Декабристы

ФОРМИРОВАНИЕ МИРОВОЗЗРЕНИЯ ДЕКАБРИСТОВ

Большинство будущих декабристов родилось на рубеже нового столетия: или в последнее десятилетие XVIII в, или в первые годы XIX в.

Все декабристы (исключения крайне редки) были по происхождению дворянами, принадлежали к привилегированному сословию тогдашней крепостной России. Множество разнообразных явлений русской жизни с детства протекло через их сознание, было воспринято ими: жизнь барской усадьбы, дворянского имения, первоначальное домашнее обучение, поступление в учебное заведение.

Много первостепенных по значению политических событий прошло через их сознание. В детстве они слышали разговоры о воцарении нового императора — Александра I; до них доходили смутные разговоры о том, что его отца — императора Павла I — задушили во время дворцового переворота, называли имена участников заговора. Детьми или подростками они узнали о первых войнах России с Наполеоном: па эти войны уходили из дома их отцы и старшие братья. Декабристы выросли в России, и мировоззрение их складывалось на основе размышлений над судьбой Родины. Именно Россия была в центре этого слагавшегося юношеского мировоззрения.

Они росли большей частью в обеспеченных дворянских семьях, где могли постоянно наблюдать резкую разницу между положением помещика и крестьянина, барина и дворового человека.

Одни из них учились в Московском университете, другие — в Московской школе колонновожатых (будущей Академии Генерального штаба), третьи — в Царскосельском лицее. Даже привилегированные учебные заведения были затронуты, как говорили сами декабристы, «духом времени». Сомнение в справедливости самодержавного строя рано пробудилось в молодых умах. Крестьян в университет не допускали, но на университетских скамьях студенты-дворяне встречались со студентами-разночинцами. Мещанские, купеческие и поповские сыновья слушали лекции в одной аудитории с молодыми дворянами. Однако студенты-дворяне отличались от студентов-разночинцев даже формой — мундиром и шпагой. Студенты-дворяне подъезжали к университету в экипажах, в сопровождении гувернеров — французов или англичан, а рядом по улице шли пешком к университету плохо одетые студенты-разночинцы.

Дворянство жило широкой и веселой жизнью. В Москве в день бывало по нескольку десятков балов, сияли огнями великолепные особняки и дворцы, а рядом в бедных домишках и лачугах ютились мещане и трудовая беднота. В учебнике же естественного права студенты, готовясь к экзамену, читали: «Законы должны быть для всех граждан одинаковы». Противоречие между передовой мыслью и русской действительностью бросалось в глаза: в России законы не были одинаковы для всех граждан. Юношеская мысль от наблюдений русской действительности устремлялась к книге, а от книги — опять к русской действительности.

Потихоньку, из рук в руки, студенты передавали запрещенную книгу великого русского писателя XVIII в. А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». За эту книгу императрица Екатерина II бросила Радищева в тюрьму. Человек «родится в мир равен во всем другому», говорилось в этой книге. Жестокие картины крепостного права и самодержавия, которые возмущали, душу Радищева, разительно совпадали с действительностью, окружавшей юношей. «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние», могли прочитать они в другом произведении Радищева. Будущий декабрист Николай Тургенев, студент Московского университета, в 1808 г., вернувшись с лекции профессора Цветаева, записал в своем дневнике: «Цветаев говорил о преступлениях разного рода и между прочим сказал, что нигде в иных случаях не оказывают более презрения к простому народу, как у нас в России. Хотя мне и больно, очень больно было слушать это, однако должно согласиться, что бедные простолюдины нигде так не притесняемы, как у нас». Характерна и в дальнейшем запись лекции, взволнованно прерываемая добавлениями в скобках: «Цветаев приводил в пример, что многие молокососы (так говорил он), скачущие в каретах, позволяют (приказывают даже, прибавлю я) своим форейторам бить (ненаказанно, говорит Цветаев) бедных простолюдинов на улицах, несмотря на то что полицейские чиновники стоят сами на улицах». Это место лекции Цветаева вызывает у студента Тургенева вереницу мыслей: он называет, уже от себя, этих молокососов «извергами рода человеческого», предлагает взыскивать с полицейских, возмущается, что иностранцы обвиняют русский народ в прирожденной «грубости», и обещает «первому такому политику воткнуть в рот палку».

В дневнике Николая Тургенева чувствуются первые проблески критики самодержавного строя. «В Сенате много дураков», — записывает он однажды.

Но, конечно, дело не ограничивалось чтением запрещенных русских книг. С Запада более свободно проникали — еще в библиотеки дедов и отцов — произведения философов-просветителей. Особенно часто попадали в руки передовой молодежи книги французских корифеев вольнолюбия — Вольтера, Руссо, Дидро, Даламбера, Монтескье… Авторы эти, сами того не ведая, сыграли огромную роль в подготовке Французской революции. Они расшатали и разбили устои религиозно-политической идеологии старого феодального мира. Возрастал интерес и к антифеодальной литературе сегодняшнего дня. Читались новые книги, передовые иностранные газеты и журналы. Те же антифеодальные цели вставали перед мыслящей передовой молодежью России. Освободительная идеология западноевропейских стран уже приковывала их внимание, вызывала жаркие споры. Изучение конституций Франции, Англии, США было школой для ищущего политического сознания. Конечно, идеи Западной Европы и Америки не явились причиной, породившей русскую освободительную идеологию, но они облегчили и ускорили ее развитие, передали свой опыт новому поколению. Против ложного положения о якобы «прирожденном» праве дворянина владеть крепостным человеком восставала идея о прирожденном равенстве всех людей, идея о необходимости уничтожения всех феодальных привилегий. Против неограниченного права абсолютного монарха повелевать по произволу своими подданными поднимала на борьбу идея о власти, принадлежащей народу. В бой с феодальной религией, мистикой, суеверием вступала идея о верховенстве человеческого разума и истинного просвещения.

Возникает сомнение и в официальной религии. Поднимается пока еще неясное чувство обиды, что Россия — любимая Родина — угнетена, как никакая другая европейская страна.

Подрастающие дворяне с детства привыкли слышать о воинской славе России, о блестящих победах Румянцева и Суворова. Россия, в XVIII в. расширявшая свои границы и торжественно заключавшая блистательные мирные договоры, в первые же годы XIX в. стала претерпевать чувствительные удары от Наполеона. Разгром под Аустерлицем (1805) и тяжелый Тильзитский мир (1807) были первыми сигналами о неблагополучии в империи. Студенты Московского университета, среди которых в те годы воспитывалось свыше двух десятков будущих декабристов, тяжело переживали «позор Тильзита». Лицеист Пушкин сочинял эпиграммы на Александра I, которому переломили нос под Аустерлицем. Студент Московского университета Петр Чаадаев в знак протеста убежал с молебна в честь заключения Тильзитского мира. Прорастали первые семена недовольства царским строем.

Будущие декабристы — Владимир Раевский и Г. С. Ба-теньков, подружившиеся еще во время учения в кадетском корпусе, проводили целые вечера в «патриотических мечтаниях»; юные друзья впервые осмелились «говорить о царе, яко о человеке, и осуждать поступки с нами цесаревича». Они даже поклялись, «когда возмужаем, привести идеи наши в действо». Как видим, мысль о каком-то действии против несправедливого строя стала бродить в юных умах еще накануне войны 1812 г.

В той же Москве около 1811 г. образовалось среди будущих декабристов «юношеское собратство», члены которого, увлеченные идеями «Общественного договора» Руссо, решили поехать на Сахалин и «составить новую республику». Для этого уже были «сочинены законы» и даже придумана особая одежда новых социальных реформаторов: синие шаровары, куртка, пояс с кинжалом, а на груди «две параллельные линии из меди в зпак равенства». Среди этих фантазий весть о том, что Наполеон перешел границы России, поразила всех, как громом. Началась «гроза двенадцатого года».

В ту эпоху дворяне могли по собственному желанию служить или не служить на военной службе. Добровольность военной службы была их привилегией. Будущие декабристы были охвачены патриотическим порывом — именно это и привело их в ряды защитников Родины. «В 1812 году не имел я образа мыслей, кроме пламенной любви к Отечеству», — писал декабрист Никита Муравьев.

Подавляющее большинство будущих членов тайной организации оказалось в армии и стало участниками знаменитых сражений. «В 1812 году употреблен был при 1-й Западной армии и находился в сражениях 4 и 5 августа при г. Смоленске, того же августа 24 и 26-го чисел при селе Бородине… при взятии города Вереи сентября 29-го, октября 11-го при Малоярославце…» — гласит служебный формуляр декабриста Михаила Орлова. И такие формуляры типичны для многих его товарищей. Война 1812 г. разбудила их политическое созпание, патриотический порыв закалил его. «Мы были дети 1812 года», — говорил декабрист Матвей Муравьев-Апостол.

Революционный характер идеологии декабристов определился не сразу, а постепенно.

Условия, в которых созрело первое русское революционное движение, были тесно связаны с тем общественным возбуждением, которое все более и более нарастало как в Западной Европе, так и в России после наполеоновских войн. Заграничные походы 1813–1814 гг. явились ускорителем развивающегося идеологического процесса. Побывав в странах, где не было крепостного права и где существовали конституционные учреждения, будущие декабристы получили немало материала для размышлений. Когда они вернулись, родина тем резче поразила их отсталыми формами жизни — крепостным правом, самодержавным аракчеевским произволом.

Общественное оживление тех лет было чрезвычайным. В Европе в те годы складывалась революционная ситуация. Во время борьбы с Наполеоном короли и императоры обещали реформы, новую жизнь своим пародам — участникам борьбы. Но одержав победу, они не захотели платить по векселям. «Не в одной России — во всех государствах Европы народ был разочарован и обманут. Тонули — топор сулили, вытащили — топорища жаль», — писал один из современников. «Монархи лишь думали об удержании власти неограниченной, о поддержании расшатавшихся тронов своих, о погублении последней искры свободы и просвещения. Оскорбленные народы потребовали обещанного, им принадлежащего, — и цепи и темницы стали их достоянием! Цари преступили клятвы свои…», — писал декабрист Каховский.

Как и в других странах, в России народные массы также стремились к освобождению от крепостного гнета. Росла борьба между европейскими правительствами и народами, т. е. процесс борьбы против феодального строя. В атмосфере этой борьбы и выросли декабристы.

Россия была охвачена брожением. Защитники старого и сторонники нового все отчетливее делились на два лагеря: «Эти две партии находятся всегда в своего рода войне, — кажется, что видишь духа мрака в схватке с гением света», — писал один современник. Лагерь Фамусовых и скалозубов пришел в столкновение с лагерем Чацких.

Декабристы не были горсткой беспочвенных мечтателей, оторванных от общества своего времени. Такое представление (а оно долго держалось в литературе) было бы крайне неверным. Нет, декабристы были наиболее ярким проявлением общего процесса, их замыслы были понятны не им одним — около них был широкий круг сочувствующих. Глубоко и верно определил этот процесс один из главных деятелей движения — Сергей Муравьев-Апостол: «Распространение… революционных мнений в государстве следовало обыкновенному и естественному порядку вещей, ибо если возбранить нельзя, чтобы общество не имело влияния на сие распространение, справедливо также и то, что если б мнения сии не существовали в России до рождения общества, оно не только не родилось бы, но и родившись не могло бы ни укрепиться, ни разрастись».

Историческая действительность подсказывала декабристам способы борьбы, заставляла задумываться над революцией. Общую возбужденную атмосферу времени, их воспитавшего, прекрасно, ярко и точно охарактеризовал один из самых выдающихся декабристов — Павел Иванович Пестель. Он писал об этом так: «Происшествия 1812, 1813, 1814 и 1815 годов, равно как и предшествовавших и последовавших времен, показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых учрежденных, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противуположностей. То-же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать… Вот причины, полагаю я, которые породили революционные мысли и правила и укоренили оные в умах»[7].