Между нами метров пять, свет фар и мелкие капли дождя, оседающие на нашей верхней одежде, но я все равно детально вижу всю гамму эмоций на лице Громова. Он зол, напряжен и следит за мной с прищуром, как хищник, готовый в любой момент наброситься на ускользающую жертву.
— Не понимаю, о чем ты, — отвечаю громко, засовывая руки в карманы куртки.
Что он сделал? Ничего. Совсем.
Только все равно каким-то образом успел заполнить все мои мысли и заставить переживать за совсем чужого человека как за родного. Этого я, конечно, ему не скажу.
Поджимаю губы и смотрю мимо его щеки с черной точкой родинки.
Я не должна была в него влюбляться. Он мне вообще не понравился! Мажор, вечно попадающий в неприятности. От него одни проблемы, а мне и своих хватает.
Несмотря на это, я рада, что он в порядке и может орать. Значит, идет на поправку…
Ну вот опять… я за него беспокоюсь.
— Хочешь сказать, что засунула меня в черный список по случайности? И не приходила ко мне в больницу по этой же причине? — Матвей грустно усмехается, делая шаг вперед.
Ближе. Мне приходится вновь на него посмотреть.
На его голову натянута бейсболка, и взгляд из-под ее козырька царапает мое лицо, как бритва.
— Палец соскочил, — пожимаю плечами.
Я не собираюсь отрицать того, что он везде засунут в бан. Это слишком очевидно. Я поддалась импульсу. Хотя нет, вернись я назад, в то утро в больнице, сделала бы то же самое.
— Объясни, Лера. Я ни хера не понял, если честно. Все десять дней гонял, что, твою мать, случилось! Это такой прикол? Сначала поманила пальцем, затем осадила! Супер, сработано отлично. Ты у меня из башки вообще не вылезаешь. Довольна?
Кажется, довольна. Не могу разобрать, что чувствую.
Эмоции, взбудораженные его ором, пляшут сальсу на моих нервах. Каждое слово колом в сердце. Значит, думал обо мне? Интересно, в какой из тех моментов, когда рядом была мисс Вселенная? Или после того, как она уходила?
— Зачем тебе это? — спрашиваю тихо.
— Потому что мне, блять, интересно, где я мог накосячить, будучи прикован к больничной койке! — повышает голос Громов, стискивая челюсть, а затем добавляет чуть мягче: — Я тебя ждал. Ты сказала, мы друзья.
У меня от его признания сердце сжимается, а мозг лихорадочно подкидывает аргументы, почему мы не должны ему верить и вестись на этот сладкий бред. И аргументы эти весомые, но я все равно ведусь.
— Что, никто больше не навещал?
— До остальных мне нет дела.
— А до меня с каких пор есть?
Матвей шагает еще ближе. Теперь я различаю капли от дождя на его бомбере и козырьке кепки, они чистые и прозрачные, похожи на слезы. Это мысленное сравнение меня удивляет. Я миллион лет не плакала. Когда растешь с тремя братьями и проводишь время в основном с мальчишками, дружишь с их друзьями и учишься лазать по деревьям, как обезьяна, вместо того чтобы играть в дочки-матери со сверстницами, потребность пускать слезы по пустяковым поводам отпадает сама собой. Засмеют.
— Я зарубки не ставил. Просто мне есть дело до тебя. Уясни.
— Почему? — упорно стою на своем.
Громов буравит мое лицо тяжелым взглядом. Поджимаю губы.
— Да хотя бы потому, что ты мне жизнь спасла. Несколько раз, — усмехнувшись, произносит Матвей.
Его лицо от улыбки сразу преображается. Около глаз собираются лучики морщинок, на щеке появляется ямочка. Он чертовски привлекательный драный кот. И жутко бедовый. Меня тянет к нему как магнитом. Сопротивляться очень тяжело, но я пытаюсь, вопреки учащенному стуку сердца, слушать доводы рассудка.
— Тогда ты мне должен, — улыбаюсь миролюбиво.
Напряжение, витающее вокруг нас, падает на пару сотен вольт. Дышать становится легче. Громов тоже улыбается. Осматривает меня с ног до головы и, протянув руку, сдергивает с моего плеча сумку с ноутбуком, забирает ее себе. Не сопротивляюсь.
Мы ведь можем дружить. Как нормальные люди. Необязательно во всем искать романтический подтекст. Я к нему в девушки точно набиваться не собираюсь. И ему я не должна быть интересна ни в каком физическом плане. Я не мисс Вселенная. Я ей в пупок дышу.
Громову просто одиноко, не с кем поговорить и провести время. Его приятель Клим не произвел на меня впечатления хорошего друга, думает только о себе и своей выгоде. Наверно, не стоило так категорично обрывать с ним общение.
— Без проблем. Готов служить как верный паж. Только из черного списка достань. До дома подкинуть?
Матвей заметно расслабляется и больше не выглядит как бритоголовый уголовник, только что выпущенный из карцера. Он сильно похудел и остается бледным. Мне хочется затолкать в него пару пирожков, которые обычно готовит моя бабушка. Опять эта ненужная жалость… Никак не избавиться.
— У тебя нет прав. Я об этом помню.
— Тогда, может, ты нас подкинешь? — Показывает мне ключи от припаркованного за его спиной внедорожника.
Скептически приподнимаю одну бровь.
— Где ты взял эту машину? У Ледовского автопарк на любой вкус? Или угнал?
А что? Это очень в его стиле. Меня уже ничто не удивит.
— Это машина отца, — серьезно произносит Матвей, перестав улыбаться.
— Как он?
— Я не знаю, он со мной на контакт не идет.
— Он не звонил тебе, пока ты был в больнице?
— Нет, — отвечает резко, показывая, что говорить дальше на эту тему не собирается.
Ладно. Я тоже не всегда рада разговорам о своих предках.
— Как твоя голова?
— Работает.
— Я рада.
— Я тоже.
Дождь усиливается. Громов бегло осматривает парковку и хмурится.
— Где твоя машина? Можем поехать на ней, если боишься, что нас загребут копы. По секрету: у тачки блатные номера. Нас не тормознут.
— Громов, — закатываю глаза, — тебя так и тянет на приключения? Маловато было в прошлый раз?
— Люблю, когда сердце шарашит от выброса адреналина. Непередаваемые ощущения. Тебе нужно тоже попробовать.
— Спасибо, воздержусь.
— Так что?
— Старушку мою еще не вернули. После нашей первой встречи, — намекаю на обстоятельства нашего знакомства в ДТП с его подружкой-блондинкой, — все еще ремонтируют.
Матвей сводит брови к переносице.
— Три недели вмятину исправляют и бампер красят? Тебе пиздят, Коротышка. Запрыгивай в тачку, поедем твою старушку вызволять.
— Я с тобой не поеду, Громов. Ты недавно головой бился, и прав у тебя нет. — Складываю руки на груди. — Так что…
— Капец, ты упертая, — опять улыбается Матвей, и мое сердце, вопреки разуму, вновь ускоряется.