Дело антикварной мафии

Глава первая Внеклассный урок

У нас регулярно бывают внеклассные занятия. Тогда к нам приезжают специалисты в той или иной области и рассказывают о своей работе. Бывали у нас и глава спецподразделения по освобождению заложников, и офицер из Службы безопасности Президента, и другие интересные люди.

В основном к нам приходят те, кто имеет отношение к спецслужбам, и рассказывают о том, что и для нас может оказаться полезным. Чтобы мы учились на их опыте. Но бывают и люди никакого отношения к спецслужбам не имеющие. Например, к нам приезжали и знаменитый джазовый музыкант, и хирург, которому приходилось оперировать в самых невероятных условиях, и даже священник, который при советской власти сидел в тюрьме за «религиозную пропаганду». Сейчас странно об этом слышать. А еще мы узнали, что из-за этого дела директор нашей школы, полковник Осетров Валентин Макарович, в свое время ушел в отставку. Точнее, его заставили уйти в отставку, потому что он не хотел участвовать в фабрикации дела против этого священника — отца Владимира.

Разумеется, кое-что из того, что рассказывают нам наши гости, — секретные сведения, и мы не имеем права их разглашать. Иногда даже имена у наших гостей бывают секретными. Вот как в этот четверг, например, когда директор представил нам очередного гостя — Аверченко Виталия Яковлевича, как крупного специалиста по борьбе с контрабандой и хищениями художественных и культурных ценностей, мы сразу поняли, что имя скорее всего не настоящее — и настоящим именем, понятное дело, никто из нас интересоваться не вздумал.

Этот Виталий Яковлевич был невысоким подтянутым мужиком, одетым в неброский, ладно сидящий костюм. Говорил он негромким и спокойным голосом, чуть ли не смущаясь того,' что выступает перед аудиторией.

— Чем отличаются дела прежних времен от нынешних? — переспросил он. — Я бы сказал так. В прежнее время дела были поинтереснее: преступники шли на всякие хитрости, чтобы контрабандой вывезти за рубеж бесценную икону или другое национальное достояние! Поединок с ними действительно был борьбой умов, достойной Шерлока Холмса. Чуть зазеваешься — в два счета обведут вокруг пальца. Вот, например… — Он ненадолго задумался. — Мы шли по следу одной кражи в крупном провинциальном музее. Не буду называть музей, это и неважно. Суть в том, что при очередной инвентаризации в запасниках не досчитались нескольких этюдов, на время убранных туда из основной экспозиции. Это были эскизы Сурикова к «Боярыне Морозовой». Эскизы, как вы понимаете, очень ценные, но не из тех, которые можно хорошо продать на Западе. Говоря «хорошо», я имею в виду продать не за три тысячи долларов, в то время когда они стоят пятьдесят, а хотя бы за двадцать пять. Выходит, эти картины похитили для внутреннего, так сказать, «употребления». Но кто мог быть заказчиком подобной кражи? Кто-то из подпольных коллекционеров. Выходит, надо было искать подпольного коллекционера, обладающего очень большими деньгами. В принципе большинство частных коллекций было тогда на виду, и коллекционеры, надо сказать, довольно охотно с нами сотрудничали. Тому были разные причины. Они понимали, что только мы можем защитить их от воров… И прямо скажем, от произвола тогдашнего законодательства, которое позволяло лишить коллекционера его коллекции, объявив ее национальным достоянием. Кроме того, любую куплю-продажу по тогдашнему законодательству, можно было расценить как спекуляции, и только от нас зависело, отнесемся мы к тому или иному обмену между коллекционерами как к честной сделке или решим, что было нарушение закона и что надо привлекать к ответственности.

— В общем, нормальные времена были, — не выдержав, подал голос Колька Егупкин. — И работать было легко.

— Не скажи… — Виталий Яковлевич покачал головой, — не так уж это облегчало работу. Во-первых, представьте себе: человек всю жизнь собирал произведения искусства, иногда ограничивая себя во всем… Да, были и такие, которые на хлебе и воде сидели, чтобы пополнить коллекцию… И вдруг, из-за нарушения какого-то абсолютно идиотского параграфа закона, он мог потерять все. А то и без всяких нарушений. В общем, всколыхнули мы коллекционеров, занимающихся русским искусством. А тем временем вели расследование: когда, как и при каких обстоятельствах картины могли исчезнуть из запасников. Ответить на вопрос «как» — означало почти ответить на вопрос «кто». И вот что стало вырисовываться…

Виталий Яковлевич опять ненадолго замолчал, задумавшись, потом продолжил:

— От момента, когда картины из основной экспозиции были убраны в запасники, до момента инвентаризации прошло три года. Список людей, которые так или иначе могли за это время побывать в запасниках и вынести оттуда что-нибудь, без особой проверки и контроля, состоял из тридцати шести человек. Это были сотрудники музея, студенты искусствоведческого отделения местного историко-архивного института, которые в музее проходили преддипломную практику, несколько чиновников. В список попал даже слесарь-сантехник, которому несколько раз приходилось спускаться в запасники, чтобы через них добраться в подвалы, до главного вентиля, перекрывающего подачу воды в музей. Старые трубы в музеях и тогда текли, понимаете. В общем, стали мы проверять весь этот список. Долго ли, коротко ли, а сократился он до пяти подозреваемых. И главным подозреваемым стал недавно ушедший с работы сотрудник музея. Как выяснилось, с работы он ушел потому, что собирался уехать на Запад. Не знаю, известно вам что-нибудь или нет, но в те времена любой, подававший заявление об отъезде за границу на ПМЖ — то есть «постоянное место жительства», — рассматривался почти как предатель родины. И после того, как он сдавал документы в УВИР, власти оповещали его место работы, и там его просили уйти с работы по-хорошему, «по собственному желанию», чтобы не выгонять со скандалом. В общем, этот человек и стал самым вероятным преступником: собрался уехать за границу, вот и решил позаботиться о безбедном существовании. Меня-то сразу смутили две вещи: во-первых, то, что он еще не получил разрешения на выезд, и неизвестно, получит ли в ближайшие годы…

— Годы?.. — вырвалось у кого-то.

— Ну да, — кивнул Виталий Яковлевич. — В те времена такие дела годами решались. Было непонятно, зачем этому человеку красть картины, когда он не знает, сколько еще он просидит в ожидании отъезда и не привлекут ли его с этими картинами. Во-вторых, как он собирался их вывезти. Я побеседовал с этим человеком — и понял, что он в жизни не сумеет протащить через границу какую-нибудь контрабанду, обязательно засыплется, он и сам это понимал, и уезжать, когда разрешение будет, собирался абсолютно «чистым». И, в-третьих: в то время Суриков стоил за границей сравнительно дешево. Если бы человек думал составить себе первоначальный капитал для жизни в Европе или Америке, он бы украл картину восемнадцатого века, портреты, которые всегда и всюду в цене, или, картину начала двадцатого века. В музее было несколько неплохих работ «русского авангарда», и как раз русский авангард тогда ценился в мире. Я подумал, что на его месте утащил бы что-нибудь из первого советского фарфора, например, с росписями Любови Поповой. Фарфор этот в огромной цене, а закрасить на тарелке или блюдце подлинное клеймо и поверх него перевести современное клеймо Ленинградского фарфорового завода, или Песчаного, или другого предприятия — это раз плюнуть. Ни одна таможня не раскусила бы подделку.

— Суммировав все это, — продолжал Виталий Яковлевич, — я и решил, что стоит поискать кого-то другого. Хотя сверху давили: мол, чего вы телитесь, подозреваемый имеется, арестовывайте его и выкачивайте из него всю правду. Арестовать-то можно было, только картины не вернешь. И тогда я решил поставить маленькую ловушку. Мы еще раз опросили всех подозреваемых, всех тридцать пять человек, кроме, разумеется, этого работника музея. Мол, мы почти убеждены, что этот человек, собравшийся эмигрировать, и похитил картины, но улик против него не хватает, поэтому благодарны будем, если вы напряжете память и припомните любые мелочи, которые могут оказаться полезными… Вы понимаете, зачем это было сделано?

Алешка Конев поднял руку. Осетров, сидевший в углу, кивнул ему: мол, можешь высказаться.

— По-моему, все ясно, — сказал Алешка, встав по струнке. — Услышав, что у вас есть готовый подозреваемый, настоящий преступник не упустил бы возможность подкинуть вам какие-нибудь улики против подозреваемого и замести свои следы. А то что картины не будут найдены — значит, очень хитро он их спрятал. И отпирается он от всего, потому что надеется все-таки продать украденные картины, после того как отсидит срок. Настоящему преступнику и в голову не могло прийти, что вам заранее известно: улики, которые он вам подкинет, на самом деле дутые, никаких таких улик нет и быть не может. Словом, кто начнет подсовывать сфабрикованные улики — тот и есть преступник!

— Верно мыслишь, — кивнул Виталий Яковлевич. — Видно, хорошо вас в школе учат.

— И еще можно сказать? — Это Мишка Астафьев поднял руку.

— Говори, — кивнул ему Осетров.

— А я бы предположил, что преступнику могла прийти в голову и такая хитрость: пожертвовать одной из картин, подкинув ее подозреваемому. И тогда бы вообще все сошлось: у подозреваемого нашли только одну картину из… скольких там…

— Из четырех, — с улыбкой подсказал Виталий Яковлевич.

— Ну да, что нашли только одну картину из четырех, это значит, что остальные спрятаны или уже проданы.

— Все правильно, — сказал Виталий Яковлевич. — Наш расчет на том и строился. И, надо сказать, эта ловушка сработала. Как только один из людей, с которыми мы повторно беседовали, заговорил, что он припоминает, как этот… ну, назовем его Гуревич (фамилия условная, как вы понимаете…) раза два или три уходил с работы не со своей обычной сумкой, а с небольшим чемоданчиком типа «дипломат», в котором как раз и поместились бы этюды размером приблизительно сорок на пятьдесят и он, мол, удивился, но сразу же и забыл об этом, не придав значения… — мы сразу поняли: вот он, голубчик! И стали к нему присматриваться. Ну и, конечно, ему захотелось подкрепить обвинение против Гуревича чем-то вещественным.

…Нет, картину он не подкинул. Он подкинул на дачу Гуревича… правда не самого Гуревича, а его тестя, «дипломат» и в нем — раму от одной из картин. Но дело в том, что дачку-то эту мы загодя уже обыскивали — негласно и без санкции, как вы понимаете! Так что мы знали, что ничего там быть не может… Ну и наша засада там дежурила, на всякий случай. В общем, преступника мы взяли с поличным, на даче.

— И кто оказался преступником? — подал голос Илюха Угланов.

— Вы будете удивлены, но им оказался начальник охраны музея, лейтенант милиции, — сообщил Виталий Яковлевич. — А реализовать картины он должен был через канал, который находился под покровительством довольно больших людей… В итоге это дело оказалось одним из тех ручейков, которые, слившись в большую реку, привели к снятию с должности тогдашнего министра внутренних дел и возбуждению против него уголовного дела… Чем это уголовное расследование закончилось, известно, наверное, и вам, хотя прошло немало лет.

Виталий Яковлевич сделал паузу.

— Вы должны отлично понимать: вам в вашей работе потребуется столько мужества и стойкости, сколько не требовалось вашим предшественникам. Вот, пожалуй, главное, что стоит сказать.

Теперь в классе стояла тишина. Валентин Макарович Осетров поднялся со своего стула в углу.

— Я думаю, нам стоит поблагодарить Виталия Яковлевича за очень интересный и очень полезный разговор. Вопросы есть? Задавайте, потом такой возможности не будет.

И разумеется, кто же поднял руку, как не Жорик!

— Слушаем твой вопрос, Шлитцер! — кивнул Осетров.

— Я вот что хочу спросить, — сказал Жорик. — Как быстрее и лучше всего отличить подлинник от подделки? Вот, скажем, икона… Можно с одного взгляда сказать, старинная она или только подделка под старину?

— В большинстве случаев специалист отличит подделку от оригинала с одного взгляда, — сказал Виталий Яковлевич. — Иногда может понадобиться дополнительная экспертиза. А ты просто так спрашиваешь, из любопытства; или имеешь в виду что-то конкретное?

— Кое-что конкретное, — кивнул Жорик.

— Вот как? — Виталий Яковлевич подался вперед и облокотился локтями о стол. — Уже интересно. Рассказывай.