НИКИТА КОЖЕМЯКА
(Реальная версия)
Сыну Арсению
Ой, и жарким выдалось лето 992 года. Утренние росы на травах по берегам Трубежа висели на листьях крупными жемчугами, а к полудню даже птицы не могли пересечь раскаленное небо. И только запах жареной конины или дичины плыл в знойном топленом мареве.
Три дня уже изнывало от жары войско великого князя киевского Владимира на берегу, разметав вокруг шатров обжигающие кольчуги и шеломы, даже деревянные доспехи прятали в тень, дабы случайный огонь не превратил их в пепел, и только с мечами не расставались ратники, что бродили по лагерю по пояс голыми. Да истекали потными реками те, кому в полном облачении был черёд стоять в дозорах и на страже у княжеского шатра. В самом же шатре третий день беседовал с печенежским ханом Владимир Красное Солнышко и таскали им сюда из прохладных вод реки бочонки с вином. Упредил князь набег, когда донесли ему сторожевые отряды о движении печенежских орд из-за Сулы. О чем спорили? Слышали только иной раз стражники, как похвалялся печенег три года воевать русскую землю, если не получит от Владимира большого откупа. Знал, что дружина устала после недавних битв с хорватами.
С другой стороны реки галдел печенежский лагерь. Тем, как чертям в аду, жара была в радость.
Знал хан Илдея, что устали русы после недавних войн, но знал, что на испуг их не возьмешь. Потому и беседовал, попивая с Владимиром кислое греческое вино, не напирая, но въедливо и монотонно.
- Откупысся, коняз, зачема тебе война? Мене зачема? Уйду назад степь. Малый откуп возьму...
Владимир, поглаживая себя по окладистой бороде, как молнией сверкнул глазом в сторону хана, но сохранил достойное самообладание, только приложился лишний раз к чаше с вином. Да уж! Пил киевский князь не помалу, пил да не пьянел. Только глаза наливались мрачной поволокой. Но даже умный и хитрый язык не заплетался.
- Дань победителю платят, а ты кто?
- Знаешь, у меня в лагере есть одна отделанная серебром чаша... От отца досталась. Такой ум в этой чаше был!.. - подмигнул с намёком.
И теперь не вспылил Владимир, хотя понял, что речь идёт о слухах, по которым печенежский хан Куря сделал из черепа Святослава чашу и пил из неё, полагая, что передается ему сила великого воина. Да, скорее, просто похвалялся Куря. Если и пал на днепровских порогах отец, то шел туда сознательно, прикрывая основную дружину. Печенегам же казалось, что засада у них получилась. Свенельд между тем провел ополчение со всей добычей другим путём. И, скорее, предпочел Святослав утонуть в днепровской волне, но оставить свою голову на поругание - вряд ли. А уж византийский кесарь Цимисхий помог Куре возвеличить его победу. И про чашу, поди, вместе выдумали. Не мог простить византийский император многих своих поражений от малой дружины Святослава...
- Ну что ж, ежели есть такая чаша, пусть из неё пьёт тот, кто хочет иметь долгую память. Мозгов и храбрости у него вряд ли прибавится. А вот память...
- Ну так как откуп? - нахмурился Илдея, который понимал, что слаб он спорить с Владимиром. - Будем биться?
* * *
Кегел, главный телохранитель хана, бесцельно слонялся по лагерю. От нечего делать задирал разомлевших от жары русичей. Бывало, удавалось вызвать кого-нибудь на поединок, который заканчивался веселой победой: подняв над собой противника, двухметровый Кегел с криком бросал его на землю. Уж если тот потом и поднимется, то надолго калека. Хотелось бы побиться на мечах, да великий хан строго наказал оружия пока не вынимать.
Досадовал на одно. Говорят, в стане русских был настоящий силач Ян Усмарь. Видом невзрачный, мужичонка да и только. Ростом и то не вышел. Какой богатырь? Разве что руки у него необычайно жилистые. Уж как только не крутился вокруг него Кегел! Хотел испытать силу Усмаря.
- Эй, Ян, а почему у тебя два имени? И Никитой тебя кличут, и Яном. Это, наверно, потому, что вас двое и один за другого прячется?
- Одно имя мне дали батюшка с матушкой, а другое - Господь Бог.
- Вот как! А почему твой Господь Бог с батюшкой и матушкой не посоветовался? - хитро прищурился Кегел, думая, что уж теперь точно зацепил молодца.
- Это они с ним не посоветовались, потому как света Христова тогда не знали. Сами крещены не были.
- Раньше, выходит, в темноте жили?
- Выходит, - спокойно соглашался Никита.
- А правду говорят, что когда ты разгневался, то шкуру бычью руками на две части порвал?
- Да я потом три дня в Десятинной церкви этот грех замаливал! На отца ведь осерчал, грех это большой! Батюшка Димитрий епитимью наложил. Тысячу поклонов Пресвятой Богородице и молитву читал...
Ох, и странные эти русские: и отца родного, и попов своих одинаково батюшками зовут, и Бог у них, говорят, Отец Небесный.
- Лоб не разбил? От поклонов?
- Не разбил. Только колени потом болели. Долго на коленях стоял.
- Вот мы вас, русов, побьём, будете тогда на коленях стоять.
- Может, и побьёте, но на коленях перед вами, агарянами, стоять не будем. - Ответил так невозмутимо, будто не о смертной битве речь шла, а об игре в кости.
- Не верю я, что ты шкуру порвал! - не выдержал Кегел, замотал головой, аж закрутилась серьга в ухе. - Сам пробовал, ничего не вышло! - сказал так, будто если у Кегела ничего не выйдет, то уж точно никто такую задачу не осилит.
- Не верь, кто неволит? Для этого сноровка нужна. Я кожу каждый день мну. Вечером рук совсем не чувствую.
Тут в поле зрения Кегела попал бык, что стоял рядом с повозкой у костра, на коем жарили конину. Оставив Никиту, Кегел, как бы между прочим, подошел к костру и сунул в него свой меч. Черным глазом одновременно прицеливал, куда понесется бык. Выходило - точно на круг, где сидел Усмарь. Вот и будет богатырская забава, пусть быка порвёт!
Раскаленным докрасна острием коснулся Кегел под хвостом у быка, предварительно разрезав стреножившую животное вервь. Дикий рёв пронесся над русским станом и эхом отозвался далеко за рекой, перекрыв шум обоих лагерей. Вырвав задними копытами огромные куски дёрна, обезумевший бык рванулся вперед и поскакал сначала именно в сторону Усмаря, но потом вдруг повернул и помчался, опустив огромную голову, на шатер князя, где, кроме Владимира, находился и повелитель Илдей! Кегел оторопел, но ничего уже не мог сделать. Стражники у шатра ощетинились навстречу зверю копьями, но было видно, что вот-вот брызнут в стороны.
С боевым кличем кинулся наперерез быку Кегел. И совсем не заметил, что с другой стороны опередил его малорослый Никита. Правда, в руках у последнего ничего не было. Не было булатного меча, даже кинжала или ножа не было. Бык замер перед стремительным броском, метая из-под копыт куски дёрна. Лагерь поднялся на ноги, заспешил к княжескому шатру. Кто-то бросил копьё да промахнулся, закачалось древко прямо под брюхом обезумевшего гиганта.
Не успевал Кегел. Зато Никита был уже рядом. Но бык рванул, набирая скорость, и прыгнул ему навстречу младший киевский кожевенник, голыми руками цепляя за бок. И, о чудо! Огромный зверь упал на колени, бороздя землю, страшно закричал и завалился. А над ним стоял Никита, в руках которого остался после броска большой кусок бычьей шкуры, вырванный вместе с ребрами и мышцами. Отбросив их в сторону, Усмарь навалился на шею, обхватывая её руками, и почти незаметно сдавил.
Из шатра на шум вышли князь и хан, оба встревоженные. От безделья ратники запросто могли начать биться не на шутку. Кегел вмиг оказался у ног господина.
- Прости, великий Илдей, я опоздал. Бык взбесился, но этот рус успел его остановить.
С другой стороны к ногам Владимира склонился седовласый ратник.
- Не гневайся, князь, это мой младший сын, пятый, я и брать не хотел его ныне в поход, так он тайком за дружиной ушел.
- А я и не гневаюсь, - улыбнулся Владимир, - пускай вон хан поглядит, как у нас молодцы быков живьём на куски рвут.
Илдей сыпнул злобными искрами на Кегела, что стоял, склонив колено и опустив покорно голову.
- Этот, я слышал, - продолжил киевский князь, кивнув на Кегела, - за три дня немало дружинников моих покалечил.
- Мой лучший воин, - тихо сказал хан, и Кегел с благодарностью приложил к груди руку.
- Его ещё никто не победил! - гордо добавил хан и велел подняться телохранителю во весь рост.
Действительно, все окружающие стали вокруг жалкими середнячками, Никита в том числе. И казалось, не найдется смельчака задирать такую силу, отлитую в смуглую груду мышц и огромный костяк. Но заговорил вдруг отец Никиты:
- А с моим в посаде просто никто не связывается. Боятся и всё. Сам-то он добрый, мухи не обидит. Но посадские его стороной обходят. Жалко, что и девки. Смеются: обнимет, говорят, Усмарь до смерти. Так что над Никитой тоже ещё никто не брал верх. Старшие братья - и те побаиваются.
- А по виду и не скажешь, - прищурился Владимир.
- Если у рус такой богатырь, пусть бьётся с Кегелом! - решил вдруг хан. - Пусть бьются голыми руками до самой смерти. Если ваш Никита... Кожемяка, - пренебрежительно сказал Илдей, - победит великого воина, мы уйдем в степи. Три года не буду Русь воевать.
Кегел высокомерно посмотрел на простоватого с виду Никиту. Стоит мужичок, переминается с ноги на ногу. Видать, ему даже неловко, что все на него смотрят. То, что он руками шкуры рвет, ещё ничего не значит, в руках Кегела гнется булат!
- Если Никита победит, уедешь с Трубежа боярином, - молвил князь старику-отцу, а с Никитой никто и не разговаривал.
- Завтра, на рассвете, - решил хан.
- Завтра, на рассвете, - согласился Владимир, затем только посмотрел на Никиту: - Попытаешь, Никита?
- Отчего не спытать? - и потупил взгляд.
- За весь Киев ответ понесёшь! - хмуро предупредил князь.
Никита Только вздохнул: чего, мол, говорить, надо - так понесу. На том и расстались.
* * *
Поутру, в густом предрассветном тумане, у Трубежского брода сошлись две рати уже в боевом облачении. Ржали кони, тревожно бряцал в утренней тишине металл, но воины с обеих сторон угрюмо молчали. Только немногие русские шептали молитвы. Варяги, как обычно перед битвой, подтягивались в центр. Вышел из шатра в сопровождении старшей дружины князь Владимир. Старик-отец Усмарь чего-то нашептывал задумчивому Никите у самой реки, смурные братья стояли в стороне.
Всё началось, когда князь и хан встали на конях друг напротив друга по обеим берегам реки.
Илдей вскинул руку, и из печенежских рядов появился по пояс раздетый Кегел. Выйдя на центр брода, он, стоя в воде, вскинул к небу руки, сжав кулаки, и дико, подобно алчущему зверю, не закричал даже, а завыл, и крик его подхватили печенежские ряды, и умноженный эхом, он взметнулся к небу, чтобы потом заставить вибрировать русские щиты и доспехи. А главное - сердца. Это был победный клич. Кегел шел побеждать и был абсолютно уверен в победе. Когда между травами да вдоль по воде вновь навязла тревожная тишина, со стороны русских полков вышел Никита. Раздетый по пояс, он не казался былинным богатырём, но торс его был, как перевернутый колокол, да был рифлен натруженными тяжелой работой мышцами. Выйдя вперед, он не вскинул рук, не закричал, а поклонился в пояс сначала князю, а потом отцу. Широко перекрестился, но не на восток, а в сторону Киева.
Владимир засомневался: может, нужно было послать кого из старшей дружины? Эти ж целыми днями военное дело мыкают. А тут - младший кожевенник. Сильно пожалел, что любимый Добрыня был в эту пору в Новгороде, где тоже было неспокойно. Уж он-то, хоть и немолод, дохнул бы печенегу на маковку. Эх, а помнится, в молодые годы, ещё до Крещения, когда Добрыня вел с молодым князем новгородскую дружину брать Киев, уж тогда забавлялся силою он своей богатырскою. Равного ему поединщика не было ни на Руси, ни в порубежных землях. Да что там поединщика! Добрыня мог один против пятерых выйти, а однажды против дюжины вышел. На пирах, правда, буен был, не унять, только держись подальше. Да и пить любил с голытьбой, кровь мужицкая в нем говорила. Зато после Корсуни вельми набожен стал. Богом дается таким людям сила, оттого и называют их богатырями. Будет ли ещё на Руси богатырь после Добрыни?
Меж тем поединщики сошлись. На середине брода, стоя по пояс в студеной утренней воде, обнялись они, будто родные братья. Кегел продолжал рычать, а Никита только молча сопел. Тишина среди ратников, только варяги меж собой лопочут, небось, ставят на победителя, да поднялась в первый солнечный луч малая пичужка и неожиданно звонкой песней встретила новый день. Под эту песню и поднял над собой Никита своего врага. Поднял так, будто дуб с корнем вырвал. У Владимира отлегло на сердце...
- Ты его ручками, сынок, ручками чуть поддави... - услышал голос старого Усмаря.
Видать, Никита и вправду «поддавил», потому как захрустели мощные ребра Кегела, и не рык уже вырвался из его уст, а предсмертное издыхание. Так и забился в судорогах в руках Никиты.
- Чё с ним делать-то, батя? - повернулся к отцу Никита.
- Так это... Пусти его в воду... Може, и удержит его Трубеж.
Трубеж удержал. Сначала проглотил, а потом-таки поднял искаженным лицом вверх и тихо понес по течению тело печенежского богатыря.
И уж тогда только закричали воины Владимира. Забили мечами в щиты варяги. И настоящий победный клич волной ударил по стоявшим напротив неровным рядам Илдея. Горячие степные кони заволновались, сами стали поворачивать голову, норовя развернуться всем крупом. Илдей только кивнул князю Владимиру и даже взглядом не удостоил висящее поплавком тело Кегела, развернул коня и рысью поскакал в степь. За ним с диким, точно предупреждающим, гиканьем понеслись его лучшие отряды, а там уж и остальные, втаптывая траву в землю. Да, есть такое свойство у трав этих: как не гни, как не топчи, на следующее утро подымутся.
* * *
Как и обещал Владимир, род Усмаря по возвращении в Киев стал боярским. Ближним боярином стал старый кожевенник, вот только Никита отказался идти в старшую дружину, в княжеские покои, вернулся в Посад. И, говорят, нашел-таки девицу, что не испугалась его железных объятий.
Три года после того было спокойно на Руси. Хоть и коварны печенеги, хуже греков, но Илдей сдержал слово. А может, помнил стоявшего посередь Трубежа улыбающегося Никиту? Тело Кегела унесла река в порубежные земли, чтоб и там знали, как на Руси встречают наглецов-гордецов. Чтоб знали, что остались ещё на Руси богатыри, пусть и не такие приметные, как почивший недавно Добрыня, про которого народ уже стал складывать песни былинные. И про Никиту, как водится, сложит. И про стольного князя Владимира, прозванного Красным Солнышком, а позже просиявшего в лике святого, равноапостольного.
И потому еще, что жил в те времена в Посаде киевском Никита по прозвищу Кожемяка.
БЕЛОЧКИ-СОБАЧКИ
Двадцать шесть лет изо дня в день она приезжает сюда. В стужу и в зной, в дождь и в грозу, при социализме и при капитализме и при любом другом строе, который могут придумать люди, она приедет сюда, пока её сердце будет биться. Она приезжает на кладбище на могилу сына Коли, тело которого привезли в цинковом гробу в далёком 1980 году из далёкого Афганистана. Зовут её тётя Анфиса. Так уж повелось с тех пор, когда она работала санитаркой в областной больнице. Так её звали больные, так её зовут сослуживцы и друзья Коли, так её зовут кладбищенские работники и все, кто её тут знает. Так зовёт её даже бомж Василий, похмеляющийся на могилах поминальными стопками, хотя по возрасту он не младше. Никого из родных, кроме Коли, у неё никогда не было и теперь уже точно не будет. Тётя Анфиса - маленькая худая женщина в пуховом платке, старом синтепоновом плаще, а седой она стала ещё двадцать шесть лет назад. Ранним утром она ежедневно приезжает на кладбище и к полудню уезжает.
Она настолько слилась с кладбищенским пейзажем, что стала своей для крикливых сорок, галок, мрачных ворон и суетливых белок. Особенно для белок. Когда она сидит на покосившейся скамеечке у могильного камня, две-три, а то и целых пять белок снуют вокруг неё по ближайшим веткам, по могильным оградкам и прямо по её рукам, которые щедро делятся с ними нехитрой снедью.
Прошлая зима была особенно суровой, несмотря на разговоры о глобальном потеплении. Мороз минус сорок держался больше двух недель, а чуть дальше на север - переваливал за отметку минус пятьдесят пять. И хотя несколько раз рейсы автобусов на кладбище отменяли из-за холодов, тётя Анфиса добиралась на попутках. И что согревало ее, когда она сидела там два-три часа, тогда как даже ко всему приспособившиеся бездомные дворняги, скуля, поджимали лапы?
На могилу Коли в эти мёрзлые дни вслед за тётей Анфисой слетались-сбегались птицы и звери со всей кладбищенской округи. А белки залазили прямо в сумку, с которой она неизменно приезжала. Тётя Анфиса не возражала, не позволяла им лишь трогать орден Красной Звезды, который всякий раз привозила с собой и тоже выкладывала на стол. Орден осторожно обходили стороной даже падкие на всё яркое вороны. Ночью, если небо не было затянуто облаками и тучами, тётя Анфиса смотрела в окно на звёзды, пытаясь отыскать среди них Колину. А в другое время у нее всегда была с собой его Красная Звезда.
* * *
Помимо сорок, ворон, воробьёв, синиц, снегирей, белок притрусила в тот день вся кладбищенская собачья стая и расселась возле ограды, выжидательно виляя хвостами.
- Вот, Коля, сколько у тебя гостей, - приговаривала тётя Анфиса, раскладывая для них еду.
А Коля в тельняшке и десантном берете улыбался всем с фотографии на памятнике.
Но собаки, не дождавшись своей порции, вдруг опрометью рванули, петляя по узким проулкам мёртвого города. К могиле Коли приближались два мужичка в тёмных тулупах. У одного из них в руках было ружьё. Второй пьяно похохатывал, часто махая рукой в сторону тёти Анфисы. Оба они перебивались случайными заработками в ритуальном сервисе, а в эту зиму подписали договор на отстрел бродячих собак. И хотя полагалось это делать ночью, потому как такую работу должны выполнять лишь специальные службы, им нравилось разудало бродить по кладбищу с оружием днём, тем более что в такие морозы, кроме тёти Анфисы, никого здесь не было.
- А белочек на целую шубу, - лопотал Пушинский, тот, что был без ружья.
- Всякая копейка в кассу, - соглашался Трокин, который был в этой команде за главного.
- Деньги и «пузырёк» надо с хозяйки взять. Вот я в перестройку дурак был, в свой завод ваучеры вложил, а он обанкротился. А хозяйка наша, проныра, в землю для мёртвых. Кто ж знал, что время такое урожайное будет, - кивнул Пушинский на бесконечную рябь могильных холмов.
- Тише, балабол, - рыкнул Трокин, - живность спугнёшь. Вон, собаки уже рванули. Чуют нас за километр, а мы всего-то штук пять подстрелили. Смотри на столике у неё сколько белок, дробью можно всех разом накрыть.
Подошли к оградке и остались в пяти шагах наблюдать, как снуют вокруг тёти Анфисы юркие зверьки. Птицы же с разумной предосторожностью взлетели на ближайшие ветки, и только воробьи серыми пулями воровали со стола крошки.
- Так, бабка, сейчас ты тихо встанешь и свалишь отсюда, - глухо, но очень зло сказал Трокин.
- Только тихо, а то, белочки-собачки, мы и тебя тут убьём, - подражая напарнику, добавил Пушинский.
Тётя Анфиса посмотрела на них с мудрой печалью в глазах.
- Меня уж давно убили, - сказала она. - Но если вы хотите, я уйду.
- Давай-давай, - Пушинский глазами указал в сторону автобусной остановки.
- Нас на слезу не пробьёшь, - пояснил Трокин, - у самих жисть собачья, так что вали, бабка, но тихо, зверей своих не пугай.
Тётя Анфиса положила орден в сумку, что-то шепнула Коле и поднялась со скамейки. Белки, точно в недоумении, прекратили свою суету и на какое-то время замерли. А когда она сделала шаг за оградку, тут же рассыпались по ближайшим стволам, пушистыми комками уходя к вершинам сосен.
- Твою мать, - выругался Трокин.
- А твою? Твою мать это бы огорчило, - сказала ему тётя Анфиса.
- Пошла вон, ведьма старая, ты ещё будешь меня учить. Видать, своего плохо учила, раз теперь по кладбищу шарахаешься!
- Иди, бабка, пока мой напарник стрелять не начал, - подтолкнул её на тропинку Пушинский. - Знала ведь, старая, что разбегутся.
- Знала, - не стала скрывать тётя Анфиса, - но вы же мне уходить сказали... - и направилась в сторону остановки.
Трокин вслед ей грязно и многоэтажно выругался. Пушинский достал из-за пазухи чекушку.
- Слышь, Жень, ты когда-нибудь об опытах академика Павлова читал? - спросил он, сделав пару глотков и передавая бутылку напарнику.
- Какого ещё, на хрен, академика? - Трокина не отпускала злоба.
- Ну, белочки-собачки, он эксперименты над животными ставил, особенно над собачками. Так вот, эти эксперименты показали, что у всех тварей есть условные рефлексы. За столько лет, я думаю, и у наших белочек-собачек они выработались. Так что завтра ты придёшь сюда без пяти девять, заляжешь вон за тем памятником, и пали в своё удовольствие.
- А ты? - подозрительно взглянул на товарища Трокин.
- А я пойду на остановку, задержу бабку, а то, если она сегодня не помрёт, завтра восьмичасовым снова здесь будет. Как тебе идея?
- Посмотрим, - отпил свою долю Трокин. - Если не получится, я тебя вместе с твоим академиком дробью нафарширую.
- Получится, ты только не нажирайся с вечера, а то руки трястись будут.
- Сам не наешься...
* * *
Переночевали в избушке у сторожа и в предвкушении завтрашней охоты не напились. Утром Трокин выдвинулся на позицию, а Пушинский пошёл на остановку.
Подойдя к могиле Коли, Трокин оторопел. На месте тёти Анфисы сидел одетый по-летнему солдат. Трокин не склонен был верить в мистику, скорее - в «белую горячку», но на всякий случай скользнул взглядом по фотографии на памятнике. «Нет, не тот», - отлегло от сердца.
- Э, боец, ты тут дуба не дашь? - Как можно развязнее спросил он. - Какого ты тут сидишь, сохнешь?
- Тебя жду, - спокойно ответил солдат, и Трокин с ужасом констатировал, что пар у него при этом изо рта не идёт.
- Ну и зачем? - скривился Трокин, нащупывая предохранитель.
- Поговорить надо, - услышал Трокин за своей спиной и, вскинув ствол, резко повернулся. Рядом стоял ещё один солдат. Он был постарше, лет тридцати, голова в бинтах, словно он только что пришёл из госпиталя. Да и форма его отличалась от той, что была на первом. Напоминала совсем о другой войне.
- О чём говорить-то? - прищурился Трокин, из последних сил сохраняя самообладание.
- О белочках-собачках, - эту фразу произнёс третий боец, который неожиданно появился рядом с первым. Он был в шинели и в... папахе с красной лентой наискосок.
- У вас, господин хороший, мама есть? - спросил неведомо как возникший четвёртый, одетый в форму штабс-капитана белой армии.
- А как, - выдавил Трокин, - родила же.
- Родила, к сожалению, - с издёвкой согласился штабс-капитан.
- Вы, мужики, наверное, ряженые, но у меня-то в руках ТОЗ, двенадцатый калибр, - неуверенно предупредил Трокин.
- В руках у тебя ружьё мы видим, в голове вот ничего не видим и в сердце, - сказал красноармеец.
- Ты же понимаешь, стрелять тут бесполезно, - снова заговорил первый.
Трокин начал отходить в сторону, стараясь всех четверых держать на прицеле.
- Вы мне тут хоть чё говорите, а крыша у меня на месте, и если вас эта бабка наняла, то номер не прошёл. Я всё равно сюда вернусь...
- Тро-ки-и-ин! - это крикнул запыхавшийся Пушинский, что бежал по кладбищенской аллее. - Дё!.. Дёргаем отсюда! С бабкой целый взвод ветеранов приехал! Эти!.. Афганцы, мать их!.. Она - мать их! Дёргаем!
- Ты чё, не врубаешься, меня тут тоже в кольцо взяли.
- Кто? - остановился Пушинский, который не видел никого, кроме пятящегося Трокина.
- Рефлексы твои, придурок!
- Это... Пошли, пошли отсюда от греха подальше, - потянул напарника за рукав Пушинский.
Так и пошли они в сторону нового кладбища, поочередно озираясь. На новом кладбище всегда можно было тяпнуть рюмку-другую в компании Василия. Трокин, смачно приправляя речь нецензурщиной, рассказывал, с кем ему довелось сейчас повстречаться, а Пушинский с опаской поглядывал на товарища, сетуя на то, что в рукаве у него нет заветной чекушки. Когда скрип снега под их ногами и матерки Трокина растаяли в морозном воздухе, на столик у Колиной могилы соскользнули белки. Условный рефлекс был устойчив. А потом на аллее появилась тётя Анфиса, как всегда - абсолютно одна. Да и кто в такой мороз поедет на кладбище?..
* * *
Мы подобрали тётю Анфису на остановке. Что-то в этот день у автобусников не срасталось. Рейсы задерживались. Мы же ездили проведать отца, бабушку и недавно убитого племянника Алёшу. В машине было свободное место, и мы позвали тётю Анфису к себе. Не привыкшая быть кому-то обузой, она долго отказывалась, но потом, узнав мою маму, всё-таки согласилась.
- Только до города меня подбросьте, а там я сама, - переживала она.
- Двадцать седьмой год на кладбище ездишь? - уточнила моя мама, которая знала её ещё по работе в областной больнице.
- Да, вот новый начался... В этом-то году хоть тепло зимой. В прошлом страшные морозы были. Я одна на целый автобус как барыня ездила.
- Каждый день? - спросил я.
- Два дня не ездила. Болела сильно.
- А как твои белочки? - спросила мама.
- Нет белочек. В прошлом годе ещё не стало. Наверное, застрелили всё-таки те мужики... Я хоть просила Колю, чтоб он их поберег, но, видно, застрелили. Время такое, не только белочек убивают...
- У меня вот внука убили, - горько согласилась мама.
- Сколько годков-то было? - переключилась на чужое горе тётя Анфиса.
- Двадцать один... Зарезали на улице. Ничего не взяли, просто зарезали...
- Господи, что же делается-то...
Далее до города ехали молча. Мы высадили тётю Анфису прямо у дома. После долгих «спасиб» она вдруг наклонилась в салон и сказала:
- А тех двух мужиков потом нашли замёрзшими. Пьяные замёрзли. И ружьё при них.
- Она кто? - спросил водитель, который не знал историю тёти Анфисы.
- Мать солдата, - ответил я на все вопросы.
ПЕРВОЗВАННЫЙ
(Ангелы плачут)
А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое.
Мф. 7, 26-27
Приносили к Нему и младенцев, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же, видя то, возбраняли им. Но Иисус, подозвав их, сказал: пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него.
Лк. 18, 15-17
1
А еще было небо. Серое, как мамины глаза. И у Андрейки они тоже были серые. А ещё были Ангелы. Андрейка видел Ангелов. Ангелы же умильно радовались, что он не видит страшного рычащего сонма бесов, заполняющего пространство в поисках легкой добычи. Андрейку бесы боялись и держались в стороне, потому что, как и по возрасту, так и по состоянию души, мальчик был безгрешен. В свои пять лет Андрейка слыл в поселке «блаженным», обычно он смотрел на небо, наблюдая, как «работают», а правильнее сказать, служат Ангелы.
Одетый в вечное драное пальтишко, из-под которого торчала грязная изношенная футболка, - и не потому, что мать, Алевтина Сергеевна, не следила за сыном, просто ничего другого одевать он не хотел. Зимой и летом - в кедах и спортивных штанах. Стирала она ночами, украдкой, но менять одежду сын не хотел. Уж вырос давно из всего, но упрямо надевал прежнее. Сменить согласился только кеды.
- Давай обновы купим? - уговаривала мать.
- Зачем? - удивлялся мальчик с такой искренностью, что на глаза матери наворачивались слезы. Она отворачивалась, уходила, шепча: «Горе ты мое луковое или радость?»
Андрейка же выходил на крыльцо любоваться Ангелами, и ничего большего в жизни ему не хотелось, ничто не радовало.
- Эй, Андрейка - юродивый! - смеялись, пробегая мимо, ребята.
- Конечно, - соглашался мальчик, - меня же родили.
И слово «юродивый» теряло свой «уродливый» смысл. Что ему до смысла, если смысл происходящего больше абсурден, чем разумен. А вот Ангелы - они серьезную службу несут, как солдаты. Каждый на своем посту.
- А вон тот бережет колокольню старого храма. Надо ее отремонтировать, подновить, - говорил Андрейка окружающим, - а то Ангел печальный и плачет.
Мать, Алевтина Сергеевна, женщина лет сорока, но уже сломанная современной рыночно-райской жизнью и преждевременной смертью пившего последние годы мужа, удрученно вздыхала. Андрейку она наивно считала Божиим наказанием, точно Бог может и хочет кого-то наказывать. Она не ведала, что любовь Божия выше наказания, ибо и Своего Сына Он пожертвовал ради спасения людей. Зато Алевтина Сергеевна знала, что Андрейку надо вовремя забрать с улицы, накормить, защитить от насмешек часто черствых, а то и жестоких сверстников и особенно подростков. Потому что в этом мире нельзя быть не как все... И нельзя видеть Ангелов. Во всяком случае, простому смертному.
Но всколыхнулся весь поселок, когда упала-таки заросшая травой колокольня. Услышали тогда в жуткой тишине Андрейкин лепет:
- Ангел всё равно остался, он плачет. Ему это место беречь надо.
И вспомнили вдруг, что не раз уже предупреждал мальчик про колокольню, стали вспоминать, о чем ещё говорил.
Ангелы же печалились: не знал Андрейка, какой тяжелый дар ему достался. Святые от такого отмаливаются, просят Бога забрать его. А тут младенец невинный. Но и бесов Андрейке видеть случалось. Редко, но метко.
Как-то у вновь открытого сельского ларька Андрейка грыз леденец, подаренный сердобольной старушкой, и увидел, как подходит за очередной бутылкой водки сосед, что жил через улицу, Иван Петрович. Мальчик даже отпрыгнул от него.
- Дядя Ваня, не ходи сюда, за тобой чёрт идет и радуется. Страшный такой.
- А как же твои Ангелы, чего они его не прогонят? - вполне добродушно ухмыльнулся пьяница.
- Не могут, вы же сами туда идёте, сейчас бутылку травленой водки купите и пойдете помирать. Ангел-то вон далеко идёт, плачет.
- Так уж и плачет.
- Так и плачет. Сильно. Как мама, говорит когда про папу, безутешно.
Иван Петрович вдруг остановился, задумался, красные глаза его заметно увлажнились. Он стал смотреть на грязные свои резиновые сапожищи. Крупные слезы оставляли на них заметные пятна.
- Не понимаешь ты, Андрейка, - в сердцах вскричал он, - душа просит! Рвет душу! Никакого житья! Одна-й только боль и осталась. И пустота поганая...
- А вы, дядя Ваня, Ангелов слушайте.
- Так это только ты у нас можешь. А я глухой, слуха у меня с детства нет. Даже под гармошку не могу...
Продавщица недовольно высунулась в окно:
- Эй, малец, ты мне клиентов не отбивай. Ваня и вчера эту водку брал, не помер, как видишь.
- Так это вчера было, тетя, а сегодня... Сегодня за ним сам черт идёт. Пойду я подальше, пахнет от него.
- Ещё бы не пахло, - по-своему поняла торговка, - уж какой день запоя у него.
А вечером Иван Петрович умер прямо на крыльце своего дома. Не дошёл за очередной дозой. Тут уж продавщица Антонина на весь околоток завопила, что смерть ему Андрейка «наговорил», «да и колокольню он уронил», стояла ведь сто лет, ну мало ли что коммунисты из неё клуб делали да забросили. Остановили Антонину благообразные старушки, что собирались вечерами в молельном доме, потому как ни храма, ни священника в посёлке не было.
- Уймись, оглашенная, - цыкнули на нее, - парень не в себе, но без зла он. Его слушать надо. Не купил бы Петрович твоего пойла - сейчас бы жил и здравствовал, а завтра его на деньги администрации зароют, и всё, никакого спасения. Как самоубийцу хоронить будем, мы уже письмо руководству написали. Неча ему делать в одной земле с православными христианами. На окраине зароем, и на том пусть радуется, что земле предадим.
Антонина смутилась.
- Да я ничего. Блаженный ваш Андрейка, точно - блаженный. А водка, бабы, может, и действительно паленая. Гасиф её неизвестно откуда везёт.
-То-то! - бабы отступили. - Пожгём ещё твоего Гасифа. А ты без работы не останешься. В собесе вон место есть, за стариками ухаживать. Уж и платить будут не меньше, и работа богоугодная.
2
Уходя на работу, Алевтина Сергеевна оставляла Андрейку именно на этих бабулек - «Божьих одуванчиков». И знала наверняка: если не в тепле (где ж Ангелов смотреть, как не на улице?), но накормлен.
- Андрюша, помолись с нами: - звали старушки.
Мальчик охотно шёл в молельный дом и первым начинал молитвы, причём правильно и по канону, хотя кто его учил? Видимо-таки, Ангелы. Бабульки почти рыдали, подпевая «Ангеле Божий, хранителю мой святый...» Затем шел к иконе каждого святого, пропевая: «Моли Бога обо мне, святый угодниче Божий...»
Бабка Серафима всё его спрашивала:
- Андрюша, а какие они, Ангелы?
- Разные, - рассудительно отвечал мальчик.
- Светлые?
- Светлее солнца.
- Ой, чудно!
- А Михаила Архистратига ты вида́л? - акнула в конце.
- Ну вон же, на иконе, - с улыбкой кивал Андрейка.
- Так на иконе я и сама угляжу, а вот увидеть бы наяву.
- Нельзя.
- Отчего? Ты же можешь.
- Не-а... И я не могу. Очень он большой. Ему небо держать надо. Он по сторонам смотрит, как Илья Муромец. А вдруг враг откуда? Меч у него огненный... А то и копье, как у Георгия Победоносца.
- Ну вот, а ты баешь, что не видел.
- Целиком нет. Только частичку. Или меч, а то всего глаз один или крыло... Огромный он!
- А смотреть на них страшно?
- А ты, баба Фима, побоялась бы в зеркало на свои грехи смотреть? Скоких ты детишек заморила у докторов? Всё об этом переживаешь, маешься. Я твои мысли так слышу, не обижайся только, баб Фим.
Бабуля хваталась за сердце.
- Так исповедовала вроде этот грех я.
- Ага. Исповедовала. У Ангела вычеркнуто в книге. Исповедовала, но грехи всё равно видно. Ну, ты спросила, я ответил. Как в зеркало. Вот так и страшно. Но смотришь на них - так на душе светло, что и солнышку темно рядом. Знаешь, баб Фим, от них добром пахнет. Ну... Как ладаном, когда мы служим. Я вот только, когда Ангела вижу, понимаю маму, кода она плачет и говорит, что меня любит.
После такой беседы Андрейка принимал домашнего изготовления просфору, а то и кусок пирога (ежели не было на тот момент поста) и убегал смотреть на своё любимое небо. Небо бледного цвета. Такое бывает только в русской глубинке. В один из непогожих осенних дней, когда небо над селом тянулось серее серого и ползло, цепляя макушки деревьев, словно обозлилось на грешную землю, Андрюшка выскочил в своих потрепанных кедиках на крыльцо и замер.
- Снег будет, - сказал он.
- Какой же снег, сентябрь на дворе, вон дожди почти каждый день льют, рано ещё снегу, какой снег? - подивилась баба Люда, вышедшая по хозяйственной надобности.
- Обычный снег. Ангелы будут землю чистить.
И точно. В жёлто-красную кипу листвы ударил сначала резкий северный ветер, а потом полетели первые снежинки.
- Свят! Свят! Свят! - истово перекрестилась баба Люда.
- Ничего, - спокойно сообщил Андрейка, - сугробов насыплет, а потом оттает всё. Измаралась земля, вот и надо её почистить.
- Ты бы в дом шёл, пророк-младенец, - ругнулась она вдруг на него, будто тот был виноват в разбушевавшейся непогоде, - ноги-то в тапках околеют.
- Да я привык.
- Ишь, привык, а нам перед матерью ответ держать. Вдруг простынешь... - и сама себя поймала на мысли: за пять с лишним лет своей короткой жизни Андрейка ни разу не хворал. Не жаловалась Алевтина...
- Ну, так ить всё равно пойдём от греха подальше, - добрее позвала старушка.
- Так от греха не уйдёшь, - улыбнулся мальчик.
- Кто бы подумал, - бурчала баба Люда, уходя в сени, - сын алкоголика, а умён не по годам. Хоть сейчас проповеди за ним записывай.
- А знаешь, баба Люда, нехороший человек в посёлок идёт. Вот вы сегодня за Ивана Петровича молебен читать не стали, а за него и некому было. Он больной был. Его знаешь какой черт мучил! Я сам видел!!! Я за него всё равно молитовку прочитаю...
Баба Люда уронила в сенях таз, хотела выругаться, но села в беспомощности на лавку. Малец был прав.
Бывший тракторист Иван Петрович Малеев пить начал в самый разгар антиалкогольной кампании. Сам варил самогон. А до того был первый на селе механизатор. Дак ведь и пить-то начал вместе с отцом Андрейкиным, который тоже в лодырях не ходил. Кончилась нормальная водка - запили сивуху. Сначала умер Андрейкин отец Василий, потом жена Ивана Наталья, а вот теперь сам Иван... И не казался он теперь почему-то бабе Люде виноватым в своей слабости, в пьяном пристрастии своём. Стояла над посёлком уже ставшая привычной густая безысходность, не пройти её, точно туман... Русский мужик чем силен: пахать и воевать... Ещё ладно, если избу отладить может, забор подравнять... Ну не умеет русский мужик от этой жизни ломтями рвать. Для другого что ли его Бог создал? Если, конечно, о русском мужике идет речь, а не о «новом русском». «Новый русский» - это особая порода, бульдогов, что ли? Так действительно считала баба Люда. И теперь села на лавку, уронив таз, ощущая эту, пусть давно уж известную, правду Андрейки. «А ведь прав парень, отпеть Ивана - не велик труд», - подумала и уже пошла кумекать со старухами. А снег повалил мокрыми хлопьями, заваливая белыми куполами ещё неотзеленевшие кроны деревьев, цветы и неубранный урожай в огородах.
Ну и что с того? Да на Руси снег не страшен. Даже в июле. Чем больше снега - тем чище. У всех балканских народов, да и у многих других, есть легенда, что когда Бог раздавал земли, то он (болгарин, грек, серб) работал в поле и опоздал к раздаче. Узнав об этом, Бог пожалел труженика и поселил его в рай. На Руси такой легенды нет... Зато есть снег. Много снега.
- Плохой человек идёт, - повторил Андрейка, глядя в небо. - Ангелы волнуются.
Мать забрала его прямо из молельного дома.
- Хоть поснедал чего? Ел, спрашиваю?
- Зачем? - удивительный этот ответ сразу заставлял Алевтину Сергеевну жмуриться, чтобы не заплакать.
Но тут подоспела баба Фима.
- Он у нас и не хочет, а накормим. Пироги, молоко, картошку отварную в мундирах. Только он всё равно ест чудно. Будто мимо рта проносит и всё в окно смотрит.
- Ангелов своих зрит.
- Наших, - поправила Серафима Ивановна. - Ничто́ тебе жалко. Ребёнок другими глазами видит. Ты не ропчи, а привыкай.
- Вам, Серафима Ивановна, легко говорить. За то, что он Ангелов видит, ему оценки в школе ставить не будут, да и зарплату платить потом. Я же о будущем его думаю.
- Да где оно, твоё будущее? У всей страны нет, а у тебя быть должно! У меня вон, на стене, одно прошлое в черно-белом исполнении. Сама знаешь: муж уже отлетался, сын по пьяни под трактор лег, а дочь где-то по городам маракует. Шалава. И-их... Может, выпьешь с устатку?
- Да не, Серафима Ивановна, вы же сами знаете, я после смерти Василия никакой алкоголь на дух не переношу. Пойдём мы, спасибо за Андрейку, в садик-то не берут... Ему особый - для детей с девиантным поведением надо.
- Каким? - переспросила старуха.
- Ну, типа, где головой больные.
- Сами они головой больные. И задницей - тоже, козлы! Скоро последнюю школу в селе закроют, тогда у них всех девиант... - сбилась от нового слова, но быстро нашлась: - все дебильные будут. Специально, как рабочий скот. Андрейка-то Божий человек. Это они пузом жирные, а душой хилые. Ну да ладно, идите с Богом. - И перекрестила на крыльце.
- С Ним и пойдём, - улыбнулся в наступающую мглу Андрейка.
3
Ходить и говорить Андрейка начал поздно. Зато с самого младенчества так смотрел по сторонам, а потом и в окно, что, казалось, понимает много больше взрослых. Такое про многих младенцев сказать можно, но Андрейка действительно смотрел по-особому. После смерти отца не плакал, не звал его, будто и не было папы у него. Алевтина переживала, что ребенок отстаёт в развитии, возила его в райцентр к врачам и психологам. Те умудрённо кивали: да, мол, так и есть, тесты разные проводили, называли какое-то странное слово «аутизм», прописывали всякие тренинги... И чаще всего такие консультации заканчивались намеками на необходимые затраты. Да какой у доярки «тренинг»? Выйди в пять утра на работу и тренируйся до полного «не могу». А дома малыш, который нуждается в особом уходе. И огород, с которого мало-мальски, да кормишься. И десять соток картошки каждое лето, а осень - поди-ка накопай. И на своём горбу в погреб.
Да уж, «особого ухода»... Однажды ушёл так, что искали всей деревней. А он сидел себе на берегу и смотрел на воду. Сколько ему тогда было? Четыре? Другие уже лопочут вовсю, играют, даже компьютеры осваивают, ну хотя бы железяки какие... А этот? Для Андрейки окружающий мир точно отсутствовал. Даже кормить его приходилось с ложки, в то время когда другие малыши уже «сникерсы» сами разворачивали и «несквики» клянчили вместо манной кашки. Единственное, что Андрейка делал сам - умывался по утрам и ходил в туалет, одевался и выходил на крыльцо, а то и в поле, чтобы сесть, на что подвернется, и смотреть в небо...
Баба Люда и надоумила Алевтину везти сына в районный центр. В храм. Крестить.
- Хуже не будет, - напутствовала, - а вдруг да будет чего... Там отец Герман служит, очень хороший священник. К нему со всей России запойных алкашей везут, и ведь помогает. Без кодировок всяких. Подолгу люди не пьют, а то и совсем прекращают. А ещё, говорят, он одержимых отчитывает. Наша Фима-то такого там насмотрелась!.. Привезли одну, а та мужским басом верещит: не ты садил, не тебе выгонять! Упала, слюной брызжет, трясун её колотит...
- Да ведь не одержимый он у меня! - всколыхнулась Алевтина, нежно прижимая соломенную головушку сына к животу.
- Тьфу! Нет, конечно! Он некрещёный! Разумеешь? Говорю же, хуже не будет...
С тем и поехали.
Седовласый отец Герман с интересом посмотрел на Андрейку. Попытался с ним заговорить, но тот лишь блаженно улыбался священнику. Чудо произошло чуть позже. Во время таинства, когда задал вопрос отец Герман к крещаемым: «Отрицаетесь ли от сатаны?» - Андрейка произнес первое слово в своей жизни: «Отрицаюсь»! Да прямо выкрикнул!
После таинства отец Герман причастил младенцев, прочёл проповедь, а к Алевтине подошёл отдельно, хотя прихожане толпились вокруг него и даже зазывали в гости, отметить радостное событие.
- Необычный у вас мальчик.
- Да уж, доктора и психологи мне наговорили.
- Ни те ни другие здесь не сильны. Не сведущи - так, пожалуй, сказать правильнее. Что они могут знать о детской душе? Они ведь души не ведают. Знаете, есть одна поучительная история. На одном из официальных государственных приёмов, в конце 50-х, по-моему, к известному хирургу и пастырю, а ныне святому и, кстати, лауреату Сталинской премии, архиепископу Луке Войно-Ясенецкому, прошедшему и лагеря, и войну, подошёл один из членов правительства. Он надменно сообщил владыке, что летавшие недавно в космос советские спутники Бога там не обнаружили. Как, мол, вы это объясните? Владыка ответил вдумчиво и серьезно: «Будучи хирургом, я неоднократно делал трепанацию черепа, но ума там тоже не обнаружил».
Алевтина улыбнулась доступной мудрости святого. Но спросила:
- К чему вы мне, батюшка, это рассказываете? Я ни в космос, ни в хирургию не собираюсь...
- Я к тому, Алевтина Сергеевна, что сын ваш видит больше, чем мы. Может, и слышит. Дар у него. И не нам судить, отчего и почему такой дар младенцу дан. Вот ведь знаете, наверное, что имя у него, как у апостола Андрея Первозванного. «Первозванного» - слышите, как звучит? Господь его первым призвал и в свои ученики, и к служению.
- Мама! Мама! Ангелов вокруг много-много! Они радуются и такие красивые песни поют! - воскликнул вдруг Андрейка.
Алевтина испуганно стала озираться по сторонам, потом увидела голубей на паперти и успокоилась. Видать, голубей за Ангелов принял.
- Ты правда видишь Ангелов? - присел на корточки отец Герман.
- Правда. Некоторые маленькие, как голуби, а некоторые большие. И все поют.
- А что поют? Бога славят?
- Да! И за людей радуются, что сегодня в церковь пришли.
- Господи, - прижимала руки к груди Алевтина, - он же до сегодня ни словом ни обмолвился. Его в эти... Как их? Аутисты записали. А теперь лопочет, да ещё как! Неужто и правда чудо Господне?
- Думаю, - поднялся во весь рост священник, - мальчик просто пришёл туда, куда должен был прийти. А чудо тут совсем в другом. Если он действительно видит Ангелов... Такого немногие святые сподобились.
- А что, батюшка, Ангелы действительно вокруг бывают? - спросила Алевтина.
- Святые отцы учат, что в небе куда как теснее, чем на земле. И отрадно видеть Ангелов, хотя простому смертному лучше никаких видений не желать, опасно, прельстить могут, а вот, говорят, если видеть бесов, то от ужаса можно сойти с ума.
- Ойеньки! - прижала к себе Андрейку Алевтина, но он вырвался и побежал на середину церковной площади, чтобы, задрав голову, смотреть на колокольню, где на звоннице сочным баритоном понеслись в городское небо первые удары благовеста.
- Ангелы качаются! - закричал Андрейка.
- Да, чудный дар, удивительный... - задумчиво сказал отец Герман, прислоняя ладонь ко лбу, пытаясь рассмотреть в крестообразном протуберанце солнечных лучей то, что видел там мальчик. - И не может он лгать младенчеством своим.
- А что дальше с этим Андреем Первозванным? - Алевтина и радовалась, и боялась происходящего.
- С апостолом? - отозвался священник. - Он позвал следовать за Христом своего брата Симона Петра. До того он был учеником Иоанна Крестителя, а родом из Галилеи. После Вознесения Господня он много проповедовал в разных землях, был в Скифии и, по преданию, пришёл на киевские холмы и пообещал, что на них воссияет благодать Божия. А в конце жизни он принял мученическую смерть во славу Божию. Был распят где-то в Ахее на особом кресте, который теперь и называется Андреевским. На военных кораблях флаги видели?
- Распят? - задумалась совсем о другом Алевтина, с нескрываемым ужасом глядя на сына.
- Сегодня у христиан другие мучения, - уловил её состояние батюшка, - тысячи искушений, насмешки, преследования за веру, непонимание окружающих, живущих только суетой этого мира...
- А я вообще не хочу никаких мучений! - всплакнула Алевтина. - Мне уже хватило! Муж от пьянки угорел, сама на работе здоровье потеряла, и теперь вот ещё Андрюша... Мучения. За что мне, батюшка?!
- Господь каждому даёт крест по силам его. Можно, конечно, попытаться найти себе полегче, а можно вообще сбросить... Роптать на Бога. Он же чего нам дал: ну жизнь, ну прекрасный окружающий мир, ну свободу, которая только у Самого Бога и есть... А забыл, оказывается, построить для каждого дворец, пару автомобилей на семью подогнать, счет в банке открыть, чтоб и потомкам хватило. Да ещё бы и не трудиться вовсе, валяться на пляже или на диване. А как помирать вздумаем в полном здравии и безо всяких тебе болезненных страданий, так сразу Господь, или на худой случай апостол Пётр, должны нас у ворот рая встретить. Чего уж! Всё оплачено. Сын Его за это принял мучительную смерть на кресте...
- Да я, отец Герман... - смутилась Алевтина, - я не ропщу. Больно, вот и ною. Мне уж старушки наши разъяснили, отчего Бог не сделал всех разом счастливыми и добрыми. Потому как главное было бы нарушено - свобода. Ох, и долго они мне эту свободу растолковывали. Я ж до этого думала, что свобода - это как в демократии, на улицах орать. Митинговать. А то, оказывается, стадность, а не свобода.
- Стадность? Интересное слово вы, Алевтина, для демократических институтов подобрали.
- Да это у меня профессиональное.
- Можно я теперь им буду пользоваться? Это ведь как хорошо сравнить можно: с одной стороны - стадность, с другой стороны - соборность. Выбирай, человек...
- Пользуйтесь, батюшка.
- А вы приезжайте почаще... Андрюшу причащать. Да и вам надо. И уж если видит он Ангелов, значит, они его любят. А можно ли желать лучших друзей и защитников?
Следуя за мыслью священника, Алевтина просветлела лицом и успокоилась. На сердце стало легче, и она вдруг осенила себя широким крестом и поклонилась на собор.
- Прости, Господи, меня, грешную.
Но снова заплакала, правда, слёзы эти были теперь совсем другие. Не из глаз, а прямо из сердца.
4
Село Гатово стояло на левом низком берегу реки Тосьвы, которая в этом месте делала крутой изгиб, выстроив на правом берегу забор густой тайги, а на левом оставив заливные луга, и от полного затопления Гатово спасала только дамба, построенная ещё в 1970 году заезжей комсомольской бригадой с Украины. С тех пор дамбу только слегка подновляли. Районное начальство щедро подгоняло каждое лето пару грузовиков с песком и грейдер. Между тем Тосьва год от года во время разливов пыталась изменить угол своего изгиба. С правого, крутого берега осыпались мощные стволы сосен и кедров, облетал, как трава, осинник, а вокруг Гатово появлялось озеро, и гатовский остров стоял лишь потому, что Тосьве не хватало то полметра, а то и нескольких сантиметров, чтобы перешагнуть и смыть дамбу.
Возможно, Гатово получило своё название в те времена, когда дамбы не было и река то и дело заливала село, превращая его в буквальном смысле в гать. А может, и по какому другому поводу. Но сельчане упрямо не покидали опасное место более трехсот лет. Именно на этом изгибе Тосьва щедро делилась муксуном, нельмой, а уж про язей и прочую чебачью мелочь говорить не приходится. Шла изгибом и благородная стерлядь, случались осётры. Заливные же луга выкосить не могли за всё лето целым селом. Поэтому, когда вместе с перестройкой и приватизацией пошло в развал сельское хозяйство - совхоз растащили по дворам - и остался только частный коровник, где и работала Алевтина, большинство сельчан ушли на реку, где вели позиционную войну с рыбнадзором, отстаивая своё свободное право на рыбный промысел в местах исконного проживания. И только назначенный в администрацию эмчеэсовец Александр Семёнович тревожно выходил каждую весну и осень на дамбу, делал только ему понятные замеры и чего-то докладывал начальству. Двести гатовских семей поочередно спрашивали у него, прорвет или нет, на что он отвечал неопределённо и уклончиво.
В сущности, если бы дамбу снесло, на месте села образовалось бы нерукотворное, но вполне приличное по размерам озеро.
Осень в этом году выдалась на редкость унылая и дождливая. Сельчане почти не выходили из отсыревших, разбухших от небесной воды домов. Мужики хмуро глушили самогон, собираясь в сараях и подсобках, а женщины безучастно смотрели бесконечные сериалы. Дети вообще не знали, куда себя деть. Грибной и ягодный сезон отсырел и выгнил на корню. Только бессмертные и бессменные вороны кликали с ближайших макушек беду да бездомные псы грустно смотрели с размытых дорог на дворы, ожидая подачек от сердобольных гатовцев. Лишь рыбаки настырно и упрямо и днем и ночью тралили провязами реку, чтобы потом вывезти в город и отдать улов за полцены коммерсантам. Но и то были деньги. Каждый день головастый «уазик» уходил по покореженной бетонке, загруженный мешками с сортированной рыбой. А на мешках маркером выводили фамилии да килограммы. Водитель с каждой ходки имел свой доход, а вообще-то приставлен он был к коммунальной службе, которая ютилась в вагончике как раз у дамбы. Правда, всё больше и всё чаще деньги за рыбу и ягоды превращались в водку и закуску, привозимые тем же «уазиком» из города, а сельчане чем дальше, тем больше привыкали жить на подачки от нового «демократического капиталистического» государства. Потому жизнь, казалось, и текла размеренно, да только не было жизни, как почти не было работы. Дикоросы, коровник, река и пособия - вот и вся жизнь.
Да выходил на главный объект своих опасений Александр Семёнович. Замерял поднявшийся от бесконечных дождей уровень воды в Тосьве. Но до весенних тревог было ещё далеко, поэтому, выкурив дежурную сигарету, работник МЧС втаптывал окурок в дамбу и уходил в сторону ЛЭП, близость которой к лесу представляла собой ещё одну зону опасности. Жил Александр Семёнович в селе бобылём. Поговаривали, что где-то на Камчатке во время землетрясения он потерял всю семью и после этого переучился из инженеров в спасатели, но оставаться там не смог. Уехал в Сибирь, где его направили на гатовскую дамбу и даже дали жильё - особняком стоявшую на окраине покосившуюся избу, жильцы которой несколько лет назад подались в город. Говорили о нелюдимом спасателе много, но сам он ничего не рассказывал, даже если попадал в компании. Даже если за бутылкой. Либо оттого, что пил мало, либо потому что рассказывать больно. Но во взгляде его читалась спрятанная под внешней строгостью и серьёзностью глубоко запавшая тоска.
Так и тянулись бы эти бесконечные дни до первых заморозков, чтобы потом нырнуть в мягкие пушистые сугробы, пустить из них дымы и благоухать на всю лесную округу сибирским уютом.
Но в один из дождливых сентябрьских дней уже после снежной бури к причалу у той же дамбы лихо подкатил шикарный импортный катер. Приехал уроженец Гатово, а теперь удачливый городской бизнесмен Пётр Комков. С борта своего быстроходного чуда он спустился уже нетрезвый. Вместе с ним на гатовскую землю десантировались такие же нетрезвые гости, две беспричинно хохочущие, но зато очень смазливые девицы и его напарник по бизнесу, которого звали Али. Сначала вся бригада направилась с пакетами, в которых позвякивали бутылки, к дому Комковых, где предполагалась теплая встреча с родственниками и совместный поход в баню. По дороге Пётр Васильевич обещал друзьям обалденную ночную рыбалку с фейерверками. Такую, что рыбу руками брать будут, а потом тут же под водочку стерлядочку с солью, а то и уху из муксуна.
- Щас всю деревню на уши поставим! - щедро обещал Комков. - Мужики «Смирновки» лет сто не пили. С моего прошлого приезда. Хорошо, что я три ящика закинул.
- А нам? - хохотнула вопросом одна из девиц.
- Лиза, шампанское не кончится! У меня на катере специальный краник есть!
Вслед им настороженно смотрел Александр Семёнович, который именно в этот утренний час делал свои замеры на дамбе. Словно почувствовав его взгляд, Комков оглянулся и приветственно крикнул:
- Семёныч! Заходи на огонёк, а вечером - добро пожаловать в трюм. Я ж на родину приехал, отрываться будем!..
Александр Семёнович неопределенно кивнул и привычным движением втоптал окурок в горб дамбы. Шагнул было в сторону ЛЭП, но тут у него под ногами вырос Андрейка, что, хватаясь руками за траву, вскарабкался на вал.
- Ты опять один, без мамы, на реку пришёл? - строго спросил Александр Семёнович.
Человек он был крупный, голос - густой бас, потому маленький Андрейка чуть не упал вниз, испугавшись служебного напора, но был подхвачен за воротник тренированной рукой спасателя.
- Я, дядя Саша, на воду пришёл посмотреть, - доложил Андрейка. - Ангелы волнуются.
- Вода в порядке, - в свою очередь доложил Александр Семёнович, - всё пока в норме, бояться нечего.
- А я не боюсь, - успокоил его мальчик, - это Ангелы волнуются.
- Ну так скажи им, чтобы не волновались. Мы свою службу знаем.
- И всё равно, вон и ваш Ангел волнуется, - Андрейка кивнул куда-то за спину спасателя, отчего тот невольно обернулся.
- Гм-м... - Александр Семёнович знал об Андрейке, как и всё село, потому ругаться на увиденную за спиной пустоту не стал. - Ну ничего... Ничего...
Между тем к обеду в доме Комковых собралось уже полсела. Головастый «уазик» привез с катера водку, шампанское и деликатесы мешками. Во главе стола сидел Василий Иванович Комков-отец - тщедушный, небольшого роста старик, которому было за семьдесят. Мать суетилась, подавая закуски. Разговор уже давно, как это водится в пьяных компаниях, сбился с общей темы, с общего ритма, стоял гулкий, притупляющий движение любой мысли галдёж, в котором можно было угадать всё: от предсказаний погоды до внешней политики. И только время от времени Василий Иванович неожиданно громким тенором перекрикивал общий гвалт, поднимая рюмку со «смирновкой», чтобы напомнить землякам:
- А посмотрите, какой у меня сын! Во как поднялся! Сам! Во как работать надо! Это вам не чебаками торговать! Шесть магазинов у ево!
- Семь, батя, и кафе ещё, - поправлял Пётр Васильевич, сидевший по правому плечу, - ещё вот завод с Али покупаем. Будем консервы делать.
- Да! А вот напарник моего сына - Али, прошу любить и жаловать! - указывал Комков-старший на горбоносого кавказца, который при этом почтительно вставал и чокался краем своей рюмки под низ рюмки старика, оказывая тем самым ему почтение. - Вот у них дружба! Они всё и всем продают, а друг друга - нет! Во как дружить надо! Так выпьем за то, чтобы все мы так жили! - провозглашал Василий Иванович, после чего над столом рассыпался нестройный бокало-рюмочный звон и снова начинался гвалт.
Гостей не удалось выпроводить до позднего вечера. Многие, собственно, уже спали, уткнувшись в стол или прямо на холодной земле у крыльца, куда вышли на перекур, поэтому Петр Васильевич, Али и девицы просто удалились в протопленную заранее баню, оставив командовать застольем Василия Ивановича, который и сам уже периодически клевал, пытался в очередной раз произнести главный тост, но путался в количестве магазинов, кафе и заводов. Следует заметить, что местная ферма, на которой работала Алевтина Сергеевна, принадлежала Василию Ивановичу, любезно выкупленная специально для отца заботливым сыном. И с реализацией молочной продукции сын оказывал отцу в городе посильную помощь. Домашней сметаной с успехом торговали на рынке земляки Али, имея от этого солидный процент. Кроме того, каждое утро проходил через село на выпас табун лошадей. Это было увлечение Василия Ивановича, и хоть Петр Васильевич считал его бестолковым и дохода не приносящим, отцу претензий не высказывал. Поговаривали также, что Комковы позарились купить брусничные угодья, от которых питалось всё село. Но пока это были только разговоры. Вообще, Комковых за их торговую жилку и успешность недолюбливали, но всякий раз, когда проводились подобные застолья, к ним собиралось полсела. Рыбаки даже не выходили на реку. И не оттого, что можно было упиться дармовой и к тому же хорошей водкой, а потому что другого повода и места собраться у сельчан не было. Разместив в храме клуб во времена перестройки, довели его до полного разрушения, завершившегося тем самым падением колокольни внутрь обветшавшего здания. Администрация же находилась в обычной избе с вывеской в центре посёлка, крышу которой венчал застиранный дождями и размахрённый ветрами триколор. Женщины ещё могли собраться потолковать в магазине у Гасифа или хоть у его же ларька, если позволяла погода. Комков свои магазины в селе закрыл из-за незначительной прибыли. Намного выгоднее было скупать у земляков рыбу.
Выгнав добрым паром и нырянием в искусственный пруд часть хмеля, комковская компания обрела способность к дальнейшему передвижению и желание новых развлечений.
Наступило время обещанной рыбалки. Пётр Васильевич потянул гостей на берег, за ними увязалась пара местных рыбаков, пытался подняться из-за стола участковый, что был одноклассником Петра, но не смог. «Смирновка» так надавила на майорские погоны, что он лишь поднял голову, промычал нечто несвязное об общественном порядке и тут же уснул, отвалившись к стене.
На реке было темно и сыро, пустое чёрное небо давило из себя стылую морось.
- Щас мы это поправим, - оценил окружающую обстановку Пётр Комков.
Через пару минут нежно заурчал импортный мотор, и с катера вдоль Тосьвы ударили два мощных прожектора.
- На провяз будем али на удочки, ради потехи? - поинтересовались нетрезвые, но профессиональные гатовские рыбаки.
- У меня тут такие удочки! - гордо крякнул Комков, вытягивая на борт тяжёлый зелёный ящик.
Откинул стальные щеколды-замки и открыл ящик, предоставляя на обзор компании содержимое в виде боевых гранат. Овальные обтекаемые зелёные корпуса лежали один к одному в опилках с уже вложенными запалами.
- РГД-5! - радостно пояснил Пётр Васильевич. - Рыба клюёт оптом и кверху пузом. Пара штук - и уха вёдрами! Мне тут один зампотыл задолжал, так вот рассчитался.
При виде грозного оружия даже внешне хладнокровный и подчёркнуто храбрый Али заволновался:
- Петя, а что скажет участковый? Всё село переполошится.
- А чё он скажет? Ничё он не скажет, он со мной за одной партой сидел. Подарю ему парочку для оперативной работы, этим и обойдётся. Я не понял, вы что - на измене? Испугались, что ли? - Петр Васильевич с прищуром смотрел на рыбаков, которые явно не одобряли подобного браконьерства.
- Короче, - решил за всех Комков, - кинем парочку с дамбы, соберём рыбку, разведём костерок. Всё будет пучком. Я в армии знаете сколько гранат швырнул? Я - первый гренадёр на деревне, - вспомнил нужную боевую единицу коммерсант.
- А, ну если ти такой боевой, Петя, то давай, швиряй свои РГД, только подальше. А то осколки, понимаешь. Дэвушки бояться. - Но потом уже прежним гордецом повернулся к притихшим красавицам: - Дэвушки, сейчас Петя будет делать маленький бух, а потом мы будем делать большую уху. Петя, стэрлядь вспиливёт?
- Вспиливёт, - передразнил-пообещал Комков. - Осколки недалеко летят, потому что граната наступательная, специально для дураков сделана, которые бросать не умеют.
- А тогда бросай хоть водородную бомбу, - разрешил Али. - Я Лизу и Олю отведу чуть подальше. Дэвышек надо нэжно берэчь. Понимаешь, Петя?
- Да полезайте в катер, рыбу-то потом собирать надо. Там у меня сачки специально приготовлены. Так что объявляем рыбе войну. Рыба, выходи!
- Осторожнее только, Петруха, - косились на гранаты рыбаки.
- Да не ссыте в реку, мужики, - успокоил их Комков, выходя с двумя гранатами на край дамбы, при этом на глазах у немногочисленной, но изумленной публики он браво выдернул кольца-чеки зубами, приведя гранаты в боевое положение.
С криком «ловись, рыбка, большая и малая» Петр Комков швырнул гранаты в реку. Сначала только два всплеска были ответом на атаку Петра Васильевича. Но через три-четыре секунды со дна поднялись два водяных столба, сопровождаемые гулкими взрывами. Пётр Васильевич даже не пригнулся, победно рассматривая в свете прожекторов всплывающий улов. По мере того как кверху брюхом всплывала рыба, лицо его принимало неудовлетворённый вид. Одна крупная щука, несколько язей, может, один-два муксуна и несметное количество мелочёвки, включая мелкую стерлядь, что в народе метко называют «гвоздями».
- Н-не-е-е, - потянул Комков, - так не пойдёт. Это чё - улов? Щ-щас, ребята, мы это дело поправим.
Он снова спустился на катер, порылся в заветном ящике, глубоко запуская руку в опилки, и достал со дна огромную, похожую на стекавшую с ручки каплю гранату.
- Вот! РПГ-6! Раритет! Во время войны такими немецкие «тигры» подбивали. Так что не то что рыбу, железное зверьё ловить можно. Берёт броню в сто двадцать миллиметров. Щас мы всю нельму со дна подымем!
- Петя, а атомная бомба у тебя тоже в этом ящике? - спросил Али.
- Пока нет, веду переговоры с «Росвооружением», - то ли пошутил, то ли всерьёз ответил Комков.
- Петя, осторожнее, такая бандура! - попросила Лиза, всматриваясь во внушительную РПГ-6.
- Не дрейфь, девочка, я Герой Советского Союза по метанию гранат. Щ-щас, золотую рыбку выудим. Загадывай, Лизок, желание.
Он снова вышел на край дамбы. Там он вытащил предохранительный шплинт и попытался было размахнуться во всё плечо. Когда рука Комкова проходила апогей, кисть предательски дрогнула, и граната полетела на дамбу. В долю секунды, не раздумывая, незадачливый коммерсант нырнул в холодную сентябрьскую воду, и почти сразу последовал оглушительный взрыв, который поднял в ночное небо кусок дамбы, превратив его в песочные брызги. От взрыва подпрыгнул на волнах комковский катер, девушки упали на палубу, зажимая в ужасе уши. В скачущем луче прожектора лицом вниз всплыло, покачиваясь, тело Петра Васильевича. Али кинулся к рычагам управления, чтобы подогнать катер ближе и вытащить друга. Тосьва уверенно влилась грязной волной в огромную воронку, только маленький перешеек отделял её от шага в село. Перешеек этот таял на глазах...
5
После первого взрыва Андрейку прямо-таки подкинуло на кровати. Он побежал в другую комнату и начал тормошить мать, на ходу натягивая спортивные штаны.
- Мама! Мама! Буди всех! Сейчас всё потопит, всех зальёт! Буди, мама! Пусть все на чердаки лезут. Вода, мама, большие Ангелы уже здесь...
Алевтина Сергеевна после случая с колокольней ничего спрашивать не стала, только вскрикнула один раз, прижимая руку к сердцу, и бросилась к одежде. Андрейка, уже одетый, выскочил на крыльцо, она следом.
- Ты куда, сынок? - голос проваливался, словно не хватало дыхания.
- Я на реку, не бойся, я немного удержу воду... Недолго, мама. Пусть дядя Саша зовёт на помощь своих дяденек.
Как раз в это время ухнул самый большой взрыв, так, что в домах с незакрытыми ставнями вздрогнули стекла. Залились, переходя на одичалый вой, собаки. Кое-где люди сами вышли во дворы, тревожно прислушиваясь сквозь морось к недалёкой реке.
Алевтина Сергеевна кинулась было за сыном. Ну куда такого малыша одного отпускать?! Потом вдруг вспомнила: года два назад ещё не говоривший Андрейка, когда они шли из магазина, вдруг потянул её за руку на другую сторону улицы. Там не было деревянного тротуара, и Алевтина попыталась сопротивляться, мол, чего Андрюша балуешь, не надо нам туда. Но он продолжал тянуть с такой силой и таким отчаяньем в глазах, что сердце дрогнуло, и невольно потянулась за ним. Только отошли в сторону, как из-за поворота выскочил «Газ-53» - молоковоз - и на полной скорости врезался в забор, как раз в том месте, где они только что стояли. Дверца машины открылась, оттуда выпал на разломанный тротуар «в зюзю» пьяный водитель Пашка Водопьянов, чтобы, достигнув земли, тут же и уснуть мертвецким сном. Задави он мать с сыном, даже и не понял бы, что совершил смертный грех. У Алевтины добавилось седых волос, Андрюшка же уже через минуту зашагал дальше как ни в чём не бывало.
Вспомнив этот случай, Алевтина через материнский страх уверилась, что её пятилеток-сынок в чём-то мудрее многих взрослых и надо делать именно то, что он сказал. И побежала вдоль улицы, стуча в окна и крича: дамбу прорвало, все на крыши! Где не верили, там срабатывало, как выстрел: «Андрейка сказал!»
Первым увидел это Александр Семёнович. Увидел и остолбенел, хоть заранее принял уже добрый десяток решений на подобный случай. То, как Али втаскивал на борт катера тело контуженного Комкова, он не замечал, а вот как хлынувшая в пробоину в дамбе Тосьва остановилась у ног маленького мальчика - видел. И «поражённый» застыл в нелепом положении бегущего человека.
Андрейка стоял, раскинув руки так, будто держал за руки с обеих сторон двух взрослых. Вал воды, только что смывший тонкий перешеек, как верный пёс замер у самых ног малыша, только лизнув его смешные старые кеды.
В селе между тем будил друг друга народ. Пронесся по центральной улице выпущенный очнувшимся Василием Ивановичем табун, поднял похмельную голову участковый и ринулся вслед за Алевтиной поднимать людей. Кое-кто из рыбаков, наперекор предсказанной угрозе, бежал к реке, к своим лодкам. Там они тоже замирали в полном исступлении, увидев, как Андрейка удерживает реку. Бабульки, охая и причитая, успели собраться в молельном доме, точнее на его чердаке, поочередно выглядывая на улицу, читая в голос то девяностый псалом, то молитву Кресту. Глава администрации метался из стороны в сторону, выкрикивая угрозы и просьбы в радиотелефон, с которым не расставался ни на минуту. Водитель головастого «уазика», не раздумывая, рванул на бетонку - в сторону районного центра. В какой-то момент Алевтина вспомнила про своих подопечных, на ватных ногах побежала к коровнику на окраину села, но ещё издалека заметила, что напарницы уже выпустили ревущее в диком животном инстинктивном предчувствии стадо. Ну всё. Пусть теперь спасаются сами. Дорогу из низины знают. Алевтина, убедившись, что все до последнего глухого старика разбужены, метнулась к реке, к сыну. За ней по инерции, хватая похмельной глоткой воздух, побежал участковый.
Окаменевшие от чудного небывалого видения фигуры на берегу медленно, но начали двигаться, переваливаясь через борта лодок и катеров. Так же медленно под Андрейку подтекала Тосьва. Именно подтекала, ибо он оставался стоять, недвижим, поднимаясь вместе с уровнем и над уровнем воды. Вот уже остались видны только макушки негустого ивняка, томившегося без воды по ту сторону дамбы, - теперь напьётся; уже Алевтина и участковый оказались в катере спасателя, вместе с Александром Семёновичем, который пытался завести мотор и одновременно расшевелить служебную рацию, что шуршала мёртвым эфиром; уже бултыхали вёслами рыбаки, и Али с ужасом и уважением смотрел на Андрейку, шепча свои мусульманские молитвы, а малыш всё стоял, теперь уже на поверхности бегущей под ним реки, раскинув руки. Казалось, шагни он, и помутневшая от поглощённой земли Тосьва проглотит его, как только что на глазах у всех проглотила брошенный на лугу трактор «Беларусь», но мальчик шагнул, и ничего не произошло. Он шёл по воде. Повернулся спиной к напиравшему потоку и спокойно шёл в сторону дома...
Тосьва грязной волной прошлась по улицам села, уровнявшись с верхней частью оконных рам, и сама себе потянула руку за поворот через заливные луга. Народ на чердаках облегчённо вздохнул: дальше не поднимется. Всё-таки осень - не весна.
С одной стороны Андрейку держал за руку Архангел Уриил, в другой руке Архангела полыхал негаснущий огонь, с другой - Архангел Салафиил. И парил над всей троицей Архангел Рафаил. Никто не видел сии мощные Божии Силы, для всех смертных малыш просто шёл по воде. Тем более никто не замечал Ангела Хранителя, что почтительно отступил в сторону перед столь высшими Силами. Некоторым, правда, казалось, что малыш о чём-то с кем-то разговаривает. Но чего ещё ожидать от блаженного? Да и в первый ли раз Андрейка шёл, разговаривая сам с собой... Разница лишь в том, что теперь он шёл по воде.
- Ты видел то, чего никто не видел. Теперь ты можешь открыть себе знания через книги. Открыть и без боязни читать любую, - говорил Андрюше Архангел Уриил.
- Читать книги святые, те, которые славят Бога, - учил Салафиил.
- Но ведь мне всего пять лет? - напоминал Андрейка.
- Не люди ведают сроки, - вещал сверху Рафаил. - Теперь ты не будешь бояться людей, - продолжил Архангел-целитель и коснулся Андрейкиного плеча пером, что держал в руке.
В хмуром мареве наступающего рассвета появился оранжевый вертолёт МЧС, с которого ушлый журналист пытался снимать жуткое и удивительное зрелище - мальчика, идущего по несущемуся вдоль села потоку. Но в самый неподходящий момент у журналиста заклинило камеру, и он только беспомощно тыкал пальцем в сторону дивного зрелища, которое теперь не принесёт ему известности и положенных дивидендов, пока его не оттолкнули от дверного проёма хмурые спасатели: «Не мешай работать...»
Андрейка вошёл в свой дом и первым делом бережно собрал в красном углу иконы - вода к ним не поднялась, хоть стояла почти под потолком, - вытащил намокшую Библию, доставшуюся матери ещё от бабушки, изданную до революции, и только потом поднялся на чердак.
Катер Александра Семёновича подрулил к дому Алевтины, причалив к крыше. Алевтина юркнула в достаточно большое слуховое окно и обняла Андрейку, который сидел над раскрытой книгой.
- Что же теперь с селом будет? - всплакнула мать.
У Андрейки книга случайным образом была открыта на Третьей книге Ездры, где Архангел Уриил учил пророка, как постигнуть путь Всевышнего. И Андрейка, словно в ответ матери, прочитал:
- «...Чем больше будешь испытывать, тем больше будешь удивляться; потому что быстро спешит век сей к своему исходу и не может вместить того, что обещано праведным в будущие времена, потому что век сей исполнен неправдою и немощами. А о том, о чем ты спрашивал меня, скажу тебе: посеяно зло, а ещё не пришло время искоренения его. Посему, доколе посеянное не исторгнется, и место, на котором насеяно зло, не упразднится, - не придёт место, на котором всеяно добро...»
Читал Андрейка чуть нараспев, но складно и не прерываясь. Мать перестала его тискать и села рядом на доски, чтобы слушать. Ей уже не приходило в ум спросить, правда ли он сам читает. Ангел Уриил одобрительно кивнул прочитанному и, взмахнув крылами, исчез в других мирах.
И дальше читал Андрейка из книги пророка Ездры:
- «...Вот, настанут дни, в которые многие из живущих на земле, обладающие ведением, будут восхищены, и путь истины сокроется, и вселенная оскудеет верою, и умножится неправда, которую теперь ты видишь и о которой издавна слышал. И будет, что страна, которую ты теперь видишь господствующею, подвергнется опустошению. А если Всевышний даст тебе дожить, то увидишь, что после третьей трубы внезапно воссияет среди ночи солнце и луна трижды в день; и с дерева будет капать кровь, камень даст голос свой, и народы поколеблются. Тогда будет царствовать тот, которого живущие на земле не ожидают, и птицы перелетят на другие места. Море Содомское извергнет рыб, будет издавать ночью голос, неведомый для многих; однако же все услышат голос его. Будет смятение во многих местах, часто будет посылаем с неба огонь; дикие звери переменят места свои, и нечистые женщины будут рождать чудовищ. Сладкие воды сделаются солёными, и все друзья ополчатся друг против друга; тогда сокроется ум, и разум удалится в своё хранилище...»
Не выдержавшая ужасного пророчества о последних временах, Алевтина Сергеевна остановила сына.
- Сынок! Андрюша! Ты мне лучше про апостола Андрея Первозванного прочитаешь, а сейчас пойдем в лодку, дядя Саша всех малых ребят на сухое вывезет. Мало ли что ещё Тосьва выкинет. Рыбу вон, как в книге, уже исторгла... Пойдём, милый.
И когда катер с детьми отдалялся от Гатово, Андрейка всё смотрел на торчавшую из воды обезглавленную колокольню. Смотрел и вдруг горько навзрыд заплакал.
- Ангел остался над этим местом... Он не может уйти... Он плачет... - пояснил малыш обеспокоенному Александру Семёновичу.
Александр Семёнович промолчал. Он уже знал, что мальчик не лжёт, не придумывает. Сам он боялся смотреть в сторону удаляющегося села, будто в страшном бедствии была его и только его вина...
6
Гатово восстановлению в ближайшее время не подлежало. Об уходе воды можно было бы говорить только летом. Но до лета зимняя стужа и весенний разлив Тосьвы доделают свою работу - от жилья ничего не останется. По сути, предстояло либо отстраивать село заново, либо расселить его жителей в районном центре, предоставив им жильё и работу. Районное начальство пошло по второму пути. Начальство губернское, в свою очередь, выдало пострадавшим какие-никакие компенсации. Расплачиваться предстояло и Комкову-младшему, но он после контузии пребывал не только в больнице, но и в коме, а верный Али предпочёл исчезнуть с той частью денег, которую только смог извлечь наличными из общего бизнеса. Правда, медперсоналу дал щедрые «чёрные» гонорары, дабы за его другом ухаживали, как полагается. Многие гатовцы, получив компенсацию, рванули в большие города к родственникам, а другие просто пропили её по инерции, как пропивали всю наличность, которая попадала им в руки. Да и оправдание было старорусское: с горя! Да с какого! Но некоторые всё же смиренно начали жизнь с нуля...
Алевтину Сергеевну и Андрейку поселили в общежитии. Ей предоставили работу на молокозаводе, ему - садик. В старшей группе тихий Андрейка прижился удивительно быстро. Бойкие сверстники его, на удивление, не обижали, а иногда подходили к нему с книгами и просили почитать в слух. Воспитатели же нарадоваться не могли: спокойный, тихий, исполнительный мальчик, да ещё и книжки для всех читает. Таких бы целую группу!
В лавке при храме Алевтина Сергеевна купила Андрейке детскую Библию с цветными картинками. Там её и заметил отец Герман, стремительно, разбрасывая широким шагом полы рясы, подошёл. Алевтина сложила руки под благословление, как учили деревенские старушки. После того священник сообщил ей:
- Алевтина Сергеевна, я тут собрал целую подборку рассказов и свидетельств, как Ангелы приходили к детям и помогали им. Сам удивился, как их много. Мария Ивановна, дайте книги, которые я собрал, - обратился он к женщине за прилавком.
Та достала приличную пачку тонких брошюр и увесистых томов, где предусмотрительно были вложены закладки.
- Есть просто удивительные, настолько тревожащие сердце случаи... Вот, например, как ангел спас сына стрелочника ещё до революции. - Отец Герман торопливо раскрыл один из томов и начал читать: - «В 1885 году помощник начальника московского Октябрьского вокзала Ф. И. Соколов сообщил такой случай. У него был знакомый железнодорожный служащий - стрелочник, который служил на одной из ближайших к Москве станций Октябрьской железной дороги. Однажды при исполнении своих служебных обязанностей на линии ему пришлось пережить ужасные минуты. Из Петрограда в Москву шел курьерский поезд. Стрелочник вышел ему навстречу, чтобы перевести стрелку и направить его на свободный путь. Смотрит, далеко впереди уже виднеется дымок и слышен свисток паровоза.
Оглянувшись назад, он видит: по полотну навстречу поезду бежит его трехлетний сынишка и что-то держит в руках. Бросить стрелку и бежать навстречу сыну, чтобы увести его с полотна, было уже поздно. Что делать? А поезд между тем приближался и минуты через две, если он не перевел бы стрелку, состав должен был промчаться по другому пути, занятому, и потерпеть крушение, что привело бы к сотням человеческих жертв. Тогда всем сердцем он воззвал к Богу: "Да будет воля Твоя святая'', - перекрестился, закрыл глаза и повернул стрелку. Мгновение - и поезд промчался уже по полотну, по которому только что бежал его маленький сын. Когда поезд скрылся из виду и пыль немного улеглась, стрелочник бегом направился к тому месту, где был его сын, думая найти хотя бы останки трупика. И что же он видит: мальчик, сложив ручки на груди, лежит ниц на земле. Отец закричал ему: "Сын мой, ты жив?" - "Я жив, жив", - весело отвечал он, поднялся на ножки, продолжая прижимать к своей груди воронёнка. В глазах его не было и следа страха. Отец спросил его: "Как же ты догадался лечь на землю?" А мальчик ответил: "Какой-то светлый, красивый, добрый юноша с крыльями склонился надо мной и пригнул к земле". Стрелочник понял, что когда он воззвал к Господу, Божий Ангел чудесно спас его ребенка...» Ну, - перевел дыхание отец Герман, - дальше сами прочитаете. Меня этот случай очень сильно задел за живое.
Он закрыл книгу, и Алевтина успела прочитать название «Невидимый мир Ангелов».
- Спасибо, батюшка, - поблагодарила, принимая книги и укладывая их аккуратно в пакет.
- Значит, по воде в Гатово Андрюша ходил? - и вроде не спросил, а сам себе подтвердил отец Герман.
- Он, - опустила глаза Алевтина. - Но теперь он всё больше грустный. Хотя много читает. Ещё ведь не сказала вам, сам открыл книгу и начал читать вслух. Библию на чердаке, именно в тот момент, когда вода на улицах растекалась. Сейчас вот в садике воспитатели его хвалят за поведение.
- Ну вот, а вы переживали, в девиантные следом за врачами его записать хотели. Грустный он, может быть, потому, что родной дом затонул, село под водой.
- Да нет, с этим смирился. Говорит, что скоро уже не будет видеть Ангелов, а без них ему, как без лучших друзей.
- На всё воля Божья, - напомнил отец Герман. - А вы нашли себе место работы?
- Да, городские власти на молокозавод направили.
- И жильё дали?
- Комнату нам с Андрейкой на двоих...
- Значит, сможете чаще приходить в храм.
- По выходным, батюшка, по праздникам, - кивнула Алевтина.
Детскую Библию Андрюша осилил в три дня. Потом почитал некоторые книги из тех, что мать принесла от отца Германа. И снова взялся за большую Библию. Правда, Алевтине Сергеевне пришлось раскошелиться и купить современную, дабы мальчик не сбивался на дореволюционных «ятях». Подбрасывала ему и русские сказки, которые он тоже читал с интересом. А вот от комиксов с современными супергероями отказывался.
Однажды вечером по телевизору, который-таки купила с зарплаты Алевтина, в местных новостях рассказывали о наводнении в Гатово. Показывали нынешний вид с вертолёта, и Андрейка снова печально смотрел на остатки колокольни, возвышавшиеся над изменившимся течением Тосьвы.
- Ангела нет... Или через телевизор его не видно, - заметил он.
Между тем на экране появился тот самый журналист, что летел в то утро со спасателями, клял свою сломавшуюся камеру и клялся зрителям, что он своими глазами видел идущего по воде мальчика. И ещё несколько гатовцев, которых он нашёл в городе, кивали и рассказывали про Андрейку, про то, как он предупреждал о падении колокольни. Потом на экране появился бородатый профессор и начал рассуждать об экстрасенсорных способностях мальчика, о том, что родители должны позаботиться о том, чтобы исследовать их в лабораторных условиях, а не прятать мальчика от людей, что эти способности надо развивать...
- Дурак, - сказала в сторону профессора Алевтина.
Андрейка же смотрел в сторону экрана так, будто там было пустое место.
- Неужели нам и отсюда придётся уезжать? - сама себя озадачила мать.
- Зачем? - как обычно спросил малыш. - Скоро мне в школу. В шесть лет уже можно. Рафаил говорил, что мне теперь не нужно бояться людей. Ничего они мне не сделают. Мам, я тут Ангелов почти не вижу. Может, они в городах не живут? Или у меня с глазами что-то происходит. Только у храма, даже если не вижу, то точно знаю, они рядом.
- А мы не будем ждать воскресенья. Я в четверг с работы пораньше отпрошусь, пойдем в храм. Праздник. Я по календарю смотрела. Рождество Пресвятой Богородицы.
- Ты бы знала, мама, как Её Ангелы любят...
Алевтина Сергеевна задумалась, глядя в окно, за которым неслись по улице иностранные машины, рекламные щиты обещали и навязывали чего-то, а из соседнего открытого окна доносилась музыка. Песня. Современная и популярная, но абсолютно дурацкая, с несуразным текстом. В этот миг Алевтина испытала искушение и с опаской спросила у сына:
- Андрюша, а с этим городом ничего такого не будет? Как с нашим селом?
Мальчик, не глядя на мать, раскрыл Библию и сразу начал читать вслух Евангелие от Луки:
- «А другие, искушая, требовали от Него знамения с неба. Но Он, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет; если же и сатана разделится сам в себе, то как устоит царство его?..»
Алевтина смутилась.
- Надо мне самой всё прочитать, да я не всё понимаю. Старушки, правда, говорили, что чего умом не возьмёшь, возьмёшь сердцем.
Вечером мать и сын сидели за книгами. Алевтина читала «Невидимый мир Ангелов» и дивилась, Андрейка же разучивал нараспев новую молитву:
- «Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, вся ми прости...»
Он ещё надеялся увидеть Ангелов, но они и так были рядом. По крайней мере, два.
Завтра к Алевтине Сергеевне придёт Александр Семёнович и предложит ей выйти за него замуж. Андрейка отнесётся к этому спокойно, у взрослых своя жизнь. Попросит только всем вместе молиться за папу...
[1] Надо каждому русскому такую контузию сделать (нем.).
[2] Как прививку (нем.).
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги