Дедушка, не спи!

Глава 1 Заселение

Как уже говорилось ранее, с дедушкой по папиной линии мы не были в хороших семейных отношениях. Мы никогда не гуляли в парке, никогда не ходили на море и очень редко сидели за одним столом. Я не переносил его общество, и он всегда представлялся мне сложным непредсказуемым человеком, требующим к себе особого внимания. Хотя папа и говорил, что это не так, каждый раз, как только какое-либо событие сводило нас вместе, я убеждался в своей правоте. Конечно, тогда я был еще ребенком, и говорить о том, что мне что-то удавалось осмыслить, нельзя. Зато я, как и все дети, умел чувствовать. И я чувствовал от дедушки скрытую угрозу. Иногда, здороваясь с ним, у меня зарождалась мысль, будто он хочет меня продать. Сунуть в мешок из-под сахара и закинуть к кому-нибудь в грузовик.

Мне было неуютно находиться с ним рядом. И за все детство я помню только один-два случая, когда родители оставляли меня на попечение деда, а сами уезжали решать свои вопросы. В доме всегда было темно и сыро. Хозяин пил и курил, не вставая с кровати, из-за чего в комнатах стоял отвратительный запах. Он разрешал мне выходить из дома только если ему требовалась помощь в огороде. Все остальное время мы сидели взаперти. Причем он спал, а я находился у окна, выглядывая своих родителей. В дедушкином доме меня никогда не оставляли на ночь, потому что мама боялась его не меньше, чем я.

В 1995 году мои родители развелись. Суд оставил меня с мамой, и с того момента мой дед, который был и до этого агрессивно настроен к моей матери, словно стал ждать.

Я до сих пор помню, как зажглись его глаза, после того как судья объявил решение. Он удалился из здания суда с высоко поднятой головой, не дожидаясь, что папа пойдет за ним. Папа поблагодарил своего адвоката и несколько минут простоял с мамой, обсуждая что-то личное, чего я не должен был слышать. Мне казалось, что ничего особенного не произошло. Я был слишком мал, чтобы осознавать, насколько важно, когда родители живут в любви и согласии. На тот момент я рассуждал, как самый обычный ребенок. Семья раскололась, но это никак не помешает жить дальше. И, наверное, все бы так и произошло, если бы спустя много лет, я не поступил в морскую академию.

Я мог уехать в Краснодар, взяться за учебу в каком-нибудь гражданском ВУЗе на бюджетной основе, но почему-то этого не сделал. Судьба словно возвращала меня на старую дорогу, и я еще не осознавал, что она принадлежит не менее старым колесам. Я просто шел вперед, и был счастлив оказаться в объятиях такой огромной академии, с такой славной историей, и таким обещающим будущем. Я не думал о том, где буду жить, и чем буду занят. Меня интересовала лишь будущая профессия. И я не видел вокруг ничего незадачливого, плохого и уж тем более жестокого.

Я мечтал быть капитаном судна, носить белую рубашку и курить толстые сигары. Мечтал вдыхать свежий бриз, купаться в открытом океане и видеть зеленые островки из книг Хемингуэя. Я мечтал о девушках, безумных от моряков, о теплых землях и беззаботной жизни. Я мечтал еще о многих вещах, и когда на финальном собрании прозвучал приказ о том, что меня зачисляют в ряды первокурсников, я был бесконечно счастлив. Жизнь словно дала мне шанс.

Конечно, ни одно из вышеперечисленных мечтаний не сбылось. Во-первых, я не прошел на судоводительский факультет из-за медкомиссии, и по состоянию здоровья меня определили в механики. Во-вторых, свежим бризом если где-то и пахнет, то только на прогулочных яхтах. А там, где люди работают, стоит стойкий запах топлива, краски и отработанных газов. В-третьих, купаться в открытом океане смертельно опасно, и девушки давно смотрят на моряков, как на отбросы. Можно придумать еще кучу оправданий, почему не стоит связывать свою жизнь с морем, но тогда я почти ничего не знал. Я был проникнут желанием стать самостоятельным, и даже не подозревал, кто меня будет этой самостоятельности учить.

31 августа 2007 года я прибыл в академию и присоединился к остальным ста двадцати курсантам судомеханического факультета. Мы готовились к заселению и стояли на небольшом плацу в ожидании командира роты. В этой толпе я не находил ни одного грустного лица. Ребята словно прибыли после победы на чемпионате мира. Все веселые и воодушевленные. Кто-то смеялся, кто-то шутил, кто-то жестикулировал, кто-то свистел, кто-то орал. На плацу стояли родители, чье настроение было пусть и не таким ярким, но точно положительным. Светило жаркое солнце, и всем казалось, что лето не закончилось, и начало нового учебного года — это такой же красочный этап, как встреча очередного рассвета где-нибудь в горах или на море.

Но веселье длилось не долго. Ровно в двенадцать на плацу появился человек в военной форме. Представившись начальником строевого отдела, он попросил родителей попрощаться с курсантами и покинуть плац. Так толпа уменьшилась и вскоре вообще перестала быть толпой. Командой «становись» начался длинный процесс организации распорядка дня и распределения в ротных помещениях.

Начальник строевого отдела говорил долго и нудно. Кто-то в строю даже попробовал закурить, а солнце успело скрыться за пятиэтажную казарму. Глядя на его свинцовое лицо, я решил, что этот человек был довольно опытен в воспитании солдат, и сыграет неотъемлемую роль в нашей дальнейшей жизни. Еще тогда мне в голову пришла мысль, что он станет нашим командиром, ибо какого черта он говорит так долго о вещах, которые нам триста лет не нужны. Но перед тем как его речь завершилась, и он убрал со лба выступивший пот, пришел другой человек. Узнавать его мне не пришлось.

Наверное, было бы это где-нибудь не здесь, я бы почувствовал его на расстоянии, но в первый день заселения, моя голова болела от других мыслей. Я думал о моих товарищах, о том, с кем меня поселят, какой будет учеба и моя собственная жизнь вдали от мамы. Я смотрел на строй поверх голов, надеясь, что здесь и сейчас мне невероятно повезет. И вдруг на плацу появляется мой дед, и начальник строевого отдела представляет его, как командира роты.

Я присел.

В этот момент я почувствовал себя так плохо, будто только что услышал смертный приговор. И хотя еще ничего не случилось, и дедушка, который с ненавистью смотрел на маму в суде, еще не окрестил меня в изгои, я предвидел, что жить с ним под одной крышей будет не просто. Он все помнит. Он все слышит. И мне казалось, что он все заранее знал.

Отдав приказ, начальник строевого отдела ушел в тень. Командир роты принялся за перекличку. Все это время я ждал, что он остановится на моей фамилии, но этого не произошло. Перекличка закончилась, и нас отправили на четвертый этаж второго корпуса для дальнейшего размещения.

Нас расселили по четверо. Каждая крохотная комнатка, куда вместили две двухъярусные кровати, стол и шкаф, имела скудный ремонт. Внутри было душно и пыльно. Пахло цементом. И, несмотря на зрительный уют, своим дизайном комнатка больше напоминала камеру для заключенных. Не было в ней ничего светлого. Даже обои были блеклые и потрепанные, словно их откуда-то содрали, чтобы приклеить здесь на время. Окна выходили на восток, откуда открывалась бухта и нависающие над ней горы. С моря на нас смотрели редкие огни промысловых кораблей.

Первое дело, которое мне захотелось совершить еще с порога — распахнуть балконную дверь и впустить внутрь каплю свежего воздуха. Я этого сделать так и не успел, потому что в кубрик зашел мой будущий, и, наверное, лучший за всю академию друг. Его звали Миша Самедов.

По характеру Миша был не импульсивен и не горяч в общении. Он равнодушно относился ко всему на свете, не употреблял в своей речи бранные слова, не умел злиться и отвечать грубостью на грубость. С первых дней он стал ловить на себе внимание не самых хороших людей. На тот период времени мне казалось, что Миша навсегда останется человеком, над которым будут издеваться. Люди, как он — мягкие, но противоречивые. Их сложно раскусить с первого взгляда. Но от них исходит скрытая несокрушимая доброта. Доброта из простоты. Я почувствовал ее почти сразу.

Миша поздоровался, пожал мне руку и занял нижнюю койку одной из кроватей. Следом за ним в кубрик ввалились еще два поселенца. Олег и Игорь. Олег был толстым и высоким. Игорь — щуплым и низким. Когда они встали рядом, натянув на свои лица глупые улыбки, я вспомнил мультик «Астерикс и Обеликс» и рассмеялся, насколько они были похожи. Это чертовски точное внешнее сходство, но никак не внутреннее. Внутри этих ребят сидели злые гномики, и, чтобы увидеть их, долго ждать не пришлось. У Игоря был причесон в стиле хиппи, и он все время приглаживал свое достояние, подобно трепетной модели перед выходом на сцену. Олег был выбрит на лысо, и это придавало его голове размер пропорциональный телу.

Надо заметить, что Олег выделялся из толпы еще на вступительных экзаменах. Парень двухметрового роста, весом под сто двадцать килограмм, походил на новоиспеченного чиновника, прибывшего на собрание, и совершенно не понимающего, что на нем делать. Его папа стоял рядом. По комплекции он был абсолютно такой же, как Олег. В руках сжимал кожаную борсетку. На лице хранил неприступность. Я еще подумал, что эти люди приехали «заряжать». Возможно, так и было, мне этого уже не узнать, потому что Олег покинул нас очень быстро. На вступительных экзаменах я бы ни за что не поверил, что он станет жить со мной в кубрике. Но так получилось, нас поселили вместе, и теперь Олег улыбался мне, а я не знал, что делать: радоваться и улыбаться в ответ или сказать что-нибудь. Какая разница. В тот момент ни одно, ни другое не смогло бы стереть идиотской улыбки с его лица.

— Этот тип уже фонарь разбил на площадке, — заявил Игорь, обращаясь то ли к Мише, то ли ко мне.

Но говорил он точно про Олега, который тотчас принялся смеяться во все горло. Когда человек смеется так громко и долго, его смехом невольно заражаются все вокруг. Но с Олегом почему-то все было иначе. От его смеха у меня по коже поползли мурашки. Я не понимал, что может быть смешного в том, что кто-то разбил на плацу фонарь, и теперь на вечернюю проверку нам предстоит строиться в темноте.

— Дебил, — добавил Игорь, а Олег заливался слезами. — Смотри, тут каждая кровать с именем. Все, как я мечтал! Твоя сверху, моя снизу.

Игорь пощупал матрац.

— Только белья не хватает. Твоя мамочка приготовила тебе постелушку?

— Неа, — прогыгыкал Олег и пощупал свой матрац.

— Хреново! — Игорь пошатал кровать. — Надеюсь, она тебя выдержит, дебил!

Он ткнул Олега в живот, и тот снова засмеялся. Поток слез и смеха грозился не остановиться никогда.

— У меня дома кровать на кровать похожа. А это просто улет! Как будто вынесли из тюремной камеры! Будем паровоз ночью делать!

С этими словами он повернулся к нам с Мишей, и мы познакомились.

31 августа начался период, дни которого принято вспоминать больше, чем все остальное, произошедшее за пять с половиной лет. Первые две недели никто из нас не думал об учебе, и, вообще, о том, что как-либо связано с семестровым курсом. О существовании учебников и аудиторий с преподавателями мы узнали только в середине сентября. А пока продолжался период организации строевого порядка.

Именно в тот период мы впервые узнали про наряды — единственный и самый действенный метод наказания курсанта.

Еще до того, как я первый раз попал в наряд, мне казалось, что на наказание этот метод никоим образом не тянет. Наоборот, курсант на какое-то время становился ответственным перед ротой, поднимался в ранге и хоть чем-то отличался от остальных. На практике же это обернулось иначе. Сначала в наряд попадали все по списку, и за счет огромного числа людей очередь на данную роль была велика. Чуть позже число желающих стало стремительно таять. А еще позже все поняли, в чем суть бесполезного пребывания на ногах в течение суток, и в нарядах стали появляться только тихие спокойные курсанты вперемешку с теми, кто попадал за нарушения.

Основной отличительной чертой курсанта в наряде от свободного счастливого человека была повязка на рукаве. Если я видел курсанта с красной повязкой, без сомнения, он учился на первом или втором курсе. Вид у него был соответствующий. Замученный, не выспавшийся, испуганный и растерянный. Иногда он даже с трудом понимал, куда идет.

Помимо красной повязки существовала еще и синяя. Синюю доверяли дежурным по роте и корпусам. Толку от нее было не больше, чем от красной, но на первом курсе, когда многие правила мы придумывали себе сами, синяя повязка давала шанс приказывать. А значит — ничего не делать. Не убирать гальюн, не чистить мусорные баки, не мыть полы, не стоять вахту. Не делать ничего, что входило в ассортимент неудачника.

На первом курсе синяя повязка была вроде защитного тотема, но и то время длилось недолго. Скоро все поняли, что в каком бы обличие ты не попал в наряд — это всегда плохо.

Уже с первой недели в академии избавляться от нарядов любыми возможными способами — стало принципом выживания. Одни не хотели стоять вахту, потому что это мешало нормальному препровождению суток. Другие боялись пропускать занятия, третьи хотели казаться выше остальных. От нарядов никого не освобождали просто так. Любой, кто удосуживался привилегии, имел какой-то вес, а, следовательно, от него что-то зависело. Таких халявщиков набиралась половина роты. Все что оставалось другой половине, стоять наряды за тех, кто это делать отказывался.

Надо заметить, что распорядок дня в морской академии имел отличия от распорядка дня в обычных гражданских институтах. Рабочий день у курсантов стартовал в шесть тридцать утра с зарядки. Чтобы разбудить людей вовремя, дневальный по роте начинал выколачивать двери всех кубриков заблаговременно до положенных шести тридцати. А так как в кубрике проживало всего четыре человека, а в роте нас было сто двадцать, несложно представить, какой путь преодолевал суточный наряд, чтобы разбудить всех. А особенно тех, кто просыпаться не особо хотел.

В моем кубрике имелись ребята, совершенно не переносившие утро. Олег и Игорь являлись коренными жителями Новороссийска, привыкшими к шуму, веселью и длительному ночному бодрствованию. Нежелание кому-либо подчиняться я почувствовал с начала знакомства, настолько они были упрямые и самоуверенные. Чуть позже время начало проявлять их качества, и я в этом еще раз убедился.

Так как они быстро стали первыми друзьями старшин роты, и притягивали к себе весь смазливый контингент курсантов, мы были вынуждены мириться со многими вещами. Вечерние посиделки, которые устраивали их друзья после отбоя, затягивались до середины ночи. Не спал никто. Они обсуждали события прошедшего дня, разговаривая и смеясь так громко, что за стенами не могли заснуть даже соседи, а мы, уткнувшись подушками с больными уставшими головами, внимали их истории. Ребята считали, что чем дольше гудеть ночью, тем крепче будет остаток сна перед зарядкой. Когда друзья покидали кубрик, Олег и Игорь засыпали, как ударенные. В чем-то они были правы, рассуждая на тему сна, но я сомневался, что за три-четыре часа они высыпались перед рабочим днем.

В середине сентября началась учеба, и стало чуточку легче.

Легче стало еще и потому, что произошло расслоение. Местные и иногородние разделились. Олег и Игорь жили в городе и день через день после вечерней проверки убегали домой. Мы с Мишей оставались одни, и кубрик словно обретал новую жизнь. Друзья наших товарищей стали приходить реже, и сон по ночам удлинился. Словом, случилось то, что мы так долго ждали. Пришла свобода. Хотя свобода являлась только по ночам и на ограниченный промежуток времени, рота словно выдохнула.

Иногда я задумывался, почему в казарме становится так спокойно без местных? Можно было вспомнить о многих почему, но ответ все равно будет один. Местные не считали казарму своим домом. Ведь их личных вещей здесь нет. Их дом в городе, и они по-прежнему воспринимали роту, как детский лагерь, где можно орать, громить и веселится. Здесь можно все, только делать это приходилось в секрете от командира роты.

Да, здесь было не скучно. Но не для всех. И уж точно не для тех, кто стоял в нарядах. А так как в основном вовлеченными в это являлись иногородние, местным становилось только веселее.

Глава 2 Внутренний засов

У Миши с детства был дефект речи, из-за которого он боялся говорить с людьми. Он заикался, и это носило особую внутреннюю сложность для него самого.

Как-то раз, еще в начале сентября, в разгар оргпериода, я зашел в кубрик и стал свидетелем сцены, где Олег и Игорь пробовали себя в роле Миши. Игорь сидел на стуле напротив, а Олег занял место на Мишиной кровати, плотно прижав того к стенке.

— Ведь м-м-м-ы друзья, — тянул Игорь, шлепая губами. — М-м-м-ы одн-н-а ком-м-м-м-анда! Ты что, не с нами?

— С в-вами, — с испугу отвечал мальчишка.

Когда Миша волновался, его речь приобретала жуткий оттенок. Самые плохие стороны накладывались друг на друга, создавая такой резонанс, что он просто не мог думать. В результате, он часто отвечал невпопад. Ребят это забавляло, и они, перековеркивая его говор, гнули свою линию.

— С на-а-а-ми? — квакал Олег. Голос его был на редкость высокий и грубый.

Игорь внимательно следил за ними с соседней кровати. Если он над кем-то потешался, это никогда не отражалось на его лице. Игорь с самого начала предстал передо мной наиболее безжалостным эгоистом роты. Поначалу его надменность проявлялась лишь в насмешках. Позднее насмешки превратились в упреки, и я понял, с кем имею дело.

— Мишаня, — он плотно сжал губы и глянул на Мишу так укоризненно, будто пытался уличить во лжи. — Мы же без тебя никак. Ты точно не убежишь от нас?

— Не убе-г-г-гу, — ответил Миша.

Зубы его застучали, и Олег занялся дурацким смехом. Смеялся он опять громко и отвратительно, и если бы у нас на окнах стояли цветы, они бы завяли, не дождавшись следующего залпа ужасного звука.

— Не убе-Г-Г-Гу, — повторил Олег. — А почему ты так говоришь, «убе-Г-Г-Гу»?

Миша потер лоб.

— Не прикапывайся к пацану, — кинул ему Игорь. — Мишаня хороший. Да, Мишаня? Ты же хороший?

— Д-д-д-а, — ответил Миша.

— Мишаня, а у тебя девушка есть? — Игорь наклонился к нему, будто хотел, чтобы Миша ответил ему на ухо.

— Че в-в-вы ко мне прика-ап-а-ались, — он заерзал на кровати, но Олег еще плотнее прижал его к стене.

— Мишань, ну? У тебя девочка есть?

— Н-н-е.

— Ннн-е-е! — передразнил его Олег.

— А почему?

— Нн-е знаю, — лицо Миши залилось краской.

Я чувствовал, как тени ребят медленно повисли над моим другом. Что-то неравноправное между ними уже началось.

— Ну, мы ж команда, Мишань. Мы тебя выручим! Не боись! Если мы тебе девочку приведем, ты ее тут загнешь?

Глаза Миши выкатились на лоб. Он не хотел отвечать. Беседа доставляла ему дикое неудобство. Еще большее неудобство доставлял ему Олег, который так тесно прижимал его к стене, что у него не оставалось другого выхода, как сидеть и наслаждаться вопросником товарищей. Периодически Олег хлопал его по бедру, и Миша подскакивал, как на надувном матрасе. Я не понимал, больно ему или нет, но подозревал, что рука Олега имела немалый вес, благодаря чему каждый шлепок можно было услышать из соседнего кубрика.

— Ну так что, Мишань? Загнешь!?

— Что-о?

Игорь надорвал грудь. Олег шлепнул Мишу по бедру и залился смехом.

— Я говорю, отшпилишь девочку, если мы приведем?

— Нн-ее, — и тут Миша словно проснулся. Грудь его задрожала, и он изо всех сил протянул: — Че вы ко мне прис-с-стали!

— Мы же команда, Мишань. Мы должны быть ближе друг к другу.

Миша отвернулся к стенке. Я решил, что разговор исчерпан и вышел на балкон. Но Игорь не отступил. Таким ребятам вообще сложно утолить жажду бесполезного общения. Игорь был нудным и навязчивым, если не доводить дело до драки. Только тогда он давал задний ход своим мыслям.

Он подсел к Мише и положил руку ему на бедро. Действие напоминало выход добровольца навстречу испытанию.

— Мишань, — детским голосом произнес Игорь, после чего и вовсе перешел на тон, словно сюсюкался со своим ребенком. — Так хорошо?

Он принялся массировать ногу Миши, сжимая пальцы настолько сильно, насколько позволяла тонкая худощавая рука. На его лице появилось нечто похожее на улыбку. Но все это очень напоминало театр. Вскоре улыбка исчезла, и его рот вновь превратился в прямую линию. Резким движением Игорь схватил Мишу за ягодицу, и сдавил так, что мальчишка вскрикнул.

— А так? — процедил Игорь. — А так хорошо?!

Миша попытался сесть, но тяжелая рука Олега вернула его обратно. Его перевернули на живот, Олег навалился на ноги, а Игорь стал водить костяшками пальцев по ребрам.

— Щекотно, Мишань? Тебе щекотно?

— Нет! — выпустил Миша.

— Не-е-е-е-е-т! — прогрохотал Олег и заржал, как конь, пришпаренный раскаленным железом. Он смеялся и подскакивал, отчего боковины кровати бились о стену и делали в обоях дыры. Игорь налегал на ребра все сильнее, пока Миша не закричал.

— Перестаньте! — я ввалился в кубрик и захлопнул балконную дверь.

Олег меня даже не заметил, а вот Игорь обернулся, и я увидел, с каким глубоким хладнокровным достоинством он воспринял мои слова.

— Что хотел Денис? — всякий раз он обращался ко мне именно так, хотя в этом не было необходимости.

— Перестаньте донимать его!!! — выкрикнул я.

Игорь вытянул шею. Его брови изогнулись, являя некое подобие изумления. Он переглянулся с Олегом, который, наконец, понял, что в кубрике они не одни, и кто-то жестко нарушает их веселье, и сказал:

— А мы его не донимаем, — он повернулся к Мише. — Мишань, мы тебя донимаем? Мы же просто играемся. Верно?

Миша промолчал. Игорь решил, что ответ положительный, и адресовал его мне.

— Убедился?

Олег сполз с Мишиных ног. Кровать скрипнула, отклонившись от стены.

— Вам пора на построение, ребята, — сказал я.

Игорь, не привыкший, что ему указывают, усмехнулся.

— Куда нам пора?

— На построение, — повторил я. — Послеобеденное построение начинается в четырнадцать двадцать. Командир роты обязательно устроит перекличку…

— Мы сами знаем, когда и куда нам идти, Денис, — заявил он. — А ты можешь собираться уже сейчас. Или тебя дедушка освободил?

— Я в наряде. Если ты не заметил.

Это их успокоило. Олег глянул на часы, понял, что они засиделись, и, одеваясь на ходу, выскочил из кубрика. Игорь продемонстрировал совершенно другую реакцию. Он взял берет, примерил его перед зеркалом, долго выискивая положение, при каком бы берет смотрелся достойно, вытер ноги об коврик перед дверью, будто бы полы в кубрике были грязнее, чем в коридоре, и на прощание приложил руку к голове.

— До скорого.

Когда кубрик опустел, Миша спустил ноги на пол и посмотрел на меня. «Со мной все нормально», — с невыразимой иронией говорил его вид. На самом деле он был бесконечно рад этому мгновению. Ничего не сказав, он лег на подушку, потирая больные места.

«Вчера они завернули тебя в матрац, и это было больше похоже на шутку. Сегодня они перебрали»

Я вышел на балкон.

Под вторым корпусом выстроились две роты. Перед строем роты механиков стоял мой дедушка и зачитывал списки личного состава. Того, кто отсутствовал, он ставил в наряд, и таким образом новые дневальные были известны даже тем, до кого наряд не доводили. У дедушки была характерная привычка никогда не зачитывать фамилии повторно, поэтому тот, кто опаздывал, ничем не отличался от тех, кто не являлся на построение вообще. Когда Олег и Игорь выбежали из кубрика, командир роты уже проверил их группу, и я понял, что сегодня наш кубрик опять не будет спать. Их имена уже были в списках. Оставалось только узнать, в какой наряд их определят. Одна мысль доставляла мне удовольствие. Была пятница, и, если Олег и Игорь отстоят наряд с пятницы на субботу, то выходные они проведут дома, а мы в спокойствии и тишине останемся в казарме.

После построения курсантов никто не отпускал домой. До пяти часов вечера все должны были работать на территории академии.

Весь сентябрь стояла аномальная жара, и сейчас, в черных беретах и плотных курсантских рубашках, ребята парились под солнцем, ожидая распределение на работы.

— Дэн, — окликнул меня Миша.

Я выглянул из-за двери.

— Слушай, а ты… он запнулся и подался в свои мысли. — Ты…

— Мне тоже не нравится с ними жить, — ответил я.

В действительности мне не нравились существующие в кубрике порядки. Своим поведением Олег и Игорь рушили между нами равенство, отказывали в малейшей помощи и всячески подчеркивали дружбу со старшинами роты. Для них она значила гораздо больше, чем что бы то ни было. Для нас, ровным счетом, ничего. Может быть, поэтому они быстро водрузили над нами контроль, и уже на второй день оргпериода полы в кубрике мы мыли с Мишей вдвоем.

— Мне тоже не нравится с ними жить, — теперь я признался самому себе, но на душе легче не стало. Наоборот, вернулось ощущение, что я здесь лишний, если не могу вести себя как Олег, Игорь и еще многие из их приближенных.

— Мы… — Миша заметался в поисках решения. — Мы могли бы п-переселиться от них!

— Нет, — я вспомнил, как Игорь заявил Мише, что если вдруг по его вине кубрик окажется не прибранным, и их поставят в наряд, ему будет очень плохо. Что сделает, Игорь не уточнял, но Миша его словам верил. — Это не возможно.

— Почему? Ведь к-командир роты твой дедушка! Он…

— Именно поэтому и не возможно, — вздохнул я.

Хотя идея была хорошей. Я бы мог попросить у дедушки, чтобы он переселил наших головорезов к таким же головорезам, как они, а двух спокойных курсантов отправил по обратному адресу. Тогда всем станет хорошо. Олег и Игорь окажутся в веселой компании, а мы в тишине, а не под прицелом.

— Я открою тебе один секрет. Только ты его никому!

Миша перекрестился, что будет нем, как рыба.

— У нас с дедушкой отношения не из лучших, — произнес я и вдруг почувствовал, что Миша этому нисколько не удивлен. — Этого не видит никто со стороны, но это так.

— Из-за родителей?

— Из-за мамы.

Я вкратце рассказал ему историю своего детства. Выслушав меня, Миша спросил:

— Ты больше любишь папу или маму? На чьей ты стороне?

— Я отношусь к ним абсолютно одинаково, — и я нисколько в этом не соврал. — Но у меня есть одна точка зрения, которую мама не поддерживает. Я считаю, что без отца сын воспитываться не должен. Девочка, да. Девочка большую часть черпает из матери и учится у матери. А парень — нет. Иногда у меня возникают вопросы, которые я могу спросить только у отца. А его нет рядом. Я уверен, что мамины советы никогда не помогут стать на ноги в обществе таких дебилов, как Олег и Игорь. Мне кажется, что дедушка специально подселил их ко мне, чтобы проучить за старое. Сам представь, если бы ты жил среди них с семи лет, кем бы ты вырос?

— Не знаю, — Миша пожал плечами. — Но точно не так-кими, как они. У нас же своя душа.

— Душа своя, — согласился я. — Ладно, речь не об этом. В общем, пусть то, что мне кажется, мне только кажется, и Олега и Игоря поселили к нам случайно. Но пока дедушка меня учит, у нас ничего не выйдет. Он только обрадуется, если я подойду к нему с такой просьбой. Может быть, он этого и ждет.

— Но ты бы мог хотя бы поп-п-робовать?

Однако, дедушка совершенно этого не ждал. Я зашел в канцелярию после сданного наряда и передал все в точности, как планировал. Чтобы не сбиться, короткую речь пришлось заучить наизусть.

Дедушка сидел за столом, повиснув над очередной газетой, и пускал под потолок клубы сигаретного дыма. Здесь было темно для чтения, но он не торопился включать верхний свет. Интерьер внутри канцелярии поражал своей безвкусицей. Вонь от сигарет перебивала еще более резкий запах старой мебели и книг. Стол давно бы покрылся пылью, если бы не дневальный, ежедневно наводящий уборку. Сам дедушка никогда здесь не подметал, не мыл полы и даже не вытряхивал пепельницу, которая стояла во главе стола, невзирая на то, что во всех помещениях казармы курить было строго запрещено.

Сбоку от главного стола находился компьютер. Он всегда был включен, но кроме фонового окна на его экране редко что-либо менялось. По обе стороны от стола располагались стеллажи с папками. Я не знал, что в них, но судя по тому, как хранились, особой важности они не представляли. Документы, торчавшие из папок, выглядели, как перезимовавшая листва. Смятые, пожелтевшие, порванные. Некоторые из них свешивались с полок, как тряпки, и каждый, кто проходил мимо, случайно задевал и рвал их. И так до победного конца, пока части старых документов не оказывались на полу, и дневальный утренней смены не сгребал их в мусорное ведро.

За спиной дедушки находилось большое окно, но солнечный свет почти не проникал в канцелярию из-за плотной гряды ореховых деревьев, разросшихся целым лесом позади казармы. Когда солнце уходило на запад и лучи все-таки проникали внутрь помещения, происходило настоящее волшебство, и в канцелярии можно было разглядеть не только ее хозяина, но и все, что находилось вокруг него. Дедушка и здесь превзошел себя, и всякий раз, как только это происходило, он закрывал окно полупрозрачными гардинами. В углах снова скапливался мрак, и курсанты, приходившие на инструктаж перед нарядом, видели одну и ту же картину. Командира роты в атмосфере тяжелого душевного равновесия.

Но главной особенностью канцелярии был вовсе не ее интерьер и прочие мелкие элементы. В своем рабочем доме дедушка хранил тайник, о котором я услышал от одного из своих товарищей. Тайник располагался над компьютером в центре книжного шкафа и, по слухам ребят, уже испытавших на себе характер командира роты, хранил в себе большие запасы дорогого спиртного. Несколько дней спустя после заселения у курсантов появилась примета. Если кто-то заходил в канцелярию и видел тайник приоткрытым — жди беды. Дедушка пьян. А когда он пьян, с ним тяжело разговаривать. Я знал это еще будучи ребенком, и, конечно, был одним из первых, кто эту примету подтвердил.

Сегодня мне повезло. На тайнике висел маленький замочек, а дедушка неотрывно смотрел в газету. Все время, пока я объяснял доводы, по какой причине Олега и Игоря следует переселить в другой кубрик, он, не поднимая головы, читал статью и курил. Я даже подумал окликнуть его, либо попробовать говорить громче, но благоразумие остановило. Я знал, что он все слышит. Меня могли слышать даже те, кто жил за соседней стенкой.

Когда моя речь подошла к концу, и уверенность в себе поугасла, дедушка поднял голову и глянул на меня глазами полными фальшивого терпения.

— Ты знаешь историю про двух лягушек, попавших в стакан молока? — он смотрел на меня, будто намекая, кто здесь кто. — Болтались, болтались две лягушки, пока одна из них не пошла на дно.

— Я знаю эту историю, но к нам она не относится.

— Ошибаешься, — он включил настольную лампу.

В канцелярии стало светлее, но все же, часть жуткого влияния, сконцентрированного здесь повсеместно, продолжала меня пугать.

— Одна из лягушек долго терпела то, что ей не хотелось, — объяснил дедушка.

Дым выходил у него изо рта и носа, и иногда его лицо пропадало из виду. Если добавить ко всему густую тень, расположившуюся на нем подобно черному плащу, то можно сказать, что дедушку я видел, как героя на экране телевизора с испорченной антенной.

Он затянулся, облокотился на стол, и я подумал, что он его либо перекинет, либо развалит. И вдруг дедушка вспыхнул.

— Я не хочу тебя видеть здесь с вопросами подобного рода! — рявкнул он, и от страха у меня подогнулись колени. — Если еще раз тебе в голову придет идея высказать свое мнение о тех товарищах, с которыми я тебя поселил, хорошенько подумай, болван!

Дедушка с размаху всадил сигарету в пепельницу. Несколько окурков выпрыгнули из нее и рассыпались по газете. У меня в горле застрял ком, и как я не старался ободриться, в канцелярии это не получилось.

— Пошел вон отсюда!!! — выкрикнул он, и все закончилось.

Я вышел из канцелярии и несколько секунд простоял под дверью. На душе висел камень. Я изначально знал, что совершаю ошибку. Мы с Мишей словно отважились на риск, который оправдался. И если бы дедушка умел забывать какие-либо вещи, произошедшие в далеком прошлом, то у меня бы появилась надежда, что его внимание к нам не усилится. Но у дедушки была прекрасная память, вопреки тяжелой службе, Афганской войне и алкоголю.

Я зашел в кубрик. Миша лежал на кровати, выуживая дорогие минуты спокойствия. Олег и Игорь разошлись по домам. Возможно, кто-то из них сейчас наслаждался последними днями на море, а мы наслаждались тем, что их не было рядом. В это сложно поверить, но такое чувство, действительно, доставляет удовольствие.

Услышав мои шаги, Миша подскочил.

— П-получилось?

— Нет.

— Что он ск-казал?

— Сказал, что если согласится на одно переселение, то к нему потянутся другие, — соврал я.

Миша опустил голову. В нем горела маленькая надежда. Сейчас от нее не осталось и следа.

— Лучше забыть обо всем этом, — я облокотился на кровать наших товарищей, и в нос ударил кислый запах пота.

Кровати Олега и Игоря были различны.

Олег никогда не менял постельное белье, и его простыни и наволочки отливали едким желтоватым цветом. Олег предпочитал заправлять их только при угрозе проверки кубриков. В другое время его половина кровати представляла собой мятый ком из вороха одеяла и всунутой меж прутьев подушки. Игорь же менял постельное белье при каждой удобной возможности. Чаще всего он просил сделать это Мишу или меня, если мы шли в сторону прачечной. Сам Игорь туда не ходил даже будучи в компании друзей. Наверное, считал неподобающим для своего статуса. Если Игорь замечал, что на его кровати кто-то сидел или лежал, претензии сыпались горой, поэтому каждое утро, заблаговременно до его прихода, мне или Мише приходилось заправлять кровать заново. Игорь в противовес Олегу был на редкость чистоплотным. Причем чистоту вокруг себя он редко поддерживал своими силами. Чаще всего это делал кто-то за него. Например, мы, родители или еще кто-нибудь.

— Они местные, — добавил я. — Будем надеяться, что со временем они переедут домой.

— Точно.

— Правда, мы будем больше них стоять в нарядах.

После короткой паузы мы вдруг рассмеялись.

«Куда уж хуже!»

— Иногда мне кажется, что мы стоим в нарядах только из-за моего дедушки. Если бы ты попал в кубрик с какими-нибудь другими более нормальными ребятами, тебе было бы легче.

— Ничего п-подобного, Дэн! Т-ты же видел списки.

— Сколько раз мы уже влетали вне очереди? Ты просто не знаешь моего деда. Он очень подлый человек.

Миша пожал плечами.

— У меня есть отличная идея, — вдруг спохватился я. — Уже пять тридцать и нам пора на ужин!

Миша поднял руки к верху и прихлопнул.

— Т-точно! Идем!

В тот вечер мы еще не раз вспоминали о наших общих знакомых, пока не настал понедельник.

А в понедельник случилась беда.

В восемь часов утра все роты собирались на центральном плацу академии для поднятия государственного флага. Академический оркестр исполнял гимн, курсанты пели, флаг взмывал в небо, и так начинался каждый рабочий день, насколько я себя помню. После поднятия флага роты шли торжественным маршем, отдавали честь начальнику строевого отдела, и расходились по учебным корпусам. Исключений не делали ни девочкам, ни юношам, ни командирам. Торжественным маршем шли все, и а то, как и кого это получалось, уже другой вопрос. Чем старше курс, тем расхлябаннее выглядела вся рота.

Отношение высших начальников к младшим курсам всегда отражалось на собранности. За двухнедельный период мы хорошо выучили, что на подъем флага лучше не опаздывать. Перед построением командир проверял людей выборочно, после считал всех по головам. Сегодня произошло одно изменение. Переклички не случилось. После поднятия флага командир отправил нас на занятия, а сам устроил плановую проверку кубриков. В конце сентября ребята еще не пропускали пары и ходили даже на те, где преподаватели не проверяли курсантов по списку. Лекции были скучными. Досиживать их без телефона в руках могли лишь немногие. Впоследствии те «немногие» выйдут на новый уровень. Кто-то станет учиться на четверки, кто-то пойдет на красный диплом, и тогда произойдет еще одно расслоение. Стипендия.

Но в тот понедельник речь об этом еще не велась. Все ждали послеобеденного построения, где командир роты озвучит большой наряд, созданный им из проживающих тех кубриков, где был оставлен беспорядок. Большой наряд делился на пять категорий. Камбуз, патруль, дежурное подразделение, наряд по корпусу и рассыльные дежурного по академии. Всего двадцать три человека, но провинившихся в чем-то и где-то всегда было больше. Как говорил наш командир: «Желающие всегда найдутся, даже если на наряд понадобиться вся рота».

— Мы убрались? — прошептал мне Миша, как только мой дед появился в дверях второго корпуса с книгой нарядов в руках.

Строй загудел. Все понимали, что через десять минут кто-то пойдет на уборку и после четырех часов отправится домой, а кто-то пойдет готовиться к наряду и всю ночь и завтрашний день будет впахивать без сна.

— Убрались, убрались, — успокоил я его, ощущая тревогу.

Миша тоже ее ощущал. Миша ощущал многое, что происходило вокруг, словно его сердце обладало каким-то даром предвидения. Сейчас он не просто волновался. Его колотило.

— Успокойся. Все будет норм!

Олег и Игорь стояли впереди нас. Игорь о чем-то беседовал со старшиной роты, а Олега привлекли голуби, собравшиеся в кучу на крыльце перед корпусом. Командир роты, грохнув дверью, распугал пол стаи, и Олега это привело в неописуемый восторг. Старшина Юра кивнул в его сторону, и они с Игорем тихонько засмеялись. Не с голубей. С Олега.

— Даже если залетели с кубриком, постоим в патруле или на камбузе. У меня уже четвертый наряд. Останется еще один.

— У меня тоже четвертый, — сказал Миша и почесал лоб.

— Пусть так, — я махнул рукой, и командир роты дал команду «Становись!»

После того, как курсанты встали по своим местам, выровнялись и со смирением повернули головы к командиру, кто-то чихнул. Рота засмеялась, но лишь к несчастью неудачника. Через секунду имя курсанта уже было в книге нарядов.

— Чтобы ни у кого не возникло лишних вопросов, — начал командир, окидывая роту так, словно мы недостаточно внимали его приказания. — Я зачитываю список кубриков, нарушивших правила порядка проживания. Если кому-нибудь придет в голову оспорить мое мнение или рассказать мне о ваших проблемах, готовьтесь к еще одному наряду. В этом месяце свободных мест предостаточно!

С этими словами его взгляд, полный ненависти ко всем стоящим в строю, опустился на листок. Он уже приготовился читать, но тут его седые брови приподнялись, правый уголок рта скривился, и он вновь воззрился на нас.

— Утром я вас предупреждал, — договорил он, и по роте курсантов прокатилась волна. — Кто наплевал на мое распоряжение, просим на ночную вахту. А перед заступлением в наряд каждый из здесь стоящих продемонстрирует мне порядок в своем кубрике.

Курсанты зашумели.

— Рты закрыли! — рявкнул командир роты.

Над строем воцарилась тишина.

— Старшина!

Невысокий темноволосый парень по имени Юрий Данишевский выбежал с правого угла строя.

— Расписывай!

Это была обычная трапеза. Юра подходил к каждому курсанту, подсовывал книгу, где значилась его фамилия и наименование наряда. Курсант расписывался, и старшина шел к следующему. И так пока книга не заполнялась и каждый боец не получал свою личную задачу.

И конечно, Юра не прошел мимо нас.

— Я нисколько не удивился вашей бездарности и безответственности, — сказал командир роты после оглашения списка. — Я устрою еще одну проверку! И так будет до тех пор, пока каждый из вас не научится убирать за собой свое дерьмо!

Он сделал шаг вперед и пошел вдоль первой шеренги. Он говорил с нами на предельно высоких тонах, и даже дневальные с пятого этажа высунули головы изо окон, чтобы посмотреть на наше построение. Кому-то было смешно. Мы же большую часть сказанного в тот день, восприняли очень серьезно.

— В кубриках я нашел массу артифактов, таких как джинсы, гражданские рубашки, куртки и туфли. Все это неуставное барахло! Предупреждаю первый и последний раз! Одежда, не относящаяся к курсантской форме, должна храниться дома, в шкафу! В казарме разрешена только уставная форма, которая четко расписана на входе каждого из этажей нашего корпуса. И если кто-то из вас по каким-либо причинам не удосужится выучить эту часть устава, пеняйте на себя. Легкой жизни здесь вам не предвидится!

Командир роты дошел до последней колонны и развернулся.

— С завтрашнего дня ваше шмотье я начну выкидывать из окон. Можете сразу растягиваться в цепочку вокруг корпуса, занимать наиболее удобные места и ловить свои джинсы. Обратно вы их больше не принесете!!!

Он вышел на середину строя и продолжил уже более спокойным тоном:

— Надеюсь, я ясно изложил указание.

Строй молча взирал на своего командира. Даже курсанты, которые не попали в списки нарядов, были обеспокоенны нововведениями. Все знали, что такое устав, но никто не думал, что командир станет следовать ему так четко.

— Не слышу!!!??? — проорал мой дед.

Рота в один голос ответила:

— Так точно!!!

— Старшина!

Юра подбежал и протянул книгу.

— Все на месте, товарищ подполковник. Наряд до каждого доведен.

— Молодец, — пробормотал командир себе под нос. — Наряд по роте я жду на инструктаж в четыре часа десять минут. Хоть один умудриться опоздать, всех поставлю по новой. А сейчас… — его слова повисли в воздухе и обычный трудовой день продолжился.

После построения Олег и Игорь были раздосадованы больше обычного. Никто из них не планировал попадать в вечерний наряд, поэтому едва командир распределил личный состав на работы, они бросились в канцелярию. Такие ребята никогда не оставались в стороне. Их язык создавал им уважение среди сокурсников. Но больше всего меня удивляло то, что у них хватало смелости перечить кому угодно. И исключений в этом списке не имелось.

Наша пара заняла пост по обе стороны от канцелярии. Игорь заглядывал внутрь, а Олег потирал кулаки. Через пару минут к ним подключился еще один человек по имени Павел Мордаков. (Не сложно догадаться, как его называли товарищи). Парней мучили сомнения. Кому-то из них уже приходилось задабривать командира роты, и по опыту предыдущих дней они знали, что единственным средством, способным привести его в душевное равновесие, является спиртное. Хотя и оно помогало не всегда. Мой дед не любил подхалимов.

Я смотрел на парней и понимал, что та уверенность и чувство юмора, с каким они подбирались к Мише, исчезла. Они стояли в пасмурном настроении, покусывая губы и почесывая вспотевшие лбы. Близился серьезный разговор, и каждый из них представлял его по-своему. Как мне казалось, двое из них вообще не знали, что говорить. И только у Игоря имелись нужные слова и продуманый план действий.

Дверь канцелярии открылась. Вышел старшина. Он перекинулся с ребятами парой слов, усмехаясь над выражениями их лиц. Сквозь шум казармы я услышал, как Игорь порекомендовал Юре далеко не уходить, потому что скоро тому придётся кроить наряд заново. Все трое зашли в канцелярию, но очень скоро вышли из нее. Юре не пришлось переписывать наряд, и ребят это растрогало. Игорь появился в кубрике первым.

Он сел рядом с Мишей, прижался к нему плечом и сказал:

— Мы же предупреждали тебя, что будет, если ты плохо уберешь кубрик?

В испуге Миша отсел от него. Игорь не растерялся и притянул его за рубашку к себе. было видно, как сильно его заботил сегодняшний вечер. А точнее не сам вечер, а в чьей компании он его сегодня проведет.

В кубрик ввалилсь Олег. Его голова была круглой и красной, точно его покусали осы. После короткой беседы с командиром роты побагровела даже его лысина. Уши походили на два опаленных лопуха. Сказать, что Олег выглядел рассерженным, равносильно не сказать ничего. На фоне невозмутимого Мордака он смотрелся, как бык, сорвавшийся с цепи. Той походки, того рева и рвения к драке, хватило, чтобы понять, насколько Олег разъярен.

— Я тебе сейчас втащу, ублюдок!!!! — он ринулся к кровати, но между ним и Мишей внезапно встал Игорь.

— Подожди, — он сделал жест рукой.

Мордак остался у двери. Он учился с Олегом в одном классе, и прекрасно знал, чем заканчивается дело, если друг так взбешен. В одной руке он держал пакет, в другой сжимал папку. Вероятно, Мордак еще надеялся выскочить из кубрика, чтобы не видеть сцены очередных неприятностей. Когда раздался первый крик, он так лениво закрывал дверь, словно тому препятствовал сам звук. Он осторожно поставил пакет в угол, защелкнул замок и заслонил спиной маленькое дверное окошко, которое дедушка именовал очком безопасности. Я не знаю, насколько очко услужило нашей безопасности, но по пришествию года, из-за окна в наряде постояла большая часть роты.

Мордак занял пост у двери, а Олег ринулся на Мишу.

В тот момент я ещё мог как-то повлиять на события, но Олег был слишком разъярён, а переубедить Игоря было невозможно.

Олег не думал. Олег действовал. Он сделал шаг вперед и замахнулся. Первый удар не получился сильным, потому что ему пришлось изгибаться под верхней кроватью, но кулак попал в цель. Из носа Миши хлынула кровь, и белая рубашка мигом окрасилась в страшный цвет. Мальчишка схватился за нос и получил удар в живот. Боковины кровати ударили в стену. Игорь неохотно отодвинулся. Миша согнулся пополам.

— Вылезай, падла! — заревел Олег.

Миша лежал, не шелохнувшись. Олег снял рубашку.

— Вылезай! — он ударил по ножке кровати.

Я надеялся, что ножка не согнётся, но удар был такой силы, что сталь деформировалась, и кровать вскрикнула, как в предсмертной агонии. Мне стало понятно, насколько опасен Олег в бешенстве. Когда он улыбался, у меня был небольшой шанс сказать что-то наперекор судьбе, но сейчас любое действие могло повлечь за собой необратимые последствия. Я испугался, забился в угол и, молча, наблюдал за тем, как один более хлипкий гад пытался внедрить в голову другого какую-то идею.

— Постой, — Игорь выставил руку. — Я хочу, чтобы он знал, за что получает пиз…!

Олег с размаху всадил кулак в матрац.

— Ты посмотри на эту тварь! Какая разница, что он понимает своей тупой башкой! Я залетел из-за него в наряд!

— Я хочу поговорить с ним начистоту, — Игорь не повышал голоса, но говорил так твердо и уверенно, что Олег ненадолго остыл.

Ненадолго, не значит навсегда. Олег еще кипел. Его кулаки наливались свинцом. Он подошел к столу и с размаху ударил по крышке. Наши тетради и учебники тут же оказались на полу. Поверх всего полетела лампа и кружки. Лампа разбилась, оросив мелкими осколками пол. Кружки остались целыми лишь благодаря тетрадям. На середине стола появилась глубокая трещина.

Игорь не стал уделять этому внимание. Я думаю, что Игорь сам боялся попасть под горячую руку. В тот момент Олега боялись даже занавески на окнах, не говоря уже о людях, находящихся в кубрике. Игорь повернулся к Мише, и шлепнул его по щеке, чтобы тот открыл лицо.

— Из-за тебя, маленького заикающегося уродца, у меня меняется вечернее расписание, — начал он. — Вместо секса с очень привлекательной девочкой я должен буду стоять в па-па-патруле, — Игорь обхватил шею Миши и сдавил пальцы на лимфоузлах. — Как я должен себя чувствовать, говнюк?

— У меня сегодня тренировка по рукопашке! — Олег заглянул под кровать. Кулак был наготове. — А вместо этого я должен стоять в патруле!

— А у меня сегодня сладкая ночь с длинноногой блондинкой. Я клеил её целую неделю! И у кого, черт побери, более важное мероприятие?!

— Тогда влепи ему тоже! — Олег толкнул кровать и вдруг в кубрик постучали.

Все обернулись. Мордак отошел от окна. С его губ беззвучно сорвалось грубое ругательство, но адресовалось оно исключительно воздуху. По другую сторону двери стоял командир роты.

Обычно ни в один кубрик он не стучал. Казарма была его домом. Здесь он ел, спал, смотрел телевизор, и иногда ему было плевать, что происходит за гранью канцелярии и его комнатой отдыха. Сегодня что-то переменилось в его поведении.

Мордак неохотно потянулся к замку. Когда мой дед, кубрик словно оцепенел. Я слышал, как Мордак забился в угол и случайно толкнул свой пакет. Раздался звон, из пакета выкатилась бутылка, но Мордак так и не решился сунуть ее обратно. Игорь встал с кровати, заслонил собой Мишу и встретил командира роты, изображая верность и покаяние. Если бы у Игоря был хвост, он бы завилял им, как преданный пес. Краем глаза я видел разбрызганную по простыне кровь. Миша прикрыл ее подушкой. Свой нос он держал запрокинутым, будто только что закапал. Я не помню, как исчез из кубрика Олег. Это произошло мгновенно и бесшумно, и только балконная дверь качнулась в обратную сторону, точно ее толкнул ветер.

Командир роты вышел на середину и осмотрел помещение. Если бы он проверял так все кубрики роты, ему бы понадобился не один день, чтобы закончить начатое. Я подумал, что он что-то ищет, поэтому так обозревает и молчит. Все самое ужасное уже лежало на виду. Сломанный стол, разбросанные тетради, разбитая лампа, окровавленная простыня. Но он искал нечто похуже. И нашел. На полу рядом с нашей кроватью он обнаружил плевок, который оставил Олег, перед тем, как развалил стол.

— Как прикажешь это понимать? — он обратился ко мне.

Я безразлично пожал плечами. А что он мог придумать хуже наряда? Ничего. Но и в этом я ошибся.

— Где четвертый? — он повысил голос.

Я указал на балкон, потому что был уверен, Олег ушел именно туда.

— Ярофеев!!! — проорал он.

Его рев разорвал кубрик напополам. Я подумал, что стена, отделяющая балкон, обвалится, и Олегу не придется утруждать себя лишними движениями. Игорь вцепился в кровать, будто его утягивал ураган. Миша выронил подушку, которой прикрывал кровь. Мордак зажмурился, а я почувствовал, как по спине сползает большая капля пота.

Олег появился в дверном проеме.

— Вы что ошалели!!! — мой дед резко развернулся к Игорю, и я решил, что сейчас он отвесит ему затрещину. Вероятно, Игорь тоже об этом подозревал. С его лица мгновенно стерся летний загар. Остались только темные пятна на скулах, характерные некоторым курильщикам раннего возраста. — Командир роты вошел! Какая команда должна подаваться, придурки!??

— Смирно, — промямлил Игорь.

С тем же успехом он мог кричать водителю трактора сделать мотор потише.

— По-твоему это команда? — Он подошел к Игорю вплотную, и я почувствовал, что ярость его затаилась, и если она вырвется, нас сотрясет еще больший гром, чем был минуту назад. — По-твоему это команда?

— Смирно, — позыв Игоря был похож на оклик пьяницы, которого жена не пускает в дом.

— Смирно!!!!!!! — мой дед проорал ему в лицо. — Смирно!!! Недоумки!!! Когда вы научитесь уважать своего командира, тогда он станет уважать вас самих!!!

Из его рта брызнула слюна. Игорь вытер щеку и отошел к стене. Выглядел он, как после бомбежки.

— Какую задачу я поставил на построении?

— Навести в кубрике порядок, — ответил я, оглашая первое и последнее, что услышал перед тем, как старшина подсунул мне книгу.

— Что происходит сейчас?

— Мы убираемся, — вымолвил Игорь. — Уже начали.

— Ты держишь меня за идиота?

— Никак нет, товарищ подполковник. Просто мы только что зашли, и начинаем уборку.

Игорь ободрился. Мордак спрятался за его спину. Олег стоял у балконной двери и осматривал погром, устроенный своими руками.

— Я даю вам не больше часа устранить все недостатки, — приказал командир роты. — А завтра, вы начнете отмывать стены роты. Сверху до низу. От начала северного крыла до конца южного. Хлоркой.

— Товарищ командир, — отозвался Мордак. — Мы в патруле стоим. У нас свои обязанности. Это они… — он указал на Мишу. — За наряд по роте расписывались.

Мой дед явно этому удивился, но комментировать не стал.

— Мордаков! Какого черта ты здесь делаешь?

— Забежал на секунду тряпку взять, чтоб полы в кубрике помыть.

— Значит, за тряпкой пришел? — с порога кубрика он позвал писаря.

Канцелярия находилась напротив, поэтому писарь откликнулся почти сразу. Он принес книгу нарядов, и мой дед сделал в ней очередную поправку. Так халявный наряд в патруле для Мордака обернулся весьма ответственным дежурством в учебном корпусе. Теперь Мордак был рассыльным, и до пяти часов следующего дня ему точно не придется думать о том, как бы смыться с наряда и ничего не убирать. Он даже не сможет выбрать лучшую смену, потому как весь день проведет в компании дежурного по академии, который точно заставит его чистить мусорные баки в трех курилках, мыть палы на центральном входе, и бегать с различными указаниями от начальника строевого отдела до начальника военного факультета. Короче, Мордак влип, но это было еще не все.

— К тебе в кубрик я зайду в четыре часа, — сказал командир роты и пригрозил. — Если найду пыль на окнах или грязь на подоконниках, поставлю по новой.

Мордак расписался за наряд и отдал книгу писарю. После указаний он поплелся к себе, забыв про пакет с бутылкой.

— Ярофеев, — командир роты выдержал небольшую паузу. — Не пыли здесь. Думаешь, я не знаю, на что способна пустая башка.

Олег скупо улыбнулся.

— За уборку, товарищи! Все вместе за уборку! — мой дед хлопнул в ладоши. — Нет ничего лучше в бою, чем взаимопомощь четырех лучших друзей-танкистов.

Он удалился из кубрика, и все началось сначала. Олег забрался на кровать, и принялся руководить уборкой. Игорь взял телефон и вышел на балкон. А мы с Мишей убирались. Миша, потому что его заставляли, а я, потому что не мог смотреть, как он трудится один.

Глава 3 История о мальчике

С ноября Олег и Игорь стали заглядывать в кубрик реже. Командир роты перестал проводить вечерние проверки, довольствуясь лишь утренними и обеденными построениями, на которых доводился наряд и ставились задачи на ближайшее будущее. Иногда к нам подходил начальник строевого отдела. Он был моложе моего деда лет на десять, никогда не служил в горячих точках, и, не смотря на занимаемую должность, имел на погонах на одну звезду меньше. По отношению к нам, он ограничивался элементарной воспитательной работой. Дедушка его даже не слушал. Когда начальник приближался к нашему строю, он уходил в тень и курил, а когда начальник заканчивал, смотрел ему в след тем же унылым взглядом, каким провожали его все мы.

После четырех часов дня большая часть роты разбредалась по своим делам. Местных в казарме почти не оставалось. Иногородние стали чаще общаться друг с другом, и, наконец-то, почувствовали свободу. Как обернулось впоследствии, та свобода была весьма противоречивой.

В этот период начала выделяться группа курсантов, оказывающая на роту определенное влияние. В нее входили парни, чьим мнением заряжались окружающие, и чей авторитет подчеркивался обширным кругом друзей из других рот. Далеко не все из них имели огромные бицепсы, большой рост и умную голову. Но у каждого из них был высоко подвешен язык, и сохранялась непоколебимая уверенность в своих силах. Благодаря некоторым преимуществом своего характера в любом обществе они выглядели лидерами коллектива. На них смотрели, к ним прислушивались, с ними считались.

Их присутствие имело непосредственное значение для командира. Мой дед, как никто другой, понимал, что лучше всего подчинять роту теми, кому все доверяют. В этом списке не хватает одного важного определения. Наравне с тем, как их боготворили, их еще и боялись. И главный недостаток этих ребят заключался в том, что рота под их влиянием все время пребывала на гране дозволенного. Проще говоря, они могли пустить, как положительную волну, так и отрицательную. Пока одна волна накрывала другую, рота балансировала.

Со временем командир все больше привлекал новоиспеченных лидеров к управлению ротой. Он выкладывал на них ответственность, и ему не было дела до того, как они доведут его указания до курсантов. Он заранее знал, каков будет результат. Со стороны все смотрелось почти идеально. Только изнутри ротой все больше овладевало безрассудство, драки и унижения. Лидеры старались выполнять свою работу качественно.

В один из сумрачных осенних дней того года, когда дождь не пустил нас на ужин, а ветер так сильно завывал за окнами, что в кубрике колыхались занавески, мы c Мишей писали свою первую курсовую работу по математике. Курсовик шёл туго. Школьная математика не входила ни в какое сравнение с тем, что преподавали в академии. Каждый из нас изначально умел решать квадратичные уравнения, логарифмы и производные. Но в академии даже делая то же самое, мы натыкались на вещи, которые никак не получалось понять. Миша хорошо разбирался в матрицах и помог мне сделать пару заданий. Дальнейшие действия оказались слишком сложными. В девять часов вечера я послал всё к чертям, захлопнул учебник и улёгся на кровать.

Миша передвинул лампу на другую часть стола, чтобы свет не бил мне в глаза. В этот момент в дверном окошке показалась голова. Я не успел увидеть, кто именно это был.

— Ты видел? — я ткнул пальцем на дверь.

Не поворачивая головы, Миша кивнул:

— Это Рома.

— Пискун? Откуда ты знаешь?

Миша встал из-за стола, подошёл к двери и отпёр замок. Выглянув в коридор, он кого-то окликнул:

— Что-то хотел?

— Нет, — ответил Рома.

Я узнал его.

Свою фамилию он более чем оправдывал. Голос у него был тонким и ритмичным, как игра пианино. И я подозревал, что таким вокалом он мог неплохо зарабатывать себе на жизнь. Но Рома не умел петь, не умел танцевать, и не любил повышенного внимания. С кубриком ему повезло не больше, чем нам с Мишей. Мой дед поселил его к ребятам «сорви голова», которые уже в первый день знакомства нарекли его несколько иначе, заменив всего одну глухую букву в его фамилии на другую звонкую.

Вернувшись к столу, Миша вдруг рассмеялся.

— Сегодня у них была небольшая потасовка, — сообщил он. — Т-твой дед поставил их всем кубриком в наряд, за то, что на столе кто-то оставил пачку презервативов. Рома сказал, что он рвал и метал!

— Ого! — воскликнул я. — Юру тоже поставили?

— Нет. Только Баха, Рому и Мордака.

— А кто оставил презервативы?

— К-конечно, Юра!

— Так не справедливо, — заметил я.

Иногда Юра представлялся мне скользким змеенышем, способным пролезть в любые щели. Причиной тому был командир, который его постоянно прощал. Пожалуй, во всей роте найдется всего два-три человека, к кому мой дед относился подобным образом. Писарь Серега, старшина Юра и Егиазорян Андрей, не являющийся ни старшиной, ни писарем, ни кем бы то ни было. С отцом Андрея дедушку связывали дружеские отношения. По слухам они пересеклись в одной из войсковых частей и вместе попали под конвой во время вывода войск из Афганистана.

Стоит добавить, что писарю мой дед доверял ключи от канцелярии. А так как в канцелярии находились ключи от всех дверей, расположенных на нашем этаже, писарь имел над ротой мнимую власть. К счастью, он ей не пользовался и не имел привычки оставаться в казарме после обеденного построения.

— Рома сказал, что Юра во-время из к-кубрика смылся. Бах был очень зол, — продолжил Миша.

— А кто их расписывал?

— Писарь. Серега принес книгу. Там Бах увидел что их фамилии в списке, а Юры нет и понеслась… Началось что-то вроде нашего разбора. Помнишь, как Олег мне припечатал?!

— Еще бы!

— Бах т-так же Рому чуть не припечатал. Считай ни за что!

Я знал, что Саня Бахматов, вопреки своему горячему нраву, никогда не занимался рукоприкладством в роте. В его голове еще имелся стоп-кран, срабатывающий перед тем, как правообладатель выходил на опасный путь. Бах, в отличие от Олега, понимал, что за драку его могли выгнать из казармы. А так как он являлся иногородним, для него это имело большое значение. Рому он только запугивал. Психологического давления хватало, чтобы парень следил за кубриком, делился едой, и всячески показывал свое уважение товарищам.

— Юра до сих пор не появлялся. Интересно, что он скажет им завтра? — Миша отложил учебник и задумался. — Как думаешь, твой дедушка сказал что-нибудь Олегу п-после того случая?

— Сказать может и сказал, но сделать ничего не сделал.

— А ты бы что сделал?

— Таким отморозкам одна дорога — в армию. Я бы накатал на него рапорт и отчислил. Но дедушка так не поступит…

— П-почему?

— Он любит воспитывать. И его воспитание отличается от того воспитания, что дают нам папы и мамы. Я это давно понял. Дедушкино воспитание — это испытание силы воли. Вытерпишь его издевательства, значит, способен жить в этом мире, не вытерпишь, значит…

— …не способен… — договорил Миша. — Вытерпел — способен, не вытерпел — не способен. Как просто!

— Не думай об этом.

Но Миша не хотел заканчивать разговор. Он смотрел на меня, словно впервые увидел олицетворение правды. Такими глазами приговорённые к смертной казни смотрят на толпу зевак. Они не видят перед собой людей. Вместо людей вокруг только тени бездыханно колышущихся тел. Молчание продолжалось некоторое время, после чего Миша спросил:

— Ты слышал историю о мальчике, который спрыгнул с крыши нашего корпуса?

Я привстал. Миша сидел на стуле, отсвет лампы падал ему на лицо, и его щёки словно горели. Если бы не тьма за окном, я бы подумал, что на нём отражается закат.

— О каком мальчике?

— Это случилось в двухтысячном году. Никто т-точно не знает, что с ним произошло. Говорят, что он был из неблагополучной семьи.

— Первый раз слышу?

— Его отец… — Миша пересел на кровать Игоря. — Служил на подводной лодке «Курск».

Я помнил судьбу, постигшую «Курск» на первых учениях моряков. Когда случилась трагедия, мама не выключала телевизор до позднего вечера. Мы смотрели только один канал. «РТР». Остальное телевидение для нас не существовало.

— Он не вернулся из рейса, — Миша потянулся к лампе и придавил колпак к столу. Свет в кубрике померк.

— Кто тебе рассказал?

— У меня есть друг из роты судоводителей. Его брат учился с тем мальчиком в одной группе.

— Он сказал что-то ещё?

— Он с-сказал… эту историю лучше не распространять, потому что к-каждый, кто услышит, рассказывает её со своими подробностями. Я тоже считаю, что это нехорошо. Но я рассказал про него тебе не поэтому.

В тот момент я еще не заметил, как сдвинулся лед на реке, называемой судьбой. Я воспринял эту историю, как необратимое представление жизни другого человека, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не коснется нас самих. В ней не было ничего удивительного. Просто один парень пошатнулся на очередном испытании и упал. А потом его подняли. Мертвого. Мало ли таких?

Но я в очередной раз ошибся.

— Tот мальчик приснился мне вчера ночью, — Миша наклонился ко мне, и от его шепота я покрылся гусиной кожей. — Мы стояли на парапете и смотрели вниз, на асфальт.

Он опустил голову, словно высматривая под кроватью частицы асфальта, увиденного во сне.

— Что было потом?

— Он сказал мне… — тут Миша замкнуся.

Он поднял на меня глаза, и я рассмотрел испуг, вобравший в себя слишком много действительности. Я понял, что Миша запомнил его слова, хотя сокрытое во сне, как правило, навсегда остается во сне. И я решил, что те слова оказали на него не менее тяжкое веяние, нежели то, какое оказывает на нас командир роты.

— Он сказал, чтобы я сделал так же… — выговорил Миша, и я прочитал в нем: «К чему все это?»

Уже тогда я заметил одну яркую особенность. Миша пытался найти ответы на свои вопросы с таким упорством, словно искал в реке золото. Если оступался, он глубоко осознавал каждую из своих ошибок. Раны от них уродовали его душу. Происходило это медленно и бесповоротно. Cилы его не восстанавливались и уходили, как газ из выхлопной трубы. В тот вечер, я впервые поймал себя на мысли, что Миша будто бы искал путь, как общаться с мертвыми. Это была его идея, очередной вопрос и очередная задача.

— Мы смотрели вниз на асфальт, и он сказал, чтобы я сделал шаг.

Я молчал.

— Я точно помню его слова. Он сказал: «Вперед! Ты должен!».

— Замечательно! — изрек я и заглянул под кровать. — А он случайно сейчас не здесь?

Миша поднялся и подошел к балкону. Он глянул на горы и, не оборачиваясь ко мне, сказал:

— В роте скоро произойдет что-то очень плохое. Ужасное. Оно коснется всех. Тебя, меня, твоего деда, академию. Оно затронет весь город, потому что об этом станут говорить люди. И он… знает что. Но он мне не говорит.

— Мишаня, не бери в голову! — отбросил я. — Сон есть сон. Если ты будешь думать об этом каждый день, через пару лет ты станешь старым и больным. Я уверен, что тот мальчик приснился тебе первый и последний раз.

Мне очень хотелось поверить своим словам, но, я сам понимал, насколько они пусты.

— Нет, — промедлил Миша. — Он специально не говорит мне. Он хочет, чтобы это случилось.

Больше Миша ничего не сказал, и я не поддерживал его тему. Через час мы легли спать. В кубрике было тихо, спокойно и тепло.

Глава 4 Личности

Свыкнуться с постоянными нарядами по роте было невозможно. Я смотрел на тех ребят, которые меняли нас и сдавали нам вахту, и видел в них очевидную разницу. Причиной тому были мы сами. Мы создавали себе проблемы, потому что не умели дружить. Многие из нас меняли дружбу на партнерство, подразумевающее совсем другой подход к элементарным вещам. Одни ребята принимали наряд легко, другие докапывались к каждой пылинке, а иногда изображали командира роты, идущего по коридору с белым платком в руке и выискивающего самое глухое место, куда можно было бы этот платок засунуть. Платок грязный — наряд не принят. На первом курсе, в эпоху многовластья, такие подходы настолько изматывали душу, что хотелось застрелиться.

А было ли в тот период время для учебы?

Вероятно. Но не у нас.

Получалось так, что тот, кто хотел учиться, стоял в нарядах, а тот, кто не стоял в нарядах, учиться не хотел. Иногда нам даже не у кого было переписывать лекции. Рота жила по странному распорядку. Подчиняясь командиру, мы тратили время на бесконечные приборки закрепленных территорий, наряды и прочие мероприятия, мешающие учиться. А после этого сам командир доводил до нас приказы о наказании курсантов, пропускавших занятия и лишившихся возможности сдать дисциплины вовремя. И большинство проблем усугублялось тем, что мой дед назначал ответственных за эти мероприятия тех людей, с которыми вообще сложно о чем-либо говорить.

К декабрю, загибая пальцы, я мог насчитать с десяток выродков, кого командир роты использовал, как рычаги давления на обычных курсантов. Трое из них входили в группу совершенно необучаемых людей. И именно они шли вверх. Именно их командир награждал властью старшин взводов и их оставлял за себя, когда ему требовалось передохнуть. Они приказывали нам, что делать, и мы им подчинялись. А если говорить прямыми словами, мы боялись их силы. Мы боялись их разозлить, потому что в порыве злобы они себя не контролировали. Те курсанты выглядели обычными людьми лишь с поверхности. Там, «где садилась пыль». Внутри себя они были жестоки и ненавистны, и ни я, ни кто-либо другой не смог бы ответить на вопрос, что они здесь забыли. Учеба никогда не входила в их планы.

Пару недель спустя, после того случая, когда Миша рассказал мне свой сон, мы крепко спали в тишине своего кубрика. Никто из нас не думал, что наши соседи уже поднимаются по лестнице, головы их трещат от крепкой выпивки, а позади них стучат чьи-то звонкие каблучки. Тишина постепенно рушилась, крики и смех становились все ближе. Даже дневальный, дремавший за столом, поднял голову и мысленно помолился, чтобы ребята шли не на четвертый этаж. Но ребята направлялись именно туда, и, как только один из голосов донесся до него в полном объеме, он понял, сегодняшняя ночь обещает быть жаркой. Через несколько секунд дверь загрохотала, и приключения начались.

Я спал так крепко, что яркий свет, ворвавшийся в сон вместе с громким шумом, едва не скинул меня с кровати.

Первым в кубрик ввалился Олег. Мимо кровати проплыла его голова. Затем все ненадолго стихло, и я подумал, что Олега просто поставили в наряд, и он, пропустив развод, пришел к своей смене. Когда парни приходили поодиночке, они вели себя тихо. Игорь вообще мог зайти в кубрик, не включая свет. Чтобы переодеться в курсантскую форму, ему хватало освещения из коридора. Олег… поступал по-разному.

Но сегодня был не тот случай. Сегодня каждый из ребят выпил столько спиртного, что вряд ли утром вспомнит вчерашний день. Такое состояние было актуальным для курсантов морской академии. Конечно, от широкой общественности это скрывали, но то, что происходило на самом деле, никаким ластиком не сотрешь. Мы с Мишей это знали.

Олег прошел мимо кровати, и я услышал, как он скрипит балконными ручками, спьяну, не зная, куда их повернуть. Дверь не поддавалась до тех пор, пока он не грохнул по ней ногой. От удара переднее стекло разлетелось, и на шум прибежали остальные ребята вместе с дневальным.

— Что ты делаешь, дебил?! — обратился к нему Игорь.

Олег сумел справиться с ручкой и внутренняя дверь открылась. Игорь помог открыть наружную, и Олег с визгом, наступая на разбитое стекло, выскочил на балкон. Там они закурили. В кубрик ворвался зимний сквозняк. Ветер за несколько минут выдул в коридор весь теплый воздух.

В то время как Олег и Игорь стояли на балконе, в коридоре продолжался разговор между дневальным, Мордаком и девушками. Дневальный, теряясь в своих словах, пытался доказать, что ему влетит, если девушек застукает дежурный по академии. А, так как время близилось к часу ночи, он предполагал, что именно сейчас на этаж поднимется проверяющий. Каждый из нас знал, что девушки в казарменном помещении ведут к большой беде в первую очередь суточный наряд и во вторую тех, кто их привел, но Мордака это нисколько не смущало. Он даже посмеивался над тем, как дневальный пытался доказать свою правоту. Парнем он был нерешительным, и Паша Мордаков от него ничего искусного не ждал. Девушки, напущенные предосторожностями незнакомого мальчика, больше опирались на поддержку друга. А уж Мордак, хитрец и подлиза, знал, как разруливать такие вещи.

Вскоре вся группа зашла в кубрик, дверь закрылась, и я почувствовал, как на нас с Мишей опустился туман. Терпеть больше не было сил.

— Ребята, час ночи, — я сел на верхней койке, прищуриваясь от яркого света.

В совокупности с таким числом гостей кубрик казался очень маленьким. Девушки тоже были пьяны.

Подсознательно девушки знали, когда их приводят в компании незнакомых людей, они должны это знакомство провоцировать. Но сейчас был не тот момент. Мы спали. Как вдруг, будто разорвалась бомба. Возможно, кто-то из них почувствовал несправедливость. Светловолосая высокая девушка даже не решилась отойти от порога, точно кубрик вызывал у нее отвращение. А ее подружка с короткими кудрявыми волосами прижалась к ней как дочка. Зато рыжая красавица, ведомая под ручку Мордаком, прошмыгнула на балкон и закурила с остальными ребятами.

Настала долгая минута. Миша молча лежал на кровати, я сидел на своей, дожидаясь их возвращения. Девушки перешептывались, поглядывая на столы, заваленные книгами. Справа от входа у нас висело зеркало, и на некоторое время они нашли себе занятие. Пока девушки копошились возле зеркала, я обнаружил большой пакет на кровати Олега.

В кубрик вернулся Мордак.

— Ща я столик организую, — он пробежался по скромной территории, прикидывая, какой из двух столов легче вытянуть. — У моих братиков не всегда все под рукой. Садитесь тут и будьте как дома.

Они сели на кровать Игоря. Мордак аккуратно (что значит подлиза) сложил все учебники с одного стола на другой и выдвинул на середину. В этот момент я понял, что конец близок, и где нам с Мишей предстоит сегодня ночевать, большой вопрос.

Мордак достал бутылку коньяка.

— Паш, мы точно никому не мешаем? — спросила длинноволосая блондинка, обращаясь к своему другу так, словно он решал здесь все.

Мордак понял суть дела и подмигнул мне.

— Это наши пацаны. Они хорошие.

Я едва сдержался, чтобы не послать его. Улыбка подлизы провоцировала столько злости, что я на мгновение позабыл об Олеге и Игоре. Мордак был тихим пареньком, но своими повадками он похищал в людях энергию. Его толкали и частенько мутузили, но это ничуть не мешало ему вести роскошный образ жизни. Еще бы — ведь в его карманах лежали деньги. Заряженный паренек — как про таких говорили в то время.

— Все нормально, — он похихикал себе в кулачок. — Это Олег сказал, чтобы мы сюда шли. Я-то не хотел. Поэтому к нему все вопросы.

«К нему все вопросы, — просвистело в моей голове. — Если бы все вопросы с Олегом решались так просто!»

— Если хочешь, я могу дать тебе ключ от своего кубрика. Там поспишь.

— А Миша?

Он пожал плечами.

В его предложении была искренность, и на секунду я даже задумался, много ли в Паше говна на самом деле. Его глаза смотрели с преданностью и добротой, точно пытались спасти. А за ними что-то было. В таких парнях, за глазами всегда что-то есть, но стоит обернуться к ним спиной, «оно» выскакивает, и только держись!

— Я бы мог предложить ему кровать Юры. Но… сам понимаешь… Юра не любит, когда на его кровати спит кто-то другой. Он взбесится, если узнает. А ребята из моего кубрика ему все доложат. Потом он будет орать на меня, что я разрешил. Я не хочу портить с ним отношения. Мы братики.

Они так называли себя. Братики — значит друзья с особой долей уважения.

В кубрик вернулся Олег.

— Холодно! — прохрипел он и увалился рядом с Мишей.

Я услышал, как простонала кровать, переняв вес стокилограммового тела.

Игорь зашел вместе с подругой.

— Давайте-давайте уже, — он замахал руками как дирижер, подружка захихикала, и вся компания накатила по первой.

Как только они поставили стаканчики на стол, а Мордак принялся разливать по второй, я обратился ко всей компании:

— Вы больше не нашли мест, куда прийти?

С первого раза меня никто не услышал. Олег от удовольствия запрыгал, Игорь не сводил глаз с рыжей подружки, Паша делал вид, что очень занят, и только две девушки переглядывались между собой, не зная, как поступить.

— Эй, вы слышите?!! — заорал я и спрыгнул с кровати. — Больше не было мест, где…

— Заткнись! — прохрипел Олег.

— Что хочет Денис? — осведомился Игорь, разглядывая меня сверху вниз.

— Денис хочет спать, — ответил я, чувствуя в себе невероятную злость.

Но я сдержался и сказал:

— Спать хочет не один Денис.

— Деня, замолкай. Шум такой поднял, будто инопланетяне прилетели. Не пугай девушек, — посоветовал Игорь.

Олег криво улыбнулся.

Мне показалось, что его улыбка охватила огнем весь кубрик, столько в ней было жеманности и злорадства. Олег знал, кто сейчас командует. И все-таки в его сегодняшнем пришествии что-то кардинально изменилось. Его голова мотылялась из стороны, как на шарнире, а глаза не могли остановиться на одной точке.

— Кто тебе мешает? — выдавил Олег.

— Вы! — выкрикнул я. — Вы нам мешаете! Вы пришли среди ночи!

— Слышишь, парень, — вставил свое слово Игорь. — Так-то это не только твой кубрик. Ясно? Это и наш кубрик тоже.

— Вы в нем только срете! Больше вы для него ничего не делаете!

— Я тебе сейчас втащу, — протянул Олег и вскочил с кровати.

Но тут его потянуло вправо. Он успел схватиться за стул и удержать равновесие. В полусогнутом положении он простоял несколько секунд, потом стул его отпустил. Олег покачнулся и попер на меня, вроде того, как несется ядро крана к стене дома, приговоренного к сносу. Я увернулся и отскочил в сторону. Теперь пришла очередь держать стол. Сначала его задел Олег. На пол полетели все стаканчики, а бутылку каким-то чудом спас Мордак. Потом стол задела девушка Игоря, самоотверженно хватая Олега за рубаху и пытаясь остановить, чтобы он не завалился на других девочек. Я уже находился по другую сторону стола, где внезапно очутился Игорь.

— Прекрати!!! — заверещала девушка и повисла у него на спине.

— Стой! — как обычно без паники произнес Игорь.

Олег замер то ли подчинившись девушке, то ли узнав перед собой Игоря.

Игорь повернулся ко мне и с ухмылкой нахлобученного смельчака сказал:

— Видишь, что ты наделал. Ты расстроил моего друга, напугал девушек, наварил столько шума, — он положил руку мне на плечо. — Неужели так сложно понять, что ребята отдыхают. А когда взрослые отдыхают, детишки что делают?

Игорь глянул на Мишу.

— Детишки покакали и спать. Понял?

Девочки поддержали его речь смешками. А его подружка, слезла с Олега и утерла выступившую слезинку.

— Деня, давай забирайся на свою койку, зарывайся под подушку и спи, — он зажмурился, а мне впервые в жизни захотелось плюнуть кому-то в лицо. Так сильно он меня разозлил.

— И друга своего захвати, — Олег потер голову, в которой уже все плыло и колосилось. — Ми-и-и-и-шаню.

Игорь глянул на нижнюю кровать.

Миша плотно придвинулся к стенке. Вероятно, ожидал, что Олег вернется.

— Ми-и-и-ишаня! — окликнул он. — А ну лезь наверх. Тут взрослые сидят.

Его тон не снискал никакой грубости, но Миша тут же выполнил приказание. Он выполз из-под одеяла через торцевую часть кровати и стал позади меня. Рыжеволосая девушка уткнулась своему парню в плечо и тихонько засмеялась. Сам Игорь был невозмутим.

— Мишаня!

— Отстань от него, дебил! — вступился я.

Игорь вспыхнул. Его подбородок опустился вниз, точно забрало рыцаря перед атакой. Он вобрал голову в плечи, и его шея стала такой толстой, что ее не обхватил бы даже Олег. Смотреть на него сейчас было страшно и смешно вот почему

Я никогда не видел Игоря в драке, но сейчас был готов поспорить, что между нами завяжется бой. Он смотрел на меня, как бык. Не помню случая, чтобы Игорь вытравливал так кого-то со своей дороги.

— Что ты сказал?

— Я сказал, отстань от него, дебил!

Мой возглас, должно быть, услышал дневальный. За дверью раздались шаги.

— Мальчики, перестаньте! — попросила маленькая девочка с кудрявыми волосами.

Ее голос не разорвал горячую линию. Игорь хмыкнул. Он не занимался боксом и рукопашным боем, как Олег, и я подозревал, что его познания в драках заканчиваются лишь условными оскорблениями. Где-то Игорь не раз попадал в передряги, потому как представлял собой парня, задающегося на слова. Но его общение было его пределом, а его авторитет — защитой. Я знал, что он не полезет драться первым, и ждал.

Одна секунда… две… три…

— Ты хочешь, чтобы тебе влепили, сопляк? — спросил он, сжимая кулак. — Тебя не трогают в этом кубрике, ты этого еще не заметил? Ты хочешь, чтобы к тебе относились как к черту?

Он говорил раскрепощено и уверено. Это были его первые удары. Удары по печени, по почкам, по лицу. Удары сыпались.

— Я тебе это устрою. И мне по херу, что твой дедушка — командир роты! Я просто сделаю тебя чертом! Понял!??? Об тебя все будут ноги вытирать!

— Не запугивай меня, — произнес я. — Мне все равно. Я хочу, чтобы вы всей своей компанией убрались из кубрика и дали нам выспаться после наряда.

— Ты не говори за двоих. Мишаня, ты тоже хочешь спать?

Миша кивнул.

— А тебе не всадить за такой базар?

— Отстань от него! — произнес я.

— Заткнись! — заорал Игорь.

— О-о-ох! Что-то мне нехорошо, — Олег с трудом встал с кровати, и наконец я понял, почему он так вяло ввязывался в нашу стычку.

Олег добежал до балкона, но, так и не добравшись до окна, изверг из себя все что недавно ел и пил. Девушки прижались друг к другу. Подруга Игоря вытащила из сумочки несколько салфеток, взяла со стола бутылку воды и понесла на балкон. К тому времени Олег уже стоял на коленях. Руки и ноги его были забрызганы черной жидкостью, и сам он еле успевал вдохнуть, как его накрывал очередной позыв рвоты.

— Подождите, парни, — вступился Мордак. — Мы вас понимаем. Вы стояли в наряде, устали, все такое. В принципе мы можем пойти в комнату отдыха.

Игорь глянул на него, как на предателя.

— Пошел ты!

С балкона донеслись устрашающие звуки. Девушка поставила бутылку рядом с Олегом и повернулась к нам.

— Ребята, ему очень плохо, — ее голос дрогнул, и я подумал, что от испуга она сейчас заплачет.

— Понятное дело, перебухал, — кинул ей Игорь. — Сядь на кровать и не переживай! Через пять минут очухается, водички попьет, и дальше бухать будем.

— Не приказывай мне, что делать!

— Заткнись! Ты не дома!

— Что?

Мордак встал между ними и повернулся лицом к Игорю.

— Братик, мы же собрались хорошо провести время. Ты что, не помнишь?

— Не вмешивайся, осел!

Игорь схватил со стола сигареты и закурил.

— Э-э-э, брат! Ты почему со мной так разговариваешь!?

— Прекратите! — вмешалась девушка Игоря. — Вызовите кто-нибудь скорую помощь!

— Заткнись! — сигарета чуть не выпала у Игоря изо рта.

— Вызови скорую, болван! — взвизгнула девушка и замахала руками. — Он задыхается!

В дверь кто-то постучал. Впрочем, первый стук никто, кроме меня, не услышал. Я не поспешил открывать, и после первого стука прозвучал второй, который едва не разбил стекло в двери. Миша подбежал к замку и уже собирался открыть, как вдруг Игорь заорал.

— Стой, сука! Не открывай!

Миша повернул задвижку, и дверь распахнулась. Перед нами стоял дежурный по академии, а за его спиной наш дневальный.

Глава 5 Игорь уступает

Позже мне рассказали, что Олег и еще два друга, которые не пришли к нам в кубрик в ту ночь, игрались со спайсом. О спайсе я знал только то, что это довольно сильная дрянь, сотканная из разносортной химии и действующая около часа. Тот час, когда Олег чувствовал на себе наркотик, миновал, и по стечению обстоятельств он перенес его превосходно, из-за чего решил догнаться в кубрике. Олег не умел останавливаться. Он принял еще, и ему стало плохо. Его спасали в реанимации, куда не поспешил ни один из его преданных друзей. Девушки разбежались по домам, а Мордак и Игорь утром сдавали наркотест.

В ту ночь вспыхнул большой скандал. В казарму прибежал не только дедушка и начальник строевого отдела. Явился даже начальник военного факультета, что заранее предрешило судьбу Олега, Игоря и Паши. Никто из них не поступил на военный факультет, но двое, к всеобщему удивлению, продолжили учебу в академии.

Дни Олега были сочтены. Он даже не собирался использовать свой последний шанс. А шанс был. В нашей академии не все решали знания. Многое решали деньги. Но Олег не пошел в деканат, чтобы предложить начальнику факультета компромисс. Он сходил в столовую, пока ждал бумаги из строевого отдела, и навсегда исчез из роты.

Я видел его последним. Серое лицо, полное опустошения, но не страха. Он пожал мне руку, прощаясь так, будто мы были отличными друзьями. Я держался холодно и снисходительно, и мне показалось, что он это понял.

— Пока, брат, — сказал он.

— Пока, — ответил я.

В тот момент весь этаж вздохнул с облегчением.

Дверь захлопнулась, и в моем сердце что-то ожило.

Роту распустили 29 декабря на зимние каникулы. Но перед тем как курсанты покинули свои кубрики, командир известил имена тех, кто останется убирать казарменное помещение и кто заступит в наряды в течение зимних каникул. Мы с Мишей оказались сразу в двух списках. Но эта новость стала для нас не самой худшей в тот день. Хуже было представить то, что в одной компании с нами снова окажется Игорь.

Если умные учатся на своих ошибках, Игорь к таким парням не относился. Он был чутким и ему везло. Он был уверенным и с ним делились ответственностью. Он был харизматичным, и его уважали. Но он никогда не был умным. Может быть, в таких парнях, как Игорь, и должен проявляться подобного рода дисбаланс. Когда он явился с очередной девушкой, я был настолько поражен его наглостью, что едва подавил собственный крик.

31 декабря мы все вместе заступили в наряд. Я с Мишей по роте, а Игорь и Мордак в патруль. Первая смела патруля начинала дежурство в девять часов вечера. Игорь опоздал к ней на два часа. Увидев меня с повязкой дневального перед входом, он поздоровался, а потом представил своей девушке.

— Денис.

Имя девушки он не назвал, будто она была настолько известна, что в представлении не нуждалась.

— Привет, — она помахала мне ручкой, и они поспешили в кубрик.

Эта была уже другая девушка, нежели та, что сидела на коленках в прошлый раз, и я подумал, что Игорь заводит подруг вовсе не из-за любви к ним. Игоря тянул тот же полигамный набор чувств, что и скучающую бабку к болтовне. С девушкой было веселее.

На каникулах на нашем этаже было пусто, и каждый шорох раздавался, как в пустом ящике. Игорь отомкнул дверь своим ключом и пропустил девушку в кубрик. Дверь закрылась, но чуть позже открылась. Вышел Миша. Следом раздался щелчок замка, и снова все стихло. Миша направился ко мне.

— Что случилось? — обратился я.

— Он п-попросил меня выйти на часик.

— На часик?

— Ну… т-там он не один.

— Я видел, с кем он пришел, — я прикрыл входную дверь и сел к столу. — В час ночи ты заступаешь на пост! Тебе надо отдыхать.

— Он попросил…

— Он попросил?

— Я подожду, нет проблем, — ответил Миша, и как ни в чем не бывало сел рядом со мной.

В отличие от Миши я не испытывал равнодушия к таким ситуациям. Меня наоборот распирало от несправедливости. Игорь ничего не делал для нас, ничего не делал для кубрика. С какой стати мы должны ему подыгрывать?

На столе лежала газета «Наш Новороссийск» со свежей статьей об игре «Черноморца» с Майкопской «Дружбой». Я попытался сконцентрироваться на ней, но у меня ничего не получилось. Перед глазами стоял Игорь, занавешивающий окошко полотенцем, а за ним молодая белокурая девушка, машущая мне ручкой.

— Ты боишься его?

— Он потом отомстит мне. Лучше так…

— Не бойся. Никто тебe не отомстит. В нашей роте был только один бесстрашный воин. Он уже в армии. Все остальные дорожат своим местом.

Я похлопал его по плечу.

— Ты же знаешь, что Игорь и Мордак сейчас на ниточке. Папа Паши немножко отмыл их репутации от той истории. Но отмыл, не значит, отчистил добела. Еще один косяк и им несдобровать. Ей Богу, если сейчас на этаж поднимется дежурный по академии, я не стану его прикрывать. Я поведу его к нам в кубрик.

— Но ведь т-тебе тоже достанется. Ты пустил их на этаж.

— Мне насрать. Я скажу, что не мог препятствовать. Дедушка все равно уже решил мою судьбу на последующие два года.

Я усмехнулся и почувствовал некоторое облегчение. Принимать, что тебе уже крышка всегда легче, чем искать какой-то выход.

Чем дольше я смотрел на тяжелый засов, тем ярче вспоминалась картина, как Игорь привел в роту девчушку. Она не была похожа на шлюху. Обычная серенькая девица, не красавица и не длинноногая. И волосы ее не доставали до пояса. В нашей академии таких учится сотен пять, и никогда прежде я не заострял на них свое внимание. Но кое-что в этом было. Игорь и девушка — не разделимы. Игорю было всего семнадцать, а он уже имел такой сексуальный опыт, которого у меня не будет даже к тридцати.

Миша сидел рядом, и его ничего не беспокоило. Меня же трясло изнутри.

— Если бы я привел девушку в кубрик, ты бы ушел? — поинтересовался я.

— Это было бы здорово, — расцвел Миша. — Если бы у тебя п-появилась подружка.

— Почему только у меня?

— Не-е-е, — он помотал головой. — У меня не будет девушки.

— Почему?

— Не тот я человек, чтобы в меня влюблялись, — он усмехнулся, и я решил, что Миша в очередной раз смотрит на себя не с той стороны.

Таких парней тысячи, и каждый при мысли о девушках понимает, что в этой жизни ему суждено лишь радоваться за других. На большее ему не хватит ни удачи, ни смелости.

— Пойдем, — сказал я и встал из-за стола.

Миша поднялся, но когда понял, куда я направляюсь, снова сел за стол.

— Пойдем.

— Я не п-пойду.

— Ты даже не знаешь, куда я иду.

— Я знаю. Т-ты идешь к ним.

— Точно. Пойдем!

Моя настойчивость его победила. Миша поднялся и поплелся за мной. В тот момент я и сам не знал, что делаю, но мне очень хотелось показать ему правду. То, от чего он ушел. Нет, он ушел не из-за того, что боялся Игоря. И не из-за того, что Игорь его попросил. Он ушел, потому что просто не мог находиться с девушкой близко.

Я подошел к двери кубрика и громко постучал в стекло.

— Кто там? — грубо ответил Игорь.

— Открывай!

Странно.

Но Игорь послушался. Он подошел к окошку и выглянул из-за шторки-полотенца.

— Что хочет Денис?

— Открывай.

— Что тебе надо?

— Вахта закончилась. Я хочу отдыхать.

— Твоя вахта закончится через сорок минут, — пролепетал он.

— Когда закончится моя вахта — это мое дело. Я не спрашиваю у тебя, почему ты сейчас не на вахте?

— Слушай, братан, — забубнил Игорь. Его брови опустились, и он согнулся, как гопник. В такой позе Игорь говорил умные вещи, которые обычно действовали, и в которых никто не сомневался. — Я понимаю тебя. Я понимаю, что ты устал. Но мог бы ты немного погулять, пока я не закончу?

— Нет.

— Денис!

— Я хочу спать.

— А если дежурный придет?

— Мне плевать!

— Я тебя не узнаю.

— Открывай.

Игорь выдохнул. Планы рушились, и он занервничал.

— Десять минут дай!

— Нет. Открывай!

— Ты че, братан. Мы так дружить перестанем.

— Серьезно?! А ты мне дал в тот раз десять минут?

— В какой раз?

— В тот раз, когда Олег чуть не откинулся на балконе!

— Тогда была другая ситуация.

— Открывай, — я грохнул по двери ногой.

— Э-э-эй! Потише будь!

— Открывай!

— Пять минут!

— Открывай! — я пощупал штапики, удерживающие стекло в раме. Эти штапики уже дважды покидали свое место. Оба раза стекло разбивал Олег, и оба раза стекло вставлял я.

— Ну ты и сука, Денис.

— Верно. А теперь двигай замок. А то у меня ключей нет.

На секунду Игорь пропал, а полотенце опустилось на стекло. Он одевался. И девочке тоже пришлось одеваться. Потом дверь открылась. Я вошел внутрь и посмотрел на них обоих.

— Чаю хочу. Не могу больше сидеть.

— Пошел ты!

За мной зашел Миша, и, не медля, улегся на свою кровать. Я наполнил кружку водой и бросил в нее кипятильник.

— Как дела?

— Замечательно, — Игорь закурил.

Он знал, что я не люблю, когда в кубрике курят, и делал это на зло. Он пускал дым, предварительно затягиваясь так глубоко, точно готовился к заплыву под водой.

— Еще что-то?

— Нет, — ответил я.

Кипятильник быстро довел воду до кипения. Я насыпал сахар и опустил в воду пакетик чая.

— Все. Можете продолжать.

Только продолжать уже было нечего. Я понял это по лицу его подруги.

Для всех девушек наступает момент, когда они понимают, что ими пользуются. До этого их можно раскрутить на все, что угодно, но если момент пройден, а желание спутника осталось не достигнутым, девушки начинают отступать. Игорь тоже это знал. Поэтому он даже не смотрел на свою спутницу.

Я покинул кубрик, и к тому времени, когда случилось главное событие ночи, читал книжку и пил переслащенный чай. Говорят, сладкий чай позволяет наесться. И в ту минуту мне очень хотелось есть, но у нас не было ничего. Папа попросил немножко сбавить расходы и потянуть с деньгами, поэтому я экономил и ел только то, что давали в академической столовой. Миша был из более обеспеченной семьи. Его отец ходил в море мотористом. В то время мы знали не понаслышке, что тот, кто работает в море, имеет хорошую зарплату, даже не смотря на невысокий ранг. Но в Мишиной семье родители деньгами распоряжались так, что сын почти ничего не имел. Он питался в столовой, а если не наедался там, что случалось гораздо чаще, чем обратное, он покупал себе хлеб и лапшу.

Я сидел погруженный в книжку, и вдруг раздалась пожарная тревога. Я вскочил со стула, расплескав чай по столу, и несколько секунд пытался вспомнить, что говорил командир на инструктаже по поводу сработки сигнализации. Мысли мешались. Я испугался и пытался собраться. На стендах были подробно расписаны действия каждого по всем тревогам, но ввиду собственной безответственности их никто не читал. Я кинулся к стенду, пробежался по тексту и снова окунулся в память.

Конечно, тревога не была ложной. Сработал датчик пожарной сигнализации, и сердце у любого первокурсника, столкнувшегося с этой проблемой на своей вахте, упало в пятки. Но в тоже время, ничто вокруг не горело. Никто не спешил выскакивать на плац перед экипажем со своими вещами. Но что-то случилось, и паника росла. На мгновенье я позабыл обо всем на свете, и лишь бешенное чувство долга вырывалось наружу… И вдруг я вспомнил.

Селектор.

Напротив главного входа на каждый этаж имелся селектор, по которому дневальный мог выходить на связь с дежурным по академии. Этой связью я и воспользовался, как только сигнал пожарной тревоги смолк. Но на связь вышел не дежурный по академии, а его помощник. От него я узнал, что дежурный уже спешит в наш корпус для проверки, а сигнал сработал на нашем этаже в кубрике номер 431, где жили мы с Мишей.

К тому времени, как проверяющий поднялся на наш этаж, Игорь успел увести девушку в другой кубрик и спрятаться сам. Я не смог его найти, хотя точно знал, что он не покидал казарму и отсиживается у кого-то под кроватью. Таким образом, дежурный по академии застал в нашем кубрике только Мишу, который стоял в балконных дверях и пытался вытеснить дым наружу.

Миша ни словом не обмолвился об Игоре. Он изложил в объяснительной свои действия, а когда дежурный поинтересовался, откуда в кубрике взялся дым, я сказал, что, скорее всего, его затянуло через открытое окно. Туалет, где курить разрешалось, находился далеко отсюда.

Проверяющий ушел, а Игорь так и не появился. Завтра нас ожидал очередной разбор.

Глава 6 Наказание

За инцидент с пожарной сигнализацией Мише дали выговор от начальника академии. Приказ о наказании курсанта зачитывался публично перед всем строем. Взыскания от начальника академии в нашей роте имел каждый пятый, но никогда прежде командир не зачитывал приказ так громогласно. Мой дед словно хотел, чтобы его услышали на небесах. Я видел, как ухмылялся Игорь, стоя позади строя. Любимый друг был рядом с ним, и они о чем-то перешептывались. Мордак кивал и посмеивался, Игорь что-то рассказывал. Этот инцидент явился прямым доказательством превосходства подлости над честностью. Игорь и не подумал никому сознаваться. Он подстроил схему под себя. В рапорте дежурного он значился на смене в патруле и никак не мог находиться в кубрике в тот час. Я находился на посту дневального роты. И… остался один Миша. Кому же еще курить в помещении, как не человеку, который вообще никогда не брал сигарету в рот.

Вот так просто решаются задачи, если у тебя подвешен язык. Игорь знал, что Миша не побежит доказывать правду. Командира роты даже не смутил тот факт, что Миша никогда не пробовал курить. Главное оставалось за вниманием. Теперь все знали, кого им стоило выгораживать. Кто никогда не будет кричать и вопить за справедливость. Кого можно с легкостью поставить в наряд и не думать о последствиях. Миша привык сидеть в кубрике и делать уроки. Он привык общаться только со мной, и только во мне он находил поддержку. И когда я изъявил желание доказать его правоту, он мне ответил:

— Все нормально. Ничего же не случилось. Никто не сгорел, никто не погиб, никто…

Глава 7 О папе

актически до две тысячи седьмого года я жил с мамой в маленьком селе далеко от Новороссийска. Туда мы переехали после развода. До поступления в морскую академию я неплохо закончил школу, и понял, что жизнь в половинчатой семье — не означает полный крах. Мама воспитывала меня, как могла. Она надеялась, что я поступлю в военный ВУЗ и стану человеком. Не знаю, догадывалась ли она, что ни один военизированный ВУЗ не позволит нам видится так часто, как это было до две тысячи седьмого года. Но случилось то, что случилось, и после поступления я стал появляться дома только два раза в год. Все остальное время я оставался в казарме, иногда пересекаясь с отцом, который жил в пригороде Новороссийска.

После развода родителей я унаследовал одну яркую взаимосвязь. И мама и папа жили долго в полном одиночестве с той разницей, что у мамы был я, а у отца не было вообще никого, кроме собаки, регулярно облаивающих всех соседских кошек. Прошел огромный промежуток времени, прежде чем папа нашел себе другую женщину.

Все произошло, как в обычной жизни двух взрослых людей. Они познакомились на дне рождении общего друга и решили попробовать. Женщину отца я видел до академии всего раз, но после, в телефонных разговорах отец рассказывал о ней столько всего, что этот момент должен был настать. Ее звали Марина, и она была младше папы на десять лет.

В отличие от моего отца, Марина после неудачного брака осталась с дочерью. Чудесную малышку я полюбил с первого взгляда. С того времени я стал посещать их дом чаще.

Спустя месяц мне самому стало казаться, что эта семья то, о чем только можно мечтать. Иногда я ночевал у них, а утром шел обратно в академию. Тот короткий зимний месяц запомнился мне волной спокойствия и равновесия. Как будто на земле наступил мир, и каждый из нас словно нашел то, что искал. Отец бросил пить. В его сердце поселилось надежда на благополучие и, глядя на него, мне самому становилось хорошо.

Глава 8 Странный случай

В середине недели меня ждал неприятный сюрприз. Его можно было предсказать, но я не верил в него до последнего.

Утром, в субботу, я пришел в кубрик раньше Игоря и Миша торжественно известил:

— К нам кое-кого п-подселяют.

Было много плохих новостей, способных испортить настроение, но заселение в кубрик нового человека, оказалась наиболее неудачной.

— Мне вчера Юра сказал.

— Кого?

— Рому.

— Рому?

Зная, что в нашей роте есть только два Ромы, я плавно предположил, что к нам переедет Пискун. Это был не плохой вариант, в том смысле, что Рома был тихим, уравновешенным и сговорчивым. Но Миша отрицательно покачал головой и в боку у меня прихватило. Чтобы не сесть на пол, я потянулся к стулу.

— Сан…

Рому Сантистойкова все звали коротко — Сантист. Как-то раз он облапошился перед Бахом и его лучшим другом Колей Розякиным, из-за чего потерял авторитет и повис между обычными ребятами и теми, кому мы теперь подчинялись. Рома имел длинный грязный язык, но это не относилось к его худшей характеристике. Сантист воровал, и когда Бах поймал его на том, что тот стащил его берет, по роте тут же прокатилась волна отдачи. Бах быстро нашел крысу, освистал ее, унизил и растоптал, вследствие чего поднял уважение среди курсантов. А Сантист больше не приближался к кругу лидеров. В роте за ним закрепилась не самая лучшая репутация, и чтобы хоть как-то ее сгладить Сантист искал новых друзей. Таких, к кому было легко втереться в доверие, затем прогнуть под себя, и далее по обстоятельствам.

— Да.

— А почему его?

— Юра сказал, что он хочет жить с Игорем, а у нас как раз свободное место.

— Черт! — выругался я. — А почему он уведомил только тебя?

— Не знаю, — Миша пожал плечами.

— Я не буду спрашивать об этом у Юры. Я спрошу у дедушки. Может он ничего и не знает?!

Я вышел из кубрика и направился в канцелярию. После длительного стука в дверь я понял, что никого внутри нет. Командир приходил в семь двадцать, к построению. Сейчас было семь десять. Сонные курсанты ползли в туалет, и коридор был наполнен шаркающими звуками, грубыми словами и телефонными переговорами. Кто-то уже шел обратно, поглядывая на дверь канцелярии. Каждый из нас знал, что сегодня суббота, и какой-нибудь начальник все равно заявится покомандовать ротой.

Вместо семи двадцати утра мой дед пришел к четырем часам дня, заперся, и не трогал ни наряд, ни старшину, ни кого другого. Его видел только дневальный, которому позже было задано множество вопросов по поводу того, как скоро командир распустит роту в увольнение. Но командир даже не потрудился выйти из канцелярии. Как результат, рота ушла в увольнение сама. Сначала смелые, а за ними все остальные.

В шесть вечера мое терпение лопнуло, и я вернулся к канцелярии, полный решительности задать единственный вопрос. Почему? Почему Бог избавил нас от одного беса, а дедушка тут же подселяет другого. К тому времени рота опустела. Тени наступающего заката ползли по коридору, и на этаже становилось жутко неприветливо.

— Там есть кто-то? — я буркнул себе под нос и глянул за широкую тумбу, расположенную в центре холла. Стол дневального никто не занимал.

Я уже собирался постучать в дверь, когда услышал дедушкин голос. Лепет. Он говорил так быстро, словно молился, а резкие выдохи сопровождали каждую едва разборчивую реплику. То, что он произносил, мне удалось расслышать лишь спустя несколько минут.

— Уйди! Уйди, я сказал! Не хочу тебя видеть! Уйди из моей жизни!

Он яростно дышал, словно выпутывался из объятий.

— Ты — дьявол! Уйди! Уйди!

«Кто там?» — я вслушивался в каждое движение и простоял под дверью около десяти минут, прежде чем понял, что дедушка находится в канцелярии один. Его голос то затухал, то поднимался. Однажды я услышал, как он упал, и куда-то пополз, умоляя не трогать его. Со столов падали книги, и этот грохот сопровождался странным звуком, будто по полу тянули тяжелый мешок.

Дверь канцелярии была заперта. Командир роты никому не давал ключи от своей комнаты, но по принуждению той работы, которую делать не любил, доверял их только старшине и писарю. Оба курсанта жили в городе, и субботним вечером, разумеется, в роте отсутствовали.

Но ключи… Я подумал, что у меня есть шанс хотя бы удостовериться в их наличии.

Юра жил в другом конце коридора. Обычно все курсанты его кубрика на выходные разъезжались по домам, и я не сомневался, что так это случилось и сегодня. Но у меня имелось одна зацепка. Довольно часто местные, показывая братскую щедрость, отдавали свои ключи иногородним друзьям. Для Юры и Паши таким другом был Макс Таранов, живущий через стенку в кубрике номер 407. Свободная комната требовалась Максу примерно для тех же дел, что проворачивал Игорь. Только у Таранова имелся гандикап, в лице Мордака, который всегда был не прочь сдать койку Ромы Пискуна за душевное одобрение в лице старшего товарища. Короче говоря, за уважение.

Макс был полным ослом и не думал ни о чем, кроме пива и вечерних гулянок. Своей грубой манерой общения в совокупности с огромными мышечными габаритами он зарекомендовал себя в роте, как непримиримого бойца, способного вздуть любого, чье слово покажется ему несносным. Макс был родом из очень бедной семьи, но это не помешало ему обзавестись состоятельными друзьями (вроде Мордака) и понемногу выкачивать из них деньги на совместные развлечения. Впрочем, не все для него складывалось так гладко. Друзья быстро раскололи, из чего состоит их новый приятель, и брали его с собой только в тех случаях, если он увязывался. То, что друзья его игнорируют, Макс не понимал вообще, за что и получил соответствующее прозвище — «тупица». Конечно, в лицо его так никто не называл. Но за спинами все находили себе новые имена.

В тот вечер в кубрике оказался именно он. Когда я постучал, Тупица, не отрываясь от интересного фильма, проорал:

— Че надо!?

Дверь была открыта. Я вошел и поздаровался.

В нос ударил запах пота. Воздух в кубрике стоял настолько тяжелый, насколько могла оказаться рука Макса при неосторожном слове. Например, при слове Тупица.

— Здорова, вафел! — он бросил на меня короткий взгляд, чтоб удостовериться, не Бах ли вернулся в кубрик.

На экране появилась обнаженная девушка, и Макс отреагировал:

— О!

Я мельком осмотрел кубрик, пытаясь найти койку Юры. Именные листочки были сорваны, а кровати аккуратно заправлены, точно подготовлены к проверке. Я решил, что Рома уезжал последним, а Макс пришел совсем недавно. Странно, что вонь, смердевшая, как от покойника, заполонила помещение так, будто Тупица пробыл здесь уже сутки.

Макс продолжил разглядывать обнаженную девушку, а я подошел к ближней кровати и заглянул под подушку. В любой другой момент, я бы удивился своей наглости, но сейчас мои мысли были заняты другим. Мне требовались эти ключи, потому что с дедушкой творилось нечто выходящее за рамки.

— Ты че тут шаришься, Деня, бля? — он коротко оглянулся, но увлеченный происходящим на экране, вряд ли ждал ответа. Он говорил со мной, как со стеной.

— Где кровать Юры?

— Че?

— Где кровать Юры? — повторил я, девушка на экране исчезла, и Таранов обернулся.

Габариты Макса были огромными, а стул под ним маленьким и хлипким. Пока он поворачивался, одна из ножек подогнулась, и он чуть не оказался на полу. Разноцветный экран ДиВиДи проигрывателя оставил на его лбу зеленоватый отпечаток. Я подумал, что Мордак, Игорь и Юра ушли в ночной клуб втихую, без него. Наверное, чтобы лишний раз не позорить самих себя. Я их понимал.

— Он ключи от канцелярии не оставлял? — вопрос был дурацким, но другого я не подобрал.

Макс посмотрел на меня, как на олигофрена.

— Нет, — буркнул он и снова повернулся к экрану.

— Где его кровать?

— Вон, — он ткнул пальцем на верхнюю койку. — Но ключей там нет. Он их с собой забирает. Думаешь, я сидел бы сейчас здесь, если бы у меня были ключи от канцелярии?!

Я подумал, что будет делать Тупица-Макс в дедушкиной канцелярии. Допивать остатки виски? Или играть на старом компьютере в пасьянс? Канцелярия — место не менее странное, чем сам Тупица-Макс, и тянуть туда может лишь избранных.

— Не шарься здесь, понял?! — бросил он, после того, как я заглянул под последнюю подушку. — Вали отсюда, пока я тебя не угандошил!

Я его послушался. Рассчитывать на то, что Юра оставит ключи от канцелярии в своем кубрике, было бессмысленно. Слишком много неблагоприятных друзей проходило через эти двери. А вот кубрик писаря, имеющий более тихих хозяев, меня не подвел.

Серега оставил связку ключей прямо на столе.

Кубрик был закрыт, и недолго думая, я вытащил из окошка стекло и открыл замок с внутренней стороны. Было немного жутко ощущать себя в шкуре Сантиста, но такого требовало обстоятельство. Я ни на секунду не забывал о дедушке. К тому же, ключи я вовсе не воровал, a брал на время.

Писарь не стоял в нарядах и не посещал построения. Такой вольготности он добился у командира роты благодаря ответственности, одной из которых были ключи от самых важных дверей роты. Поэтому, я посчитал своим долгом вернуть связку на место. У меня не было злого умысла подставлять их хозяина.

Я вернулся к канцелярии и приложил ухо к двери. Было тихо до тех пор, пока не щелкнул замок. Потом раздался едва уловимый шепот:

— Нет…

Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Горела лампа, и помещение пребывало в тускло-желтом сиянии. Мой взгляд плыл по вещам, и я словно входил в комнату, не решаясь переступить порог в реальности. Дверь открылась шире. Я увидел дедушкину ногу, упертую в ножку стола. Подобно тому, как Тупица-Макс смотрел в экран ДиВиДи плейера, дедушка смотрел перед собой.

Я вошел и притворил дверь.

Командир роты не пошевелился. Он сидел на полу, распухший и взъерошенный, будто только что слез мотоцикла. Форменный китель валялся под диваном. Белая рубашка, застегнутая всего на одну уцелевшую пуговицу, висела на нем, как на колхозном чучеле. Один ботинок лежал под столом, другой на столе. У меня сложилось впечатление, что дедушка кого-то сбивал им. Кого-то, в кого он хотел попасть еще папками с документами, старыми книгами и канцелярской утварью, включая переполненную окурками пепельницу.

— Забери его, — прохрипел дедушка трясущимися губами. — Забери их всех, только оставь меня в покое!

Он подергал ногой, сильнее упираясь в ножку стола.

— Чертов идол!!

Сперва, мне показалось, что он разговаривал с собственным ботинком. Но потому как трогательно и испуганно звучал его голос, я понял, что дело состояло в другом. Дедушка что-то видел перед собой, и этот объект вызывал в нем неимоверный ужас. Его руки сводило дрожью. А по шуму его дыхания я бы подумал, что кто-то бьет его палкой по спине.

— Дедушка? — я сделал шаг вперед.

Конечно, я подозревал, что он пьян. Напился до чертиков, из-за чего летал в галлюцинациях. Но некая осторожность побудила меня не полагаться на это мнение. И здесь я не ошибся. Дедушка был абсолютно трезв. Трезв от страха. Он сидел ко мне полу боком, и я видел, как по его лицу текут слезы. Он трясся, кусал губы, скоблил ногтями по полу, и все это происходило с неизменной деталью. Он не спускал глаз с одной точки.

Дедушка смотрел поверх ботинка, лежащего на столе, в то место, куда обращен каждый дневальный, заступающий в суточный наряд. Только сейчас за столом никто не сидел. Стул пустовал, как лысое дерево в период зимовья. Ботинок не двигался. Документы лежали мертвым грузом, и даже рассыпанный пепел на них застыл, как лед. Я уже подумал вернуть его в сознание, когда спинка стула начала перемещаться из стороны в сторону, словно кто-то ее толкал.

Дедушка выдохнул и застонал. Его руки уперлись в пол. Он отрицательно замахал головой и залепетал очередные мольбы.

— Дедушка, там никого нет, — прошептал я, и вдруг понял, что на меня он не обращает никакого внимания.

Он словно переместился в другую реальность. И если бы в эту комнату зашла вся рота, он бы никого не увидел. Он уставился в одну точку, потому что там кто-то был.

Я подошел к столу и выключил свет. Секунду тишину канцелярии нарушал лишь гул холодильника. Потом дедушка закричал.

Глава 9 История повторяется

В конце января выпал снег, с гор спустился сильный ветер и на несколько дней город погрузился в транспортный коллапс. Автобусы, троллейбусы и маршрутки, набитые пассажирами, стояли в пробках, а пешеходы, укутанные в теплые куртки, двигались по улицам парами, держа друг друга под руки, чтобы лишний раз не оказаться в кустах или на проезжей части. В Новороссийск пришла зима.

Когда город наполнялся ветром, утренние построения начинались с опозданий. И если ранее, кто не являлся на них, точно попадал в наряд, то теперь распорядок дня стал более снисходительным. Причиной тому послужила срочная госпитализация командира роты. Моего деда определили в больницу, а нам приставили другого командира — майора Плошника. Плошник был малость отстраненным от руководства человеком и к строгости своих курсантов не приучал. Как результат, часть роты вообще ему не подчинялась, другая только делала вид, что следует его указаниям.

Как-то раз я поднимался на свой этаж и попал на очень неприятный сюрприз. В семь утра весь личный состав роты был построен в холле перед начальником строевого отдела и заместителем нашего командира. Рота — около тридцати человек — стояла ко мне лицом, а офицеры спиной. Я остановился, раздумывая, стоит ли идти на рожон. По уставу академии весь личный состав, вне зависимости от места проживания, обязан находиться в казарме от отбоя до подъема. Того, кто нарушал устав ждало наказание. Какое? Последнее слово всегда оставалось за командиром роты. Но сейчас в казарме находилось более высокопоставленное лицо, и, как я подозревал, причина тому нашлась более чем серьезная. Ребята увидели меня и тайными знаками показали поворачивать назад. Я отступил к лестнице, и тут речь начальника строевого отдела прекратилась. Он обернулся, и заметил меня.

— Ты кто такой? — обратился он.

Отходить было некуда. Я понял, что вскрылся.

— Это мой, — ответил Плошник.

— Иди сюда, курсант, — повелел капитан третьего ранга.

Я зашел в холл и опустил глаза в пол. Я уже чувствовал себя наказанным, и смотреть в лицо начальнику не мог. Его образ был не столь суров и бездушен, как у моего деда, но приятного в нем было мало.

— Где вы были? — обратился он.

— Бегал, — пробормотал я.

— Далеко?

— На зарядку.

Он окинул мой внешний вид, который в каком-то смысле можно было отнести к спортивному, и сказал:

— Встать в строй.

Я поплелся в конец строя, где сонные курсанты пытались подколоть меня не особо смешными шутками.

Начальник строевого отдела говорил еще около двух минут. За то короткое время я понял, что ночью в роте приключилась беда, и виноваты в ней несколько придурков, которых командир почему-то очень любил.

Когда всех распустили по кубрикам, я запер дверь на замок и сел напротив Миши.

— Что они сделали?

— Ничего.

Я нахмурился.

Миша улегся на подушку и отвернулся к стене. Только сейчас я заметил, что в двери нашего кубрика было выбито стекло.

— У тебя плохое настроение? — поинтересовался я, разглядывая пустую оконную раму.

Гомон несся из коридора. Каждый, кто проходил мимо заглядывал внутрь.

Миша не ответил. Я не стал его мучить, вышел из кубрика и пошел по коридору, считая выбитые стекла.

Один, два, три, четыре. Кто-то наблевал под дверью. Пять… Оборванные искусственные цветы валялись за комнатой бытового обслуживания. Сигаретный окурок торчал из прожженной пластиковой крышки, прикрывающей электропровода. Со стороны туалета два дневальных начинали подметать пол. В помещении было холодно.

Я дошел до туалета, насчитав восемь выбитых стекол и одну выломленную дверь. Эту дверь, командир роты всегда держал закрытой, потому что за ней располагалась уютная комната отдыха. Он знал, что мы звери, и если бы держал ее открытой, внутри давно был бы бардак. В чем-то мой дед оказался прав.

Я шагнул в комнату отдыха навстречу тошнотворному запаху. Окурки, пепел, шелуха из-под семечек и фисташек, прочее дерьмо после большого застолья кто-то аккуратно сгреб в кучу и оставил на столе. Под столом валялись четыре пустых бутылки коньяка. С балконных окон были сдернуты гардины. Дверь на балкон тоже состояла без стекла. Осколки еще никто не подметал, и они лежали на полу, как первый снег. В комнату зашел Рома Пискун.

— Привет!

— Привет.

— Что ищешь?

— Ничего.

Рома подошел к столу и пнул одну из бутылок. Звон стекла на мгновенье заглушил вой ветра.

— Что произошло ночью?

— Ты не знаешь?

— Нет. Я ночевал у отца.

— Бендеры, — коротко ответил Рома. — Фашисты!

Бендерами Рома называл тех ребят, кого я именовал чуть проще — придурками.

— Игорь был здесь?

— Нет. Игоря не было и Мордака тоже. Зато все остальные были. Тупица, Сантист, Бах, Коля Розякин. Потом к ним прибавились Саня Мерошниченко, Бондарь, Гоголь и Шашлыков. А все началось с того, что Бах и Коля Розякин пришли в роту после клуба с тремя девками и четырьмя бутылками коньяка. Еще пиво было, но я не знаю сколько. Бутылок не осталось, потому что они все разбили о стены. Осколки еще валяются в северном крыле. Девки… я одну только видел… Очень красивая. Короче, Коля Розякин взял одну из них и отправился в твой кубрик. А точнее к Мише! Вроде Сантист разболтал, что Игорь и Олег над ним прикалывались, что ему девку приведут. А тут такое подвернулось, и они захотели шутку в реалити-шоу превратить. Только получилось это хреново, потому что Миша дверь не открыл.

— А как же этот предатель, Сантист!? У него же наши ключи.

— Видимо, не оказалось в тот момент, — Рома одернул свитер и продолжил. — Короче, Мишаня заперся и не открывал. Это ребят еще сильнее подстегнуло. Особенно Колю. Он сначала хотел дверь с петель снять. Потом через балкон пролезть, но Миша и там все закрыл. Они с Тупицей и Гоголем столько гадостей кричали, у меня у самого уши чуть в трубочку не свернулись. Не знаю, как Мишаня все это стерпел. А еще перед девками пьяными! В конце концов, Коля Розякин стекло в двери рассадил, и вся толпа к вам в кубрик ввалилась. Что там было, в подробностях я не опишу. Знаю только, что девка разделась сама, а с Миши они штаны стягивали-стягивали, но так и не стянули. Кто-то даже все на камеру снимал.

От услышанного я остолбенел. Я не мог представить, что такое способно произойти в нашей роте.

— И сколько это продолжалось?

Рома пожал плечами.

— Мишане хватило. И мне бы хватило, — он кивнул на разломанную дверь. — Они начали бухать у меня в кубрике, потом кубрик стал тесен, и они решили попасть в комнату отдыха. Ключи писарь забрал. Его вызванивали, но Серега точно жопой чуял. Не ответил. Тогда они решили вскрыть комнату отдыха самостоятельно. Быстро не получилось, но какие могут быть проблемы, когда в твоей команде Тупица… — он понизил голос до шепота, опасаясь, что кто-то мог нас подслушивать. — Макс Таранов. С четвертой попытки он снес ее, сломав себе руку. Макс был настолько пьян, что этого даже не почувствовал и веселье продолжилось.

— Где он сейчас?

— В больнице. Та блевотина на стене — его наследие. У него крышу полностью снесло. Хорошо, что без скорой помощи обошлось.

Я выдохнул.

— Не знаю, что было в комнате отдыха. Сам знаешь, где находится мой кубрик. От него досюда сто метров пешего пути. Я не выходил за дверь. Саня Мирошнеченко сказал, что девка, которая раздевалась перед Мишаней, совсем разошлась, и парни решили ее оприходовать. Зачем добру пропадать? Так Мирош сказал.

— Не сомневаюсь.

— Бах и Коля выгнали меня из кубрика, и около часа я просидел у Миши. Девка у них была красивая, длинноногая. Где они таких находят, ума не приложу. В общем, они были в кубрике с ней, а я сидел у тебя. Пока Бах и Коля развлекались, остальные ребята бухали и смотрели фильмы с другими девчонками. Врубили какую-то порнуху на всю громкость. Экономы с первого этажа слышали, что они смотрели! — тут Рома хохотнул. — Гулянка вошла в стадию полнейшего беспредела.

— Во сколько закончилось веселье?

— Они орали всю ночь. Я надеялся, что хоть дежурный по академии их успокоит. Но он так и не появился.

— Жесть!

— Часа в три ночи все стихло, я уже думал возвращаться назад, и тут Тупица-Макс напомнил о себе. Начиная от туалета, он стал бить во всех кубриках стекла. Саня сказал, что у него заболела рука. Он в тот момент еще не знал, что она сломана, и стал бить стекла, чтобы погасить боль. Вроде как от окна к окну рука успокаивалась. И так он бил и бил, потом стал блевать. Бах облил его холодной водой и притащил в кубрик. Говорят, рука у него уже была синей, как баклажан. В кубрике Макса вырубило. Я спал на твоей кровати, извини. В свой кубрик я возвращаться побоялся. Сам понимаешь, Бах и Коля… этим все сказано.

Я покачал головой, совершенно не думая о своей кровати. История будоражила до костей.

— Под утро кому-то в голову пришла мысль поиграться со стеклянными бутылками из-под пива. Жаль ты уже не увидишь следов.

— Почему же? Стены угашены. Я все прекрасно видел.

— Ты не видел осколков. Дневальные вымели ведер десять.

— Они били друг друга по голове?

— Если бы! Смотрел фильм «Разборки в Бронксе» С Джеки Чаном? Там есть эпизод, когда уличные бандиты наматывают на биты тряпки, ставят бутылочки в ряд и… бьют по ним. Точно в гольф играют.

Я смотрел этот фильм, и до меня быстро дошло, о чем говорил Рома.

— Только фильм — это фильм, а реальность — это реальность. Короче, бутылку не так легко ударить битой, чтобы она не разбилась. Сколько не пытался Коля Розякин подсечь, бутылка разбивалась о биту прежде, чем долетала до стены. У Баха получилось раза два. Но он бил по донышку. В общем, вскоре, ребятам все надоело, и они стали швырять бутылки руками.

— Ужас!

— Концерт! Хорошо, что никого не зарезали!

— А с девками что было?

— Ничего. Милицию никто не вызывал, потому что это пятно на репутации академии. Решили оставить все в рамках. Наказать так, как считают нужным. Дисциплинарная комиссия и все такое. Потом они решат.

— Они решат, — пробормотал я, но не поверил.

Рома понял меня.

— Я пойду. Меня, как свидетеля заставляют давать показания.

— Ага, иди, — я подошел к разбитому окну и выглянул на улицу.

Ветер мел снег. Несколько курсантов тащили мусор и сломанные ветки.

— Пиши свои показания.

Я вернулся в кубрик и разогрел чай. Глянув на Мишу, мне представилась картина, как Коля Розякин заводит пьяную девчонку в кубрик и заставляет ее раздеваться. Тем временем Миша вжимается в угол, где несколько месяцев назад пытался укрыться от Олега. Девушка раздевается, Коля поет песни, Таранов и Гоголевских пытаются содрать с Миши штаны. Какой-нибудь Шашлыков снимает все это на видео.

— Эй, ты не спишь?

— Нет, — ответил Миша, уткнувшись в подушку.

— Повернись.

Он повернулся, и теперь устремил свой прямой недоверчивый взор на противоположную стену.

— Знаешь… это не так плохо, что ты увидел, — сказал я. — Мне бы на такое посмотреть, а то я за свои восемнадцать…

Миша судорожно глотнул, будто увидел ужасное воспоминание.

— Это же была шутка? Мишаня. Это была всего лишь шутка. Они же тебя не били?

— Не били, — ответил он.

— Так, почему ты такой?

— Какой?

— Несговорчивый. Как будто жалеешь о чем-то.

— Нет, все в порядке.

— Раз все в порядке, тогда скажи мне, ты хотел бы еще раз глянуть на ту девчонку?

— Нет.

— Почему?

— Так как сегодня, — уточнил Миша, — нет.

Я усмехнулся.

— А что было не так?

— Все.

Я стал пить чай, наблюдая, как на подоконнике хохляться голуби. Под крышами корпусов академии жили десятки голубей. Большая часть из них искала пропитание в столовой, меньшая часть — здесь, под окнами, где жили курсанты.

— Глянь туда, — я указал ему на окно.

Три птицы разместились точно напротив меня, и заглядывали в кубрик.

— У нас есть хлеб?

— В столе.

— Пойдем, покормим их, хватит лежать!

Я взял хлеб и вышел на балкон. Голуби тут же оживились.

— Мишаня! — я раскрошил хлеб и бросил на карниз.

Не так давно я узнал одну занимательную штуку. Поднять настроение за счет силы воли получается не всегда. Нужно что-то, что сделает эту работу за тебя и будет отличаться простотой и доступностью. На основании этого я сделал для себя удивительное открытие. Уличные голуби рассеивают душевный мрак едва ли не лучше всех на свете. Я ничего не придумывал и просто бросал им хлеб. Глядя на то, как они склевывали крошки, толкали друг друга, скользили по жестяному подоконнику, я начинал радоваться жизни. Голуби казались мне неуклюжими и смешными.

— Иди, скорее! — воскликнул я. — Смотри, что происходит!

Миша вышел на балкон через минуту. Серый, грустный и молчаливый.

— Возьми хлеб! Там остался еще.

Он взял хлеб, который за ночь подсох и превратился в сухарь, разломил его на два куска и протянул мне.

— Нет, дружбан, — перевел я. — Только сам! Бросай!

Миша резко вытянул руку, и птицы вспорхнули с карниза.

— Медленнее. Ты их напугал!

Он отступил назад.

— Они улетели.

— Они вернуться, — заверил я. — В следующий раз не маши руками. Хлеб нужно отдавать, а не бросать. Голуби бояться резких движений.

Я убедил его потерпеть пару минут и потом сказал:

— Положи мякоть на карниз.

Миша отщипнул несколько кусочков и положил их на карниз.

— Теперь жди.

Я отошел вглубь балкона, чтобы создать для птиц спокойную обстановку. Несколько голубей приземлились на карниз справа от нас. Самые смелые стали подходить к хлебным крошкам. Звук их коготков был подобен трещотке. Голуби с опаской смотрели на нас.

— Клюет! — воскликнул Миша, когда первый, самый отважный голубь схватил крупный кусочек хлеба.

Проглотить его он не смог, но кусочек разломился, и на крошки бросились другие.

— Жадные, — заметил Миша.

— Еще бы. Это же еда!

Я отдал ему свою корку хлеба и посоветовал двигаться плавно и медленно. Как Миша не пытался это сделать, голубей он снова спугнул. Но не надолго. Птицы вернулись на карниз. Раздался стук коготков, который нас рассмешил. Первые голуби делали несколько семенящих шагов вперед, после чего пытались остановиться, поскальзывались, потом, словно осознав, что опасности нет, делали еще несколько шажков. И так, будто в ускоренной съемке. Голуби, что стояли позади, толкали тех, что стояли впереди, и куча мешалась. Все семенили и стучали по карнизу, от чего тишина за окном превратилась в рокот.

Миша бросил последние куски. К тому времени количество голубей достигло десятка полтора. Со стороны главного корпуса к нам летели другие птицы. Пестрые и синие. По левую руку образовалась еще одна стая, но хлеб закончился. Миша положил обе корки на карниз и стал наблюдать, как голуби боролись за еду. Их было так много, что карниз под нашими окнами исчез. Вместо белой жестяной поверхности разверзлась разноцветная волна перьев.

— Ты доволен? — спросил я его.

— Да, — он потер красные щеки, не спуская глаз с птиц. — А это самые голодные или самые смелые?

— Не знаю. Наверное, и те и другие.

— Я бы тоже хотел стать птицей, — сказал он. — И научиться летать.

— Я думаю, найдется не мало птиц, которые хотели бы стать людьми. Они могли бы есть в любой момент, — немного погодя, я подумал и сказал. — Хотя мы сейчас тоже… в каком-то смысле птицы.

— Да, — согласился Миша, и мы засмеялись.

Глава 10 Рома Сантист

Дедушку выписали из больницы в апреле. Врачи запретили ему употреблять спиртное и курить больше двух сигарет в день. Он дал искреннее обещание, что не возьмет в рот ни капли и в первый же день откупорил очередную бутылку. Виски принес ему Паша Мордаков. Я видел эту сцену. Мордак дождался командира роты возле канцелярии, протянул передачку и попросил «подмениться». Мой дед заглянул в пакет и ответил, что, конечно же, найдет «подмену» своему лучшему курсанту. Потом дверь закрылась.

Я не пытался его остановить. Сегодня или завтра, он все равно напьется. После шестидесятого дня рождения в человеке сложно исправить укоренившиеся привычки.

Рома Сантистойков переехал к нам в том же месяце. Благодаря Игорю, он заимел ключи от нашего кубрика гораздо раньше, чем перенес свой чемодан. Я вставлял палки в его колеса, как мог. Нашел лазейку и прикрывался тем, что у него нет разрешения на переселение от командира роты. Сантист побаивался, что я могу поднять шум и изо всех сил давил на Игоря, чтобы тот решил этот вопрос через старшину. Ему было невдомек, что мой дед только и ждaл, когда наш кубрик обзаведется еще одним придурком.

Конечно, в чем-то Сантист был прав и шел на риск. Смена места жительства представляла собой не малый переполох, связанный с тем, что командир очень редко давал на это добро. Для него было удобнее выселить человека на улицу, чем дать переехать в другой кубрик. То была часть программы «воспитания». Ты должен терпеть. Только так в тебе будет накапливаться сила. До поры до времени я справлялся со своей задачей, но натиск старшины роты все же оказался сильнее. Сантист переехал к нам, и жизнь в кубрике стала совсем другой.

Рома Сантистойков жил в городе, но, не смотря на то, что все местные после вновь введенного вечернего построения уходили домой, он и Игорь зависали в кубрике до поздней ночи. Они вместе посещали спортивный зал, вместе ходили на ужин, вместе курили на балконе, рассказывая друг другу о своих девушках. Некоторые истории я слышал по несколько раз, что, впрочем, не мешало ребятам насмехаться над своими приключениями. Особенно интересными истории становились за бутылкой пива. Иногда я даже не мог сосредоточиться над курсовиком, из-за которого всю первую неделю апреля проспал в кубрике.

Это время ничем особенным не запомнилось, если не вспомнить истории ребят. Сантист был шумным и пылким, но первое время он больше смешил нас забавными приключениями в рощах, парках, закрытых двориках, пляжах, дренажных трубах и других местах, куда ему удавалось затащить пьяных подруг. По своим рассказам Игорь был все-таки более привилегирован к романтической любви и заметно отстал от своего друга. Как мне казалось, Игорь вообще не спешил за ним гнаться. Его устраивало то, что у него было.

Первая неделя апреля сменилась второй. Сантист обжился в кубрике, в то время как Игорь почему-то стал уходить в тень. Он покидал роту еще до вечернего построения и приходил утром к занятиям. Многие лекции он прогуливал. Я часто видел его на крыльце учебного корпуса со стаканом кофе и сигаретой. С одногрупниками Игорь почти не общался. У него были другие друзья. Большая часть из них — мажоры с факультета Судовождения. Те парни были богатенькими, благодаря своим отцам. Им едва исполнилось восемнадцать, как они обзавелись дорогими машинами и разъезжали по городу, как настоящие аристократы. Игорь машины еще не имел, но никогда не отказывался от услуг своих друзей. Оказывается, стряхивать пепел из окон крутой иномарки было приятнее, чем курить в кубрике с Сантистом, и слушать его истории на одну и ту же тему.

Сантист без Игоря заскучал и начал приглашать к нам других друзей. Вечерами они устраивали посиделки до двух часов ночи, и никто из них не обращал внимания, что кто-то в этом кубрике пытался спать под их смех, говор и визг. Верхний свет выключался только с уходом гостей. В тот же момент изможденный и наевшийся общением Сантист ложился спать, и вместе с ним засыпал весь кубрик. Но ненадолго. Утро наступало так быстро, что сон едва поспевал прийти.

— У меня в семь звонит будильник, — как-то раз рассказывал мне Миша. — Сантист еще спит. Я иду в туалет, возвращаюсь, одеваюсь и иду на построение. Сантист еще спит. Уже все стоят на построении, командир начинает перекличку, Сантисту все равно. Он спит. Все на занятиях, он спит. Потом, его, конечно, ставят в наряд в наказание за пропущенное построение, но ему все равно. В следующий раз они опять болтают до трех ночи, и утром он опять спит. Я иду на построение, а он лежит в кровати, ворочается, и еще просит завесить шторку на окне.

— И дедушка ставит его в наряд?

— Конечно! Он стоит в наряде, умудряется проспать развод дневальных в пять утра.

Смотреть на рассерженного Мишу было забавно. Смеху мешал лишь его изнуренный вид и синие круги под глазами. Еще я стал замечать, что, общаясь со мной, он переставал заикаться.

— Идиот, да?

— Хуже!

Но Сантист был таким. Он любил спать днем, и бодрствовать ночью. К нарядам он относился с такой раскрепощенностью, словно их не было вовсе. Стоило ему прийти с развода, он забирался к друзьям, либо приглашал их в наш кубрик, и начиналась длинная непрекращающаяся и абсолютно бесполезная беседа.

Как уже говорилось раньше, Рому Сантистойкова в роте недолюбливали. Его хамство и жадность не могла исчерпать ни одна история, и те ребята, которые с ним общались, были частично ему ровня. Такие же лживые и корыстные. Они приходили к нам в кубрик, ели и курили, обсуждали всякое дерьмо, и раз от раза мне казалось, что они чувствуют себя хозяевами наших кроватей не меньше, чем мы. На уговоры Сантиста не звать к нам друзей, он не обращал внимания. В обратное переселение он не верил. В этом вопросе была велика власть старшины роты. Нас изживали, и вскоре из простой шутки стала выливаться горькая правда.

На самом деле начало той истории было положено уже давно, и Сантист лишь развязал ее и довел до эпилога. Единственным человеком, способным еще что-то предотвратить был мой дед, но он любил смотреть на мучения. Ему доставляло удовольствие видеть, что какой-нибудь курсантик ходит и выклянчивает у него помощь. Отшивая своих подчиненных, он заряжался энергией, и ослепленный безумием, перестал чувствовать ритм жизни. Рота стала злой, а ее командир слепым.

Глава 11 Призрак

В ту ночь я плохо спал. Я думал о девушке, которая никогда не думала обо мне. Я не знал, как ее зовут, не знал ее факультет, и никому о ней не говорил. Она была, как фантазия, живущая только в моем мире. И она мне нравилась. Она приходила ко мне снова и снова и улыбалась. Я открывал глаза, и видение исчезало. Взамен ему появлялись потолочные тени, где некоторое время блуждал ее образ.

Под дверью кубрика раздался шорох, перечеркнувший линию сна. Образ девушки исчез. Я приподнялся на кровати, железные стойки громко скрипнули, но никто не проснулся. Сантист сопел на соседней койке. Миша, обняв подушку, спал к стенке лицом. В кубрике было тепло и тихо. И только шорох, будто кто-то елозил палкой по стене, не давал мне покоя.

Я спрыгнул с кровати и подошел к двери. Прозрачное окошко украшал чей-то плевок. Перед тем, как все легли спать, плевка не было, сейчас плевок появился, и выглядел уже подсохшим. Я подумал о том, кто бы мог это сделать, и повернулся к кровати Ромы. Следовало сказать спасибо его друзьям, что они оставили на стекле только плевок, а не что-нибудь еще. Сантист и сам частенько оставлял на окнах своих друзей подобные вещи, поэтому завтра утром он нисколько не удивится тому, что его кубрик пометили.

Я посмотрел сквозь стекло, и увидел пустой мрачный коридор. Шорохи не повторились. Я открыл замок и выглянул наружу. Где-то вдалеке раздавались голоса, и по коридору несся тихий гул. Мне не хотелось выходить из кубрика, но, стоя на холодном полу, я понял, что хочу в туалет и назад в кровать уже не вернусь.

Дневальный на месте отсутствовал, и это меня нисколько не удивило, потому что в наряде находилась вся банда Сантиста. На этот раз командир роты решил не мешать плохих парней с послушными, а выставить наряд только из тех личностей, которых на посту вообще было сложно представить. Рома Сантистойков заворочался во сне. Свет уличных фонарей падал на его кровать. Когда Сантист вдыхал, его нос подрагивал, а одеяло плавно вздымалось на груди.

Я вышел в коридор и быстрым шагом направился в туалет. Гул голосов смолк. Не помню, когда в последний раз мне приходилось наслаждаться подобной тишиной.

Туалет на всех этажах был разделен на умывальник и гальюн. Свет ни там, ни там не горел, но в умывальник отчасти попадал из коридора. Идти во тьму и искать писсуар на ощупь, я не хотел. И я так же не хотел возвращаться в кубрик за фонариком. При особом желании справить малую нужду можно было в ногомойную раковину. Ноги в ней никто никогда не мыл, потому что широкая бадья давно получила другое предназначение. Воскресным утром раковину регулярно заблевывали пьяные курсанты. Туда же бросали окурки из-под сигарет, чтобы лишний раз не тушить их об стены. А иногда среди прочего мусора в ней плавали презервативы.

Сегодня раковина была чистой, если не считать трех окурков, брошенных точно в сеточку, предотвращающую попадание мусора в трубу. В умывальнике никого не было, и я решил, что знак судьбы — не забираться в темный гальюн, а пописать прямо здесь у входа. На всякий случай, я еще раз высунулся в коридор, удостовериться, что меня никто не увидит. Все-таки, поступать так было подло по отношению к наряду, и если бы меня кто-то заметил, в следующий раз, в мой наряд, в раковину подбросят что-нибудь более остроумное.

Спустя несколько секунд дело было сделано. Испытывая странную дрожь, я подошел к умывальнику, помыл руки, ополоснул лицо, и вдруг услышал щелчок.

Сначала мне показалось, что щелчок проник в туалет извне. Откуда-то из коридора или со стороны балкона, куда выходить запрещалось. Но спустя мгновение я услышал скрип открывающейся дверцы, который окончательно рассеял все сомнения. В туалете кто-то был.

Я выскочил в коридор, желая просто исчезнуть в ночи. В тот момент я едва успел повернуть голову, как наткнулся на дедушку.

Если мое лицо выражало испуг, то его образ был полон неимоверного ужаса. Я подумал, что примерно так же, сидя на рельсах, люди смотрят навстречу внезапному поезду. Они даже не могут закричать, настолько страх парализует их нервную систему.

Дедушка затащил меня обратно в туалет и прижал к стене.

— Ты видел его? — прохрипел он.

Он вжал меня так сильно, что я не мог вздохнуть.

— Кого?

— Тихо! — его глаза вылезли из орбит, стоило мне повысить голос.

Дедушка выглянул в коридор и тут же повернулся ко мне.

— Слушай меня внимательно, сынок! — выпалил он. — В моей канцелярии сидит мальчишка. Сейчас ты зайдешь туда и попросишь его убраться! Ты меня понял!?

— Дедушка, три часа ночи, — прошептал я. — Какой мальчишка?

— Заткнись! — проворчал он. — Возьмешь его за шкварник и вытащишь из канцелярии!

Пока он лепетал безутешные фразы, я оценил его внутреннее состояние. Он чувствовал себя прекрасно как некогда, если бы не очевидный ужас, загнавший его в угол.

— Хорошо, хорошо. Только отпусти меня.

Он отпустил, но перед этим добавил:

— Пошевеливайся, сынок! Пошевеливайся!

Его трясло, как погремушку. В уголках губ собиралась пена. На руках выступили вены. Правую часть лица обступили кровеносные сосуды, и я подумал, что одним глазом дедушка меня вообще не видит. Глаз был полузакрыт и смотрелся так, словно его выкололи. Черно-красная прогалина на фоне бурой кожи. Только подергивающееся веко оставляло за собой что-то живое.

Командир роты вытолкнул меня в коридор и растворился во мраке.

Я поплелся по направлению к холлу, надеясь как можно скорее запереться в кубрике и лечь спать. Почему-то сейчас, наличие таких партнеров, как Сантист, меня полностью устраивало. Встречаться с непредвиденным и опасным в одиночку было куда сложнее, чем с человеком, у кого уже имеется в этом опыт. Я уже подбирался к своей двери, а меня до сих пор не покидала мысль, что дедушка спятил и увидел в канцелярии зеленых человечков. «Пора бы, — сказала бы моя мать. — Он давно к этому шел».

В то же время голос разума убеждал меня проверить. До канцелярии от моего кубрика не больше пяти шагов. Мы являлись соседями через коридор. Каждый день я слышал, как он инструктирует суточный наряд перед разводом на дежурство, даже если дверь моего кубрика была закрыта. Мой разум тянул меня туда. Я точно стал на линию, и ей поддался.

Вместо зеленых человечков в канцелярии меня встретил лютый холод. Ветер размахивал занавесками, балконная дверь билась о порог, по полу летали печатные листы. Все это движение сопровождалось единым звуком, исходившим от радиоприемника, давно потерявшего связь с антенной. Из динамиков раздавался треск помех, настолько резкий и заразительный, словно приемник выражал недовольство по поводу сложившейся ситуации.

Я закрыл балконную дверь и захлопнул окно. В канцелярии стало заметно тише. Движения прекратились, и я почувствовал, что комната приглашает меня присесть. Посреди кучи пепла стоял стакан с недопитым виски. Я потянулся к нему и вдруг радиоприемник взорвался оглушительным треском. Стены канцелярии точно придвинулись друг к другу, отражая звуковые волны и делая их громче. Моя голова едва не раскололась. Я зажал уши и на мгновение закрыл глаза. В следующий момент радиоприемник смолк, огласив канцелярию сухим шипящим тоном.

Когда я открыл глаза, стакан с виски стоял на краю стола, а стул плавно вертелся из стороны в сторону, будто кто-то сидел на нем, попивая горячий кофе. Это действие продолжалось около секунды. Потом стул остановился.

В одном из незапертых шкафчиков я нашел зеркальце, видавшее виды еще в те времена, когда дедушка за собой следил. Теперь он пользовался им только два раза в год. На день военнослужащих 23 февраля, а перед парадом 9 мая. В эти дни он приводил себя в такой порядок, что никто бы и не подумал про его извечные проблемы.

Я протер пыльное стекло и посмотрел на свое отражение. За мной находилась входная дверь, диван справа от нее, стеллаж с книгами слева. Все было нетронутым и мрачным, как на чердаке покинутого людьми дома. На диване мне легко представился дедушка, настраивающий радиоприемник на длинную волну. Ночью по длинным волнам пускали шансон. Он обожал шансон. Мог спать под него, есть, читать газету. Но главное, чему способствовал шансон — расслаблению со стаканом спиртного и сигаретой.

Я отошел к двери и вновь выставил перед собой зеркальце. Не знаю, что я хотел увидеть. Свое отражение, пепел на столе, стакан с виски, качающийся стул или радиоприемник. Все это разверзлось позади меня, как молчаливая картина устоявшейся жизни. Я подумал, если комната выглядит, как дедушкина канцелярия, то менять в ней что-то, равносильно искать пистолет с целью выстрелить себе в голову. Комната имела дух, который не желал, чтобы ее меняли. Ему нравилось запустение и хлам. Нравился старый запах и мрак. Нравились грязные занавески. Ему все здесь нравилось и в тот момент, когда я подносил зеркальце к лицу, я думал о том, нравлюсь ли ему сам.

Он стоял прямо за моей спиной. Прозрачный, как капля, но все же имеющий блеклый силуэт, достаточно яркий, чтобы рассмотреть его голову и плечи. Он стоял так, словно хотел толкнуть меня в спину. Я чувствовал, какой сильный от него исходит негатив. Он вытеснял меня. Давил, что есть силы, не прикасаясь к моему телу ни единой частью своей оболочки.

Я опустил зеркало и поднял голову к потолку. Под верхним плинтусом сидел таракан, но вместо него я видел лицо своего деда, извергающего страшные проклятия на одного из курсантов. Он его ненавидел. Он никогда бы не назвал причины, почему. Ненависть на курсанта, была такой же реакцией, как жажда на соль. Она либо есть, либо нет, и пытаться найти ей объяснение бессмысленно.

Я простоял под дверью достаточно долго, чтобы прийти в себя и заговорить. Таракан спрятался за плинтус, волна негатива отступила. Кто-то прошел мимо канцелярии, шаркая дряхлыми тапочками. Я вновь обратился к зеркальцу, но на этот раз не увидел ничего. Призрак исчез.

Еще какое-то время я простоял, вслушиваясь в звуки за дверью, после чего бросил зеркальце на диван и вышел в коридор. В ту ночь с дедушкой я больше не встречался.

Глава 12 Миша и его друг

В субботу в нашем кубрике произошло редкое событие. Рома Сантистойков не проспал развод дневальных, и перед тем как командир роты поднялся на этаж, успел вынести из туалета мусор и сделать влажную приборку. Так как Рома не имел привычки делать свою работу добросовестно, он разбрызгал воду из ведра и размазал ее тряпкой, из-за чего коридор наполнился едким запахом испарений. Постирать тряпку лишний раз в ведре он тоже не решился. Какой замывал пол в туалете, той же замывал полы и в коридоре. Воздух от этого утерял последнюю свежесть и стал настолько удушливым, что сонных курсантов, ползущих в туалет через весь этаж, трясло и бросало во все стороны, будто в роте был совершен акт химической атаки.

В свою очередь, Рома Сантистойков не чувствовал ничего, кроме геройских инстинктов от проделанной работы. И только когда у командира роты от резкого запаха заслезились глаза, он понял, что совершил очередную ошибку в своей жизни. Мой дед наорал на него так сильно, что Рома забыл, где находится его кубрик до самого обеда. Все это время он и два других дневальных оттирали стены и замывали полы уже подобающими методами. С хлоркой и жидким мылом.

Утром, воспользовавшись отсутствием Сантиста, я рассказал Мише о ночном происшествии. Вместо слов удивления мой друг поздравил меня и сказал, что теперь я тоже верю в привидения.

— Я одного не могу понять, почему дедушка видит его, а я нет?! — мы собирались на подъем флага, и времени оставалось в обрез. — Мне удалось поймать его только благодаря зеркалу!

— Наверное, он не хотел, чтобы ты его видел, — Миша спешно одевался в курсантскую форму. На центральном плацу командир роты нас всегда проверял. — Когда он понял, что ты его заметил, он разозлился. Отсюда такая волна негатива.

— Негатив — это только мое впечатление. Я просто не знаю, как еще выразить свои чувства! Меня словно вытряхивали, понимаешь!? Выворачивали! Гнули, как проволоку! Высасывали силы… и я…

— Испугался, — закончил он. — На самом деле этот мальчик не имеет к тебе никакого отношения. Ты просто пoпал в ненужное время в ненужное место.

— Что это значит?

— Моя бабушка говорила, что люди умершие своей смертью исчезают быстро и бесследно. — Миша заправил рубашку в брюки и подошел к зеркалу. — А вот те, кто умирал раньше запланированного небесами, бродят вокруг нас до тех пор, пока не решат свои проблемы.

— Бред какой-то! Какие еще проблемы?

— Те, что были до его смерти, — Миша всунул галстук под свитер и повернулся ко мне. — Я давно хотел тебе признаться, я тоже его видел. Только не через зеркало. Видел его своими глазами.

— Где?! — вспыхнул я.

— Здесь, — спокойно ответил Миша. — В нашем кубрике.

— Призрака… мальчишки?

— Да. Того самого, о ком я рассказывал тебе раньше.

У меня едва повернулся язык произнести следующую фразу.

— Который сбросился с крыши?

— Так точно, — без настроения сказал Миша.

Я был в полной растерянности.

— Но… почему ты мне ничего не рассказывал?

— Ты бы посчитал меня чокнутым, — ответил он. — А я не хотел тебя тревожить.

Я простоял несколько секунд, пытаясь осмыслить его слова. В чем-то он был прав. Не так легко объяснить паранормальные вещи тому, кто в них не верит. Но сейчас был другой случай. Я верил, потому что видел.

— Теперь ты знаешь, — договорил он.

Я вытащил свою папку из-под стола, но из кубрика выходить не собирался. У меня еще имелись вопросы.

— Он покончил с собой на основании своих внутренних проблем, верно? Семья — это исключительно личная жизнь. Почему он приходит к моему деду, и почему мой дед так его боится? Это как-то связано с его семьей?

Миша вздохнул и покачал головой.

— Я не понимаю его природы, — продолжил я. — Он способен навредить человеку физически?

— Он всего лишь призрак, — напомнил Миша и отошел от зеркала. Он схватил с кровати свою папку, и задержался у стола, пересчитывая в голове, все ли взял с собой. До обеда этаж для нас будет закрыт. — Больше я ничего не знаю.

Но я чувствовал, что он что-то не договаривает.

— Мишань, — я остановил его выхода и выдернул папку из рук. — Мы успеем на построение, не волнуйся. Скажи мне одну вещь. Ты видел его здесь. В нашем кубрике. Ты пытался с ним заговорить?

— Нет, — коротко ответил он. И добавил. — Никогда.

— Никогда?! То есть он был здесь не один раз?

— Он жил здесь, — сказал Миша.

Я чуть не выронил обе папки.

— Жил здесь? Он жил в нашей роте?

— Да. И его командиром был твой дедушка. А потом что-то случилось и он умер, — Миша вернул себе папку. — Твой дедушка знает историю.

«Он жил здесь», — прозвенело в моей голове. Колокол разносится по округе не так громко, как эта простая огненная фраза.

— Его кровать…

Миша указал на верхнюю койку, где спал Сантист. Мне оставалось только схватиться за голову.

— Восемь лет назад он спал на ней так же крепко, как сейчас спит Рома. Наша академия была еще морским училищем, — он обвел кубрик. — С тех пор многое поменялось. Пластиковые окна, новые кровати, двери. Он не рад этому.

— Откуда ты знаешь?

Миша пожал плечами.

— Иногда он как будто заходит в меня, и я вижу его глазами другую жизнь. Потом он исчезает. Он уходит из кубрика с распростертыми руками, и я долго вижу его мерцание. Обычно оно имеет переходный цвет из зеленого в ослепительно белый.

Миша указал на дверь, потом перевел взгляд на меня.

— Нам нужно идти. Не хочу провести ночь с субботы на воскресенье в наряде. Лучше я схожу на пляж и посмотрю, как бушуют холодные волны.

Я промолчал.

— Не думай об этом. Если будешь думать, сломаешь себе настроение. Вспомни о том, что сегодня английский. Нам надо рассказывать тексты. Ты что-нибудь подготовил?

— Да, — сказал я. — Я подготовился сказать, что ничего не подготовил.

— Это плохо.

— Подготовлю в следующий раз, — я пропустил его вперед, и сам не стал задерживаться в кубрике.

Подъем флага уже начался, и я слышал, как с плаца доносится оркестровая музыка. Курсанты академии встречали день под гимн Российской Федерации.

Призрак роты поселился во мне, и каждый раз, поднимаясь на этаж, я глядел на стены в надежде увидеть его очертания. Миша больше не хотел о нем говорить. Каждый день он уходил на прогулку, бродил где-то по окрестностям академии и возвращался в кубрик. Мы пили чай, обсуждали прошедший день, и в такие моменты я понимал, что мир, где мы жили раньше, стал более прозрачным. Наша дружба не изменилась. Я вошел в тот страх, в котором Миша жил до меня.

«Он здесь, — пророчило сознание. — Ты его не видишь, но он здесь, сидит на кровати Сантиста и смотрит на тебя. А ты весь в мурашках, пытаешься собраться с последними мыслями и сказать себе, что не напуган».

Глава 13 Кубрик номер 403

В сотне метрах от нашего корпуса располагался Учебно-тренажерный центр (УТЦ), где проводилась подготовка моряков по управлению спасательными шлюпками и использованию оборудования, связанного с безопасностью. Через УТЦ проходила тропа, ведущая на пустырь, за которым скрывалось маленькое соленое озеро и начиналось море. Летом, вплоть до пятого курса, мы ходили на пляж этим путем вот почему. На территории УТЦ находился визуализированный корабль, сложенный из десятка контейнеров, где обучали ведению боя с пожаром. Если забраться на самый верх, можно взглянуть на пустырь со стороны и узнать, из чего он сложен.

Озеро огибал невысокий глиняный обрыв. Там, где обрыв сменялся низиной, береговая линия обросла плотной полоской камышей. Камыши занимали большую часть периметра, и только на границе пляжа Алексино их тщательно вычищали, чтобы не загромождать живописный вид. Местность вокруг обрыва была глухой для общего люда. В отличие от Суджукской косы, расположенной по другую сторону озера, пустырь наполняла густая зелень, и пересекали пресноводные ручьи. Здесь росли яблони и сливы, иногда встречался тутовник и алыча, а тропа, ведущая от УТЦ к пляжу Алексино, временами погружалась в дебри дикой ежевики. Природа вокруг озера имела свой неповторимый вид, и я счастлив, что мне удалось запечатлеть его в своей памяти перед тем, как начались реализации первых строительных проектов.

Миша открыл это место задолго до того, как наступило лето. В один из воскресных дней он повел меня туда на прогулку, и показал то, без чего сейчас я не могу представить Новороссийск.

Мы сидели на обрыве и смотрели на бухту. По фарватеру шел огромный контейнеровоз. В стороны от него отходили волны, и мы видели, как маленькие буксиры, наскакивая на них, едва не опрокидывались на бок.

— Мой папа сейчас в Бискайском заливе, — сказал Миша. — Его судно попало в шторм. Мама очень беспокоится и звонит в офис его компании каждый день.

— Что они отвечают?

— Они говорят, что судно не нуждается в спасении и может самостоятельно выйти из шторма. Но мама в это не верит. Моя мама всегда волнуется за папу. Она ходит в церковь два раза в месяц, и молится, чтобы папа вернулся из рейса. А когда он возвращается, она упрашивает его больше не ходить в море. Но папа ее не слушает.

Под обрывом плескались волны. Странно, но я бы никогда не поверил, что пройдет всего десяток лет и от первозданности этого места не останется и следа. Пляж Алексино начнут активно развивать, прибрежные стройки перекроют все ручьи, стекающие в озеро, а земля, где в войну полегли тысячи солдат, покроется мусором.

— Папа не может жить без моря. Хотя он говорит мне, что жизнь на судне уже совсем не та, что раньше, он не думает о работе на земле. Как только он приходит из рейса, ему хочется опять идти в море. И так до бесконечности. Я даже не помню его в своем детстве.

Я вдруг понял, что тоже не помню отца в своем детстве. Слишком рано мои родители решили развестись. До переезда в Новороссийск мама старалась сократить наше общение, и если таковое случалось, она всегда расспрашивала меня, о чем мы говорили. Сейчас любые встречи мы с папой держали от нее в секрете.

— Когда я захотел поступить в морскую академию, — продолжил Миша, — мама чуть не сорвалась. Папа был счастлив, а мама металась из угла в угол, и грозилась от нас уехать. Она хотела, чтобы я стал доктором. Пробил себе карьеру в медицине. А я поступил сюда.

— Теперь она свыклась?

— Она никогда не свыкнется, — Миша усмехнулся. — Ты не знаешь мою маму. Она на многое пойдет, чтобы добиться своего. Но вся штука в том, что мы все равно сделали наоборот. Тот день, когда я поступил в академию, был одним из худших в ее жизни. Помню, как она металась и кричала что-то на нас. А папа только смеялся.

— Моя мама никогда не упорствовала, — поделился я. — Куда мне хотелось поступить, туда я и поступил. Мама даже не была против того, что я еду за тридевять земель.

— Тебе здесь нравится?

— Здесь неплохо, — я почувствовал на губах соль. С моря дул холодный ветер, развевая по берегу мелкие капли воды. — Не скучно. Есть свои минусы, но я стараюсь думать о будущем…

— Тогда минусов становится меньше?

Контейнеровоз медленно двигался на выход из порта.

— А тебе? — спросил я. — Тебе здесь нравится? Ты не думал о том, что твоя мама была права, и лучше бы ты вместо моря выбрал карьеру доктора?

— Я никогда не был в море, — Миша облизал губы. Не смотря на влажный ветер, соль на коже быстро сохла и стягивала. — Мой отец рассказывал много всего, и из его историй я понял, что море это не так плохо, но и не так хорошо. Я всегда мечтал о месте, где было бы много хороших людей. Чтобы все поддерживали друг друга и помогали. Если бы мне удалось найти таких людей в море, я бы ушел туда навсегда.

Миша собрал горсть камешков вокруг себя и принялся кидать в воду. Озеро было спокойным, в отличие от бушующего моря. В сотне метрах от нас на берег накатывали волны. Их гребни я видел со стороны пляжа Алексино. Ветер гнал на город циклон, но пока что он ощущался слабо.

— Когда ты попадешь на свое первое судно, на нем будут десятки отличных ребят, — я попытался его подбодрить. — Уверен, нам повезет! Только бы достичь того момента.

— А если нет? — переспросил он.

— Такого не произойдет, — я хлопнул его по плечу. — Мы справимся!

Миша бросил оставшиеся камешки в озеро. Он был задумчив и расслаблен. Смотрел в сторону гор, словно притягивал их к себе. Тем временем ветер усиливался. Мы пошли вдоль обрыва, спустились к кромке воды, и немного постояли в низине, наблюдая, как уходит контейнеровоз. Я подумал о том, что чувствует команда, покидая порт, и решил, что моряки, привыкшие к постоянным прибытиям и отплытиям, не ощущают тоску по дому так, как ее бы ощущали мы. За этот год Новороссийск стал мне домом, но покидать его мне было легко. Я надеялся, что так будет со мной и в море.

Контейнеровоз таял в лучах полуденного солнца. Но, чем дальше становилось от нас судно, тем сильнее сгущались над ним тучи. За Суджукским маяком небо хмурилось, и море становилось темнее. Контейнеровоз шел навстречу циклону. Вскоре оба буксира отошли от него в стороны и повернули назад, а широкая корма судна продолжила свой путь, под тяжелые нависающие тучи.

Когда мы миновали первый ручей, Миша сказал:

— Я хотел поблагодарить тебя, за то, что ты делаешь для меня.

Я не понял, о чем идет речь, но перебивать не стал.

— Знаешь, я вспоминаю наши первые дни, Олега с Игорем и всю их компанию и понимаю, что если бы не ты, они бы меня съели.

Камыши обступили нас, и озеро скрылось вместе с частью суши. Дорогу перегородил второй, более широкий ручей, через который просто так было не перепрыгнуть. Находчивые ребята положили доски, но и по ним переходить ручей представляло опасность.

— Моя мама говорила, к придуркам привыкать бесполезно, — сказал я. — Им надо уметь давать отпор. Вот мы и дали. Насколько получилось.

— У тебя хорошо получилось, — Миша осторожно ступил на доску. Доска тут же ушла под воду, и тогда он переступил на покрышку, расположенную в самой глубокой части ручья. Через секунду Миша был уже на другой стороне. — Ты смелый парень, Дэн. Иногда я смотрю на тебя и не понимаю, почему мы еще дружим. Ты решительный, расчетливый, пусть у тебя не всегда получается добиться своего, но ты бы мог утирать нос таким ребятам, как Коля Розякин. А я привык к тишине. У меня сердце кровью обливается, если я слышу звон стекла.

— Всему свое, Мишань, — я ему сочувствовал и пытался успокоить. — У тебя другой характер. Другой менталитет. Пробуй меняться, подстраиваться, бороться за свое слово. Рота солдат — это сложный коллектив. Ты либо в нем, либо в ауте. Отец советовал мне всегда держаться друзей, тогда сложные люди будут обходить меня стороной. Наверное, сейчас так и происходит.

Миша хмыкнул и покрутил головой.

— Меня сложные люди стороной обходить не будут, — сказал он без улыбки. — Я для них магнит.

— Тебе только кажется, — заверил я.

Но Миша не зря поднял об этом разговор. Жизнь в роте менялась к худшему. Смелость некоторых курсантов переходила порог дозволенного и становилась абсолютно неконтролируемой. Вольности стали подвластны любые действия, совершаемые после того, как командир роты покидал рабочее место. И вот к чему это привело.

На следующий день мой дед снова организовал проверку кубриков, после которой мы попали в наряд. Эта новость не стала для нас сюрпризом. Командир выполнял обещанное, а старшина роты с радостью заполнял книгу.

В тот же день курсант Мордаков отмечал свой день рождения и, к сожалению, не придумал ничего более подходящего, чем отметить его с лучшими друзьями в родном кубрике. Вечеринка не обошлась без девочек, вольготно переступивших через причитания Миши. Его смена начиналась в девять вечера, а компания из четырех симпатичных девиц пришла в начале одиннадцатого. Если бы сегодня была суббота, возможно большую часть энергии, выработанной алкоголем, ребята бы спустили в ночном клубе. Но сегодня был понедельник. И сегодня ночной клуб открылся в нашей роте.

Когда о кафель разбилась первая бутылка, Миша забежал в кубрик и сказал, что начинается что-то страшное. Кто-то кому-то уже грозился пырнуть ножом, и, зная наших парней, я набрался смелости и пошел к селектору вызывать дежурного по академии. Это простая схема действовала, как дважды два. Звонишь в рубку, дежурный вызывает наряд милиции, кубрики вскрывают, предварительно проинформировав всех командиров и начальников, пьяных забирают, а свидетелей отправляют писать историю случившегося. Главным минусом в этой ситуации было то, что ребята после такой подставы, будут иметь к тебе определенные вопросы. С тех пор, как некоторые парни отлично повеселились в комнате отдыха, не случилось ни одного инцидента. И, казалось бы, как давно это было! После того случая, рота стала подозрительно тихой. Секрет состоял все в той же последовательности. Местное население разбредалось по домам, и роте словно перекрывали кислород. Без местных иногородним было не так весело.

Мордак собрал компанию, с которой не догулял в прошлый раз.

Я вышел в коридор и к своему удивлению не увидел не души. Звуки лились из северного крыла, но за закрытыми дверьми слышался лишь отдаленный приглушенный гул. Я добрался до холла. Возле окна стоял Рома Пискун и с кем-то разговаривал по телефону. Дверь в туалет в противоположном конце коридора была открыта. Я знал, что сегодня кто-то обязательно наблюет в раковину, ногомойку или прямо на пол. Такова жизнь. Когда живешь в казарме, приходится мириться со всем. И среди тех вещей, что по утрам приходится смывать за кем-то дерьмо, подметать под окнами бычки и презервативы — убирать из раковины блевотину, становится обычным делом. В эту ночь я молился не за забитый гальюн и раковины. Я молился, чтобы никого не убили.

Селектор висел на стене перед главным входом. На нем имелась маленькая кнопочка, нажав которую тебе немедленно отвечал дежурный или его помощник. Перед тем, как нажать на кнопку, я еще раз подумал, стоит ли так жестоко подставлять ребят. Ведь многие из них и не знают, что через несколько минут к ним придет наряд милиции и их карьера оборвется, еще не начавшись. Вот так просто, словно Господу богу, мне представился шанс решить все за них.

«Вот так просто», — подумал я… и не нажал на кнопку. Вместо этого пошел по коридору по направлению к кубрику старшины. Коленки тряслись, потому что я знал, насколько опасны некоторые из друзей Мордака, после пары стаканов спиртного. Но хуже всего было ощущать, что я знал, зачем иду. Нельзя было просто так прогнать их из роты, как и нельзя просто так запретить им пить. И с чего мне следовало начать?

Я прошел мимо комнаты самоподготовки и остановился возле кубрика номер 407. На стекле красовался плевок. Вполне обыденная вещь для этой части этажа. Я перешел на другую сторону коридора, чтобы увидеть очертания окошка кубрика номер 403.

Когда появился призрак, из-за двери вырывались звонкие голоса и смех. Ребята были счастливы. Они творили, что хотели. Никто из них не знал, что смерть уже идет за ними, минуя длинный коридор метр за метром. Смерть не сворачивала со своего пути и не рассуждала о правосудии. Ее явление носило закономерный характер. Приход и отход, точно корабль дальнего плавания.

Я почувствовал волну негатива и вжался в стену. Призрак прошел мимо, затмив занавешенное полотенцем окошко. Мое сердце замерло. Я попытался прийти в себя, но меня словно парализовало. То, что мальчишка не сумел сделать в канцелярии, он сделал сейчас. Я поддался его влиянию, которое напрочь лишило меня тела.

Вдруг часть стены в нескольких метрах от меня вспыхнула бледно-зеленым светом. Мальчишка призрак коснулся бетона, и в тусклом сиянии я увидел костлявую руку, столь обезображенную и мертвецкую, точно она принадлежала мумии, вышедшей на прогулку с того света. В следующую секунду призрак распростер руки, стена занялась мерцанием, цвет которого, как и говорил Миша, менялся с зеленого на ослепительно-белый. Мальчишка вошел в кубрик 403, не пользуясь дверью.

«Он там», — говорило мое сознание. Он там, потому что он любит веселье. И он там еще по одной причине. Внезапно я понял, что то, зачем шел, уже случилось. Никто из шумной компании не сотворит в роте кошмар. Никто не выйдет из кубрика, чтобы бить бутылки и ломать двери. Никто. В моей голове поселилась крепкая уверенность, что все самое страшное уже позади. Мальчик, спрыгнувший с крыши много лет назад, вернулся, чтобы принести роте покой. Я поплелся в обратную сторону навстречу яркому свету холла. Когда я отошел далеко от кубрика номер 403, из темноты донесся приглушенный крик. Дверь не открылась, и как только свет холла коснулся моих ног, в сердце забралась пугающая боль. Я вспомнил слова Миши:

«Он ничего не говорил…»

И потом дедушки:

«Вышвырни этого мальчишку!»

Я прошел мимо стола дневального. Миша сидел, прикусив нижнюю губу, и смотрел на входную дверь.

— Он там, да? — внезапно спросил он.

Я остановился.

Он знал, что случилось. Вряд ли ему вообще требовался ответ. Мы словно ждали взрыва. Но взрыва не произошло ни через минуту, ни через пять, ни через час. Я чувствовал себя уставшим и разбитым. Мне хотелось лечь в кровать и хотя бы на несколько минут закрыть глаза. Я пожал плечами, но Миша даже не посмотрел в мою сторону.

Я пошел в свой кубрик и в курсантской форме улегся на кровать. Стоило закрыть глаза, как передо мной вновь возник призрак. Его сияние было настолько сильным, что под натиском грубых волн воздух вокруг него дрожал вместе со стенами. Реальность исчезла. Я провалился в сон, где меня сопровождал все тот же страх неизвестности.

Незадолго до ночной смены дневальных я проснулся от грохота входной двери. Массивный засов отодвинулся, оглашая весь этаж эхом. Кто-то либо пришел, либо уходил. Я выглянул из кубрика и с облегчением вздохнул. Все девочки в сопровождении Мордака и Баха отправлялись домой. Впервые за сегодняшний день мне стало легко. Я вернулся в кровать и подумал о том, что очень скоро начнутся летние каникулы, все разъедутся по домам и больше не будет ни нарядов, ни уборок, ни построений, ничего. Все исчезнет, как искры пылающего костра. Следующий учебный год начнется с чистого листа, куда мы вступим уже опытными курсантами, и что бы не случилось потом… это будет потом.

С теми мыслями я заснул еще на несколько минут, а без пяти час меня разбудил Миша.

— Вставай, — он потряс меня. — Нужно идти на развод.

— Где Сантист?

— Там же где и был. Только он на развод не пойдет. Я за него.

— И смену тоже ты будешь стоять?

— Нет. Про смену он меня не просил.

— Черт, — я сполз с кровати на пол и потянулся.

— Они все пьяные. Он сказал, если дежурный унюхает запах, у него будут проблемы.

— Еще бы, — проворчал я.

Подменить Сантиста, означало прикрыть его задницу. Я не хотел этого делать, потому что относился к нему так же, как и он к нам. Но во мне взыграла жалость.

— Хорошо. Пошли.

Перед тем как сдвинуть засов и отварить дверь, я захотел еще раз пройтись в северное крыло, но в тот момент ноги пошли не туда. В час ночи рота спала, и в коридоре было тихо, как в поле.

Глава 14 Беспокойная ночь

Наряды, что мы несли на первом курсе, выжимали из нас все силы. За последующие пять лет мне так и не встретился период времени хоть чем-то напоминающий тот год. Я беспокоился за роту, когда на мои плечи возлагалась ответственность быть дежурным. Я не любил принимать наряд у других ребят, потому что у моих дневальных тут же находилась причина меня в чем-то упрекнуть. Лишняя перепалка портила отношения, из-за чего сутки превращались в кошмар из ничего. Опыт доказывал, что лучше всего, если среди твоих дневальных окажутся стойкие работящие парни. Не такие, как Рома Сантистойков.

В ту ночь Сантист не потрудился сходить на ночной развод, равно, как и не потрудился отстоять свою смену. С часу до пяти в роте стояла гробовая тишина, и никто из спавших в северном крыле курсантов не покинул свой кубрик, чтобы покурить или поболтать по телефону с подружкой. Первым человеком, кто пробудился под утро, был дневальный Рома Пискун. В пять часов Рома должен был идти в рубку дежурного на утренний развод и сменить на вахте Сантиста. Но этого так и не случилось. Вместо похода на развод, он разбудил меня.

— Что случилось? — проспав всего четыре часа, я не сразу пришел в сознание.

Свет в кубрике не горел, но даже в полутьме, взглянув на Рому, я понял, что произошло что-то серьезное. Пискун не скрывал испуг. Он сказал всего одно слово, и его было достаточно, чтобы мгновенно наступило утро.

— Дым! — пропищал Рома. — Дым в роте!

Я вскочил с кровати и принялся одеваться. Миша тоже проснулся.

— Сработал датчик?

Брюки никак не хотели застегиваться на молнию, и я так сильно дернул собачку вверх, что оторвал ее и продолжил одеваться, как ни в чем не бывало.

— Если бы это был просто датчик, я бы тебя не будил! — пищал Рома, и я понял, что он пребывал еще в большей панике, чем несколько месяцев назад, когда ребята устроили в его кубрике пьяную вечеринку.

Я пытался утешить себя, что в коридоре тлел один из электрических распределителей. Вся электрика в казарме была старой, но рабочей. Поэтому менять ее никто не спешил. Если выбивало контакторы по напряжению, их просто включали обратно, как обычные хозяйственные пробки. Но когда Рома закричал, что дым настоящий, и валит из северного крыла, чудовищная мысль коснулась моего разума.

— Дым может идти из кубрика, — я сорвал с крючка рубашку и тут заметил, что Сантиста в кровати нет.

Его койка была пуста, но простыня примята. И по следу я догадался, что последний раз на кровати сидели, а не лежали. Одеяло было скомкано, подушка запихана в угол. Все, как любил Сантист, за исключением одного — если он касался своей кровати, он никогда на ней не сидел. У меня не было времени изучать этот след, но перед тем, как выскочить за дверь, я подумал, что простыня в районе вогнутого пятна сейчас такая же холодная, как кожаный диванчик в дедушкиной канцелярии. Сидел на ней явно не человек.

За окнами еще не рассветало, и северное крыло усыпало во мраке. Рома пересек холл. Он освещал себе дорогу экраном мобильного телефона. Других подручных средств у нас не было. В глубине южного крыла, где жили мы с Мишей, запах дыма почти не ощущался. Я припустил шаг, заметив, что силуэт Ромы окончательно скрылся в темноте.

Дым расползался в холле. Под потолком я увидел клубы синеватого облака, двигающегося к открытому окну. Сквозняк быстро вытягивал дым наружу. Рома ударил в дверь и закричал мне:

— Это отсюда!

Прежде я никогда не видел, чтобы Пискун так смело барабанил в дверь, кубрика, где жили ребята, готовые одним кулаком порешить его на месте. С недавних пор он переселился от Баха и компании, но это лишь ожесточило их и без того нелегкие отношения. Теперь Пискун был изгоем, и привычка скрываться от бывших соседей заимела особый смысл. Так или иначе, Рома был напуган. Другого объяснения столь решительным действиям я не находил.

Я подбежал к двери и пощупал сухое дерево. Дверь была теплой, из щелей рывками валил дым. Две или три секунды ушло на то, чтобы извлечь стекло из рамы. Насколько сильным был пожар, мы узнали только спустя минуту. Я сорвал полотенце и в свете расходящегося пламени увидел ужас.

Кубрик горел уже давно. Внутри скопилось столько дыма, что коридор тут же объяло облако яда. Сработал датчик пожарной сигнализации, подняв роту на ноги.

Я надел на нос ворот свитера и заглянул в окно. Из-за недостатка тяги матрац, где лежало тело одного из парней, тлел. Когда полотенце с окошка оказалось на полу, матрац вспыхнул. Одежда на том парне тоже вспыхнула, а сам он так и не пошевелился. Дым рассеивался, и сквозь синеватую мглу, я увидел еще одно тело. Курсант лежал на полу, в неловкой позе вытянув правую руку вперед, словно пытался что-то вытащить из-под кровати. Под ним тлел коврик, от которого ползло пятно черной выгоревшей жидкости. Ковер занялся огнем, языки пламени перекинулись на недогоревшую простыню. Тело, лежащее на коврике, не пошевелилось.

В следующую секунду, я почувствовал, как теряю сознание. Я пошатнулся и согнулся пополам. Кто-то взял меня под руку и оттащил от окна. Меня вырвало. Позже все стало темнеть, и я слышал только крики, выскакивающих из кубриков ребят. В роте воцарился хаос.

Глава 15 Итоги

Даже спустя месяц после того, как рота уменьшилась на пять человек, никто так и не узнал подробностей истории, произошедшая в ночь с понедельника на вторник за запертой дверью кубрика номер 403. Павел Мордаков сознался в том, что привел в роту девушек и до двенадцати часов, они играли в «Покер» на раздевания. Конечно, такие игры не обошлись без спиртного, которое доставили в роту Максим Таранов и Коля Розякин. Купленный на деньги именинника коньяк быстро вывел компанию друзей на новый уровень. Девушки стали еще горячее, а парни еще активнее. Около полуночи одна из подружек почувствовала себя плохо и сказала, что уходит домой. Ее поддержала другая подружка. Мордаков вызвал им такси, и они уехали. Через пятнадцать минут веселью и вовсе пришел конец, когда одну из оставшихся девушек вырвало, едва та успела добежать до балкона. Вначале первого Мордаков и Бахматов покинули роту. В кубрике осталось три человека, среди которых был подсменный дневальный Роман Сантистойков, так и не заступивший на свою смену.

Пятно выгоревшей жидкости оказалось бензином, вылившимся из расплавленного ведра, где ребята, по мнению следствия, пытались приготовить самодельный наркотик. Ни Бахматов, ни Мордаков не сознались в том, что имели какое-либо отношение к произошедшему после того, как покинули кубрик. Ведро сгорело, но кусок металлической трубки, с капроновым шлангом и приплавленным горлышком пластиковой бутылки, были найдены в обугленном состоянии в руках Максима Таранова. Все трое к приезду пожарных были мертвы. Таранов лежал на ковре. Тело Коли Розякина нашли под кроватью. Сантистойков сгорел на матрасе.

Спустя сутки, не дожидаясь официального решения начальника академии, Павел Мордаков написал рапорт о своем исключении. Быстро расквитавшись с учетом, он навсегда исчез из роты.

Мне казалось, что случилась всего лишь авантюра. Очередная маленькая шутка тех парней, кому некуда выплескивать свою энергию, но шли часы, за ними потянулись дни, а дверь 403 кубрика была все так же заперта, опечатана клейкой лентой и опломбирована. Нас с Мишей ждала дисциплинарная комиссия, и никто из нас не знал, чем будет на ней оправдываться. И были ли у нас оправдания? Я долго думал над этим вопросом, и чем больше смутных мыслей собиралось у меня в голове, тем лучше я понимал, что оправданий в этом деле не существует. Меня не посадят в тюрьму, за то, что я проспал пожар. Но меня выгонят. И что мне говорить маме?

За отца я не переживал, потому что он и сам не раз попадал в подобные ситуации. Отец как никто другой знал, что такое полная задница. Но за маму я волновался. Мама не принимала ошибок.

Я настолько глубоко переживал трагедию, что почти перестал общаться с друзьями. Они ходили мимо, поглядывая на меня, как на изгоя. А я сидел за столом, глотая чай из грязной кружки и думал. Перед глазами стоял дым. Языки пламени то вспыхивая, то затухая, теребили матрац. Черное пятно, словно живое, ползло по полу, оставляя за собой ядовитый след. И тела. Я видел два тела и для меня они по сей день были живыми. Теперь одна из кроватей нашего кубрика вновь опустела, и я подумал, что следующий, кто решится к нам подселиться, закончит тем же. Эта кровать была проклята, и виной тому странный мальчик, решивший спрыгнуть с крыши пятиэтажного здания в двух тысячном году. Что было не так тогда?

«Твой дедушка знает историю»

Вечером после случившегося он зашел к нам.

Он ступил за порог, дверь продолжила свое движение, и, наконец, ударилась в стенку. Я оглянулся. Миша встал с кровати и отошел к балкону. Дедушка столь же медленно, как открывалась дверь, прошел на середину кубрика и впервые за весь год не глянул по сторонам. Он смотрел на меня, будто хотел сжечь.

— Сегодня пойдешь к отцу, — строго произнес он.

Его волосы были растрепаны. Борода выглядела, как кустарник, про который давно забыл садовод. И в целом вид дедушки оставлял желать лучшего. По крайней мере, мне не казалось, что сегодня он не был пьян. Он был зол и тверд, и от этого его тяжелый голос становился более повелительным.

— Он ждет тебя и хочет поговорить.

— Я планировал остаться здесь.

— Мне плевать, что ты планировал. Собирайся и шагай домой! — оборвал он и вдруг увидел на столе кипятильник. — А это я заберу. Не место здесь таким вещам.

Он взял кипятильник за железную петлю и сжал его в кулаке.

— А ты, — он повернулся к Мише. — Зайди ко мне! Распишешься за наряд. И у меня есть к тебе разговор.

Он постоял несколько секунд, словно дожидаясь пока его слова ножом протиснутся сквозь нас обоих. Потом ушел, оставив дверь открытой. После этого я спросил у Миши, догадывается ли он, что за разговор его ждет.

— Я не х-хочу к нему идти, — честно признался он. — И у меня в груди к-колит.

— Если бы он хотел поговорить о пожаре, почему он отправляет меня домой?

Миша сел на кровать, так и не хлебнув ни глотка чая.

— Кипятильнику конец.

— Черт с ним. Я принесу новый, — отмахнулся я. — Если хочешь, я могу зайти с тобой и постоять там.

— Нет. Он отпустил тебя, значит, хотел говорить только со мной.

— Ты уверен?

— Да, — сказал Миша, все так же скучно разглядывая стену. — Иди. Увидимся завтра.

Я пожал плечами и принялся собираться. А Миша забрался на голый матрац, где до него спали Олег и Сантист. Уже тогда мне показалось это странным, но Миша улегся на пустую кровать и закрыл глаза. Он не хотел никого видеть, и в тот момент мне показалось, будто он лег в гроб. Настолько ярко освещалась губительная энергия этого места. Вскоре я вышел из кубрика, напоследок окинув его скучный, но прибранный вид.

По дороге домой, я подумал, что отец не просто так звал меня к ужину. Он хотел, чтобы я все объяснил. И я не собирался ничего скрывать. Я хотел выложить, все как есть, чтобы он понял, за что меня накажут, и решил сам, сколько в этом моей вины. С тех пор, как мертвые тела вынесли из казармы, прошло много часов, но только сейчас я подумал о себе. Что со мной будет? Академии конец? Все, куда я стремился, обрушилось в одночасье. Куда стремиться теперь?

Я шел, низко опустив голову. Прохожие бросали на меня серые взгляды. Время тянулось, в груди сидела боль, хмурая стена вечерних сумерек опускалась на город. Я полз около часа и когда дом Марины, показался внизу крутого спуска, подумал, что эту дорогу запомню навсегда. Маленький магазинчик справа, слева остановка маршруток, а впереди улица маленьких домиков. Подул ветер, и, подчиняясь его движению, я побрел вниз. Объяснятся отцу.

Глава 16 Конец движется

Я брел по пустынному пляжу, вглядываясь в линию горизонта, где синее море соединялось с алым закатом. Под ногами лежал песок, и даже яркие блики солнца не могли скрыть его белизну. Песок был настолько мягким, что казалось, будто под ногами лежит облако ваты, и только море, накатывающее на берег, заставляло его тяжелеть, наливаться водой и уноситься прочь вместе с волнами.

Я был здесь раньше, и знал, что красота этого места обманчива, а первозданная природа, которая насыщала каждый краешек земли, хранила в себе страшные тайны. Я шел вперед, стараясь не попадаться навстречу набегающим волнам. И тут на плечо легла рука…

— Тебе здесь не место! — я обернулся и увидел человекоподное существо.

Оно походило на глиняную статую, уже порядком потрепанную ветром и морской водой. Его нос был сколот и топорщился, как откусанная морковь. Рот раскрывался, точно две половины речного моста. Глазницы напоминали дыры в земле, а лицо черными полосами пересекало подобие кровеносных сосудов.

Я сбросил его руку и отшатнулся.

Переваливаясь с боку на бок, существо сделало несколько шагов в мою сторону. Ноги его не гнулись, и ему приходилось подволакивать одну ступню за другой.

— Тебе здесь не место! — прорычало оно. — Убирайся! Ты должен быть там!

Я попятился от него и случайно наскочил на волну. Вода была маслянистой и такой густой, что мои ноги тут же поволокло в море. Я подпрыгнул и высвободился. Море издало звук, похожий на клик чайки. Существо попятилось назад. Я подумал, что оно боится волн не меньше, чем хочет выгнать меня с пляжа.

«Конец движется», — пробормотало существо, указывая в море.

Я почувствовал, как проваливаюсь в песок. Ноги ушли по голень, затем по колено. Не в силах вырваться, я закричал. Существо заворожено смотрело в море, словно меня не существовало. Вскоре песок поглотил все вокруг, оставив во мне лишь одну фразу: «Конец движется». Жар сменился холодом.

— Эй, парень, — окликнул меня кто-то. — Смотри не свались. Тут высоко.

Я посмотрел вниз и увидел зияющую пропасть, под которой был старый потрескавшийся асфальт. От страха я потерял равновесие и замахал руками. Ветер дунул в обратную сторону и столкнул меня с парапета на крышу.

— Круто, да!

Я различил фигуру мальчишки. Он сидел в нескольких метрах от накренившейся антенны.

— Хотел бы прыгнуть отсюда?

Я открыл рот, и выпустил огромный мыльный пузырь. Пузырь блеснул в лунном свете и полетел ввысь. «Черт! А красиво!» — подумал я, наблюдая, как пузырь переливается цветами радуги и разбухает, будто кто-то накачивал его через невидимый ниппель.

— Эй! — мальчишка спрыгнул с парапета и направился ко мне. — Если не хочешь прыгать, вали отсюда! Последний раз предупреждаю!

И тут он направился ко мне. Я открыл рот и выпустил еще один пузырь. Мальчишка приближался, и почему-то у меня не оставалось сомнения, что он скинет меня с крыши, вне зависимости хочу я этого или нет. Я не видел его лица, но мне чудилось, что оно совсем не такое радостное, как у старшины Юры, когда тот расписывал наряд.

Но вдруг мальчишка остановился.

— Ты же друг Миши, — прошептал он и наклонился ко мне.

Я дважды услышал, как он вдыхает воздух, а потом, шаркая по старой бетонной крыше, отходит назад.

— Почему ты здесь? — спохватился он. — Почему ты здесь, ведь ты должен быть там!

«Где, там, черт бы вас всех побрал!» — я почувствовал, как вес тела проваливается сквозь перекрытие, словно бетон превратился в зыбкое болото. На секунду меня охватила темнота и головная боль. Я зажал рот, чтобы не выпустить еще один пузырь и приземлился на кровать пустого, аккуратно прибранного кубрика. За такой кубрик дедушка поставил бы четверку. Хотя в похмелье ему могло привидеться что угодно. Дедушка только говорил, что за неубранный кубрик поставит в наряд, а на самом деле ставил в наряд тех, кого просто не любил.

Из-под кровати раздался шорох. Я поджал ноги и прислушался. Стучали часы. Я вспомнил, как под удары часов пукал один из моих одногрупников, и внезапно понял, в чьем кубрике нахожусь. Но кто находился под кроватью? В помещении горел свет, за окном стояла ночь. На дверном окошке висело полотенце.

«Никому не беспокоить».

А надо ли?

Тем временем из-под кровати выполз Коля Розякин. Он подошел к двери, сдвинул полотенце и выглянул наружу.

— Штопанный гандон! — процедил Коля.

Его штаны съехали вниз, и я видел две жирные ягодицы, желтеющие, как спелые дыни под августовским солнцем.

— Только попробуй поставить меня в наряд! — Коля скривился, словно его укусили за палец.

Он сдернул полотенце с окна и бросил его на кровать.

— Старый пердун!

Лежба в засаде не прошла для Коли бесследно. Его майка была в пыли, штаны в паутине, клочки волос прилипли к рукам. Он словно спустился с чердака, где жили мыши и кошки. Но Коля был настолько растроган и обижен, что не замечал всего этого. Он поворчал еще минуту, гневаясь то на командира роты, то на старшину Юру, а потом снова полез под кровать. Выглядело это так, словно Коля отправляется в погреб за банками. Не спеша, но столь уверенно, что любой, кто видел эту сцену, подумал бы, будто Коля под кроватью жил.

— Найду, задушу падлу! — прозвучали слова, перед тем, как он окончательно скрылся.

Через несколько секунд я увидел в дверном окошке физиономию своего деда. Он заглянул в кубрик и кому-то сказал:

— Ключ!

Прежде чем дверь открылась, я снова провалился в пустоту и очнулся в кресле перед телевизором. Из спальни доносился храп отца. Дверь в ту комнату была закрыта, и без стука я туда никогда не входил. На случай, если мне хотелось остаться в доме, женщина отца стелила мне пастель в гостиной. Здесь находился удобный диван, и я мог допоздна смотреть футбол.

Телевизор был выключен. Я заснул в кресле и ни отец, ни Марина не потрудились толкнуть меня, чтобы избавить от неудобного вертикального положения. Моя спина затекла. Ноги онемели. В ушах стоял шум. Я попытался размять шею, и вдруг услышал шепот:

«Конец движется, …онец движется, …нец движется, движется».

Шепот удалялся и вопреки разумному, я подумал, что произносит его давно умерший голос. В нем слышалась некая реальность, которую никто не признавал. Черт дернул меня в тот момент, но одной мысли о мальчишке-призраке хватило, чтобы я схватил куртку, обулся и выскочил из дома. Теперь неоднозначный образ был для меня предвестником несчастья.

Через тридцать минут я перелез забор, отделяющий территорию морской академии от жилого квартала, и побежал к своему корпусу. Сегодня в большом наряде стоял первый курс судоводителей. На крыльце я встретил курсанта с красной повязкой. Ничего не спросив, как это обычно бывает, он продолжил играться в телефон.

На лестничных площадках было темно. Единственная лампа горела на входе, где сидел дневальный. Часть света попадала на этажи от уличных фонарей. Этого хватало, чтобы различать ступеньки и бежать вверх, не придерживаясь перил, на которые частенько плевали идиот. Я добрался до своего этажа и ударил в дверь кулаком.

— Эйй!!! — лестничная площадка вздрогнула.

Эхо едва успело донести гул к нижним этажам, когда заскрипел засов. «Молодец», — пронеслось у меня в голове. Скорее всего, дневальный спал на столе в холе. Иначе как бы он добежал так быстро?

Я толкнул дверь и кинулся по коридору, вытаскивая из кармана ключи. Всего несколько шагов — и я стоял перед окошком своего кубрика и всматривался… в ничто. Окошко было аккуратно зашторено полотенцем.

В нашей роте полотенце никогда не являлось запретом. Запретом являлась любая попытка сделать окно не прозрачным. Полотенце имелось у всех. Оно легко подходило под штапики, поэтому в каждом кубрике я наблюдал одну и ту же картину. Стоило командиру роты покинуть расположение, как курсанты тут же занавешивали свои окошки чтобы избавиться от непрошенных гостей. Миша не был исключением из этого списка. Он продолжил занавешивать окно даже после того, как Тупица-Макс будучи абсолютно трезвым выбил нам стекло. Не пугал его и старшина Юра, ищущий любой кубрик, где бы имелась жертва для наряда по всем известной ориентировке.

Не смотря на то, что кубрик изнутри я не видел, нахождение полотенца на окошке облегчило мне душу. Я вспомнил, как моя мама любила менять мебель местами, из-за чего дом терял первоначальный вид и становился чужым. Эта смена досаждала мне всю подростковую жизнь. С тех пор я знал, что лучше вещи это те вещи, которые никогда не меняются. Стабильны, как день и ночь. Полотенце на окошке подарило мне шанс, и я надеялся, что ничего плохого за вечер не случилось. Тревоги и сомнения пойдут стороной, и мне останется лишь посмеяться с них, как люди смеются над глупыми снами. Когда дверь приоткрылась, и из кубрика потянул холодный сквозняк, я понял, что волновался не зря.

Миша не любил холод и перед тем, как лечь спать, всегда закрывал балконную дверь. Сегодня балкон был открыт. Я почувствовал это с порога и ощущение мнимой опасности вернулось. Дверь открылась шире, полоса света проникла внутрь, и между кроватями я увидел качающуюся фигуру. Сначала я решил, что это тень. Но когда свет проник глубже сомнений не осталось.

Потолки на всех этажах были довольно высокими для обычных зданий. Связано это с тем, что по уставу Вооруженных сил Российской Федерации, для проживания в кубрике определенного количества курсантов, требовалась соответствующая кубатура воздуха. Вероятно, проектировщики решили более экономичным увеличть кубатуру за счет высоких потолков, нежели общей площади. Именно высота потолка над полом сослужила Мише недобрую службу. Хотя, может быть, он так не считал.

Под ним лежал опрокинутый стул. Своей спинкой стул упирался в кровать, и я подумал, что при таком положении Миша мог бы до него дотянуться. Если бы хотел. Его тело медленно вращалось вокруг своей оси, и край стула он цеплял пальцами ног. Все казалось настолько неправдоподобным, будто сон не заканчивался, и я продолжал проваливаться в песок. Наверное, это был самый тяжелый момент в моей жизни. Я стоял, пораженный страхом и бессилием. Мои руки не поднимались, а в голове сидел один нерешенный вопрос. Почему?

Я закрыл дверь на ключ и содрал с окна полотенце. Тусклый свет попал на стены, и в сумраке я увидел мимолетную тень. Кто-то посмеялся из черного угла и, перед тем как исчезнуть, бросил мне под ноги записку. Строки гласили:

«Твой дедушка знает историю»