Дантон

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Председатель (обращаясь к Фреям). Вы агенты Питта.

Народ. Изменники! Продажные твари!

Председатель. Вы хотели разложить Конвент. Чтобы вам легче было спекулировать и воровать, вы составили проект подкупа представителей народа. Вы определили цену совести каждого из них.

Дантон (громогласно). Председатель, дай мне слово!

Народ (волнуется и, захваченный происходящим, теснится, чтобы рассмотреть Дантона). Дантон... Дантон... Это сейчас Дантон говорил!..

Председатель. Ждите своей очереди, Дантон.

Дантон. Какое я имею отношение ко всей этой мрази? Что у меня общего с этим жульем?

Председатель. Вам скажут.

Дантон. Врожденное благородство не позволяет мне добить этих мерзавцев. Вы это знаете и злоупотребляете моим молчанием для того, чтобы народ подумал, будто я чем-то связан с этими нечистыми на руку банкирами, воришками, взяточниками.

Народ (со смехом). Слыхали? Вот как рассвирепел...

Эро. Не волнуйся, Дантон.

Председатель. Уважайте правосудие. Вы дадите показание в свое время.

Фукье-Тенвиль. Сиди спокойно, Дантон. Тебе наравне с твоими соучастниками придется держать ответ по обвинению в порче нравов.

Дантон. Безнравственный Дантон — не чета всей этой продажной сволочи. Предоставь мне по крайней мере первое место. Дантон никогда ни в чем не будет посредственностью: ни в пороке, ни в добродетели.

Народ. Молодец!.. Он еще себя покажет...

Филиппо Молчи и будь осторожнее.

Председатель (Фреям). Вы евреи по национальности, выходцы из Моравии, ваша настоящая фамилия — Тропуска. Потом вы купили в Австрии дворянские грамоты и стали именоваться Шенфельдами. Затем вы переехали во Францию, и в настоящее время ваша фамилия Фрей. Одна из ваших сестер крестилась (в публике смех) и поступила на содержание к немецкому барону. Другая вышла замуж за Шабо, бывшего капуцина (смех усиливается), нынешнего депутата Конвента. Вы объединились с авантюристами такого же темного происхождения, как и вы, — Дидрихсеном, уроженцем Гольштинии, служащим венского банка, Гусманом, будто бы испанцем, который одно время выдавал себя за немецкого барона, и бывшим аббатом д'Эспаньяком, поставщиком армии. Сообщничество некоторых подкупленных вами депутатов способствовало успеху ваших махинаций. Шабо являлся посредником между вами и своими коллегами. Он сам себя оценил в сто пятьдесят тысяч ливров. (В публике раздаются выкрики.) Он взялся передать от вас сто тысяч Фабру д'Эглантину.

Девушка (показывая на Фабра). Вон он, сидит в кресле!

Председатель. За эту цену Фабр подделал декрет Конвента о ликвидации Ост-Индской компании. Передаю оригинал документа присяжным.

Народ. Дантон зажимает себе нос.

— Ему, видите ли, противно.

Давид. Он корчится от злобы и страха.

Народ. Ну и пасть же у него!

— Браво, Дантон!

Три женщины. Ты думаешь, его засудят?

— Когда еще до него доберутся!

— Мне некогда ждать!

Вадье(приотворив дверное оконце, делает знак генералу Анрио, который стоит у двери). Все идет гладко, Анрио?

Анрио (тихо). Все как надо.

Вадье (указывая на Фукье и членов трибунала). Не оплошают?

Анрио (тихо). Не бойся. Я слежу.

Вадье. Ладно. Ты не смущайся: если обвинитель начнет сдавать, арестуй его. (Захлопывает оконце.)

Эро (обводя глазами народ). Как смотрит на нас народ!

Дантон (в глубине души ему стыдно, но он старается казаться веселым). Народ не привык видеть мою рожу на позорной скамье, — это необычное зрелище. Ярмарочные фокусники подменили Дантона. Ха-ха! Вот потеха!

Давид (достает из кармана записную книжку). Дай-ка я зарисую его морду. (Рисует Дантона.)

Дантон. Погляди на Давида, вон он: высунул язык, от злости истекает слюной, как бешеная собака.

Давид. Хочу, чтобы наши потомки катались от хохота при виде этой обезьяньей рожи.

Дантон. А, черт! Да подтянись же ты, Демулен! Будет тебе в самом деле, сядь прямее! На нас смотрит народ.

Камилл. Ах, Дантон, я уж больше не увижу Люсиль!

Дантон. Не беспокойся, нынче же ночью будешь с ней спать!

Камилл. Спаси меня, Дантон, вызволи меня отсюда. Я не знаю, что мне делать, я не сумею защититься.

Дантон. Ты хуже всякой девчонки. Держись твердо! Подумай, ведь мы творим историю.

Камилл. Ах, какое мне дело до истории!

Молодой писец (ущипнув девушку, поет на мотив популярной в то время песенки).

Девушка (дает ему затрещину). Ты у меня смотри, нахал!

Писец (продолжает напевать).

Дантон. Если хочешь снова быть с Люсилью, то не сиди с видом преступника, подавленного обрушившейся на него законной карой. Что ты там увидал?

Камилл. Смотри, Дантон, вон там...

Дантон. Что такое? Что ты мне показываешь?

Камилл. Около окна, этот юноша...

Дантон. Вон тот нахальный малый, по виду судейский писец, у которого прядь волос падает на глаза, тот, что щиплет девчонку?

Камилл. Так, ничего, что-то вроде галлюцинации. Мне представилось... мне представилось, что это я...

Дантон. Ты?

Камилл. Я вдруг увидел себя на его месте, будто это я слежу за процессом жирондистов, моих жертв. Ах, Дантон!

Председатель. Фабр, вы продолжаете отрицать свою вину?

Фабр д'Эглантин (с усталым видом, насмешливо и очень спокойно). Вторично давать показания я считаю бессмысленным — вы все равно не станете меня слушать, ваш приговор предрешен. Я только что доказал, что в исправном тексте составленного мною декрета кто-то по злому умыслу сделал вставки и вымарки, искажающие его смысл. Это станет ясно всякому, кто взглянет на дело беспристрастно. Но здесь это невозможно — я знаю, что осужден заранее. Я имел несчастье не понравиться Робеспьеру, и вы спешите уврачевать его задетое самолюбие. Моя жизнь кончена. Ну что ж! Я слишком утомлен и измучен жизнью, чтобы пытаться спасти ее, — это мне не по силам.

Фукье. Ты оскорбляешь правосудие и клевещешь на Робеспьера. В продажности тебя обвиняет не Робеспьер, а Камбон. В причастности к заговору тебя обвиняет не Робеспьер, а Билло-Варенн. Твоя страсть к интригам общеизвестна. Это она заставляет тебя вступать в гнусные заговоры и сочинять гнусные комедии.

Фабр. Постой! Ne sutor ultra crepidam...[8] Господа завсегдатаи партера! Беру вас в свидетели: разве мои комедии не доставляли вам удовольствия? (В публике смех.) Фукье может добиться того, чтобы свалилась моя голова, но он не может провалить моего «Филинта».

Кто-то в задних рядах. Что? Что он сказал?

Фукье. Подстрекаемый нездоровым любопытством, ты смотрел на Национальное собрание как на подобие театра, где можно разглядеть тайные пружины человеческой души, для того чтобы потом привести их в действие. Ты пользовался всеми пружинами: честолюбием одних, леностью других, мнительностью, завистью, — ты не брезговал решительно ничем. Благодаря этой своей беззастенчивой ловкости ты создал целую систему контрреволюции — потому ли, что твоя заносчивость и твой неуживчивый нрав находят себе удовлетворение в том, чтобы ниспровергать установленный порядок, из какого-то злостного пренебрежения к человеческому разуму, или, вернее, потому, что твой явный аристократизм и твоя алчность уже давно разжигались Питтом, который подкупал тебя для того, чтобы ты вредил Республике.

Давид. Что? Слыхали?

Народ. Да... Да...

Фукье. В девяносто втором году ты уже сносишься с врагами. Дантон посылает тебя к Дюмурье для преступных переговоров; благодаря этим переговорам уцелели остатки прусских войск.

Теперь я должен перейти к другим обвиняемым.

Народ. Ага! Ага!

Фукье. Я временно перехожу к другим только потому, что им тоже не терпится, чтобы я сорвал с них маски. Но скоро я обращусь к тебе снова и покажу тот узел, где сходятся все нити этой чудовищной интриги.

Фабр (к Фукье, вызывающе). План скверно составлен; интрига запутана; действующих лиц слишком много; неизвестно, откуда они приходят, и сразу видно, куда они уйдут. Не распинайся так, Фукье, твоя комедия из рук вон плоха. Прикажи лучше отрубить мне голову немедленно — у меня зубы болят.

Председатель (Эро де Сешелю). Обвиняемый, ваше имя и звание?

Народ. Кто это? Кто этот аристократишка?

— Это Эро.

Эро. Покойный Эро Сешель. Бывший генеральный прокурор в Шатле: я заседал в этой зале. Бывший председатель Конвента: я огласил от его имени конституцию Республики. Бывший член Комитета общественного спасения. Бывший друг Сен-Жюста и Кутона, которые теперь хотят убить меня.

Девушка. Ах, какой красивый!

Председатель. Вы аристократ. Ваша карьера началась при дворе, после того как госпожа Полиньяк представила вас жене Капета. Вы никогда не прерывали сношений с эмигрантами; вы были другом незаконного сына принца Кауница, австрийца Проли, гильотинированного месяц тому назад. Вы разглашали тайны Комитета общественного спасения и передавали важные бумаги иностранным государствам. Вопреки закону вы предоставили убежище бывшему военному комиссару Катюсу, против которого было возбуждено судебное преследование как против эмигранта и заговорщика. Вы даже осмелились обратиться в секцию Лепелетье, при которой он содержался, с требованием выдать его вам на поруки и с предложением взять на себя его защиту.

Голос (из публики). Сейчас видно аристократишку!

Вязальщица. Старорежимный франт!

Эро. За исключением одного пункта: разглашения государственных тайн, который я отрицаю категорически и который вы, конечно, никак не можете обосновать, все остальное верно. Я это признаю открыто.

Председатель. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Эро. Оправдываться я не намерен. У меня были друзья. Не во власти государства воспретить мне любить их и выручать в беде.

Председатель. Вы были председателем Конвента. Вы должны были подавать всей Нации пример повиновения законам.

Эро. Я подаю ей пример, как нужно умирать за исполнение своего долга.

Председатель. Это все, что вы хотели сказать?

Эро. Все.

Фукье (обращаясь к председателю). Перейдем к следующему, Эрман!

Народ. Это Демулен... Демулен... Камилл, Камилл...

Председатель (Демулену). Ваше имя, фамилия, звание?

Камилл (в крайнем замешательстве). Люси-Камилл-Симплиций Демулен, депутат Конвента.

Председатель. Ваш возраст?

Камилл. Я нахожусь в возрасте санкюлота Иисуса, когда его распяли: мне тридцать три года.

Вязальщица (грозясь кулаком). Поповское отродье!

Председатель. Вы обвиняетесь в оскорблении Республики. Вы изображали в ложном свете действия Республики, сравнивали наше славное время с подлыми временами римских цезарей. Вы возбуждали надежды в аристократах, сеяли сомнения в необходимости репрессий, тормозили дело национальной обороны. Прикидываясь человеколюбцем, что так не вяжется с вашим прошлым, вы требовали отворить двери тюрем подозрительным личностям с целью утопить Республику в пучине контрреволюционной мести. Что вы можете на это возразить?

Камилл (крайне растерянный, делает над собой усилие, что-то лепечет, мучительно трет себе лоб рукой. Друзья с тревогой на него смотрят). Я прошу отнестись ко мне снисходительно. Я не знаю, что со мной. Я не могу говорить.

Две девушки. Что с ним такое? Что с ним такое?

Председатель. Вы признаете факты, которые вам ставятся в вину?

Камилл. Нет, нет.

Председатель. В таком случае защищайтесь.

Камилл. Не могу. Простите. На меня вдруг напала слабость.

Мужчина (в публике). Закатил глаза.

Вязальщица. Ах, какие нежности!

Девушка. Бедненький, как он побледнел!

Фукье. Да или нет? Сознаешься?

Филиппо. Перечислите пункты обвинения.

Дантон. Да, прочти, посмей огласить их в присутствии народа — пусть он сам решит, кто его друг!

Председатель. Я о них достаточно говорил. Не следует лишний раз произносить во всеуслышание столь опасные слова.

Дантон. Опасные для кого? Для разбойников?

Народ. Ага! Ага!

Фукье. Они сговорились разыграть здесь комедию. Не будем задерживать на ней внимание.

Камилл (в отчаянии). Мне стыдно... Я у всех вас прошу прощения... Но я не спал несколько дней, ложь, которую я здесь о себе услышал, потрясла меня, и я никак не могу с собой справиться, мне трудно говорить. Позвольте, я немного передохну, мне нехорошо.

Девушка. Да развяжите ему галстук!

Вязальщица. Какой же это мужчина? Баба это, а не мужчина!

Фукье. У нас мало времени.

Дантон. В котором же часу ты подрядился доставить на гильотину наши головы? А подождать никак не можешь, палач?

Филиппо. Нет, ты подождешь, пока Демулен придет в себя. Вам пока еще никто не давал права резать людей, не выслушав их.

Народ. Правильно! Правильно!

Фабр. Ты знаешь, что Демулен — натура чувствительная и впечатлительная. Ты хочешь воспользоваться его слабостью, чтобы прикончить его. Но пока мы живы, тебе это не удастся.

Эро (насмешливо). Это поединок императора Коммода, который, вооружившись тяжелым мечом, принуждал своего противника драться копьем с пробковым наконечником.

Председатель. Молчать!

Все четверо. Сам замолчи, палач! Народ, вступись за наше право, священное право защиты!

Народ (в волнении). Верно!

Дантон (похлопывая Демулена по рукам). Ну-ну, дитя мое, приободрись!

Камилл (все еще очень слабый, овладевает собой, пожимает руку Дантону, улыбается ему и встает). Спасибо, друзья, моя непонятная слабость проходит, ваше сочувствие меня оживило.

Народ (теснится, чтобы рассмотреть его). Слышали? Слышали?

Камилл. Вот чего у вас никогда не будет, изверги: любви таких друзей!.. Вы обвиняете меня в том, что я свободно выражал свои мысли? Я горжусь этим. Верный Республике, которую я же и создал, я всегда останусь свободным, чего бы мне это ни стоило. Вы утверждаете, что я оскорблял Свободу? Я говорил, что Свобода — это счастье, это разум, это равенство, это справедливость. Вот как я ее поносил! Народ! Суди после этого сам, каких похвал они от меня требуют.

Народ. Браво!

Председатель. Не обращайтесь к народу.

Камилл. А к кому же мне еще обращаться? К аристократам?

Писец. Ишь ты! Ловко!

Камилл. Я взывал к милосердию Комитета. Я хотел, чтобы народ, наконец, воспользовался Свободой, которую он завоевал, как видно, для того, чтобы горсточка мерзавцев могла утолять свою злобу. Я хотел, чтобы люди прекратили распри и чтобы любовь соединила их в одну великую братскую семью. Должно быть, это желание есть преступление. Я же считаю преступлением ту безумную политику, которая оскорбляет Нацию, которая позорит народ, заставляя его на глазах у всего мира обагрять руки в невинной крови.

Председатель. Здесь не вы обвиняете, здесь обвиняют вас.

Камилл. Если хотите, я сам себя обвиняю, обвиняю в том, что не всегда думал так, как теперь. Я слишком долго верил в силу ненависти, боевой пыл затуманил мой разум, я сам причинил слишком много зла; я разжигал месть; мои писания не однажды острили топор. Мое слово приводило сюда невинных — вот мое преступление, мое настоящее преступление, в котором вы являетесь моими соучастниками и которое мне надлежит сегодня искупить!

Председатель. О ком вы говорите?

Фукье-Тeнвиль. Чью смерть ты оплакиваешь?

Филиппо. Молчи, Демулен!

Фабр. Это ловушка. Берегись!

Дантон. А, чтоб тебя! Прикуси язык!

Камилл. Я говорю о жирондистах.

Давид. Ага! Сознался! Сознался!

Председатель. Подсудимый сам признается, что причастен к заговору бриссотистов.

Камилл (пожимая плечами). Мой же «Разоблаченный Бриссо» вынес им смертный приговор.

Фукье-Тенвиль. А сейчас ты об этом жалеешь?

Камилл (не отвечая ему). Друзья! Я скажу вам, как Брут Цицерону: «Мы испытываем слишком сильный страх перед смертью, изгнанием и нищетой». Nimium timemus mortem et exilium et paupertatem. Заслуживает ли наша жизнь того, чтобы мы всячески старались ее продлить хотя бы ценою чести? Среди нас нет ни одного, кто бы уже не взошел на вершину горы жизни. Дальше начинается спуск, где на каждом шагу разверзаются бездны, которых не миновать даже самому обыкновенному человеку. Какие бы виды, какие бы красивые места ни открывал этот спуск нашему взору, они не выдержат сравнения с теми, которыми любовался Соломон, что не помешало ему, окруженному семьюстами наложниц, задыхавшемуся от роскоши и счастья, произнести такие слова: «Я убедился, что мертвые счастливее живых, а всех счастливее тот, кто не родился на свет»[9]. (Садится.)

Дантон. Глупец! Ты всем нам рубишь головы. (Обнимает его.)

Девушка. А все-таки он премиленький!

Председатель (Дантону). Подсудимый! Ваше имя, фамилия, возраст, звание и местожительство?

Дантон (громогласно). Местожительство? В скором времени — небытие. Мое имя? В Пантеоне.

Мужчина (в восторге). Вот это да! Ишь ты!..

Председатель. Вы знаете законы: отвечайте точно.

Дантон.. Я — Жорж-Жак Дантон, тридцати четырех лет, уроженец Арси на реке Об, адвокат, депутат Конвента, проживаю в Париже, на улице Кордельеров.

Председатель. Дантон! Национальный Конвент обвиняет вас в том, что вы состояли в заговоре с Мирабо и Дюмурье, знали их планы, грозившие гибелью Свободе, и тайно их поддерживали.

Дантон (со смехом). Свобода в заговоре против Свободы! Дантон в заговоре против Дантона! Мерзавцы!.. Посмотрите мне в лицо. Вот она, Свобода! (Обхватывает руками голову.) Она в этом лике, представляющем собой ее безыскусственный слепок; она в этих глазах, в которых сверкает ее вулканическое пламя; она в этом рыкающем голосе, от которого дворцы тиранов бывают потрясены до самого основания. Возьмите мою голову, прибейте ее к щиту Республики. При одном взгляде на нее, как при взгляде на голову Медузы, все враги Свободы умрут от страха.

Председатель. Я предоставил вам слово, чтобы вы защищали себя, а не восхваляли.

Дантон. Такой человек, как я, не защищается: мои действия говорят сами за себя. Мне нечего защищаться, не в чем оправдываться. В моей жизни нет ничего загадочного. Я не окружаю себя тайнами, чтобы путаться со старухой, как Робеспьер.

Женщина (в ярости). Это кощунство!

Дантон. Моя дверь всегда настежь, над моей кроватью нет полога. Все во Франции знают, когда я пью, когда я с женщинами. Я — плоть от плоти народа, У меня такие же добродетели и пороки, как у народа, я ничего от него не таю. У меня все наружу.

Давид. Сарданапал! Глядите, как его выворачивает наизнанку!

Председатель. Дантон! Ваши непристойные речи оскорбительны для суда. Грубость ваших выражений выдает низость вашей души. Сдержанность — вот первый признак невинности, дерзость — первый признак преступности.

Дантон. Если дерзость — преступление, то я бросаюсь в объятия преступления, я целую его взасос, а тебе, председатель, оставляю добродетель — фараоновы тощие коровы не в моем вкусе. Я люблю дерзость и горжусь этим, дерзость с ее грубыми объятиями, дерзость, из лона которой выходят герои. Революция — дочь дерзости. Это она разрушила Бастилию, это она, говоря моими устами, бросила парижский народ на штурм королевской власти, это она моими руками схватила за жирные уши отрубленную голову Коротышки-Людовика и швырнула в лицо тиранам и их богу.

Председатель. Все эти ваши грубости вам не помогут. Я напоминаю о прямых обвинениях, которые вам предъявлены, и предлагаю отвечать на них точно, не выходя за пределы фактов.

Дантон. Разве от такого революционера, как я, можно ожидать спокойного ответа? Душа моя — словно расплавленная медь. В моей груди отливается из нее статуя Свободы. И меня хотят обуздать! Хотят, чтобы я отвечал на вопросы, как на уроке катехизиса! Я прорву сети, которыми вы хотите меня опутать, вам не напялить на меня эту узкую рубашку, — она затрещит по всем швам. Вы говорите: меня обвиняют! Где они, эти обвинители? Пусть покажутся, и я их опозорю, как они того заслуживают!

Председатель. Еще раз предупреждаю, Дантон: вы проявляете неуважение к представителям Нации, к суду и к державному народу, который имеет право потребовать, чтобы вы отдали ему отчет в своих действиях. Марату также были предъявлены обвинения. Но он не злобствовал на своих обвинителей. Он не противопоставлял фактам неистовство гладиатора и актера, он постарался оправдаться, и это ему удалось. Я не могу указать вам лучшего образца, чем этот великий гражданин.

Женщина (проникновенно). Мученик!

Дантон. Ну что ж, я снизойду до самооправдания, я буду следовать плану, который принял Сен-Жюст... Когда я пробегаю весь этот перечень мерзостей, против него восстает все мое существо! Я продался Мирабо, герцогу Орлеанскому, Дюмурье?.. Я всегда против них боролся! Я расстроил замыслы Мирабо, когда нашел, что они опасны для Свободы. Я защищал от его нападок Марата. Я виделся с Дюмурье единственный раз, когда потребовал от него отчета в растраченных им миллионах. Я давно разгадал этого проходимца и, чтобы не дать ему осуществить его намерения, льстил его самолюбию. Можно ли было его раздражать, когда спасение Республики зависело от него? Да, я посылал к нему Фабра, да, я обещал, что он будет генералиссимусом, но одновременно я поручил Билло за ним следить. Кто станет упрекать меня в том, что я лгал изменнику? Ради отчизны я шел и на другие преступления! Ханжи государства не спасают. Все преступления, все, какие только есть, я пронес бы на своих плечах не сгибаясь, если б это было нужно, чтобы спасти вас, вас всех, судей, народ, даже вас, низкие клеветники, которые смеют обвинять меня...

Я — в заговоре с королями! В самом деле, давайте вспомним, как я способствовал восстановлению монархии десятого августа, торжеству федералистов тридцать первого мая, победе пруссаков при Вальми!..

Голос (из публики). Помним, помним!

Дантон. Мои обвинители! Пусть мне их покажут! Я требую, чтобы мне дали поговорить с подлецами, которые губят Республику. Я открою важные вещи. Я требую, чтобы меня выслушали.

Народ. Конечно! Конечно!

Давид. Слыхали мы эти сказки! Гильотина по тебе плачет!

Председатель. Эти недостойные выходки только вредят вам. Ваши обвинители пользуются всеобщим уважением. Сначала оправдайтесь. Обвиняемый только тогда заслуживает доверия, когда он смыл с себя подозрения, иначе его разоблачения не имеют цены. Сейчас идет речь не только о том, как вы служили Республике, — вам предъявлены обвинения как личности вообще, вас обвиняют в скандальном образе жизни, в распущенности, мотовстве, хищениях, лихоимстве.

Дантон. Не выплескивай все сразу! Приверни кран в бочонке своего красноречия!

Цеди по капельке, чтобы не было утечки. Так в чем же меня обвиняют? В том, что я люблю жизнь, что я наслаждаюсь ею?.. Это верно, жизнь я люблю. Всем аррасским и женевским педантам вместе взятым не удастся задушить ту радость, которая бурлит в земле Шампани, от которой набухают почки на виноградных лозах и кипят человеческие страсти. Неужели я должен стыдиться своей жизненной силы? Природа наделила меня атлетическим телосложением и громадными потребностями. К счастью, я не принадлежу к вырождающемуся привилегированному сословию, вот почему, несмотря на все невзгоды, которые я претерпел на своем изнурительном поприще, мне удалось сохранить всю свою врожденную мощь. Чем же вы недовольны? Эта самая мощь вас же и спасла. Какое вам дело до того, что я провожу ночи в Пале-Рояле? Я не отнимаю этим у Свободы ни единой ласки. Меня хватит на всех. Вы изгоняете наслаждение? А разве Франция дала обет целомудрия? Разве нас отдали на выучку какому-нибудь хмурому педанту, или же мы обязаны лишиться хвоста только на том основании, что у старого лиса хвост отрублен?

Председатель. Вы обвиняетесь в присвоении части денежных сумм, которые вам доверило государство. Вы брали из секретного фонда деньги на свои удовольствия. Вы занимались вымогательством в Бельгии и вывезли из Брюсселя три воза всякого добра.

Дантон. Я уже опроверг эти нелепые выдумки. Во время Революции, когда я был у власти, мне было дано на хранение пятьдесят миллионов — я это признаю; я предлагал представить подробный отчет в их израсходовании. Камбон передал мне четыреста тысяч ливров на секретные расходы. Двести тысяч из них я выдал по предъявлении документов. Я не ограничивал в расходах Фабра и Билло. Эти фонды служили мне рычагами, с помощью которых я поднимал восстания в провинции. Что же касается смехотворной истории с салфетками эрцгерцогини, которые я будто бы вывез из Бельгии и отдал переметить, то что же, я, выходит, карманный вор? В Бетюне подвергли осмотру мои вещи, составили протокол, но ничего не нашли, кроме моих пожитков и бумазейного набрюшника.

Может быть, этот набрюшник оскорбляет нравственность Робеспьера?

Это, что ли, мне ставят в вину?

Председатель. Что вы повинны в хищениях, это доказывает широкий образ жизни, который вы ведете уже два года, — ваши собственные средства вам бы этого не позволили, значит, вы их пополняете за счет государства.

Дантон. На свое адвокатское жалованье я купил в Арсийском округе небольшое имение. Я обеспечил скромною рентою свою мать, отчима и ту добрую гражданку, которая меня выкормила. Эти суммы не превышают моего дореволюционного заработка. Что же касается той жизни, какую я вел в Париже или в Арси, то весьма возможно, что я не стеснял себя грошовой экономией. Когда друзья приходят ко мне в гости, я не угощаю их супом из трав приготовления мамаши Дюпле.

Я не стану выгадывать ни на себе, ни на других. Как вам не стыдно высчитывать, сколько Дантон ест, сколько Дантон пьет! Еще немного — и отвратительное ханжество заразит всю Нацию. Законы природы вгоняют нас в краску, энергия внушает нам страх, мы закрываем лицо руками при виде вольного движения. Отрицательные добродетели заменили нам все остальные. Если только у человека больной желудок, а чувства молчат, если только он довольствуется кусочком сыра и спит на узкой кровати, вы уже называете его Неподкупным, и это прозвание избавляет его от необходимости быть храбрым и умным. Я презираю эти скопческие добродетели. Быть добродетельным — это значит быть большим человеком и для себя и для отчизны. Если на вашу долю выпало счастье иметь в своей среде великого человека, то не попрекайте его куском хлеба. Потребности, страсти, жертвы — все у него не так, как у других. Ахилл съедал за обедом полбыка. Если Дантону требуется много топлива, чтобы накалить его горн, бросайте поленья без счета: пламя этого костра охраняет вас от диких зверей, подстерегающих Республику.

Давид. Горлодер! Ну и орет! И как он не перервет себе глотку!

Председатель. Значит, вы признаете, что совершали растраты, в которых вас обвиняют?

Дантон. Лжешь, я только что это опроверг.

Народ. Верно! Верно!

Дантон. Я жил широко, честно, я был бережлив, но я не был скрягой в расходовании доверенных мне сумм. Дантон получал у меня только то, что ему полагалось. Вызовите свидетелей, — я потребовал этого с самого начала, — и все подозрения будут рассеяны. Такие обвинения и нарекания нельзя оставлять висеть в воздухе. Только подробный их разбор, по пунктам, может положить им конец. Так где же свидетели? Почему их до сих пор нет?

Несколько голосов. Свидетелей!

Давид (одному из соседей). А ну замолчи! Изменников защищать? Смотри! Как бы и твоя голова не слетела!

Председатель. У вас голос устал, Дантон, отдохните.

Дантон. Ничего, я могу продолжать.

Председатель. После перерыва вы бы защищались спокойнее.

Дантон (в ярости). Я спокоен! Свидетелей! Три дня я добиваюсь свидетелей...

Несколько голосов. Верно! Верно!

Дантон. ...ни один из них еще не вызван. В присутствии народа я спрашиваю общественного обвинителя: почему не удовлетворено мое законное требование?

Голоса. Свидетелей!

Фукье-Тeнвиль. Я и прежде ничего не имел против того, чтобы их вызвать, не возражаю и сейчас.

Голоса. Ага!

Дантон. В таком случае вели привести их, это же от тебя зависит.

Фукье-Тeнвиль. Итак, я даю разрешение на вызов свидетелей (одобрительные возгласы в публике), но только не тех, которых назвали обвиняемые: они являются членами Конвента, обвинение же исходит от всего Национального собрания, и было бы странно вызывать ваших обвинителей в качестве свидетелей со стороны защиты, особенно представителей народа, облеченных его высокой властью и ответственных только перед народом.

Эро. Тонкая казуистика! (Смеется вместе с Фабром.)

Дантон. Значит, мои коллеги могут меня убить, а мне нельзя даже уличить моих убийц?

Фукье. Как ты смеешь оскорблять представителей Нации?

Филиппо Мы что же здесь, для проформы? Нам положено играть бессловесные роли?

Камилл. Народ, ты слышишь? Они боятся правды. Им страшно, что свидетельские показания их уничтожат.

Председатель. Не обращайтесь к народу.

Филиппо. Народ — наш единственный судья. Без него вы — ничто.

Камилл. Я апеллирую в Конвент!

Народ. В Конвент!

Дантон. Вы хотите зажать нам рот. Вам это не удастся. Мой голос потрясет Париж до самого основания. Света! Света!

Народ. Света!

Председатель. Тише!

Весь народ (в яростном ритме). Свидетелей! Свидетелей!

Фукье-Тенвиль. Пора прекратить эти безобразные препирательства. Я сейчас пошлю запрос в Конвент...

Голоса. Ага!

Фукье-Тенвиль. ...относительно вашего ходатайства. Как он решит, так мы и поступим.

Камилл (в восторге). Мы выиграли!

Дантон. Мы уличим этих мерзавцев. Вы увидите, как они плюхнутся носом в собственное дерьмо.

Если французский народ таков, каким он должен быть, то мне же еще придется просить помиловать их.

Филиппо. Помиловать тех, кто хочет нашей гибели?

Камилл (весело). Ничего! Сен-Жюста мы назначим школьным учителем в Блеранкур, а Робеспьера — церковным старостой в Сент-Омер.

Эро (пожимая плечами). Они неисправимы. Они и по дороге на эшафот все еще будут надеяться.

Дантон. Дурачье! Обвинять Дантона и Демулена в борьбе против Республики! Кто же у нас теперь патриот, Баррер, что ли? А Дантон — аристократ?

Франция еще долго будет расплачиваться за эти враки. (Одному из присяжных.) Ты веришь, что мы заговорщики? Видите, он смеется, он не верит. Занесите в протокол, что он засмеялся.

Фукье (отрываясь от своей работы). Прошу прекратить частные разговоры. Это воспрещено законом.

Дантон. Поди-ка поучи своего отца, как надо рожать детей!

Ведь я же и учредил этот трибунал, так что я кое-что в этом деле смыслю.

Камилл. Я снова радуюсь дневному свету. Был момент, когда он казался мне тусклым, безжизненным, как в склепе.

Дантон. Оживился не свет, а ты сам. А то было совсем раскис.

Камилл. Я стыжусь своей слабости. У меня плоть немощна.

Дантон. Хитрец! Тебе просто хотелось понравиться женщинам. Ты своего добился. Смотри, вон та девчонка делает тебе глазки.

Эро (мягко). Бедные друзья мои! Мне жаль вас.

Дантон. Почему, красавчик?

Эро. Вы делите шкуру неубитого медведя, а ваша собственная уже запродана.

Дантон. Моя шкура? Да, я знаю, на нее немало охотников. На нее целится Сен-Жюст. Что ж, пусть попробует! Если ему удастся, пусть сделает себе из нее коврик перед кроватью.

Эро. К чему вся эта суматоха? (Пожимает плечами и умолкает.)

Председатель. Пока придет ответ Конвента, будем продолжать допрос.

Народ. Тише, тише!

Председатель (обращаясь к Филиппо). Ваше имя, фамилия, звание?

Филиппо. Пьер-Николá Филиппо, бывший судья Манского суда, представитель народа в Конвенте.

Председатель. Сколько вам лет?

Филиппо. Тридцать пять.

Председатель. Когда вас послали в Вандею, вы пытались парализовать национальную оборону; злобными памфлетами вы стремились подорвать доверие к Комитету общественного спасения; вы участвовали в заговоре Дантона и Фабра, возникшем с целью восстановить королевскую власть.

Филиппо. Я обрушил гнев народа на разбой некоторых генералов. Это был мой долг, я его исполнил.

Председатель. В той беспощадной борьбе, где на карту поставлена Франция, ваш долг состоял в том, чтобы привести в действие все силы Нации, вы же их подрывали.

Филиппо Ронсен и Росиньоль — это позор для человечества.

Давид. Он сам вандеец!

Фукье-Тенвиль. Ты являлся представителем не всего человечества, а своей отчизны.

Филиппо Моя отчизна — человечество.

Председатель. А те, кто возбуждает в вас сочувствие, — роялисты, которых подавил Росиньоль, — сами-то они уважали человечество?

Филиппо. Преступление ничем нельзя оправдать.

Фукье-Тенвиль. Победой.

Давид. Браво, Фукье!

Голоса. Верно, верно, браво!

Филиппо. Обвинитель! Я обвиняю тебя.

Камилл. Я прошу народ обратить внимание на позорные слова обвинителя.

Фукье-Тенвиль (пожимая плечами). Пусть народ судит!

Дантон (тихо Демулену). Молчи, дуралей! Ты бросаешь камни в мой огород.

Камилл (с удивлением). Как так?

Дантон. Довольно я их сам себе накидал!

Председатель (Вестерману). Подсудимый, встаньте.

Несколько голосов (с любопытством). Вестерман!.. Вестерман!..

Вестерман. Это мне? Фу, черт! Вперед!

Председатель. Ваше имя?

Вестерман. Сам знаешь.

Председатель. Ваше имя!

Вестерман (пожимая плечами). Полно дурака валять!.. Спроси у народа.

Председатель. Вы Франсуа-Жозеф Вестерман, уроженец Эльзаса, бригадный генерал. Вам сорок три года. По всем данным вы были мечом в руках заговорщиков. Дантон вызвал вас в Париж, с тем чтобы вы взяли на себя командование войсками контрреволюции. В бытность вашу в армии вы совершали чудовищные злодеяния. Вы — виновник поражения при Шатийоне. Действуя заодно с Филиппо, вы старались истреблять патриотов, тогда как вы были обязаны защищать их. Ваше прошлое тоже отвратительно. Вы три раза привлекались к ответственности за воровство.

Вестерман. Врешь, скотина!

Председатель. Я отправлю вас обратно в тюрьму за оскорбление суда, и судить вас будут заочно.

Вестерман. В пятнадцать лет я уже был солдатом. Десятого августа я командовал народом при взятии Тюильри. Я участвовал в сражении при Жемапе. Дюмурье бросил меня в Голландии, когда я был окружен врагами, — я прорвался со своим легионом к Антверпену. Затем я был послан в Вандею. Там я задал жару разбойникам де Шаретту и де Катлино. Земля Савнэ, Ансени, Манса утучнена их зловонными трупами. Разные сукины дети говорят, что я был жесток? Это они еще мягко выражаются: с трусами я был свиреп. Вы хотите улик против меня? Извольте: в Понторсоне я приказал кавалерии изрубить тех моих солдат, что обратились в бегство. В Шатийоне я ударом сабли рассек лицо офицеру-трусу. Я заживо сжег бы мою бригаду, если б это было нужно для победы... Ты говоришь, я грабил? А тебе-то что? Дураки вы все. Я действовал, как солдат, — ведь я же не купец. Мой долг — защищать родную землю любыми средствами, и я исполнял его в течение тридцати лет, не жалея ни пота, ни крови. Я семь раз был ранен, причем из этих семи ран только одна в спину. Вот вам мой обвинительный акт.

Председатель. Вы несколько раз при свидетелях оскорбляли Конвент. Вы грозились обрушить дворцовый потолок на головы представителей народа.

Вестерман. Это правда. Я ненавижу это сборище болтливых злопыхателей, — своей завистливой глупостью они только мешают всякому делу. Я говорил, что Конвент нуждается в хорошей метле и что я собственными руками вымету оттуда навоз.

Фукье-Тенвиль. Значит, ты признаешь, что участвовал в заговоре?

Вестерман. При чем тут заговор? Я один так думал. Один и действовал. Я ни с кем из этих не дружу. Мне несколько раз пришлось разговаривать с Дантоном, я его уважаю за то, что он человек деятельный, но ведь он тоже адвокат, а я адвокатам не доверяю. Францию спасут не речи, а сабли.

Председатель. Довольно! Все ясно.

Вестерман. Отправляйте меня на гильотину! Гильотина — тоже что-то вроде сабельного удара. Я прошу об одном — чтобы меня положили на спину, я хочу лицом к лицу встретить топор.

Голоса. А, ответ! Ответ! Ответ Конвента! Конвента!..

Билло-Варенн (вполголоса). Теперь негодяи у нас в руках!

Вадье (вполголоса, к Фукье). Теперь вам будет легче.

Фукье (так же). Наконец-то!

(Читает.) «Национальный Конвент, выслушав доклады Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности, постановил: предложить Революционному трибуналу продолжать рассмотрение дела о заговоре Дантона и других (сильное, но безмолвное волнение в зале), председателю же вменяется в обязанность принять все законные меры к тому, чтобы заставить уважать свое достоинство и пресечь всякую попытку обвиняемых нарушить общественное спокойствие и помешать ходу дела, ввиду чего тот из обвиняемых, кто будет оказывать сопротивление или же оскорблять национальное правосудие, должен быть немедленно удален из залы суда».

Камилл. Какая подлость! Нам затыкают рот!

Народ (в волнении). Верно! Верно!

Филиппо Это не судьи, это мясники.

Дантон (к Фукье). Ты не дочитал до конца. Там же должно быть и другое. Ответ! Ответ на наше требование!

Народ. Да, да, ответ!

Председатель. Тише!

Фукье. Для того чтобы трибунал мог убедиться, какая опасность угрожает Свободе, Конвент переслал нам следующую бумагу, полученную Комитетами от полицейского управления.

(Читает). «В Парижский округ.

Мы, администрация департамента полиции, получив донесение от привратника Люксембургской тюрьмы, немедленно отправились в означенную тюрьму и вызвали на допрос гражданина Лафлота, бывшего посланника Французской республики во Флоренции, содержащегося в означенной тюрьме около шести дней, каковой гражданин Лафлот показал, что вчера между шестью и семью часами вечера он находился в камере гражданина генерала Артура Диллона, причем вышеупомянутый Диллон, отведя его в сторону, сказал, что нужно оказать сопротивление угнетателям; что содержащиеся в Люксембургской и других тюрьмах, люди умные и мужественные, должны объединиться; что жена Демулена отдает в их распоряжение тысячу экю для того, чтобы вызвать беспорядки в толпе перед зданием Революционного трибунала...»

Камилл (вне себя). Злодеи! Мало им умертвить меня, они хотят умертвить и мою жену! (Рвет на себе волосы.)

Дантон (грозя Фукье кулаком). Мерзавцы! Мерзавцы! Они выдумали этот заговор для того, чтобы нас доконать!

Фукье (продолжает, стараясь перекричать толпу и постепенно овладевая ее вниманием). «Лафлот, желая как можно лучше ознакомиться с их планом, решил притвориться, что сочувствует их намерениям. Диллон, вообразив, что он втянул его в свой гнусный заговор, подробно рассказал ему о том, какие существуют у них проекты. Лафлот готов сообщить все подробности Комитету общественного спасения...»

Камилл (словно обезумев). Чудовища! Каннибалы! (В руке у него бумаги; он комкает их и швыряет в лицо Фукье. Обращаясь к народу.) На помощь! Спасите!

Дантон (громоподобно). Гнусные палачи! Тогда уж привяжите нас к скамьям, возьмите нож и перережьте нам жилы!

Народ (взволнованный, потрясенный, ликует и рукоплещет). Он задыхается! На губах пена!.. Великолепно! Какой голос, а?.. Браво!

Филиппо. Тираны!

Дантон. Народ! Они истребляют нас, они и тебя удушат заодно с нами! Дантона убивают! Восстань, Париж! Восстань!

Два голоса (в задних рядах, за ними повторяют все). Тираны!

Вестерман. К оружию!

Весь народ. К оружию!

Фукье (бледный, взволнованный, обращаясь к обоим членам Конвента). Как быть? Толпа может кинуться на нас каждую секунду.

Билло. Разбойники!.. Анрио, вели очистить зал.

Вадье. Это значит подать сигнал к бою, а ведь еще неизвестно, кто победит.

Фукье (взглянув в окно). На набережной собралась толпа. Того и гляди выломают двери.

Дантон. Народ! Мы можем все, мы одолели королей, разгромили европейские армии. На бой! Раздавим тиранов!

Вадье (к Фукье). Прежде всего пошли их обратно в тюрьму, чтоб не маячил здесь этот горлан.

Дантон (грозя Вадье кулаком). Посмотрите на этих подлых убийц! Они не успокоятся, пока нас не затравят... Вадье! Вадье! Собака! Поди сюда! Раз уж это война каннибалов, так пусть по крайней мере спор о моей жизни решится в кулачном бою!

Вадье (к Фукье). Обвинитель! Делай, что тебе повелевает Конвент.

Народ. Вадье — на фонарь!

Фукье-Тенвиль. Обвиняемые защищаются недостойно, возмутительно, они имеют наглость оскорблять трибунал, грозить ему, — все это вынуждает трибунал принять меры, соответствующие настоящим чрезвычайным обстоятельствам. Вследствие этого я требую, чтобы вопросы присяжным были поставлены и приговор был вынесен в отсутствие подсудимых.

Председатель. Трибунал рассмотрит это требование. Подсудимые должны сесть по местам.

Вадье (вполголоса). Кричи, кричи, голубчик! Теперь все равно не поможет.

Эро (встает и смахивает пыль с платья). Все кончено.

Дантон (дает жандармам подвести себя к скамье и в изнеможении опускается). Крышка!.. (Сдерживая порыв ярости.) Полно, Дантон, полно! Участь твоя решена.

Камилл (кричит). Я друг Робеспьера! Меня не могут осудить...

Вестерман (Дантону). Скажи ты этому мальчишке, чтоб он себя не унижал.

Дантон (с убитым видом). Они сошли с ума. Несчастная страна! Что с тобою станется, когда ты лишишься такой головы?

Эро (Демулену). Друг мой! Возьми себя в руки, покажем, что мы умеем умирать.

Дантон. Мы довольно пожили, теперь будем покоиться на лоне Славы. Ведите нас на эшафот!

Камилл. Жена моя! Сын мой! Я вас больше не увижу!.. Нет, не может быть. Друзья мои, друзья мои, спасите!

Председатель. Уведите подсудимых.

Дантон. Сиди смирно и не обращайся к этой гнусной сволочи.

Эро (как бы желая ускорить конец, поднимается, не дожидаясь жандармов, которые заставляют подсудимых встать, и направляется к Фабру). Обопрись на мое плечо, друг мой, — твоим страданиям пришел конец.

Фабр д'Эглантин. Перед смертью нам удалось посмотреть отличный спектакль.

Дантон. Да уж, Фабр, не в обиду тебе будь сказано, эта пьеса не чета твоим.

Фабр. Ты не знаешь последней моей пьесы — там были неплохие места. Боюсь, как бы Колло д'Эрбуа не уничтожил рукопись. Он мне завидует.

Дантон. Утешься: то, над чем ты мучился всю жизнь, теперь придумали для всех нас.

Фабр. Что именно?

Дантон. Развязку.

Эро. Пусто будет завтра в Конвенте. На меня нападает зевота при одной мысли о том, что оставшиеся в живых должны будут слушать Робеспьера и Сен-Жюста, Сен-Жюста и Робеспьера — и, под страхом смерти, не спать.

Дантон. Робеспьера они будут слушать недолго. Я первый схожу в могилу. Робеспьер последует за мной.

Фабр. Мне бы все же хотелось проследить развитие характеров некоторых мелких жуликов: Барраса, Тальена, Фуше, но это я уж слишком многого захотел. Пойдем, Эро.

Камилл (цепляется за скамью, от которой его оттаскивают жандармы). Я не пойду! Вы меня убьете в тюрьме. Спасите! Спасите! Народ! Я создал Республику! Защити меня — я тебя защищал!.. Вы меня не уведете отсюда, злодеи! Подлецы! Убийцы!.. Ах, Люсиль! Гораций! Любимые мои! Любимые мои!

Народ. Нет, нет, так нельзя, это подло! Бедный мальчик, оставьте его, его не надо казнить!

Дантон (растроган). У меня тоже есть жена, дети. (Встряхнувшись.) Полно, Дантон, не поддавайся слабости.

Вестерман (Дантону). Почему ты не воспользуешься возмущением народа? Он готов ринуться в бой.

Дантон. Эта сволочь? Да что ты!.. Балаганная публика! Их забавляет зрелище, которое мы им устраиваем. Они собрались здесь, чтобы рукоплескать тому, кто победит. Я их набаловал: я всегда действовал за них.

Вестерман. Ну так действуй же!

Дантон. Поздно. Да и плевать мне на все теперь. Республика погибла — я предпочитаю умереть раньше.

Вестерман. Вот плоды твоей нерешительности. Что бы тебе опередить Робеспьера!

Дантон. Революция не может обойтись без таких голов, как я и Робеспьер. Я мог бы себя защитить, только удушив его. Революцию я люблю больше, чем себя.

Филиппо. Пойдем и мы с тобой, Дантон. У нас есть то утешение, что мы и умирая остаемся такими, какими были в жизни.

Дантон. Я шел на любые преступления ради Свободы. Я брался за самые страшные дела, которые отпугивали лицемеров. Я всем пожертвовал для Революции и вижу теперь, что напрасно. Эта девка меня обманула; сегодня она отреклась от меня, завтра отречется от Робеспьера; она отдастся первому попавшемуся проходимцу, который залезет к ней в постель. Ну что ж! Я не жалею. Я люблю ее, я счастлив тем, что обесчестил себя ради нее. Мне жаль тех бедных малых, которых Свобода так и не приласкала. Кто хоть раз поцеловал эту дивную тварь, тому и умереть можно: он жил. (Уходит вместе с Филиппо.)

Фукье-Тенвиль. Считаю, что присяжные могут признать судебное разбирательство оконченным.

Председатель. Присяжные удаляются на совещание.

Писец (выглянув в окно). Вон они, выходят!

Народ (вокруг него, теснится к окну). Где? Где?..

Писец. Демулен воет, отбивается.

Девушка. Бедняжка! Он помешался. Одежда на нем разорвана, грудь голая!

Писец. Дантон говорит.

Народ. Слушайте.

Народ (на улице). Да здравствует Дантон! Фукье — на фонарь!

Народ (в зале, повторяет). Да здравствует Дантон, смерть Фукье!

Фукье. Начинается мятеж. Нас могут разорвать в клочки.

Вадье. Нельзя допустить, чтобы эти крики повлияли на умонастроение присяжных. Пойдем туда, надо им все объяснить.

Та часть толпы, которая далеко от окна. Так нельзя, Вадье! Вадье, это несправедливо! Так не судят!

Другие (у окна, продолжают смотреть).

Писец. Бегут за повозкой. Машут шляпами.

Толпа. А-а-а! А-а-а!

Писец. Жандарма сбросили с лошади!

Толпа. Браво! Их нельзя казнить!.. Других — как хотят, но не Дантона! Свободу Дантону! Свободу Дантону!

Председатель (оторопев). Граждане!.. Неприкосновенность суда... уважение к правосудию...

Толпа. Дантона! Освободите нам Дантона!

Председатель. Мы в западне. Они здесь не оставят камня на камне. (Пятится к двери, хватается за ручку).

Толпа. Дантона!.. Комитет истребляет патриотов! Смерть Комитету!

Народ. Сен-Жюст!.. Сен-Жюст!..

Женщина. Сен-Жюст! Освободи Дантона!

Несколько голосов. Помиловать Дантона!

Вадье(вошел вместе с Сен-Жюстом; воспользовавшись минутным затишьем). Граждане! Продовольственная комиссия республики...

Голоса. Да будет вам!.. Тише!

Вадье(продолжает). ...доводит до вашего сведения, что сегодня вечером в порт Берси прибывает караван судов с мукою и топливом.

Гул голосов. Пропусти!

— Куда лезешь?

— Я спешу!

— А мне, что ли, не к спеху?

— Подождешь!

— Пошел к черту!

— Скорей!

— Погоди, я хочу дождаться конца.

Два старых буржуа. Мы — потихоньку, пусть они себе орут.

— Поспешишь — людей насмешишь.

Вадье(оглядывая толпу, ехидно). Сердце у них доброе, но желудок еще лучше.

Председатель (присяжным). Граждане присяжные! В нашей стране существовал заговор, имевший целью оклеветать и опорочить национальное представительство, восстановить монархию и путем подкупа подорвать основы республиканского строя. Принимал ли Жорж-Жак Дантон, адвокат, член Национального Конвента, участие в этом заговоре?

Старшина присяжных. Да.

Председатель. Принимал ли Люси-Симплиций-Камилл Демулен, адвокат, член Конвента, участие в этом заговоре?

Старшина присяжных. Да.

Председатель. Принимал ли Мари-Жан Эро Сешель, генеральный прокурор, депутат Конвента, участие в этом заговоре?

Старшина присяжных. Да.

Председатель. Принимал ли Филипп-Франсуа-Назер Фабр, именуемый д'Эглантином, депутат Конвента, участие в этом заговоре?

Старшина присяжных. Да.

Председатель. Принимал ли Пьер-Николá Филиппо, бывший судья, депутат Конвента, участие в этом заговоре?

Старшина присяжных. Да.

Председатель. Принимал ли Франсуа-Жозеф Вестерман, бригадный генерал, участие в этом заговоре?

Старшина присяжных. Да.

Фукье-Тенвиль. Я требую применить закон.

Председатель. Вследствие сего суд приговаривает Жоржа-Жака Дантона, Люси-Симплиция-Камилла Демулена, Мари-Жана Эро Сешеля, Филиппа-Франсуа-Назера Фабра, именуемого д'Эглантином, Пьера-Николá Филиппо и Франсуа-Жозефа Вестермана к смертной казни. Настоящий приговор должен быть им объявлен в тюрьме Консьержери через секретаря трибунала и приведен в исполнение сего шестнадцатого жерминаля на площади Революции.

Давид и его друзья. Ну, вот и все. Зверь затравлен! Теперь отведаем мясца!.. Да здравствует Конвент! (Уходят.)

Два старых буржуа (вполголоса). Ну, что скажете?

— Нет, уж я лучше помолчу.

— Жизнь, она хоть кого состарит.

(Разводят руками и, покачивая головой, крадучись направляются к выходу.)

Вадье. Колосс сгнил и рухнул. Республика вздохнет с облегчением.

Билло-Варенн (метнув на Сен-Жюста свирепый взгляд). Республика будет свободной только тогда, когда не останется ни одного диктатора

Сен-Жюст (сурово посмотрев на Вадье и Билло). Республика будет чистой только тогда, когда не останется ни одного хищника.

Вадье (хихикая). Республика будет свободной, Республика будет чистой только тогда, когда не будет самой Республики.

Сен-Жюст. Идеи не нуждаются в людях. Народы умирают, но ими жив бог.