Дальняя дорога

Глава 2

Лорка вошел в гостиничный номер так тихо, что Ришар не заметил его появления. Дирий сидел возле раздвинутой двери, ведущей на крошечный балкончик. За окном густыми хлопьями валил пушистый снег, дремали ели, прикрывшись снежными шапками, а в комнате было тепло: поток теплого воздуха отделял ее от наружного морозца. Здесь, в лесотундре, зима уже давно вступила в свои права, проскочили трескучие морозы, и лишь днем вместе со снегопадом пришла оттепель. Впрочем, днем — это только так говорится, не было тут уже настоящего дня, а лишь долгая ночь да длинные сумерки.

Ришар сидел за столиком и разбирал шахматную партию. Положение было высвечено на серо-белой крышке столика желтыми и синими фигурками и менялось, как прикинул Лорка, с интервалом около пяти секунд. Для такого мастера, как Дирий, темп был довольно медленный. К тому же нажатием на кнопку Ришар вдруг приостановил автоматическое проигрывание и, причмокнув от восхищения, принялся любоваться сложившейся позицией.

Случайно бросив взгляд на дверь, Дирий заметил наконец Лорку и застыл с приподнятой рукой и тем сосредоточенно властным выражением на лице, которое характерно для дирижеров, режиссеров и шахматистов. И только после ощутимой паузы вдруг улыбнулся и укоризненно покачал головой.

— Я его жду, а он? Стоит в дверях недвижимый, как статуя командора! — И сменил тон: — Что так долго?

— Шел пешком. Уж очень погода хороша.

— Садись, — сказал ему Ришар. — Чая, кофе, молока? Может быть, закусишь?

— Спасибо, ничего не нужно. — Лорка с удовольствием вытянулся в кресле и кивнул головой на окно. — Может, мы напрасно жмемся к субтропикам и теряем эти радости?

Выразительные глаза Ришара обрели насмешливое выражение.

— Эти радости бывают тут раз в месяц, и то по обещанию. А так ветер, вьюги, пурга или такой мороз, что и носа из шлема не высунешь. Ну а если очень захочется экзотики, то от субтропиков до лесотундры всего полчаса хода тоннель-магистралью.

Дирий говорил легко, с ироничной улыбкой, но Лорка уже заметил, что он нервничает. Собственно, об этом говорили и шахматы, которые поспешно убрал Ришар: в минуты тревожного ожидания и нервотрепки бортинженер Дирий часто отвлекался игрой. Вряд ли стоило мучить беспредметным разговором и себя и Ришара, поэтому Лорка прямо спросил:

— Итак, что же ты решил в отношении Кики?

Прежде чем нанести визит товарищу, Лорка еще по видеофону предложил ему принять участие в экспедиции на Кику. Дирий помолчал, а потом с легкой улыбкой, в которой почудилось нечто виноватое, попросил разрешения подумать. Лорку это насторожило, и он почел за лучшее встретиться с ним лично.

— Я все взвесил, — медленно проговорил Дирий и поднял на Федора глаза. — Я все тщательно взвесил и решил от твоего предложения отказаться.

Глаза Ришара были спокойны, но где-то в самой глубине пряталась не то виновность, не то сожаление — понять было трудно, невеселые это были глаза.

— Жаль, — искренне сказал Лорка. — Я рассчитывал на тебя, Риш.

— И мне жаль. — Дирий отвел взгляд. — Но разглядеть правду, пусть даже горькую, лучше, чем строить иллюзии.

— Жаль, — повторил Лорка. — Я здорово рассчитывал на тебя, Риш.

Дирий мельком взглянул на него.

— Тем более что я сам напросился. Ты это хочешь сказать?

Лорка покачал головой.

— Это мелочи, я не о том. В отряде, который я уже скомпоновал в своей голове, тебе трудно будет найти замену.

— Возможно. — Дирий мельком взглянул на Федора. — А Игорь Дюк?

— Игорь само собой.

Ришар кивнул в знак согласия и вдруг с пробудившимся любопытством спросил:

— Собираешь команду звезд?

— Да, что-то в этом роде.

— Разумно.

Ришар прекрасно владел собой. Спокойное лицо, сдержанный тон, изящная поза, непринужденные жесты, которыми он иногда подчеркивал свои слова. Железная воля незаурядной личности делала свое дело: умение расслабиться в минуты нервного или физического напряжения — великое умение! Но по ряду неуловимых признаков, жесткой складке губ, сосредоточенному взгляду и Бог знает еще почему Лорка замечал душевное смятение товарища, хотя он и не знал, что с ним такое стряслось со времени последней встречи. Надо было как-то отвлечь его от неприятных мыслей и переживаний. Взгляд Федора остановился на шахматном столике, и он предложил:

— Не сыграть ли нам партию в шахматы?

— Ты серьезно?

— Конечно! — Зеленые глаза Лорки щурились в плутоватой улыбке. — Разве ты не знаешь, что после шпаги и самбо я больше всего люблю шахматы?

Ришар вдруг поднял голову, проницательно взглянул на Федора и очень спокойно сказал:

— Именно шахматы окончательно убедили меня в том, что путь на Кику для меня заказан. — Заметив удивление Лорки, пояснил: — Раздумывая над твоим предложением, я сел за шахматный столик. И мне вдруг подумалось: а много ли великих шахматистов, скажем, чемпионов мира, сумели заиграть в прежнюю силу после того, как соперник ухитрился учинить им настоящий разгром? Не случайное поражение, а подлинный принципиальный разгром. Не доверяя памяти, я обратился к компьютеру и принялся просматривать историю шахматных чемпионатов, начиная с самых истоков, от Стейница и Ласкера. И поразился, даже испугался! Ни один шахматный титан после краха никогда не поднимался на прежнюю высоту. Они продолжали играть, играть хорошо, иногда прекрасно. Но никогда не возвращали свое былое величие и несокрушимость. Понимаешь? Никогда!

Лорка понимал. Психологический надлом лечить куда труднее телесных ушибов и переломов. Память о срыве, память о поражении сидит в подсознании, как клещ. В ординарной обстановке человек не подозревает о его существовании, но стоит ситуации накалиться и выйти на самую грань допустимого, как этот клещ пробуждается, больно впивается в мозг и на место былой решительности приходит неуверенность. Гнет былых поражений — тяжелый гнет. Сорвавшись психологически один раз в космосе, Ришар Дирий боялся, что такое может повториться еще раз на Кике.

По глазам Лорки Ришар понял, что тот обо всем догадался и разжевывать ему ничего не надо. Но, поколебавшись, все-таки пояснил:

— Я испугался, Федор. Не за себя, поверь. За тебя, за Тимура, за всех других, кто будет бок о бок работать на Кике. А работать там придется на пределе, я в этом убежден. — Он помолчал и добавил: — И потом, я вдруг отдал себе отчет в том, что по-настоящему полюбил свою монтажную, строительную работу. Мне, может быть, впервые в жизни жаль с ней расставаться. И вот, тщательно взвесив все это, я решил отклонить твое предложение.

— Каждому свое, — импульсивно сказал Лорка и пожалел об этом.

— Каждому свое, — согласился Ришар грустно.

Лорка бережно положил на тонкую сильную руку Дирия свою тяжелую ладонь.

— Всякий путь заслуживает уважения, был бы он честным. Я не в обиде на тебя, Риш.

Дирий лукаво улыбнулся.

— Ну вот, после исповеди мне как-то легче дышится.

Лорка засмеялся, как бы давая понять, что тот нелегкий разговор кончился и теперь начинается другой.

— Ты сказал, что на Кике придется работать на пределе. Почему ты так думаешь?

Ришар внимательно посмотрел на Лорку, как бы раздумывая, стоит ли откровенничать.

— Я ведь могу высказать только сугубо личное мнение, Федор.

— Именно оно меня и интересует.

Дирий пожал плечами.

— Пожалуйста. Судя по всему, на Кике мы встретились с представителями разума, которые в этико-эстетическом плане сильно отличаются от людей.

— Скорее всего так.

Ришар усмехнулся.

— Вот и представь себе встречу с разумным пауком или каракатицей. Или вообще с неведомым монстром, покрытым зловонной, по земным критериям, слизью. Сколько тут будет барьеров и преград при общении! И полно, можешь ли ты быть уверен, что они преодолимы? Вспомни, с каким трудом, ценою каких жертв мы преодолели внутри самих людей такое пустяковое отличие, как цвет кожи.

— И все-таки преодолели. И сильно поумнели с той поры, Риш.

— Да, — как-то неопределенно протянул Дирий, — мы сильно поумнели. И ты хочешь сказать, что разум сам по себе может стать основой для контактов?

— Я очень надеюсь на это.

Ришар вздохнул.

— Понятно. Ты добр по натуре. И ты оптимист. А я скептик. — Он усмехнулся. — Извини, буду откровенен. Разум изначально добр! Желанные и милосердные братья по разуму! Когда я слышу эти благоглупости, у меня возникает атавистическое желание хорошенько выпороть такого легкомысленного. Казалось бы, человеческая история, фашистские фабрики смерти чему-то должны научить нас.

— Мы сильно поумнели с той поры, Риш, — упрямо возразил Лорка.

— Опять ты про ум! Разум не добр и не зол сам по себе, Федор. Он бесстрастен и холоден, как топор. С его помощью с равным успехом можно строить дворцы и рубить головы. Братство по разуму — фикция, в лучшем случае компромисс. Есть одно истинное братство в мире — братство по морали и этике. А что морально общего может быть у человека с разумной медузой или интеллектуальным муравейником?

— Ты гипертрофируешь безликость разума.

Дирий ухмыльнулся.

— Может быть. Я просто хочу, чтобы у тебя не возникло насчет Кики розовых иллюзий. Ну а если серьезно, — глаза Ришара похолодели, — я молю всемогущий случай о том, чтобы кикиане не оказались много выше нас на лестнице разума. Нет, я не думаю, что в этом случае они нас уничтожат. Зачем им это? Возможно, они искренне полюбят нас. Разве мы не любим животных? Но я не могу и не хочу забыть о жалкой судьбе всех этих собак, лошадей и верблюдов, которых человек искренне любит много тысячелетий.