Дедушка, не спи!

Глава 1 Дом проповедника

Эта история случилась до того, как я поступил в академию, и, если ее не рассказать, дальнейшее описание событий будет просто бессмысленным. Читатель поймет это, но не сразу. Поэтому предлагаю сесть во временной лифт и опуститься на несколько лет назад, а именно — в две тысячи третий год, когда я со своими лучшими друзьями совершил едва ли не самое большое открытие в мире. Мы нашли место, откуда мертвые начинают свой путь в вечную жизнь.

Недалеко от наших дворов находился заброшенный участок земли. Много лет назад здесь жили цыгане. После того, как народ, уставший от воровства и опасных посетителей, попер цыган восвояси, их дом опустел, обветшал и разрушился. Существенную лепту в его быструю смерть внесла местная молодежь. Дети превратили дом в аттракцион: разворотили крышу для своих игр, выбили стекла, понаделали дыр в стенах. Веселье продолжалось несколько лет, пока сельская администрация не пригнала ко двору телегу и десяток крепких ребят. За один день от дома остались только рожки, да ножки. Так, некогда пристанище цыган, преобразилось в пустырь, на который раз по осени заезжал трактор, выкашивал траву под самый корень и пропадал до следующего года.

По обе стороны от пустыря находились дворы. Слева, за хлипким деревянным забором жила глухая старуха. Она редко покидала свой дом, и мы знали о ней лишь то, что землю от неба она уже не отличала, и готовилась покинуть наш мир задолго до того, как мы появились на свет. Справа жила Сабина — девочка, в которую мы все были немного влюблены. К сожалению, она с нами почти не гуляла, а ее мама каждый раз ловила нас недоверчивым взглядом, словно мы были изгоями.

Летом пространство между двумя дворами вновь зарастало травой. Кое-где мы выкашивали ее своими силами, и однажды на вытоптанной площадке появился наш первый костер. С тех пор, на небольшом закутке ничего никогда не росло. Летом траву выжигал огонь, осенью уничтожал трактор, зимой земля промерзала насквозь и становилась безжизненной.

Вечер, когда началась эта мрачная история, я помню, как вчерашний день. Мы с ребятами собрались на пустыре и распалили костер из ореховых веток. Рамилка принес из дома сосиски, я достал несколько картофелин, Владик организовал керосин, потому что ореховая древесина плохо разгорались от спичек и бумаги.

Была суббота, и родители не спешили звать нас домой. По субботам каждый считал своим долгом отпроситься на подольше, потому что среди недели нам вообще не позволяли вырваться из дома. Школа сидела в головах наших мам и пап. Школа отнимала большую часть сил, и, хотя никто из нас не учился хорошо, а само понятие школы внушало больше терзаний, чем оптимизма, мы жили, как и полагается всем детям: сначала учеба, потом прогулки. Так учили нас с тех пор, как мы появились на свет. А нет учебы или же учеба идет слишком плохо — забудь о своих друзьях, свободе и прочих мелочах. Лишь суббота была исключением из правил. Как-то раз Рамилка высказал мысль о том, что суббота спасает даже мертвых. Никто и не подумал смеяться над его суждением, тем более что оно было произнесено под лунным небом, и встречено далеким окликом хищной птицы.

Рамилка насадил сосиску на шампур и принялся подогревать ее на костре. Мы с Владиком сидели напротив него. У меня на шампуре тоже вертелась сосиска, а у Владика — картошка.

— Воткни ее в угли, — посоветовал Рамилка.

Владик воткнул картошку в угли и тут же вытащил.

— Она не сгорит? — он с сомнением глянул на друзей. — Она же станет, как эти угли.

— Важно не это, — произнес Рамилка тоном великого вождя. — Важно, чтобы вокруг нее был жар. Если жар хороший, то и картошка испечется хорошая.

— Тогда почему ты не засунешь свою сосиску в самый центр костра? Жар там отменный!

— Потому что это сосиска, тормоз, ты! Ее жарят на огне до твердой блестящей корочки. А потом суют в угли, чтобы она пропеклась!

Вдруг его сосиска соскользнула в костер, и огонь в том месте стал ярко-желтым.

— Черт! Из-за тебя все!!! — он взмахнул шампуром, как шашкой, и опустил его на горящие ветки. Тотчас костер выдал сноп искр и окутал нас пеплом.

Мы с Владиком засмеялись, наблюдая за тем, как Рамилка пытался вытащить сосиску из огня. Действовал он, как сумасброд, решивший обогнать ветер. Следующий сноп искр поднялся кольцом, и мы были вынуждены отползти от огня, чтобы не прожечь одежду. Но тут мальчишка успокоился. Воткнул шампур куда-то в огонь и вытащил обугленный остаток.

— Видишь, что будет, если засунуть ее в угли раньше времени?

Он сел на свое место, рассматривая почерневшую сосиску. Ухватив зубами за край, он потянул ее на себя.

— Горячо, но есть можно, — заявил Рамилка. — И вообще, нам пора бросить это занятие.

— Здесь здорово, — сказал я, разглядывая искры, воспаряющие над костром.

Рамилка засмеялся. Сосиска обожгла ему губы, и он заскулил.

— Здесь здорово, ты прав, просто мне здесь уже надоело! — буркнул Рамилка и принялся доедать остатки горелого мяса.

Мы никогда не заводили разговоров о том, о чем судачат на лавочках наши бабушки, но почему-то в тот момент, когда Рамилка опалил губу и стал беситься, я упомянул старую тему, и ребята тут же забыли обо всем на свете. Я сказал им о Беке. Дедушке Беке, который жил за углом и разводил пчел, пока однажды не исчез. Его искали всем селом, прочесывая каждый уголок тех улиц, где он бродил последние дни и ночи. Но дедушка Бек пропал бесследно. И многие стали говорить, что пропал он не просто так.

— Бедный дедушка Бек, — прошептал Владик. Огонь очертил его обеспокоенное лицо. — Помните, какой у него был вкусный мед?

— Ага, — Рамилка опустил пустой шампур на огонь. — А какие легкие ульи! Так бы и таскал их всю жизнь.

Дедушка Бек каждый год вывозил ульи в поле и звал нас на помощь, чтобы перенести их с заднего двора на прицеп. Один улей весил около тридцати килограммов. Довольно большой груз для детей нашего возраста. Однажды Рамилка не удержал улей, и ящик грохнулся ему на ногу. Крышка открылась, рой растревоженных пчел вылетел на свободу, и часть его запуталась у Рамилки в волосах. После того случая дедушка Бек стал называть Рамилку Винни-Пухом.

— А мне нравились соты, — признался я. — Самое невероятное, что когда-либо пробовал в своей жизни.

— Он обещал угостить нас еще раз, — вспомнил Владик. — Да, да! Когда вы ушли, он так и сказал мне: «Первый снятый мед ваш, ребята, потому что вы мои самые верные помощники!»

— Жаль, что его обещание так и не претворится в жизнь, — сказал я.

— Бедный дедушка Бек, — протянул Владик.

— Я бы с удовольствием занялся его поисками еще раз, — заявил Рамилка.

— Его искали несколько дней! И ничего! Пусто! Моя бабуля сказала, что его похитили, потому что он был очень умный и знал кучу секретов.

— Глупости! — Рамилка поворошил ветки в костре. — Я уверен, что он жив и здоров. И даже знаю, с чего начать поиски.

— Начитался книжек, — упрекнул его Владик. — Знаешь, сколько раз к нему приезжала милиция?

Рамилка махнул рукой:

— Не важно.

— А, по-моему, очень важно. Потому что они обыскали его дом раз пятьдесят и ничего не нашли. Дедушка Бек пропал бесследно. А в газете написали, что его унесли инопланетяне.

— Инопланетяне! Тоже мне, сказочник!

— Никакой я не сказочник! — обиделся Владик. — Инопланетяне похищают людей, и все об этом знают.

— Инопланетяне — это вымысел!

— Постойте, постойте, — вступил в беседу я. — Пусть инопланетяне — это вымысел. Но дедушка Бек стал уже третьим, бесследно пропавшим после токаря, последний раз замеченного на шлюзах, и маленького мальчика, которого мама отпустила погулять перед прошлым ливнем. Чувствуете взаимосвязь?

— Чувствую, как течет твоя крыша, Деня!

— Инопланетяне… — упорствовал Владик. — Инопланетяне!

— Заткнитесь! — выкрикнул Рамилка. — Не могу больше это слушать! Дэн выстраивает какую-то логическую мысль, Влад рассказывает об НЛО. Неужели вы не понимаете? Кто-то унес тела и сложил в укромном месте, специально, чтобы по селу понесся слух.

— Какой слух? — спросил Владик.

— Тот самый! — Рамилка погрозил мне шампуром. — И ты тоже пытаешься его распространить! Будто бы здесь поселились демоны! На самом деле кто-то просто не хочет, чтобы население пригорода росло. Городским властям нужно, чтобы рос город. Расширялся центр! А кто поедет жить в село, где бесследно пропадают люди!?

— Я бы не поехал, — сказал Владик.

— Вот именно! И никто бы не поехал!

— А зачем тогда столько стараний их найти? И вообще, мне жалко дедушку Бека. Он был добрым.

— Чтобы запудрить нам мозги! — прыснул Рамилка. — Вы слышали, что из дома на углу уезжает проповедник? Помните его?

— Он со мной два раза в шахматы играл, — сказал я. — Обыграл сначала без двух ладей, потом без ферзя.

— В общем, он съезжает.

— Дом на углу снова опустеет, — Владик поежился, словно новость доставила ему дискомфорт.

— Опустеет! — подтвердил Рамилка и с размаху всадил шампур в костер. — И это нам на руку!

Дом на пересечении двух неприметных улиц носил дурную славу. Местные поговаривали, что в нем водится нечистая сила, поэтому все кто селился в него, съезжали, едва успев обжиться. Владик был одним их тех, кто даже по пути в школу, обходил дом по другой стороне дороги. Слишком сильно его задевали слухи, и самое пагубное заключалось в том, что он верил в них без разбору, из чьего бы рта они не звучали.

Рамилка тоже частенько подливал масла в огонь, рассказывая истории про привидений, оставшихся там еще со времен прежних хозяев. По его мнению привидения существовали повсюду, включая пустырь, где мы проводили каждые выходные. Но дом на углу был своего рода Меккой дьявола. Сей факт Рамилка подтверждал печной трубой, откуда выходил дым даже, когда в доме никто не жил.

Предлагаю наведаться туда! — воскликнул он и поднял указательный палец.

Владик раскрыл рот.

— Туда?!

— Да! — Рамилка выдернул из костра горящую палку. Огонь на ее конце тут же погас. Приблизив уголек к губам, он стал раздувать пламя.

— Зачем?

— Мне тоже интересно, что тебе там понадобилось? — поинтересовался я.

— А то! — Рамилка сильнее дунул на уголек, и на конце палки зажегся огонь. — Слушайте внимательно!

Он принялся вращать палкой перед нашими носами. Я вспомнил, как когда-то Рамилка хотел стать гипнотизером, но все, что внезапно приходило в его голову, также внезапно ее покидало. Зато оставались неплохие навыки, которыми он раз от раза пользовался в компаниях друзей. Палка продолжила качаться, как маятник, пока пламя на ней снова не стало затухать.

— Я хочу воочию увидеть привидение! — торжественно начал он. — Отец много лет предостерегал меня, и на то у него имелись причины! В доме действительно есть нечто паранормальное. И оно… заперто! В каждой комнате находятся иконы, удерживающие нечистую силу внутри. Пока иконы несут свою службу, привидения не могут покинуть…

— Твой папа был там? — вдруг спросил Владик.

— Где?

— В том доме.

— Нет.

— Откуда он знает про иконы?

Рамилка замялся.

— Ты, — он направил тлеющую палку на Владика. — Помолчи лучше. Потом глупые вопросы будешь задавать.

— Это вовсе не глупый вопрос, — поддержал я. — Откуда твой отец узнал про иконы?

— Он их видел! И я их тоже видел! И ты, умник, — он указал на Владика, — тоже мог бы их увидеть, если бы хоть раз подошел к дому поближе. Одну из икон видно через окно в прихожей. Еще одна стоит на подоконнике в комнате. Будьте уверены — это не православные иконы! Мой отец разбирается в таких штуках! Эти иконы работают, как дьявольские цепи!

— И пусть себе там работают, — пробурчал Владик. — Привидения нас не трогают, и мы их…

— Спасибо, мистер очко!

— Дэн, давай не пойдем туда. Это глупая затея.

— Ах ты, гад! — Рамилка швырнул во Владика ботинок. — Ты кого подговариваешь, соплежуй!!!

— Спокойно! — я вклинился в их спор, потому что Владик, схватил ботинок и собирался швырнуть его в обратном направлении. — Спокойно.

— Ну! — выпалил Рамилка. — Давай!!! Соплежуй!!! Кидай!!!

Владик глянул на меня, и поставил ботинок рядом с собой.

— Тупым примерам не уподобляюсь, — высказался он и еще ближе подсел ко мне.

— В чем состоит твой замысел? — спросил я, но Рамилка был настолько тронут спокойствием друга, что мгновенно вышел из себя.

— А ну отдай ботинок!!!

Владик поддел ботинок палкой и передал обратно.

— Мой замысел заключается в том, чтобы наведаться в эту холобуду, пока деда нет дома, — обуваясь, сказал Рамилка. — И открыть печь!

— Печь? — переспросил я. — Почему именно печь?

Рамилка склонился над костром и понизил голос до шепота.

— Потому что во всех домах печь — это сердце дьявола! Ты что не смотрел фильм «Ночь демонов»!

— Смотрел. Это всего лишь фильм.

— Идеи для фильма не рождаются, сидя на унитазе, Деня. Им служат реальные факты. Демоны прячутся в печных трубах, потому что там…

— …темно, — закончил Владик.

Рамилка покачал головой.

— У нас элементарная задача, друзья! Мы обсыплем печь кирпичной пылью. Это я у Гоголя прочитал. Нечистые кирпичную пыль не переносят. Они от нее горят. После, откроем топку! Если нечистая сила есть в доме, то мы ее увидим, как только наступит полночь!

Владик икнул. Даже на фоне алого догорающего костра его лицо стало белым, как полотно. Он был бы счастлив закончить вечер здесь, на пустыре. И пусть я его поддерживал, но я не хотел показаться перед друзьями трусом. К тому же идеи Рамилки вносили в нашу кампанию азарт и адреналин. Там, где был Рамилка, время всегда летело незаметно.

— А ты уверен, что деда нет в доме? — для надежности спросил я.

— Не забывай, Дэн, он мой сосед. Я знаю про него все.

— Откуда?

— Сегодня я своими глазами видел, как он вышел из калитки, одетый в свой еврейский сюртук, драные штаны и старые ботинки, и с сумкой побрел в сторону центра.

— Ты знаешь, куда он ходит?

— Какая разница? — огрызнулся Рамилка. — Куда можно пойти в таком виде?

— Значит, дом пуст, — пробормотал я. — Нам понадобиться фонарик. У меня он есть. Только батарейки слабые. На тот случай, если мы задержимся…

— Тащи! — Рамилка вскочил, дымя обугленной палкой. — Я пока сгоняю за кирпичной пылью! У нас полно ее за двором.

— А я? — Владик сбросил картошку с шампура и посмотрел на друзей.

— А ты… — Рамилка почесал затылок, но так и не смог ничего придумать. — Сиди здесь! И жди.

Я принес фонарик через несколько минут, и под покровом приближающейся ночи мы покинули пустырь: я — с фонариком, Рамилка — с кирпичной пылью, а Владик — с вяленой картошкой. В нашей компании никогда ничего не менялось. Кто-то предлагал, кто-то поддерживал, а кому-то приходилось идти следом.

Дом проповедника граничил с Рамилкиным, и я надеялся, что мой друг знал все мелочи, которые могут повстречаться нам на пути. Рамилка всегда был уверен в себе. Вот и сегодня уголек на его палке уже давно погас, а он не спешил выбрасывать ее в кусты. Он шел с ней, точно с факелом, а его шаг был настолько быстрым, что Владику приходилось бежать трусцой. Мы проходили мимо домов, заглядывая в окна. Люди еще не спали, но вечер медленно катился к ночи, и я побаивался, как бы мама не кинулась меня искать.

Так мы миновали несколько дворов. Перед своим домом Рамилка остановился и прошептал:

— Тихо как!

— Может, не пойдем? — Владик снова окликнул нас обоих.

— И будем дальше жарить картошку? — фыркнул Рамилка. — Нет уж! Сегодня план такой: мы идем внутрь, смотрим дом и…

— А зачем нам идти внутрь? Мы можем посмотреть через окна.

— За тем, что мы пацаны! Если найдем что-нибудь, можно прихватить с собой.

— Воровать?! — ухнул Владик. — Если мама узнает…

— А ты ей не говори. Ладно, ничего брать не будем. Только заглянем в печь и — назад. Разве вам не хочется заглянуть в этот дом и узнать, откуда валит дым? У него же, наверное, до сих пор дровяная печка!

— В этом сомнений нет, — произнес я. — Главное, чтобы нас никто не увидел.

— Не бздите, пацаны! Деда в доме нет! Доверьтесь мне!

Рамилка поманил нас за собой. Дом зардел на фоне темно-синего неба. Окна были прикрыты ставнями, на калитке висела цепь с замком. Слабый ветер мотылял тряпку на бельевой веревке.

Возле входной двери, точно ночной сторож, кренилась старая собачья будка. Собаки уже давно не было, но будка стояла на прежнем месте, внушая то ли страх, то ли смех. И то и другое предостерегало нас от опасности. Мы долго всматривались в очертания печной трубы.

— Пусто, — наконец изрек Рамилка. — Его нет.

— Ничего не видно отсюда, — возразил Владик.

— Свет в окнах не горит, — добавил я.

Рамилка потрогал цепь и навешенный на нее замок.

— Пойдем с моей стороны. Отсюда нас могут заметить. На заднем дворе есть утятник, через который дед ходил в огород. Если воспользуемся им, то выйдем сбоку от крыльца. Там другая дверь. Оттуда нырнем в дом.

— А кого ты боишься? — спросил я. — Темень такая.

— Темень что надо. Но по соседству живет скверная старуха. Поверь мне, с ней лучше не связываться. Обе ее дочери умерли от лихорадки, и ходят легенды, что она их заговорила.

— Ее зовут баба Валя, Дэн! — сказал Владик. — И все слухи про нее — чистая правда!

— Не знаю, насколько это правда, — прошептал Рамилка, переводя взгляд на Владика. — Но старуха, действительно, непростая.

Мы развернулись и через Рамилкин двор прошли на огород. Казалось, стало еще темнее. Грядки, где уже начинали всходить культуры, были черны и безжизненны. Полумесяц заслонило тучей, и свет, проникающий сквозь ее тело, ложился на землю, как туман. Я ничего не видел дальше двух-трех метров. Только чувствовал темное марево и шелест листьев, напоминающий змеиное шипение. Дрогнуло деревце. Я услышал, как ветви коснулись друг друга, издав скрежещущий звук. Рамилка остановился перед кустами, и я воткнулся в его спину.

— Смородина, — предупредил он. — Не бойтесь, не колючая. Только не ломайте ветки, а то мама мне завтра вставит люлей.

Он пригнулся и протиснулся сквозь кусты. Через мгновение Рамилка исчез. Я полез вслед за ним и тотчас оказался окутанный мокрыми ветками. На счет того, что смородина не колючая, Рамилка соврал. Я ободрал себе лицо и шею, прежде чем преодолел первый метр. Далее пучок веток стал еще плотнее. Вода капала мне за шиворот, холодные листья лезли в рот, руки утопали в грязи. Через несколько секунд все кончилось. Я выпал из кустов на высокую траву, а хруст веток заставил Рамилку зарычать:

— Осторожней! Если мама заметит… мне крышка!

Я поднялся на ноги. В кедах хлюпала вода, штаны и футболка промокли насквозь, и я чувствовал малейшее дуновение ветра.

Владик так и стоял за кустами, не решаясь войти.

— Идиот! — шепотом, но вполне внушительно, прикрикнул Рамилка. — Что ты стоишь?

Владик двинулся и на удивление быстро миновал и легкую часть кустов и сложную. Вскоре мы втроем стояли по колено в траве запущенного огорода. Здесь Рамилка присел на четвереньки и пополз к забору. Мы последовали его примеру, хотя так и не поняли, чего он боялся. Земля была сырой и холодной. Я полз, то и дело поднимая голову вверх, в надежде что-нибудь увидеть. В двух метрах от меня полз Рамилка. Он голову не поднимал, зная эту тропу на ощупь. Справа от нас кусты смородины стали еще выше. Среди них росли деревья, затеняя лунный свет. Их тени закрывали нас, и я был готов поклясться, что в такой темноте нас не увидит ни один человек. Ни в бинокль, ни в подзорную трубу. Но Рамилка был другого мнения. Он полз, уткнув нос в землю. Над травой поднимался лишь его зад. Через минуту Рамилка уперся в шиферный забор и припал к нему, как солдат к единственному укрытию на поле боя.

— Здесь дыра, — прошептал он. Владик нас не слышал. — Пролезем через дыру — очутимся в утятнике. Утятник крытый, поэтому внутри можно включать фонарь.

С этими словами он пропал. Я едва успел разглядеть, в какой части забора видел его последний раз. Сердце пустилось в галоп. Я сжал фонарик и полез под шифер. Дыра оказалась настолько маленькой, что пролезть в нее получилось, лишь перевернувшись вверх животом. Я не сомневался, что яму вырыли собаки для собственных нужд, и для людей, даже для таких щуплых, как мы, лаз не предназначался.

В утятнике было пусто и тихо. Ветер оставил нас. Вместо него в нос ударил запах утиного помета.

Рамилка снова исчез.

— Ты где? — Я обратился к пустоте, вылавливая малейшие признаки движения.

— Тшш! — послышалось в ответ. — Дай фонарь.

Я вытянул руку, и Рамилка без труда отыскал необходимую вещь. Через секунду тьму разрезал слабый лучик света.

— То, что надо, — сказал он. — Не сильно ярко, а то пришлось бы накрывать.

Утятник выглядел обычной коробкой с низкой крышей, упертой в куски ломаного шифера. Сооружение утепляли рубероидом, но кое-где рубероид потрескался сам, а кое-где ему помогли крысы. Я не мог стоять здесь в полный рост. Из балок в крыше торчали гвозди, в углах мелькали тени. Жуки, вышедшие на поверхность в поисках пищи, медленно уползали от света.

«Жуткое место», — пронеслось у меня в голове.

Рамилка посветил мне в глаза:

— Все нормально?

— Да. Убери фонарь!

— А где Влад?

— Шел за мной.

В дыру под шифером просунулась голова Владика.

— Быстрее! — скомандовал Рамилка.

— Лезу! — простонал Владик.

В глубине утятника я увидел проход шириной в полметра, а в конце его — каменную стену дома. Выждав еще несколько секунд, Рамилка устремился туда. Мы прошли до стены и свернули на право. Длинный проход повел нас вдоль дома. Теперь мы были отделены от утятника деревянной стеной с кучей гвоздей, на которых висели рыбацкие снасти. Пахло пылью. Под ногами хрустела солома. Один раз я услышал писк крысы, но Рамилка не остановился. Он шел напролом, сквозь гору старинных вещей, разбросанных за ненадобностью и испорченных временем. Когда мы свернули за угол, Рамилка выключил фонарик, и «музей» исчез из виду.

— Пришли? — спросил я.

— Осталось два шага. Черт побери, я как-то не учел эту дверь. Она может быть заперта.

Я посмотрел на дверь, чей контур просвечивал, как кости на рентген снимке. За то короткое мгновение, пока Рамилка обдумывал план действий, мне представилась сцена, как он открывает дверь, а за ней стоит проповедник. Мама всегда говорила мне, чтобы я меньше думал о неприятностях, а не то они будут преследовать меня повсеместно. Но сейчас я не мог думать ни о чем другом. Мне казалось, что неприятности себе приносим мы сами, и затея пробраться в чужой дом была худшей из всех, что imeli mesto bit ranshe.

Рамилка приблизился к двери и толкнул ее. Проход открылся.

— Сегодня удача на нашей стороне, — хмыкнул он.

Так, воспользовавшись черным ходом, мы оказались внутри дома. Когда Владик последним зашел в маленькую прихожую, Рамилка включил фонарь.

— Фух! — Он навел луч света на следующую дверь, за которой располагались комнаты. — Здесь и теплее и безопаснее.

— Конечно, — пробурчал Владик. — Где ж еще будет более безопасно, чем здесь.

— Черт, — вдруг вспомнил я, — обувь-то мокрая. Если мы натопчем…

— Мокрая — не значит грязная. — Рамилка посветил на кеды каждого из нас, потом — на пол и произнес: — Не бойтесь. Грязнее мы здесь уже не сделаем.

Тут я с ним согласился. Глядя на старенький ковер, сплошь покрытый пятнами, я понял, что не разулся бы здесь ни при каких условиях. В углу находилась вешалка со сломанными крючками. Под ней стояли два ящика с обувью. Все выглядело таким ветхим и дряхлым, будто проповедник жил тем, что находил в мусорных баках. В прихожей имелось маленькое оконце. Ставни на нем были закрыты, и никто не видел нас со стороны двора. На подоконнике лежал складной нож — первая находка, на которую Рамилка тут же положил глаз. Он попытался незаметно сунуть нож в карман, но ему это не удалось.

— Мы же договаривались ничего не брать! — выпалил Владик.

— А ну цыц! — отразил Рамилка. — Ты сам подумай: на кой деду нож?

— А тебе на кой? — спросил я.

— Пригодится. У меня хозяйство большое.

— Если твой папа увидит эту штуку, он спросит, откуда ты взял. Из-за тебя мы можем залететь все.

— А я… я спрячу. И хватит сопли разводить! Вы просто завидуете, что я первый нож нашел. Смотрите в оба! Может, и вам что перепадет.

Он отворил дверь и вошел в главную комнату.

Комната была не так велика, как могло показаться снаружи, но, по сравнению с прихожей, здесь было, где развернуться. Рамилка окинул пространство светом. Фонарик стал тускнеть, и тогда я подумал, что если вдруг свет погаснет, мы окажемся в крайне неприятном положении. От таких мыслей в животе кольнуло, и я почувствовал, как ноги сами поворачивают назад. Терпеть оставалось недолго. Я словно что-то предчувствовал.

В комнате стояли стол и приставленный к нему стул. На столе — стопка газет и огромная лупа. Поверх газет лежала книга. Библия. В тринадцать лет я еще плохо понимал разницу в таких вещах, но я помнил, как мама строго-настрого запрещала общаться с бродячими проповедниками. Они совали людям книжки, взамен просили их послушать, и мама боялась, что я вступлю в секту, откуда путь назад будет перечеркнут.

Я открыл книгу на первой странице. Мелкими буквами посередине было написано: «Свидетели Иеговы»1

«Брось ее немедленно!» — сказала бы сейчас мама, но я не мог. Мне хотелось посмотреть, что внутри. Хотелось знать, почему родители предостерегают от этих книг своих детей.

— Ты только посмотри! — отвлек меня Рамилка.

Свет ушел влево, где на стене между окон висели огромные маятниковые часы. Часы указывали на одиннадцатый час вечера. Маятник качался из стороны в сторону.

— Золото? — Рамилка направился к стене. Я едва успел схватить его за руку:

— Какая, на хрен, разница?! Мы пришли только посмотреть на печь!

— Знаешь, сколько денег можно заработать на таких часах? У меня есть один друг, он крутит такие штуки. Если часы позолоченные…

— Рамил!

— Отвяжись! Смотри на свою библию, а я загляну, что внутри часов.

Часы действительно выглядели как золотые. Маятник отражал луч света, словно отполированный. Даже если часы были не из золота, стоили они невероятно дорого.

— А что если дед сейчас вернется? — внезапно осенило Владика. — Куда будем бежать?

— Вход и выход один, — бросил ему Рамилка, изучая полировку. — Здесь что-то написано. Черт, если они золотые, то, наверное, очень тяжелые.

— Я их не понесу.

— У нас всего один шанс. Обещаю, что поделюсь с вами, когда продам их.

— Ты их не возьмешь!

— У меня есть план! — Он попытался оторвать часы от стены. — Какие тяжелые. Вы мне поможете?

— Нет!!! — в один голос ответили мы с Владиком.

Рамилка отошел в сторону, сожалея о том, что ничего не сможет сделать один. Фонарик уставился на циферблат и медленно сполз к маятнику.

— Забудь о них.

— Нет уж, спасибо. Тогда я продам… информацию. Информация тоже кое-чего стоит. Мне как раз нужны деньги на новый велосипед.

Мы вернулись к газетам и библии. Рамилка подержал луч света над столом, затем пошел вдоль лысых стен к книжному шкафу. Здесь хранились старые брошюры с заголовками «Как Иегова создал мир», «Зачем нужны дети», «Кто придумал деньги», «Что приносит труд». Мы пересмотрели все брошюры и положили их обратно. Остальные полки шкафа были пусты. Рамилка заглянул в нижние ящики и в одном из них нашел пару фотографий, судя по всему, военного времени.

— Чечня, 1996, — прочитал он на обороте.

На одном фотоснимке сидели два русских офицера. На другом был сам проповедник и кто-то из его товарищей.

Рамилка закрыл тумбочку с протяжным выдохом, и тут Владик сказал:

— Вам не кажется, что здесь неприятно пахнет?

— Давно кажется, — подтвердил я.

В домах одиноких стариков никогда не пахнет благовониями. Мы знали это не понаслышке, но запах показался нам не столько плохим, сколько тревожным. Этого хватало, чтобы задуматься о дороге домой.

Рамилка посветил Владику в лицо.

— Приложи два пальца к носу и сожми их, — протараторил он. — Мы еще не обыскали весь дом. Здесь куча интересных штук, и я не намерен уходить отсюда только лишь из-за одного запаха!

— Пойдем отсюда, Дэн, — обратился ко мне Владик. — Мне здесь не нравится. И еще у меня предчувствие…

— Какое?

— Что дед вернется.

Я посмотрел на Рамилку. Он уже шел к третьей стене, где вход в другую комнату преграждала занавеска.

— Идите, идите. Я скоро, — сказал он с излишней гордостью.

Но передвигаться без света там, где царит кромешная тьма, ни у кого желания не возникло. И я подумал, что Владик сам понимал важность Рамилки на обратном пути.

Понимал это не только Владик, поэтому Рамилка не сомневался в наших очевидных намерениях. К тому же у него был фонарь, и, зная своего друга, я догадывался, что фонарь он не отдаст мне ни за что на свете. Рамилка осматривал стены, как опытный пристав, выискивающий то, что не бросалось в глаза, но выглядело весьма ценным. Он не был вором, но иногда на него нападала жадность. «Велосипед, — подумал я. — Новый велосипед. Стоил ли он настенных часов?»

— Так и будете стоять? — Рамилка оборвал молчание, и я выскочил из своих мыслей. — Смотрите в оба. Второй раз мы сюда не придем. Скоро здесь будут новые хозяева.

Владик потоптался на месте, и я заметил, каким беспокойным взглядом он смотрит на входную дверь. В его сознании дед уже стоял перед калиткой, а если так случится на самом деле, незаметно покинуть дом мы уже не сможем. Меня пробила дрожь.

— Тут еще одна комната, — отозвался Рамилка, откинув занавеску. Заметив на наших лицах каменный ужас, он опустил фонарик и усмехнулся: — Не бойтесь. Заглянем в эту комнатку, потом я вас отсюда выведу. Вы мне не доверяете?

— Доверяем, — ответил Владик, услышав волшебное слово «выведу». — Только побыстрее, ладно?

— И не брать ничего, — добавил я.

— Не брать ничего тоже можно. А вам самим не хочется туда зайти? Это вроде его спальня. Узнаете, где спал дед. Кстати, мы про печку забыли.

Он направил фонарь в угол. Разделяя дом на две комнаты, к потолку подходила широкая каменная печь. Часть штукатурки на ее стенах потрескалась и облетела. Из-под ее остатков виднелись красные кирпичи. Крышка топки была плотно закрыта, рядом не лежало ни одного поленца. Печь была холодна, как кожа на лице покойника.

— Подожди, Дэн, — Рамилка вытащил из кармана жменю кирпичной пыли. — Пусть еще не полночь, но береженого бог бережет.

Он сделал небольшой полукруг возле топки. Пыль была вперемешку с крупными камнями, и мне изначально показался этот ритуал лишенным смысла. Печь не внушала страха. Меня больше беспокоил отвратный запах, заплывающий в комнату точно с дуновением ветра.

— Открой печку, Дэн, — предложил Рамилка.

Я подошел к топке, поднял засов и отварил дверцу. Печь дыхнула гарью. На пол высыпался пепел и куски углей.

— И что ты хотел тут найти?

— Тайну, — сказал Рамилка. — Теперь мы все знаем тайну. Вот так, как ты сейчас сидишь, каждый вечер сидит дед и подкидывает в топку дровишки.

— Интересно, где он их берет? — пробормотал я и вдруг понял, что никогда не видел проповедника с тачкой бревен. Я видел его лишь с сумкой, в которой лежало что-то не очень тяжелое.

— А может, он вовсе не поленья там жжет? — предположил Владик. — Может, он там…

— …части людей жжет! — Рамилка посветил Владику в лицо. — Сначала ноги, потом руки. Давайте заглянем внутрь и все узнаем.

— Воняет, как от обычных досок. Это даже не уголь.

— Уверен?

— Скажешь, что я не знаю, как пахнут доски? Завтра от нашего костра будет такой же запах.

Рамилка сел рядом со мной и сунул фонарь в печку. Черные обугленные стены и основание кирпичного дымохода, уходящего к боровку, — вот и все, что мы увидели. Пепел переполнял топку, и уже вряд ли на глаз можно было определить, что проповедник жег последний раз. Части людей или доски.

— Пепел как пепел, — заключил я, закрывая дверцу.

Рамилка пожал плечами и направился во вторую комнату.

— Идем, — шепнул он нам и отодвинул занавеску.

На секунду Рамилка застыл, и по тому, как впоследствии двигалось его тело, я понял, что в спальне кто-то был. Рамилка шагнул назад, едва не выронив фонарик. Занавеска заколыхалась и съехала к середине дверного проема. Рамилка повернулся к нам и сказал:

— Все, пора идти.

— Что случилось? — спросил я и потянулся за фонариком.

В кои-то веки он отдал его мне без колебаний. Я подошел к занавеске и посветил в комнату.

Тесная каморка, больше напоминающая кладовую, пропиталась ужасным запахом. Посреди свободного участка, не занятого кроватью и прикроватной тумбочкой, валялась гора лекарств. Ампулы и шприцы были разбросаны в такой последовательности, будто их уронили во время сильного приступа. Несколько ампул раскололось, и от вытекшей химии по полу расползлись круги. Я подумал, что столь резкий, отвратительный запах исходил от них, но Рамилка был шокирован совсем не этим.

Я посветил на кровать и увидел деда. Его лицо покрывали темные пятна, которые казались провалами в черепе. Рот был раскрыт, точно в предсмертной лихорадке дед ловил мотыльков. Глаза смотрели в потолок с полным отсутствием разума.

— Он спит? — послышался Рамилкин шепот. — Дэн, скажи, что он спит.

Я хотел что-то ответить, но мои зубы застучали, а из горла вырвался обреченный выдох. Я подался назад. Фонарик выпал у меня из рук и угодил в кучу ампул и шприцов. Луч света пополз по стене. Кто-то дернул меня за плечо и закричал:

— Бежим! Бежим!

Рамилка кинулся к двери и, напоровшись на первый косяк, очутился на пятой точке.

— Фонарь! — крикнул он. — Возьми фонарь!

Фонарь лежал в куче осколков в метре от меня. Чтобы взять его, мне пришлось бы сделать шаг вперед — в царство покойника. Мои руки тряслись. Даже если ноги смогли бы сделать столь огромный шаг, руки все равно бы меня не послушались. И тут свет заморгал. Очутившись в полной темноте, Рамилка завопил:

— Господи, я сейчас обосрусь! Сделайте что-нибудь!

Паника толкнула меня вперед. Шаг… И тут кровать под покойником скрипнула. Я побледнел. В темноте любой предмет, излучающий хоть каплю света, видится, как маяк. И спустя годы я готов поклясться, что труп на кровати засветился. Я повернулся и посмотрел на него снизу вверх. Та часть лица, которая выглядывала из широкого воротника рубахи и была покрыта черными пятнами, налилась светло-зеленым сиянием. То же сияние мне привидится через несколько лет в морской академии.

Я наступил на ампулы, раздался скрежет. Рука воткнулась в осколки и нащупала фонарь. Я поднял его с пола и переключил. Свет не вспыхнул. Когда я снова глянул на покойника, сияние приблизилось. Было заметно, что оно отстранилось от кровати, будто дед занял сидячее положение. Я птряс батарейки, услышал, как стонет Рамилка, и включил фонарь.

Свет вспыхнул. Не столь ярко, как мне хотелось, но теперь я видел перед собой дверной проем, занавески, до смерти перепуганного Рамилку и Владика, укрывшегося за его спиной. И самое главное — я увидел кровать и покойника, спящего на ней вечным сном. Тело так и не двинулось. Лицо покрывали те же черные пятна, рот открыт, скулы торчат, как две лопаты. Тонкие пальцы указывали на дверь.

— Уходим! Уходим!

Вот и все, что смог сказать охваченный ужасом смельчак. Рамилка уже не думал ни о часах, ни о чем-либо ценном, что вряд ли имелось в этом доме. Он бросился к выходу, на ощупь проскочил сквозь прихожую и врезался во входную дверь. Звук, похожий на перелом массивной доски, сотряс переднюю комнату. Перед тем, как фонарик погас, я увидел, что Рамилка завалился на бок, держась за правую часть головы. Дверь оставалась закрытой. Я кинулся к нему, пытаясь удержать на ногах. И вдруг, едва мы очутились в полной темноте, из комнаты донесся грубый скрип. Я почувствовал, как Владик вцепился в меня, будто хотел утащить назад. Скрип повторился, на этот раз несколько короче. Рамилка застонал, и мне не оставалось ничего другого, как подхватить его под руки и вынести из этого страшного дома. В суматохе я опять выронил фонарик. Ударившись об пол, он вспыхнул таким ярким светом, каким никогда прежде не горел. Луч прокатился по прихожей и на мгновение попал в дверной проем передней комнаты. Я увидел, что топка, засов которой я сам опустил в петлю, открылась и дверца покачивается, словно на ветру. Куча пепла под ней увеличилась. Наверху лежал большой черный уголь, а тяга из топки раздувала в нем остатки жара. От угля исходил дым, и его струйки колечками поднимались вверх.

Рамилка пришел в себя, как только входная дверь оказалась открытой. Вдохнув свежий воздух, он вывалился из дома и, прихрамывая, бросился к калитке. Теперь никого не волновал вопрос, заметит ли нас кто-нибудь или нет. Мы были напуганы до предела. Перемахнув через забор, мы побежали в разные стороны — каждый к своему двору.

Глава 2 По дороге в школу

Когда мама не отпускала меня гулять, я садился к окну и наблюдал, как мимо проходят люди. Из моей комнаты улица просматривалась от угла, где располагался дом проповедника, до черного забора, где жил мастер стекольного дела дядя Толя. Отрезок довольно большой, чтобы разглядеть прохожих и увидеть в каждом из них различия и сходства. Я воспринимал это, как игру, которая занимала время и доставляла мне удовольствие. Просто смотришь на людей, читаешь на их лицах радость и печаль и ждешь следующего. Это занятие было куда интереснее, чем учить уроки, тем более что исправлять оценки я все равно не собирался. Школу я не любил. Раскрыв учебник истории и, создав видимость выполнения уроков, я просидел у окна около часа. За это время соседка дяди Толи, молодая девушка Надя, успела куда-то сходить и вернуться с пакетом в руках. Рамилкин папа дважды выезжал на своем «Москвиче». Ворота закрывала мама, и я подумал, что Рамилка сейчас точно так же сидит у окна и смотрит на улицу.

Весь день лил дождь. Дорога погрязла в мелких лужах, и мне было скучно от того, что рядом нет друзей. Особенно Рамилки с его сумасшедшими идеями и твердыми намерениями совершить очередное чудо. Кроме того, делать уроки мне не давали еще две вещи. Первая из них: проповедник умер, его тело лежит на кровати в пустом доме. Кто обнаружит тело, если у деда не было даже близких друзей? Вторая — это фонарик. Он выпал у меня из рук, и по сей час находился в доме. Если фонарик найдут, кому-то в голову может прийти мысль, что он принадлежал не хозяину двора. К тому же, мы немного натоптали и насорили, и если в темноте своих следов мы не заметили, то тех людей, что рано или поздно обнаружат мертвое тело, это наведет на мысль прояснить картину в полном объеме. Следы, битые ампулы, куча пепла под открытой топкой… и, наконец, фонарик, брошенный явно не случайно.

Дважды я поднимался со стула, чтобы подойти к маме и все ей рассказать, и дважды меня останавливала мысль, что у Рамилки есть идея, как поступить правильнее. Рамилка был уверенней. Нередко у него появлялись хорошие идеи. Перетерпев воскресенье, я надеялся поговорить с ним по дороге в школу. С тем я садился за учебник истории и смотрел на страницы, где, как обычно, была полная тоска.

В понедельник мы встретились.

Рамилка, омраченный тем, что вместо пяти уроков придется сидеть шесть, а к четырем часам идти на факультатив по алгебре, был скуп на разговоры. Но мне было не до его проблем, и перенимать осунувшееся настроение я не хотел. Когда я поднял тему о субботнем происшествии, Рамилка пробурчал:

— Давай просто забудем об этом деле, и все. Если к нам не нагрянула милиция по свежим следам, то им нет смысла приходить после. Суп горячим надо есть. Какого хрена приходить к остывшему? А если так, то, скорее всего, баба Валя нас не засекла. И мы должны поблагодарить бога за то, что ее нос был в недосягаемости от того, что происходило под ним. Никто не видел — никто не знает. Забыли, и все.

— Но дед может пролежать так вечность!

— Знаю, — без сожаления ответил Рамилка. Мы подошли к проезжей части; за ней начинался парк. Обычно, срезав парк по кратчайшему пути, мы выходили к школе, но сегодня пошли в обход. Рамилка хотел опоздать на урок биологии, потому что не подготовил домашнее задание. — Светлая ему память. Пусть баба Валя беспокоится, она с ним трепалась языком каждое утро, как выходила на огород. Надеюсь, она заметит неладное быстрее, чем тело начнет разлагаться. Как думаешь, сколько он уже лежит?

— Думаю, он умер в субботу, — сказал я, вспомнив, как на том же уроке биологии учительница рассказывала нам о стадиях смерти человека.

— В субботу, — повторил Рамилка. Мимо пронеслась машина. Пропустив ее, мы пересекли дорогу и направились в гущу парка. — Через день-другой появятся мухи. И вонять будет ужасно.

— Ага.

— Странно, что он умер именно перед нашим визитом.

Парк стал уводить нас все дальше от школы. Так мы дошли до центральной библиотеки, где, прогуливая уроки, иногда засиживались наши одноклассники.

— Хочешь знать мое мнение? Я за деда не волнуюсь, — заявил Рамилка. — И, если бы ты не уронил фонарик, все было бы отлично. Пусть он там хоть мухами, хоть жучками, хоть тараканами облипает, мне все равно. Но из-за фонарика могут возникнуть проблемы.

— И что делать?

— Фонарик нужно забрать!

Я хотел выразить свою готовность вернуться в дом, но тут Рамилка сказал:

— Сделать это предстоит тебе самому.

Я чуть не упал в обморок. Для меня такой оборот событий смотрелся, как предательство!

— Почему мне?

— Во-первых, фонарик твой и на нем твои отпечатки пальцев. Во-вторых, ты его уронил. В-третьих, извини, дружище, но меня в тот дом теперь и силой не затянешь. Я смелый парень, но иногда и моя душа уходит в пятки.

— Ты же сам нас туда потянул! Хотел посмотреть на привидение!

— Знаю, — Рамилка и не думал что-либо отрицать. — Теперь мне больше не хочется туда идти. Я же говорю, я смелый парень, но иногда…

— К черту твое иногда!

Мы сошли с аллеи на тропу.

— Ты хотя бы знаешь путь…

— Ты тоже его знаешь, — отметил он. — За день ничего не изменится. Дорожки не зарастут, двери не закроются. Я могу провести тебя до кустов. Дальше пойдешь сам.

— А если через забор?

— Теперь через забор идти рискованно вдвойне. Баба Валя разглядит тебя даже в тумане. Если это случится, то возвращение за фонариком уже не будет иметь никакого смысла.

— Блин… — По бокам аллеи росли низкие сосны. Я протянул руку к одной из них и сорвал несколько игл. — Должен же быть какой-то выход! Я туда один не пойду!

— Тогда нас всех вскроют, — так же монотонно продолжил Рамилка. — Сначала тебя, потом нас. За вторжение на частную территорию дают условку.

Я подумал, какими глазами будет смотреть на меня мама… из-за спин сотрудников милиции.

— Как плохо все!

— На Владика тоже не рассчитывай, — Рамилка поморщился. — Видел его вчера. Он в ужасном состоянии. Не знаю, как он спал эту ночь. Хоть бы родителям ничего не рассказал. А то нас закроют еще раньше, чем милиция обнаружит отпечатки пальцев на твоем фонарике.

— Я… ты тоже держал его в руках. Там и твои отпечатки тоже!

И тут Рамилка хлопнул меня по плечу.

— Есть одна идея. Не знаю, понравится она тебе или нет.

— Уверен, что понравится, — я был готов принять любую его идею, только бы не идти в дом одному.

— Я правильно понял: тебе нужен партнер?

Я подумал и хотел сказать, что лучше бы партнеров оказалось два, но язык так и не повернулся. Рамилка уже меня бросил. Он делал так много раз, и столько же раз я прощал его, и мы жили дальше.

— У тебя такой партнер есть!

— Кто?

— Твоя любимая девочка.

— Какая девочка?

— Соседка со двора наискосок.

— Сабина?

— Да.

— И как я ей все объясню?

— Объяснять ничего не придется. Просто скажешь ей… — Рамилка прищурился. — Скажешь ей кое-что. И у нее не будет выбора.

Глава 3 Сабина

Сабина была младше меня на год. В апреле ей исполнилось двенадцать, но, как бывает у девочек, росла и развивалась она не по возрасту. У нее не было отца, и никто не держал ее в ежовых рукавицах. Это привело к тому, что к концу седьмого класса Сабина гуляла совсем не в тех компаниях, к которым ее стремилась приблизить мама. В их доме часто происходили скандалы, и старые бабки, сидя на лавочке в сотне метров от наших дворов, нередко делали предметом обсуждений судьбу девчонки и ее матери. В двенадцать лет Сабина давала повод их сплетням почти регулярно. И, хотя делала она это не специально, каждый раз, когда она шла мимо пенсионерского кружка, одни бабки вжимали головы в плечи, другие вздыхали и цокали, третьи крестились, умоляя Господа не продавать ее душу в ад так рано. Впрочем, самой Сабине не было до них дела. Каждый вечер она одевалась по последней моде и шла к подружкам. Накрашенная, она выглядела гораздо старше, чем привлекала и мальчиков, и девочек, и милицию, иногда провожавшую ее до двора. У нас даже появилось развлечение: когда мы видели Сабину, убегающую из дома поздно вечером, мы кидали карты и спорили, на какой машине девочка вернется. Чаще всего выигрывал Владик, который заявлял, что на «семерке», но иногда выигрывал и Рамилка, делая ставку на милицейский «УАЗ».

Не все семиклассницы в нашей школе были ранними, но, если посмотреть на них сверху вниз и послушать, что каждая считает своей целью, станет ясно, что Сабина просто быстро растет. Для меня она была именно такой. Девочкой, которой хочется всего, что ей запрещают.

Несколько лет назад, когда их семья только переехала на нашу улицу, мы были от нее без ума. Она играла с нами в прятки и ходила на футбол. Она сидела с нами у костра и делилась своими секретами, но с тех пор, как в ее жизни произошли изменения, Сабина от нас отреклась. На улице я видел ее лишь изредка, наряженную, как куклу, но очень приветливую и открытую. Как она вела себя со мной, она не вела себя ни с Рамилкой, ни с Владиком. Рамилка ее дразнил, потому что страстно любил, а Владик был ее одноклассником и, следовательно, совершенно не интересным партнером.

Я думал о Сабине целый урок. Я не сомневался, что она ответит на мое предложение согласием, но за поход в чужой дом она могла попросить что-нибудь взамен. И что я мог ей дать? Свои часы? Если об этом узнает мама, меня ждут неприятности. Деньги? У меня имелись небольшие сбережения, отложенные на футбольный мяч, но я не собирался расставаться с ними так просто.

Последний урок промелькнул, прозвучал звонок, я спустился на первый этаж и приступил к действию. Посмотрев расписание занятий, я разыскал Сабину в классе математики этажом выше. Девочка переписывала домашнюю работу у одного из своих одноклассников. Увидев меня, она не поспешила отвлечься от своего занятия, но кроткая улыбка, будто Сабина вспомнила забавный случай, была адресована мне, как знак приветствия. Одноклассник, у которого она списывала домашнее задание, сидел рядом с ней, положив голову на руки, и сладко посапывал, отчего оба его уха подрагивали в такт дыханию.

Класс шумел. Кто-то смеялся, кто-то готовился, кто-то занимался тем же, чем и Сабина. Я знал их учительницу. Она вела у нас математику три года и отличалась строгостью и жесткостью по отношению ко всем своим ученикам. Любимчиков у нее не было, и сама она представляла угрозу, как для отличников, так и для двоечников. Сабина тоже это знала. Дописав очередной лист, она подняла голову:

— Привет, Дэн. — Это прозвучало, как «дай карандаш».

— Привет, Сабин, — отозвался я и решил начать сразу же, чтобы максимально приблизить конец. — Тут такое дело…

— Я знаю, — сказала она, хотя я был уверен в обратном. Просто Сабина была из тех девочек, кому все равно, куда идти. Главное для них — с кем.

— Короче, ты не могла бы мне помочь? Мне нужно сходить… в дом, что на углу.

— Зачем?

— Мы забыли там фонарик… — Я помялся и добавил: — Мой.

— А что вы там делали?

— Ходили на разведку. Там круто играть в прядки!

— Разве там никто не живет? Я же помню! Там жил этот горбатый дед. Кажется, у него было не все в порядке с головой. Он уже съехал?

— Да.

— Точно?

— Абсолютно.

— Классно! Никогда не была в доме, где до этого жил сумасшедший! А твой длинный друг, — она прищурилась, — пойдет с нами?

— Нет.

— А Влад?

— Тоже нет.

Тут она усомнилась, и я почувствовал, как мой кадык начинает двигаться вверх-вниз. Сабина отвлеклась, когда плечо спящего одноклассника уперлось ей в бок.

— Эй! — Она толкнула его с такой злостью, что мальчишка тут же проснулся. Вряд ли он ей нравился, но одноклассник давал ей списывать и за это она с ним дружила.

— Только ты и я?

— Ага.

Она вновь с сомнением посмотрела на меня и сказала:

— Чувствую подвох.

— Почему?

— Не знаю. Наверное, потому что Длинный не пойдет с нами. Ты же всегда был с ним.

— Он просто не хочет.

— А почему ты не пойдешь один?

— Люблю компанию, — ответил я. — К тому же мы с тобой редко видимся в последнее время. Мы же еще друзья?

Эта фраза задела Сабину. Лицо ее стало таким печальным, словно я зацепил ее за больное.

— Конечно, друзья! — ответила она, после чего встала, положила руки мне на плечи и прижалась.

Она была ниже, и ее голова удобно расположилась на моей груди. В нашу сторону тут же обернулась добрая половина ее одноклассниц. Не замечая их, Сабина встала на носочки и прошептала мне на ухо:

— Только у меня есть одно условие.

Оно возникло не из-за просьбы составить мне компанию, а по собственному внутреннему желанию. Вероятно, оно теплилось в ее сердце уже очень давно. Кого-то в седьмом классе тянет к сигаретам, кого-то — к игровым приставкам, а Сабину тянуло к мальчикам. Я видел, как горели ее глаза, когда она смотрела на меня, и как руки тянулись лишний раз коснуться моей груди или дернуть за рубашку, чтобы внимание вновь сосредоточилось на ней, а не на ком-то еще. Она вела себя демонстративно, и такое поведение сложно не заметить, особенно если вокруг столько девочек и каждая старается выделиться по-своему. Сабина затмевала их всех. Для меня ее откровение было уже не впервой, но как отвечать ей, я по-прежнему не знал.

Как-то раз, примерно полтора года назад, Сабина сделала мне «предложение». В тот вечер Рамилку и Владика родители позвали домой, и мы с Сабиной остались наедине едва ли не в первый и последний раз, перед тем, как мнение ее мамы о нас резко изменилась, и девочка перестала с нами гулять. Я помню, как проехала машина, и столб пыли окутал нас, словно разгоняя по домам. Кто-то прошел по дорожке с противоположной стороны улицы, цепляясь за заборы. Крона ореха закрывала свет уличного фонаря, и нас было почти не видно. Сабина прижалась ко мне и шепотом сказала, что хочет мне кое-что показать. Я усмехнулся и сказал, что не прочь кое-что увидеть, если она так хочет показать. В тот момент я не думал шутить. «За вопросом должен следовать ответ», — так говорила наша учительница по химии, которая спустя год поставит мне двойку в последней четверти.

— Тут я тебе ничего показывать не буду, — прозвучало с ее стороны.

Сабина взяла меня за руку и повела за собой. Я испытывал странное волнение и думал, что ничем хорошим это не закончится. Было уже поздно, и меня могла позвать мама.

Сабина завела меня во двор и закрыла калитку. Свет упал на ее лицо, и я увидел, что девочка улыбается. Причем, улыбается с высунутым языком.

— Куда мы идем?

— Не скажу.

Я подумал, что она ведет меня к себе домой, пользуясь тем, что мама легла спать, а у нее имелась своя комната. Мама Сабины, в отличие от моей, не смотрела сериалы до поздней ночи. Проводя с детьми весь световой день, она приходила домой почти без чувств. Она работала в детском саду, и я сомневаюсь, что ей там нравилось. Но в начале двухтысячных годов ситуация с рабочими местами в селе была ужасной. И как хорошо, что мы тогда этого не понимали.

Сабина остановилась рядом с боковым окошком, где спала мама, заглянула внутрь, удостоверилась, что та уже в кровати, и вновь схватила меня за руку:

— Иди прямо. Тут грязновато, не наступи на мусор.

На мусор я не наступил, а вот сорной травы здесь было видимо-невидимо. Мы прошли по заросшей дорожке на задний двор, а оттуда — на огород. Вот тут я испугался.

— Куда ты меня ведешь?

Девочка хихикнула и пошла дальше. Сабина завела меня в ветхий сарайчик, где держали уборочный инвентарь, старые тряпки и прочий хлам. Она знала, что мама не явится сюда, потому что вещей, нужных ей в этот час, здесь просто нет. Зато в сарае была свечка и коробок спичек, будто специально приготовленных к нашему приходу. Когда мы зашли внутрь, и Сабина подперла дверь вилами, мое сердце забилось. В нос ударил запах саманных кирпичей. Крыша сарая текла, как решето. Все внутри отсырело и превратилось в труху. Я подумал, что в ближайшем будущем сарайчик завалится набок.

Сабина зажгла свечу, после чего лунный свет, проникающий через дыры в шифере, стал тусклым и незаметным. Здесь не было окон. Нас окружали четыре тесных стены. Сабина обняла меня за шею и поцеловала. А далее были произнесены, пожалуй, самые захватывающие слова в моей жизни. Она сказала:

— Давай ты покажешь мне свой… А я тебе себя.

Ей было всего одиннадцать лет. Хотя она всегда говорила, что скоро ей стукнет двенадцать. А когда ей исполнится двенадцать, она будет говорить, что ей уже скоро тринадцать. Но, сколько бы ей ни было лет, то, что девочка скрывала под своим платьем, будет и должно оставаться секретом. В те годы я мало что понимал в делах откровенности, но позже я узнаю, что каждая девушка имеет свою цену и именно в этом состоит их главная тайна. Та девушка, которая однажды предстанет перед парнем обнаженной, будет все равно, что вскрытая консервная банка, и цена ее упадет.

— Хорошо, — сказал я и стянул с себя майку.

Я с трудом понимал, что делаю, потому что не знал, к чему мы в результате придем. У меня была надежда, что мы просто посмеемся, и все продолжится, как было. Но глаза девочки сверкали. Она глядела то на мои ноги, то на мои плечи, то на мое лицо, и ее странная улыбка словно говорила: «Я хочу тебя рассмотреть».

Сабина скинула платье и осталась в одних трусиках. Она выглядела обворожительно. Я сделал шаг вперед. Мои руки задрожали, и на мгновение я перестал дышать. Девочка прикрыла ладонями маленькую грудь.

— Теперь ты, — сказала она и прикусила губу.

Мне стало страшно. Я не понимал, почему раздеваться у нее получается так легко. Может, все дело в платье? Чтобы скинуть платье, требовалось лишь расстегнуть одну молнию. Девочка ждала, а я стоял, как столб, не в силах потянуть шорты за резинку.

— Что? — усмехнулась она. — Опять я?

— Нет.

Я собрался. Она уже видела меня в трусах, когда мы купались на речке. С тех пор ничего не изменилось. Я стянул шорты и подумал, что мое лицо пребывает в агонии. Оно полыхало, и девочка это видела. Она хихикнула, и чистые белые трусики скользнули по ее ногам. Сабина выдохнула, точно собиралась прыгнуть в воду. Передо мной стояла обнаженная шестиклассница, и я понял, что это конец.

— Твоя очередь, — произнесла она.

Не помню, что случилось тогда. Я просто оступился. Огонек свечи задрожал, будто готовясь к самому страшному. Где-то в углу запищала крыса. Но Сабина не спускала с меня глаз, как и полтора года спустя, когда будет просить о другом. Пребывая в ужасном волнении, я сказал, что ничего делать не буду, и мы разошлись по домам.

Глава 4 В доле

Мы договорились встретиться в одиннадцать и идти в дом по темноте, но в шесть тридцать с родительского собрания вернулась мама, и все пошло наперекосяк.

Моя мама никогда не пропускала школьные собрания. Ее не волновали споры родителей по поводу частых сборов денежных средств. Она не интересовалась проблемами курения в средних классах и никогда не вступала в дискуссии со школьным участковым. Выступление психологов, вносящее свою лепту в подростковое воспитание, она тоже обходила стороной. Все эти вещи имели значение второго плана. На первом месте была моя успеваемость. Ради того, чтобы заглянуть в классный журнал мама отпрашивалась с работы. А чтобы картина успеваемости была полнее, она ходила в школу просто так, заглядывая к классному руководителю или к учительнице математики. И, конечно, ее визиты никогда не заканчивались для меня успешно.

Глупо было надеяться, что сегодня произойдет что-то другое. Каждый раз, когда мама приходила домой с собрания, она предъявляла мне выписку с оценками и спрашивала, почему у меня столько двоек по алгебре, по химии и по русскому языку. Про многие из них я действительно не знал, про другие знал, но, как и большинство послушных детей, скрывал от нее. В обоих случаях мой ответ был одинаков: не знаю. Мама же думала иначе, поэтому начиналась длинная череда вопросов. Впрочем, ее расследование никогда не кончалось успехом, а мое наказание было одним и тем же. Меня сажали под домашний арест, и я не мог идти к ребятам, и не мог делать ничего, что хотел, пока не исправлялись оценки. Так продолжалось много лет, но, ни в старших, ни в младших классах я не пытался идти судьбе наперекор. Двойки сами появлялись и сами исправлялись, а мама продолжала думать, что это результат ее методов воспитания.

Сегодня мама пришла, по обыкновению, в мрачном настроении. Предъявив мне листок с оценками, она принялась расспрашивать, почему я завалил химию, и почему у меня нет ни одной оценки по истории. Что было хуже, понять нельзя: по химии в четверти выходила двойка, а по истории меня могли не аттестовать. Итогом борьбы за правду стал очередной арест, который я мог снять лишь в среду, получив хорошую оценку по истории и закрыв три двойки по химии хотя бы парочкой троек. Май позволял это сделать. Но среда наступала через два дня, а за фонариком предстояло идти сегодня.

Мама была непреклонна. Около семи вечера за мной пришел Рамилка, и мне пришлось объяснить ему то, что он и так знал. В очередной раз жизнь замкнулась. Но не полностью: фонарик следовало забрать.

Я жил в доме, где окна имели продолговатую форму. В верхней части каждого окна была форточка, и пролезть в нее мог лишь ребенок. Не помню, в каком классе я впервые попробовал забраться в дом таким образом, но точно знаю, что с тех пор делал это мастерски. Мама ложилась в постель примерно в десять часов. Прикованная к сериалу, она заходила в мою комнату лишь на рекламе, приблизительно в десять тридцать, чтобы проконтролировать, что я ложусь спать, и с уроками покончено. Нередко перед сном она ругала меня за бардак на столе. Я был вынужден вставать, наводить порядок, и все это ужасно злило. Зная ее слабости и не выпуская из головы путь через форточку, я очистил стол и сложил портфель заблаговременно до визита мамы. Я прождал ее почти до одиннадцати, чуть не сгорев от трепета, что не успею на встречу с Сабиной. Мама пришла без пяти. У нее был уставший вид, и она даже не глянула на чистый стол. Сегодня она выключила телевизор сразу, как легла в кровать. В этот же момент я подошел к окну.

Открыв форточку, я встал на подоконник и протиснулся в узкую фрамугу. Осторожно, чтобы не издавать посторонних звуков, я высунулся по пояс, после чего согнулся под девяносто градусов, чтобы дотянуться до цоколя. Цоколь дал упор рукам. Теперь я висел вверх тормашками, зато чувствовал под собой опору. Но тут ноги покинули дом по колено, и я понял, что теряю равновесие. Зависать в таком положении долго я не умел даже пару лет назад, и, несмотря на то, что слабее я не стал, меня охватил глубокий испуг.

Рядом с домом находился палисадник. В этом году мама насажала кучу тюльпанов, перемешав их с колючими розами. Туда я и свалился, как только окончательно потерял равновесие. Раздался глухой хруст. Несколько колючек впились мне в спину. Мякоть тюльпанов пропитала рубашку влагой. Я поднялся и, не отряхиваясь, перелез через забор.

Сабина сидела под деревом рядом со своим двором. К счастью она не увидела мое фиаско. Я не хотел, чтобы девочка смеялась весь остаток пути. Ее настроение ничуть не изменилось. Сабина встретила меня теплыми объятиями, я ответил тем же, и мы пошли прочь от наших дворов.

У меня не было желания идти в дом проповедника через Рамилкин двор. В голове я держал один путь — напрямик. К счастью, ни старухе, ни кому-либо другому судьба заметить нас в эту ночь не благоволила. Небо затянули тучи, и на улице сгустился туман. У меня было плохое зрение, и перед тем, как лезть через забор, я попросил Сабину глянуть по сторонам. Все-таки мы пришли не к себе домой. Пока девочка всматривалась в улицу, я подумал, стоит ли рассказать ей о том, что дом «не совсем пуст». Времени было в обрез, и я промолчал. «Мы всего лишь зайдем в прихожую, возьмем фонарь и уйдем», — так советовал внутренний голос.

— Никого, — прошептала Сабина.

В ней чувствовалась уверенность. Я подсадил ее на забор и после перелез сам. Туман не только помогал нам оставаться незамеченными. Туман мешал нам двигаться. Сабина держала меня за руку и спотыкалась на каждом втором шаге. Перед дверью мы вместе налетели на собачью будку.

— Дай зажигалку, — попросил я, потирая ушибленную ногу.

Ни у кого из нас фонарей не было, поэтому мы заранее договорились, что девочка стащит у мамы зажигалку.

Сабина дернула меня за рубашку:

— Держи.

Я положил зажигалку себе в карман и отворил дверь.

— Стой здесь! Я зайду, отыщу фонарик и вернусь.

Но Сабина редко слушалась мальчиков. Она даже не дала мне войти в прихожую. Оттолкнув меня, девочка протиснулась туда первой, и я решил, что указывать ей больше не стану. Слишком упрямая и легкомысленная душа жила в ее теле.

Я вошел в дом, прикрыл дверь и чиркнул зажигалкой. Перед нами предстала прихожая. Ничего не изменилось: те же занавески на окошке, пыль на подоконнике, где Рамилка взял нож. Ящики для обуви. Вешалка.

Фонарик лежал на полу в передней комнате. Я не решился подойти к нему сразу, и ожидал, что из дома потянет вонью. Было здесь нечто глубокое и отторгающее, но заключалось оно не в запахе. Я чувствовал чье-то присутствие. Словно некто невидимый приглашал меня зайти и присесть. То же чувство через несколько лет охватит меня в дедушкиной канцелярии. Но в тот вечер это было впервые, оттого и уверенности в моих силах поубавилось. Я остолбенел. Фонарик лежал в считанных метрах, но я не мог к нему подойти. Я не мог пошевелиться. Мне стало совсем плохо, когда за спиной громко скрипнула половица, а зажигалка неожиданно погасла.

Дрожащими руками я сделал новую попытку зажечь огонь. С кремня слетели искры. Половица скрипнула второй раз, уже подо мной. Сабина прошла рядом и подняла фонарик. На удивление, свет зажегся раньше, чем зажигалка.

— Черт! — воскликнул я. — Как такое может быть?! Батарейки еще не сели?!

— Как видишь, — ответила девочка.

Я опустил зажигалку в карман.

— Выключай. Мы уходим.

И тут Сабина снова проявила себя.

— Я хочу посмотреть, что там. — Она показала на закрытую дверь, и меня пробрал такой ужас, что началась икота.

— Нет! Мы уходим!

— Я хочу посмотреть, что там, Дэн! Я знаю, что ты уже был там со своим дружком!

— Там ничего нет! Пустой дом!

— Нет, не пустой! Был бы он пустой, ты бы не рвал отсюда когти. Думаю, там есть то, что вы все скрываете от меня!

«Дрянная девка!» — подумал я, и чуть было не выругался вслух.

— Сабина, мы же договаривались, что…

— В тот раз, в сарайчике, мы тоже договаривались, а ты так и не сдержал обещание.

Сейчас я бы с удовольствием показал ей все, но момент был упущен.

— Что же ты замолчал?

— Ничего.

Девочка прошла комнату насквозь, а я, дойдя до порога, так и не смог его переступить. Впрочем, границей между нами был не только порог. Границей была ее смелость, и когда Сабина, не обратив внимания на каменную печь, позолоченные часы и стол с газетами, направилась во вторую комнату, я чуть не обмер со страха. Она знала, что мы что-то прячем и искала тайну.

— Сабина!

Девочка обернулась, направив луч фонаря мне в лицо.

— Пойдем домой!

— Конечно. Сейчас посмотрим тут и пойдем.

Она отодвинула занавески и вошла во вторую комнату. Наступив на битые ампулы, остановилась. Фонарь скользнул вправо, влево. Я видел, как ее рука направила луч на кровать, но никакой реакции не последовало.

— Сабина!

— Что?

— Ты видишь его?

— Кого?

Я пересек порог. Сердце выпрыгивало из груди, и я слышал, как где-то в голове гулко пульсировала кровь. Сабина светила в направлении кровати. К тому же, комната была настолько маленькой, что, куда бы не попадал луч света, он все равно укажет ей на покойника. Я вошел в комнату и осознал, что кровать пуста, а место, где лежал дед, покрыто сплошным черным пятном, будто тело сгорело. След в точности повторял человеческие очертания.

— Он же лежал здесь, — пробормотал я себе под нос.

— Что? — осведомилась Сабина. — Кто?

— Никто, — быстро ответил я, схватил ее за руку и повернул назад. — Мы уходим!

Луч фонаря метнулся по стене передней комнаты, и боковым зрением я заметил, как за столом, меж стопок газет, возникла фигура. Фигура сидела к нам спиной, сложив руки на столе, будто держала карты.

Глава 5 Феномен

На второй неделе мая мама решила еще раз навестить школьных учителей и проверить мою успеваемость. Не знаю, насколько она удивилась тому, что ее методы воспитания не дали никакого толку, но мой домашний арест продлился на все выходные, и теплые весенние деньки я встречал в компании четырех стен и любимого окна, откуда открывался вид на зеленеющую улицу. Из-за плохих оценок в глазах матери я скатился до самого низа. По химии выходила двойка, по алгебре судьба оценки зависела от последней контрольной работы, к которой я был совершенно не готов. По истории меня не аттестовывали, и единственное, что изменилось в классном журнале за последнюю неделю, это количество клеточек с буквой «н». Стоит добавить, что пропуски занятий у меня были более чем уважительными. Начиная с шестого класса, меня брали на все олимпиады, к какому бы виду спорта они не относились. Вот таким разносторонним человеком я рос.

В середине мая на районной олимпиаде по легкой атлетике я получил третью в своей жизни медаль. В кроссе на тысячу метров мне посчастливилось занять второе место, а по общему комплекту наград наша школа оказалась третьей в районе. Это был огромный успех, учитывая то, что я соревновался с ребятами из старшей возрастной группы. На радостях за столь большой успех учитель по физкультуре пообещал помочь мне закрыть аттестацию по истории.

Свое слово он сдержал: уже к семнадцатому мая у меня появились сразу три оценки, две тройки и одна четверка, после чего я вообще забыл об истории и стал потихоньку готовиться к алгебре.

К концу учебного года я виделся с друзьями только в школе. Мама не отпускала меня гулять. Рамилка и Владик по-прежнему заходили за мной по пятницам и субботам, но мама оставалась при своем мнении. То короткое время я ценил, как воздух, поэтому, даже будучи наказанным, выходил к ребятам, и мы общались до тех пор, пока мама не звала меня обратно, в дом.

Бегать по улице весной равносильно чуду, и я завидовал друзьям, потому что они не были лишены такой возможности. Они чувствовали, насколько великолепно детство, если родители не ограничивают свободу. А я сидел дома. И порой мне было так тоскливо, что я просто ходил по комнате и мечтал, когда же, наконец, вырасту, уеду от родителей и буду жить своей жизнью.

После того, как я взял второе место на районных соревнованиях по бегу, моя коллекция медалей стала совершенной. Теперь и у меня имелась одна золотая, одна серебряная и одна бронзовая медаль. Я повесил их на дверцу комода напротив своей кровати, и каждый раз, перед сном, любовался их блеском и новизной. Конечно, медали были не из чистого дорогостоящего металла, но моей гордости не было предела. Я щупал их и вспоминал, каким трудом они мне достались, а потом выключал свет и быстро засыпал, чувствуя их запах и цвет.

Однажды я проснулся от странного звука. Было такое ощущение, будто в голове завелся колокольчик. Я явственно слышал короткие удары, сопровождаемые промежутками мертвого безмолвья.

Дзинь. Тишина. Дзинь. Тишина.

Чуть позже колокольчик сменился более требовательными ударами, и я понял, что они исходят не из моей головы. Звук шел из комнаты, подобно волне холодного воздуха. От его монотонности я почувствовал тревогу.

Дзинь. Тишина. Дзинь. Тишина.

Вечером, после наступления темноты, мама всегда занавешивала окна плотными гардинами. Она не любила, когда прохожие заглядывали в дом. Ночью гардины не открывались, но благодаря фонарю, расположенному напротив нашего двора, моя комната никогда не погружалась в полный мрак. Я сел на кровати и вдруг заметил движение на одной из стенок комода. Движение сопровождались редким отблеском, по которому я и догадался, что причиной звона служат бьющиеся друг о друга медали.

Одна медаль била по другой. Раздавался звук. Потом несколько секунд все оставалось в покое, и снова удар, точно кто-то толкал медали невидимой рукой.

Мне пришла в голову мысль, что их мог толкать ветер, но сам я его не ощущал. Все окна в доме были закрыты. Тем временем медали веселились, и по комнате ходил странный гул, похожий на эхо голосов в пустом помещении. Наблюдая за феноменом, я пролежал около минуты. Все это время меня не покидало ощущение, что кто-то следит за мной из темного угла, наслаждаясь мгновениями, как победной игрой. Вскоре медали замерли, и ночь вступила в обычную фазу. Я укрылся одеялом, но еще долго не мог заснуть.

«Кто-то заставлял медали биться друг о друга, — вот о чем я думал. — Кто-то, но не сквозняк».

На уроке физики мы сели с Рамилкой за одну парту, и я кратко передал ему, как вернул фонарик, и что произошло ночью в моей комнате. Историю с фонариком он будто бы не услышал, а вот медали его заинтересовали.

— Черт, — протянул он. — Действительно, странно. Ты больше никому об этом не рассказывал?

— А кому я могу об этом рассказать?

— Не знаю. Маме, например.

— Нет.

Рамилка задумался. Он потеребил листы учебника и сказал:

— А ты ничего подобного раньше не замечал? Я не про медали. Я про разные необъяснимые штуки вроде… стул не на месте или стакан. Рамки для фотографий сдвинуты, или одежда сама с вешалок падает. Звуков никаких посторонних не слышал? Гул какой или вой?

— Нет!

— Конечно, повод волноваться есть, но не сейчас, — заключил Рамилка. — Слишком мало доказательств. Был бы я каким-нибудь профессором-демонологом, я бы и слушать тебя не стал. Но так как я твой друг, а ты мой, я тебе верю, ни ничего путного предложить не могу.

— Я и не жду от тебя никаких предложений. Я лишь хочу изложить факт! После того, как мы побывали в том доме, меня преследует чувство, будто в моей комнате кто-то есть. Днем его нет. Он приходит ночью и караулит меня.

— А когда ему нечем заняться, он играется с медалями, — дополнил Рамилка. — Эта история меня самого настораживает.

Я до сих пор не могу забыть пятна на кровати.

— Пятна… — он повернулся к доске. — Пятна здесь не причем. Зря ты себя так накручиваешь. Сегодня, уверен, ты будешь спать, как младенец.

— Черта с два я буду спать, как младенец! — проворчал я. — У меня есть догадка, которая тебе не понравится.

— Выкладывай.

— Если мы потревожили чей-то дух, предположим, мертвеца, который на самом деле не мертвец, а дьявол во плоти. И его дух пришел ко мне домой, потому что что-то искал и не нашел, он точно так же может прийти к тебе домой. Вот я о чем.

Рамилка выпрямился. Идея ему не понравилась, но он не стал ее опровергать.

— Что, по-твоему, он ищет? Мы же ничего не брали.

— Ты так думаешь? — я толкнул его локтем.

— Нож! — пискнул он. Маленькая бесполезная безделушка? Как тебе вообще такое могло прийти в голову!?

Учитель физики сделал нам первое замечание и какое-то время мы сидели молча.

— Где нож? — спросил я после длительного перерыва.

— Не твое дело, — пробубнил Рамилка.

— Мое, — надавил я.

— Не твое, — прошептал Рамилка. — Не приставай ко мне. Нас выгонят, а у меня еще оценок по физике нет.

— Ты все равно ничего не выучил. И не выучишь в ближайшие лет десять.

— Если нас выгонят, он залепит нам двойки! Это хуже, чем быть не аттестованным.

— Согласен, но речь сейчас не об этом. Я предлагаю тебе компромисс. Давай не будем ссорится и впутывать в дело родителей. Мы уже нарубили дров — на всю зиму хватит. Нож — не твой. Ты его украл. Мы вернем нож на место, а тебе купим новый.

— Такой нож мы нигде не купим.

— Купим другой, попроще.

— Я не хочу попроще. Я хочу такой же.

— Рам, не спорь со мной! Будишь спорить, я расскажу все родителям.

— Это на тебя не похоже. Больше на Владика похоже, чем на тебя. Ты серьезно настроен меня заложить?

— Я пережил ужасную ночь. У меня до сих пор зубы стучат. Я писать не могу. У меня сердце колотится от воспоминаний. Я не хочу так. Будь уверен. Если тебе на меня плевать, Ok! Я поступлю так же.

— Стоп, стоп, стоп. Остановись. Я никогда на тебя не плевал. Ты мой лучший друг, и я всегда на твоей стороне. Расслабься и послушай меня…

Учитель физики сделал нам второе замечание и пообещал рассадить на своих уроках до следующего года.

Минут десять мы переписывали с доски формулы и уравнения. Урок был нудным, как оперное пение. Перед звонком класс зашумел и Рамилка прошептал:

— Я бы, с радостью, вернул нож. Только я его продал…

— Что?! — Я чуть не вскочил со стула. — Кому ты его продал?

— Тебе лучше не знать.

— Что значит, тебе лучше не знать. Я в деле!

— Знаю, знаю. Только… — Рамилка замялся. — Ладно. Я его не продал, а отдал. Отдал…

— Кому?! — я дернул парту на себя.

Как и в любой школе, у нас имелось несколько особо опасных старшеклассников, с которыми не следовало сталкиваться в безлюдных местах. В школьных туалетах и на запустелых площадках они образовывали одну необузданную банду и могли причинить тебе столько вреда, сколько ты бы не накопил за долгие годы, если бы научился обходиться без тех мест. Один из таких парней по кличке Волдырь доставал Рамилку с пятого класса, и говорить о том, что он к нему цеплялся, к восьмому классу было уже не актуально.

— Этот придурок увидел у меня нож на перемене, когда я пошел в туалет…

— Зачем ты принес нож в школу?!

— Ох, мне тяжело об этом говорить.

Я драл на себе волосы. Короткая минута превратила меня во взъерошенного козленка.

— Дэн, — он положил руку мне на плечо. — Прими это, как есть. От нас уже ничего не зависит. Если ты опять почувствуешь чье-то присутствие в своей комнате, скажи вслух, что нож забрал Волдырь. И у тебя его нет.

«Как будто ему это будет интересно!» — подумал я.

Волдырь был местным отморозком и в какой-то степени Рамилка был прав, подразумевая, что нож нам уже не вернуть. Мы бы даже не смогли бы его украсть, потому что подобные штуки Волдырь всегда носил с собой в заднем кармане потертых джинсов. Он скорее расстанется со своим дневником и портфелем, чем с кепкой, зипповской зажигалкой и… теперь маленьким складным ножом. Наверняка уже похвастался обновкой перед друзьями.

Дело заходило в тупик.

Перед моими глазами снова мелькнули медали, и светлый день внезапно стал темным.

Глава 6 Существо из дома проповедника

По вечерам, скучая над учебниками, я наблюдал, как садиться солнце. Если бы соседский дом не загораживал столько пространства, мне бы удалось увидеть красивый закат. Вместо этого, я провожал солнце только до определенного момента, после чего смотрел, как удлиняется на дороге тень, отбрасываемая соседским домом. Улица темнела и словно умирала. Это затухание нагнетало не самые оптимистичные мысли, но оно так успокаивало, что я забывал обо всем на свете, и думал только о весне. Когда закат заканчивался, смотреть в учебник становилось легче.

Однажды, насладившись подобным представлением, я пытался пересилить себя и направить весь поток внимания в учебник по биологии. Мне предстояло закрыть четвертную оценку завтра на первом уроке, а для этого я был обязан запомнить хоть что-то путное, чтобы потом пересказать.

Не ради себя, ради учительницы, которая, почему-то, меня очень любила. В семь часов мама зашла в мою комнату и закрыла окно.

— Ты учишь или читаешь? — спросила она.

У мамы существовало разделение между значениями этих слов. «Учишь» — означало «кладешь что-то в голову», а «читаешь»… Читать можно было «Гарри Поттера».

Я ответил, что учу, на что мама сказала, что проверит по вопросам, когда я закончу. Пожелав мне удачи, она ушла. Через час я отложил учебник, вытащил из-под стола журнал о футболе и принялся просматривать результаты чемпионатов. В мае все чемпионаты крупных лиг подходили к концу, и в журнале было, о чем почитать. Так прошел час. Когда и это занятие мне наскучило, я решил выйти на улицу.

Около девяти вечера стемнело. Каждая проезжающая машина оставляла за собой столб пыли, оседающий на кусты и траву. На нашей улице было много зелени, но пыль все равно просачивалась сквозь листья и летела в открытые окна.

Я подошел к калитке. Очередная машина проехала по грунтовой дороге. Из-под колес полетели мелкие камни, и как только один из них угодил в железный забор, залаяли собаки. Вдруг меня окликнул звонкий голос.

— Ку-ку! — доносилось со стороны.

Я сразу узнал, что голос принадлежит Сабине. Девочка пряталась за деревом. Из-за ствола виднелись ее волосы.

— Я тебя вижу.

Она перебежала к другому дереву.

— Кто не спрятался, я не виноват, — мне стало смешно.

— Как ты меня увидел?

— Не скажу.

— Почему?

Я открыл калитку и вышел ей на встречу. Она перебежала дорогу той же рысью, какой металась между деревьями. Бегать у нее получалось как-то по-медвежьи. А вот ходила она здорово! Не по годам роскошно.

— Ты одна?

— Да.

— Совсем-совсем?

— Ага.

— А где женихи?

— Нет женихов, — она печально вздохнула. — И мамы тоже нет. Мама уехала к сестре в Ростов и вернется завтра вечером. А я учила уроки. Устала и решила прогуляться. Когда на улице тепло, так неохота ничего делать, правда?

— Мне всегда неохота делать уроки, — признался я и глянул на крыльцо. Я знал, что мама иногда подслушивала наши разговоры. Иначе она бы не спрашивала у меня, ругаюсь ли я матом при своих сверстниках. — Разницы нет, какая на улице погода. Если человек любит школу, то он ее любит, а если нет, хоть тепло, хоть холодно, все одинаково.

— Наверно.

Я повел ее прочь от двора. На улице было тихо. Весна быстро превращалась в лето. В траве стрекотали сверчки, в воздухе стояла пыль, и только мысли о школе не давали нам покоя. Школа портила все.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Мама караулит меня, — прошептал я. — У меня плохо с оценками и гулять мне нельзя.

— Почему твоя мама так сильно беспокоится за оценки. Ведь они ничего не значат. К примеру, у меня по математике в году выходит тройка, но это же не значит, что я тупая, как сапог.

— Как валенок, — поправил я. — Конечно, не значит. Ты попробуй докажи это момей маме.

Она отмахнулась.

— Школа, — пробормотала девочка. — Разве это главное в жизни?

— Я не знаю. Для мамы — да!

— А для меня — нет!

— А что для тебя главное?

— Любовь, — сказала она и проследила за моей реакцией.

— Любовь, — повторил я. — Замечательно. А еще что-нибудь? Спорт, например, или книги.

— Я не читаю книги, и бегать не люблю. Я петь люблю. Обожаю «Король и шут»! Все песни их знаю. Хоть сейчас спрашивай, любую напою. Я стихи читаю хорошо. А еще я танцевать люблю. И у меня неплохо получается.

Она сделала несколько движений, напевая какую-то мелодию.

— Ты умеешь танцевать?

— Нет!

— Хочешь, научу?

Я даже не подозревал, что танцам учатся. Для меня танец представлял собой кашу из прыжков, махов и вращений. У девочек получалось танцевать красиво, потому что тело у них гибкое и легкое. Оно поддается пластике. В свою очередь, тело мальчиков грубое и тяжелое, и я не знал ни одного товарища, у кого бы получалось неплохо танцевать.

— Не очень, ответил я. — Танец — это дело женское. А парням лучше мерится силами на турнике или на футбольном поле.

Подул холодный ветер. Сабина взяла меня за плечи и развернула на девяносто градусов.

— Стой так. Я в майке, мне холодно.

— А мне?

— Тебе хорошо. Ты парень. Я вот что хочу сказать. Все вам, мальчикам, только турник и футбол. Когда вам девочки начнут нравиться? Когда вы будете приглашать нас на свидания, дарить цветы, приглашать на танцы. Хотя бы на школьные. Когда?

— Нам всегда нравились девочки, — ответил я за себя и за всех, кого подразумевала Сабина. — А вот к вопросам о цветах… это уже у каждого по-своему проявляется.

— Честно ответил!

Я почувствовал, как она прижимается к моей груди.

— Мне холодно, — сказала Сабина. — Ты такой теплый.

Она прижалась сильнее, и мне не оставалось ничего другого, как обнять ее за плечи. Я сделал это так неуклюже, что девочке пришлось подстраиваться под мою руку. Наверное, среди ее кавалеров, еще не было таких деревянных парней. Мы стояли полуобнявшись, и эта поза казалась мне не легкой, но приятной. Девочка дышала мне в грудь, и ветер я почти не чувствовал. Так мы простояли, пока по дороге не проскочила машина, окутав нас пылью и мелкими камнями. Потом Сабина пожаловалась:

— Так домой не хочется. Мамы нет, и мне страшно одной.

Я глянул на ее дом — старую хату, стены которой выпирали бугром, словно уже не выдерживали веса крыши. В одном окне горел свет, и дом смотрелся одноглазым.

— Мне тоже домой не хочется.

— А ты бы мог посидеть со мной эту ночь? Когда мама вернется, мне будет не так страшно.

— Я не против, а вот моя мама…

Сабина изобразила самое печальное лицо, которое только может изобразить девочка ее лет.

— Пожалуйста.

Некоторые вещи в ней для меня до сих пор оставались загадкой. К примеру, как можно не бояться ночью идти в чужой дом, и так бояться своего? Я мог у нее об этом спросить, но момент был не подходящий. Сабина жалась ко мне, как котенок, и во мне крутились смешанные чувства, тесно переплетенные между желанием, волнением и страхом.

— Я спрошу маму. Надеюсь, она встанет в твое положение. И потом вернусь.

Она пошла к крыльцу, а я побежал к себе. Через пару минут я поднимался по ветхим ступенькам ее дома. Мы прошли в крохотную комнатку, где стоял стол и две кровати. Стены были завешены коврами, а там, где ковров не было, виднелись пожелтевшие обои, внешний вид которых говорил не только о старости, но и о дырах в крыше, откуда по стенам иногда стекала вода. Пол в комнате просел, и я подумал, что если здесь разлить ведро воды, можно с легкостью предугадать место, где воду придется собирать совком. В целом, комната смотрелась, как уютный подвал, а ночью, когда ее освещала пара ламп, торчащих из потолка на облупленных проводах, подвал был подобен развалинам.

Сабина встала у изголовья одной из кроватей и сказала:

— Знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, что наш дом еще страшнее, чем тот дом на углу. Пусть так, но мы к нему привыкли. Поэтому нам здесь хорошо.

— Все нормально, — я сделал вид, что нисколько не удивлен и добавил: — Мой дом мало чем отличается от твоего.

— Правда?

— Ему пятьдесят лет!

— И нашему около того.

Она посмотрела на просевшие половицы. Они словно говорили: наступи — и провалишься в такой глубокий колодец, где тебя никто никогда не найдет. У Рамилки в огороде имелся подобный колодец. Мурашки бежали по спине, когда мы заглядывали в его зияющую пасть.

— Я отпросился на всю ночь. Чем будем заниматься?

— Хочешь чаю?

— Пожалуй.

Она оставила меня в комнате и удалилась на кухню. Высидеть и минуты в одиночестве я не смог. Мне очень хотелось взглянуть на весь дом.

Кухня представляла собой еще более удручающее зрелище, чем комната. Внутри ощущался не только недостаток квадратных метров, но и золотых рук хозяюшек, которые должны хоть изредка заботиться о порядке и чистоте. Здесь все держалось на честном слове. Все шкафчики, вешалки, даже крепления вытяжки над плитой были выворочены из прогнивших стен. И казалось, стоит чихнуть, и все, что сейчас висит, посыплется на пол. Но Сабина совершенно это не замечала. В ее движениях не было никакой сентиментальности, словно девочка заранее знала, когда очередная скоба отколется от стены, и еще десяток тарелок разобьется вдребезги. Она сказала: «Мы к нему привыкли!» Привыкли до такой степени, что не замечали, как медленно дом приходил в упадок.

Из-за шума холодильника Сабина не слышала, что я нахожусь за ее спиной. Она поставила чайник на плиту, сняла кружки, налила в каждую столько заварки, словно передумала сегодня спать, повернулась к полочке, где стояли какие-то пузырьки, тюбики и лекарства и вдруг заметила меня.

— Ах!! — она шарахнулась в сторону и чуть не наступила на одну из четырех мышеловок, выставленных перед плитой, точно зенитно-ракетный комплекс.

— Извини, не хотел тебя пугать. Просто… хотел помочь принести кружки.

— Я и не напугалась! — выкрутилась она. — Добро пожаловать в нашу мини-кухню.

Сабина раскинула руками, длины которых почти хватило, чтобы достать от одной стены до другой.

— Любишь имбирь?

— Что это?

— Корень такой. Его в чай добавляют, чтобы согреться… и еще там для чего-то. Короче, мама говорит, мальчикам полезно.

Она дотянулась до пузырька с серым порошком, повертела его в руках, словно вспоминая, тот ли взяла. Никакой надписи на стекле не было. Сабина открыла крышку и понюхала содержимое.

— Ничем не пахнет, значит, оно. На самом деле он чем-то пахнет, но запах сложно уловить.

Она насыпала мне в кружку ровно половину того, что имелось в пузырьке.

— Не много?

Я решил, что девочка проводит очередной эксперимент.

— Возьми сахар и иди в комнату. — Она протянула мне сахарницу. — Чайник уже закипает.

Стол был чистым. Я поставил сахарницу на середину, а сам сел у двери.

Один-единственный стол был для них и обеденным, и письменным, и тем столом, за которым они прихорашивались: Сабина — чтобы казаться старше, а мама — чтобы казаться моложе. Их дом был меньше нашего, зато у них имелось большое окно, выходящее на пустырь. Сейчас было темно, и вдалеке виднелась гряда фонарей, охраняющих окольную дорогу.

Когда Сабина принесла чай, я услышал гудение комара над ухом и вдруг вспомнил про форточку.

— Ты не закрываешь окна на ночь?

— А зачем?

— По утрам бывает холодно.

— Я укрываюсь теплым одеялом. Для тебя тоже есть одеяло, так что не волнуйся. И постельное белье я сегодня поменяла. Заранее знала, что не останусь одна.

Я усмехнулся.

— Круто получилось. Ты спасла меня от уроков.

— А ты меня от скуки. Знаешь, я хотела тебе сообщить кое-что, пока ты не убежал от меня к своим друзьям.

Я подумал о маме и вспомнил:

«Пока не исправишь оценки — никаких прогулок!»

— Я никогда не убегал от тебя к своим друзьям. Просто Рамилка иногда обижается. Наверное, если он узнает, что мы целую ночь пробыли вместе, не будет общаться со мной недели три.

— Твой друг — обидчивый, самовлюбленный и завистливый эгоист, — высказалась она.

— Есть в нем что-то такое. Но у него есть много хороших сторон. Он очень отзывчивый и инициативный…

— Я не хотела жаловаться на твоих друзей, — перебила она, — но после похода в тот дом у меня появилось странное ощущение, что Рамилка за мной следит.

— Ты серьезно?

— Да! — она поставила кружку на стол. — Последнее время я слишком часто вижу его за своей спиной. А два дня назад, уже по темноте, я одевалась на дискотеку и вдруг увидела, что кто-то смотрит в окно. На пустырь никто, кроме вас, не ходит, поэтому я накинула куртку и выбежала во двор.

— И что?

— Это был он! — Сабина надулась. — Исчез он, конечно, как пуля. Даже быстрее. На пустыре я уже никого не нашла. Не было ни одного костра и ни единой души, зато я услышала, как кто-то вылетел на дорожку и со всех ног бросился в сторону угла.

— Разве это подтверждает, что за тобой подглядывал Рамилка?

Сабина подняла голову.

— А разве нет!? Для меня подтверждает! Когда я вышла на дорожку, ничего уже не было видно. Фонари не горели! И тогда я вернулась назад, на пустырь. Меня чуть удар не хватил после того, что я там увидела. Этот дебил подглядывал за мной не в первый раз! Полянка напротив моего окна была не только вытоптана, но и замаскирована, как медвежий капкан. Он сделал там шалаш. Всего в пяти метрах от моего дома! Вытоптал кружок, накрыл ветками и наблюдал. И сколько он так за мной наблюдал, боюсь даже представить!

Сабина злилась. От недовольства она позабыла о чае, который наверняка помог бы ей успокоиться. Ее волосы, собранные в конский хвост, разметались по плечам. Девочка выдохнула, как только слова закончились, и выпила сразу полкружки.

Я представил, как Рамилка подглядывает за Сабиной, пока та, ничего не подозревая, переодевается в своем доме, и ничего, кроме зависти, не почувствовал. Я знал, почему он это делает. Даже знал, почему подсматривает за ней один. И все-таки с его стороны это было гнусно. Подглядывание за девочками представляло огромный интерес и для меня, и для Владика. Такими вещами мы привыкли делиться друг с другом, и вдруг выясняется, что Рамилка оказался хитрее всех!

— Что ты молчишь?! — Сабина уставилась на меня. — Ты же был с ним?

— Нет.

Девочки редко верят в такие ответы, но Сабина поверила и улыбнулась.

— Вот поэтому ты привлекаешь меня больше, чем твои друзья!

«Если бы я еще нравился твоей маме», — подумал я, но те мысли быстро выветрились из головы.

— Что ты сделала с шалашом?

— Сожгла! Помогла соседская нычка.

По соседству с Сабиной жил один интересный человек. Его звали дядя Сережа. Напротив своего двора дядя Сережа еще по молодости смастерил лавочку и, как только солнце садилось, выходил к ней, прихватывая самодельный инструмент, напоминающий лампу Аладдина. Внутрь лампы дядя Сережа наливал керосин. Он вдыхал pori topliva через носик, прикрытый тряпочкой, и уже через несколько минут улица перед ним благоухала и пахла. Именно о его «нычке» говорила Сабина. Она знала, где дядя Сережа прятал керосин от матери, все еще не теряющей надежды отучить сына от токсикомании.

— Я вылила две бутылки и спалила все до последней палки.

— Круто.

— Кстати, я кое-что нашла, пока разбирала шалаш.

Она выдвинула ящик стола и вытащила складной нож, при виде которого я на некоторое время потерял дар речи. Нож находился в закрытом положении. Девочка попыталась его открыть, но у нее ничего не получилось, и тогда я вспомнил, что Рамилка ни разу не показывал нам его лезвие.

— Не может быть! — пробормотал я.

Сабина хмыкнула, будто понимая, насколько простой нож для парня важнее, чем то, что кто-то подглядывал за ней с пустыря. Когда я взял нож в руки и ощутил притягательную силу его граней, ее эмоции остались далеко позади. Я почувствовал, как кто-то вломился в мое сознание, и с того момента желание оставить нож у себя стало непреодолимым. Где-то на дальнем плане я услышал голос Сабины, но он был так далек, словно она кричала через стену. Я перевернул нож другой стороной, и часть моего разума открылась неизвестному. Кто-то гулял в моей голове, и я видел его следы. Мне показалось, что я сам иду за ним, и что он — маленький идол своей вселенной. Мы шли по закоулкам, он все время сворачивал и оглядывался через плечо, словно проверяя, иду ли я следом или нет. Я шел.

И вдруг все пропало.

Последнее, что я увидел, как лицо существа перекосила злобная ухмылка. Оно обернулось. Глаза устремились сквозь меня, и я понял, что позади кто-то стоит. «Положи в карман!» — проговорило существо. Я глянул на свои руки, но они были пусты.

В доме Сабины мои руки тоже оказались пусты: девочка не выдержала, выхватила нож и отправила его обратно в ящик стола.

— Спасибо за оценку моей находки! — воскликнула она. — Я ждала именно такой реакции.

— Что произошло?

— Ничего. Ты просто ушел от меня…

— Где нож?

— Не скажу.

Я откинулся на спинку стула. Боль пронзила виски. Тот, кто забрался мне в голову, либо вышел из нее, либо притаился в глухой кладовке.

— Эта штука не должна быть у тебя.

— С чего ты взял? Я нашла нож, и теперь он мой. Продам его кому-нибудь.

— Ты ничего не чувствуешь, когда берешь его в руки?

— А что я должна чувствовать?

— Не знаю, как объяснить… — Я не стал вдаваться в подробности. Возможно, нож на девочек влиял по-другому, поэтому Сабина совершенно не чувствовала его власти.

— Кстати, я так и не смогла его открыть.

Я вздрогнул. Открыть? Я едва совладал с собой, пока нож был закрыт. Что случится, если его открыть?

Я уставился в остывший чай. У меня заболела голова. Крепкий чай, разбитая обстановка и нелепое ощущение, что за нами кто-то наблюдает, навевали мысль о самоубийстве. «Возьми нож, — просил голос. — Тебе больше ничего не надо. Просто вытащи нож из стола».

Рука потянулась к ящику.

— Дэн? Ты меня слышишь?

Сабина пересела ко мне на колени. Моя рука остановилась на полпути к столу. Из головы быстро ушли видения и страх, и я внезапно понял, насколько широк простор ужасов, если ты придумываешь их сам. Сабина коснулась моего лба. Я обнял ее и забыл обо всем на свете. Так мы просидели около двух минут. Потом она унесла чашки и убрала со стола.

В тот вечер мы говорили обо всем на свете. Мы вспоминали забавные случаи, делились секретами, смеялись и грустили. Я впервые за долгое время чувствовал себя счастливым и раскрепощенным. Меня покинули гнет и раздражение. В душе развеялся сумрак. Я понял, что общение с веселой озорной девочкой способно выдернуть замкнутого мальчишку из вселенной пустоты и недозволенности. Время летело быстро, как никогда раньше.

Мы легли спать глубоко за полночь. Сабина не стала раскладывать кровать матери. Она дала мне одеяло, в котором не было необходимости, так как мы легли в пастель не раздеваясь. Через пару часов я замерз. Сабина спала на стороне камина, свернувшись морским коньком. Форточка была открыта, и прохладный воздух веял из глубин пустыря. Поднялся ветер, и я видел, как во тьме колышется оконная занавеска.

Я встал, стащил одеяло со второй кровати и накрыл девочку. Сабина не проснулась. В темноте я попытался найти что-нибудь такое, чем бы мог накрыться сам, но шарить по тумбам в чужом доме мне не позволило воспитание. Легче было прижаться к Сабине и греться друг о друга. Но и этого я делать не стал, а подошел к окну и вдохнул влажный воздух. Где-то вдалеке раздавался оклик ночной птицы. Ветер шелестел листьями. Я вдыхал запах зелени, и смотрел на пустырь, будто с другой стороны. «Вот такой он, — молвил внутренний голос. — Тихий, спокойный и удивительный». Кое-где заросший, кое-где лысый, кое-где с проплешинами, точно спина драной кошки.

Дожди в мае шли часто, и трава росла так быстро, что к лету пустырь грозился не пустить нас в свои владения. За неделю он успевал замаскировать наши дорожки до неузнаваемости, и я все больше убеждался в том, что со временем это место станет диким, как пустошь.

Я смотрел в окно и вдруг, на фоне темных оттенков, плавно покачивающихся под ветром, возник новый, совершенно не похожий на других. Оттенок? Я бы принял его за собаку, если бы он не встал на две ноги и не принялся ходить туда-сюда, будто выискивая потерянный бумажник. Из глубины дома казалось, что фигура на пустыре меняет свои обличия. Я видел, как человек приседал, полз на четвереньках и снова поднимался на ноги. Его движения с каждым разом ускорялись, словно неизвестный был чем-то обеспокоен и терял над собой контроль. Я не сомневался, что он что-то искал.

Я стал к окну в упор и попытался рассмотреть его, но лунный свет был слишком тусклым.

Кто это?

Рамилка? Владик? Кто-то с другой улицы?

Я глянул на Сабину. Мне не хотелось, чтобы девочка проснулась и не нашла меня рядом. Как бы глупо ни выглядели наши отношения, я желал, чтобы она обо мне думала. Сабина не боялась мышей, не боялась посещать дома покойников. Но было нечто такое, чего она не переносила, и я подумал, что, исчезнув, испугаю ее еще больше.

Когда я выходил в коридор, под ногой скрипнула половица, и в тот же миг на кухне раздался щелчок. Я подпрыгнул и стукнулся головой о потолочную балку. Пойманная в мышеловку мышь запищала, а ее коготки так цепко заскребли по полу, будто она убегала в нору вместе с капканом. Я оглянулся на окно. Силуэт стоял на фоне чернеющих кустов. Он уже ничего не искал, а стоял и всматривался в дом, словно осознал, что тот как-то причастен к его потере.

Перед тем, как открыть дверь, я присел на корточки. Смелая девочка не запирала свой дом на засов. В этом я убедился, опустив ручку вниз. Дверь открылась, свежий ветер ворвался внутрь. Остатки сна исчезли. Я вышел из дома, пригнулся и спустился с крыльца.

Укрываясь за кустами, я прополз несколько метров до прогала, который разделял окно и забор. Выходить на открытое место было опасно, но из собственного укрытия я ничего не видел.

Спустя мгновение за забором послышался шорох. Звуки быстро удалялись прочь. Когда шорохи стали едва слышны, я поднял голову и увидел, как человек пересекает участок земли, где старый репейник представлял собой непроглядный частокол из колючих веток и листьев. Незнакомец двигался к дороге. Он прошел десять метров со скоростью ящерицы, минуя иголки и толстые стволы. Рамилка называл это место губительным. Он был уверен, что иглы репейника вызывают лихорадку. Если Рамилка относился к этому так убежденно, вряд ли бы он туда полез. Я сразу убрал его из подозреваемых.

Человек выбежал на дорогу, a я бросился за ним. Выбраться из зарослей оказалось не так-то просто. Я перемахнул через несколько кустов, ломая ветки и налетая на их сучки. Под ногами хрустел сухостой. За шорты цеплялись колючки. Наконец я увидел, как черный силуэт падает на четвереньки и… исчезает.

Это было немыслимо! Он как будто в одночасье превратился в животное! Уже за калиткой я заметил лишь маленькую удаляющуюся точку, которая, не добежав до пересечения улиц, свернула с дороги и нырнула под забор.

«Сбежал он, конечно, как пуля. Даже быстрее».

Нет, это не Рамилка и не Владик.

«Существо явилось из дома проповедника». Озираясь по сторонам, я понял, что на улице не работает ни один фонарь. Спустя несколько секунд, когда от странного инцидента не осталось и следа, свет на дороге вспыхнул.

Я вернулся в дом, лег на кровать и забрался под одеяло. В комнате было холодно. Сабина прижалась ко мне, и так, греясь друг о друга, мы проспали до утра.

Глава 7 Пес

Утром перед школой я зашел за Рамилкой. Мне хотелось узнать не только про нож. Хотелось, чтобы Рамилка объяснил, почему подглядывал за Сабиной и почему, черт возьми, не рассказал об этом своим друзьям. За столько лет совместной дружбы я впервые почувствовал удар под дых. Мне не давал покоя его поступок — разумеется, если он на самом деле был.

Я знал, что рано утром мама и папа Рамилки спали. Папа — потому что работал всю ночь на складе, мама — потому что просто любила поспать. Однажды я спросил Рамилку, кто готовит ему завтрак, и он ответил, будто бы готовит себе сам. Чашка кофе и бутерброд составляли его утренний рацион. А когда я рассказал, что моя мама каждое утро готовит геркулесовую кашу со сливочным маслом, он ответил, что от каши у меня рано или поздно воспалится аппендицит и бегать быстрей всех в классе я уже не смогу. У Рамилки были свои заморочки в голове, зато он никогда не высмеивал негативные черты своих родителей. Мама не хотела готовить сыну завтрак — ничего страшного. Сын приготовит его сам.

Я толкнул калитку — и, увы, по другую сторону забора звякнул засов. Я уже собирался свистнуть, набрал в грудь воздуха и вдруг заметил одну деталь: куда-то пропала Рамилкина собака. Обычно, стоило пройти мимо и сбавить шаг, как его остервенелый пес начинал разрываться от злости. И вдруг — ничего. Я заглянул во двор через щель между столбом и калиткой. Двор был пуст. Отсутствовала и машина родителей. Тут я вспомнил, что по субботам и воскресеньям Рамилкина мама торговала на рынке мясом, a по пятницам они ездили за товаром. Следовательно, родителей дома нет.

Я оставил портфель на лавке и запрыгнул на забор.

Рамилкина мама обожала цветы не меньше моей, и высаживала их на все свободные места, куда только падал глаз. Так как вдоль забора рос пышный палисадник, мне не осталось ничего другого, как спрыгнуть в цветы, и оттуда перебраться на бетонную отмостку дома. До сей поры, я был уверен, что делаю все правильно, но почему это делаю, объяснить себе я не мог.

Когда под ногами захрустели розы, и их острые колючки воткнулись в мои школьные брюки, я подумал, что иногда цветы доставляют людям проблем гораздо больше, чем люди цветам. Достичь отмостки одним шагом мне не удалось именно из-за роз. Брюки обзавелись затяжками. Я поцарапал ноги, и прежде, чем выпутаться из колючек сломал несколько стеблей. За домом была еще одна клумба, где розы росли вперемешку с шиповником. Это место облюбовал Рамилкин пес. Как ни гоняли его оттуда, пес все равно спал под ветками шиповника, а его шерстью была окутана дорожка и большая часть палисадника.

Я обогнул дом с тыльной стороны. Здесь было сыро и прохладно. На низенький деревянный забор, отделяющий двор проповедника от Рамилкиного, навалилась хна. Под ее тяжестью забор прогнулся и в некоторых местах завалился. Я протиснулся через узкий проход между забором и домом и вышел на задний двор.

Сказать, что Рамилка меня испугал, все равно что не сказать ничего. Но, когда я увидел его под кустами шиповника, в голове была только одна мысль: ночь не прошла бесследно… Рамилка сидел, поджав ноги, а на его коленях лежал пес. Пес не дышал. Стеклянные глаза смотрели вбок, язык вывалился, из приоткрытого рта стекала вязкая слюна. Рамилка поднял голову, глянул на меня и еще крепче прижал собаку к груди.

Я ахнул.

— Отравили?

Рамилка отрицательно помотал головой.

— Я нашел его не здесь, — ответил он.

Мальчишка сидел и гладил собаку по плотной шерсти. В эту трогательную минуту мне казалось, что пес не умер, а просто крепко спит. Рамилка прижимал его к себе, и только кровь, запекшаяся под его носом, да застывшие навечно глаза, говорили, что собаке плохо.

— Ты должен это увидеть, — Рамилка встал, аккуратно положил собаку под шиповник и двинулся в сторону огорода.

Он не спешил, и мне казалось, что на его плечи давил не только груз утраты. Было нечто такое, что сидело в его душе.

Он обошел задний двор и свернул к туалету. За туалетом располагался навес, где его семья хранила огородный инвентарь. Сейчас весь инвентарь был выволочен из-под навеса и свален на забор. В том месте я увидел огромное кровяное пятно.

— Его закололи, — промолвил Рамилка. — Закололи и выпустили всю кровь, как из туши теленка.

Он повернулся ко мне, посмотрел так, словно умолял вернуть вчерашний день. Я почувствовал, как мной овладевает дрожь, и на лицо накидывается чудовищная белизна.

— Мне не по себе, Дэн, — сказал Рамилка. — Вторую ночь я чувствую, что за мной кто-то ходит. Вчера я весь вечер провел с собакой, и те часы были последними, когда я никого не боялся.

Под его глазами висели мешки. Выглядел он, как воскресший труп.

— Ты поможешь мне похоронить его?

Он больше ничего не сказал. Взял лопату и пошел на огород. Я взял вторую лопату и скинул рубашку. Беседу о Сабине пришлось отложить на другой час. Я не собирался тянуть до вечера. Наказание мамы не истекло, и я по-прежнему не выходил на улицу и не гулял с друзьями после уроков. Общение сокращалось до минимума, и у меня оставалось мало шансов поговорить с Рамилкой наедине.

В школе никаких чудес не произошло. На уроках мы сидели молча, потому что никто не сделал домашнее задание, да и исправить оценки было уже не так просто. Тройки в четвертях — стабильные баллы для таких, как мы. Родители Рамилки вообще не били по этому поводу тревоги, а сам Рамилка хотел побыстрее уйти из школы, доучиться где-нибудь на кого-нибудь и раскручивать свое дело. Он мечтал построить магазин, завести свиней и продавать беспошлинное мясо. План на жизнь имелся, оставалось найти деньги на магазин и свиней. Но об этом Рамилка пока не думал.

Последним уроком была физкультура. Я забыл форму и просидел сорок минут на лавке, наблюдая, как одноклассников учат играть в баскетбол. В нашем классе набирала ход традиция прогуливать физкультуру, если урок был последним, поэтому в баскетбол играли от силы шесть-семь человек вместе с девочками. Рамилка был самым высоким в классе и в баскетбол играл лучше, чем в футбол. Девочки рвались в его команду так яро, будто он платил им деньги. Наблюдая за ними со стороны, я подумал, что эта так называемая игра, скорее, напоминала шоу «Кто круче». Девочки играли, стараясь не обломать ногти, мальчики изображали быков, а мяч, если и попадал в кольцо, то либо от рук Рамилки, либо по невероятному стечению обстоятельств. После баскетбола Рамилка посвежел. Утро исчезло из его памяти. Я понял, что момент настал, и выловил его у раздевалки.

— Я не знаю, где нож! — выкрикнул он. — Но думаю, что он у Волдыря. Если ты не веришь мне, можешь сам подойти к нему и спросить!

Говорил он довольно агрессивно и грубо. Он едва не нависал надо мной, и, наверное, если бы наша разница в возрасте была бы большой, он бы так и сделал.

— С той историей покончено! Деда нашли в его кровати и его уже похоронили!

— Откуда ты знаешь?

— Я спрашивал у отца! — его бросило в дрожь. — Я спросил, почему так давно не видно нашего соседа. С проповедником никто из моей семьи не общался, но мои родители всегда с ним здоровались. Поэтому я и спросил. А отец ответил, что он умер. Я спросил, когда, и как об этом узнали. Отец сказал, что видел, как к дому подъезжала машина. Из машины вышли двое мужчин, одетых в черные костюмы. Он еще сравнил их с евреями. Делу конец, Дэн. Они забрали тело. Дом скоро продадут. Все кончено.

— Я тебе не верю.

— И что мне нужно сделать?! Выкопать его из могилы?!

— Я этого не предлагал.

— Хорошо, — Рамилка вдруг успокоился и даже слегка улыбнулся. — Хорошо. Хочу признаться тебе кое в чем. В тот момент, когда Волдырь отобрал у меня нож, я страшно боялся, что он меня изобьет. Я отдал ему нож без малейшего сожаления, но уже под конец перемены страх улегся, и я ощутил странную потребность вернуть свою находку. Не знаю, как это объяснить, и ты, наверное, вряд ли поймешь, но в первый же день меня начало ломать.

Он показал мне свои кулаки.

— Ломать, как наркомана! Я лишился сна. Мне чудилось, будто я стою на пороге того дома и вижу, как топка печи открывается и оттуда выползает дед. Старый, весь в ожогах, в обугленной одежде. Выползает из печи и орет мне: «Где он??!» Он не называл, что именно, но я понимал это глубиной разума. И в тот день, когда мы заключили соглашение, я не выдержал и пошел к Волдырю домой.

— Не может быть!!!

— Да, я пошел к Волдырю и взял с собой восемьдесят семь рублей. Все деньги, что я насобирал, плюс двадцатка, которую я украл у отца из бумажника. Я намеревался отдать ему все, лишь бы он вернул мне нож. Я пошел поздним вечером, чтобы не привлекать ничье внимание, и проторчал под окнами его дома почти до полуночи. Он так и не появился, представляешь? Тогда я пришел на следующий день и опять простоял до двенадцати, и опять он не появился. И вот сегодня, если бы ты не вмешался в мой план, я бы проследил за ним. После уроков он уходит с друзьями в парк. Пару раз я видел его на лавочке возле дискотеки вместе с Саней Увольником и Кузей. Еще пару раз я видел его на стройке за универмагом. Туда они всегда ходят без девочек. Но он нужен мне один, понимаешь? Если он будет с друзьями, то за деньги нож не выторговать. Чтобы говорить с троими придурками, нужен авторитет и понты.

Его лицо запылало огнем.

— Если у тебя больше нет вопросов, я пойду переодеваться.

Он ушел, но один вопрос все же остался не закрытым. Как нож оказался на пустыре? В моей голове не было и мысли играть в следователя. Мною двигал страх за наши жизни, и я предчувствовал, что ночь от ночи будет становиться только хуже. Нож следовало вернуть.

Пока Рамилка переодевался, а класс покидал спортзал, я стоял у окна, наблюдая, как возле уличного туалета скапливается толпа мальчишек. Ни для кого не секрет, что школьники за туалетом курили. Курили и девочки и мальчики, и никто особо не пытался истребить пагубные привычки на корню. Раз в неделю за туалет кто-нибудь заглядывал, и школьники, как по команде, выбрасывали непотушенные окурки через забор, где они бесследно исчезали в высокой траве. А когда этот кто-то подбирался к ребятам на расстояние вытянутой руки и требовал честного признания, кто курил, а кто стоял рядом, все весело отвечали, что надымили другие пацаны, которые уже ушли и неизвестно, зачем приходили. А потом быстро растекались в разные стороны, не давая преподавателям понюхать запах изо рта или проверить содержание карманов. Также раз в неделю там происходило событие, которое захватывало интерес еще большего количества зрителей. Оно собирало курящих и некурящих, мальчиков и девочек, крутых и лохов, шестерок и праведных. Всех, кому хотелось острых ощущений и тем для разговоров. Глядя в окно на слетающихся старшеклассников, я понял, что назревает драка, и ничуть не удивился, увидев, что к туалету в распоротой рубашке направляется Волдырь. Вероятно, драка уже началась в другом месте, и, чтобы дело решить без преподавателей, ребята перемещались в более закрытый уголок.

За Волдырем шли его верные друзья, а поодаль от них — рослый худощавый парнишка. Я знал его. Он учился в девятом классе и тренировался в секции по рукопашному бою в одной из спортивных школ села. Волдырь учился в десятом, но, даже если бы он только закончил восьмой, ему было бы плевать, где и на ком этот парень отрабатывает удары. Волдырь шел на бой, как Тайсон — ни тени сомнения в своей победе, в то время как его соперник пребывал в подавленном состоянии. Он передвигался длинными, неуклюжими шагами. В какой-то момент он остановился, друзья Волдыря тут же обратили на это внимание, но мальчишка лишь перекинул портфель на другое плечо и свернул к туалету. Там толпа вытянулась, освобождая место для боя и закрывая его от посторонних глаз.

Со второго этажа школы я наблюдал за действием, как с верхнего яруса стадиона. Волдырь швырнул портфель в кусты. Далее последовали реплики, которых я услышать не мог. Девятиклассник повесил свой портфель на столб и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он встал напротив и распрямил плечи. Сверху было видно, что в росте он немного выигрывает, но в весе проигрывает с треском. Волдырь был здоров как бык, хотя никогда не поднимал штангу и едва подтягивался на турнике. Сила таких парней испокон веков хранилась в голове. Он просто знал, что победит, и эта уверенность позволила нанести удар первым. Я увидел, как тяжелый кулак метнулся к голове девятиклассника. Мальчишка увернулся, и кулак проехался по подбородку, из-за чего Волдыря занесло влево, и он чуть не повалился на бок. Толпа ухнула, и звук оказался настолько громким, что я услышал его через стекла. Мальчишка, пользуясь моментом, сделал захват за шею. Резкое движение — и локоть сомкнулся на шее Волдыря, как капкан, но повалить десятиклассника на землю так и не удалось. Волдырь вывернулся, нанес удар в живот, а как только рука с шеи бесследно исчезла, сильно ударил противника в бок.

Насколько бой был равным, толпа судила сама. Но тот факт, что бой был недолгим, я видел своими глазами. Девятиклассник даже не успел сделать шаг назад, когда его накрыла череда безжалостных ударов. Чем славился Волдырь, тем он и победил. Он всегда бил кулаками, никаких захватов. Все резко, грубо и сильно. С кем бы он ни дрался, на лице противника всегда была кровь.

Девятиклассник свернулся в клубок, а Волдырь поднял брошенный портфель, застегнул рубашку и, сунув в рот сигарету, вместе со своими товарищами покинул поле боя еще до того, как толпа начала разбредаться. Он уходил той же походкой, которой шел сюда, и до меня дошло, что ярость и желание кого-то избить совершенно не меняют его внешнего настроения. Волдырь был одинаково отчеканенной с обеих сторон монетой. Так хладнокровно, не чувствуя усталости и не зная боли, он бил всех, кто стоял у него на пути. Больше всего меня удивляло то, что ни преподаватели, ни родители тех детей, которых он побил, не поднимали никакого шума.

Волдырь с друзьями скрылся за углом школы. Дорога оттуда окольными путями вела на стройку за универмагом.

Глава 8 Провал

Вечер выдался теплым и безветренным. До восьми часов я просидел за сочинением по литературе на тему «Почему для Катерины самоубийство — единственный выход» по драме Островского. С помощью трех вариантов «готовых сочинений» мне удалось написать одно неплохое. Я написал бы лучше, если бы прочитал пьесу и имел свое мнение, но школьную литературу я не любил, равно как и учительницу, которая ее преподавала. Хотя читать мне нравилось, и я имел несколько предпочтительных писателей, к сожалению, их не проходили в школе. А то, что нам навязывали, никогда не приносило мне удовольствия. Отсюда и такое отношение.

Сочинение было почти готово, когда в окно постучали.

Мама ничего не услышала, и я счел это добрым знаком. В соседней комнате за занавесками шел сериал про любовь, и мама была поглощена событиями фильма еще больше, чем я — внезапным стуком.

Я включил свет на крыльце и вышел за порог. Над калиткой появилась голова Рамилки.

— Пойдем со мной, — прошептал он. — Есть разговор.

Мы перешли улицу и скрылись от света. Возле двора Сабины росли густые кусты, где девочка зажималась с друзьями после дискотеки. Там же находилось старое бревно, за которым каждый из нас когда-нибудь да прятался. Рамилка отвел меня туда, усадил на бревно и сказал:

— Дым идет!

Я почувствовал, как сжался живот.

— В доме никого, — договорил Рамилка. — ТОЧНО НИКОГО! Везде темнота. Я обошел дом вокруг.

— Заходил внутрь?

— Издеваешься?! — прыснул он. — Конечно, нет!

— Тогда, откуда такая уверенность? На окнах ставни.

— Хочешь удостовериться сам? — Он вытянул руку и указал в сторону угла. — Идем.

Рамилка меня настораживал. Сегодня он не был настроен веселиться, и я не видел в нем родного азарта. Все, что демонстрировал мой друг, граничило с фразой: «Верь мне! Что-то происходит».

Я отправился за ним.

— Ты помнишь, как в прошлый раз из печи вывалилась груда тлеющих бревен?

— И пепел!

— Может, сквозняк снова раздул в них огонь? — мне пришла в голову такая идея, потому что костры, которые мы жгли по осени в огородах, иногда не затухали по несколько дней.

— Чушь! — отбросил он. — Это было почти неделю назад! Бревна не могут хранить жар так долго!

— Значит, сегодня кто-то распалил камин и ушел? Что в этом странного?

— Все странно. — Рамилка прибавил шагу. — Кто мог туда зайти? Если бы дом выставили на продажу, на заборе появилась бы вывеска.

Я задумался.

— Чтобы пробраться в дом, вывеска не нужна. Мы сами это доказали.

— Верно! Только на нашей улице нет чумовых парней, кроме нас! Это полтергейст, Дэн! Клянусь дьяволом, печка задышала не просто так!

Мы приблизились ко двору проповедника и остановились в двух метрах от синего забора. Робкое чувство несоответствия нарушало общую картину дома. Любой прохожий не обратил бы на нее никакого внимания, и только мы с придыханием смотрели на дым, кольцами вырывающийся из трубы. В остальном дом был блекл, холоден и недвижим, как могила на кладбище.

— Что будем делать?

— Я не знаю, что со мной происходит, но я хочу увидеть это привидение, — твердил Рамилка. — Я боюсь, но хочу, понимаешь?! Это как прыгнуть с парашютом.

— Понимаю, — ответил я.

От переизбытка чувств его трясло. Рамилка потерял ход времени. Он смотрел на дым завороженными глазами, но по-прежнему не решался подступить к дому.

— С задней стороны есть окно, — вспомнил я. — Без ставен. Оно наполовину загорожено шкафом. Если в доме есть кто-нибудь из живых, мы могли бы увидеть…

— А если из мертвых? — зачарованно пробормотал мой друг. — Из призраков?

Я хотел спросить его, зачем призракам понадобилось растапливать печь, но промолчал. Несмотря на внешнее спокойствие, дом казался мне живым и хитрым. Его глаза были закрыты ставнями, но не все. У дома было много глаз. И один из них всегда подсматривал за прохожими.

— Пойдем, — поманил меня Рамилка. — Посмотрим, что внутри.

Мы пошли тем же путем, что я проделал сегодня утром. Розы никто не ломал. Мы шли по узкой отмостке, пригнувшись под окнами. В зарослях хны и шиповника Рамилка нашел прогал, через который мы пробрались в чужой двор. Дом проповедника от забора отделяла узкая полоса сорной травы. Впритык к цоколю пролегала собачья тропа. Она сворачивала в районе окна и вела к забору, где Рамилкин папа уже не раз устанавливал заграждение. Но собаки рыли новые ямы, и эта борьба продолжалась уже не первый год. Мы воспользовались той тропой, чтобы не оцарапать себе ноги. В окне зияла непроглядная тьма, и мне даже стало легче от того, что наши последние шансы познакомится с привидением, свелись к нулю.

— Ну что, — прошептал я. — Успокоился?

Рамилка подошел к окну вплотную. Он заслонил ладонями отблески лунного света, и простоял минуту, рассматривая непроницаемую чернь.

— Ничего не видно, — коротко изъяснил он и отлип от окна.

— Пойдем отсюда, — сказал я. — К черту эту затею!

— Подожди, — Рамилка опустил голову и притопнул. — Это что такое?

Под его ногами закачалась прямоугольная поверхность, размером около двух квадратных метров. В тот же момент я заметил в окне красные блики. Точки горели в глубине комнаты, как непотушенные угли. Они не двигались и не меркли, словно присматривались к нам.

— Ты видишь их? — я стал рядом с Рамилкой и ткнул во тьму.

Рамилка пожал плечами. Он уже не верил, что нам здесь удастся что-нибудь найти. А тем временем, точки пришли в движение и начали приближаться. Вдруг стены дома вздрогнули. Вместе со стенами вздрогнули и мы с Рамилкой, и прежде чем две красные пуговицы вырвались из царства тьмы на простор лунного света, доски под нами проломились, и мы полетели в бездну.

Воздух мгновенно стал холоднее. Я ощутил, как его острые потоки впиваются в лицо, и от страха захватывает дыхание. Рамилка выставил перед собой руки, пытаясь уцепиться за край ямы, но вместо этого угодил мне в лицо. Я потерял связь с реальностью и через секунду плюхнулся в воду. В течение следующей минуты на наши головы падали обломки кирпичей, старых досок, куски земли, клочья паутины и прочий мусор, собравшийся у краев ямы.

Глава 9 Проход

Падение завершилось так же внезапно, как началось. Я плюхнулся в воду, под ноги бросилось твердое дно. Меня окружила кромешная тьма, насыщенная странными звуками и неприятными запахами. Отовсюду раздавались брызги, и первое время мне казалось, что я продолжаю тонуть. Я барахтался, как лягушка, при этом отчетливо чувствовал под собой дно. Была дикая паника, словно это дно зыбкое и прожорливое, и чем чаще я переступал с ноги на ногу, тем глубже опускался под воду. Все прекратилось, когда мне удалось зацепиться за Рамилку. Мой друг быстро оправился от падения. Наверное, он изначально испуган был меньше.

— Полегче, полегче! — Рамилка оттолкнулся. — Я во что-то влетел по дороге, и одну пятку не чувствую. Но ту, за которую ты держишься, я чувствую хорошо.

— Как ты?

— Бывало и лучше.

Я услышал, как он пытается подняться. Дважды он шлепнулся в воду, обдав меня брызгами, и теперь мы были мокрыми с ног до головы.

— Черт! — выругался Рамилка. — Здесь есть стены?

Я вытянул руку и нащупал скользкий камень.

— Слева от меня стена.

— А где здесь лево?

Голос Рамилки стал отдаляться. Где-то в темноте он нащупал вертикальную поверхность и подытожил:

— Нашел!

Я решил, что он нашел противоположную стену. Следовательно, яма былa не большой или узкой, что тоже не исключалось.

— Плыви к стене. Здесь не глубоко, — посоветовал Рамилка.

Всплески с его стороны уменьшились. Судя по звуку, он выбирался из воды на сухую поверхность. Я тоже подступил к стене и тут же налетел на что-то твердое. Под водой пролегала каменная поверхность. Перевалившись на бок, я влез на нее и отдышался.

Над моей головой повисло небо. Я сидел впритык стене и вдыхал жуткий запах плесени и застойной воды. Здесь было холодно, как в проруби. Всю стену оплетал мерзкий маслянистый мох. Местами мой палец проваливался в него на целую фалангу. Лезть вверх по такой стене не представляло никакой возможности. Лаз, через который мы провалились, был близок, и если бы я стал на плечи Рамилки, то смог бы дотянуться до его края. Но что потом? Чтобы выбраться отсюда, нужен толчок ногами. Одного роста может не хватить.

С другой стороны погреба Рамилка тоже смотрел на небо. Когда молчание затянулось, я спросил:

— Что будем делать?

— Еще не придумал.

Из угла донесся писк. Рамилка выругался.

— Этого только не хватало!

— Крысы?

— А кто ж еще, твою мать!

Мои глаза привыкли к темноте, но разглядеть что-либо вдали от себя я не мог. Рамилка ударил ладонью по воде, и сноб брызг оросил яму. Послышался шлепок. Я подумал, что крыса нырнула в воду и теперь направляется прочь от нас.

— Проваливайте отсюда! Проваливайте! — выкрикнул Рамилка.

В этот момент нечто скользкое коснулось моих ног. Я подпрыгнул.

— Черт! Черт! Черт!

И вдруг в подвал ворвался свет. Это произошло так внезапно, что я едва успел заслонить глаза ладонью. Крысы запищали в агонии, и с разных сторон послышались всплески. Грызуны прыгали в воду.

Как только луч света ушел в сторону, в размытом отражении я увидел Рамилку. Он сидел на камне с противоположной стороны, и сдирал с себя крыс, забравшихся до пояса. Вероятно, крысы еще не успели вцепиться в кожу и висели на его одежде. Рамилка сдирал их с таким остервенением, что крысы летели во все стороны, как осколки.

И вдруг сверху раздался голос.

— Дэн, ты здесь?

Хотя голос внизу слышался искаженным, я узнал Сабину. Большая крыса подкралась ко мне и вцепилась в кед. Я махнул ногой. Крыса сорвалась с кеда, угодила в стену и шлепнулась в воду.

— Сабина? Как ты здесь оказалась? — прокричал Рамилка, но девочка его проигнорировала.

— Дэн?

— Я здесь, — свет фонаря упал на меня.

Сабина перешла из одного угла сломанной крышки к другому.

— Не свались третьей! — проворчал Рамилка.

— Дэн, скажи ему, чтоб он помолчал. — Девочка убрала фонарь в сторону. — Как ты?

Я не мог смотреть наверх. Свет ослеплял. И в то же время, Сабина не могла его выключить. Голодные крысы таращились из темных углов и следующий шанс упускать не хотели. Мы

— Я в порядке.

— Как ты туда попал?

— Мы … — начал я, но очередная крыса бросилась под ноги, и мне пришлось отбиваться.

— Какая разница!!! — пробурчал Рамилка. Попали и ладно! Скажи ей, чтобы принесла лестницу!

— Сабина, за домом у Рамилки стоит маленькая лестница. Ты можешь принести ее сюда?

— Я не хочу идти к нему во двор.

— Пожалуйста, — попросил я. — По-другому мы не выберемся. Стены скользкие.

— Хорошо, — свет в погребе задрожал, — Только скажи своему другу, что я иду из-за тебя.

— Обязательно.

— Да, да, — отозвался Рамилка. — И пусть оставит фонарь, а не то нас сожрут еще до того, как она вернется.

— Сабина, — крикнул я, заметив, что девочка, действительно, собирается уйти вместе с фонарем. — Ты оставишь нам свет? Здесь… крысы.

— Но там темно. Я же не найду лестницу.

— Лестница стоит за домом. Обойди дом с тыльной стороны, и ты на нее наткнешься! — проорал Рамилка, будто в его жизни не было ничего проще, чем найти лестницу.

— А собака?

— Собаки нет.

Сабина не стала допытываться, куда именно пропал пес Рамилки. Она обвела фонарем погреб, чем вызвала массовое недовольство крыс и сказала:

— Лови.

Я приготовился ловить фонарь, но тут Сабина сделала паузу.

— Мое желание снова в силе?

Рамилка усмехнулся.

— Скажи, что в силе, а не то она кинет и тебя тоже.

Я вытянул руки. Где-то в метре от меня фонарь сделал пируэт, луч прошелся по полу и стенам, описывая мертвую петлю. Я чуть не свалился с камня, пытаясь уловить ручку. Фонарь угодил мне в кисть и потом отлетел в стену. Рамилка ухнул. Луч на секунду пропал, и я вздрогнул, внезапно осознав, какой нас ждет конец. Но фонарь зажегся, как и в тот раз, когда мы были в доме. «Значит удача еще с нами», — подумал я и крикнул Сабине:

— Только побыстрее, подружка. Мы на тебя рассчитываем.

Сабина скрылась. Я надеялся, что она найдет лестницу быстро. Сегодня утром я чуть не сломал об нее нос. Главное, чтобы она не наткнулась по дороге на Рамилкиных родителей. Вот тут-то нас ждут настоящие неприятности. Хотя, быть покусанным крысами, было еще хуже. Пока в погребе горел свет, а крысы кровожадно пищали в углах, я подумал о маме. Прошло минут двадцать, как я вышел за калитку. Если мама видела, как я уходил, то счетчик в ее голове уже включился, и когда он насчитает ровно столько секунд, сколько необходимо ее терпению, она выйдет на улицу. Калитка открыта, свет включен. Она выйдет за двор, чтобы проверить, пуста ли лавочка. Потом мама сходит на задний двор, и проверит туалет. Я надеялся, что благоразумие не даст ей включить панику на полные обороты за двадцать минут. Слишком мало времени.

Сабина долго не возвращалась. Мы с Рамилкой стояли по обе стороны погреба по щиколотку в воде. На середине глубина достигала шеи, а по краям имелся каменный выступ, коим мы и воспользовались, чтобы не закончить жизнь в этих стенах.

Вдруг Рамилка ожил.

— Эй, Деня, посвяти-ка туда, — он указал в дальний угол, который и сейчас находился в тени. — Что там за дерьмо?

Луч света лег на полуразрушенную кирпичную стену. Из воды торчали два столба, удерживающие между собой широкую доску. Оба столба покосились на бок и в любой момент могли оторваться от своих опор. В этом им охотно помогали крысы. На доске я насчитал семь особей размером с годовалого котенка. Как только на них попал свет, крысы неохотно разбежались в стороны, но не покинули доску. Столбы закачались.

— Сколько здесь этих тварей?!! — Рамилка сжал кулаки.

Я обследовал стену, и, не найдя в ней ничего интересного, перевел свет в другое место. Но Рамилка не успокоился.

— Там еще что-то есть. — Он снова указал в угол, где скрывались крысы.

Над водой появилось еще два столба.

— Ты видишь? — теперь он спрашивал у меня.

Первое время я ничего не видел. Точнее видел, но не то, что было на самом деле. Чуть позже оба контура, внешне напоминающие столбы, преобразились, и я понял, что перед нами, самые настоящие руки, обрубленные по кисть.

— Господи! — пролепетал Рамилка. — Это…

Мой язык, как и все тело, онемело от страха. Все, что мне удавалось делать, это держать фонарь над водой и следить, как две изуродованные культи движутся к задней стене. Вскоре они достигли столбов и остановились, будто решая, что делать с полкой между ними. По оба края доски сидели крысы, и как только культи приблизились к ним, все особи в отчаянном прыжке отправились в воду. Оказывается, крысы неплохо плавали, но делали это в случае крайней необходимости. В воде они не пищали и чувствовали себя немногим лучше нашего.

Минула целая вечность, прежде чем вернулась Сабина. Но даже ее голос остался за гранью нашего внимания, потому как Рамилка снова закричал:

— Туда! Туда! Свети туда!

В двух метрах правее от столбов мы увидели тело. Человек лежал вверх животом, надутый, точно дирижабль. Его голова была запрокинута таким образом, что над водой находилась лишь нижняя челюсть. Не исключено, что другой половины головы не было вовсе. Труп упирался ногами в выступ, а рубаха зацепилась за одну из ржавых скреп, торчащих из стены.

— Дэн! — раздался крик Сабины.

От неожиданности я соскользнул с уступа и чуть не выронил фонарь. Свет заметался по погребу.

— Скажи ей, пусть спускает эту хренову лестницу! — нервы Рамилки сдали.

От его крика я чуть не оглох. Он подпрыгивал, переминался с ноги на ногу. Неугомонным ерзанием он содрал весь мох со стены. Я хотел как-то ободрить его, привести в чувство нормального жизненного ритма, но Рамилка был не из тех, кого так легко успокоить. На любой раздражитель он реагировал молниеносно. Так же быстро он впадал в скуку, а потом мгновенно из нее выбирался. Такой у него был характер. Управлять им никто не мог.

— Дэн, я нашла ее! — прозвучало радостное восклицание. Сабина показала одну из ножек лестницы.

— Спускай ее к нам!

— Ты даже не скажешь, что я молодец? — обиделась девочка, и лестница замерла, как мысль передуманная открываться окружающим.

— Тупая малолетка! — прохрипел Рамилка.

— Ты умница, Сабина! Спуская лестницу. Мы уже окоченели от холода донельзя.

Я на мгновение переключил свое внимание на крыс и чуть левее столбов заметил в стене углубление. Кирпичная кладка в том месте частично обвалилась, но очертания арки, наполовину скрывшейся под водой, просматривались довольно четко. Крысы сидели на обломках кирпичей. Некоторые из них мотали головами, потягивая сладкий запах свежей крови. Думаю, они надеялись, что мы отсюда не выберемся.

— Лестница!!! — Рамилка выдернул меня из забытья. — Почему эта дура такая медленная!!! Она что издевается?!!

— Дэн, скажи своему другу, чтобы он закрыл рот. А не то останется здесь до прихода следующей зимы.

— Спускай сраную лестницу!!! — проорал Рамилка. — Я вылезу отсюда и оторву тебе голову!

— Конечно! Сначала вылези. — Прозвучало это как древнее пророчество. — Я посмотрю, как ты свои поступки будешь маме объяснять.

Рамилка прорычал в ответ что-то не внятное.

Край лестницы стал медленно сползать в погреб. Через три-четыре секунды он застыл в воздухе, и я понял, что девочка держится за последнюю перекладину.

— Отпускай!

Сабина отпустила. Нижняя перекладина угодила мне в плечо. Удерживая одной рукой фонарь, я не мог ни поймать лестницу, ни зафиксировать ее на камне, что совершенно не помешало Рамилке. Он вскочил на первую перекладину и прыгнул на последнюю. Когда лестница соскользнула с камня, он уцепился за крышку и повис, как лось, провалившийся под лед. Я думал, что он упадет мне на голову. Во всяком случае, какое-то время Рамилка бежал по воздуху, пытаясь выбраться наружу. Он прочно вцепился в край крышки, но никак не мог подтянуться. И все-таки страх был сильнее. Он раскачался и с третьего раза вынес вес тела наверх. Чрез несколько секунд я видел лишь ноги, карабкающиеся по скользкой стене, а потом Рамилка исчез.

Я установил лестницу на камень, и последний раз глянул на арку. Крысы покинули выступ, и писк унялся, будто закончился концерт. Арка напомнила мне фрагмент столетней канализации. Проход вел под дом. В другую часть погреба. Кирпич медленно разрушался от старости, но своей геометрии проход не терял. Поверхности даже не обросли мхом, словно их регулярно кто-то зачищал.

— Дэн! — Сабина нервничала. — Поднимайся немедленно!

— Иду.

Я поднялся на первую ступеньку и услышал тихий гул со стороны арки. Возможно, все это мне казалось, но еще никогда в жизни я не встречался с таким тихим убаюкивающим и в тоже время устрашающим звуком. Он, словно несся с того света. Холодный, безжалостный и сильный, как удар. Гул преследовал меня до самого верха, и только, когда я оказался за пределами погреба, звук исчез. На поверхности я почувствовал невероятное тепло, будто меня перенесли с Антарктики в тропики.

Рамилка помог мне выбраться и усадил на траву. Сабина стояла в стороне, скрестив руки на груди. Всем своим видом девочка показывала, что мы ей кое-чем обязаны. Рамилка сел рядом со мной и вдруг рассмеялся. Он хлопнул меня по плечу, как в преддверии нового старта, и сказал несколько таких слов, за которые от отца и матери точно получил бы по губам. Я понимал, что это лишь отголоски паники. Сейчас все было позади. Мы медленно приходили в себя, и мир преображался в лучшую сторону.

Успокоившись, Рамилка сказал:

— Лестницу надо достать.

— Может, оставим дело до утра?

— А если папе понадобиться на чердак?

Он помялся и махнул рукой. Чувствовалось, как неуверенность раздирает его на части.

— Ладно, завтра сам вытащу. Главное, чтоб никто не заметил.

— Никто не желает сказать мне спасибо? — спросила Сабина.

Она подошла ко мне и демонстративно повернулась к Рамилке спиной.

Я поцеловал ее в щеку, а Рамилка, бросив короткую благодарность, спросил, как она здесь оказалась.

Впрочем, и на этот его вопрос она не ответила. Слишком сильно девочка была на него обижена. Чуть позже Сабина признается мне, что дело состояло даже не в грубости его речи. Она могла стерпеть много обидных слов, но если ее называли малолеткой, ее словно лишали чувства собственного достоинства. Так она выразилась. А вот на мой вопрос, заданный несколько иначе, она ответила сразу:

— Услышала вашу беседу, когда вы сидели на бревне рядом с моим домом.

— Ты подслушивала?

— Еще чего! Не хватало мне вас подслушивать. Шпионить — это исключительно мальчишеские привычки!

Рамилка прикусил губу.

— Я услышала, как вы бурчите. Потом вы пошли на угол, и я поняла, куда. Схватила с крыльца фонарь и пошла за вами.

— А если бы мы не провалились в погреб? — не унимался Рамилка. — Что бы ты сделала? Так бы и сидела в кустах?

— А это не твоего ума дело.

— Перестаньте! — оборвал я. — Пора домой. Мы насквозь мокрые, и надо придумать, что сказать маме.

— Если хочешь, переоденься у меня? У меня никого нет, — предложила девочка.

Рамилка сделал вид, что ничего не услышал.

— Нет. Я пойду домой, ты пойдешь домой, и Рамил пойдет домой. Скажем родителям, что облили друг друга с ведра. А на вопрос, чем мы занимались в девять вечера, скажем…

— Что Рамилка псих, — договорила Сабина. — Он тебя облил, а потом себя.

— Точно, — согласился Рамилка.

Я вздохнул. Встряска если и помогала взбодриться, то точно не содействовала разумным мыслям. Вечер был окончен.

Глава 10 Оценки

Когда я пришел домой, мама спала с включенным телевизором. Я проскользнул в свою комнату и переоделся. Мокрую одежду сразу замочил в тазу. Хотя никакой грязи на ней не было, я принял все меры предосторожности, чтобы избавиться от бактерий. Через несколько минут одежда была укутана слоем порошка и горячей воды. Я оставил все в летней кухне и вернулся в дом. Что бы ни спросила потом мама, отвечать враньем мне уже не придется. Перед сном я сходил в душ и исследовал на покраснения свою кожу. Трупы ли плавали в той воде или восковые фигуры, никакой заразы на теле я не заметил. На этом эпизоде закончился сегодняшний день. Я лег спать и отключился, едва коснувшись подушки.

Мама разбудила меня раньше обычного.

— Собирай портфель! — приказала она вместо «доброго утра». — Сколько раз я тебе говорила собирать портфель вечером?!

Я вспомнил вчерашний вечер и подумал, что мне приснился потрясный кошмар. Волосы на руках до сих пор стояли дыбом, а что творилось в голове, и описать не удастся. Я не мог собрать мозги в кучу до первой ложки геркулесовой каши. И даже тогда, заглядывая в тарелку, я дрожал, точно перед выходом на сцену.

Мама ушла на работу, поинтересовавшись, какой предмет я сегодня исправлю. Я пообещал, что с аттестацией по истории будет покончено. На самом деле аттестация по истории выровнялась еще после соревнований, но что-то подсказывало мне, что сразу говорить об этом маме не стоит. Лучше придержать радостное известие на черный день.

Черный день настал, и для демонстрации я вытащил из портфеля учебник по истории, повертел у мамы перед носом и сказал, что предмет сегодня будет сдан на четверку. Мама пожелала мне удачи и ушла, а я принялся одеваться в школу и тут обратил внимание на отсутствие шорт и рубахи, которые надевал каждый день, и в которых мне как-то раз удосужилось спать рядом с Сабиной. Тогда-то мне кое-что вспомнилось, и сон окончательно развеялся.

Перед школой я зашел за Рамилкой и спросил насчет лестницы.

— Да, я встал в четыре утра, — сказал он. — Потому что папа встает в пять, а мне требовалось время. Было уже светло. Я взял крюк в сарае, привязал к нему веревку и вытащил лестницу, а дыру закрыл старыми досками. Сейчас она вроде не видна со стороны, но, если бы старый хозяин обошел дом, он бы, конечно, заметил перемену.

— Старый хозяин уже не обойдет дом.

— Тоже верно. — Он обернулся, словно за нами кто-то шел. — Надо как-то закрыть рот этой девчонке.

— Сабине?

— Она слишком много знает. Если о доме поползет слух… будет нехорошо. Надеюсь, ты ей не сказал, что мы там увидели?

— Нет.

— Нужно оставить все как есть. Пусть трупы и крысы живут себе под землей. Нас, как будто там не было и все.

— А если это трупы тех людей?

Рамилка задумался. На короткий миг в нем застыла обреченность. Он пожал плечами и замедлил шаг.

— Сегодня, когда я доставал лестницу из погреба, черт меня дернул опять заглянуть в эту яму. Если смотреть из светлого пространства в темное, ничего не увидишь, верно? Поэтому я взял отцовский фонарь и, после того, как вытащил лестницу, сунул туда голову. И знаешь, что я увидел?

Я затаил дыхание.

— Во-первых, вода поднялась, и столбы скрылись. Во-вторых, труп выплыл на середину, и, клянусь, я узнал в нем дедушку Бека. И, в-третьих, глаза его были открыты, и он смотрел на меня, вот как ты сейчас. Я чуть не обмер со страху. Я не убежал, хотя хотел это сделать не меньше, чем вчера. Еще на мою сторону встали петухи. Может, природа сама так придумала, но, когда слышишь петушиный крик, кажется, будто бог рядом.

Мы пошли быстрее. До уроков оставалось меньше десяти минут.

— Труп плавал с открытыми глазами?

— Да. Причем, с такими живыми, будто, только что проснулся.

— И?

— Тебе этого мало?

Я ожидал, что Рамилка скажет что-нибудь про арку, но, скорее всего, из-за подъема воды, он ее не увидел.

— Нет. Хотел только спросить, случилось ли что-нибудь еще?

— Я закрыл погреб досками. Папа, как назло, рано проснулся. Он в последнее время сам не свой ходит. Чуть солнце встанет — и он на ноги. Единственное, что мне нравится, он не пристает ко мне по поводу учебы. Как учусь, так учусь. Не то что мама.

— А что мама? Ты же никогда не отбываешь домашний арест. Захотел гулять — ушел.

— Мама орет постоянно. Я-то тоже по истории подсел. Тебе хорошо, тебя тренер выкупил, а мне самому приходится.

— Готов на сегодня?

— Я выучил первый пункт. Проблема в том, что нас таких хренова туча.

— Выучил бы третий.

— Третий учить опасно: она может не спросить. Она обычно спрашивает первый пункт, второй, а потом задает какие-то общие вопросы. Чтобы ответить на них, надо читать весь параграф. А параграф — пятнадцать листов. Я что, идиот — весь параграф читать?

— А хорошо выучил?

— Один раз прочитал.

— И про что пункт?

— Про… — тут Рамилка замялся, и я понял, что говорить об истории ему ничуть не легче, чем гадать о секретах погреба. — Что-то случилось на Балканах. Кто-то кого-то пресанул.

— И?

— Мусульмане пытались уравнять права с христианами. Турки вставляли палки в колеса сербам. В конце началась война. Про войну — это уже второй пункт. Я его не читал.

— Тебе нужно чуть подробнее рассказывать. Я тоже помню, что параграф про войну, но училка может спросить про какую.

— Про Русско-турецкую, — уточнил Рамилка.

— Точно! Про Русско-турецкую. Значит, ты все-таки хорошо подготовился.

— Нормально. Я повторю перед уроком, пару слов скажу. Тройку точно поставит.

Мы подошли к воротам школы. Намечался очередной теплый день, и пересекать линию, отделяющую школу от парка, не хотелось. Пусть мы плохо учились, мы никогда не прогуливали занятия. (Правда, иногда опаздывали). Рамилка вошел в ворота и присоединился к потоку школьников.

Здание школы и стадион разделала полоска низкорослых туй. В этом году районный бюджет выделил деньги на облагораживание территории социальных объектов, и наш директор предложил сделать под туями небольшую зону отдыха. Здесь установили красивые лавочки и figurine урны. Словом, все, на что хватило денег. Стоит добавить, что лавочки школьники изрисовали к концу первой недели, а урны вывернули к началу третьей. Вот такая благодарная молодежь училась в моей школе.

На одной из лавочек я заметил Сабину. Девочка помахала мне рукой. «Привет», — молвила ее нежная улыбка. От Рамилки это действие не ушло. Подхватив портфель, он замешался в толпе, и мы разъединились.

Сегодня Сабина была в белой блузке и черной юбке чуть выше колен. В такой теплый день она бы нашла юбку и покороче, но учителя держали ее в рамках. Они давно осознали, за кем им придется пристально следить в ближайшие года три. В седьмых классах я бы выделил трех-четырех девочек, сознание которых уже проснулось и готовилось к приключениям. Сабина выглядела ярче всех, потому что была красивой.

Я остановился и подождал девочку. На урок вовремя уже было не попасть, поэтому мне оставалось распределить время так, чтобы меня вообще впустили в класс. Сабина на урок не торопилась. Она обошла палисадник, где распускались розы, и куда часто залетал со стадиона футбольный мяч. Подружки Сабины тоже не стали дожидаться звонка. Кому-то в голову пришла мысль посмотреть на часы, и лавочка опустела. А сама Сабина, не спеша, подошла ко мне.

— Привет! — Она положила руки мне на пояс.

Пальцы забрались под ремень со стороны спины.

— Привет.

— Хочешь, расскажу прикол?

— Рассказывай.

Она вытащила из сумки газету. Судя по потрепанности, я бы сказал, что газету выловили из лужи. Обычно так выглядит «желтая пресса» после того, как старшеклассники где-нибудь на пикнике пролистают ее от корки до корки и выбросят в реку. Учительница по литературе мечтала, чтобы так выглядели книжки во время нашего изучения, но получалось все наоборот. Если книга и выглядела потрепанной, то совсем не из-за того, что ее кто-то читал.

В газете на главной странице оказался новостной блок.

— Поступило предложение создать публичный дом в портовой части города, — подавив смех, объяснила Сабина. — Представляешь?

Точного определения публичному дому я не знал, но он ассоциировался у меня с чем-то вульгарным, похабным и аморальным.

— Нет, — честно ответил я и взял газету.

Прозвенел звонок на урок.

— Читай, — сказала Сабина. — В субботу в Доме культуры состоится собрание, где выступит глава района и автор идеи господин Яремчук. Приглашаются все желающие, кому есть что сказать.

— Вот это да! — восхитился я, мало понимая, о чем идет речь. — Публичный дом… это ж целое событие!

— Вряд ли, — усмехнулась Сабина. — Событием будет собрание. Я уверена, люди захотят высказаться на этот счет. Явятся все!

— Скорее, все, кому интересно.

— Нет, кому завидно. — Она подмигнула.

Мы поднялись по ступенькам и зашли в пустой холл. После звонка в коридорах школы становилось тихо.

— Ты бы пошел?

— Здесь написано, что пустят только с восемнадцати лет.

— Дэн, — она взяла газету из моих рук, и я вдруг испугался, не собирается ли она выступить на этом собрании в компании тех, кто «за», — для меня попасть в зал — проще простого. Я ведь общительный человек, и у меня есть надежные друзья. Если хочешь посмотреть «шоу», я пробью место и для тебя. В зал нас не пустят, но мы можем поглядеть из-за кулис.

Я подумал над ее предложением и вспомнил о Рамилке. Ему-то точно это не понравится.

— А мы могли бы… — «Конечно, нет!» молотком отбило в голове. Что за глупый вопрос? Но пойти туда мне ужасно хотелось. Хотя бы ради того, чтобы посмотреть, как вершится будущее.

— Что? — девочка прижалась ко мне грудью. Она улыбалась так, словно солнце сегодня взошло не на небе, а в ее сердце. Тело у нее было горячее, как августовский ветер. И когда ее маленькие выпуклости коснулись меня, я испытал странное чувство, будто отвечал на ее вопрос не самостоятельно.

— Да, я хотел бы сходить с тобой!

— Только никому об этом не говори. До субботы осталась пара дней. Сегодня я встречусь с одним молодым человеком и обо всем договорюсь.

— Спрячь газету, — посоветовал я.

— Не беспокойся. Газета никому вреда не причинит. Еще чего, пусть попробуют сделать мне замечание!

На лестнице мы расстались. Я пошел прямо — в класс русского языка, а Сабина — наверх, придерживая подол, чтобы старшеклассники, стоящие внизу, не заглядывали ей под юбку. Лестница в нашей школе позволяла это делать.

На уроке истории Рамилка действительно хватал ртом воздух. За последний шанс улучшить оценку боролись сразу пять человек: четыре девочки и он. Когда учительница задала первый вопрос, который Рамилка даже не услышал, его рука взметнулась вверх так резко, что на рубашке лопнул шов. Ему пришлось срочно поменять руку, чтобы дыра в подмышке не привлекала внимание одноклассников. Учительница ахнула от изумления, увидев, что за спинами хорошисток и отличниц, поглядывающих друг на друга с таким презрением, будто за пазухой у каждой торчал нож, появилась новая рука. Для нее видеть Рамилку, желавшего ответить, было равносильно чуду. «Христос явился во плоти!» — восклицали ее глаза.

Учительница надела очки, хотя эту руку она могла бы увидеть даже сквозь стену.

— Рамил?! — произнесла она, не веря своим глазам. — Ты хочешь ответить?

— Можно первый пункт? — попросил Рамилка, и ладони учительницы тотчас оторвались от очков и легли на огромную грудь:

— Это же какая честь для нас — видеть тебя возле доски! — воскликнула она.

Рамилка не любил шутить с учительницами. Еще больше он не любил, если над ним потешались. Он терялся от взглядов смеющихся одноклассников и испытал бы огромное облегчение, если бы все сейчас отвернулись. Учительница пригласила его к доске, а руки девочек разочарованно опустились на парту. Кстати, девочки в нашем классе тоже были умными. Никто не учил весь параграф. Все учили только первый пункт, пересказывали его, получали оценку и расслаблялись недели на три. Схема была отработана до мелочей.

— А можно с места? — попросил Рамилка.

На его лице отразилась гримаса боли и ущемления. Тупой поймет, как сильно он не хотел стоять у всех на виду.

— Конечно, нет! — последовал ответ. — Мы видим тебя у доски один раз в год, и ты хочешь испортить нам праздник?

Кто-то охнул, кто-то захихикал, а отличницы и хорошистки демонстративно захлопнули учебники, словно вместе с финальной речью Рамилки закончился учебный год. Мой друг напрягся. Его лицо покраснело от смущения, на лбу выступил пот. Но он поборол себя: вышел к доске, уставился в потолок, будто там был написан текст, и начал.

Через полторы минуты он закончил, и учительница истории зааплодировала.

— Молодец! — воскликнула она. — Оценка — три!

Рамилка провел вспотевшей рукой по волосам. За полторы минуты он устал, как за весь день. Он сел на свое место и откинулся на спинку стула. Товарищ, сидящий сзади, помял ему плечи и сказал, что он просто герой. А девочка, сидящая через проход, назвала его идиотом за то, что он завалил пункт, который она могла бы рассказать на пятерку. Рамилка с улыбкой показал ей средний палец. Несколько человек захихикали. С последних парт, где сидели двоечники, понеслись слова поддержки, а с первых — слова обратного значения. Рамилка был спасен, в отличие от остального класса. Его сегодня уже не спросят, а вот девочек, желавших ответить до этого, охватило странное беспокойство. Историю они знали не лучше тех ребят, что сидели на последних партах, но им помогала тактика зарабатывать оценки посредством «первого пункта»: в дневниках стояли только пятерки.

Учительница задала второй вопрос, и класс притих. Ни одной поднятой руки, и только Рамилка сидел, как вельможа. Учебник лежал возле него, и, когда товарищ с задней парты попросил у него помощь, он без проблем отдал книгу ему. Учительница заглянула в журнал. Класс опустил головы в учебники, пытаясь вычитать хоть малую часть информации, чтобы не заиметь неприятности. Учительница долго водила пальцем по странице. Тут она остановилась, и кто-то тяжело вздохнул в наступившей тишине. То ли она ошиблась, то ли ей было мало двух троек и четверки для выставления итоговой оценки, но учительница спросила меня, и класс в изумлении уставился на третью парту третьего ряда, где уже сидел один герой дня. Второго ожидало место у доски.

Я вышел и уточнил вопрос. Учительница совладала с нервами и повторила. Я развел руками. Знания о Русско-турецкой войне были не самыми прочными, но все же я помнил несколько дат. Например, когда война началась и когда закончилась. Дальше, вместо того, чтобы рассказать ход военных действий (причины к тому времени уже назвал Рамилка), я выразил свое мнение по поводу великих качеств русского солдата, о технически-обученной армии и некоторых других факторах, благодаря чему войну удалось выиграть. Я лепил первое, что шло в голову, а учительница думала, что я готовился к уроку дома.

Она поставила мне четверку, и Рамилка долго смотрел на меня пустыми глазами.

— Ты готовился? Ты же сказал, что ничего не учил! — Теперь он видел во мне предателя.

— Я ничего и не учил, — прошептал я. В это время учительница задала третий вопрос, последний на сегодня. — Я рассказал то, что было в тетрадке. Я же все переписывал с доски на прошлом уроке, а там даже чушь выглядит гораздо понятнее.

— И когда ты успел прочитать?

— Пока ты отвечал.

— Ну, ты даешь! — Он был шокирован. — Молодец!

— Спасибо.

Я почувствовал, как пальцы, которые до этого массировали плечи Рамилки, перешли ко мне.

— Дашь мне сегодня свою тетрадку? Мне нужна еще одна оценка.

— Без проблем.

Глава 11 Нож

В субботу небо затянуло тучами, но дождь так и не пошел. Около четырех часов дня я сказал маме, что уроки выучены и за исправленную историю полагается снять часть наказания. Мама согласилась и поинтересовалась, куда я намерен пойти. Я пообещал, что буду с ребятами на пустыре.

В этот вечер родители гулять не отпустили, и мы с Рамилкой отправились на пустырь вдвоем. Когда начало смеркаться, мы попытались развести костер. Пламя постоянно задувал ветер. Рамилка упорно подкидывал газетные листы, которые разгорались так же быстро, как и гасли. Через несколько минут совместных усилий огонь все же затрепетал, и мы, окутанные дымом, стали подбрасывать в костер ветки.

— Я хотел тебе кое в чем признаться, Дэн, — сказал Рамилка в один из затяжных периодов молчания. — Дерет меня это изнутри. И я хочу раз и навсегда очистить душу перед собой и тобой.

— Заряжай, Рам, — отпустил я и принялся греть руки над костром.

— Я соврал тебе, что, когда пришел к Волдырю, не нашел его дома.

— Правда?

— Я застал его. Одного, без друзей. У него есть старшая сестра. Она сидела на лавке со своим хахалем. Я подошел, спросил, как мне найти Вову. Она сказала, что он на огороде, только к нему лучше сегодня не подходить, потому что отец его за что-то наказал. Но я настоял, и она позвала. Рыло у него было побито. Нос красный. Скорее всего, отец дал ему прямо в пятак. А вот за что — не знаю. Короче, я протянул деньги, он забрал все, до рубля, и вернул нож.

Я кивнул, но болтать лишнего не стал. Мне хотелось, чтобы он все выложил сам.

— Я принес нож домой, и с того дня у меня началась бессонница. Я не мог заснуть ни днем, ни ночью. Ходил из угла в угол, как сумасшедший. И все это время меня не покидало страшное желание зарезать Волдыря.

Я не удивился. Наверное, Рамилку задела моя реакция. Он замолк и молчал до тех пор, пока я не попросил его продолжить.

— Было около одиннадцати. Луна сияла так тускло, что я сам себя еле видел. Я вышел со двора и пошел к нему.

— К Волдырю?!

— Да. — Рамилка говорил, глядя в огонь. — Я простоял у его калитки несколько минут. На лавке никто не сидел. На улице было пусто. Поэтому я не боялся, что меня кто-нибудь заметит. Перелез через забор и начал подглядывать в дом. Два ближних окна выходили из зала. Там я никого не обнаружил, хотя горел яркий свет, и работал телек. Я заглянул в третье, и увидел мерзкое квадратное лицо хахаля его сестры. Никогда бы ни подумал, что девушкам нравятся такие парни. А сестра у Волдыря очень даже ничего. Длинноногая, симпатичная. Ты ее видел. Она иногда приходит на наш стадион, занимается легкой атлетикой.

— Она тоже была в комнате?

— Черт! — Рамилка обрушил толстую палку на костер. Огонь вспыхнул, выбросив в небо клубок дыма. — В том-то и дело, что нет! Если бы она была там, ничего бы не случилось!

Дым пошел в его сторону.

— Не знаю, что еще я хотел там увидеть. Хахаль лежал в одних трусах и смотрел телек, почесывая жирное пузо. Я уже собирался повернуть назад, как вдруг появилась сестра Волдыря! Выскочила из-за угла, как кошка, и — скорей ко мне! «Ты что здесь делаешь?! Какого хрена заглядываешь в окна?! Я вызову милицию!» Она схватила меня за шиворот и принялась трясти. Девочка, надо сказать, по характеру такая же, как брат. Я на секунду закрыл глаза, и мне показалось, что меня трясет сам Волдырь, только с сиськами.

— Ничего себе!

— И в этот момент я так сильно испугался, что забыл, зачем пришел. Она меня спрашивает, какого черта я явился, а я ничего ответить не могу. Вышибло из головы. Все, на что я отважился, это на дикие извинения и оправдания, которые она, неохотно, но приняла. — Тут Рамилка вздохнул, рождая очередное признание. Как он не хотел мне об этом говорить, его терпение треснуло. — А потом пропал нож.

— Как пропал? — спохватился я. — Наверное, ты его где-то оставил?

— Не знаю.

— И ты не помнишь, где был с ним в последний раз?

— Я же говорю, он всегда был со мной. Я мог оставить дома свою голову, но нож был тут. — Он похлопал по карману. — Может, я обронил его по дороге домой.

— И ты не приходил с ним на пустырь? Никогда не заглядывал в окна к Сабине?

Свое изумление Рамилка попытался скрыть, но, даже заслонив рот рукой, он не смог сдержать прозорливой улыбки.

— Нет… Я подглядывал за ней только один раз. — Рамилка не любил стоять у позорного столба и, будь здесь Владик, он бы никогда не сознался.

— Только один раз?

— Ну… может, два. Она сама виновата, что не занавешивает окна!

— Так ты мог потерять нож здесь, в кустах?

— Нет! Точно нет! — он замотал головой, и чуть было не перекрестился.

— Ладно. — Пламя стало гаснуть, и над костром закрутился дым. — Тогда я тоже тебе кое в чем признаюсь.

Я рассказал ему о том, что мне поведала Сабина, и Рамилка еще долго смотрел на меня глазами полными непонимания. Губы его затряслись, и он выпалил:

— Я этого не делал! Это был кто-то другой! — голос его стал жалобным и раскаивающимся. — Клянусь тебе, Дэн! Я подсматривал за ней всего пару раз, и это было давно!

— Я тебе верю.

Рамилка швырнул горящую ветку в сторону дома Сабины.

— Ты всегда на ее стороне, — проворчал он. — Потому что…

— Я не на ее стороне.

— На ее!

— Не на ее!

— Тогда на чьей? Почему ты так взвился на меня? Почему ты ее прикрываешь, будто я сделал что-то ужасное? Что тут такого? Подглядывал и подглядывал. Как будто ты ни за кем никогда не подглядывал! — И тут он осекся. — Хотя я знаю, в чем причина. Вы вдвоем уже давно, как голубки. Уркаетесь друг с другом. Шепчитесь за моей спиной. А я, дурак, до сих пор этого не замечал!

— Не правда.

— Правда!

— Правда то, что ты про свои «штучки» ничего нам с Владом не рассказал. А мы с тобой всегда своими секретами делимся. Я тебе доверял, а ты в тихую решил друзей стороной обойти. Не хорошо это, Рамил. Вот поэтому я и не на твоей стороне.

Рамилка надулся. Я видел, как в нем пылает злость. Зависла долгая минута молчания. Каждый из нас елозил палкой в костре, будто от этого был какой-то толк. Пламя уже угасло. В пепелищах осталось несколько красных угольков, которые мы ворошили и разбивали, пока костер не затух полностью.

— Может ты и прав, Дэн, — сказал Рамилка. — Пусть я обронил нож на пустыре, но честное слово, я хотел вам все рассказать, только какая-то сила препятствовала мне.

— Знаю, Рам, знаю, — я вспомнил про фонарик. — Только нож нужно вернуть на место, какая бы сила тобой не управляла. И сделать это предстоит тебе самому.

Он подпер голову кулаком и предался забытью. Я не понимал, что толкал его на очень коварный шаг. Темное будущее ложилось нам на плечи. И, наверное, Рамилка явился той точкой не возврата, за которой наше детство мгновенно закончилось, и наступил какой-то другой жизненный этап. Его больше ни у кого не будет. Только у нас двоих. И начался он с простой фразы:

— Я сделаю это, — сказал Рамилка настолько твердо, насколько человек способен пойти судьбе наперекор во имя цели.

Когда мы разошлись, я долго думал над его решением. У меня зародилось чувство, что я его бросил, и в тоже время, во всем виноват был он сам. Ему предстояло в очередной раз проявить свою смелость, и я надеялся, что на этом все закончится. Но оказалось все в точности, да наоборот.

В воскресенье я забрал у Сабины нож, предварительно запечатав его в конверт, и наказал Рамилке, не идти в дом ночью. Не знаю, насколько он послушался, но в тот день я видел его последний раз. В понедельник Рамилка пропал.

Понедельник начался для меня весьма оптимистично. Благодаря стараниям двух девочек, я получил четверку по химии за работу в группе. Рамилка на первый урок не пришел, что иногда случалось с ним, если требовалась помощь отцу на складе. Они перегружали непроданное после выходных мясо, которое еще можно было сбыть по выгодной цене ресторанам. Рамилкины родители считали это дело более важным, чем учеба сына, а сам Рамилка был рад идти куда угодно, только не в школу. На складе он работал с шести утра и обычно опаздывал только на первый урок.

Вторым уроком был русский язык. Учительница даже не потрудилась узнать, что случилось с учеником. Поставила в классный журнал пропуск и перешла к итоговому годовому диктанту. На четвертом уроке она же диктовала нам список литературы для летнего чтения. И сорока минут не хватило, чтобы вместить охватываемый материал, и она пообещала завершить начатое на факультативе.

Первым учителем, поинтересовавшимся, почему на занятиях нет Рамилки, был физик. Это случилось на шестом уроке, и причиной тому послужила не завершенная аттестация. Рамилка оставался без оценки, и беспокоиться по данному поводу следовало именно ему, а не учителю. Я сказал, что мой друг обязательно подготовится к среде. В среду физика тоже была шестым уроком.

Я пришел домой со школы и не успел скинуть портфель с плеч, как в дверь постучали. На пороге стояла Рамилкина мама. Я редко видел ее в подобном состоянии. Волосы ее торчали в разные стороны, лицо побледнело, губы сжались. Она спросила, где Рамил, и я ответил, что не видел его со вчерашнего вечера. Позже с работы пришла моя мама, и первым делом я рассказал ей про химию. Новость ее обрадовала. Второй новостью был Рамилка, и о химии она забыла.

Вечером Рамилкины родители подключили к поискам милицию.

Участковый и два дежурных милиционера нагрянули ко мне домой в девятом часу. Меня попросили показать место, где я видел Рамилку в последний раз, и вспомнить разговор, после которого мы расстались. Я привел их на пустырь, показал костер, но о деталях разговора солгал. Сказал, что мы просто шутили друг над другом. И, пожалуй, милиционеры мне поверили, а вот Рамилкина мама нет. Она сказала, что вчера вечером ее сын был подавлен, словно мы поругались. Такое случалось и раньше, но никогда после наших ссор он не пропадал так надолго. Она была уверена, что я замешен в его исчезновении, а я просто молчал, потому что язык у меня одеревенел от страха. Никогда не видел вокруг себя столько серьезных людей. Еще и в милицейской форме.

Поиски заходили в тупик.

Глава 12 Голоса призраков

Тот день был омрачен не только исчезновением Рамилки. Вся школа была шокирована инцидентом, случившимся в воскресенье на железной дороге. За селом находилось несколько дополнительных путей, где поезда, груженые нефтью, дожидались своей очереди перед отправкой на нефтебазу близ города Тихорецка. Их никто не охранял, и изредка под поездами игралась безнадзорная детвора. Один из наших дальних товарищей, по имени Олег Воронков, поспорил со своими друзьями, что пройдет по крыше локомотива от одного конца до другого. Спор был на уважение, и развязала его одна из красавиц нашей школы. Олег прошел только половину пути, когда его накрыл удар тока. Он свалился с локомотива на каменную насыпь и сломал позвоночник. Железнодорожные пути находились в отдалении от вокзала. Помощи было ждать не от кого, и его друзья предприняли попытку перенести тело к машине одного из парней. Это явилось роковой ошибкой. Позвоночник сместился, повредился нерв, мальчишка потерял сознание от болевого шока. Дело кончилось тем, что все в панике разбежались. Скорую помощь вызвали родители одной из девочек. Но было уже поздно.

Я сидел и вспоминал ту историю, не понимая одной вещи. Друзья бросают друзей. Разве так можно? И в тот момент во мне зародилось странное чувство, будто сам я так и поступил. Я бросил Рамилку, и теперь его нет.

Я посмотрел в окно. Сабина стояла у своей калитки и смотрела на улицу. Девочка скучала. Я это видел и чувствовал.

Пока мама была поглащена любовным сериалом, у меня появился шанс незаметно исчезнуть из дома. Мне вновь пришлось воспользоваться форточкой, и на этот раз все прошло удачно. Я не вывалился из окна и не сломан ни одного цветка. Более того, мне удалось выскользнуть из дома бесшумно. Вой ветра и шелест листьев затмили последние звуки, и я был на свободе, как минимум минут на десять.

Увидев меня, девочка замахала обеими руками. Я приложил палец к губам и поманил ее в наше укромное место — на бревна. Там, мы спрятались от глаз людей и машин.

Сабина была одета в легкое летнее платье. От одного взгляда на ее ноги по моему телу проносился импульс. Она долго искала место, где бы присесть. В конце концов, села мне на колени, и первоначальный импульс удвоился, будто от девочки исходил особенный ток. Я не хотел, чтобы она услышала, как бешено колотится мое сердце, но оттолкнуть ее у меня не было сил.

Сабина положила голову мне на плечо и прошептала:

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем, — ответил я.

— Нет, — она прикусила мне мочку уха. Стало щекотно. — О чем-то ты думаешь. Все о чем-то думают.

Я улыбнулся. В эту минуту было так приятно закрыть глаза и слушать ее сладкий пронизывающий до мурашек шепот. Я почувствовал ее притяжение. Она была права. Я, действительно, кое о чем думал, но об этом не мог признаться даже самому себе. Сабина училась в седьмом классе, а поток ее женственности и очарования затмевал все разумные пределы. Препятствовать ему было невозможно.

Я легонько оттолкнул ее от себя, чтобы увидеть лицо. Мне не хватало решительности, и я рассчитывал что-нибудь сказать, после чего все пойдет само. Но едва рот открылся, как девочка прижалась к моим губам, и глубоко в душе, там, где зарождается смятение и страх, кто-то осторожно опустил занавес. Это было так горячо и здорово, что у меня перехватило дыхание. За следующий десяток лет я не почувствую ничего более сильного, неудержимого и жизненного, чем тот короткий поцелуй, что подарила мне Сабина.

Мы обняли друг друга. Ветер ласкал наши лица. И нам было так хорошо, что не хотелось ничего говорить. Мы наслаждались моментом. Я забирался в ее волосы, она гладила мои плеч. Что-то в тот вечер способствовало зарождению нашей любви, но, к сожалению, она была не долгой.

Мы разошлись по домам, но огонь, что ворвался в мое сердце, поселился там навсегда. Я лежал на кровати, пытаясь не думать о Сабине, и все время возвращался к одной точке. Она плыла в моем воображении. Я сидел на берегу, где легкий прилив сменялся отливом, и чувствовал, как от воды исходит волшебство. Вода поднималась и опускалась, волны накатывали на берег, и я слышал, как по дну передвигаются ракушки. Их шум становился все ближе, а когда вода уходила прочь, ракушки бежали назад, затягивая меня с собой. Никого не было вокруг, только море, солнце и шум ракушек. Наверное, я спал и мне снился хороший сон, потому что именно там ко мне присоединился Рамилка. Он сел рядом, не произнося ни слова, и указал вдаль на полосу горизонта. На нем были рыжие шорты, подвязанные на поясе шнурком. В этих шортах он купался в речке, ходил на футбол и гулял по улице. Он называл их везучими до тех пор, пока не провалился в погреб под домом проповедника. После того случая шорты пришлось сжечь, и вдруг… он снова появился в них. Я хотел его обнять, но Рамилка жестом велел мне остановиться. Из широкого кармана он вытащил нож, повертел его на солнце, так, что сталь сверкнула до боли в глазах, и швырнул в море. Нож улетел, и горизонт бесшумно поглотил его прибоем. А из другого кармана Рамилка вытащил кулон. Он повесил на шею и нырнул в воду. Я долго ждал, что он вынырнет. Смотрел на горизонт. Где-то вдалеке плавился воздух, и пространство двигалось, но полоса, отделяющая море от неба, оставалась четкой, точно нарисованной. Я выбрался на песок и просидел до тех пор, пока солнце не охватило все вокруг. Неожиданно волна накинулась на берег и бросила к моим ногам рыжие шорты…

Я проснулся и услышал тихий звон, исходивший со стороны комода. После прошлого случая мне пришлось убрать медали с глаз долой. Я спрятал их в шкафу на верхней полке, но, видимо, мама, наводя порядок, снова повесила их обратно.

Дзинь!

Одна из медалей затрепетала. Две другие оставались неподвижными. Я судорожно глотнул. В комнате было не уютно. Тесные стены сдавливали царящий внутри гнет. Чтобы рассеять тьму, мне пришлось дотянуться до занавески. Когда в комнату ворвался уличный свет, медаль замерла, словно кто-то остановил ее пальцами.

Я сел на кровати и уставился на выдвинутый стул. Чистая рубашка, приготовленная к завтрашнему дню, съехала со спинки и упала на пол. В любой другой раз я бы встал с кровати и повесил рубаху на спинку стула, но сейчас я был будто парализован. В комнате находился посторонний.

Я перевел взгляд на медали и вспомнил кулон в виде маленькой ракушки, который Рамилка повесил себе на шею. Я видел этот кулон раньше. Кулон, шорты, песок… Сон был нелепым, но в ушах еще стоял шум прибоя. И тогда я решился и прошептал:

— Ты здесь?

Кто-то прошел мимо дома. Через открытую форточку донесся звук шагов по гравию. Вскоре шум стих, и тишина вновь объяла дом.

— Ты здесь? Ответь.

Не знаю, хотел ли я, чтобы посторонний ответил, но чувство, будто кто-то сидит на стуле и смотрит на меня, не покидало. Я шептал снова и снова:

— Зачем ты приходишь в мой дом?

Чернота под столом сгустилась настолько, что я вообразил, как оттуда выползает обезглавленный человек и протягивает мне нож: «На, отрежь себе голову. Друга тебе уже не найти. Зато у тебя есть подруга, а у подруги — кулон». И черт бы меня побрал, если этот кулон — всего лишь кулон и ничего больше!

— Идут, — послышалось из-под стола.

Рубаха шевельнулась, точно ее поймал сквозняк.

— Идут…

— Кто ты? — я откинул одеяло и встал с кровати. — Кто?

— Идут… — Шепот отдалялся.

И тут в одно мгновение медали ударились друг о друга и полетели за тумбочку. Этот звон стоял у меня в ушах до восхода солнца.

Утром мама проснулась в хорошем настроении. Я сказал, что во вторник нет предметов, где нужно исправлять оценку. Она вздохнула, что в кое-то веки не означало разочарование. То, что я мог исправить на конец восьмого класса, было исправлено. По истории вышла тройка, по химии — тоже тройка. Так же я вытянул на тройки русский язык и геометрию, и был аттестован.

Глава 13 Кулон

Я встретил Сабину после уроков. Она сидела на лавке под туями вместе со своими подружками и что-то оживленно обсуждала. Я положил руки ей на плечи, испытывая неловкость. Вчера вечером мне казалось, что все девочки планеты стали ко мне на один шаг ближе. Но это было не так. Я по-прежнему чувствовал неуверенность в себе, и чем ближе становился девочкам, тем дальше они становились от меня. Мне было тяжело общаться со всеми, кроме Сабины, будто у нее имелся особенный ключик. Она скрывала его в своей обаятельности, и пока другие девочки только учились проявлять свой антураж, Сабина действовала. Чтобы не оставлять у подружек плохое впечатление, я поздоровался со всеми, взял Сабину за руку и отвел в сторону.

— Ты уже видел? — Она протянула мне газету и указала на заголовок.

Мечта мэра не осуществилась. Голосование, прошедшее в воскресенье, напрочь перечеркнуло идею о создании публичного дома на территории порта. «Домохозяек не переубедишь, — цитировала газета слова мэра. — Видимо, кое-кто, привыкший шнырять по квартире в мягких тапочках, боится за сохранность своего гнездышка. Хуже всего то, что мнение большинства складывается именно из них. Многие мужчины голосовать вообще не пришли. А я надеялся на их поддержку».

— Ты рада?

— Я рада, что ты за мной зашел. Пойдем домой?

— Пойдем.

Когда мы вышли со школьного двора, она взяла меня под руку. Девочки из старших классов бросали в нашу сторону брезгливые взгляды. Для них мы были малолетки. Хотя они и сами еще не повзрослели, некоторые смотрели так, будто школа повесила на нас клеймо. Девочки ухмылялись, а я спиной чувствовал, как они оборачивались и смеялись нам в след. На Сабину это действовало положительно. Девочка была счастлива рядом со мной, а вот я был подавлен, потому как такое внимание со стороны не любил.

Ближе к парку я повел ее за руку, и друг к другу мы больше не прижимались.

— Тебе не нравится? — спросила она на аллее.

— Что именно?

— Ты высокий, и мне удобнее держать тебя под руку.

— А мне больше нравится так, — я крепко сжал ее ладонь.

— Почему?

— У тебя теплые ладошки.

— Нет, — и она затараторила. — Я сегодня страшно замерзла, пока мы сидели на лавочке. Нас не отпустили с биологии. Учительница заболела, мы ее ждали-ждали, в результате пришла другая. Выставила половине класса четвертные оценки и сказала, чтобы остальные не расходились, потому что она хочет продолжить мучить нас на факультативе.

— Значит, сейчас ты прогуливаешь факультатив?

— Факультатив только для тех, кому не выставили оценки! — повторила она. — Мне повезло. А моим подружкам — нет. Я просидела с ними на лавке пол урока.

— Помогала учить параграф?

— Не совсем, — Сабина прищурилась. — Я тоже не особо рублю в биологии, просто мне сегодня повезло списать. А с подружками мы болтали обо всем на свете, лишь бы время быстрей шло. Вам, мальчикам, будет не интересно нас слушать.

Мы срезали путь через парк по тропе, и вышли к своей улице.

— Мне все интересно, — сказал я и сжал ее ладонь. — Все о тебе.

— Ты и так знаешь обо мне гораздо больше, чем мои одноклассники. А вот женские секреты я тебе выдать не могу.

— Я хочу спросить тебя об одной вещи. Не думаю, что она относится к женским секретам. Скорее, к семейным.

Девочка подняла голову. Ее брови взвились от изумления.

— Спрашивай! — решительно сказала она.

— В прошлый раз я видел у тебя на шее кулон в виде ракушки. Ты носишь его вместо крестика?

— Этот? — девочка вытянула цепочку из-под блузки. — Он достался мне от бабушки. Она жила здесь еще до развода моих родителей.

— Правда? Она жила на нашей улице?

— Да. Наверное, ты удивишься, но она жила в том дворе, на углу.

— В доме проповедника?! — я был шокирован.

— Дом проповедника — уже новая постройка. До него там стояла старая саманная хата. Бабушка переехала оттуда со своей мамой так давно, что и не упомнить. Вроде ей было годика три-четыре. Они продали двор, и уехали на север. А моя мама не захотела жить на севере, и после смерти бабушки вернулась обратно сюда. Где сухо, тепло и есть возможность сходить на море. Вот такая история.

Сабина расстегнула цепочку и протянула мне.

Как драгоценность кулон совершенно не смотрелся, но в нем было нечто недооцененное. Я бы сказал, мистическое. Если от одного касания ножа я чувствовал тягу к ужасным поступкам, то колон эту тягу будто бы поглощал.

— Ты не могла бы дать его мне на время?

Сабина замедлила шаг.

— Дэн, с тобой все в порядке?

Я усмехнулся. Понять ее было легко. Из-за навалившихся проблем, я медленно становился сумасшедшим, как для окружающих, так и для самого себя. Какая-то часть сознания советовала поделиться с девочкой идеей. Я знал, что мои секреты она не разболтает, но в тоже время боялся брать ее с собой. То место, куда мне предстояло вернуться, ожидало только одного человека.

— Я верну тебе его. Обещаю.

— Мне не сложно, — произнесла девочка. — Бери хоть на неделю, хоть на две. Я никогда не относилась к этой штуке трепетно. Она мне вообще никогда не нравилась. Просто мама заставила носить. Она говорит, что это оберег.

— Оберег? От чего?

— Не знаю. От злых духов, может. Или от несчастий. Я ношу его уже три года и никакого успеха он мне не принес.

— Три года, — задумался я. — А где кулон был до этого?

— Лежал в шкатулке. Бабушка наказала маме передать его мне, когда я подрасту. Вот она и передала. А я была бы счастлива, если бы бабушка вместо ракушки подарила мне бриллиант или золотую брошь.

— Странная вещица.

— Только не потеряй его, — попросила Сабина. — Если мама спросит меня, где кулон, я должна перед ней отчитаться. И все-таки, зачем он тебе?

— В моем доме завелись привидения. Хочу их распугать. Посмотрим, как это работает.

Она засмеялась.

— Ты не перестаешь со мной шутить! Лучше не говори это никому. А то люди подумают, что у тебя поехала крыша.

— Да, — согласился я. — Так и есть. У каждого из нас рано или поздно начинает течь крыша. У одного моего одноклассника крыша течет с самого детства, и знаешь, в чем это проявляется?

— Даже не представляю.

— Его цель — насмешить класс очумелыми поступками! Коронная фишка его приколов — женские платья.

— Уточни.

— Он обожает задирать девочкам юбки!

— Мне не смешно.

— Он действует, как ветер. Подходит сзади, берется за подол, и раз…

— Мне не смешно! И не интересно! — обиделась Сабина. — А если он сделает то же самое со мной? Ты за меня заступишься?

— Он не сделает то же самое тобой, — я спрятал кулон в карман. — Мы ему не позволим.

Она обняла меня, и я снова ощутил душевное тепло в потоке холодного ветра. Спустя много лет, когда я поступлю в морскую академию и перееду в Новороссийск, девушки исчезнут из моей жизни. Мне будет плохо от тяжести, которую одни называют печаль, а другие скукой. Я уверен, и то и другое рождает в нас замкнутость. Сабина на долгое время останется моим единственным талисманом. Ключом от замкнутости и верой в спасение. Какие бы ошибки она не совершала, и какой бы не казалось всем остальным, она останется для меня оберегом от зла и несчастья. Ее мне будет не хватать всю жизнь.

В те весенние дни, когда пропал Рамилка, я заряжался ее энергией, чтобы окончательно не пасть духом. Нарвено, если бы не она, я бы никогда не отважился на столь опасное дело. Но я сумел побороть себя, пока думал о ней. Так все и случилось. Я отправился за Рамилкой по тому же пути, который он отыскал немного раньше меня.

Глава 14 В другую сторону

К девяти часам вечера стемнело. Я вышел на порог своего дома и взгляну на небо. Погода портилась, но это никак не могло повлиять на мой план. Перед тем, как покинуть дом, я проверил все ли взял с собой. Моток веревки, охотничьи спички и тесак в карманы не уместились, и мне пришлось взять маленькую сумку, которая перекидывалась через плечо и позволяла держать руки свободными. По веревке я намеревался спуститься вниз. Тесак взял для безопасности, спички — для распугивания крыс. Какие бы крысы не жили в подвале, я надеялся, что они боятся огня больше, чем яркого света. Кроме того, вместо обычного фонаря, я прихватил маленькую керосиновую лампу. Еще дедушка Бек рассказывал нам, что дым от жженого керосина распугивает крыс и насекомых, лучше, чем любая отрава. Было грех не воспользоваться его советом. Потому я не раздумывал.

В карман лег только кулон.

Я пообещал маме, что вернусь к одиннадцати, и если она вздумает искать меня, то я буду у Владика. Владик жил через переулок, и мама вряд ли пойдет к нему, даже если мне придется опоздать.

Дул восточный ветер, и срывался дождь. Я вышел за калитку и помчался на угол. Мне не встретилось ни одного прохожего и ни одной машины. Откуда-то доносился запах печных булок, но ветер быстро разрывал его в клочья. Молодые деревца гнулись до самой земли. По дороге летели сухие листья и сломанные ветки. Окна домов мелькали, точно вагоны проходящего поезда. Во дворах лаяли собаки, передавая друг другу послание, что по улице бежит незнакомец.

Я сбавил темп и остановился возле дома проповедника. Из трубы поднимался полупрозрачный дым. Ветер рвал старые ставни. Сухостой завалился на бок, словно по нему проехался трактор. Собачья будка перевернулась, и ветер активно толкал ее к калитке. Я перемахнул через забор, и здесь меня поджидал сюрприз. На соседском участке я заметил светлое пятно, и понял, что в этот дождливый вечер решился выйти на улицу не один.

Над забором, точно перископ, торчала голова бабки Вальки. Белый платок развевался, как кафтан на огородном пугале, и краем глаза я видел, что ее голова вертится, будто старуха примерялась, каким ухом лучше улавливать приближение гостя. Ветер дул в ее сторону рывками, и вряд ли она могла что-либо расслышать, зато глаза были устремлены в меня, как торпеды. И пусть в потемках черты ее лица превращались в пятно, мне казалось, что она видит меня гораздо лучше, чем я ее. Я застыл, не зная, что делать. Ветер мотылял забор, железная сетка скрипела. Дождь припустил сильнее, и я понадеялся, что старуха испугается непогоды и уйдет в дом. Но она стояла на месте, словно ожидая того же от меня.

От стены дома меня отделяло три метра. Если дождь польет сильнее, я бы осилил это расстояние в два прыжка. Бабке почудится, будто прыгнула собака, и мне удастся исчезнуть из ее внимания. Но все закончилось гораздо раньше.

Непредсказуемость составляет половину нашей жизни, и, как ни пытайся предугадать каждое движение, что-то все равно останется неучтенным. Сейчас той неучтенной деталью оказался ветер. Очередной его порыв ударил в забор так сильно, что старуха вместе со столбом повалилась в ряды картошки. Железная сетка накрыла ее сверху. Я услышал, как она зачертыхалась, а ветер, словно смеясь над ней, понесся по огороду прочь.

Крышка погреба была сдвинута. Рамилка хоть и прикрыл часть ямы, по краям зияли большие трещины. В дневное время суток любой прохожий мог заметить их с дороги. Пока я разматывал веревку, старуха успела подняться и что-то прокричать.

Дождь полил стеной. Грохот, шедший от крыш домов, походил на шум из каменоломни.

Я привязал веревку к дереву и бросил моток в щель. Раздался всплеск. Щель ухнула, будто моток угодил покойнику по голове. Я нервничал, чувствуя, что в любой момент из-за угла появится старуха. Ветер выл, как бешеный. Я потянул за скользкий край крышки, чтобы сделать щель шире. Дождь полил внутрь, и звук падающих капель эхом отозвался со дна погреба. Ветер усердно срывал крышку с остатков кирпичей. Погода превращалась в противника, пытавшегося перенять себе куш главного.

Я спустился до каменного выступа по веревке и зажег лампу. Уровень воды немного упал, по сравнению с прошлым разом, и стены погреба, будто стали выше. Кое-где, в кирпичах, зияли дыры. Их прикрывали отвратительные лохмотья зеленой растительности. Там, где кирпич был разрушен до основания, комьями выпадала грязь, и струились ручейки подземных вод. Покойник смиренно лежал у стены. Его живот шаром выпирал на поверхности, и, казалось, что он лопнет, стоит только бросить в него камень.

Я мельком осмотрел все вокруг, выискивая крыс. Удивительно, но касательно этих тварей, погреб был пуст. Из углов не раздавалось ни одного писка, и я решил не тратить время попусту. Оставалась только одна проблема. Пусть уровень упал, и арка преобразилась в фигурный проход, я не хотел погружаться в воду. В памяти еще были свежи обрубленные культи, путешествующие от одной стены к другой, и я предполагал, что на дне этого жуткого погреба нашлось место не для одного покойника. И тут мой взгляд упал на доску. Столбы под ней еще держались за свои опоры и вполне возможно, они продержатся так до пришествия новых хозяев дома. Нас разделяло метра четыре. Уступ в углах расширялся, и мне не составило проблем проползти вдоль стены, цепляясь за дыры и торчащие скобы. Далее я сломал ближний столб ногой, и доска, оторвавшись от опор, поплыла по воде. Передо мной был самый элементарный плот.

Я еще раз осмотрел арку. Вход туда был гостеприимным, как ливень для одинокого путника. Когда Рамилка вешал кулон себе на шею, я видел этот полукруг. Только проход за ним был более ярким. Сейчас арку наполняла такая тьма, что даже фонарь не мог ее разогнать. В луче света с воды поднимались тяжелые испарения.

Я вытащил кулон, и в тот же момент из туннеля донесся угрожающий вой. Круги на воде замерли. Меня постигло нехорошее предчувствие, будто в глубине подвала проснулся злой дух. Тем временем, гул стал отдаляться, напоминая уходящую грозу, и вскоре погреб вновь принял образ затаившегося зверя. Я повесил кулон на шею, лег на доску и оттолкнулся от стены. Я не знал, куда плыву. Арка приближалась, и мне слышался тихий вкрадчивый шепот. Кто-то молвил: «Идут…»

Последняя граница осталась позади. Я попал под каменный свод и очутился в замкнутом пространстве. Мое тело знобило от страха. Я не чувствовал рук и ног. Зуб не попадал на зуб. Сквозь меня просачивался холод подземелья, и я становился таким маленьким и ничего не значащим, как одна из сотни живущих здесь крыс.

Проход изогнулся, как подземная река. Мой плот миновал зигзаг. За вторым поворотом течение ускорилось, и свод стал ниже. Последовал новый поворот, и туннель долго не выравнивался, будто заходил в спираль. Испугавшись водоворота, я попытался затормозить доску. И вдруг опять послышался гул. Мои руки заскользили по стенам, и я понесся, подчиняемый потоку, пока свет фонаря не уперся в непроглядную мглу.

Клубы пара в той точке расходились в стороны, как дым после выстрела. Подплыв ближе, я заметил, что контур арки светится. Мгла не рассеивалась, и мой плот попадал в полукруг бледно-голубого сияния, где воздух имел совсем другой запах.

Гул стал громче. Я услышал человеческую речь. Неразборчивые слова прерывались звонкими ударами железа о железо. Сияние разгоралось. По стенам метались блики. «Это не реально!» Ужасное предчувствие охватило меня, но повернуть назад я уже не мог. Доска плыла, подгоняемая течением, иногда касаясь твердых предметов, лежавших под водой.

Сияние приближалось. Контур арки переливался красками. Цвета двигались и перемешивались друг с другом: красный превращался в желтый, желтый — в оранжевый. Контур мерцал, вращаясь в пространстве, как планета. Все сливалось. Передо мной словно вспыхнул факел, и я шел к нему сквозь собственный страх. Гул коснулся меня другой гранью. Никто и никогда не слышал музыку с того света. «У-у-у», — завывал туннель, а следом раздавался металлический лязг, от которого по всему телу бежали мурашки.

Доска подплывала все ближе и ближе. Я чувствовал, как от контура яркого света исходит тепло, и как краски выбрасываются мне навстречу, подобно огненным вспышкам. Разум потух. Я плыл, поддаваясь единственной силе — притяжению. Звуки прошли сквозь меня, контур вспыхнул, будто приветствуя, и следом померкло все.

Глава 15 Туда ходить нельзя

— Привет! — воскликнул Рамилка.

Он стоял на песчаном берегу, перекинув через плечо удочку. На вытянутой руке мой друг держал червя. Выглядело это так, будто тот излучал убийственный запах. Было сумрачно, и я решил, что сейчас либо поздний вечер, либо раннее утро.

— Рам?!

— Не узнал? — хохотнул он и насадил червя на крючок.

Червь закрутился, завертелся и обвис. Рамилка забросил снасть в море и воткнул удочку в песок.

— Сейчас зайдет, пробормотал он, будто играл в казино.

Узнать Рамилку было не так-то просто. Он загорел и исхудал. Его волосы поредели, лицо стало темным и угасшим. Глаза провалились внутрь, и он смотрел на меня, как бы исподлобья. Но вопреки своему невзрачному виду, он улыбался, и его улыбка дарила мне надежду.

— Что случилось? — Я перевалился на левый бок и ощутил сильную боль в spine. Боль поднималась от ног к голове и была какой-то тягучей и нерешительной, точно само тело еще не разобралось, что же все-таки произошло.

— Моя очередь спрашивать, — сказал Рамилка.

Волна накатила на берег, и леска обвисла. Через три секунды волна ушла в море, и леска натянулась. Я подумал, что это место не подходит для ловли рыбы, но Рамилка не волновался, клюнет ли что-нибудь или нет. Он поглядывал в море, как на учительницу по истории, выискивающую очередную жертву для ответа домашнего задания.

— Я рад, что ты добрался, — сказал он, прикапывая удочку. — Оглянись вокруг, разве здесь не прекрасно?

Он был прав. Никогда прежде я не видел более живописного места, чем это. Помимо моря, откуда раз за разом на берег набегали волны, здесь росли пальмы. Высокие, как секвойи и зеленые, как молодой чай. А меж ними лежал песок, светлый и ровный, как ковер на стене. На небе я не видел ни одной тучи. Все здесь было будто нарисовано.

— Присмотрись, Деня, — он покрутил указательным пальцем. — Пока я немного занят. Хотя, что уж тут… Пора нам просто пройтись, как в старые добрые времена, и поговорить. Ты согласен?

Я поднялся. Голова кружилась. Рокот волн врывался, как зной. Почему-то меня не тянуло гулять по берегу. Море, точно скопированное с открытки, внушало некое подозрение. Я бы предпочел остаться здесь, под пальмами, но Рамилка уже протягивал руку:

— Идем гулять!

И мы пошли по берегу, как два старых друга, знакомых еще с детского сада, но так и не достигших того возраста, когда к девочкам перестаешь относиться, как к куклам, а они к нам — как к дурачкам. Мы шли по белому песку. Под ногами трепетали мелкие ракушки. Я наступал на них, чувствовал, как они колются, и за их жутким шепотом раздается зловещий смех. Солнце всходило над морем. Начинался рассвет. На пляже было еще прохладно, но скоро солнце поднимется высоко, от песка начнет исходить жар, а там, где море сливается с небом, задрожит воздух. Так было во сне.

— Никогда не думал, что мне здесь понравится, — произнес Рамилка, глядя на алеющий рассвет. — Здесь красиво и спокойно. Никто не заставляет делать уроки, копать картошку или вычищать говно из свинарников. Здесь я не чувствую боли из-за утраты внимания той девочки, которую любил. Здесь мать не кричит на меня и не бьется в истерике после того, как классный руководитель на школьном собрании навешал ей на уши лапши. Я родился здесь заново!

— Где мы?

Я еле волочил ноги. Острые края ракушек все больнее впивались в мои ступни. Я пытался на них не наступать, но они точно скорпионы, выныривали из песка и жалили без малейшей пощады.

— Ты скоро поймешь, — ответил Рамил и втянул воздух так глубоко, словно искал в нем привкус кофе. — Чувствуешь свежесть?

— Как после грозы.

— Здесь не бывает грозы. Здесь только солнце и море. Солнце дает жизнь, а море забирает. Смотри! — Он указал на крохотный островок в паре миль от берега.

Островок был слишком далеко, чтобы рассмотреть, что на нем находилось, но я видел точки, похожие на фигуры животных. Волны накидывались на берега, и животные бросались врассыпную.

— Правда, весело?

— Где люди? Почему здесь так пусто?

— Люди, — с придыханием произнес Рамилка. — Люди остались за кругом. А здесь только мы.

Он отпрыгнул, когда волна бросилась ему под ноги. Вода была теплой и вязкой, а гребень нес на себе не пену, а миллионы раздробленных ракушек. Я тоже отошел в сторону, но море коснулось моих ног и потянуло за собой. Я не устоял и упал. Вязкая вода стиснула икры.

Рамилка схватил меня за руку.

— Тебе еще рано туда. — Он потянул меня назад. — Вставай и придерживайся меня, а то так и не увидишь самого интересного.

Мы пошли дальше по пустынному пляжу. Солнце быстро поднималось по небосводу. Красные лучи рассвета уже исчезли, их сменили желтые, пронзительно яркие и горячие. Я снял рубаху и намотал на голову.

— Быстро светает.

— День длится всего несколько минут. Потом наступает вечер. Мы должны добраться до места перед тем, как солнце опустится за лес.

Я глянул вперед и вдалеке увидел дорогу, вымощенную теми же ракушками, которые не давали покоя моим ногам. По обеим сторонам дороги тянулись деревья, чем-то напоминающие электрические столбы. Длинный голый ствол поднимался над землей метров на двадцать и впадал в крону. А крона была настолько густой и широкой, что лучи солнца едва проникали вглубь леса.

Дорога уходила в гору.

— Зачем ты забросил удочку в море? — я смотрел по сторонам и во всем этом великолепии видел жестокий обман.

— Чтобы успокоить волны, — пояснил Рамикла. — Червяк — приманка. Море ненадолго отвлечется и даст нам спокойно посмотреть представление.

Он хлопнул меня по плечу.

— Ты же любишь представления, Деня? Помнишь, как мы ходили в кинотеатр? Ты, я и Владик. И как однажды к нам подсели девчонки, а ты убежал от них?

Он захихикал. Я отлично помнил тот момент. Обычно, чтобы не мешать друг другу наслаждаться фильмом, мы садились через кресло. Так каждый из нас мог развалиться на подлокотниках, не мешая соседу. Я садился ближе к стене, Рамилка — посередине, а Владик — рядом с проходом. И вдруг, в один прекрасный миг кресло, где я привык ощущать пустоту, заполнилось. Рядом села девочка, лицо которой я прекрасно видел благодаря бликам с огромного экрана. Не знаю, что со мной случилось. Девочка была симпатичной и меня не трогала. Села рядом, как в школе за парту. Улыбнулась. А я сорвался с места и дал деру, так и не досмотрев фильм.

— Мы с Владиком еще догоняли тебя…

— И так и не догнали.

— А почему ты убежал? Испугался девчонок? Они просто хотели познакомиться. Нам было тогда по двенадцать, а им — по четырнадцать. Вот ведь случай!

— Дерьмо, а не случай, — проворчал я.

Тогда я еще не знал, что подобное в моей жизни никогда не повторится. Меня переполнял стыд за свой поступок. Всякий раз, когда Рамилка потешался надо мной, я чувствовал себя обезволенным.

— Такое бывает нечасто, — сказал Рамилка, словно сожалея об упущенной возможности. Хотя, что мы могли упустить в двенадцать лет? Поцелуй в щечку? Я прекрасно обходился и без него. — А помнишь, как мы стучали в окно бабки Юльки, а потом убегали и прятались? Она три раза выскакивала, чертыхалась, пока не вызвала милицию.

— Мы тогда сильно испугались, — добавил я.

Милиция примчалась быстрее молнии. Когда машина с мигалками пронеслась мимо и остановилась у двора бабки Юльки, мы едва успели спрятаться в кустах, где дали клятву во что бы то ни стало хранить все в секрете.

— Если бы она не выжила из ума, у них был бы шанс нас раскрыть.

— Это точно. Мы тогда сильно напугались!

— Владик чуть не описался! Помнишь, как он выпалил: «Парни, я сейчас дуну!»

Мы засмеялись, а тем временем солнце поднялось в зенит, и воздух раскалился. Пропала свежесть. Нас душил жар, песок стал блестеть, как steklo.

— А как-то раз… нам было одиннадцать или того меньше. Твоя мама вырезала нам маски, как в фильме «Крик», и мы бегали в них по улице и пугали Сабинку.

— Она была совсем мелкой. Удирала от нас.

— И кричала на всю улицу! А потом…

— …вышла ее мама и надавала нам по первое число. И с тех пор никто маски не надевал.

— И Сабину не пугал, — с печалью произнес Рамилка и почесал затылок. На его пальцах остался клок волос. — Вот дерьмо… Разваливаюсь на глазах.

— Господи… — Я увидел, как клок волос упал на песок, и волна схватила его длинным уродливым щупальцем.

Какое-то время мы шли молча, вспоминая прошлое. Пусть наши семьи не были богаты, мы ненавидели школу и нас недолюбливали на улице, мы обожали свое детство. Тысячу отрицательных моментов менял миллион положительных. Наша жизнь была подобна переменному току. И я надеялся, что так будет продолжаться вечно, пока мы вместе. Но судьба решила иначе, и я долго не мог понять, кто из нас допустил ошибку.

Быть может, все сразу?

— Знаешь, Дэн, у каждого из нас есть шанс вернуться. — Рамилка глянул на меня с некоторой грустью. — И у меня тоже был, но я его упустил. И я сам в этом виноват. Согласен, прошлого не вернешь, но вдруг история повторится, и ты будешь думать, что делать, я хочу, чтобы ты знал. Бог дал человеку только одну жизнь, но если смерть приходит внезапно… иногда Бог дает второй шанс. И этот шанс — здесь.

Он махнул рукой в сторону моря. Сильная волна выплеснулась на берег, а вместе с ней — много-много ракушек. Мы отпрыгнули. Вода каплями попала на щиколотки, обжигая их. Днем море кипело.

— О чем ты говоришь? Какой шанс?

— Смотри. — Он задрал голову к солнцу. — Уже садится.

— Так быстро…

— Близится вечер и представление. Надо прибавить шагу, чтобы успеть.

Я был уверен, что под «представлением» подразумевается какой-то театральный этюд или футбольный матч. Пляж — превосходное место для таких событий. Но так как вокруг не было ни одного человека, мне показалось, что этот пляж потому и красив, потому что мертв.

— А как часто здесь проводятся представления?

— Иногда каждый день, иногда раз в неделю. Иногда еще реже. Это зависит не от нас.

— А от кого?

— Не знаю. Может быть, когда я в нем поучаствую, тебе отвечу. Но не сейчас. И не завтра, и не послезавтра.

— А когда?

— Когда мы встретимся… там. — Он бросил взгляд в пучину.

Раскаленный воздух дрожал на горизонте.

Тут я обратил внимание на то место, где был маленький остров, и не увидел ни следа. Огромное синее море вокруг, и только гребни волн белыми барашками стремились к горизонту.

Я шел за Рамилкой, а в голове повторялась неоконченная фраза.

«Море ненадолго отвлечется, и даст нам спокойно посмотреть представление». А что будет, если море заволнуется?

На первый взгляд, это был райский уголок, где сушу нельзя представить без воды, но чем дольше я шел, тем больше понимал, что своя суровость здесь присутствуют. Она просто скрыта. Будто я гость, а все остальные — хозяева, и, чтобы не оставить дурного представления о своем доме, они скрыли все самое черное за светлой стороной. Солнце садилось, и в душу закрадывалась тревога. Ангел на правом плече советовал остановиться. Внутренний голос вторил одно и то же: «Идут, идут, идут». Актеры уже готовы к представлению.

Рамилка глянул на солнце и ускорил шаг. Он изредка оборачивался, чтобы удостовериться, не отстал ли я. А солнце уже клонилось к лесу, и именно в этот момент с гор донесся гул. Тот самый леденящий гул, что я слышал в погребе и тоннеле.

Я уставился в направлении гор и увидел, как верхушки высоченных деревьев пришли в движение, а вслед за ними содрогнулась земля. Рамилка раскрыл рот от восхищения. Он указал туда, где деревья исчезали, будто кто-то прокладывал дорогу, попутно выдирая все торчащее из почвы.

— Идут, — прошептал он, и я, наконец, понял, кому принадлежал этот голос. — Идут!

Приближающийся гул казался мне линией, разрезающей небо. Он пронизывал пространство, как рев реактивного двигателя. Вокруг все остановилось. Ветер замер, воздух застыл, солнце повисло, едва касаясь горы, голубое небо куполом охватило берег. Свет больше не изменялся, и я мог видеть, как исчезающие верхушки деревьев подбираются к морю, и что теперь их отделяет от нас всего несколько десятков метров. Гул спустился с горы, и я услышал лязг железа и стоны. Земля дрожала. Я коснулся ладонями лица: жар исходил потоками, словно внутри меня кипел вулкан. По спине стекал пот, ноги подкашивались. Я замер, в ожидании представления.

— Идут! — Рамилка вытянул вверх руки, словно приветствуя атлетов перед стартом.

Деревья расступились, и на дорогу вышли… люди.

Мужчины и женщины, бабушки и дедушки, дети — они шли строем, закованные в цепи, которые висели у них на руках и ногах. Цепи были настолько тяжелые, что люди гнулись под их весом и стонали. Кто-то кричал. Кто-то молил Бога, чтобы он смилостивился над ним. Кто-то рыдал. Кто-то падал от слабости и тут же вставал, потому что короткая цепь впереди идущего тянула его за собой. Толпа шла, раскачиваясь, как надувной шатер, а стоны и мольбы содрогали воздух и землю. Стволы деревьев, что росли по бокам дороги, не давали людям сбиться с пути. Цепи лязгали, словно камнедробилки. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этот ужас. Голова закружилась, и я не удержался на ногах.

«Они не хотят туда идти! Они не хотят!»

Шум не смолкал. Я убрал руки от лица и почувствовал, как теплые слезы потекли по щекам. Сквозь них я разглядел знакомую фигуру, шествующую с самого края толпы. Человек не стонал, но тяжесть цепей так сильно тянула его к земле, что он корчился от боли. На его лице я не видел страха. Он шел, словно глупец, не понимающий, что происходит. Растерянный взгляд метался по сторонам, и в какой-то момент он заметил меня и его рот раскрылся, будто он хотел что-то произнести. Я увидел, как шевелятся его губы и он замедляет свой ход. Но цепь натянулась и потащила его вперед — как раба, за которого уже уплатили деньги.

— Олег, — прошептал я. — Это же Олег!

— Да, — сказал Рамилка. — Сегодня его очередь.

Я смотрел ему вслед, пока его фигура не затерялась в толпе других узников. И тут море разверзлось. Волна поднялась такой высоты, что могла смыть с берега все пальмы. Гребень походил на пасть огромного змея, а по бокам от него исходили тысячи щупалец из ракушек, песка и воды.

Я обернулся. Из чащи леса выходили последние закованные. Их стоны были самыми громкими и пронзительными. Шли дети. Я думал, что от их плача у меня разорвется голова. «Зачем ты меня сюда привел?!» — мысленно кричал я Рамилке. Он стоял передо мной и наблюдал, как дети уходят в пучину, а море, будто рыбак, довольный хорошим уловом, сыто поглаживает себя по животу. «Конец движется, — подумал я. — И скоро замкнется». Дети сошли с дороги, и волна обрушилась на них, как подорванный небоскреб. Пыль брызг и пены взметнулась в небо. Гул смолк, будто кто-то нажал на кнопку «Стоп», и все стало, как прежде. Наступила ночь.

— Куда они ушли? — только и сумел вымолвить я. — И почему они в цепях?

— Неужели ты так ничего и не понял? — изумился Рамил. — Мы мертвы, Дэн. Мы все мертвы. И то, что ты видел, — толпа мертвецов, которым больше никогда не увидеть солнца. Море забрало их себе. А цепи… эти цепи тяжелы лишь для мертвых.

— Что случилось с тобой?

— Я тоже мертв, дружище. И нам с тобой не по пути.

— Как… Ты же… — слова застряли у меня в горле.

— Все порядке, — он рассмеялся, но ничего веселого в его смехе я не нашел. — Самое главное я сделал то, что должен был сделать. Пусть я поплатился за свою ошибку свободой, но мы вернули Ему нож, и теперь Он никого не тронет.

— Ты видел Его?

— О, да!!! — восторженно отозвался Рамилка. — Я отправился в дом проповедника рано утром, чуть брызнул свет. Пока перелазил забор, чуть не проткнул ножом себе карман. И, кажется, бабка Валька меня заметила со своего огорода. Но мне было плевать. Когда в кармане Его вещь, на многое становится плевать. Ты и без меня это знаешь.

Он помолчал. Я видел в нем горечь созерцания. Вскоре Рамилка продолжил:

— Я зашел в дом и положил нож на место. На подоконник. И подумал: если Он хотел, чтобы мы вернули нож, то почему бы Ему не вернуть время назад? Чтобы мой пес снова был жив, чтобы мы с тобой и Владом жарили сосиски на костре. Почему нет? Я серьезно намеревался спросить у Него об этом. Но больше всего мне хотелось Его увидеть! Признаюсь, я врал вам, придумывая истории про призраков в доме проповедника, но после того случая, когда мы нашли в спальне труп, многое в моем мировоззрении изменилось. Я сам начал верить в привидений. Причем, всей душой и телом, будто ходил с ними за руку.

Рамилка потянул носом.

— Что произошло в доме?

— Он сидел за столом. Выглядел Он точь-в-точь, как раньше. Еврейский сюртук, драные штаны и старые ботинки. Его одежда отпечаталась в моей памяти, как лицо матери. — Рамилка потер виски и содрал небольшой участок кожи. — К тому моменту я уже не мог сбежать. Дверь захлопнулась, меня обступили тени. Дед поманил меня пальцем к столу, а я затрясся, как брошенный щенок.

— Он говорил?

— Он сказал мне, что будет убивать всех так же, как он убил мою собаку, пока мы не вернем Ему его вещь. Я сказал ему: «Все, нож ваш. Пожалуйста, остановитесь». А он ответил: «Остановлюсь, если ты пойдешь со мной».

— Куда? — недоумевал я. — Ты согласился?

— А у меня был выбор? Он сказал, что был у тебя дома и видел твои медали. Сказал, что хотел повесить тебя на их связке. А что потом? Владик, Сабина, наши родители? Я заварил эту кашу, Дэн. Я тебя не послушал, не совладал с собой. Все произошло из-за меня.

— В этом виноваты мы все.

— Нет, виноват я один. Я хорошо помню, как позвал вас в тот дом.

— Это не так!

— Уже поздно. Он забрал меня, и теперь я здесь.

— Неужели у нас больше нет шанса тебя вернуть?

Рамилка побрел в обратном направлении. На ходу он сказал:

— Не знаю. Отсюда только один путь, — он кивнул в сторону моря и покачал головой. Теперь ты знаешь, что ни Рая, ни Ада не существует. Есть только чистилище, которое освобождает мир от грешников. А именно, от людей, потому что ни одно из живых существ не совершает больше грехов, чем человек. Это место — начало пути в бесконечность. Что по другую сторону моря, мне знать не дано. Дед сказал, что я нужен ему, чтобы присматривать за пляжем, и пока я не развалился на части, мне нужно быть здесь. Потом он станет искать другого сторожа.

Я смотрел на него распахнутыми глазами. И

— И мы ничего не можем сделать?

Рамилка пожал плечами.

— Тебе надо торопиться, Дэн. Время истекает. Если ты останешься здесь до рассвета, чистилище тебя не выпустит.

Рамилка указал в сторону леса, где песок заканчивался, и чащу охватывала тьма.

— Идем, я покажу тебе, как перейти границу. Кулончик на твоей шее — твой пропускной билет. Без него ты сюда не войдешь и отсюда не выйдешь. Сохрани его. Однажды он тебе понадобится. Но, как только пересечешь границу, сними, чтобы никто не видел его. Чем больше глаз смотрит на кулон, тем меньше силы в нем остается. Наступит момент, когда сила иссякнет, и путь сюда закроется навсегда.

Мы шли к лесу. Рамилка с опаской поглядывал на небо, где не было ни звезд, ни луны. Солнце сменила темно-синяя пелена. Шум моря свирепел. Однажды я оглянулся и увидел над водой смутные силуэты человеческих голов. Они плавали там, как мусор в реке, а гребни то поднимали их ввысь, то опускали ко дну.

— Никому не рассказывай о том, что здесь видел. Никто не должен знать, как сюда попасть. Если ты нарушишь правило, демоны придут за тобой. У них есть свой путь в ваш мир, и они наблюдают за каждым. Портал не исчезнет, но на время ты должен забыть о дороге сюда.

— Какие демоны?

— Мне известен только один из них — проповедник. Есть и другие. Все они злые и готовы забрать тебя, но у них есть свои правила, и они не могут их нарушать.

Мы подошли к ручью. Рамилка зачерпнул воды и ополоснул лицо.

— Твоя доска. — Он сунул руку под куст и вытащил мой плот. — Ночью ручей течет в обратную сторону, и по течению тебе будет легко добраться до границы. Скоро наступит утро, и течение поменяется. Ручей направится к морю, и шансов вернуться в свой мир у тебя не будет.

Я опустил доску на воду, и поток тут же подхватил ее.

— Я увижу тебя еще когда-нибудь?

— Не знаю, Дэн.

В его прощальном взгляде я прочитал все, во что так не хотел верить.

— Передай маме, что я счастлив, — напоследок сказал Рамилка и оттолкнул меня от берега.

Я схватился за доску. Ручей понес меня во тьму. Вода бурлила, доска неслась вперед. По-над берегом метнулась тень, и шорох листьев обозначил движение какой-то фигуры. Вскоре заросли расступились, и ручей влился в маленькое озеро у отвесной скалы. В скале я увидел проход, по которому продолжил свой путь.