Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

Гранд-адмирал Траун

Неправда, что чиссы не испытывают эмоций. Они по-другому их чувствуют. По-другому выражают. На человеческое восприятие — никак.

Митт’рау’нуруодо, адмирала Трауна захватила эмоция, силу которой он не испытывал уже очень давно. Твёрдая ярость. Все чувства чиссов твёрдые и холодные. Вогнанные внутрь. И от этого сильнее.

Он сидел в одной из комнат своей адмиральской каюты. Вот уже несколько часов смотрел на экран личной машины, на которой спиралью формул, лентами строчек и объёмными картинками наглядных графиков развёртывался результат, добытый им в неизведанных регионах.

Результат, который выражался в одной фразе.

Он улыбнулся. Беспощадной улыбкой. Война сложное действие. Она только внешне выражается в армадах, бьющихся друг с другом. Армады ведёт воля. Множество воль. А волю оформляет в действие интеллект. Война — сражение воль. Умов. Комбинаций.

Гранд-адмирал Траун был в состоянии породить комбинации сложней многих. Безупречные комбинации, учитывающие не только войну, но и жизнь. В любых проявлениях жизни. Смех над тем, как он изучал искусство тех, с кем предстояло сражаться, давно угас. Искусство, культура — бессознательная проговорка о восприятии жизни. А от восприятия жизни зависит способ проявления в ней. Война тоже способ проявления. И в войне выигрывает сильнейший. Что значит: наиболее умный и безжалостный.

Будучи гранд-адмиралом в государстве ситхов, он научился видеть мир с точки зрения в том числе и ситхов. И ему это понравилось. Это оказалось близко ему. Смесь сложности и силы. И ощущение врага. Его всегда привлекали неоднозначные конструкции. Сложные миры и задачи. Он сработался с Вейдером, сработался с Палпатином именно потому, что эти люди бросили вызов его умственным способностям. Фактом своего существования. И одновременно были родственниками по силе духа.

Он принадлежал к тем существам, которым для полноценности жизни надо не утверждать свою силу за счёт слабости других. Им надо бороться или сосуществовать с равными умом и силой. Или большими, чем он.

Вейдер был первым, кто увидел и ощутил под маской выдержанного и для своего вида чисса натуру упорную и сильную. Существо, которое желало осуществиться в способностях и силе. Что оказалось невозможно в рамках сообщества, в котором тот был рождён. Принципы народа вступили в противоречие с амбициями индивида. Возможно, в какое-то иное время его уникальность оказалась бы востребованной. Но не сейчас.

— Дело не в кризисной ситуации. Кризисная ситуация уже наступила. Была война. И ваш народ был захвачен нами. Однако они вас не призвали. Это доказывает, что для переплавки мозгов нужно что-то большее, чем даже угроза жизни. Нужен внутренний толчок. Внутренняя ломка. Это исходит из глубины и происходит болезненней, чем смерть. Вы не должны удивляться. Ваш народ находится на стадии такой гармонии с миром, — ирония плеснула в словах, — что им легче умереть, чем разрушить её. Вы попали в слишком гармоничное общество, которое чрезвычайно довольно достигнутым равновесием. А когда так бывает, за это равновесие перегрызают глотку. Поверьте мне. Я сам долго жил среди существ, которые достигли гармонии с миром. И ради равновесия убивали.

Это говорил Вейдер. На террасе. В ту самую первую из встреч.

Они проговорили заполночь. Официоз личного посланника императора растворился где-то в конце первого часа. Этот человек его понял. И он понял этого человека. Уникальность и сила оказались присущи им обоим. И они оба пережили невостребованность своих уникальности и силы.

Мир полон посредственностей, согласных скорей пожертвовать куском свободы, чем дать разрушить уютный окостенелый мир, в котором им удобно. Регуляция роста с помощью усечения голов. То есть с помощью традиции и закона. Двухметровые не нужны. Пригнись. Или отпилим голову.

Он говорил о своих замыслах и планах. Вейдер слушал его, делился своими. На той же веранде они походя разработали несколько кампаний, смоделировали несколько способов атак. Поговорили о жизни. О мире. О задумках и планах. Вейдер неожиданно стал рассказывать о форсьюзерстве. Траун — о себе.

Считается, что личность может заниматься чем-то одним. Всё остальное не более чем хобби. Два многопрофильных профессионала нервно смеялись к концу разговора. Действительно смешно. И противно.

Он ушёл в Империю от своих сородичей, не думая ни минуты. Это были не его сородичи. Сородичами он осознал иных. Не людей, конечно. Сородичами оказались крайне немногие. Вейдер. Император. Несколько их учеников. Исард. Проще говоря существа неординарные и не прихлопнутые рамками правил. Ему с ними было интересно. Собственно, именно с ними он понял, что такое полноценная жизнь. И что такое свой круг.

Круг сильных.

Неординарных.

При этом все они были не так уж общительны. Скорей склонны к одиночеству во всех смыслах. Но впервые общение с кем-то не раздражало, а приносило удовлетворение и чувство полноты. Это наш круг. Это наш мир. Это наша империя. Наша.

И в ней не всё ладно.

Траун имел в виду не только политическую и военную обстановку. Она была важна и была интересна, занимала достаточную часть жизни, но не всю. Далеко не всю. Так получилось, что он оказался слишком близко к обладающим особыми способностями существам. Это его заинтересовало. Как интересовало всегда всё необычное, всё выходящее за предсказуемые рамки жизни.

Заинтересовало настолько, что он начал всерьёз исследовать этот феномен. Не изнутри, снаружи. Палпатин, узнав об этом, не возражал. Даже помог. Был доволен. Его был нужен иной ракурс и взгляд на проблему. Всё-таки во внешнем мире было мало доброжелательных глаз. И потому его исследования для императора оказались весьма ценны.

Формально он был подчинённым императора и главкома. На личном уровне он был их другом. Траун в конечном счёте с охотой включился в громадную политический интригу под названием «Империя, император и окружение императора». Вейдер изображал вспыльчивого ситха. Траун — ставленника императора алиена. Было удобно уехать исследовать дальний сектор под маской почётного изгнания как уступки недовольству высшей военной элиты. Он искал планеты, пригодные для жизни. Создавал военные базы, верфи и гарнизоны. Потом — научные станции. Промышленную зона. Тыл Империи рос, и мало кто знал об этом.

Это было не всё. Он вёл научное исследование в неизведанных регионах.

Иногда, в нужный момент, Траун возвращался и в нужном месте наносил сокрушительное поражение противнику. Часто в паре с главкомом. Они сработались, как только определили для себя, как именно им надо работать. Каждый разрабатывал свой план. Потом они встречались и совмещали два плана. А затем нападали. Каждый со своей стороны. Это было эффективно. Потрясающе эффективно.

А потом…

Размолвку императора и Вейдера Траун переживал тяжело. И не желал обрывать контакты ни с одним из них. В боях за сына он был нейтралом. Всё подмечающим нейтралом. Он никому ничего не говорил. Продолжал поддерживать отношения с обеими сторонами. Он знал, что в жизни Вейдера это не первый откат. Не то чтобы ему говорили прямо. Но умел слушать и смотреть. Собирать информацию и делать из неё определённые выводы.

И вот тогда его исследования получили новый импульс. У него родилась идея. Которая вытекала из общего исследования форсьюзеров. В совокупности с искусствоведением, культурологией и сравнительным изучением цивилизаций. Какое-то время он работал с идеей сам. Как мог, искал материал, свидетельства, сведения. Зарылся в архивы. Идея оформлялась всё чётче. И, как только из области домыслов она переместилась в область допустимых гипотез, Траун направился к императору.

— У меня есть идея, ваше величество, — заявил он выдержанно и сухо. — На неё меня натолкнули следующие факторы. То, что государство чиссов находится близко к краю галактики и к нам порой залетали объекты, которые к нашей галактике не принадлежали. Тест-контроль на мидихлориан у одарённых, введённый около двух тысяч лет назад. То, что считается, что связь с Великой Силой происходи через эти вирусы-симбионты. История Ордена джедаев. Кое-какие факты из биографий очень разных существ. Преимущественно одарённых. Некоторый комплекс древних мифов, связанных с форсьюзерами. История создания Ордена. История джедайско-ситховских войн. И, естественно, культурный комплекс, относящийся как к древним джедаям и ситхам, так и к современным. И разница в этих культурах.

Он сказал и замолчал, ожидая реакции. Состояние императора в последнее время было не из лучших. Но в глазах старого ситха загорелся острый интерес. Как будто, по мере изложения ему факторов, породивших идею, он сам додумался до этой идеи. Или же они думали над чем-то одним.

— А вы из вежливости не пропустили факт, который имеет быть рядом с нами? Со знакомым нам обоим человеком?

— Да, пропустил.

— Тогда я вас слушаю, Траун.

Тогда он и изложил свою гипотезу.

У Мон Мотмы

Эрикэн Тер внимательно взглянул на показания приборов. Ещё раз всё перепроверил. Отвернулся.

— Режим ожидания, — сказал он, зафиксировал свой голос как голос последнего, запечатавшего отсек. Погасил свет, вышел и ощутил, как за его лопатками бесшумно закрылись двери.

Надо идти.

Он постоял в коридоре. Без выражения посмотрел по сторонам. Коридор пуст. Впрочем, он удивился, увидев хотя бы дроида. Смена завершена. А в зону особого доступа пройти мог далеко не каждый.

Пройти коридор вперёд до конца. Остановиться перед цилиндром вертикального лифта. Дождаться его. Доехать на уровень выше. Выйти. Повернуть направо. Вновь пройти.

За три шага до белой герметичной двери привычно открыть магнитный замок. Створка поползла с ровной скоростью вверх. И, снова привычно, за три шага, которые он дошёл до двери, она распахнулась настолько, чтобы он смог пройти.

Закрылась за его спиною. Такой же отсек. Коридоры. Двери. Жилые помещения. Тренировочные залы. Столовая и прочее…

Он вздохнул, провёл по лицу и волосам рукою, будто смывая маску. На этот раз не помогло. Впрочем, в этот раз на корабле мало кому и мало что помогало. Для того чтобы вылечиться от нервов.

Он прислушался к концентрации живых существ. Ага, они в кают-компании, как они её называли. Он направился туда, слегка задержавшись перед дверью.

На него тут же, замолчав, взглянула вся компания в каюте.

— Всё в норме, — сказал он. — И, думаю, пока мы не выйдем из гипера, париться нам абсолютно незачем.

— А ты уверен, что нас выпустят из гипера?

— Тоже вопрос. Думаю, нам просто надо этого дождаться, — он оглядел их всех. Неторопливо, по лицам. — В конце концов, — сказал он медленно, — мы вполне можем контролировать процесс.

— Ты это решил сам?

— Я это вычислил, — ответил он. — По всем параметрам наш шанс на это составляет почти что девяносто пять процентов.

— Ты это просчитал на калькуляторе?

Он вздохнул и устроился удобней, прижавшись к двери спиной.

— Я вычислил это на центральном корабельном компьютере, — произнёс он. — Ввёл данные. Ему ведь всё равно, что считать. Задал алгоритм, внёс условия. Он воспринял это как систему переменных, не вдаваясь в содержание. Таким образом, — он снова посмотрел каждому в лицо, — при правильно заданных параметрах мы можем получить процентную вероятность того, сможем ли мы держать контроль.

— Над ситуацией?

— Над ситхами, — быстро улыбнулся он. Отблеск его улыбки тут же круговой волной прошёлся по лицам.

— А если ты ввёл неверные производные? — уже уточняющее спросили его из кружка.

— Отсюда проистекают неизвестные пять процентов, — взгляд с неизбежностью природного цикла пошёл по траектории обратно. — Вообще, между нами говоря, милейшая госпожа Мотма не всегда может себе представить конкретные детали процесса. Нас много, ситхов три штуки. Из этого она выводит, что мы сможем легко держать их под контролем. Но мы не знаем досконально, на какие штучки они способны. Я предполагаю, что на такие, которые могут свести все наши усилия на нет.

— Ты это скажешь Мотме?

— Скажу, — он невесело улыбнулся. — Будет ли она меня слушать? Эта дама слушает только себя.

— Может, она додумалась до того же.

— Что же, — ответил он. — В этом наш шанс. Пойду к себе, пожалуй.

— Приводить отчёт?

— В крестики-нолики играть.

На шутку промолчали. Он кивнул и вышел. К себе.

Его каюта была обычной. Чуть побольше, чем у других. Только и всего. Современный дизайн обстановки. Строгий минимализм. Хорошая машина. Компакт-диски.

Джедаи. Храм.

Он повесил к себе на стену этот вид Корусканта, страницу старого голографического календаря, никому ничего не объясняя. Роскошный вид в дневных солнечных лучах. Залитая солнцем планета. Храм. Торчащий всеми своими башнями к небу. Какой там был год Республики?

Он остановился у двери, затем пересёк комнату. Оказался рядом с голографией, выполненной на дорогой гладкой пластине.

Храм. Чтобы помнить. Вспоминать. Потому что голография удивительно сильно передавала дух времени. Тот Корускант. Тот Храм. Ту ослепительную разлитую в воздухе тяжесть, равную смерти.

Корускант. Храм. Джедаи.

Он был взят в Храм в возрасте двух месяцев. Так говорилось в документах. Он этого не помнил, естественно. Он едва помнил и то, что было в Храме. Слишком был мал.

Да, осталось смутное ощущение коридоров, огромных залов и некоей комнаты, в которой содержалось ещё голов десять таких, как он, недоростков. Из яслей их переводили в младшую группу в возрасте от полутора до двух лет. Согласовываясь с уровнем развития и просто с практической необходимостью. Чтобы группа набиралась сразу.

Он помнит какой-то обрубок у себя в руках. Обрубок зелёного света. Который его учат держать, включать-выключать и размахивать им так, чтобы не задеть другого. Ощущение ожога на пальце и на ноге. Не сильных, но они щипались.

А потом обрушился свод.

Он много читал о зачистке Храма. Объяснения, версии, проклятия — и сухое пошаговое описание процесса. Тогда он всего этого не знал. Не мог знать. И понимать не мог. Он просто проснулся от того, что на него обрушился свод.

Эрикэн машинально коснулся изображения рукою. Он был сильный. Дело в том, что он был весьма чувствителен к Силе. И вообще одарён. Два года от роду, но ощущение кровавого шторма, который бьёт тебя прямо в мозги, было воспринято им напрямую. С одной стороны — сильный. С другой пока что слишком маленький, чтобы закрыться. Да, то был шторм…

Он отвернулся от изображения и подошёл к машине. Набрал код Мон Мотмы. Если б та была вне доступа, машина сообщила об этом. Но на экране почти тотчас появилось бледное, но энергичное лицо с сухо блестящими глазами.

— Тер?

— Госпожа Мон, мне придти к вам или…

— Говори по связи, — кивнула Мотма. — Полная защита.

Полная защита, иронически отметил Эрикэн. Как же. Только придурок не поймёт, что госпожа Мон всегда, когда это было только можно, до минимума сокращала непосредственные контакты со своими джедаями.

Сейчас это было ему безразлично.

— Госпожа Мон, — сказал он неторопливо, — состояние пленников стабильно. Систему защиты обеспечивают энергетическое поле и семеро в смене, — слово «джедаев» не было произнесено, поскольку контекст был понятен обоим. И Эрикэн никогда до конца не доверял связи.

— Замечательно, — кивнула Мотма.

— Я хочу у вас узнать, — продолжил Эрикэн, — каковы ваши планы относительно пленников, — слово «ситхи» не было произнесено по той же причине. — От этого зависит распланировка смен и вообще способ контроля.

— Мои планы…

— Это ваше дело, я понимаю, — ответил Эрикэн сухо. — Но в мою компетенцию входит поддерживание их в живом, безопасном и функциональном состоянии. Я могу накачать их наркотиками под завязку. Но тогда они будут непригодны для допроса в течение долгого времени. И если вам окажется нужным…

— Мне нужно, — холодно сказала Мотма, — чтобы они были безопасны и вменяемы. Сколь угодно долго. У тебя есть джедаи. Вот пусть они и поработают. Между прочим, до этих пор я вас не сильно нагружала.

А она сильно нервничает, машинально отметил Эрикэн.

— Хорошо, — ответил он флегматично. — Тогда я распределю своих подчинённых посменно. Для допроса вы пришлёте своих?

— Это тебя не касается, — отрезала Мотма. Затем сочла, что допустила ошибку. — Чем меньше ты будешь знать о конкретике процесса, тем лучше. Безопасней, — добавила она примирительно.

— Хорошо, — столь же флегматично ответил Эрикэн. — Тогда я распределю смены, и мы будем работать по заданному режиму. Пока пленники вам не понадобятся.

— Да. Именно так, — кивнула Мотма.

— И последний вопрос, — сказал он, видя, что та хочет прервать связь. — Насколько понимаю, при выходе к планете мы останемся с нашими подопечными на орбите в корабле?

— Конечно, — подтвердила Мотма. — В целях безопасности.

Он кивнул.

Она прервала связь.

Эрикэн некоторое время смотрел на машину. Выключать её не было смысла. Надо работать.

Затем его взгляд вновь скользнул на стену. На изображение Храма. Он долго на него смотрел. Гораздо дольше, чем это заслуживала красота вида.

В его два года на него обрушился свод.

Он это помнит. Его память отточена годами тренировок, как послушный инструмент. К тому же ему не дали забыть. А потом всячески помогали поддерживать это состояние. Картинка, запечатленная на сетчатке глаз двухлетнего ребёнка. Специальная техника вспоминания. Достать из темной глубины. Зафиксировать. Впечатать. Ощущать. Помнить.

Он и в самом деле плохо сознавал всё, что было до этого. Размытое пятно жизни. Пятна лиц. И вдруг в одно мгновение всё переменилось.

На него упал свод. Ощущение стремительной боли, ударившей сверху. Темнота. Крик. Резкий крик по нервам в темноте. Смерть. Смерть. Смерть. Огонь. Залп. Смерть. Резким всплеском. Криком агонии в ответ. Смерть. Опасность. Крик. Нечем дышать от…

Он сел на постели в ночь, и тут его захлестнуло другое. Не на него одного обрушился ужас. Вскочившие фигуры согруппников. Бледная фигура воспитательницы. Качается. Руки прижаты к груди.

Крик. Залп. Смерть. Смерть шла к ним. Окружала. Уничтожала.

Волна.

И обрушилась — другая. Липким холодом в комнате нарастал страх. Страх бледной качающейся фигуры. Страх детей. Сидящие на постелях фигурки. Ловят смерть через Силу.

— Дети, мы…

И тут началось.

Они закричали. Забегали. Рваные волны паники по комнате и стенам. Липкий ужас. Страх. Проваленный, сладковатый, отвратительный запах.

Они боялись. Они кричали. И эта взрослая дура тоже боялась. Мазутными волнами его окатывала чужая паника. Как будто бросало отходами жизнедеятельности. Дерьмом. Ему забило лёгкие. Его ослепило. Зеленоватые и чёрные волны. Крик. Страх. Крик. Липкая паника…

Он не выдержал. Он закричал вместе со всеми, вскочил, расшвырял тех, кто был на его пути, бросился к двери, толкнул её — вон.

— Риииикккииии!!! — крик воспитательницы позади. Он не оглянулся. Он бежал. Прочь. От этих уродов, которые его задушили. Размазанное пятно страха, разложение при жизни, расплывающиеся пятна людей. Гниение заживо. Превращение в лужицу гнили.

Прочь. Туда. Ближе. Где гудит пламя. Где кричит смерть.

Он выскочил из-за угла вместе с залпом. Залпом солдат в белых доспехах по группе машущих мечами храмских. Те отбивали залп. Он остановился. Затормозил. Окаменел. Заворожился. Залп бластеров. Взмах мечей. Залп. Взмах. Бой.

И тут откуда-то высыпала группа повзрослей, чем он, детишек.

И всё затопил страх.

Наверно, они ошиблись коридором. Увидели, куда прибежали. Часть включила недоделанные мечи. Часть бросилась прочь. Часть штурмовиков отделилась от остальных и бросилась к этой группе.

— Нееет! — идиотский крик и не менее идиотские действия. Один из храмских рванул к детям. — Сволочи! Я!..

Его убили. Расстреляли защищавшихся детей. Освободили проход и бросились следом за остальными.

Он почувствовал присутствие у себя за спиной. Дёрнулся, намереваясь бежать от того, кто потащит его обратно. В ту комнату, полную страха. И не двинулся с места.

Это было похоже на серое жёсткое пламя. На глоток воздуха. На ветер.

Он повернулся и посмотрел на того, кто там стоял. Человек. Взрослый. С включённым мечом. Весь в чёрном. Не храмский. Он не мог сказать, почему. Другой.

Они секунду смотрели друг другу в глаза. Его коснулась чужая сила. Отпустила.

— Нравится бой?

Он хотел сказать, что здесь не боятся. Нет, боятся — но не все. Не нашёл слов. Но тот его понял. Присел рядом. Снова посмотрел. Так глубоко заглянул в глаза, что на секунду он перестал чувствовать себя собою. Потом отпустил. Кивнул.

— Я почувствовал тебя издалека.

Поднялся, властным жестом перчатки подозвал одного из штурмовиков.

— Вынеси его из Храма, — кивок на него. — Посади в транспорт, охраняй.

— Есть, сэр.

— Иди с ним, — кивнул человек ему. — Мы с тобой ещё встретимся.

Повернулся — вошёл в бой.

Остаток этой ночи он провёл в большой машине. Рядом с невозмутимым штурмовиком, находящемся в состоянии повышенной боевой готовности. Ловя из Храма звуки боя и смерти. Всё сметающий огонь. Воздух.

— Он не джедай, повелитель.

— Я вижу.

Утром, серым и пропахшим дымом, они летели из Храма прочь. Над городом вился пепел. Рядом с ним сидел усталый человек в чёрном.

— Как тебя зовут?

— Рик, — чётко произнёс он. — Эрикэн.

Он гордился тем, что умеет произносить своё имя.

Человек что-то понял.

— Часто называют Рики?

— Ффу, — ответил он.

Человек улыбнулся:

— Не любишь сюсюканья?

— Фу, — снова ответил он. Им, одарённым, было хорошо. Он мог не понимать смысл слова. Тогда понятие входило в мозг.

— Не любишь страха?

На это он ответить ничего не мог. Как не смог бы ответить на вопрос, почему он бежал на ауру истребления и боя. До этой поры он никогда не испытывал такого. Ни липкого удушья чужого страха. Ни холодной сосредоточенности чужого боя. Его бросило. Оттуда, где он не мог дышать. Туда, где получилось.

Ему не потребовались слова. Человек кивнул. Закутался в плащ. Молчал всю дорогу. Они не возражал. Ему хватало ощущения силы.

А потом они прилетели. И человек провёл его к другому человеку. В кабинет, где странно и вкусно пахло металлом, деревом, тканью.

— Он не джедай, повелитель.

Карие глаза погрузились в него точно так, как ночью погружались серые. Через миг потери себя он снова был на том же месте.

— Да, — ответил другой человек. — Не джедай, — пауза. — Один?

— Да, повелитель.

Тот только кивнул. Разговаривали они позже. И без него. Его отвели в другую комнату, дали поесть, а потом он заснул.

Он смотрел на гладкий экран машины. А видел Храм. Великий Храм, возвышающийся над Корускантом. Торчащий башнями в небо. Символ. Света. Справедливости. Свободы. Республики. Золотые дни. Великая…

Он вздохнул. Очнулся от мыслей. Ввёл пароль, открыл документацию на экране. Работать действительно нужно. Мозгами тоже. А у него весьма неплохо работают мозги, пока руки набирают строки стандартного отчёта.

Надо работать. Размышлять.

Тогда рухнул свод.

И стало видно небо.

Набу

Горький вкус кофе, смешанный с сахаром, саднил потерявшее чувствительность нёбо. Какая по счёту чашка? Не важно. Где-то там присутствовал Тайфо. Включил машину и присутствовал. Потом принёс кофе. Много кофе.

Первые часы ей работалось легко. Хорошо, что Тайфо не знал, что она не спит вот уже вторые сутки. Она не сказала. Он слишком беспокоится и так. И забеспокоился бы ещё больше. Беспокойство мешает. Зудит. Ослабляет. Хочется убрать капитана подальше. Отсюда. Мельтешение за спиной. Заботливые взгляды. Он не понимает. Он ей не нужен. Ей трудно. Ей трудно и без него. Ей надо сосредоточиться. А он отвлекает.

Ей надо… найти. Пройти по памяти, как по тропинке. По памяти, которая с трудом находит свой путь. Через корневище — узким червем. Душно. Всё забыла. Душно. Все забыли. Осталась пустота. Оболочка. Хитиновая скорлупка. Тварь. Тварь умирает. Творение великой силы. Нет. Творение собственной мелкой душонки. Тварь. Тварь, растворённая в темноте.

Как же трудно было умирать…

Анакин.

Вспышка чёрным перед глазами. Она не успела глотнуть. Воздуху. Света. Воды. На неё прыгнула темнота. Поглотила. А она — проглотила крик.

Не она. Она. Та. Амидала. Не она. Сати. Не помню. Помню. Что. Чужая память. Нет, своя память. Чужая память. Только острые углы. Живые голоса.

Анакин!!!!

Так страшно умирать среди врагов. По своей вине.

Вдруг пришёл покой. Безразличие. Успокоение. Слияние воли. Она пустила память. Свою. Чужую. Всё равно — свою.

Можно кусать локти. Можно кричать. Проклинать. Ругаться, как грузчик. Только всё равно они. Вокруг они. А ты среди них. Перекорёживает изнутри. Ломает. Кости, как арбузные корки. От кромешного ужаса начались преждевременные роды.

Убит. Не убит. Тобой. Мной. Мысли путаются. Мысли болят. Рот кричит. Ухо не слышит крика.

Я проклинаю себя, я проклинаю вас, я проклинаю себя…

Лица, лица, лица.

— Падме, тише, я умоляю. Тише.

— Сволочь.

— Она заговаривается.

— Я не заговариваюсь!!! — орёт, именно орёт она.

Озабоченное лицо:

— Тише, тише. Всё в порядке. Успокойся. Расслабься. А теперь…

И вдруг в неё вошла чужая воля. Чёрной лавой. Она не поняла, чья. Ей переломало. Вывернуло. Она закричала. Так, что услышала свой крик. И этот крик услышали другие. Кеноби отпрыгнул. Йода стал серовато-жёлтым. Она никогда не думала, что кожа магистра может принимать такой цвет. Она кричала. Их отбросило. И только через три долгие секунды она поняла, что они ринулись прочь не от её крика.

Чёрная лава. Воля, вцепившаяся в неё. Река. Ринулось. Промыла. Поломала.

Унесло. Она задохнулась от жара и боли. Река текла, река не давала пощады, река убивала. Выворачивала всё, вплоть до крупинки жизни. Из неё и из детей. Не спрятаться. Не противостоять. Не уйти.

Она не контролировала ничего. Её уносило. За несколько секунд её вымело всю.

И тут она догадалась.

Анакин.

— Эта сволочь убивает её!..

Пусть убивает.

Настал какой-то странный, почти невозможный покой. Ей ничего не было нужно. Вообще. Она ничего не знала. Не чувствовала. Не ощущала. Даже не видела. Зрение отказало ей. Она видела чем-то другим. Отстранённо. Спокойно.

Ради этого… стоило… жить. Чтобы так умереть.

— Делай ей надрез, умрут дети!..

Потому что их мать умирает. Потому что где-то там, далеко, всё дальше и дальше — умирает их отец. Хочет выжить. И забирает из неё силы. Жизнь.

Как славно.

Она села. Прямо на столе. Кеноби отшатнулся.

— Что ты делаешь? Дети…

— Сволочь, — сказала она спокойно. — Он всё равно сильней.

— Уложите её, кто-нибудь…

Дети.

— Не трожьте… моих… детей.

— Помогите. Ей. Дайте наркоз. Сила великая, да сделайте так, да успокойте её как-то…

Она была совершенно спокойна. Спокойна, как смерть. Смерть спокойна всегда. Смерти нет, есть Великая Сила. Такая же спокойная. Как эти гады. Которые желали ей одного только добра…

— Падме, пожалуйста…

— Она не хочет жить.

— Она не может.

— А мы не можем это остановить.

— Нам не надо это останавливать. Если он хочет выжить так… почему нет? Пусть живёт… так.

Она слышала, проваливаясь в пустоту, их голоса. Она чувствовала, как в её живот погружается скальпель. Ей было всё безразлично.

Отомстить.

Голос ушёл. Голос вновь раздался.

— Ноб!

— Уйди, Тайфо, — сквозь зубы сказала она. — Прошу — уйди.

Капитан постоял. Потом вышел. Она тяжело опустила голову на руки. Она не знала, кто она. Сати. Амидала. Падме. Ноб. И это было не важно. Кем бы она ни была. Она всё равно. Хотела…

Она не знала, чего. Все они мертвы. Все, кто стояли рядом. Все они. Все те. Если только не…

Она подняла голову. Посмотрела на экран. Вывела одну из страниц. Если только кто-то не выжил.

Была одна планета. Зелёная. Вся покрытая зеленью. Тайная резиденция лично Бейла. Он как-то пригласил её туда.

Анакин…

Она сжала губы. Её передернуло. От отвращения к себе. Анакин, Анакин, Анакин. Ах, как, тьфу, я тебя любила! Любила, убила, ненаглядный мой, тьфу, сдохла, дрянь — и правильно тогда сдохла. А теперь надо найти Бейла. Потому что Бейл жив. Она знает, жив. Такие не умирают…

Глоток воздуха задохнулся из лёгких.

Потом она всё-таки вздохнула. Задержала вздох. Улыбнулась. От мысли.

Смерть пошла мне на пользу.

Исард

Исард смотрела на экран дисплея.

— Какая всё это гадость, — сказала она с истинным отвращением женщины, увидевшей крысу.

— Что? — иронически сказал ситх рядом. — Нравится?

Исард было не до смеха.

— Этот ваш мир Великой Силы…

— Наш?

— А чей ещё? Допрощупывались.

— Фу, как неприлично.

— Неприлично? Это почему? Я же не сказала «доощупывались».

— Все мы щупаем Силу, как девку, — философски заметил ситх.

— Судя по тому, что раздобыл Траун, — сухо ответила она, — и тому, что было вами выяснено в последние дни — вполне возможно, что это Сила щупала вас, голуби мои.

— Ну, интеллигентность из тебя так и прёт.

— А я вообще хочу ругаться на хаттском. Ведь эта дрянь есть и во мне.

— Микробы?

— Вирусы, — рыкнула Исард. — Симбионты.

— А может, в других галактиках есть другие вирусы, — мирно заметил ситх. — И действуют они точно так же.

— Интересно, — сказала Исард, — в других галактиках есть мир Великой Силы?

Они переглянулись.

— Поясни, — сказал ситх.

— Когда-то ты что-то вешал мне на уши о природе единого энергетического поля, которое по своей структуре является мгновенным передатчиком всего, что можно передать. Той же информации. Никаких скоростей, никакого пространства. Индивид, находящийся на одной стороне этой энергетической сетки, может мгновенно воспринять информацию от индивида, который находится на другой стороне. Импульс проходит тут же. Что и делает вас для себя лучшими живыми комлинками и аппаратами связи.

— И что?

— Ты тупой или притворяешься?

— Я тупой.

— А вы никогда не пытались заглянуть за пределы галактики? Как там у вас? Расширить восприятие? Или для вас нет в мире ничего, кроме Великой Силы, а то, что за ней, то не имеет значения?

— Слушай, я похож на джедая?

— А что?

— Ничего. Но вообще-то для нас существует много чего помимо мира Великой Силы.

— Это хорошо, — ответила Исард. — Это надо срочно переслать императору. Так что запряги одного из своих, пусть выйдёт в гипер и передаст.

— Есть, моя госпожа.

— И без хихиканий.

— Я понял, Йсанне.

Она смотрела на его лицо, которое никак не изменилось. Разве что глаза стали смотреть чуть вглубь себя. С кем-то болтает…

Пискнул комлинк.

— Директор Исард, — сказала она, поднеся его к лицу.

— Директор, я считаю, что это важно. Вызов с Набу. Код капитана Тайфо.

— Соединяй.

Война миров. Вейдер и Палпатин

— Что ж, повелитель.

Палпатин из-под бровей взглянул на своего ученика. Капюшон был откинут на спину. Вейдер только что придвинул к себе кресло и сел в него. Нога на ногу. Полдень по корабельному времени. Они где-то с час назад закончили возиться каждый со своим из вейдеровских отпрысков. Император за этот час успел помедитировать. Вейдер, так сказать, тоже. «Так сказать» — поскольку со времён Храма у главнокомандующего вооружёнными силами Империи была аллергия на это слово. Он предпочитал какой-нибудь иной термин.

Они оба не спали ночью. Это надо было компенсировать. Но компенсировать путём медитации это пока было невозможно. Не было времени ни на какой промежуток отдыха. Поэтому медитация была произведена по иным причинам и для иных целей. Впрочем, в любом случае она всё равно одновременно являлась подкачкой. Силы.

А теперь оставалось — ждать. Контролировать и ждать.

— До выхода из гиперпространства семь часов, — буркнул император. — У тебя удивительно хорошее настроение.

— Да, — Вейдер улыбнулся. — Я вычислил некоторое количество подводных коряг, которые мешали мне жить.

— Уже не мешают?

— Мешают. Но я их вижу.

— Поздравляю и не споткнись.

Вейдер усмехнулся. Усмешка вышла агрессивной.

— Я побеседовал с сыном, — сказал он. — Потом послушал, что там вытворяет Кеноби.

— Лежит пластом, — буркнул император.

— Уже не лежит. Гидромассаж и опытный медицинский дроид удивительно помогли делу.

— Перестань злиться.

— Я не… впрочем, вы правы.

Они посмотрели друг на друга.

— Я вот тут подумал… — медленно начал Вейдер.

— И тебе понравилось?

— Император.

— Что?

— Ничего. Я всего лишь вспомнил, что вы император.

Палпатин вздохнул, наморщился и удобней устроился в кресле.

— Так что? — спросил он иным тоном.

— Я пытался понять, почему крутило именно меня.

— Сильный, — буркнул император. — А я к тебе привязанный.

— А вот у вас удивительно плохое настроение.

— Ну и что?

— Действительно.

— Я было предположил, что меня крутило в основном потому, что я не знал основной причины моих эмоциональных заскоков…

— Ну и дурак.

— Учитель!

— Что?

— А за капюшон и на солнышко?!

Палпатин фыркнул.

Вейдер, прищурившись, разглядывал его.

— Ты невыносим, — вдруг сказал он учителю. Палпатин ухмыльнулся.

— Мы переходим к нормальному способу общения, свободному от обиды и вины?

— Убью.

— Уже пытался.

— Не пытался!

— А хорошо получалось.

— Что?

— Не пытаться.

Вейдер не выдержал и засмеялся.

— Забыл, — сказал он задумчиво, — какой это душ… ледяной. С тобой. С вами.

— Ты определись.

Человек, сидящий напротив него, глубоко вздохнул.

— Постараюсь, — криво улыбнулся. — Но я спал несколько лет. И пока я спал, со мной что-то случилось.

— Я б удивился, если нет.

Они взглянули друг на друга.

— Думаешь, мы всё учли? — спросил Вейдер.

— Всё учесть мы по определению не можем, — хмуро сказал император. — Мы не сверхразум… Но давай посмотрим. С чего начнём?

— Списком. Эхм… Храм джедаев — политики — эмоциональная нестабильность — дети — Оби-Ван…

Они переглянулись.

— Линия Оби-Вана, — негромко сказал Палпатин, — линия Мотмы, линия детей. Через это мы действуем.

— А то, что действует на нас…

— Мы. Мы — действуем на нас. И никто больше.

— Допускаем, чтобы действовали.

— Нда?

— Это скепсис или усталость?

— Отвращение.

Вейдер долго смотрел на императора. Потом улыбнулся.

— Могу изложить философские мысли вслух.

— Излагай.

— Ты меня безумно вдохновляешь.

— А как же.

Его ученик только покачал головой.

— Итак, актив, — сказал он бодрым тоном. Император усмехнулся в складку губ. — Первое. Обозначим это как мир великой силы.

— Громовые аплодисменты, — раздался тихий голос из кресла императора.

Вейдер посмотрел на его источник.

— Не «как»? — с полувопросом произнёс он.

— Не как. Это и есть мир великой силы.

— Хорошо, — кивнул Тёмный лорд. — Мир великой силы. Мы знаем, что каким-то образом, какая-то сила оттуда, сейчас не важно, личная или безличная, пытается влиять на наши поступки и жизнь. Выровнять судьбу, — добавил он, подумав.

— Мне нравится твоё определение.

— Польщён. Но на жизнь, на события, связанные с жизнью живых существ она может влиять только через сами же живые существа. Использует особенности их характера. Склонности. Привязанности. Антипатии. Словом, наши беды идут от нас же. Как и победы. Ты прав. Нельзя, например, сказать, — он прищурился, — что я, бедный и неосмысленный, четыре года мотался по галактике за сыном, абсолютно этого не сознавая. Нельзя сказать и то, что я не понимал, что делаю. Нельзя сказать, что я бы не понял, если бы захотел подумать, что моя горячечная любовь к отпрыску, которого я в жизни не видел, обусловлена во многом тем, что я к тому времени безумно устал от тебя.

— И от себя.

— Да. Верно. От себя в первую очередь. И это была разрядка. Желание чего-то нового. Отвлечься. Не думать. Отдохнуть. На что-то переключиться. Если бы я сформулировал это, всё прошло б гораздо легче. По крайней мере, в отношении тебя.

Император усмехнулся. Вейдер продолжил:

— Я бы отреагировал на твои слова гораздо спокойней. А главное, я бы не стал скрывать, что почувствовал сына. Не стал хоронить, как клад. Но я скрыл. И похоронил. Для личного пользования. Хотя воспользоваться не мог. Наращивал неприязнь. Начал загодя обвинять в том, что ты держишь меня на коротком поводке…

— Здравого смысла.

— Да. Словом, на примере себя я понял, что, возможно, на нас и влияют. Но через наши же склонности, желания и слабость. Мы сами создаём себе проблемы. Я это понял. И потому я не дурак.

— Прости, — сказал император. — Я устал.

— Я знаю. Я сам утонул в своей выдуманной любви, которая…

— Фиг тебе. Ты любовь не выдумывал. Она была. Выдумка не может подчинить себе человека. Может, ты сейчас ничего особого не чувствуешь. Но тогда от тебя исходило такое…

— Что?

— Боль от несостоявшегося. И тоска.

Вейдер помолчал. Грустно усмехнулся.

— Возможно, дело в том, что я потерял слишком многих. Не многих. Дорогих. Ненавижу привязываться. Просто ненавижу.

— Ага.

Вейдер поднял голову и улыбнулся:

— Я понимаю. Ненавижу — то слово, которое говорит о том, что привязка была сильной… Вот она в конечном счёте подчинила меня и мои поступки посильней, чем любой нажим. От нажима-то я бы отбрыкнулся… Человек сам себя загоняет в дыру, — он пожал плечами. — Сам себя вяжет по рукам и ногам. А затем начинает судорожно искать в окружающем его пространстве того, кто в этом виновен. После чего начинается форменный бардак.

— Где бардак, а где система, — ответил император.

— Да. После энфэшников кое-что встало на место. А ещё после моего сыночка.

— И твоей дочки.

— Заметил?

— Что их учили не пользоваться силой? Это просто.

— Конечно, — кивнул Вейдер. — Но одновременно говорит о том, что и на этой слабости сыграли.

— Нда?

— Мне озвучить? — спросил Вейдер.

Император вместо ответа мило улыбнулся.

— То, что как Ларсы, так и Бейл делали всё, чтобы дети никогда не вышли на сознательный уровень использования Силы, понятно, — сказал Вейдер. — Это опасно. Для тех, кто рядом с ними. И кто не обладает уровнем способностей, чтобы их контролировать. Когда большое количество одарённых контролировало одарённых же, это снимало большое количество проблем. А теперь пришлось возвращаться к обыденному режиму предосторожности. Ты не должен это делать, потому что это плохо. В этом как раз нет ничего необычного. Необычное в том, что они вообще решились взять на воспитание одарённых детей. Моих детей, — он задумался. — Я говорю не про родственные чувства. Я говорю про другое. Они мои физические дети. Я уверен, что им после рождения провели тест на мидихлориан. И убедились в высоком уровне концентрации. В этом они мои дети. И ясное дело, что, обучай их использовать свои потенциальные возможности или всего лишь не препятствуй их проявлению — контроль над ними был бы потерян очень быстро. Кеноби его надо мной потерял, когда мне было тринадцать лет. А он сам форсьюзер, — Вейдер усмехнулся. — Он, я думаю, потому не препятствовал Ларсам, и к Люку не приближался. Учить мальчика было опасно. Мальчик быстро стал бы неконтролируем. И девочка тоже, — Вейдер помолчал. — При их потенциальном уровне способностей они быстро начали б получать информацию не из того источника, из которого хотелось бы их опекунам. То есть от опекунов же. Использовать моих детей против меня, а в конечном счёте против нас двоих — идея совсем не глупая. Спорю, что они сообразили на четверых. Бейл, Мотма, Кеноби, Йода. Я слишком сильно реагирую на близких мне людей. Близких по кровно-родственной связи — тоже. И вот для этого потребовалось рискнуть. Задумка была в том, чтобы способности до определённого времени ни у одного из отпрысков не проявлялись. Да и потом… — усмешка его была жёсткой. — Вы видели Люка. Чему его научили? Да ничему. Эти два умника чуть-чуть приоткрыли в нём его способности. И настроили их — на себя. Конкретно на господина Кеноби. И на господина Йоду. Они профи. Он — менее чем новичок. Они его замкнули на себе. Настолько, что вели и контролировали и из мира великой силы. Внушали подспудные желания. Спасти папу. Которые он принимал за свои. Или безумный испуг перед Дартом Вейдером и вообще тёмной стороной… Из парня сделали фанатика, — он жёстко улыбнулся. — Его обработали. На ментальном уровне. Воспользовались доверчивостью. Воспользовались хорошим знанием психологии. Ну и силой. Психология психологией, но тёмная аура злобного могущества… или параноидальный страх перед некоторыми вещами… Они его контролировали, повелитель. Пока он дрых, я прошёлся по всех его цепям логических и алогичных связей. Нащупал все крючки. Раскрутил всю его историю жизни за эти четыре года. Император. Возможно, Люк совсем не похож на меня. Но он похож на свою бабку. Моя мать тоже во многом не понимала меня. Но она уважала моё право быть таким, каков я есть. Я точно также уважаю сына. В нём есть твёрдость. Он другой. Но он живой, чёрт подери. И когда я вижу, как этого живого человека, во имя своих целей использовали два… идеолога…

— Хм, — сказал император. — Справедлив ли ты, мой мальчик? Например, к Кеноби. Он человек страдающий…

— Знаю¸ — неожиданно кивнул Вейдер. — Я никогда не считал его холодной сволочью. Он ожесточён, он живой и ему больно. Вот в этом и состоит основная гнусность.

— Да?

— Да, — Вейдер улыбнулся. — Но пока абстрагируемся от страдающей души Кеноби. Что бы он ни чувствовал — это дела не меняет. Честно говоря, мне безразлично, посылал ли он меня в лаву с болью в душе или с бесстрастием истинного джедая. И с болью ли в душе использовал моего сына. Эффект налицо. Я возвращаюсь к моим детям как элементам игры. При их степени способностей к Силе растить их было действительно опасно. Причём ведь навык воспитания сильно одарённых детей обычными существами давно утерян. Это не было нужно на протяжении большого промежутка времени. Тем не менее они рискнули. Это и было их слабостью.

— Которая смогла бы стать их силой.

— Только при слабости с моей стороны.

— А ты её проявил.

— И ты.

— И я. И заметил? Любая слабина имеет своим основанием эмоцию. Чувство. Привязанность или неприязнь. Моя привязанность к тебе. Твоя — к сыну. Моя ревность к твоему сыну. Ненависть Мотмы и Бейла. Ненависть Кеноби.

— А вот у Йоды не было ненависти, — задумчиво сказал Вейдер.

— Верно. Он был неуязвим, поскольку ни к кому не привязан.

— Нет эмоций, есть покой, — проговорил Вейдер.

— Не так глупо, а? Маленький зелёный чебуран явно кое-что знал о свойствах этого мира.

— И тем не менее он играл за…

— Говоря честно, — сказал император, — я до сих пор не знаю, за кого он играл, почему, да и играл ли вообще. И возможно, так и не узнаю. Прямо-таки проекция Великой Силы в наш мир…

— А почему нет? — прервал его Вейдер.

— Хм. Ты это себе представляешь?

— Вполне, — странным голосом ответил лорд. — Он давно был лишь скорлупой. Для Великой Силы. Без любых личных связей. Вообще. Для живого существа это немного странно.

— А…

— Ну, я же с ним знался лично. И долго.

Два ситха посмотрели друг на друга.

— Послушай, Вейдер, — сказал Палпатин.

— Что, учитель?

— Постой, погоди… мне надо немного подумать…

Там. Мир Великой Силы

— Эм-вэ-эс, уровень третий, этаж второй. Продолжаем движение.

Куай-Гон слегка вздрогнул и оглянулся на голос, который это произнёс. Увидел всё те же глаза и рога. Глаза как всегда, были жёлтыми, а сейчас ещё и светились.

— Фу, — сказал Куай, — ты специально?

— Я посемафорю немного, босс. Поработаю прожектором, который освещает путь тьмы.

— Путь во тьме.

— Для кого как, — забрак ухмыльнулся.

— Какой такой ещё уровень? — спросил джедай, окончательно остановившись. Узкий проход в скале, почти щель, одна из паутины, испещрявшей твёрдую массу. Они шли… уже сколько?

— Как какой уровень? — хмыкнул забрак. — Компьютерный квест с элементами хоррора и мэджик.

— Что?

— Не заморачивайтесь, учитель, — забрак подпёр собой стену и иронически на него посмотрел. — Я хохмлю.

— Это я вижу, — суховато ответил джедай. — Ты нашёл время.

— А что? С шуткой умирать веселей. Тем более, — Кэмер не дал раскрыть собеседнику рта, — всё это ух как тянет на крутую игрушку с наворотами. Начало игры: двое ухают на подземный уровень. Квест: пройти препятствие. Расчистить площадку для будущей игры. Построить мир, — он подмигнул, — в котором можно некоторое время действовать и осматриваться по сторонам. А потом… эээ… чем мы с вами занимаемся? Выходим на следующий уровень. Через систему проходов, — он пнул стену ногой. — Скажите спасибо, что на нас изо всех щелей не вылезают твари… — он радостно засмеялся. — Летучие мыши, гремучие змеи, призраки тех, кто не дошёл, скелеты, непонятно-что-но-ужасное-и-голодное и прочая нечисть.

— Тебе весело.

— Ага, — Кэмер широко улыбнулся. — Мы перестаём отсиживаться и начинаем воевать.

— Воевать? Мы идём ситх знает куда…

— Я — ситх, — с достоинством ткнул себя в грудь Кэмер. — И я, наверно, знаю, — он втянул воздух. — Чувствую. И вообще это была моя идея сваливать. И я был прав, потому что за нами обвалился свод. Как только твой продвинутый ученичок исчез из нашей тюряги, как тут же там всё снова разладилось. И стало донельзя хрупким, — забрак наморщил и почесал нос.

— Ты всё не можешь простить Оби-Вану того, что он стал победителем в том поединке?

— Ага. А Анакину — того, что тот оказался круче меня и стал учителю равным.

— Не понимаю, — сказал Куай, внимательно вглядываясь в иронически-непроницаемое лицо забрака.

— Это бывает.

— Кэмер.

— Хэмеир, — резко ответил забрак. — Хэмеир Сайрин к вашим услугам.

— Извини… Я не думал, что для тебя это так важно. И откуда такие эмоции?

— Из детства, — усмехнулся забрак.

— Ладно. Запомню, — Куай пожал плечами.

— Всегда было весело наблюдать за вами, — сказал Сайрин.

— За мной?

— За джедаями.

— Спасибо. Особенно после того, как мы кусок вечности провели вместе.

— Вы остались джедаем, а я — ситхом, и никакая Великая Сила этого не уберёт.

— Ты когда-нибудь слышал о компромиссе?

— И не только слышал! — забрак описал рукой круг. — Ещё и делал. Компромисс — это когда надо выжить на необитаемой планете вместе с врагом. Ну, или в мире великой Силы.

— Так я твой враг?

— А зачем я тебя на Набу кокнул? Из доброты? Это только твой продвинутый ученик убивает во имя добра, а также друзей и братьев.

— Оби-Ван сделал это не ради добра.

— Ради зла? Извини, я не знал, что он мой собрат по духу.

— Ты всё передёргиваешь, — ответил Куай. Разговор начал его забавлять. — Оби-Ван…

— Ну? — подбодрил его забрак после минутной паузы.

— Он… думаю, у него всё слишком сильно болело.

— Да?

— После Храма…

— Бла-бла-бла…

— Что?!

— Ничего. Я неинтеллектуально сотрясаю воздух. Вы говорите, говорите. Только учтите, что я примитивный ситх и не понимаю страданий бедной израненной души Оби-Вана.

— Ты невыносим.

— Почему? Вполне, — тот ухмыльнулся.

— И ты не можешь простить ему своей гибели.

— Это да, — ответил Кэмер неожиданно серьёзно. — Но это всё сложней, чем просто ярость от того, что тебя убил новичок, — он улыбнулся. — В бою случайностей — зашибись, и случаи, когда опытного бойца убивал неопытный соперник, бывали.

— Оби-Ван был опытным воином.

— Ну да, ну да, — забрак покивал головой. — А ты — мастером клинка. Что, помогало?

Куай вздохнул.

— Не очень, — с усмешкой признался он. — И Татуин, и Набу… У меня осталось в памяти мелькание меча, невероятная скорость и неведомый мне стиль боя. Мне было трудно с тобой драться. Я не стыжусь. Потому что, — он задумчиво посмотрел на него, — мы уже целую вечность до того не встречались с реальными врагами. Навык утерян. Навык реального боя с равным нам противником. Мы разучились сражаться. Дружеский поединок в тренировочных целях… — он вздохнул, поморщился и криво улыбнулся. — Я-то тогда понял…

— Угу, — ответил забрак, не обращая внимания на всякие там мелочи типа горечи в глазах и интонациях собеседника. Он этого наслушался через край. И считал нытьём без смысла. — Так что твой ученик, конечно, не желторотик. Боец. В рамках Ордена. А так… тьфу.

— Вот ты и расслабился, — с неожиданной агрессией пнул Куай.

— Не. Не так, — забрак почесал рогатую башку и иронически взглянул на Куая. — Я вот всё думаю. Зачем он припёрся?

— На Набу?

— Сюда. В нашу уютную пещерку.

— Его отбросило от Люка.

— А от реактора его не отбросило? — спросил забрак спокойно.

— У него разорвалась привязка с тем миром, и его откинуло в этот, — терпеливо сказал Куай.

— А потом он снова вернулся в тот мир, но уже во плоти? — забрак улыбался.

— Погоди, ты хочешь сказать…

— Ага, — Кэмер сверкнул весёлым оскалом. — Не мытьём, так катаньем. Не через Люка, так через нас. Твой продвинутый ученик воспользовался твоей тоской по миру и мальчишке, и моей — по учителю. Нашим общим желанием связи. И тем, что по ту сторону два человека точно так же её желали. Два сильных человека.

— Стой. Ты хочешь сказать, что он…

— Нас поимел, — широко осклабился Кэмер. — Из сынишки его выпнули, так он с другого бока подлез. Он очень способный, ты знаешь?

Он с интересом следил за сменой красок на лице Куай-Гона.

— Мы хотели помочь, — сказал рыцарь.

— Не понял. Как и кому мы хотели помочь?

— Мы хотели…

— Ну? Ну?

— Перестань нукать.

— Нет, я помню, ты сказал: давай поможем Анакину. Я только не понял, как.

— Установить контакт. С эти миром. Чтобы тот получил информацию о нём. О том, что тут творится.

— И одновременно выпнули Оби-Вана — в тот мир? А зачем?

— Он единственный из нас не так давно умер и оказался способен…

— Хи-хи. Не помню, чтобы кто-то из нас оказался способен на это. Особенно после смерти.

— Мы не умели обращаться с этим пространством. И у нас было слишком мало сил.

— Ну, с этим я не спорю — только вот откуда они у твоего ученика?

— Он использовал наши силы. И силу тех, кто тянул его к себе.

— Именно его?

— Но они его тянули.

— А я подталкивал, — рассеяно улыбнулся Кем. — Хотя в этом очень мало логики, не находишь? Выбросить в мир Оби-Вана. Единственного из нас, кто ни в коем случае не будет помогать своим врагам.

— Погоди. Он пересмотрел своё отношение к…

— Ты поверил?

— Нет, — выдохнул Куай прежде чем подумал. — Сейчас — нет. Но тогда… Мне казалось это естественным. То, что в нём проклюнулось.

— Да ладно тебе, — ответил Кэмер. — Вы когда-то сумели обрубить и затолкать вовнутрь его истинную натуру. Обрубить по локоть чувства. Так что получили именно то, что и культивировали в нём. Чувства он испытывать умеет. Вызывать. Ну и… обманывает вас только так. А ты молчи. Что, скажешь, нет? Он не сумел вернуться обратно? Мы не запустили туда того, кто будет работать против…

— Ты, кажется, перешёл на ты?

— И уже давно.

— А откуда ты знаешь, чего хочу — я?

— Вот я и думаю, — кивнул Кэмер. — С кем ты и за кого. И куда мы вообще идём.

— Кэмер. То есть, Хэмеир…

— Ммм? У меня есть однозначная идея.

— Какая?

Куай-Гон не успел отступить. За его спиной рухнуло и загрохотало. И тут же обвал случился и за спиной Кэмера.

— Ну что, — спросил Дарт Мол рыцаря Джинна, — поговорим откровенно?

Вейдер и Палпатин

— Йода, — пробормотал Палпатин. — Джедаи. Тантив. Нет, раньше. Храм. Кэмер. Оби-Ван, Кэмер. Куай. Избранный. Йода. Храм…

Его галактическое величество выругалось. От таких выражений хатт покрылся бы несмываемой алой краской. Вейдер смотрел на него во все глаза.

— Джедаи, Храм, — пробормотал Палпатин. — Избранный, мидихлориане. И то, что ты не можешь выздороветь, … — новое количество нецензурных слов.

— Что?

Император поднял голову. Резче обозначились все складки.

— Мне не нравится то, что ты не можешь выздороветь.

— Мне тоже.

— Я не о том, Вейдер, — жёстко сказал император. — Не о твоих физических неудобствах. О факте. Факте физической привязки тебя ко мне. От которой мы не можем освободиться четверть века. И которая и стимулировала эмоциональный взрыв, который чуть не привёл к гибели обоих. Всё дело в связи, — сказал император. — В том, что без меня твой организм нежизнеспособен. Вейдер, тебе не кажется, что это очень странно? Двадцать пять лет прошло. Ну, хорошо. С такими ожогами кожи и слизистых не живут. Тогда. Но я, как смог, вытащил тебя с помощью своих способностей. Впрочем, ты вытащил себя сам. Я помог. Дал дополнительные умения и силы. Но мы с тобой двое, без ложной скромности, самые сильные одарённые в галактике. И ты должен был излечиться, а я — излечить тебя. У меня сильнейшие способности к регенерации и исцелению. Несмотря на бред про тёмную сторону использования силы, которая лечить не может, а только разрушает, и которая нам только и доступна. За четверть века твоих и моих способностей по исцелению и регенерации должно было хватить хотя бы на то, чтобы ты смог обходиться без меня. А вместо этого нас обоих едва хватает на то, чтобы поддерживать твой уровень регенерации в норме. Иначе… сколько раз мы пытались разомкнуться? И каждый раз максимум через неделю приходилось воссоединяться вновь. Поскольку количество поражённых и умерших клеток становилось жизненно опасным. Почему? Ведь именно это тебя бесило. Именно это создавало ощущение полной безнадёжности впереди. А ты терпеть не можешь безнадёжность. Не удивительно, что мы чуть друг друга не перекусали. Ситуация, мягко говоря, крайне неприятна. Очень неприятна. И мы не можем это контролировать.

— Хм… Мы это всё и раньше знали.

— Да, но я хочу сказать… постой. В лаву тебя закатал Оби-Ван.

— При помощи Йоды.

— Да. На Набу Кэмера убил Оби-Ван.

— Тот отвлёкся.

— Не говори ерунды, Вейдер! Ты когда-нибудь отвлекался — в бою?

— Я… да.

Он чуть не отъехал к стене вместе с креслом — так вбуравился в него взгляд императора.

— Да, — ласково сказал Палпатин. — Именно так. Мидихлориане, Избранный, Оби-Ван, Йода. Хррамммм… — он засмеялся. — Как там, ты мне говорил, звали Оби-Вана? Тогда, в Храме? Что-то о том, что этот рыцарь был невероятно чувствителен к Силе? И что Сила вела его?

— Эмиссар Силы.

— Вот, — сказал Палпатин. — Откинулся на спинку кресла. Сложил ладони на животе. Улыбнулся. — Эмиссар Силы.

— Что?

— Вейдер, — император через секунду подался вперёд. — Мы не летим на Корускант. Нам надо…

Мастер, — прозвучало у него в голове вежливый, но настойчивый голос Мары, — вам срочное сообщение с Корусканта.

Маленький корабль в гиперпространстве

Оби-Ван учился ходить.

Ему это давалось нелегко. Цеплянием ногтей по стеночке. Ватной слабостью в ногах. Ноги не свои. Руки чужие. Тело тоже. Он ни разу не думал об этом, а теперь понял. Понял младенцев. Оказалось, что движения младенца потому лишены координации и рассогласованы, что тот впервые пробует своё тело. Инструмент для возможности жизни. Машину. Скафандр. Оболочку.

Мы приходим в материальный мир откуда-то. Оттуда. Только там, и Оби-Ван понял это сейчас с кристальной ясностью, тела просто нет. Инструмента для жизни. Вот этой. Неудобной тяжёлой оболочки. Надо было суметь вернуться в мир ещё раз, чтобы понять: внешний облик там — не тело. Только образ. Привычка внешнего облика. И в этой имитации… совсем не надо думать… как согласовать движение вперёд левой ноги… с положением на месте правой… толчок… отталкивание от пола… перенос… блин, перенос тяжести!!!

А потом надо выбросить вперёд заплетающиеся руки и за что-то схватиться. Потому что падаешь. Но даже этот жест не рефлекторный. Его нет в голове. В спинном мозге. Ты должен… должен выставить вперёд руки!..

Понимание приходит, когда кулём падаешь на пол.

Рина сидела в кресле посреди самой большой каюты на корабле и наблюдала за Оби-Ваном. Не комментировала. Не раздражала. Была. Смотрела. Внимательно и сосредоточенно. Возможно, это был талант. Возможно — отстранённость. А возможно — ещё что-то. Что Оби-Ван чувствовал, хоть не понимал. Что-то, что однозначно не переводило попытки человека научиться ходить в разряд смешного.

Скорей она была озабочена. И устала. Да, скорей именно так. До кончика спинного мозга. Ощущения как после марафона на выносливость. Когда уже пришёл в себя. Но двигаться всё равно не хочется. И реагировать на что-то — тоже.

— Здорово, — с раздражением сказал Оби-Ван, подтягивая к себе конечности, подтягивая всё тело, утверждая спину на поверхности стены. Вздохнул. И так и не расслабился. Сидеть тоже требовало усилий. — Всё расползается. В разные стороны.

— Ты не так давно сумел двигаться, — с практичной логикой возразила Рина. — Наоборот, результат очень хорош. Он просто потрясает.

— Быть может, — кивнул Оби-Ван. — Но для меня хорош не промежуточный результат, а конечный. На данном этапе — элементарно владеть телом. Как обычный взрослый человек. О том, чтобы сражаться, — он криво усмехнулся, — я даже не говорю.

— Тебя не должно это печалить, — ответила Рина. — Не сразу, но ты научишься и сражаться. Восстановишь боевые навыки. Тебе даже будет легче. Они уже есть у тебя в голове.

— А вы позволите мне их восстановить? — усмехнулся Оби-Ван.

— Мы? — спросила Рина.

— Ну да. Вы, ситхи, — Оби-Ван, прищурившись, смотрел на неё. Сидел он более-менее удобно. Как раз напротив. Такие словесные пикировки, кажется, приводили его в тонус. Мазохизм, если подумать. Но из-за всеобщего разжиженного состояния такая острота и горечь оказались очень нужны. Пусть в таком виде.

— Мы, ситхи?

— Вы позволите мне восстановить свою боевую форму?

— А почему нет?

Он удивился. В её голосе не было лжи. Или насмешки.

— А вам это нужно?

— Твоя боевая форма? Нет. Она нужна тебе.

Оби-Ван внимательно посмотрел на девчонку напротив себя. Позиция у них действительно была очень удобной. Друг напротив друга. Глаза в глаза. При этом если смотреть со стороны, удивительно мирные посиделки. Из-за их поз. Рина устала. Поэтому расслабленно полулежала в кресле. Оби-Ван с трудом контролировал своё тело. И, честно говоря, тоже был порядком вымотан попытками заставить его слушаться. Потому его поза сидя на полу и опершись спиной о стену внешне также выглядела расслабленной и мирной.

Фантасмагория. Впрочем, органичная.

— Замечательно, — прокомментировал Оби-Ван её слова. — Ты хочешь сказать, что вы дадите своему врагу восстановить свои боевые навыки. А значит, свою опасность.

— Твоя опасность не в твоих боевых навыках, — ответила Рина. — А в твоих мозгах. А это всегда с тобой.

Оби-Ван помолчал.

— Моих мозгах? — спросил он. — И что такого страшного в моих мозгах для ситхов?

— При чём тут ситхи? — спросила Рина. — Вопрос не в них, а в твоей голове. Хотя, возможно, для ситхов ты опасней всего. Но это потому, что для тебя они враги. Или чуждые и чужие. В общем, тут мало разницы.

— Погоди, ты о чём?

— О тебе.

На пятой секунде Оби-Ван невольно отвёл взгляд. И вернул его только усилием воли. Дело не в том, что он был невротиком или слабаком. Но что-то не то было в глазах девчонки, сидящей напротив. Что-то крайне уродливое. Раздражающее. Неправильное. Нелюдское. Он не мог подобрать нужного термина. Наверно, потому что его не существовало в природе. Одно было понятно: труднопереносим взгляд, из которого на тебя смотрит не личность, а пустота.

— Обо мне?

— Ну да, — повторила она терпеливо.

— И что такого во мне?

— Ты, — ответила она.

— Это игра в шарады? — спросил он язвительно.

— Если бы ты не злился, а подумал, всё было бы проще.

— Для тебя?

— Для тебя.

— Знаешь ли, твоя схоластика…

— Хорошо, — прервала его Рина. — твоя опасность в том, что ты собой представляешь.

— А что я собой представляю?

Она вдруг улыбнулась.

— Зачем — что? Кого. Оби-Вана Кеноби.

— Твой ответ достоин всех твоих предыдущих реплик.

— Оби-Вана Кеноби, — повторила она, — воспитанника Ордена джедаев, джедая, ученика Куай-Гона, учителя Анакина Скайуокера и…

— Учителем Скайуокера, — насмешливо сказал Оби-Ван, — был Сидиус. А я — так, ненужная деталь биографии Избранного.

Рина с любопытством посмотрела на него. Подождала. Поняла, что продолжения не последует.

— Нет, — сказала она мягко. — Мастер Палпатин был учителем мастера Вейдера. А джедая Скайуокера воспитывал ты.

Он смотрел в её глаза. Она — в его.

— У меня впечатление, — сказал Оби-Ван, — что через твои глаза на меня смотрит совсем другой.

— Я как вместилище воли мастера Сидиуса? — спросила Рина. — Интересная мысль.

— Ты сама говорила, что они действуют через тебя.

— Да. Действуют. Но не думают.

— Они вообще не думают? — засмеялся Кеноби.

— Они применяют через меня Силу, — ответила Рина. — Когда это необходимо. В этом аспекте их уровень неизмеримо выше. Но они никогда не пытались за меня думать.

— Действительно, зачем? Ты и так думаешь так же, как они. Зачем заставлять, если можно запрограммировать с детства?

Рина помолчала. Её молчание сначала принесло чувство победы. Потом это чувство начало блекнуть.

— Не думаю, — ответила, наконец, Рина. — Я себя очень хорошо помню. Мне ничего не пришлось менять. Я сразу восхитилась ими обоими. Их ощущение мира было такое же, как моё. По-моему, мастера искали себе учеников именно по соприродности. Даже не по силе. Я не помню ни одного из моих соучеников, у которого была другая природа. Мастера искали детей по подобию. По-моему, так эффективней.

— Подобие? — прищурился Оби-Ван. — Как это подобие можно почувствовать в ребёнке? И точно знать, что не ошибся?

— А как ты знаешь, что вот этот цвет — белый, а тот — коричневый? Видно.

— А если только кажется, что видно? К тому же, то, что ты не видишь среди своих учеников иных, чем ты или твои мастера, может объясняться очень просто: ты видишь результат умелого воспитания.

— Ты думаешь, воспитание может убить природу?

— А разве нет?

— А в тебе оно её убило?

— А при чём тут я?

Она засмеялась.

— Твоя природа — не то, что поощрялось джедаями. Но именно на ней ты вылез из смерти, — она покачала головой. — Ты боец по природе. Человек, который никогда и никому ничего не прощает. А Орден постулировал покой и отсутствие мести.

— Это кому я ничего не простил?

— Ордену — того, что он тебя изувечил. Учителю — того, что тот был слишком слаб. Ученику — того, то, что сумел не сломаться. Ты не простил неполноценности себе и полноценности другим. Ты жил ради мести. Ты делал неполноценными других. Ты хотел смерти полноценных. Хотя бы смерти. А лучше — унижения. И ломки.

Она замолчала. Оби-Ван молчал не потому, что ему было нечего сказать. Напротив. Слишком много слов и эмоций. Он ухватился за одну. За одно. За одно из наиболее идиотских её утверждений.

— Мой учитель — был слабым?

— Конечно, — ответила Рина. — Он не принимал формальных установок Ордена, но в конечном счёте действовал так, как ему велел Орден. Несколько буч в Совете для разрядки. Возможно, для поддержания самоуважения. Но когда Орден ему приказывал, он подчинялся. Хотя был не согласен. Это называется слабость. Он и тебя выучил в полном соответствии с духом Ордена. Хотя его не принимал. И ты не принимал, пока тебя не сломали. При помощи твоего учителя. Знаешь, фанатику, который ломает тебя под общий канон, можно многое простить. И даже понять. Злиться, не принимать, но понимать, что тот был искренен. Но быть переформированным под канон рукой человека, который сам не принимает этот канон, унизительно. И невыносимо.

— Куай-Гон, — тихо сказал Кеноби, — был не таким. Ты не смеешь… Он… Он был… человеком, которого я любил. И люблю.

— Да, — ответила Рина. — Как человек, он был способен внушить любовь. А как джндай, пользовался ею для дела.

Оби-Ван сжал зубы. В следующий миг хлопнул удар, пронёсся кинжальным смерчем. Рина блокировала его, профессионально и спокойно. Ментальный натиск о ментальный блок. Хлоп. Грудью с размаху о стену.

— Ты очень сильный, — сказала она. — Действительно сильный. Тебе не надо комплексовать по поводу того, что ты не скоро сможешь держать меч в руках. В конце концов, наши боевые навыки важны не внешними приёмами боя. Как и навыки жизни, — она взглянула на него. — А лгать я тебе не собираюсь. Привыкай. Неужели для тебя так невыносимо слышать то, что и ты сам знаешь?

— Да это выдумки твои, тоже мне — носительница абсолютного знания, — сказал Кеноби. — Твои выдумки обо мне. Ты вообще ничего обо мне не знаешь. И взяла на себя функцию, понимаешь ли, вещателя истины. Твой блистательный анализ моего душевого состояния поверг меня в гомерический хохот, если хочешь знать. Сидит тут, такая умная — и говорит мне — что чувствую я по поводу того или другого. А я, дорогая моя, никого не презираю. И никому не мщу. Я люблю своего учителя. Я любил своего ученика, пока он не превратился в нечто, что нельзя назвать человеком. Я до сих пор оплакиваю мой дом — Орден. Я… я всё сделаю, чтобы Куай-Гон снова бы смог жить. Я плакал над ним. Он был… с ним ушло всё хорошее, что… да что ты обо мне знаешь! Тоже мне — ученица…

— Значит, ты никому не мстишь и никого не презираешь?

— Представь, да.

— Значит, я тебя переоценила.

— Что?

— Я была о тебе лучшего мнения.

— Способность презирать и мстить — это лучшее мнение? — он рассмеялся. — Ну, я точно попал к ситхам. Спасибо, а то я уже думал, что ошибся адресом. Ты мне с первого взгляда показалась нормальным человеком. Я чуть не решил, что ошибался в своём мнении о вас. Уж больно на первый взгляд ты выглядела нормальной. В общем, так, — он улыбнулся. — Для того, чтобы подняться в твоём мнении, я и пальцем не шевельну. Например, не стану никого убивать, поливать грязью или издеваться. Извини. Понимаю, что разочаровал. Но идеал вашей братии для меня немного не то, о чём я мечтал с детства. Я не киллер, не властолюбец, я не умею презирать, умею привязываться, умею любить, умею хранить верность и благодарность. Так что ты меня и правда переоценила.

Рина выслушала его, не отводя взгляда.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда давай учиться ходить.

— То есть?

— Ну, раз говорить нам не о чем, давай используем время с большим смыслом.

— Давай? — спросил Оби-Ван. — Мне не нужна твоя помощь.

Он стиснул зубы и встал. Попытался. Резко. Слишком резко. Какое-то время постоял на четвереньках. Это его отнюдь не смутило. Ему сейчас вообще было безразлично, в какой именно позе эта девчонка его увидит. Потом медленно подгрёб к себе все конечности. Сделал рывок. Одновременно оттолкнулся руками от пола и перенёс тяжесть на ноги. Сел на корточки. Теперь надо руками по стенке…

Его руку ухватила на удивление сильная рука и помогла подняться. Он был слишком занят проблемой того, как встать. И воспользовался помощью, даже не подумав. А теперь он стоял рядом с Риной.

— Какое тебе дело до того, что я думаю? — спросила она. — Какое это отношение имеет к восстановлению двигательных функций? Пойдём.

— А зачем тебе мне помогать? Лучше посмотри, как я корячусь.

— Оби-Ван, — сказала она. — Если мы будем разговаривать дальше, это ни к чему не приведёт. Считай меня дроидом. Или сиделкой. Давай, — она сделала шаг.

— Тебе так важно, чтобы я нормально пошёл?

— Да.

— Почему?

— Я не переношу.

— Что?

— Когда ты такой. Не можешь справиться с новым телом. Это неправильно. Унизительно. Гнусно.

— Да я ваш враг.

— Да.

— И ты не хочешь унижения своего врага?

Она вздохнула.

— Дело в том, — сказала она, — что статус врага тоже надо заслужить. Враг — это тебе равный. Прочие — только песок. А ты враг. Личность. Сильный. Враг — это тот, кто тебе равен. Униженный враг — унижение и для тебя. А мне не нравятся те, кто нас всех так унижает.

— Не нравится чувствовать собственный рецепт на себе? Остальные — только песок? И их унизить вы считаете себя вправе?

— Мы их не унижаем, — ответила Рина рассеяно. — Унизить значит передвинуть на более низкое место. А они все там с рождения и до смерти. Мне и моим мастерам не нравится другое. Мы явно доросли до стадии, в которой мы не песок для тех, неизвестных нам, а враги. И они нас уничтожают, как врагов. А относятся, как к песку. Наверно, сила привычки. Только нам это не нравится. И мы собираемся с этим поспорить.

— Это Сидиус решил, что вы уже враги? — засмеялся Кеноби. — Это случайно, не иллюзия выпячивающего грудь морского песочка?

— Если мы сможем их победить, то не иллюзия. А если они победят нас, мы и вернёмся в состояние праха, — она пожала плечами. — Всё будет выяснено на практике. Мы собираемся драться. А ты?

— Я?

— Да. Ты. Для тебя больший враг мы или создатели мира Великой Силы?

Он помолчал. Прикусил губу. Взглянул на девчонку.

— Пошли, — хмуро сказал он. — Час ходьбы по кораблю. Нормально?

— Нормально.

— Я ничего не ответил.

— Ты подумай. Это важно. И у нас пока есть время.

— Много?

— Пять часов.

— Через пять часов мы выйдем из гиперпространства?

— Да.

— Я понял.

Он сделал несколько шагов, опираясь на её руку. А затем, как сделав вдох перед ударом, открыл тщательно скрытый до того канал, глотнул — не своей маленькой силы, Великой. Стал её линзой, проводником.

И ударил.

Защита девчонки была сметена, как паутина смерчем.

Там. Разговор в скальных породах

Ситх и джедай смотрели друг на друга. Кэмер мягко подался назад и прижался спиной к обваленному грунту.

— Вот она, Великая Сила, — непонятно сказал он.

— Сайрин, это сделал ты?

— Обвал? — спросил забрак. — Не думаю. Это сделали вы.

— Я?

— Вы, мир… Великой Силы. Это как с лавиной. Ну да, я крикнул. Но ведь одним криком город у подножья горы не снесёшь.

Куай-Гон, прищурившись, смотрел на забрака.

— Я не понимаю, о чём ты. При чём тут я?

— При деле, — ухмыльнулся Сайрин, взглянув на него.

— Да, — ответил Куай сухо. — Я пытаюсь выжить.

— Вместе с бабочками и травой?

— А ты вместе с альпинистским снаряжением?

— Да, пожалуй.

Забрак поелоздил спиной по осыпи, устраиваясь поудобней.

— Твоя беда в том, что я никогда не верил джедаям, — сообщил он Куаю.

— И вечно и необоримо желал нам мстить?

— Было за что.

— За то, что тысячу лет назад ваши предки всерьёз решили захватить мир? А наши им этого не позволили? Хэмеир, а зачем нам нужна эта вражда? То, что было раньше, я знаю, всегда встаёт между нами. Но раз есть шанс…

— Раздавить нас окончательно, — меланхолично закончил Кэмер, — то почему бы вам им не воспользоваться? Когда ты понял, кто я…

— Ситх?

— Нет. Чей именно я ученик. И кто именно мой учитель. И кого вы профукали под своим боком. Понимание это огрело тебя только в вашем мире Великой Силы. От шока и благоприятной обстановки прочистило мозги, — забрак смотрел на джедая застывшим немигающим взглядом. — Но затем ты стал сильно занят, оперативник Джинн. Тебе пришлось делать вид, что ты борешься за выживание вместе со мною. А я тебе поблажки не давал, — забрак ухмыльнулся. — Думаю, большую часть реального времени мы продрались. Я расчищал себе площадку. С помощью тебя. Тебе больше ничего не оставалось, как сражаться, — новая ухмылка. — Потому что я мог бы тебя убить. И мир Великой Силы тебе нисколько б не помог. А я создал себе здесь свой мир… ауру боя, — ухмылка стала усмешкой. — Ты ведь считаешь меня крайне недалёким, джедай? Верно? Я так и понял.

Куай тоже прислонился спиной к осыпи.

— Я не знаю, что с тобой, — сказал он. — Что происходит у тебя в голове. Я понимаю. Одиночество и замкнутость пространства порождает странные фантазии и мысли. Сознание перегружено. Но ты выскажи мне то, что ты думаешь. Тебе станет легче.

— Идёт, — кивнул забрак. — Мы прекратили с тобой бой от толчка в Силе.

— Да, — сказал Куай. — Я помню.

— Эдакий тектонический сдвиг, — хмыкнул Кэмер. — Ты рванул посмотреть. Не мог оставаться на месте. Это в Великую Силу скопом рванули твои собратья. Ночь длинных ножей, — забрак хихикнул. — Мой учитель на пару с моим братиком уничтожили Храм.

— Да, — сказал Куай. Лицо его заострилось.

— Они ушли в смерть, — сказал Кэмер. — И смерть сделала их сильнее.

Что-то столь странное прозвучало в его интонации, что Куай-Гон резко вскинул голову. На него смотрел забрак. Давно знакомый забрак с жёлтыми глазами. Но сквозь глаза смотрел взгляд…

Реакция обычного существа на опасность — шаг назад. Реакция на опасность бойца — шаг вперёд. Куай шагнул вперёд и положил ладонь на рукоять меча.

— Я — ученик своего учителя, — сказал забрак, и в его голосе плеснуло презрение. — А он видит всех вас насквозь.

— И ты ему веришь?

— Почему бы нет? Он, знаешь ли, за всю жизнь мне ни разу не соврал. Смерть ничего не изменила.

— И что он нашёптывает тебе теперь?

— Ничего, чего бы не знал я сам. Я пока не знаю, в чём штука, — он усмехнулся, — но я знаю, что мир Великой Силы был создан вами, джедаи. Ваше желание контролировать мир воплотилось. Да так, что тому грёбанному государству, которое думало, что контролирует вас, и не снилось. Зачем вас контролировать? Вы сами. И себя. И мир. И душу.

— Замолчи.

— Задело?

В следующий миг, без предупреждения, алый луч вырвался из отверстия рукояти и понёсся вперёд со скоростью, превышающую скорость света в несколько десятков тысяч раз.

В лицо джедаю.