Дансон с нечистым, или Дьявольское рондо

ГЛАВА II

Вернувшись из кухни, куда он отлучался подрезать хлеба и подложить в менажницу консервированных помидор и грибков, Сергей снова занял своё место за столом.

— Вот так мы с вами и встретились недавно в фургоне рефрижератора, пошутил он, садясь напротив гостя, — Не вспоминаете?

— Нет, отчего же, Припоминаю, — улыбнулся Марлен Евграфович, наливая себе очередную рюмку и тут же выпивая её. (А коньяк у вас, не могу не отметить, действительно отличный!

— Шутите, — догадался Сергей, — И всё-таки, согласитесь, — это было достаточно странное видение. Просто наваждение какое-то.

— И что же странного вы находите в приключившемся с вами?

— Уважаемый Марлен Евграфович, не будете же вы утверждать, что — будь всё рассказанное мною реальностью — эта реальность не удивила бы вас?

— Начнём с того, что я абсолютно уверен в достоверности вашего рассказа. Не думаю только, что происходящее в фургоне воспринималось вами с той лёгкостью и юмором, с которыми Вы пересказывали мне своё приключение… И, знаете, мне было бы весьма любопытно послушать, почему Вы отказались продать свою душу?… Что это — принципиальные соображения? Или — страх? Но в этом случае — чего вы испугались? Что, собственно, страшило Вас?

Он снова взялся за бутылку и тут с видимым сожалением обнаружил, что она пуста. Некоторое время он продолжал рассматривать её, как будто что-то соображая. Затем, перегнувшись через спинку стула, поставил её позади себя на пол.

«А он, пожалуй, опьянел», — отметил про себя Сергей и все-таки предложил: — У нас тут с вами почти что полубутылки водки. Наливайте.

— Да нет, спасибо. Я не привык мешать. — отказался Марлей Евграфович и извлёк откуда-то из-под стола полную бутылку коньяка, отличавшуюся от опустошенной лишь тем, что на этикетке красовалось на одну звёздочку больше. Бутылка была уже открыта, и гость незамедлительно наполнил свою рюмку.

— Не хотите? — предложил он Сергею, — Коньяк у вас, могу повторить, действительно отменный. Попробуйте, искренне вам рекомендую.

— Да нет, благодарю. Я тоже как-то не привык мешать, — и Сергей налил себе полрюмки водки.

— Водка — это суррогат, — поморщился гость. — А вот коньяк — продукт естественный. Если водка хорошо очищена, её ещё не так противно пить. А коньяк… Чем больше он аккумулировал ароматов, тем он приятнее. Коньяк он как живой. Он несёт в себе тепло солнца, ароматы и соки естественных продуктов, из которых изготовлен. Он разогревает кровь, бодрит вас, смешиваясь с нею, очищает сосуды, просветляет сознание. Он открывает второе дыхание. Он — как живая вода. А водка… Это как маргарин в сравнении со сливочным маслом. Э-э, да что там!… Давайте-ка выпьем за трезвый взгляд на жизнь, — неожиданно завершил он свой монолог.

Выпив, оба некоторое время молча закусывали.

— А ведь вы так и не ответили на мой вопрос, — напомнил гость. Почему вы не желаете продать свою душу?

Сергей задумался.

— Я думаю, — не совсем уверенно начал он,(потому, что душа свободна. А посему продать душу — то же самое, что продать себя. Продать себя вместе со всеми потрохами. Одним словом — п р о д а т ь с я. Вы только подумайте, что такое наше тело? Это не более чем машина. Пусть сложная, с развитой и очень совершенной обратной связью — но всё-таки машина. Как и любой другой механизм, наше тело подвержено износу. Как автомобиль, на котором вы ездите, как самолёт, которым вы летаете. И любым механизмом человек может управлять — как и своим телом. Но автомобиль или самолёт водитель может поменять по своему усмотрению или по приказанию кого-то, кто вправе дать соответствующее распоряжение. А вот тело… Его мы получаем не выбирая. И поменять его пока ещё никому не удавалось. По крайней мере обычным людям.

— Я, кажется, понимаю, — перебил его Марлен Евграфович. — Вас страшит ответственность шага. В вашем представлении водитель-душа и тело-машина неразделимы. А посему продав душу и тело, то есть продав себя, вы тем самым как нечто само собой разумеющееся обязуетесь выполнять приказы покупателя. Авы понимаете, что исполнять их придётся беспрекословно. Дисциплина строже чем в армии. За невыполнение ждёт суровая кара… Да, взять на себя подобные обязательства может далеко не каждый. Пойти на подобное может человек либо безвольный, либо весьма целеустремлённый, умеющий прогнозировать последствия своих поступков, и хорошо понимающий, что именно ему нужно для достижения поставленной цели… Так что тут необходимо сознательное подчинение «покупателю». В отличие от армии недовольным требованиями жёсткой дисциплины комиссоваться здесь едва ли удастся. Замолчав на некоторое время, он повторил затем с явной печалью: — Да, «комиссоваться» тут действительно трудно. Не знаю даже, удавалось ли это кому в прошлом…

— Боюсь, Вы меня всё-таки не поняли, — возразил Сергей, — Ноленс воленс, хочешь не хочешь, но все мы служим кому-нибудь или чему-нибудь. И нечего обманывать себя разговорами о свободе. Я думаю, Вы согласитесь, что наша свобода ограничена очень узкими рамками. И для подавляющего большинства из нас она доступна в какой-то мере лишь в мечтах да во сне… Дело в другом — кому или чему служить! Тёмному или светлому. Добру или злу… Вы скажете — добра и зла в чистом виде не существует. Или: белый цвет смесь самых разных цветов и оттенков. Да, это так. Но нельзя забывать о том, что в жизни важна идея, стержень, что ли, благодаря которому человек может оставаться самим собой, может оставаться человеком. И этот стержень душа… А сверх всего прочего, страшно и отвратительно предательство. Но предательство самого себя страшнее и омерзительнее всего остального. Продав себя, предав себя, человек уже не может, мне кажется, жить полноценной жизнью.

— А вот здесь вы жестоко заблуждаетесь, — прервал Сергея Марлен Евграфович. — Житейский опыт и история дают нам немало примеров того, что именно жизнь предателей и наёмников оказывалась особенно полной и интересной. Им было доступно многое из того, что считалось табу для обычных людей. Они не были связаны теми условностями, которые довлеют над большинством из нас, грешных. И свобода их оказывалась более полной, чем у большинства монархов, не говоря уже о миллионах ординарных добропорядочных граждан. Они могли позволить себе такое, о чём многие из нас и во сне помышлять не решаются… И я уверен, что жизнь их была более полноценной и разнообразной, чем, например, ваша. И это даже в том случае, если жили они, скажем, в средние века… Вы согласны?

Сергей отрицательно покачал головой.

— Не нужно упрощать. Не забывайте, что душа — это ещё и совесть. А совесть…

Гость протестующе поднял обе руки.

— Помилуйте! Вы хотите сказать, что того же папу Иоанна XXIII, миру Балътазара Косу, пришедшего на папский престол путём насилия, заговоров и интриг, бывшего корсара, клятвопреступника, шантажиста, кровосмесителя и не знаю кого уж там ещё, что его когда-либо терзали угрызения совести?! Что он мучался раскаянием?! Ой, едва ли. Да вы же сами прекрасно понимаете, что понятия добра и зла абсолютно условны! Когда утверждают, что зло не только неизбежно, но и необходимо, то говорят это не для красного словца. Убийство — зло? Не так ли? Ну вот вы, например, вы можете хотя бы утопить котят? Или забить барашка?!… Ну что я спрашиваю?! Конечно же нет! Но колбасу-то мы кушаем… И ветчинку тоже. И, скорее всего, выражаем своё неудовольствие, когда в магазине не оказывается в продаже привычного набора мясных продуктов… Нет-нет! Я прекрасно понимаю, что лично вы ни в коем случае не пошли бы в мясники. Не подходите вы для этого с вашим пониманием добра и зла. Но что бы произошло, если бы все рассуждали так же, как вы? Насколько я понимаю, перейти в стан вегетарианцев вам не очень-то хочется… Кстати, а вы помните, как переводится имя Люцифер? Нет? «Утренняя Звезда». Красиво, не так ли? Но ведь и Христос говорил о себе: «Я есмь… звезда светлая и утренняя».[7] Да что там… Что я Вам лекцию читаю! Вы же изучали ту же философию, что и я. Помните закон «единства и борьбы противоположностей»? Это как раз наш случай.

— Помню, всё помню. И могу добавить к вашим примерам и свои собственные. Но, с другой стороны, подумайте — ведь в те же средние века палачи казались такими же необходимыми, как теперь мясники. И во славу Христа устраивали аутодафе… Устраивали, заметьте, самые обычные люди. Плохие и хорошие… Но сегодня-то человечество доросло до понимания того, что публичные казни — этот своеобразный театр насилия и ужасов — только множат зло. В очень многих странах смертная казнь отменена вообще! Можете ли Вы исключить возможность того, что когда-нибудь человечество откажется от убийства животных в целях получения их мяса, как отказалось некогда от их заклания в жертву богам? Вы обратите внимание — чем старше, я бы сказал — чем взрослее становится человечество, тем существеннее добреет как оно само, так и его боги… Ну да ладно, что-то мы ударились с вами в философию. Давайте-ка лучше выпьем за человеческую доброту и за добро в нашей жизни.

— Охотно, — согласился Марлен Евграфович, поднимая свою рюмку, — За добро — это хорошо. А знаете, нам с детства вдалбливали в головы закон сохранения массы и энергии. Я же со своей стороны предложил бы ещё и «закон постоянства добра». Трудно отрицать, что, творя добро одним, мы зачастую лишаем добра других… То, что говорил Ломоносов об энергии: «Если в одном месте убудет, то в другом месте прибудет» — в равной мере справедливо и для добра. Но мы-то, грешные, понятие добра соотносим обычно с тем, что хорошо для нас… Так что, конечно же, — за добро!

Сергей отметил, что гость всё время поддерживал себя в состоянии лёгкого опьянения.

— А что вы собирались рассказать мне о предсказанной вам котом любви? — напомнил гость.

— А-а, об этом… — Сергей задумался.

Насколько ему помнилось, он не обещал ничего рассказывать о своих сердечных делах. В конце концов, Марлен Евграфович не был его близким другом, а потому, несмотря на уютное сидение за столом с веселящими напитками, Сергею не очень-то хотелось исповедоваться.

— Ну да ладно, — наконец решился он.

Впервые Сергей увидел её спускающейся по эскалатору, в то время как сам он поднимался вверх. «И как это люди могут проходить спокойно мимо такой вот красавицы? — подумалось ему, — Эх, не опаздывай я сейчас…»

Это лицо, поражавшее своей красотой, в течение дня ещё неоднократно всплывало в его памяти. Он успокаивал себя тем, что красавица должна жить где-то в его районе — недаром же её лицо показалось ему знакомым. Следовательно, существовала некоторая надежда повстречать её ещё когда-нибудь.

Некоторое время он мучался в попытках вспомнить — где и когда он мог видеть это дивное лицо? Но вспомнить не удавалось. Хотя такое бывает встречаешься с человеком неоднократно и не обращаешь на него внимания. Но вот однажды какой-нибудь неожиданный штрих, некая новая деталь его туалета вдруг преображает образ до неузнаваемости и тогда… тогда начинаешь смотреть на него совсем другими глазами. А если ты пока не стар и мир не потерял ещё для тебя своих красок, то результатом внезапного озарения может стать самое кардинальное изменение всей твоей жизни.

Сергей был женат вторым браком. Первый брак оказался более чем непродолжительным — они расстались полюбовно приблизительно через полгода после свадьбы. А было Сергею тогда двадцать девять.

Вторично он женился в тридцать четыре, будучи абсолютно уверенным в том, что на сей раз брак наверняка будет более счастливым — его жизненный опыт просто не мог допустить очередного провала. И действительно, несколько лет они жили, что называется, душа в душу. После рождения дочери уже избалованному постоянным вниманием и тихим обожанием жены Сергею стало казаться, что супруга охладела к нему. Он понимал, естественно, что запас её теплоты, добра, заботы и ласки ему придётся теперь делить с дочкой, но, несмотря на это, испытывал к ребёнку странную подсознательную ревность. Нет-нет, он искренне любил малышку, и она отвечала ему своей трогательной детской любовью, но… Где-то в глубине души росло и ширилось чувство неудовлетворённости жизнью. Это чувство стало особенно сильным в последние годы, когда в связи с болезнью тёщи жена с дочерью перебрались в её большую квартиру.

Вначале была идея съехаться. Но затем по здравым размышлениям от неё отказались. Действительно, через несколько лет дочери предстояло выйти замуж, и в этом случае ей с мужем было бы лучше жить отдельно, своей семьёй. Но так как тёща нуждалась в постоянном уходе, а Сергею по характеру его работы нужна была спокойная обстановка, когда ему никто бы не мешал сидеть за расчётами и пишущей машинкой столько, сколько того требует его вдохновение, было решено, что он временно поживёт один. Вот так он и жил «временно» в своей двухкомнатной квартире уже четвёртый год. И если в первые годы жизни с женой в разных квартирах они достаточно часто навещали друг друга, то теперь могли не видеться кряду по нескольку месяцев. Да и созванивались теперь — увы! — уже далеко не еженедельно. А при таких отношениях, естественно, сами обстоятельства подталкивали Сергея на то, чтобы проявлять к женщинам интерес несколько больший, чем это приличествует женатому мужчине.

Увидев незнакомку на ступеньках эскалатора, Сергей вдруг сразу понял: ето — о н а. Он почувствовал, что наконец-то ему выпал тот редкий счастливый билет, когда среди миллионов и миллионов людей на нашей старушке Земле удаётся встретить ту единственную, которая, кажется, самим Господом Богом предназначена именно тебе. И вот эскалаторы преспокойненько несут их в противоположных направлениях и он ничегошеньки не может поделать… Ну не насмешка ли судьбы?

В течение нескольких дней Сергей жадно всматривался в лица людей на станции метро и вблизи от неё. Увы, её он не видел среди тех сотен ысяч лиц, что ежедневно встречались на его пути.

Но жизнь есть жизнь, и вскоре образ очаровавшей его незнакомки отступил на задний план под напором будничных дел и хлопот. Единственной памятью оставался карандашный портрет, сделанный им по памяти в день встречи. По какой-то странной прихоти Сергей нарисовал вокруг портрета овал, благодаря чему создавалось впечатление, будто он скопирован со старинного медальона.

— А нельзя ли посмотреть? — прервал Марлен Евграфович повествование.

— Простите, нет, — отрезал Сергей. — И вы скоро поймёте почему.

Второй раз Сергей увидел её уже весной. Было раннее утро.

Вооружённый рыболовными снастями и с рюкзаком за спиной, после длительного ожидания он наконец-то сел в автобус и устроился сзади у окна. Тут-то и увидел её стоящей на той самой остановке, от которой только что отошёл его автобус. Первым импульсом было — остановить автобус и выскочить. Но мысль о нелепом костюме, сапогах, о том, что его будут, нервничая, ожидать друзья — эта мысль победила, и он поехал дальше, проклиная свою нерешительность.

И все-таки их знакомство состоялось через несколько недель после этой «встречи». Он снова спешил. Да и кто не спешит теперь при нашей-то жизни? Дело в том, что на сей раз его ожидала с билетами в театр милая женщина, отношения с которой у них давно уже переросли рамки чисто дружеских. Пару лет тому назад её муж уехал в Штаты с молоденькой секретаршей и, судя по всему, не испытывал ни малейшего желания вызывать к себе оставленную дома супругу. Детей у них не было, а потому о всех перипетиях заморской жизни бывшего мужа знакомая Сергея узнавала лишь из коротких писем, которые изредка получали его сослуживцы.

Итак, Сергей опоздывал никак не менее чем на четверть часа из-за того, что вначале слишком долго гладил брюки, а потом был вынужден вернуться домой уже с улицы, дабы убедиться в том, что перед уходом не забыл выключить утюг.

Запыхавшись, он сбежал по эскалатору в зал станции метро. Из дверей стоящего у платформы поезда раздалось сакраментальное «двери закрываются». Сергей ещё мог заскочить в вагон, но в последнее мгновение увидел, или, скорее, даже почувствовал, что на стоящей поблизости скамейке сидела о н а. И не просто сидела, а смотрела на него. Внутри у Сергея что-то оборвалось. Решение пришло мгновенно. Чтобы остановиться, ему пришлось обеими руками оттолкнуться от стенки вагона.

Двери закрылись и поезд тронулся, Сергей повернулся спиной к рельсам и посмотрел на неё. Она улыбалась. Улыбалась ему. Сердце Сергея бешено стучало, скорее всего — не от пробежки. Не отрывая взгляда от её глаз, он подошёл и опустился на скамью рядом с нею. Да, она действительно была много моложе его. Судя по всему, ей не исполнилось ещё и тридцати пяти. Лицо было несколько удлиненным, рот — крупным и красиво очерченным, кожа лица поражала своей белизной. Серые широко расставленные глаза смотрели серьёзно-выжидающе.

— Здравствуйте, — сказал Сергей, продолжая жадно всматриваться в её лицо.

— Здравствуйте, — ответила она. — Вы не успели…

Тембр её голоса был удивительно приятным. В голосе слышалось сочувствие.

— Нет, на сей раз, кажется, успел! — вырвалось у него. — Вы… Вам в центр?

— Да нет. Просто я решила немного отдохнуть здесь в прохладе, прежде чем идти дальше.

Они помолчали. Сергей забыл и думать о том, что его ждут. Время для него как бы остановилось. Он забыл о том, где находится, о людях, беспрестанной чередой идущих мимо них в обоих направлениях, о поездах метро… Куда-то ушли все тревоги и заботы. В каком-то полузабытьи он буквально «смаковал» черты её лица, как это дано лишь людям, наделенным настоящим художественным даром.

Теперь он видел, что черты её лица запечатлелись в его памяти верно. Может быть, в сравнении с изображением на его портрете это лицо выглядело более зрелым, более определённым и спокойным, что ли…

Именно такой, как на его портрете, она скорее всего была лет пять-шесть тому назад. И, вместе с тем, как ему казалось, она и сейчас как бы являла собою саму свежесть. С неё вполне можно было бы писать «Снегурочку»… Или нет, скорее «Весну». Она даже пахла свежестью талой воды. Во всяком случае, воспоминание об этом неповторимом запахе пришло ему теперь на ум.

Ее туалет был выдержан в строгих тонах. В нежных мочках её ушей сверкали мелкими бриллиантами красивые серьги наверняка старинной работы. На груди была приколота не менее красивая брошь. Скорее всего, серьги и брошь были частью одного гарнитура.

— Поезд, — напомнила она, возвращая Сергея к действительности. — Вы едете?

— Я? Да нет! Я… я передумал. Вы на выход? — И, не дожидаясь подтверждения, добавил: — Можно, я провожу вас немного?

— Хорошо, — и она поднялась.

Она оказалась среднего роста — что-то около метра семидесяти, стройной и какой-то очень хрупкой. Темные волосы были уложены в причёску в стиле «ретро». («Как на фотографиях двадцатых годов», — отметил про себя Сергей.) В выражении её глаз было нечто трогательное, этакое беззащитно-детское, вызывавшее в душе Сергея прилив нежности и приводящее его в состояние в общем-то не свойственной ему экзальтации. И странно, хотя в отношениях с женщинами Сергей никогда не отличался чрезмерной робостью, в её присутствии он испытывал незнакомый ему прежде лёгкий трепет. Нечто подобное — что-то вроде радостного ожидания в сочетании с душевным подъёмом — он ощущал в свое время при первом посещении Дрезденской картинной галереи…

Они молча вышли из вестибюля метро. Небо было затянуто облаками. В листве стоящих вдоль улицы деревьев шелестел ветер. Было немного душно. Пахло пылью и выхлопными газами.

Сергей остановился и легонько придержал свою спутницу за локоть.

— Меня зовут Сергеем, — представился он, — Сергей Энгелью. По образование или, точнее, по недоразумению я инженер и математик, а по склонностям и велению сердца — книжный червь и художник. Не буду лукавить я давно искал этой встречи. И я уже боялся не дождаться вас.

— Я знаю, — прозвучало в ответ. — Но я не могла раньше… Ах да, меня зовут Ольгой.

— Ольга, — повторил он. — Оля. Оль-га. Какое красивое имя! И как оно идёт Вам!

Справедливости ради следует заметить, что это имя прежде никогда не вызывало у него особых эмоций. По крайней мере, к числу любимых им женских имён оно никак не относилось.

С той встречи для Сергея началась новая жизнь. Она вновь расцветилась яркими красками, стала интересной, наполненной впечатлениями, страстями, желаниями. Дни уже не походили как прежде один на другой. Сергей отсчитывал их теперь по встречам с Ольгой. А встречи становились меж тем всё более частыми и продолжительными. Он чувствовал себя влюблённым мальчишкой. Душа его пела. Работа спорилась как никогда. Казалось, ничто не могло омрачить его счастья.

И всё-таки большинство женщин обладают каким-то шестым чувством, чем-то вроде ясновидения. Во всяком случае, супруга Сергея, которая до недавнего времени напоминала о своём существовании лишь редкими звонками, вдруг стала очень внимательной и даже как-то неожиданно приехала навести порядок в квартире и постирать. Но теперь её внимание вызывало у Сергея лишь лёгкое раздражение. Наверное, им следовало бы серьёзно поговорить. Но пойти на это было не так-то просто. Даже думать об этом не хотелось, поскольку будущее представлялось слишком неопределённым.

И дело было не в том, что Сергея устраивала позиция страуса, прячущего голову в песок, а потому, что во всём, что было связано с Ольгой, многое оставалось для него пока что абсолютно непонятным. Так, хотя со дня их знакомства прошло уже более месяца, он даже не знал, замужем ли она! И вообще, эта хрупкая женщина была настоящей загадкой.

Уже после двух-трёх свиданий Сергей, который считал себя человеком по теперешним временам достаточно образованным и начитанным, понял, что она знала многое из того, о чём он имел лишь самое поверхностное представление. Так, например, она великолепно ориентировалась в древней истории, в истории России, знала геральдику и генеалогию европейских кооролевских династий. По всей видимости, она основательно изучала в своё время Священное Писание. Насколько Сергей мог судить, ей приходилось также штудировать латынь, греческий и древнееврейский. Ольга могла долго по памяти цитировать стихи на французском, английском и немецком. И в то же время в её представлении о мире современном были провалы, которые ставили Сергея просто в тупик. У него никак не укладывалось в голове, как, например, взрослый человек может не знать о том, что уже давно не существует никакой Родезии, или кем был Гитлер. Её неосведомлённость в вопросах политики, внутренней жизни страны и в её экономических проблемах была поразительной. В неменьшей степени однажды Сергея удивил и её восторг после просмотра в кинотеатре какого-то третьеразрядного сентиментального фильма. Как мог человек, так тонко ощущавший красоту во всех её проявлениях, умиляться, посмотрев эту ремесленную поделку с участием весьма посредственных актёров! Неужели она не видела всей надуманности сюжета, не ощущала фальши в игре основных исполнителей?! Но нет, когда они выходили из кинотеатра, глаза её светились восторгом. Она была взволнована и так трогательно радовалась неизбежному хэппи-энду, что Сергею показалось просто жестоким разубеждать её в художественных достоинствах фильма.

При всей своей хрупкости и кажущейся беззащитности Ольга, как выяснилось, умела настоять на своём. Так, уже при первой их встрече она отказалась от того, чтобы Сергей провожал её. И как ни старался он убедить её в небезопасности современных вечерних улиц, она оставалась непреклонной.

Встречались они обычно по возвращении Сергея с работы — около шести вечера. Ольга ждала его у метро. Однажды она не заметила его в выходящей из многочисленных дверей пёстрой толпе. Сергей в течение некоторого времени имел возможность наблюдать за нею, стоя по другую сторону широкого тротуара. Она чем-то напоминала собачку, оставленную хозяином у входа в магазин и с тоской ожидающую его возвращения. Какой же радостью светились её глаза, когда, почувствовав на себе его взгляд, она повернулась и увидела его!

Встретившись, они гуляли по парку, много говорили о книгах, об искусстве. Причём и здесь эта странная женщина обнаруживала непонятное Сергею незнание современных музыки, литературы, живописи. Когда речь заходила о чём-то незнакомом ей, Ольга вдруг замыкалась, и в её взгляде появлялось выражение испуга. В эти минуты она напоминала ребёнка, которого уличили в том, что он не выучил урока, а потому боится наказания. Точно так же замыкалась она и в том случае, когда Сергей пытался завести разговор о ней самой — о её жизни, родственниках, семье, работе. Ответом всегда была опять-таки растерянность, круто замешанная на непонятном ему страхе. Будучи от природы человеком достаточно деликатным и испытывая в такие минуты к Ольге щемящую жалость, Сергей не позволял себе никакой настойчивости, справедливо полагая, что когда-нибудь Ольга сама расскажет ему о себе всё то, о чем ей сейчас трудно или неприятно говорить. Более того, при встречах с нею он взял за правило ненавязчиво, в завуалированной форме «читать обзорные лекции» по современной литературе, знакомя её с наиболее значительными советскими и зарубежными писателями и поэтами. И более внимательного и благодарного слушателя было трудно себе даже представить.

Как-то Сергей предложил Ольге посещение художественной выставки. Вначале она с радостью согласилась, но перед метро внезапно заупрямилась. И снова — в глазах страх и с трудом сдерживаемые слезы. Сергей заподозрил, что она боится метро. Последующие встречи подтвердили это. Она действительно отказывалась от любых поездок в метро. И это — несмотря на то, что их первая встреча и знакомство состоялись именно на станции подземки.

Чем больше он задумывался обо всех этих странностях, тем больше укреплялся в своём подозрении, что Ольга была чем-то вроде найдёныша Каспара Хаузера, удивительная история которого так ярко и убедительно рассказана Якобом Вассерманом. Только если Каспар Хаузер до отроческого возраста рос в каком-то тёмном подвале полностью отрезанным от внешнего мира, не видя и не слыша людей, и не подозревая даже о их существовании, то Ольгу, похоже, воспитывали в неком подобии монастыря, скрывая от неё целый пласт современной культуры и оберегая её от знакомства с современной жизнью. Для Энгелью оставалось загадкой, как в современном мире удалось изолировать человека от всепроникающих радио — и телевизионных передач. Однажды Сергей попытался выяснить, не принадлежит ли семья Ольги к старообрядческой церкви. Ольга рассмеялась и резонно заметила, что в этом случае она едва ли декламировала бы ему стихи Вийона…

Встречи их были непродолжительными. Как только начинало смеркаться, Ольга прощалась. Она не говорила, где живёт. И проводить её удавалось лишь до района, застроенного старинными дореволюционными строениями, некоторые из которых уже были выселены в преддверии будущей реконструкции. Сергей прекрасно понимал, насколько опасен этот район по вечерам. Он буквально умалял позволить ему провожать её. Если она боится, что их увидят вместе, он готов идти по другой стороне улицы. Но она оставалась непреклонной. Непреклонной по-своему — молча отрицательно качала головой, а из глаз её вот-вот были готовы политься слезы. А этого Сергей допустить не мог.

Никак не удавалось Сергею узнать и номер её телефона.

— У меня нет дома телефона, — сообщила она уже в первый вечер их знакомства.

— Тогда дайте мне свой рабочий телефон.

— Я… Я не работаю.

— Ну, тогда вы можете дать мне телефон одной из своих подруг, предложил Сергей. — На всякий случай. Обещаю, без крайней необходимости я им не воспользуюсь.

— У меня нет подруг.

— Поймите, вдруг один из нас заболеет, или меня внезапно пошлют в командировку… Ведь в этом случае мы с Вами рискуем не встретиться больше никогда. Подумайте — как мы сможем найти друг друга?

— Ну, у меня есть номер вашего телефона. А кроме того, я буду ежедневно ожидать Вас после работы у метро…

Прошло более месяца со дня их знакомства, прежде чем он решился пригласить её к себе. К этой встрече готовился он долго и основательно запасался продуктами, купил сладостей и шампанского, вылизал квартиру.

К его удивлению, она сразу же приняла его предложение зайти к нему послушать музыку. И поинтересовалась:

— А у вас много нот?

— Нот? Да нет, не много. Но много записей — на дисках и плёнках.

Взгляд её стал напряжённым.

— Могу обещать вам очень интересные и достаточно редкие исполнения, продолжал искушать Сергей, — Я уверен, они должны вам понравиться.

От станции метро, где они встретились, до его дома было всего две остановки троллейбусом. Девятиэтажный дом стоял в глубине зелёного, засаженного деревьями и отгороженного от магистрали двумя кольцами зданий тихого двора. Как всегда, у подъезда на скамейке сидели пенсионерки. Ответив на приветствие, они некоторое время молча провожали глазами Сергея с его спутницей.

Квартира Сергея располагалась на четвёртом этаже. В одной из комнат был маленький балкончик, на котором с трудом размещались два стула да крохотный журнальный столик. Небольшой была и кухонька. Меньшая из двух комнат совмещала в себе функции спальни и кабинета. Часть её площади занимал большой раскладной угловой диван. Там же стояли письменный стол с канцелярским креслом-вертушкой и укороченная «стенка», частично заставленная справочной и специальной литературой, а частично забитая всяческим домашним скарбом, бельём и одеждой. На стенах комнаты висели книжные полки. Свободное пространство между ними занимали акварели и многочисленные карандашные наброски, сделанные Сергеем в разное время. Рядом со столом висел карандашный портрет Ольги — тот самый, в овале, написанный хозяином квартиры после их первой случайной встречи.

В большей комнате помимо традиционного набора мебели стояли пианино и стойка с видео — и аудиотехникой. Стены украшало несколько картин собственных и купленных в разное время Сергеем и его женой.

Ольга осматривала квартиру с нескрываемым интересом. Оставив её в гостиной, Сергей пошел на кухню. Он вскрывал банки с консервами, когда раздались вначале робкие, а затем всё более и более уверенные пассажи. После короткой паузы зазвучал фантазия-экспромт Шопена. Исполнение было безупречным.

Стоило Сергею войти в комнату, как Ольга прервала пьесу и повернулась к нему. Лицо её раскраснелось, глаза блестели.

— Дивно! — не скрывал своего восторга Сергей. — Так вы пианистка? Я имею в виду — вы профессиональная пианистка? Да?

— Нет. Что вы! Никакая я не пианистка. Но… как же давно я не играла! И как приятно снова заставить звучать инструмент! Самой извлекать из него звуки!… Я так соскучилась по музыке!

— Сегодня будет много музыки, — пообещал Сергей. — Какой хотите. А пока — за стол. И — что бы Вы хотели послушать? Серьезную музыку? Джаз? Музыку инструментальную? Вокал?

— Просто музыку, — пожав плечами, улыбнулась она, поднимаясь с табурета и закрывая ноты. — Музыку, которая нравится вам.

— Тогда… — Сергей задумался на секунду. — Тогда я поставлю «Испанскую симфонию» Лало. Или нет — лучше «Сороковую» Моцарта. — И, как бы извиняясь, добавил: — Пусть сегодня звучит красивая и светлая музыка.

Поставив пластинку, он тут же раскаялся в содеянном, заметив так знакомое ему растерянно-напряжённое выражение её лица.

«Что я сделал не так на сей раз?» — пронеслось у него в голове.

Но она уже успокаивалась. Её внимание было сосредоточено на закреплённых под потолком громоздких колонках. Она рассматривала их, будто не веря, что звуки оркестра доносятся именно оттуда. Постепенно выражение её лица изменялось. Было видно, что музыка зачаровывала её.

— Это — пластинка?! — повернулась она к Сергею. — Это же чудо как хорошо! Это… Это же просто божественно! Это звучит как в концерте!

«Господи! Да неужели ей никогда не приходилось прежде слушать пластинки?» — изумился Сергей.

А Ольга тем временем подошла к стойке с аппаратурой и поинтересовалась, показывая на вертушку:

— Это ваш… э-э…патефон?

Время в тот день текло как-то особенно быстро. После пары бокалов шампанского лицо Ольги раскраснелось. Её глаза излучали переполнявший её восторг. Она вся как бы светилась изнутри. Казалось, всё здесь ей нравилось, всё вызывало удивление и восхищение, всё доставляло радость и удовольствие. Вела она себя очень непринуждённо. Шутки Сергея, который чувствовал себя «на подъёме», неизменно находили у неё понимание. Она весело смеялась, чем вдохновляла Энгелью на все новые и новые экспромты. Они болтали о всякой всячине. Дурачились. Было по-домашнему уютно и очень весело.

После того как убрали совместными усилиями со стола тарелки с закусками и опять-таки вместе уселись пить традиционный чай, Сергей предложил:

— Чуть-чуть ликёра? А? В моих запасах есть остатки очень вкусного бананового. И — на брудершафт!.. Да?

Она зажмурилась, кивнула и решительно повторила:

— На брудершафт!

Поднявшись, Сергей достал из бара бутылку, разлил зеленоватую жидкость по рюмкам и подвинул одну из них Ольге. Она тоже поднялась со своего стула. Когда они подняли рюмки, Сергей почувствовал на сгибе своего локтя лёгкое прикосновение локтя Ольги. Они выпили и поцеловались. Поставив на стол рюмку, Сергей левой рукой обнял Ольгу за талию. Она несколько отклонилась назад. Глядя ей в глаза, он сказал:

— Ты. Оля — ты. Оленька, — и тут же снова поцеловал её. Поцелуй был долог и томителен.

— Я люблю тебя, — сказал он, отрываясь от её губ и с нежностью глядя в её счастливые глаза. — «Неужели я в состоянии ещё влюбиться?» — удивился он, вспоминая, с каким трудом давалась ему эта фраза много лет тому назад.

— А я — тебя, — и она уткнулась своим раскрасневшимся лицом ему в грудь.

— Господи! Как же я люблю тебя! — повторил Сергей, прижимая её к себе одной рукой и нежно поглаживая другой её волосы. — Как же я люблю!

— Я знаю. Знаю, — шептала Ольга, и он ощущал тепло её губ на своей груди.

Нагнувшись, он взял её на руки. Ольга обхватила руками его шею и приникла к его губам. Голова кружилась. Медленно переставляя ноги и продолжая целовать её губы, нос, шею, волосы — всё то, что оказывалось перед его лицом, он прошёл в спальню и опустил Ольгу на диван. Сам же опустился перед нею на колени и стал покрывать поцелуями её руки и плечи. Затем снова впился в её губы. Она жадно отвечала на его поцелуи. Он чувствовал лёгкие уколы ногтей, когда её руки блуждали по его шее, по его затылку.

— Я хочу тебя, — как вздох вырвалось у него.

— Да, милый, да! — прозвучало в ответ.

Ольга оказалась восхитительной любовницей.

«Ну почему я так поздно встретил её? Почему? — думал Сергей, лёжа рядом с нею и ощущая на своей шее её тёплое дыхание. — Почему судьба распорядилась так несправедливо? Скоро я буду уже стариком, а ей ещё жить да жить… И надо же было мне в моём-то возрасте так влюбиться! Но мог ли я не полюбить её? При её красоте, женственности, при этой трогательной детскости? Разве это возможно?»

Да, именно о ней он мечтал всю свою жизнь. Её он искал в других женщинах и, находя в них хоть что-то от своего идеала, некоторое время считал себя счастливым. В Ольге же всё соответствовало его представлениям об идеале. Вот только — эта разница в возрасте. Она пугала его. Он был не в праве просить её связывать с ним свою судьбу. Он просто не имел права портить ей жизнь.

— Серёжа, милый, как же я счастлива! — прервал его размышления шёпот Ольги.

Она немного отодвинулась от него, чуть-чуть приподнялась, опершись на локоть, и, несколько сощурившись, как это делают близорукие люди, внимательно и долго посмотрела ему в глаза.

«Господи! — подумалось Сергею, — Господи! Да ведь не только я нашёл её. Это мы нашли друг друга. Ведь она же любит меня! Любит не меньше, чем я её!»

— Как же я люблю тебя, Серёженька! — как бы прочитав его мысли, прошептала она и кончиками пальцев провела по его лицу ото лба до подбородка. — И как же долго я шла, прежде чем снова найти тебя…

Меж тем начинало смеркаться.

— Я должна идти, Серёжа, — прошептала Ольга и поднялась.

Она не стеснялась своей наготы. Да и кто бы стал смущаться, имея столь совершенную фигуру?! Её «золотое сечение» явно было больше единицы. Считается, что античные художники и скульпторы удлиняли ноги у изображаемых ими женщин. Делалось это из эстетических соображений. Так вот, им не пришлось бы грешить против реализма, лепи они свои шедевры с Ольги.

Самим совершенством были её бёдра? и дивно как хороша была грудь. Сергей отметил также, что обнажённой она не казалась такой хрупкой, как в платье.

— Подожди! — взмолился он, — Ну хоть немного подожди! Прошу тебя.

Привстав, он обнял её за талию и притянул к себе, после чего, спустив ноги с дивана, стал целовать её живот, грудь, бёдра. Ольга наклонилась и нежно поцеловала его в макушку.

— Серёжа! Милый! — взмолилась она, — Ну ты же не хочешь, чтобы мне было плохо. Правда? Я должна немедленно идти! Понимаешь — немедленно! Я не могу остаться. И не спрашивай почему. Ладно, милый? — Она выпрямилась и закончила: — Но ты можешь проводить меня до места, где мы обычно с тобой расстаемся… Договорились?

Как ни странно, Сергея совершенно не беспокоила возможность того, что какие-нибудь «доброхоты» сообщат жене о связи его связи с молодой и интересной женщиной. Ставшие по непонятной причине более частыми телефонные разговоры с женой были непродолжительными и беспредметными, на уровне «Как поживаешь?» или «Что нового?». Звонила она всегда либо поздно вечером, либо рано утром. В конце разговора трубка обычно передалась дочери, которая скороговоркой выпаливала свои студенческие новости и заканчивала традиционным пожеланием «Держись, дэд!». Ей-то уж наверняка никак не могло придти в голову, что её «дэдди» как молодой петушок совсем потерял голову от любви.

— Мне помнится, — неожиданно прервал повествование Марлен Евграфович, — вы в своё время хвастались, что у вас много записей латиноамериканской музыки.

— Да, верно. Достаточно много. — подтвердил Сергей.

— Не могли бы вы поставить что-нибудь, что по духу соответствовало бы вашей истории? Что-нибудь этакое томительное, с надрывом…

— Вижу, я вас уже утомил своими рассказами.

— Э, нет, напротив. Как Вы помните, я сам попросил Вас поделиться со мною историей предсказанной Вам котом любви. Просто, мне кажется, этой трогательной и поэтичной истории требуется и соответствующий аккомпанемент… Что-нибудь вроде вот этой песни…

И он стал напевать:

стал подпевать ему Сергей,

— «Lagrimas negras».[10] Ну, эта песня есть у меня по крайней мере в полутора десятках исполнений. Минуточку. Сейчас что-нибудь поставлю.

Он стал перебирать диски, а Марлен Евграфович меж тем наклонился над столом и начал что-то строчить карандашом на салфетке.

Когда зазвучала наконец музыка, он извинился и предложил:

— Хотите, прочитаю несколько строф? Поэт из меня никудышный, но иногда рифмы меня просто распирают. Так что, почитать?

— Ну конечно, — вежливо поощрил его Сергей.

Марлен Евграфович хитро прищурился, опрокинул очередную рюмку и продолжил:

Как профессиональный чтец Марлен Евграфович замер, воздев к потолку правую руку с салфеткой и затем, рубанув ею воздух, выразительно закончил:

— С чего это Вы стали писать столь печальные стихи? — полюбопытствовал Сергей. — Да ещё и о петухе?

— Так Вы же сами в начале своего повествования сравнили себя с молодым петушком, — усмехнулся гость и тут же продолжил: — Ну-ну, не комплексуйте. Это так, неудачная шутка, давайте-ка выпьем ещё по одной, и Вы продолжите. Договорились? Обещаю не перебивать Вас больше.

«Похоже, он уже чувствует себя здесь почти что хозяином», — отметил Сергей, чокаясь с гостем.

Счастье Сергея могло бы, казалось, быть просто безграничным. Но не такова человеческая натура! Человеку трудно довольствоваться тем, что он имеет.

«Ну почему Оля, — думал Сергей, — делает тайну из своего адреса? Почему не хочет ничего рассказать о себе, о своих близких? Для чего вся эта таинственность? Что за всем этим скрывается? Почему, наконец, она так испугалась, обнаружив у меня в кабинете свой портрет?»

Действительно, как-то Ольга села за его письменный стол в кабинете и вдруг увидела в простенке между книжными полками свой карандашный портрет. Тот самый, в овале. Она испуганно вскочила, как если бы увидела, говоря словами О'Генри, «привидение или гусеницу».

— Серёжа! — показывая рукой на портрет, побелевшими губами прошептала она. — Это… Откуда у тебя это? Откуда ты взял это?

— Оленька! Олюшка! — не на шутку испугался он. — Успокойся, милая! Это же просто твой портрет. Я нарисовал его, увидев тебя впервые в метро. Нарисовал по памяти… Он тебе не нравится? Ты находишь его неудачным?

Меж тем Ольга отступала от портрета, пятилась назад, не в силах отвести от него взгляд. Потом заслонилась руками и бросилась бегом к выходу.

— Оленька! Что с тобой? Скажи мне, милая! Успокойся, родная! — умолял Сергей, догнав её у дверей и пытаясь обнять.

Вначале она упиралась ему кулачками в грудь и старалась вырваться, а затем вдруг горько расплакалась, уткнувшись носом куда-то под мышку.

— Так это ты нарисовал э т о?… Ну как ты мог, Серёжа? — всхлипывала она. — Как же ты мог?

Совершенно обескураженный, не в силах понять, что с ней происходит, Сергей гладил ей волосы и как заведённый повторял одно и то же:

— Успокойся, милая… Всё хорошо, моё солнышко, всё хорошо. Успокойся.

Когда же, наконец, она действительно успокоилась, ему так и не удалось добиться — что именно её так напугало. А в том, что она была испугана, он не сомневался. И причина испуга крылась в портрете. Это следовало в частности из того, что она наотрез отказалась входить в спальню до тех пор, пока Сергей не выбросит «это». Объявив свое решение, она начала собираться и предложила немного погулять в парке.

При расставании в тот день Оля вновь завела разговор о портрете. Её интересовало, когда он был нарисован и почему она увидела его впервые лишь в этот день. Получив ответы, вновь настоятельно попросила, чтобы Сергей выбросил его. Почему? Да просто ей неприятно видеть его. И она не хотела бы более говорить на эту тему.

Увы, все мы с лёгкостью необыкновенной готовы обещать любимым всё, что тем хочется. И гораздо труднее сдержать своё слово. Особенно в том случае, когда речь идет об уничтожении твоего детища. О произведении, которое ты выстрадал, которое тебе кажется удачным, которое тебе просто дорого. А тот злополучным портрет был по-настоящему дорог Сергею. Он находил, что тем далёким весенним утром, когда он впервые увидел Ольгу, ему удалось «схватить» саму её суть и запечатлеть на бумаге не только черты лица конкретного человека, но также и его характер, внутреннюю одухотворённость, а в чём-то даже и саму судьбу… Всё это можно было увидеть на скромном листе ватмана. И уничтожить этот лист было превыше его сил. Вот поэтому-то портрет и перекочевал в конце концов в папку с многочисленными набросками, которым суждено было годами и годами не видеть света, будучи заложенными на антресоли.

Если в первые месяцы их знакомства, а потом и любовных отношений, Сергей просто радовался жизни, стараясь получить от неё по максимуму, то по мере того, как накапливались проклятые вопросы, они всё чаще портили ему жизнь. Особенно ночами, когда, проснувшись, он подолгу не мог более заснуть, мучимый бесконечными рефлексиями. Ну действительно — что скрывается за всем этим? Почему он не может получить ответа на самые, казалось бы, простые и естественные вопросы? Что изменится, если он будет знать немного больше о ней? О её семье? Если она замужем, почему бы не сказать ему об этом? Из страха пробудить его ревность? Но ведь он же любит её и никогда не предпримет ничего такого, что могло бы навредить ей! Что изменится для неё, если ему будут известны день и год её рождения? или если он узнает, живы ли её родители и где они живут? Есть ли у неё дети? Братья? Сестры? Вообще какие-нибудь родственники? Что кроется за всей этой таинственностью и нежеланием говорить о себе?

Лишь в одном ему удалось в конечном итоге с трудом добиться успеха выяснить день её рождения. А родилась она осенью, двенадцатого сентября. И для него, рождённого под знаком Тельца, если верить астрологам, Ольга могла бы быть идеальной женой…

Они встречались почти ежедневно. Но — всегда только во второй половине дня. Ольга или ждала его у метро, или приходила к нему домой. Как ни старался Сергей заставить её взять специально заказанные дубликаты ключей от квартиры — она отказывалась наотрез.

«Боится, что ключи увидят близкие? Муж? — размышлял он. — Но если Оля замужем, почему в таком случае она всегда свободна по вечерам? Что — муж находится в длительной командировке? Или… Неужели она не замужем, а просто находится у кого-то на содержании?! Ведь она же сама говорила, что нигде не работает. Что если она, бедная, вынуждена жить с кем-то, кого не любит?!. Нет, этого просто не может быть!»

Сомнений в том, что он любим, у Сергея не было. Да и откуда им было взяться? Он чувствовал, он наверняка знал, что Ольга любит его всей душой. Любит истово, страстно. Любит той жертвенной всепоглощающей любовью, когда между мужчиной и женщиной устанавливается какая-то непостижимая метафизическая связь, разрушение которой чревато для обоих гибелью. Но как ни старался Сергей сдерживать свою фантазию и обуздывать эмоции, мысль о другом мужчине мучила его с каждым днём всё больше и больше.

Трудно сказать, что он надеялся узнать, специально задерживая Ольгу, а затем, после прощания, незаметно преследуя её по плохо освещённым переулкам погружающейся в ночь старой Москвы. Может быть, ему было просто страшно отпускать её одну в темень этих, уже наполовину выселенных в ожидании реконструкции кварталов. А может быть, он надеялся увидеть того, кто будет встречать её. Или просто хотел увидеть то окно, которое зажжётся после её возвращения домой. В любом случае, ему решительно не везло. Каждый раз Ольга как бы растворялась в полумраке, сворачивая в очередной переулок. А скрыться ей было просто — Сергей просто не решался идти за нею на достаточно близком расстоянии. Но каждый раз его непрошеное сопровождение позволяло ему немного уточнить маршрут Ольги и в очередной раз несколько дальше углубиться в тот недружелюбный район, а следовательно — приблизиться к дому, в котором она жила. И вот однажды, когда Ольга его стараниями задержалась у него до темноты и покидала квартиру в страшной спешке, Сергею удалось-таки выяснить, по какому адресу она так спешит вечерами. Он увидел, как идущая быстрым шагом Оля остановилась у покосившегося деревянного забора, огораживавшего чёрное в ночи старинное здание, судя по всему, не первый год ожидающее своей очереди на реконструкцию. Посмотрев по сторонам, она легко перешагнула через остатки колючей проволоки, заменявшей в одном месте отсутствующую секцию забора, и почти бегом устремилась к зиявшему пустыми оконными и дверными проёмами зданию. Подождав несколько мгновений, Сергей приблизился к ближайшему с его стороны углу забора и через большущую дыру в последний момент успел заметить, как тёмная тень скрывается в одном из дверных проёмов. Некоторое время он, пораженный увиденным, неподвижно стоял опершись обеими руками о шершавые доски забора. Затем резко оттолкнулся, повернулся и медленно побрёл назад. «Так кто же она, моя Оленька?» — думал он и приходящие на ум ответы никак не радовали его.

Бессонная после увиденного и пережитого ночь дала себя знать. При встрече Ольга сразу поинтересовалась:

— Что-то случилось, милый? Ты неважно себя чувствуешь? Не заболел ли ты? Скажи, что у тебя болит?

Несмотря на протесты, она сочла необходимым уложить его в постель, напоила горячим молоком с малиновым вареньем, а затем наклонилась, чтобы потрогать губами его лоб — нет ли температуры. К счастью, температуры не было.

— Хочешь, я лягу рядом? — предложила Оля.

Сергей воспротивился под предлогом боязни заразить её.

— Ерунда! — решительно заявила она, — Я не заражусь. Что-что, а простуда и грипп мне не грозят…

Сергей действительно недомогал. Болела голова и очень хотелось спать. Сидевшая рядом Ольга держала его за руку. Сидевшая рядом Ольга держала его за руку. Было по-домашнему уютно, покойно и хорошо.

«Что за чепуха мне привиделась вчера вечером? — в полудрёме думал Сергей, — Скорее всего, я потерял Ольгу где-то по пути. Да и было бы просто удивительно, не потеряй я её в такой темноте… Нужно будет попытаться пройти за ней сегодня немного дальше».

С этой мыслью он и уснул.

Когда он проснулся, Ольги рядом не было. Судя по всему, она только что ушла, и звук закрываемой двери как раз и разбудил его. Как ни странно, он чувствовал себя отдохнувшим и бодрым. Одеться и сунуть в карман фонарик было делом пары минут. И вот уже он выскочил в коридор, захлопнул за собой дверь и устремился знакомым путём.

Вскоре ему удалось нагнать Ольгу. На сей раз она шла не столь быстро, как обычно. Только-только начинало смеркаться, но народу на улицах было уже немного. Оля шла, погружённая в свои мысли. Да, не оставалось сомнений, это была она. Опасаясь, что она может увидеть его, случайно обернувшись, Сергей шагал от неё на достаточно большом расстоянии. Однако по мере того как становилось темнее, он был вынужден сокращать дистанцию. Ольга шла своим обычным путём. Теми же самыми улочками и переулками она вскоре вышла к уже известному Сергею необитаемому дому. И снова, как и накануне, скрылась в том же дверном проёме. Отпали все сомнения — по окончании их свиданий Ольга возвращается в этот пустующий дом. Но что ей нужно ночью в этом старом и явно необитаемом строении? Что или кого ищет она в нём?

Сергей стоял у забора, не зная, на что решиться. Уйти как вчера? Или войти в дом? Нет, это было просто немыслимо! Ведь уже при первой их встрече Ольга предупредила его, чтобы он не задавал лишних вопросов. И за время их знакомства он усвоил, что может потерять её, если будет излишне любопытен. Да, она чётко дала ему это понять… И если она узнает, что он шпионит за нею!..

Пока он раздумывал, из дверного проёма вновь появилась тень. Она постояла некоторое время, как будто прислушиваясь, а затем направилась к выходу из двора. И хотя в свете луны Сергей и смог разглядеть, что это была женщина в бесформенном тёмном плаще, полной уверенности в том, что он видит Ольгу, у него всё-таки не было.

Меж тем женщина вышла со двора и направилась в противоположную от Сергея сторону. Какой-то атавистический охотничий инстинкт подталкивал его к преследованию. Стараясь держаться в тени, он следовал за женщиной. Вскоре они вышли к трамвайным путям. Здесь освещение было получше, и Сергей увидел, что голова женщины в тёмном балахоне покрыта чем-то вроде шали. И всё-таки, несмотря на этот странный наряд, Сергей был уверен, что перед ним идёт Ольга. Она меж тем перешла трамвайные пути и пошла вдоль высокой кирпичной стены. Место показалось Сергею знакомым. Когда же она, подойдя к большим воротам, прошла в них, Сергей сообразил — кладбище. «Но что ей делать здесь ночью? Что она здесь забыла? И к чему весь этот маскарад?»

Какое-то непонятное ему самому упрямство заставило его пройти в ворота и углубиться по аллее на территорию кладбища. Одинокая фигура маячила перед ним, временами пропадая в тени. Было абсолютно тихо, а потому приходилось идти крайне осторожно, дабы не нарушить звуками своих шагов царившее здесь безмолвие.

Вот фигурка свернула с центральной аллеи. Здесь было больше деревьев, а потому и темнее. И снова идущая впереди женщина повернула в очередную аллею. Пройдя немного, остановилась под большим деревом, как бы прислушиваясь к чему-то — но тишину нарушал лишь далёкий стук трамвайных колёс. Постояв неподвижно несколько секунд, она пошла дальше. Затем приблизилась к оградке могилы, выделявшейся среди прочих большими размерами своего надгробья, открыла калитку, вошла внутрь и — исчезла.

Сергей от неожиданности зажмурился. Затем легонько нажал ладонями себе на глаза. Снова посмотрел — в призрачном свете луны, как нельзя более кстати выглянувшей из-за туч, достаточно чётко была видна могила. Но помимо памятника и могильного холмика за решёткой ничего и никого не было.

Стояние в тени дерева посреди кладбища поздним вечером едва ли способно доставить удовольствие кому-либо. Сергей попытался сориентироваться и запечатлеть в памяти участок, в калитку которого вошла преследуемая им женщина. Затем повернулся и направился к выходу, стараясь получше запомнить путь.

Как ни странно, на сей раз Сергей заснул достаточно быстро. Скорее всего, сказывались треволнения истекшего вечера и накопившаяся за последние дни усталость. Кроме того, наконец-то появилось нечто вроде определённости, которой так не хватало ему в последние дни, в последнее время. В любом случае, он испытывал некоторое облегчение, пусть и круто замешанное на тревоге, если не на страхе. И это облегчение позволило ему проспать не менее шести часов. Проснувшись, по обыкновению занялся зарядкой, позавтракал, а затем позвонил коллеге и предупредил, что на работе его сегодня не будет.

За окном — пасмурное осеннее утро. По подоконнику стучали редкие капли. На балконе ветер шелестел какой-то бумагой. Было одиннадцатое сентября. «Завтра — день рождения Ольги», — отметил про себя Сергей, срывая листок с календаря.

Надев плащ и захватив зонтик, он отправился на то старое кладбище, куда накануне его привело преследование женщины в чёрном балахоне. Сойдя с трамвая, он вошёл в высокие кладбищенские ворота и направился по центральной аллее в глубь территории. Хотя это было и непросто, ему удалось вспомнить, где женщина повернула в боковую аллею. Повторив вчерашний путь, он оказался под тем самым старым деревом, из-под которого вчера вечером наблюдал за женщиной;, скрывшейся за одной из могильных оградок.

Хотя дневное освещение и изменило до неузнаваемости всё вокруг, сомнений не было — он видел ту самую могилу… И, как ни странно, место казалось ему очень знакомым. Ах да, конечно, ведь около года тому назад где-то здесь они хоронили своего коллегу. Покойному было уже за восемьдесят, но благодаря своей исключительной эрудиции и живому уму он оставался незаменимым на занимаемом им посту вплоть до своей неожиданной смерти. Его «подхоронили» к кому-то из родственников. К жене, кажется. Сергей тогда ещё помогал нести гроб. А потом, когда стал расходиться пришедший на похороны люд, некоторое время он оставался на кладбище, переходя от памятника к памятнику, разглядывая надгробья и читая эпитафии. Он даже сочинил тогда этакую псевдофилософскую эпитафию самому себе:

И что-то ещё произошло тогда на этом старом кладбище. Кого-то он встретил, или увидел что-то необычное…

Вспоминая тот день, Сергей подошёл к могиле, на которую накануне вечером его привела женщина (как-то не хотелось даже мысленно называть её Ольгой). К его удивлению, калитка оградки оказалась на замке. Чтобы разглядеть высокое гранитное надгробье, следовало зайти с противоположной стороны. Сергей предпочёл не обходить участок по аллее — до ближайшего пересечения аллей было не менее пятидесяти метров. Представлялось более простым пройти по очень узкому проходу между оградками. Рискуя испачкаться о мокрые, местами покрытые ржавчиной и мхом металлические прутья, он стал осторожно бочком протискиваться между оградками двух могил.

Да, памятник был основательным. Огромный тёмно-серый монолит поставили здесь, судя по всему, ещё задолго до революции семнадцатого года. Верхнюю его часть завершал большой православный крест. А вот загородку, похоже, меняли неоднократно. Скорее всего, участок постепенно уменьшали, отдавая его части под другие захоронения. Слева сверху вниз по вертикали на мокрой поверхности отполированного гранита располагались выполненные на керамике девять мужских и женских портретов. Правее каждого ив них были высечены фамилии, имена и даты. По всей видимости, все фотографии были изготовлены и укреплены в относительно недавнее время одним из потомков или просто родственников покоящихся здесь людей.

Сергей остановился, разглядывая фотографии, и — у него перехватило дыхание! Третьим сверху был портрет… Ольги! Рядом — даты: 1899 — I938 гг. И день рождения со днём смерти. Это был её день рождения: двенадцатое сентября…

Нет, нельзя сказать, чтобы он не ожидал увидеть ничего подобного. Где-то в подсознании теплились подозрения, которые он пытался подавить всё это время. Ах, это пресловутое «вытеснение»! Когда человек не хочет и не может позволить признаться самому себе в смущающих его душу мыслях. Когда он гонит их от себя, насилуя свое сознание и запрещая себе даже думать о том, что не нравится сидящему в нем «внутреннему цензору»… И вот теперь портрет! Это был тот самый портрет в овале, который недавно так напугал Ольгу. Тот самый портрет, который он был вынужден заложить в покоящуюся на антресолях папку… Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в удивительном сходстве этих двух изображений. Вот только масштабы были разными — карандашный вариант был существенно больше…

Теперь Сергей понял, почему уже при первой их мимолётной встрече в метро лицо Ольги показалось ему таким знакомым. И теперь он вспомнил, как всё это начиналось…

В тот раз они помянули коллегу прямо у могилы. Расположившись на ближайшей к свежему захоронению скамейке, выпили почти без закуски из пластмассовых стаканчиков.

Бредя по кладбищу после похорон коллеги, Сергей случайно оказался у этого памятника. И сразу, с первого же взгляда, был поражён красотой женщины, смотревшей на него с керамического овала. Он долго стоял тогда у оградки, рассматривая на фото черты пленившего его лица. В голове роились какие-то неопределённые мысли. Из этого состояния отрешённости его вывел грубый мужской голос:

— Закурить не найдётся, отец?

Сергей оглянулся. Сзади стоял, опершись на лопату, один из принимавших участие в похоронах могильщиков.

— Не курю. Бросил, — почему-то извиняющимся тоном ответил Сергей.

— Интересуешься? — полюбопытствовал рабочий.

— Да, необычный памятник, — слукавил Энгелью. — Теперь такие не делают.

— Да ты не финти! — поморщился его незваный собеседник и передразнил: — «Памятник…Теперь такие не делают»… Ты ж вон той фотографией любуешься! Да и не ты первый здесь стоишь. Думаю, и не последним будешь. Оно и верно, хороша была баба. И смотрит с фотографии как живая. Как из окошка. Немного помолчав, он продолжил: — Как рекли древние — «Corpus humanum mortale est». Но с другой стороны — «In согроге mortali humanum animus inmortalis est»… Что смотришь удивлённо, человече? Не ожидал? Да ты и латыни небось не изучал. «Смертно тело человеческое», говорю. Но — «В смертном человеческом теле бессмертен дух». Вот так-то, друже. Мать твою… Дух бессмертен! You see?[11] Kannst du es begreifen,[12] tonto?[13] А?

— Сам ты tonto и bobo,[14] - обиделся Сергей, коль не в свои дела нос суёшь. Да, стою вот и любуюсь… Любуюсь, потому что красотой такой нельзя не любоваться. Вот так вот. Гляжу на портрет и сожалею о том, что не судьба мне повстречать такую красавицу. Сожалею и мечтаю. Если бы в свое время мне повстречать такое чудо, если бы она досталась мне, всю бы свою жизнь посвятил ей! В буквальном смысле носил бы её на руках. И был бы при этом самым счастливым из смертных. Э-эх! Встретить бы такую женщину! Я бы смог, поверь, всё сделать для её счастья. Не привередничал бы, не капризничал… Я был бы счастлив только возможности хотя бы изредка видеть её рядом с собой. Любоваться этим совершенством!… Ан нет — не судьба. Я слишком поздно родился — она умерла ещё до того, как я появился на свет… А ведь — я чувствую это, я знаю! — повстречайся мы, наверняка бы стали самой счастливой парой в мире!

— Ну-ну… — покачал головой могильщик. Восторженность твою я понимаю. Сам хорошо сегодня на грудь принял. Но что-то ты, отец, слишком уверенно, хотя и в сослагательном наклонении, об отношениях с красивой женщиной говоришь… Или не имел с бабами никогда дела, infelice?[15] Да откуда тебе знать, во что превратилась бы твоя жизнь, повстречай ты такую вот женщину? Откуда у тебя эта уверенность в том, что ты смог бы сделать её счастливой? Что смог бы довольствоваться лишь тем, что она сочла бы возможным дать тебе?! Что не требовал бы большего? Тьфу, Schei?e.[16] Внешне ты вроде на интеллигентного человека похож, а рассуждаешь, как выпускник школы для умственно отсталых. Ты что, maluco?[17] Не понимаешь разве, что в жизни опасно ручаться не только за других, но и за себя самого? Что наши ожидания и мечтания почти никогда не претворяются в жизнь? Что прогнозировать отношения с женщиной, даже в том случае, когда ты её хорошо знаешь, глупость вдвойне? А тут и вообще нечто немыслимое: увидел фотографию давно умершей — и возмечтал! Целый мир в мечтах своих построил. И в мечтах своих готов на все pour l'amour[18]… Да ведь сами мечты-то твои греховны. Кто-то умный сказал, кстати, прямо по твоему поводу:

— Comprendes?[20]

Сергей помолчал.

— Сечешь, спрашиваю? Так что мечты свои нужно уметь ограничивать. Иначе они могут становиться опасными…

— Comprendo.[21] Comprendo, что всё твоё здравомыслие, весь этот твой рационализм просто… просто патологичны. И знаешь, мне трудно уразуметь, как при такой вот заземлённости вообще жить можно… Даже могильщиком.

— А я и не живу. Я…

— Помолчи! — прервал его Сергей. — Теперь ты, sabelotodo,[22] послушай меня! Да, наверное это дико (объясняться в любви с первого взгляда к портрету давно умершей женщины. Но я знаю — слышишь, з н а ю — воскресни она или воплотись в другую женщину подобной красоты и высоких душевных качеств…

— Да откуда тебе знать о её душевных качествах?

— Да-да, именно высоких душевных качеств! — повторил Сергей. — Они же читаются в её взгляде. И только глупец или негодяй может предположить иное, глядя на этот портрет. Эта женщина была удивительным созданием. Честным и открытым. Неспособным ни на что постыдное. И, повствчай я её, мне бы и в голову не пришло обидеть её каким-нибудь нелепым подозрением…

— Ну что ж, посмотрим. — задумчиво произнёс могильщик, зримо потеряв вдруг всякий интерес к продолжению беседы. — Посмотрим…

Некоторое время он молча в упор разглядывал Сергея. Затем, не говоря более ни слова, повернулся к нему спиной и, забросив на плечо лопату, неспешно удалился.

— И он оказался прав, — прервал рассказ Марлен Евграфович. — Не смогли Вы довольствоваться тем, что давала вам ваша Ольга… И этого следовало ожидать. Человек — существо ненасытное. Ему подавай всё больше и больше. И аппетит будет только разыгрываться!… Простите за эмоции. Так что же было дальше?

— Да ничего. Я постоял у могилы ещё некоторое время, а затем ушёл… Можете представить себе, какие мысли одолевали меня. Долго я бродил ещё по кладбищу, а затем по городу. Я проклинал своё любопытство, проклинал свою ревность… Усталый и опустошённый я вернулся на свою станцию метро как раз ко времени наших обычных встреч с Ольгой. Непонятно на что надеясь, около часа бродил у входа в метро. Конечно — она не пришла. Не пришла она и ко мне домой. Заснул я под утро, и вот во сне Оля навестила меня. Нет, не было никаких упрёков. Она присела на край моего дивана, положила мне руку на лоб и печально заметила: «Ты снова не выдержал. Как и тогда, в той жизни. Но теперь я не умру — мёртвые не умирают. Я просто больше не смогу приходить к тебе. Но я люблю тебя по-прежнему. И буду ждать тебя. И когда ты придёшь, мы с тобой уже никогда не расстанемся… Никогда». Наклонившись, она поцеловала меня в губы и ушла. А я смотрел ей вслед и не мог сбросить с себя сонное оцепенение. Не мог даже произнести ни звука. На утро я купил цветов и отнёс их на могилу. Это же был день её рождения.

Первое время мне было очень трудно. Я всё ещё на что-то надеялся. Ждал. И всё напрасно. Возвращаясь с работы, по несколъку минут простаивал у метро, высматривая её. А однажды не выдержал и поинтересовался у одной из старушек, постоянно сидящих у подъезда, не приходила ли в последнее время женщина, которая прежде так часто навещала меня. Старушка посмотрела на меня, как на ненормального — «Какая ещё женщина?» Я описал Ольгу. Поверьте, я в состоянии описать человека достаточно точно. Но старушка только пожала плечами. Нет, описанную мною особу она якобы никогда не видела. И это несмотря на то что Ольга раскланивалась с нею прежде не один десяток раз… А однажды я решил днём осмотреть тот дом, в котором Ольга скрывалась, прежде чем направиться на кладбище. Увы, в нём уже полным ходом шли строительные работы. Так что найти что-нибудь, что было бы памятью об Ольге, мне так и не удалось. Хорошо ещё, что я оставил у себя тот карандашный портрет.

— Давайте-ка выпьем молча. За близких и любимых, которых уже нет с нами, — предложил Марлен Евграфович, наполняя рюмки. — Ваша незабвенная Анна Конрадовна наверняка сказала бы вам, прослушав эту историю:

— И была бы права, — согласился Сергей. — Во всяком случае, после этой истории я до сих пор никак не могу окончательно прийти в себя.

— Охотно верю.

Помолчав, они выпили.