согласился отправить ее домой.
— Я неправильно все сделал, мать. Мне надо найти ее. Объяснить.
Перса тронула его за плечи.
— Не стоит этого делать, сын.