Дань с жемчужных островов

Судно слегка покачивалось и при малейшем дуновении ветра раздавался треск, словно невидимый великан долбил дно «Длани Митры» огромным ломом. Побродив по палубе и спустившись в трюм, чтобы проверить, какова пробоина, Конан все же решил не дожидаться утра и, собрав команду, спросил:

— Кто из вас хорошо плавает?

К его досаде, таких оказалось вряд ли более половины. Остальные либо едва могли удержаться на плаву, либо сразу же шли камнем на дно.

— Клянусь копытами Нергала! — гаркнул Конан. — В жизни не встречал таких моряков! Значит так, — добавил он, слегка успокоившись, — все, кто в состоянии это сделать, должны выбираться на берег, прихватив с собой какую-нибудь поклажу. Те, кто боится утонуть, останутся на корабле и будут дожидаться, пока мы не придумаем, как из всего этого выкрутиться. Чем легче будет корабль, тем сильнее надежда, что он не развалится раньше времени.

— Погоди, Конан, — вмешалась неожиданно появившаяся Амарис. — Собак из трюма надо тоже доставить на берег.

— Ты в своем уме? — огрызнулся варвар, — Тут неизвестно, что с людьми делать, а ты о собаках печешься.

— Это не так трудно, как ты думаешь, — заискивающе улыбнулась Амарис. — Они прекрасно плавают, а снадобье делает их совершенно неопасными. Надо только перетащить клетки, чтобы на берегу псов снова запереть. Кроме того, те, кто не уверен в своих силах, могут держаться за их загривки. — Помолчав немного, она добавила: — Это очень важно, спасти собак, ты даже не представляешь, как это важно…

— Хорошо, — после недолгих раздумий согласился Конан. — Не хочу с тобой спорить. Чем быстрее мы уберемся отсюда, тем лучше.

Самым трудным оказалось переправить клетки, но киммериец, а также два туранца, Бакдул и Атран, которые были отменными пловцами, справились и с этим. Амарис, прихватив с собой шкатулку со снадобьем, добралась до берега без посторонней помощи, чем в очередной раз восхитила варвара, а ее собаки, как она и обещала, никому не причинили лишнего беспокойства. На берегу их снова загнали в клетки, а потом развели костры и устроились возле них, чтобы обсохнуть и согреться. Постепенно все успокоились и заснули, лишь Конан, бросая встревоженные взгляды на темневший неподалеку корабль, заявил, что не сомкнет глаз. Он прилег возле костра, задумчиво глядя на пляшущие языки пламени, и даже вздрогнул от неожиданности, когда его плеча легко коснулась рука Амарис.

— Я не хочу спать, — заявила она, опускаясь на песок рядом с киммерийцем. — Лучше посижу с тобой.

— Тогда уж продолжи свой рассказ, — попросил Конан.

— Хорошо, — кивнула Амарис.

Дарфарец не надеялся, что путь до Турана окажется простым и легким, но по-настоящему испугался, когда на его пути встала пустыня. Ему, лесному жителю, бесконечная гряда светло-желтых безжизненных холмов показалась страшнее Страны Теней, когда лучи все выше и выше поднимавшегося солнца из нежных и ласковых превратились в палящие. Песок нагрелся быстро, и каждый шаг юноши стоил ему большого труда, однако он упорно продвигался вперед, хотя плохо представлял, куда направляется, ибо горячий воздух, ослепительный свет и ставший почти белым песок слились для него в море слепящего пламени. Голову словно стянуло обручем, в висках стучала кровь, что каждый удар сердца юноши отдавался мучительной болью, От острой рези в глазах он плохо видел, то и дело перед взором начинали плавать, струиться или стремительно вращаться разноцветные пятна, в воспаленном мозгу возникали видения. Вот впереди заплескалось лазурное море, которое вдруг сменилось быстро бегущими диковинными зверями, а они взмахнули внезапно выросшими крыльями и исчезли в бескрайней голубизне неба, затем перед путником вырастали деревья, возникали полупрозрачные люди, и снова море дразнило прохладной глубиной…

Падая и снова упорно поднимаясь на ноги, Кави тер кулаками глаза, изо всех сил шлепал себя или щипал, чтобы снова увидеть, что же на самом деле окружает его, но яркие краски мелькали все быстрее и быстрее, складываясь и причудливые картины и мгновенно распадаясь. Только страстное желание выжить во что бы то ни стало и сохранить так неожиданно обретенную свободу заставляло дарфарца двигаться вперед.

Сколько времени провел он в этом пекле — час? день? год? — юноша не знал, но он все-таки дожил до того дня, когда среди опостылевших песков появилась первая чахлая растительность. Кави выкопал несколько наиболее ярких кустиков травы и долго, с наслаждением высасывал из корней крошечные капельки влаги. В тот миг ему казалось, что он приложился к кубку, из которого пьют боги.

Пустыня кончилась. Полуживой дополз дарфарец до крошечного селения, состоявшего всего из пяти домов, на шемитском и туранском языках попросил воды и впал в забытье.

Молодость и сила помогли ему быстро оправиться. Когда он пришел в себя, к его величайшей радости оказалось, что Шем остался позади. Вспомнив советы Исакара, Кави сочинил длинную историю о том, как отправился с друзьями наниматься в войско Илдиза Туранского, но в пустыне потерялся и теперь ничего не знает о судьбе своих спутников. Более внимательный слушатель уловил бы в его рассказе так много странного, непонятного и противоречивого, что мгновенно уличил бы его во лжи, но крестьянам но было дела до мытарств еще одного бродяги, который мечтает разбогатеть на службе их владыки. Едва юноша окреп настолько, что вполне мог покинуть селение, ему дали кое-какую одежду, собрали еды в дорогу, наполнили водой бутыль, сделанную из высушенной тыквы, и простились с ним, вскоре забыв о случайном госте.

Три года мотался Кави по Турану. Больше всего по сердцу ему пришлась Замбула, где он встретил множество людей со своей родины. Тут помнили и чтили Йога, и юноша с удовольствием остался бы в этом замечательном городе навсегда, но он был единственным свободным человеком среди дарфарцев, и довольно быстро нажил себе врагов и среди йоггитов, и среди туранцев. С великим сожалением покинул он Замбулу и отправился дальше скитаться по свету.

Кави так часто менял города, что даже не запоминал их названий. Он недолго послужил в охране какого-то жирного и склочного богача, поработал грузчиком в порту и даже вышибалой в аграпурском трактире, но нигде не задерживался надолго и после очередной жертвы Йогу вынужден был мгновенно смываться. За время своих странствий он добрался до Султанапура. Там он познакомился с Кумаром, предводителем одной из шаек Красного Братства — сообщества вилайетских пиратов. Они быстро нашли общий язык, и полгода Кави бороздил море со своими новыми приятелями. Пиратов вовсе не интересовало, какую печенку предпочитает на обед чернокожий головорез — нежную телячью или жирную купеческую. Так, наверное, и закончил бы дарфарец свою жизнь, если бы однажды попутный ветер не занес их галеру в Шандарат.

Команда сошла на берег и отправилась кутить по кабакам, а Кави, гастрономические вкусы которого сильно отличались от вкусов его дружков, решил развлечь себя каким-нибудь необыкновенным зрелищем. Случай привел его к амфитеатру, где проводились собачьи бои. Горячая кровь дарфарца кипела, когда он смотрел, как красиво бьются роскошные звери, каждого из которых он был готов назвать своим братом. Он так восхищался псами, что сначала дм же не заметил их хозяйку, а когда увидел ее, мгновенно понял, что согласился бы влезть в шкуру любой из этих собак, лишь бы провести остаток своих дней у ног этой невероятной женщины.

Подобно каменному изваянию застыл он, глядя на Амарис, и только темно-карие глаза, в которых горели восторг и обожание, говорили о том, что в могучем бронзовом теле есть жизнь, которую дарфарец готов отдать по малейшему знаку изящной тонкой ручки. Молодая вдова, почувствовав на себе обжигающий взгляд, обернулась, и в уголках ее губ задрожала едва заметная улыбка. Амарис окинула оценивающим взглядом статного, сильного великана и поманила его розовым пальчиком. В несколько прыжков Кави очутился возле нее и почтительно припал на одно колено, склонив голову.

— Кто ты? — нежным голосом спросила красавица.

— Твой раб, госпожа, — хрипя от волнения, ответил Кави.

— Как тебя зовут? — рассмеялась польщенная Амарис. — Откуда ты?

— Кави. Из Дарфара, — последовал краткий ответ.

— Из Дарфара? — Тонкая черная бровь слегка приподнялась. — Это интересно… И как же ты попал так далеко от своей родины?

— Это длинная история, госпожа. Если ты позволишь мне побыть у твоих ног, я расскажу ее тебе.

Овдовев больше года назад, Амарис отчаянно тосковала. Несмотря на ее красоту и богатство, претенденты на руку и сердце роковой красавицы не толпились у ее дверей. Душа ее томилась от пустоты, а тело — от жажды ласки. Красивый дарфарец, дикостью и силой в чем-то схожий с ее обожаемыми псами, заинтересовал женщину, а страсть, которую он излучал, согрела Амарис, словно огонь камина долгим зимним вечером.

С этого дня, где бы ни появлялась Амарис, всюду ее сопровождал неразговорчивый темнокожий гигант. Вскоре люди зашептались о том, что, судя по красноречивым взглядам, которыми эта пара изредка обменивалась, забыв, что они не одни, их связывают гораздо более тесные отношения, чем они стремятся показать. Разговоры, как это бывает нередко, оказались небеспочвенными. Гордая красавица впервые отступила от своего твердого правила отдавать свое тело лишь законному супругу. Ее душа иногда бунтовала против этого, но зов плоти был намного громче зова разума.

Четыре раза шандаратский судья скреплял брачные договоры, в которых стояло имя Амарис, но до встречи с дарфарским каннибалом она даже не подозревала, какими могут быть истинные дары любви. Она купалась в волнах обожания, исходивших от Кави, таяла в его могучих и одновременно таких нежных руках, жадно пила его страсти и не могла остановиться, как дикий зверь, которому неведомо насыщение.

Тем временем молва, поначалу едва слышно шептавшая нелестные для Амарис слова, постепенно начала обретать все более и более громкий голос, и даже такая независимая и самостоятельная женщина, как эта богатая вдова, не могла не прислушаться. Она стала часто задумываться о чем-то своем и однажды, любуясь прекрасным телом своего возлюбленного, темно-бронзовый цвет которого чудесно оттеняли белоснежные шелковые простыни, Амарис спросила:

— Скажи, Кави, тебе хотелось бы стать моим мужем?

— Душа моя, ты согласишься связать свою жизнь с заклейменным рабом из Дарфара? — приподнялся на локте изумленный Кави.

— Твое клеймо доступно лишь моему взору, — улыбнулась Амарис, — а в том, что ты раб, мой раб, и так никто не сомневается. Что же касается Дарфара… Кому какое дело, что ест на обед мой муж?

Амарис сама обманывала себя: людоедство казалось ей не таким уж страшным делом, пока она лишь слышала о нем. Она даже представить не могла, что произошло бы, попытайся ее любовник хоть раз у нее на глазах закусить кем-нибудь из слуг или соседей.

— А кроме того, — продолжила она, — мне кажется, ты не отличаешься религиозным рвением, а твой Йог не преследует тебя за это. Если ты смог служить Золотому Павлину, почему бы не сделать следующий шаг и не признать менее кровожадного бога?

— Я уже признал, — привлек ее в свои объятия Кави, которому очень не хотелось продолжать разговор о богах и тем самым теребить глубокую душевную рану. — Я выбрал для себя бога. Богиню. Тебя.

— Погоди, — тихо засмеялась Амарис, отодвигаясь от возлюбленного. — Ты не ответил на мой первый вопрос.

— Стать твоим мужем? Ты серьезно об этом? О! Я даже мечтать не смел… Я гнал от себя даже тень таких мыслей…

— Тогда решено, — погладила Амарис бронзовое плечо. — Только…

— Что, моя госпожа?

— Я не хочу большого пира. И много гостей не хочу.

— Мы можем вообще не звать гостей, — продолжил ее мысль Кави. — Пусть это будет наш праздник. Твой и мой.

Пятая свадьба Амарис прошла очень тихо. Судья дрожащей рукой подписал еще один брачный договор, с сожалением посмотрел на счастливое лицо дарфарца, печально вздохнул и пожелал молодым любви и радости. Новоиспеченные муж и жена вернулись домой, где их ждал празднично украшенный зал со столом, накрытым для двоих.

Блистательный Шандарат замер в ожидании дня, когда молодая жена сменит яркие одеяния на скромные наряды вдовы, но время шло, а пятый муж Амарис по-прежнему пребывал в добром здравии. Люди пошептались, пошептались и умолкли, потеряв к супружеской жизни полной покоя и неги красавицы всякий интерес.

Прошло несколько месяцев. Взаимная страсть сильно изменила и Амарис, и Кави. Она намного меньше внимания уделяла своим собакам, а он за это время ни разу не отведал человеческой плоти, хотя по-прежнему не ел ничего, кроме едва обжаренного мяса. Однажды за обедом, глядя на роскошную вазу из оникса, наполненную отборными фруктами, Кави заметил:

— Как быстро летит время! Когда я впервые увидел тебя, фруктовые деревья были в цвету, а теперь на них уже созрели плоды.

Амарис ничего не ответила ему, лишь тень озабоченности отчего-то легла на ее лицо. С этого дня она начала ежедневно заходить в помещение, где отдельно от остальных псов содержались племенные суки. Она подолгу пропадала там, ничего не объясняя, только как-то раз вскользь заметила, что приближается беспокойная пора. Зная, с какой нежностью Амарис относится к своим собакам, а особенно к щенкам, Кави не удивился, а лишь посетовал, что сердце его обожаемой госпожи принадлежит не только ему.

Быстро промелькнули еще несколько дней, и как-то вечером Амарис предложила:

— Хочешь, я покажу тебе свою лучшую собаку? Мне кажется, если ты узнаешь их поближе, то не будешь ревновать меня к ним.

Она привела Кави на псарню, где в отдельной клетке сидела великолепная темно-рыжая собака с желтовато-белым пятном на груди. Увидев хозяйку, она резво вскочила с толстой подстилки и, просунув черный блестящий нос между прутьями решетки, ласково лизнула ладонь, на которой лежал кусочек сахара. Затем она исподлобья взглянула на Кави, рыжая шерсть на массивном загривке приподнялась, а из широкой груди вырвалось глухое рычание.

— Успокойся, милая, — нежным голосом обратилась к ней Амарис. — Это друг. Ты должна привыкнуть к нему и полюбить его, как меня.

Затем она повернулась к Кави и предложила:

— Погладь ее.

Кави осторожно опустил руку на лобастую голову и тихонько потрепал ее. Собака все так же неприветливо смотрела на него, но больше не рычала.

— Вот видишь, — обрадовалась Амарис. — Я не сомневалась, вы подружитесь.

С этого дня они стали заходить к собакам вместе, и скоро дарфарец так проникся к этим удивительным животным, что даже сам торопил Амарис, если она не спешила на псарню. Собаки тоже привыкли к новому для них человеку и даже позволяли ему входить в клетки, что, по словам их хозяйки, было знаком большого доверия.

Как-то утром, за завтраком, Кави заметил, что его жена сегодня особенно задумчива и грустна, а обычно розовые щеки на редкость бледны.

— Что с тобой? — взволнованно спросил он, заглядывая ей в глаза. — Ты не больна?

— Я здорова, — сухо ответила Амарис, отводя взгляд. — Просто у меня немного болит голова.

— Ничего, — улыбнулся Кави. — После завтрака пойдем к твоим любимцам, и всю твою хворь как рукой снимет.

— А может, не надо?

— Что не надо? — не понял Кави.

— Давай лучше погуляем немного. Сходим к морю…

— Хорошо, — согласился покладистый супруг. — Посидим у моря, если ты так хочешь, а потом, когда вернемся, пойдем к собакам.

…Они долго сидели на берегу, глядя, как зеленоватые волны лениво лижут мелкий песок, то подползая почти к самым ногам, то стремительно отступая назад. Амарис почти ничего не говорила. Она стояла так близко к Кави, что ему по нужно было даже делать шага, чтобы коснуться ее, и в то же время находилась так далеко, что, даже если бы он закричал во все горло, она не услышала бы его. Вдруг она всем телом прижалась к дарфарцу, замерла на мгновение, потом решительно отодвинулась, тряхнула головой и позвала:

— Пойдем. Они заждались нас.

— Я же говорил, тебе скоро станет намного легче, — заулыбался Кави. — Идем, конечно.

Они пришли на псарню, Амарис прямиком направилась к клетке темно-рыжей собаки и, распахнув дверцу, пропустила вперед Кави. Собака приветливо завиляла хвостом и, встав на задние лапы, а передние положив Кави на плечи, принялась старательно вылизывать его лицо. Он смеялся и шутливо отмахивался от любвеобильной подружки, а Амарис, отступив к стене, пристально наблюдала за их игрой.

Потом она на миг прикрыла глаза, потерла их руками и сосредоточила все свое внимание на псе.

Вдруг с собакой начали происходить странные изменения. Она перестала бить хвостом по бокам, вздрогнула, как от удара, и, никак не показывая, что ее настроение резко изменилось, сомкнула пасть на лице Кави. Не успев даже крикнуть, он упал, а пес начал терзать его.

Тут Амарис словно очнулась ото сна. Увидев, как кровь ее возлюбленного брызжет из-под острых зубов зверя, она истошно завопила:

— Назад! Фу! Назад!

Идеально выдрессированная собака тут же отпрыгнула от своей жертвы. Амарис бросилась к Кави и прижалась ухом к его груди, пытаясь услышать, как бьется сердце. Но ее ожидания были напрасными. Сердце, которое еще несколько мгновений назад переполняла любовь к прекрасной женщине, остановилось навсегда.

Конан поежился не то от услышанного, не то от внезапного порыва холодного ветра, дунувшего с моря. Подняв голову, он с тревогой увидел, что звезды, которые еще совсем недавно горели ярким, ровным светом, затягивают черные тучи. «Не приведи Митра, будет шторм, — подумал киммериец. — Тогда корабль обречен». Однако вслух он сказал совсем другое:

— Значит, все-таки я был прав…

— Ты о чем? — встрепенулась Амарис.

— Об этих псах. — Варвар кивнул на пятерых мастафов, сидевших возле хозяйки и всем своим видом выражавших любовь и преданность. — Только не понимаю, как же такое могло произойти?

— Что могло произойти? — В голосе женщины послышался вызов.

— Не прикидывайся дурочкой! — разозлился Конан. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Рассказывая о своих мужьях, ты была не совсем искренна, моя дорогая. Эти собаки связаны с их смертями. Не знаю как, но связаны.

— Я тоже это плохо понимаю, — тихо, почти шепотом, проговорила Амарис. — Просто каждый раз от собаки, которая загрызла человека, рождался всего один щенок. Кобель. Очень крупный и необычайно смышленый…

— И ты, зная об этом… — начал киммериец, но она не дала ему договорить.

— Да ничего я не знала! — выкрикнула Амарис. — То есть сначала не знала, — добавила она уже спокойнее. — Первый щенок просто удивил меня, ведь у мастафов обычно рождается по шесть, а то и по восемь детенышей, а тут всего один. После моего второго вдовства вдруг родился такой же пес, и тогда я впервые подумала, что это не просто так.

— А потом решила проверить? — ехидно поинтересовался Конан.

— Мне трудно все тебе объяснять, — печально улыбнулась Амарис. — Для тебя это обычные животные, а я вижу в них близкие мне существа. Ни один человек так и не сумел стать мне дороже мастафов, ближе их и понятнее… Это так сложно… Жизнь любого из этих псов значит для меня больше, чем человеческая. Я с ними сроднилась, что ли…

Конан молчал, не мешая женщине выговориться. Он чувствовал, что еще ни с кем она не была столь откровенна, и боялся это спугнуть. Она всю жизнь несла такую тяжкую ношу, что непонятно, как выдержали ее эти хрупкие женские плечи. «Пусть говорит, — думал он, — может, так она сумеет разобраться в себе? Трудно жить в ссоре со своей душой. Потрясающая женщина!» А она все говорила и говорила. Речь ее, сначала сбивчивая и прерывистая, постепенно становилась более гладкой и ровной, слова лилась потоком, и чем дольше длился монолог Амарис, тем светлее становилось ее лицо.

Слушая затянувшуюся исповедь, в которой Амарис рассказывала даже то, о чем, наверное и сама прежде не подозревала, киммериец не забывал время от времени бросать взгляды на море, откуда дул постоянно усиливающийся ветер. Волны, еще совсем недавно лениво лизавшие ускорили свой бег, взбивая многочисленные буруны, и «Длань Митры», прежде почти неподвижно сидевшая на подводном рифе, начала раскачиваться и угрожающе трещать. Единственное, что слегка успокаивало Конана, — приближался рассвет, а при дневном свете будет легче разобраться, можно ли починить корабль или, наоборот, закрепить парусник так, чтобы хватило времени обыскать его и найти жемчуг.

Взглянув в очередной раз на море, киммериец оцепенел: прямо за кормой «Длани Митры» откуда-то из глубины появилось сияние, оно постепенно разрасталось, поднимаясь ближе к поверхности, пока наконец не приобрело очертания гигантского овала…