Дальний умысел

Глава 22

— Ну, он, видать, окончательно спятил, — пробормотал Френсик неделей позже. — Не вижу, говорит, ни малейшего резона пренебречь. — Френсик этот резон видел.

— Неужели болван Пипер всерьез полагает, что я так-таки пойду к Коркадилам и заставлю их напечатать роман какого-то мертвеца?

Однако, судя по тону письма, Пипер именно так и полагал. За несколько месяцев Френсик получил четыре ксерокопии правленых черновиков романа Пипера и упрятал их в недосягаемый архив Если Пиперу угодно, не жалея времени, переписывать чертов роман в ущерб всякому читательскому интересу — пусть переписывает Френсик ничуть не обязан таскаться с его писаниями по издателям. Но угроза обратиться напрямик к Коркадилам — это, мягко говоря, совсем другая петрушка. Пипер умер, похоронен и получает за это хорошие деньги. Каждый месяц Френсик присматривал, чтобы отчисления с продажи «Девства» регулярно переводились на счет номер 476994, и дивился американской налоговой системе, по-видимому безразличной к тому, жив или умер налогоплательщик. То ли Пипер исправно платил налоги, то ли Бэби Хатчмейер особым способом устранила всякие налоговые сложности. Это, в общем, Френсика не касалось Он высчитывал комиссионные и переводил остальное Но раз Пипер угрожает пойти к Коркадилу или обратиться к другому агенту — это уж его, Френсика, касается Этому определенно не бывать.

Френсик повертел письмо в руках и рассмотрел марку на конверте. Пришло из какого-то Библиополиса, штат Алабама. «Пиперу только и жить в таком идиотском городе», — мрачно подумал он, размышляя, как отвечать. Может, вообще не отвечать? Пожалуй, вернее всего не обращать внимания на угрозу. Зачем оставлять письменные улики, что он знает о пиперовском посмертном существовании? «А потом он потребует, чтобы я сам явился к нему обсудить дело. Только этого и не хватало». Френсик и так вдоволь погонялся за призрачными авторами.

Миссис Богден напротив, отнюдь не оставила погоню за мужчиной, сделавшим ей предложение. После жуткого телефонного разговора с Джефри Коркадилом она поплакала, подкрасилась и вернулась к обычным делам. Несколько недель она прожила в надежде, что он вдруг позвонит или пришлет еще один ворох алых роз; но эти надежды зачахли Обнадеживал только алмазный блеск солитера на пальце, и, конечно ее машинистки не должны были заподозрить, что с помолвкой неладно. Для них она изображала затяжные уик-энды и выдумывала свадебные отсрочки. Однако недели слагались в месяцы, и Синтия, перешла от разочарования к решимости. Положим, иной раз лучше быть пойманной, чем неуловимой оттого, что тебя не ловят, но выглядеть дурой перед подчиненными — это уж слишком. И миссис Богден задалась целью отыскать жениха. Его исчезновение доказывало, что она ему не нужна, а пятьсот фунтов, потраченные на кольцо, свидетельствовали, что ему было от нее что-то нужно. Деловой ум миссис Богден подсказывал ей, что одна ночь с нею вряд ли стоит таких непомерных издержек. Если это жест, то жест идиотский, а в гордыне своей она не могла счесть идиотом единственного человека, который сделал ей предложение после ее развода.

Нет, должно найтись какое-то объяснение; и, перебирая события незабвенных суток, она припомнила, что в разговоре почему-то все время всплывал роман «Девства ради помедлите о мужчины». Во-первых, жених ее назвался Джефри Коркадилом; во-вторых, слишком уж часто он заводил речь о перепечатке романа; в-третьих, любовный шифр, а шифром этим послужил телефонный номер, по которому она консультировалась во время перепечатки. Синтия Богден снова позвонила по нему, но там не отвечали, а через неделю телефон и вовсе перестал соединяться. Она просмотрела всех Пиперов в телефонной книге: номера 20357 ни у кого из них не было. Она позвонила в центральное справочное, опросила адрес и фамилию абонента, но там отказались дать такую справку. Зайдя в тупик этим путем, она испробовала другой. Ей было велено отправить законченную перепечатку Кэдволладайну и Димкинсу, стряпчим, а черновик вернуть в «Ллойдз банк». Миссис Богден позвонила мистеру Кэдволладайну, но, к изумлению ее, оказалось, что он не помнит, получал ли машинопись. «Вполне вероятно, — сказал он, — но у нас столько всяких дел, что…»

Миссис Богден не отставала, и наконец ей было сказано, что поверенные не вправе разглашать конфиденциальную информацию. Миссис Богден этот ответ не удовлетворил. Неудачи лишь укрепляли ее решимость, равно как и ехидные вопросики ее «девочек». Соображала она медленно, но упорно. Она проследовала мыслью от банка до своего машинописного бюро, от бюро к мистеру Кэдволладайну и от мистера Кэдволладайна к Коркадилам. Ее тоже заинтриговала таинственность, какой была обставлена вся эта процедура. Автор, доступный лишь по засекреченному телефону, поверенный… Чутья Френсика у нее, конечно, не было, но она упорно обнюхивала остывший след и как-то, поздно вечером, поняла, почему мистер Кэдволладайн отказался сообщить ей, откуда отослал машинопись. А отослал безусловно, раз Коркадилы издали книгу. Значит, между Кэдволладайном и Коркадилами был еще кто-то, и этот кто-то — почти наверняка литературный агент. Синтия Богден лежала, не смыкая глаз, и обдумывала свое открытие: да, нашлось недостающее звено цепи. Встала она рано, в полдевятого явилась в контору, а в девять позвонила Коркадилам и попросила к телефону редактора «Девства». Он пока не пришел. Она снова позвонила в десять: его еще не было. Добралась она до него без четверти одиннадцать, и к тому времени изыскала нужный подход — самый прямой.

— Я заведую машинописным бюро, — сказала она, — и вот только что кончила печатать роман одной моей подруги, которая очень хотела бы не ошибиться с литературным агентом, так нельзя ли….

— Боюсь, что тут мы не сможем вам ничего посоветовать, — сказал мистер Тэйт.

— О, конечно, я понимаю, — робким голоском сказала миссис Богден, — но вы опубликовали этот дивный роман «Девства ради по медлите о мужчины», и подруга моя просила меня адресоваться к тому же литературному агенту. Я сочла, что никто лучше вас…

Мистер Тэйт оказался податлив на лесть.

— «Френсик и Футл», Ланьярд-Лейн? — переспросила она.

— Ах да, теперь просто «Френсик», — сказал мистер Тэйт. — Мисс Футл там уже нет.

Но миссис Богден уже не было на проводе. Она дала отбой и набрала номер справочной. Через несколько минут она узнала телефон Френсика. Интуиция говорила ей, что она близка к цели. Она немного посидела, ожидая наития из глубины солитера Позвонить или… Ох, недаром мистер Кэдволладайн так скрытничал. Она решительно встала из-за стола, приказала старшей машинистке сегодня замещать ее и успела на поезд 11:55. Через два часа она подошла по Ланьярд-Лейн к дому номер 36 и поднялась в контору Френсика.

По счастью, Френсик в это время обедал с перспективным новым автором в итальянском ресторанчике за углом. Они вышли оттуда в четверть третьего и направились обратно в контору. На первой площадке Френсик остановился.

— Поднимайтесь, — сказал он, — я буду через минуту.

Он зашел в уборную и заперся, а перспективный новый автор проследовал наверх. Когда Френсик снова появился на площадке и поставил ногу на первую ступеньку, до него донесся слишком знакомый голос.

— Вы мистер Френсик? — спросил голос. Френсик так и замер.

— Я? — рассмеялся молодой перспективный автор. — Нет, я насчет книги. А мистер Френсик внизу, он сейчас поднимется.

Френсик и не думал подниматься. Он кубарем скатился по лестнице и выскочил на улицу Эта бабища выследила его. Что теперь делать? Он вернулся в итальянский ресторан и сел за угловой столик. Как же она ухитрилась его разыскать? Неужели обалдуй Кэдволладайн… А, не важно. Надо что-то придумывать. Не может же он просидеть весь день в ресторане, а встретиться с миссис Богден так же немыслимо, как и бежать от нее. Бежать? А может, улететь? Если он не появится в конторе, перспективный молодой автор. Да пес с ним, с молодым и перспективным. От миссис Богден второй раз не уйдешь… Френсик сделал знак официанту.

— Листок бумаги, будьте добры. — Он набросал несколько строк автору, извинившись и объяснив, что внезапно занемог, потом попросил официанта доставить записку, сопроводив просьбу пятифунтовой бумажкой. Френсик вышел из ресторана вслед за ним и подозвал такси.

— Глас-Уок, Хампстед, — сказал он и быстро залез в машину. Правда, домой — это не спасение. Миссис Богден живенько доберется до него. Положим, он не станет открывать дверь на звонок. Ну и что? Миссис Богден с ее настойчивостью, сорокапятилетняя женщина, которая выслеживала добычу несколько месяцев… нет, тут было чего испугаться. Она ни перед чем не остановится В свою квартиру он вошел в паническом ужасе. Войдя, он запер за собой дверь и за двинул засовы. Потом уселся в кабинете обдумывать ситуацию. Зазвонил телефон. Он механически поднял трубку.

— Френсик слушает, — сказал он.

— Говорит Синтия, — отозвался сипловатый голос. Френсик шваркнул трубку и, чтобы помешать новому звонку, тут же схватил ее и набрал номер Джефри.

— Джефри, дорогой мой, — сказал он Коркадилу, — вы не могли бы…

— Да я вас уже три часа ловлю, — не дал ему закончить Джефри. — Мне прислали совершенно поразительную рукопись Вы не поверите, но в таком городе, который называется, представьте себе, Библиополис, живет какой-то сумасшедший.. Но правда же, глаза на лоб лезут. Библиополис, штат Алабама… Ну так вот он, извольте видеть, объявляет, будто он — наш дорогой покойник Питер Пипер, и не соблаговолим ли мы, кавычки, исполнить обязательства, записанные в договоре, кавычки закрываются, опубликовать его роман «Поиски утраченного детства?» Невероятно, а между тем подпись…

— Джефри, милый, — сказал Френсик наинежнейшим тоном, как бы отгораживаясь от женских прелестей миссис Богден и заодно готовя Коркадила к тому, что воспоследует, — с вашего разрешения я вам кое-что объясню…

Он торопливо объяснял минут пять и повесил трубку. Потом с неимоверной быстротой уложил два чемодана, вызвал такси, оставил записку молочнику, отменив свои две пинты в день, схватил чековую книжку, паспорт и портфель с рукописями Пипера — и через полчаса затаскивал пожитки в дом Джефри Коркадила. Пустая квартира на Глас-Уок была тщательно заперта и на звонки прибывшей Синтии Богден никак не отзывалась. Френсик сидел в гостиной, потягивал бренди и затягивал хозяина в антихатчмейеровский заговор. Джефри глядел на него, вылупив глаза.

— Вы хотите сказать, что вы преднамеренно ввели в заблуждение Хатчмейера — и меня, если уж на то пошло, — уверив его, будто этот бешеный Пипер написал «Девство»? — спросил он.

— Пришлось, — печально сказал Френсик. — Если бы я не уверил, все бы рухнуло. Откажись Хатчмейер от сделки — где бы мы были?

— Ну, уж такого безобразия не приключилось бы, это я вам твердо скажу.

— Вы бы обанкротились, — сказал Френсик. — Вас же «Девство» спасло. Вы на нем изрядно подзаработали, да я вам и еще кое-что прислал. Теперь ведь Коркадилы на очень хорошем счету.

— Это, может быть, и верно, — слегка смягчился Джефри, — но хороша будет фирма, когда выяснится, что Пипер, автор «Девства»…

— Не выяснится, — сказал Френсик. — Это я вам обещаю. — Джефри с сомнением поглядел на него.

— Ваши обещания… — начал он.

— Придется вам довериться мне, — сказал Френсик.

— Довериться вам — после всего? Нет уж извините, моего доверия вам не видать как своих…

— Ничего не поделаешь. Помните договор, который вы подписали? Где обусловливался пятидесятитысячный аванс за «Девство»?

— Вы его разорвали, — сказал Джефри. — Я сам видел.

— Я-то разорвал, — кивнул Френсик, — а Хатчмейер — нет. Он наверняка сделал фотокопию, и в суде вам нелегко будет объяснить, как это вы подписали два договора на одну и ту же книгу. Нет, Джефри, это не смотрится, никак не смотрится.

Джефри и сам видел, что не смотрится. Он присел.

— Так чего же вам надо? — спросил он.

— Мне нужна постель на ночь, — сказал Френсик, — а завтра утром я пойду в американское посольство за визой.

— Не понимаю все-таки, зачем вам у меня ночевать, — сказал Джефри.

— Поглядели бы на нее — поняли бы, — сказал Френсик как МУЖЧИНА МУЖЧИНЕ. Джефри подлил ему бренди.

— Со Свеном надо будет объясняться, — сказал он. — Свен несносно ревнивый. Да, кстати, кто же все-таки написал «Девство»?

— Этого я вам не скажу, — покачал головой Френсик. — Кое-чего лучше вам не знать. Скажем так, покойник Питер Пипер.

— Покойник? — передернул плечами. Джефри. — Странное слово, когда говоришь о живых.

— Да и о мертвых тоже, — заметил Френсик. — А то ведь сегодня покойник, а завтра объявится. Ну что ж, лучше завтра, чем никогда.

— Хотел бы я разделить ваш оптимизм, — сказал Джефри.

На следующее утро, после беспокойной ночи в незнакомой постели, Френсик отправился в американское посольство и получил визу. Потом сходил в банк; потом купил обратный билет из Флориды. Рейс его был ночной. Он пересек океан в полупьяном оцепенении и долетел из Майами в Атланту на другой день, долетел, изнывая от жары, дурноты и предчувствий. Чтобы не торопить события, он провел ночь в отеле, изучая карту Алабамы. Карта была подробная, но Библиополис на ней не значился. Он обратился к дежурному, но тот ни о чем таком в жизни не слышал.

— Вы доезжайте до Зельмы, а там спросите, — посоветовал он Френсику. Френсик доехал автобусом до Зельмы и пошел на почтамт.

— Глубинка. Бассейн Миссисипи, — сказали ему. — Где-то за болотами на Мертвечихе. Миль сто по Восьмидесятому шоссе, а там к северу. Вы из Новой Англии?

— Из Старой Англии, — сказал Френсик, — а что?

— Да они там северян не любят. Говорят — чертовы янки. Живут в прошлом.

— Кого я ищу, тот живет там же, — сказал Френсик и пошел брать напрокат автомобиль. Конторщик усугубил его предчувствия.

— Поедете по Кровавой Трассе — поберегитесь, — сказал он.

— По Кровавой Трассе? — тревожно переспросил Френсик.

— Так у них называется Восьмидесятое шоссе до Меридиана. Народу там сгинуло видимо-невидимо.

— А нет какого-нибудь иного пути на Библиополис?

— Да можно ехать проселками, только заблудитесь. Вернее уж по Кровавой Трассе.

Френсик заколебался.

— Шофера нанять нельзя? — спросил он.

— Сегодня поздно, — сказал конторщик. — Субботний вечер, все разошлись по домам, а завтра опять же воскресенье.

Френсик поехал к себе в отель. Нет уж, на ночь глядя не поедет он в Библиополис по Кровавой Трассе. Лучше завтра утром.

Наутро он отправился в путь спозаранку. Солнце сияло с безоблачных высот, и день был яркий и чистый, не то что его душевный пейзаж. Та шалая решимость, с которой он покинул Лондон, сникла и сникала все больше с каждой милей на запад. Лес придвинулся к дороге, и Френсик чуть не повернул назад прежде выцветшего указателя ДО БИБЛИОПОЛИСА 15 МИЛЬ. Но понюшка табаку и мысль о том, что будет, если воскресший Пипер не уймется, придали ему храбрости. Френсик свернул направо по лесной грунтовой дороге, стараясь не глядеть на черные лужи и на деревья, полузадушенные лианами. И точно как у Пипера несколько месяцев назад, у него посветлело на душе, когда дорога пошла лугами, мимо скотины, пасшейся в высокой траве. Однако же заброшенные хижины угнетали его, и ленивые бурые струи Мертвечихи тоже не радовали. Наконец дорога свернула налево, и Френсик увидел за рекой Библиополис. Дорога распахнется, обещала девица в Зельме, но она здесь явно не бывала. Дорога, наоборот, уперлась в реку. Городок сгрудился у площади и стоял недвижим и неизменен с начала девятнадцатого столетия. И паром, который вскоре двинулся к нему усилиями старика, перебиравшего веревку, тоже явился откуда-то из глубины веков. Да, глубинка, подумал Френсик.

— Мне нужен некий Пипер, — сказал он паромщику.

— Так я и думал, — кивнул тот. — Многие приезжают его послушать. А не его — так преподобную Бэби.

— Послушать? — удивился Френсик. — Он что, проповедует?

— А как же. Учит божьему слову.

Френсик поднял брови. Пипер — проповедник? Это что-то новое.

— А где его найти? — спросил он.

— Он в Пеллагре.

— Болен пеллагрой? — обнадеженно заинтересовался Френсик.

— Да нет, в усадьбе, — старик показал на большой дом с высокими белыми колоннами. — Вон Пеллагра. Раньше там жили Стопсы, только все перемерли.

— Ничего удивительного, — сказал Френсик, окинув мыслью нехватку витаминов, глашатаев контроля рождаемости, обезьяний процесс и округ Йокнапатофа. Он вручил паромщику доллар и выехал подъездной аллейкой к открытым воротам: объявление по одну сторону гласило крупным курсивом: КАЛЛИГРАФИЧЕСКОЕ УЧИЛИЩЕ ПИПЕРА, по другую указующий перст направлял к ЦЕРКВИ ДАЛЬНЕГО УМЫСЛА. Френсик остановил машину, не в силах оторвать глаз от громадного перста. Церковь Дальнего Умысла? Ц-е-р-к-о-в-ь? Вне всяких сомнений, он достиг своей цели. Но что за религиозная мания одолела Пипера? Он припарковался возле других автомобилей у большого белого строения: балкон второго этажа выставлял над колоннадой витые чугунные перила. Френсик вылез из машины и взошел по ступеням к парадному. Дверь подалась. Френсик заглянул в вестибюль. На дверях слева было начертано «СКРИПТОРИЙ», а справа гулко доносился настоятельский голос. Френсик прошел по мраморным плитам и прислушался. Голос явственно пиперовский, но прежней неуверенности в нем как не бывало; появился скрежещущий напор. Все же голос был знакомый, как и слова.

— «И мы не должны (причем „долг“ в данном случае открыто подразумевает выдержанную целеустремленность и неуклонное соблюдение нравственных обязательств) позволять вводить себя в заблуждение кажущейся наивностью, столь часто приписываемой недалекими критиками малютке Нелл. Мы должны понять, что чувство, а нечувствительность диктует…»

Френсик отшатнулся от дверей. Он понял, откуда взялось евангелие у Церкви Дальнего Умысла. Пипер скандировал статью доктора Лаут «Должный подход к „Лавке древностей“». Даже религия у него с чужого плеча. Френсик уселся в кресло у стены, смиряя подступающий гнев. «Ну, захребетник», — пробормотал он и заодно послал проклятие доктору Лаут. Апофеоз этой страшной женщины, первопричины всех нынешних невзгод, происходил здесь, где только и читают что Библию. Френсик уже не гневался, а ярился. Библию, видите ли, читают! Библиополису понадобилась Библия! Вместо великолепной библейской прозы Пипер внедрял жалкий слог, путаные, неровные построения, пуританскую сухость доктора Лаут — лишь бы никто не получил радости ни от какого чтения! И кто внедрял — человечек, который и писать-то ни за что на свете… На секунду Френсику показалось, что он проник в сердцевину великого заговора против жизни. Да какой там заговор — просто паранойя. И Пипер сделался рьяным миссионером вовсе не потому, что был к этому призван. Псевдолитературная мутация превратила самого Френсика из начинающего романиста в шустрого литературного агента; она же с помощью «Нравственного романа» изничтожила тот несчастный талант, который, может статься, когда-то был у Пипера. А теперь он стал разносчиком словесной заразы. Когда голос перестал бубнить и слушатели гуськом проследовали к машинам, заразившись нравственной целеустремленностью, Френсик был уже в бешенстве.

Он пересек вестибюль и вошел в Храм Дальнего Умысла. Пипер прятал книгу с благоговением священника, прибирающего Тело Христово. Френсик выждал, стоя в дверях. Ради этого мига он и приехал. Пипер затворил шкаф и обернулся. Благоговение сползло с его лица.

— Это вы, — проговорил он.

— А кто же еще? — громко отчеканил Френсик, чтобы разогнать зловоние литературного святошества. — Вы ожидали явления Конрада?

— Что вам надо? — побледнел Пипер.

— Надо? — сказал Френсик, сел на скамью и взял понюшку табаку. — Да просто пора кончать идиотскую игру в прятки. — Он вытер нос малиновым платком.

Пипер поразмыслил и пошел к дверям.

— Здесь нельзя, — пробормотал он.

— Почему же? — спросил Френсик — Место не хуже всякого другого.

— Не поймете, — сказал Пипер и вышел. Френсик грубо просморкался и последовал за ним.

— Ишь ведь, такой мелкий вымогатель, и такие большие претензии, — заметил он, нагнав Пипера в вестибюле. — А уж сколько похабства про «Лавку древностей»…

— Это не похабство, — сказал Пипер, — и не смейте называть меня вымогателем. Вы это начали, и правда есть правда.

— Правда? — сказал Френсик с гадким смешком. — Если уж вы хотите правды, то получите ее. Затем я сюда и приехал. — Он показал на дверь, надписанную «СКРИПТОРИЙ». — А там что?

— Там я учу людей писать, — сказал Пипер.

Френсик посмотрел на него и снова рассмеялся.

— Шутник, — сказал он и растворил двери. Внутри были ряды парт, и на них — чернильницы. Стены увешаны образцами почерка, перед партами — доска. Френсик огляделся.

— Очаровательно. Скрипторий, значит. А Плагиатория нет?

— Чего нет? — не понял Пипер.

— Надо же где-то обучать списыванию. Или вы это прямо здесь? Ну да, уж учить, так всему заодно. Как это у вас поставлено? Каждому студенту по бестселлеру в зубы, а вы сдуваете у всех сразу?

— Вы гадко и грубо зубоскалите, — сказал Пипер. — Сам я пишу у себя в кабинете. А здесь я только учу, как писать — а не что.

— Ах, вот оно что. Учите — как? — Френсик поднял бутыль и встряхнул ее. Жирная слякоть мазнула стенки. — Чернила, я вижу, по-прежнему испаряете.

— Нужна соответственная густота, — сказал Пипер, но Френсик поставил бутылку и повернулся к дверям.

— А где же ваш пресловутый кабинет? — спросил он. Пипер медленно взошел по лестнице и отворил еще одну дверь. Френсик ступил внутрь. Стены обставлены стеллажами, и большой стол перед окном, выходящим на реку, над паромным причалом. Френсик окинул взглядом книги, все в кожаных переплетах. Диккенс, Конрад, Джеймс…

— Ветхий завет, — сказал он и снял с полки «Миддлмарч». Пипер выхватил у него книгу и поставил ее обратно.

— Это что, нынешний образец? — спросил Френсик.

— Это целый мир, это вселенная, недоступная вашему жалкому пониманию, — гневно сказал Пипер. Френсик пожал плечами. В словах Пипера было столько пафоса, что решимость его ослабела. Но Френсик взял себя в руки и повел дело грубее.

— Не худо вы тут устроились, — сказал он, усевшись и закинув ноги на стол. Позади него Пипер побелел от такого святотатства. — Куратор музея, присвоитель чужих романов и вымогатель чужих гонораров — а как насчет интимной жизни? — Он на всякий случай придвинул к себе разрезной нож. Надо бить наотмашь — а черт его знает, как Пипер отреагирует. — Пристроились к покойнице миссис Хатчмейер?

Сзади раздалось шипенье, и Френсик обернулся. Худое лицо Пипера словно еще осунулось, суженные в щелки глаза сверкали злобой. Френсик нащупал нож. Он побаивался, но отступать было поздно: слишком далеко зашел.

— Мое дело, конечно, сторона, — сказал он, отвечая взглядом на взгляд, — но ведь к мертвечинке у вас особое пристрастие. Сперва вы обдирали покойных авторов, потом потребовали из-за гроба два миллиона долларов и, уж само собой, не обошли вниманием и усопшую миссис…

— Не смейте так говорить! — вскрикнул Пипер пронзительно-яростным голосом.

— Почему же не сметь? — сказал Френсик. — И вообше исповедь — она, знаете, облегчает душу.

— Это неправда, — выговорил Пипер, тяжело дыша.

— Что неправда? — злобно ухмыляясь, поинтересовался Френсик. — Правда, как известно, сама скажется. В данном случае моими устами. — Он встал с угрожающим видом, и Пипер отпрянул.

— Довольно. Перестаньте. Ничего больше слышать не хочу. Уйдите и оставьте меня в покое.

— А вы мне пришлете еще одну рукопись и потребуете ее публикации? Нет уж, хватит, — покачал головой Френсик. — Придется вам узнать правду, я ею заткну вашу слюнявую…

Пипер закрыл уши руками.

— Не буду! — крикнул он. — Я вас не буду слушать!

— А слушать и необязательно. Вот прочитайте. — И Френсик достал из кармана отречение доктора Лаут. Он протянул листок Пиперу, и тот взял его. Френсик присел на стул. Кризис миновал, опасаться больше нечего. Может, Пипер и помешанный, но не буйный, его не тронет. И Френсик с какой-то обновленной жалостью смотрел, как тот читает письмо. Не человек, а ходячее недоразумение. Прирожденный писатель, для которого вся жизнь в словах, написать ничего не способный. Пипер дочитал письме и поднял глаза.

— Что это значит? — спросил он.

— Читайте между строк, — посоветовал Френсик. — Что несравненная доктор Лаут — автор «Девства». Вот что это значит.

Пипер снова поглядел на листок.

— Но ведь тут же сказано, что она не автор.

— Вот именно, — усмехнулся Френсик. — А зачем бы ей это говорить? Посудите сами, Зачем отрицать то, чего никто не утверждает?

— Не понимаю, — сказал Пипер, — это какая-то бессмыслица.

— Смысл здесь тот, что ее шантажировали, — сказал Френсик.

— Шантажировали? Кто?

Френсик запихнул понюшку.

— Вы. Вы угрожали мне, а я ей.

— Но… — Пипер никак не мог уразуметь связи. В его головенке все это не укладывалось.

— Вы грозили меня разоблачить, а я передал угрозу по назначению, — пояснил Френсик. — Доктор Сидни Лаут пожертвовала двумя миллионами, лишь бы не прослыть автором «Девства». И стоит — с ее-то репутацией!

— Я вам не верю, — проговорил Пипер. Глаза его остекленели.

— И не надо, — сказал Френсик. — Плевал я на ваше доверие. Но вот только объявитесь перед Хатчмейером живым и невредимым — и посмотрите, что будет. Все выйдет наружу и разнесется по свету. Про меня, про вас, про пятое-десятое — и не быть больше доктору Лаут влиятельным критиком. В литературном мире на нее, мерзавку, пальцами станут показывать. Вы-то тем временем будете сидеть за решеткой. И я, уж конечно, останусь без гроша — но зато хоть не придется никому всучивать ваши вонючие «Поиски утраченного детства». Все-таки утешение.

Пипер расслабленно опустился на стул.

— Итак? — сказал Френсик, но Пипер только головой помотал. Френсик забрал у него письмо и повернулся к окну. Всё, он обставил этого недотепу. Не будет больше ни угроз, ни рукописей. С Пипером покончено; пора уезжать. Френсик поглядел на бурую реку и лес поодаль: непривычный, иноземный пейзаж, пышновато-зловещий и такой далекий от уютного мирка, который надлежало оберечь от здешних посягательств. Он прошел к дверям, вниз по широкой лестнице и через пустой вестибюль. Что ж — домой и как можно быстрее.

Но когда он подъехал к парому, оказалось, что плот у того берега, а паромщика нет. Френсик позвонил в колокол, но никто не отозвался. Он немного подождал на солнцепеке. Стояла тишь, и только бурая вода похлюпывала внизу возле берега. Френсик снова сел в машину и выехал на площадь. Здесь тоже не было ни души. Черные тени жестяных магазинных навесов, беленая церковь, деревянная скамья у подножия статуи посреди площади, слепые окна. Френсик вылез и огляделся. Часы на здании суда показывали полдень. Должно быть, все обедают, однако в этом безлюдье была жутковатая мерзость запустения; черная путаница деревьев и подлеска, замыкая горизонт, наползала из-за реки; тускло голубело пустое небо. Френсик обошел площадь и вернулся в машину. Может быть, паром тем временем… но он по-прежнему стоял у того берега, и когда Френсик потянул за веревку, даже не шелохнулся. Он снова ударил в колокол. Звук точно в воду канул, и Френсику стало уж совсем не по себе. Наконец он оставил машину над пристанью и пошел тропкой по берегу реки. Тропка поплутала под дубами в мшистых бородах и привела его на кладбище. Взглянув на надгробья, Френсик повернул назад.

Может быть, взять курс на запад — и отыщется какая-нибудь боковая дорога к Восьмидесятому шоссе? «Кровавая Трасса» — это звучало теперь прямо-таки заманчиво. Но карты у него не было, и, проехав по переулкам, которые оказывались тупиками или выводили к заросшим лесным колеям, Френсик повернул назад. Может, паромщик вернулся. Он поглядел на часы: уже два, наверняка появятся какие-нибудь люди.

Люди появились. Когда он выехал на площадь, несколько угрюмых мужчин, стоявших у здания суда, сошли с тротуара на мостовую и преградили ему путь. Френсик остановил машину, опасливо приглядываясь к ним сквозь ветровое стекло. У каждого на поясе была кобура, а у самого мрачного — звезда на груди. Он подошел сбоку и наклонился к окну, обнажив крупные желтые зубы.

— Фамилия Френсик? — спросил он. Френсик кивнул. — Тебе надо к судье, — продолжал тот. — Пойдешь добром или?..

Френсик пошел добром; угрюмая компания следовала за ним по ступеням суда. Внутри здания было темно и прохладно. Френсик замешкался, но долговязый шериф указал нужную дверь.

— Судья в кабинете, — сказал он. — Заходи.

Френсик вошел. За огромным столом восседала Бэби Хатчмейер в судейской мантии; в ее лице, всегда жестком, не было ни кровинки. Френсик узнал ее с первого взгляда.

— Миссис Хатчмейер… — вымолвил он, — покойная миссис Хатчмейер?

— Для вас — судья Хатчмейер, — отрезала Бэби, — а насчет покойных лучше оставим, если не хотите без проволочек именоваться покойным мистером Френсиком.

Френсик сглотнул слюну и посмотрел через плечо. Шериф подпирал двери спиной; на поясе его явственно поблескивал револьвер.

— Нельзя ли все-таки узнать, в чем дело? — спросил он, прерывая многозначительное молчание.

Судья кинула взгляд на шерифа.

— Что ему предъявляется? — спросила она.

— Угрозы и запугивание, — отвечал шериф. — Незарегистрированное огнестрельное оружие. Запасное колесо с героином. Вымогательство. Что скажете, судья, то и пришьем.

Френсик плюхнулся на стул.

— Героин? — ахнул он. — Как, то есть, героин? У меня никакого героина…

— По-вашему, никакого? — спросила Бэби. — Херб вам покажет, правда, Херб?

Шериф за спиной Френсика кивнул.

— Его машину, поди, уже разобрали в гараже неподалеку, — сказал он. — Если надо, улики сейчас будут.

Но Френсику не надо было улик. Он втянулся в стул и смотрел на мертвенное лицо Бэби.

— Чего вы хотите? — выговорил он наконец.

— Правосудия, — кратко ответствовала Бэби.

— Правосудия? — усомнился Френсик. — Это вы-то говорите о правосудии, а сами…

— Показания будете давать сейчас или завтра на суде? — осведомилась Бэби.

Френсик опять поглядел через плечо.

— Я бы хотел дать показания незамедлительно, только с глазу на глаз, — сказал он.

— Побудь снаружи, Херб, — кивнула Бэби шерифу. — Далеко не отходи. Может быть, придется…

— Не придется, — поспешно сказал Френсик. — Уверяю, что нет.

Бэби одним движением отмахнулась от его уверений и удалила Херба. Когда дверь затворилась, Френсик достал платок и отер пот с лица.

— Так, — сказала Бэби. — Слушаю ваши показания.

Френсик подался вперед. Он хотел было сказать: «Вы же не можете так со мной поступить», но это клише, затертое его бесчисленными авторами, явно не годилось. Она могла. Он был в Библиополисе, а Библиополиса не было на карте мира.

— Чего вы хотите от меня? — спросил он слабым голосом.

Судья Бэби откинулась в кресле.

— С вашей стороны, мистер Френсик, это любопытный вопрос, — заметила она. — Вы являетесь в наш город, запугиваете одного из наших граждан, угрожаете ему и теперь спрашиваете, чего я хочу от вас.

— Я не угрожал и не запугивал, — возразил Френсик. — Я приехал сказать Пиперу, чтобы он больше не слал мне рукописей. Он мне угрожал, а не я ему.

— Если вы так собираетесь защищаться, то скажу заранее, что в Библиополисе вам никто не поверит, — покачала головой Бэби. — Мистер Пипер известен как самый мирный, самый незлобивый из здешних обитателей.

— Здесь он, может быть, и мирный, — сказал Френсик, — но из Лондона…

— Вы сейчас не в Лондоне, — сказала Бэби, — вы сидите у меня в кабинете — скажите спасибо, если под себя не наделаете.

Френсик воспротивился.

— Вы бы, может быть, тоже наделали под себя, — сказал он, — если бы вам предъявили обвинение, что у вас запасное колесо с героином.

— Тут вы, пожалуй, правы, — кивнула Бэби, — за это вам причитается пожизненное. Угрозы и запугивание, оружие и вымогательство — в сумме пожизненное плюс девяносто девять лет. Вы уж лучше подумайте, а потом говорите.

Френсик подумал и заметил, что трясется еще сильнее: и то правда, как бы под себя не наделать.

— Запугиваете, — выдохнул он.

— Да ничуть, — улыбнулась Бэби. — Кстати, тюремный сторож — дьякон у меня в церкви. Девяносто девять лет вам сидеть не придется. Самое большее три месяца, только в кандалах. И смерть натуральная: змеи и тому подобное. Вы ведь полюбовались на наше маленькое кладбище?

Френсик кивнул.

— Там для вас места хватит, — продолжала Бэби. — Надгробия не будет, надписи тоже — кому это надо? Бугорок и травка, вот и все. Выбирайте.

— Между чем и чем? — спросил Френсик, обретя голос.

— Между пожизненным плюс девяносто девять и тем, что я вам посоветую.

— Пусть будет, как вы мне посоветуете, — сказал Френсик, который не видел возможности выбирать.

— Что ж, — сказала Бэби, — в таком случае признавайтесь.

— Признаваться? В чем?

— Да в том, что вы сами написали «Девства ради помедлите о мужчины» и свалили это на мистера Пипера, обманули Хатча, за ставили мисс Футл поджечь усадьбу и…

— Нет, — вскрикнул Френсик. — Нет, никогда. Я скорее… — Он замолк. Что он — скорее? На лице у Бэби было такое выражение… — Не понимаю, зачем мне в этом признаваться? — сказал он.

Бэби чуть-чуть расслабилась.

— Вы украли у него доброе имя. Теперь верните, — сказала она.

— Доброе имя? — не понял Френсик.

— Под его именем вы издали эту грязную книжонку, — сказала Бэби.

— Да у него до этого не было никакого имени, — сказал Френсик, — он ничего не опубликовал, и теперь, став, так сказать, мертвецом, тоже ничего не опубликует.

— Опубликует, — возразила Бэби, подавшись вперед. — Вы ему отдадите свое имя. «Поиски утраченного детства», роман Фредрика Френсика.

Френсик уставился на нее. Совершенно сумасшедшая женщина.

— «Поиски» под моим именем? — спросил он. — Да вы ничего не понимаете. Я эти чертовы «Поиски» всучивал без толку всем лондонским издательствам. Их же читать невозможно.

Бэби неприятно улыбнулась.

— А это уж ваше дело. Опубликуете, и все его будущие книги тоже выйдут под вашим именем. Либо так, либо в кандалы.

Она глянула в окно на черные деревья и тусклое небо, и Френсик проследил за ее взглядом. Пустое будущее, скорая смерть. Нет, с нею не поспоришь.

— Хорошо, — сказал он, — сделаю все, что смогу.

— Нет, вы больше сделаете. Вы сделаете именно так, как я вам скажу. — Она достала лист бумаги и протянула ему ручку. — Пишите, — сказала она.

Френсик пододвинул стул и стал писать дрожащей рукой под ее диктовку. Он признался, что увиливал от британских налогов, переведя два миллиона долларов и последующие отчисления на счет номер 476994 в нью-йоркском Первом государственном банке; что он побуждал своего партнера, бывшую мисс Футл, поджечь усадьбу Хатчмейера… То, что он делал, так переплелось с тем, чего он не делал, что под допросом опытного обвинителя ему в жизни не выпутаться. Бэби прочла и заверила его подпись. Потом позвала Херба, и он тоже заверил.

— Это поможет вам идти стезей добродетели, — сказала она. — Только пикните, только попробуйте, вопреки своим обязательствам, не опубликовать роман мистера Пипера — и все это пойдет к Хатчмейеру, в страховую компанию, в ФБР и в налоговое управление, так что бросьте-ка ухмыляться. — А Френсик не ухмылялся. У него был нервный тик. — Если вы думаете, что кинетесь к властям и сообщите, что я в Библиополисе, то это вы тоже оставьте. У меня здесь хватает друзей, и если я скажу: нет меня, другие повторят и засвидетельствуют. Понятно?

— Совершенно понятно, — кивнул Френсик. Бэби встала и сбросила мантию.

— Ну, а на случай, если не совершенно понятно, — сказала она, — мы поставим вас обеими ногами на путь спасения.

Они вышли в вестибюль, к угрюмым мужчинам.

— Мальчики, у нас новообращенный, — объявила она. — Увидимся в церкви.

Френсик сидел в первом ряду молельни Служителей Божьих. Прямо перед ним ясная и спокойная Бэби вершила радение. Церковь была заполнена; Херб сидел рядом с Френсиком, и они глядели в один песнослов. Спели «Телефонируем ко славе», «Скала нерушимая» и «Мы сберемся у реки». Херб толкал Френсика в бок, и он пел в унисон. Наконец Бэби произнесла проповедь, отправляясь от текста «Вот человек, который любит есть и пить вино, друг издателям и грешникам» и не спуская глаз с Френсика, — а прихожане воспели «Библиополис, любовь — наш стяг». Френсику приспело время спасаться. Он вышел нетвердым шагом и рухнул на колени. Змеилища в Библиополисе были упразднены, но Френсик оцепенел без всяких змей. Над ним сиял лик Бэби. Она снова победила.

— Именем Господним скрепи договор, — сказала она. И Френсик скрепил.

Он скреплял договор именем дьявола, когда часом позже сидел в машине и переправлялся через реку. Он взглянул на Дворец Пеллагры: верхний этаж светился. Наверное, Пипер сидит над романом, который Френсику придется сбывать под собственным именем. Он рывком вырулил с парома; прокатный автомобиль затрясся на ухабах, и фары его освещали черные лужи, поблескивавшие под сплетенными деревьями. После Библиополиса эти мрачные виды были ему нипочем. Нормальный мир, обычные опасности — против них что-нибудь да найдется. Против Бэби Хатчмейер не найдется ничего. Френсик снова скрепил договор, помянувши всуе имя Господне.

Во Дворце Пеллагры, у себя в кабинете, Пипер молча сидел за столом. Перо торчало из чернильницы. Он глядел на письменное ручательство Френсика, что «Поиски утраченного детства» будут опубликованы, если понадобится, за его счет. Наконец-то Пипер проникнет в печать. Не важно, что под именем Френсика. Когда-нибудь мир узнает истину. Или, пожалуй, еще лучше — не узнает. Кому, в конце концов, известно, кто был Шекспир или кто написал «Гамлета»? Никому.