Дело диких апостолов

Эпилог. Сам дурак!..

— Пойдем отсюда, ребятам уже ничем не поможешь, а тебе жить надо. — Мужчина, до того молча стоявший чуть позади Лены, осторожно, но настойчиво взял ее под локоть. — Пойдем, милая.

Женщина молча кивнула головой и, опираясь на руку спутника, медленно двинулась по полутемной кладбищенской аллее, скрываемой от мирских сует узловатыми ветвями лип, взросших на прахе усопших. Уходя, она последний раз бросила взгляд на две свежие могилы одноклассников, с которых предприимчивые бомжи или служители кладбища еще не успели утащить букеты умирающих на могиле цветов, усыпавших желтоватый песок, под которым теперь покоились в ожидании грядущего Судного дня Петр Тимофеев и Павел Токмаков — Тим и Том, апостолы и убийцы, вместе выросшие, любившие и погибшие.

В нескольких десятках метров за могилами одноклассников, осталось еще одно свежее захоронение, на которое Лена чуть раньше тоже положила четыре цветка. Каким бы он ни был, ее супруг, но это был ее крест и вдова не могла поступить иначе.

Трое людей, бывшие когда-то очень близкими для Лены Азартовой, теперь никогда не вернутся к ней стараниями ненавистного Юриста.

«Как же он ответил тогда? — Думала Лена, безучастными, полными слез глазами провожая кресты и обелиски, видневшиеся у кромки аллеи. — «Перед законом все равны». Но почему же он сам уровнял понятия «закон» и «смерть»? Кто ему дал право, будто Господу Богу, распоряжаться судьбами близких мне людей? Почему он возомнил себя вершителем их судеб? Почему-у?» — И до того едва сдерживаемые слезы покатились по Лениным щекам.

— Ну, не надо, милая, не надо… — Спутник Азартовой подал ей чистый носовой платок. — Все уже кончилось, поверь мне.

— Нет, нет, ничего не кончилось! — она уронила голову на грудь мужчины и, уже не сдерживая себя, разрыдалась в полный голос. — Это он. Это все он! Юрист!.. Я не хотела!.. Они же любили меня-я!.. А у него только зако-он на уме… Он их всех уби-ил!.. У меня теперь никого нет!.. Никого, кроме тебя… Слышишь, же ты, Фома, ты же должен понять, что нико-ого-о!..

У Лены могла начаться самая настоящая истерика и мужчина попытался остановить ее, тряхнув спутницу за плечи: «Ну, прекрати сейчас же! Я с тобой. И с Юристом вопрос уладим. Все будет хорошо. Ты мне веришь?»

— Ве-ерю, — глотая слезы выдавила Лена, — но я боюсь. Боюсь, потому, что… потому, что люблю тебя и, если ты… если ты тоже уйдешь, я это не переживу!..

Фома, осторожно положил ладони на щеки женщины и, приподняв ее лицо, начал сначала осторожно, а потом все исступленнее целовать соленые от слез глаза, носик, губы: «Я с тобой. Все будет хорошо, поверь»… Первое время она еще пыталась всхлипывать, но неожиданная страсть теплой волной прокатилась по телу, скатываясь к низу живота. Лена начала мелко дрожать и, отчаянно сжимая в кольце рук такого близкого и единственно верного человека, уже ни о чем конкретном не могла больше думать.

А одноклассник не имел права забыться. Чувствуя, как трепещет под его властными губами и объятьями женщина, и позднее, когда они, сев в джип, ехали домой, Фома очередной раз обмозговывал события последних месяцев, соображая, все ли правильно было просчитано. Он так и так прикидывал, но не находил ни одной ошибки в задумке, завершившейся достижением вожделенной цели — близостью с любимой одноклассницей, Леночкой Азартовой.

Еще тогда, умирая в вонючей македонской больнице после ранения, полученного в аэропорту Скопье, он вдруг яростно понял: никому он не нужен и никто, никогда не будет радоваться его возвращению. Именно поэтому, Фома ничего не сообщил в отряд о своем ранении. Впрочем, командира и не очень-то искали. Один из бойцов, откомандированный в Македонию, чтобы попытаться отыскать следы начальника, выяснил, что какого-то русского «зарезали» прямо у здания аэровокзала. Более подробно выяснить судьбу пострадавшего не удалось, так как бойцом неожиданно заинтересовались местные полицейские, забрав того в ближайший участок, откуда парень счел за благо бежать, при первом же удобном случае долбанув головой о стену зазевавшегося конвоира. Впрочем, что тут еще вызнавать: зарезали, так зарезали — все ясно — не повезло русскому.

Когда Фома немного окреп, ему хватило ума не возвращаться в Сербию, он лишь связался со своими российскими работодателями и, получив их благословение, вернулся в Питер с «железными» документами на чужое имя. Попадись теперь Тим или Том на какой-либо работе — ни один, пусть даже самый настырный, оперативник не сумел бы восстановить всю цепочку, по которой поставлялось оружие.

Но для Фомина его мнимая смерть была и очередным звеном в другой цепи — собственного плана. Зная характер Леночки Азартовой, он точно рассчитал, что пока рядом с ней будет находиться хотя бы один конкурент — проблема близости с любимой окажется весьма проблематичной: с мужьями, известно дело, расстаются как правило, неохотно; что же касается друзей — апостолов, так им вообще не гоже было знать о чудесном воскрешении ни под каким предлогом, а, тем более, в виде любовного треугольника. Командир не питал иллюзий насчет своих одноклассников. «Тим, — думал Фомин, — психопат натуральный. Замочит и глазом не моргнет, тем более, что я в покойниках и так числюсь. А Том — этот тоже еще тот фрукт: или за кореша своего заступится или, еще хуже, сам начнет клинья к Аленке подбивать».

Но сойтись с Азартовой, избегнув контакта с бывшими одноклассниками, было невозможно. Тогда Фома решил действовать издалека. Он тщательно изучил окружение одноклассницы и обратил внимание на руководителя юридической фирмы, некоего Нертова. По имеющейся информации парень был не промах: некоторое время назад он работал начальником службы безопасности в достаточно солидных фирмах, имел неплохие навыки телохранителя. Именно с помощью этого юриста, используя его «в темную», можно было попытаться устранить всех конкурентов.

Затем Фома очень удачно «вычислил» эту Олюшку, любовницу мужа Лены. У Олюшки был недостаток в виде явно куриных мозгов, за то она обладала и несомненно положительными качествами — упрямством и хваткой бультерьера. Девочка готова была идти к своей цели любым путем, пусть даже высланным трупами. А цель проста: главное, чтобы денег побольше и работать не надо.

Сначала Фома, сблизился с Олюшкой, которая здраво рассудила, что два спонсора лучше одного. Затем подкинул ей идею, как она сможет разбогатеть. Для этого ей лишь следовало жениться на муже, точнее, вдовце, Азартовой. Олюшка долго хлопала накрашенными глазками, соображая, когда же успела сгинуть ее соперница, но Фома объяснил, что сие — дело поправимое. С некоторыми трудностями и предосторожностями он организовал «выход» Олюшки на киллера и помог материально, что рассеяло последние сомнения любовницы. Естественно, хищная девица в глаза никого не видела, но добросовестно положила в указанное ей место толстую пачку денег, ссуженную Фомой и передала все свои пожелания. Как бы то ни было — заказ был принят.

В том, что убрать Азартову не удастся, главный заказчик не сомневался: он слишком хорошо изучил окружение своей избранницы, подобрал срок и способ для «убийства» именно так, чтобы нормальный телохранитель, каковым небезосновательно считал Нертова, смог предотвратить покушение.

Естественно, предотвратив первое покушение, телохранитель должен был начать активную игру. На случай, если это не удастся, Фома готов был и снять заказ, но, к счастью, это делать не пришлось — неожиданная смерть одного из друзей Юриста заставила последнего заняться делом Азартовой вплотную.

Следующий шаг был более рискованным, но тоже оправдал себя: зная, что все вот-вот завершиться, Фома потихоньку «воскрес» перед Томом и последний, как и следовало ожидать, откровенно поведал бывшему командиру обо всех проблемах. Подать идею верному оруженосцу, что выручить друга и любимую женщину можно только самостоятельно убрав нескольких ненужных свидетелей (понимай: возможных заказчиков убийства Азартовой), оказалось довольно просто. А дальше…

Дальше вышло все так, как и рассчитал Фома: все «ненужные» поубивали друг друга или сгинули по воле благоволившей к претенденту на Леночкино сердце судьбы; сама Леночка осталась одна-одинешенька и, когда перед ней в самый трагический момент ее жизни появился Вадька Фомин, ни о чьей другой жилетке, в которую бы хотелось плакать, не нашлось.

«Тоже мне, возомнили себя вершителями судеб, — думал он, — идиоты! И юрист этот такой же. Если, конечно, выживет»…

Теперь у него было все: и любимая женщина, и отсутствие конкурентов, и деньги, и, главное, абсолютно чистая биография, которую бы не смогли испортить никакие очевидцы — покойники, как известно, разговаривать не умеют…

Джип плавно затормозил у шикарного японского ресторана, где Фома предложил спутнице поужинать в честь их встречи. Лена, выходя из машины, осторожно оперлась на мужественную руку, единственную, на которую она могла положиться в этой жизни.

«Все больницы похожи друг на друга, словно близнецы — братья, — думал Алексей Нертов, глядя в белый потрескавшийся потолок старинного здания, — шаркающие шаги по коридорам; сестры, деловито снующие со шприцами: «ну-ка, попами кверху!»; дребезжащий недовольный голос какого-то больного, раздающийся из-за дверей: «Ну, почему здесь курить нельзя?»; застиранные — перестиранные пижамы; тапочки, пронумерованные белой краской; неопрятные женщины из соседнего отделения, словно тени перемещающиеся по длинным кафельным коридорам, напрочь забывшие, что с утра надо умываться и причесываться не только перед выходом на работу; вечные помидорно-апельсиновые передачки на тумбочках, грязные «судна» и «утки» по соседству; вывезенная из палаты кровать с покойником, ожидающая санитаров морга рядышком с раскладушкой, на которой стонет доставленный вчера по «скорой» и пока еще живой бедолага»… Даже более-менее прилично выглядевшая по сравнению с остальными реанимация не вызывала положительных эмоций… «Бежать. Бежать отсюда поскорее»…

Но последним мыслям юриста, по крайней мере, в ближайшее время, сбыться было не суждено: врачи категорически заявили, что после «Тако-ой!» операции необходимо лечиться только в стационарных условиях. Правда друзья — сыщики клятвенно пообещали организовать перевод в какую-нибудь клинику «поприличнее», но едва отошедшему от наркоза Нертову, честно говоря, было не до переводов — все, кроме начавшей накатывать боли, казалось нереальным.

Сегодня он уже чувствовал себя лучше, был переведен из реанимации в общую палату, отличавшуюся, впрочем, от других «общих» плотностью населения — не двадцать, а всего две кровати, одна из которых, к тому же, пустовала, ожидая своего часа.

Александрыч и Арчи, вздумавшие навестить раненного, ввалились практически одновременно, шумно и неожиданно для медсестры, не успевшей закрыть от непрошенных посетителей грудью дверь. Впрочем, мельком взглянув на широкие спины и короткие прически сыщиков, медсестра предусмотрительно решила сберечь грудь для последующего получения конфет от каких-нибудь других посетителей.

— Ну, как тебе, наш подарок? — Буквально с порога забасил Александрыч, одновременно роняя подвернувшийся под ноги стул и протискиваясь к тумбочке, чтобы водрузить туда объемистый пакет с пресловутыми апельсино-помидорами, которые Нертов терпеть не мог. — Ну, герой, говори, как тебе наш подарок?

— Спасибо, — улыбнулся Алексей, покосившись на лежащий неподалеку пейджер, — только он все равно не работает. Ну, по крайней мере, мне никто сообщений не шлет. Вы же знаете…

По тому, как Арчи взглянул на вмиг стушевавшегося Александрыча, раненый понял, что вина старого сыщика безгранична. Очевидно, именно ему было наказано время от времени желать выздоровления другу по мобильной связи. В глубине души, правда, Алексей надеялся получить хотя бы короткую весточку от Ани. Ради нее, честно говоря, и была придумана вся затея с пейджером: от девушки скрыли, что Нертов ранен, на разговоры по трубе не понадеялись (не известно еще было, когда и, главное, как закончится операция). Потому, коротко посовещавшись, решили сказать Ане, что Алексею пришлось срочно уехать в командировку, где кроме пейджинговой, другая связь отсутствует, во всяком случае, в одну сторону, на вызов. Может, затея была и дурацкая, но сыщики рассудили, что техника и женщина, как гений и злодейство — вещи несовместные (значит, подвоха не заподозрит), а потому перед самой поездкой в больницу наведались на Загородный проспект и под весьма недовольным взглядом старого чекиста торжественно вручили его внучке пейджер, попутно объяснив, какие нужно нажимать кнопки и передав записку с номером пейджера Юриста.

Средство связи Аня взяла, но про себя решила: как только Алексей объявится живьем — она все ему выскажет о мужских мозгах — не можешь или не хочешь некоторое время встречаться — так и скажи. И нечего подсылать тут всяких… Коллег…

А «коллеги», меж тем, закрыв поплотнее двери, извлекли из принесенного пакета хрустальную бутылку «Ахтамара»: «Начнем лечиться». Затем, не смотря на робкие протесты Нертова, из недр того же пакета были извлечены три одноразовых стакана и апельсин, живо распавшийся на дольки в ловких руках руководителя сыскного агентства. «Ну, будь здоров»! Юристу все же удалось убедить гостей не лечить его с помощью коньяка. Впрочем, сыщиков это не смутило. Александрыч, пробасив, мол «и правильно, нам больше достанется», убрал один из стаканчиков назад в пакет…

— …Нет, Коля, прибор все-таки надо проверить, — извлекая очередную, третью, бутылку «Ахтамара» из-под полы пиджака пятьдесят шестого размера, заявил Александрыч, — а вдруг мы Лехе какое-нибудь г… подсунули?

И старый сыщик начал нажимать кнопки на телефонной трубе, декламируя: «Девушка, здравствуйте, как вас звать, Тома? Семьдесят вторая, жду, дыханье затая» … Очевидно на другом конце линии он услышал заветное: «Килопейджинг», здравствуйте, номер абонента, пожалуйста», так как забасил на всю палату, выкрикивая номер Аниного пейджера. На просьбу, высказанную руководителем сыскного агентства, не орать так громко, Александрыч лишь отмахнулся: «Слышно плохо», а потом снова забасил.

— Передайте абоненту: «Я тебя люблю. Точка. Алексей»!.. Повторяю: «Я тебя люблю…»… «Я!»… «Тебя!»… (Ну, что за дура такая, ни фига не слышит!..) Повторяю по буквам: «Яков… Тимофей, Елена, Борис, Яков…»

Алексей хотел было сказать, чтобы Александрыч перестал названивать и кричать о том, о чем его не просили или, хотя бы, набрал еще раз номер пейджинговой кампании — вдруг слышно будет лучше, но старый сыщик уже разошелся во всю, то выкрикивая слова послания, то ругаясь на непонятливую операторшу.

— Повторяю последний раз, передайте: «Я! ТЕ-БЯ! ЛЮБ-ЛЮ!..» (Дура ты, непонятливая!.. — Дура, говорю!) «ТОЧ-КА! А-ЛЕК-СЕЙ!»…

Наконец, сообщение было передано и Александрыч облегченно заглотил очередную порцию коньяка: «Ну, кто там таких глухих на работу нанимает? Я бы, блин, всех поувольнял» — и вытер огромным носовым платком выступившую на лбу испарину.

Буквально через пару минут неожиданно противно запищал лежащий на тумбочке пейджер. Александрыч, резво схватив его, нажал зеленую кнопку и сунул в лицо раненому: «Работает, ешкин кот, работает! Читай, Леха!»…

По вдруг округлившимся глазам Алексея старый сыщик понял, что со связью возникли какие-то проблемы и поднес пейджер к собственным глазам. Очевидно, что операторша слишком буквально восприняла текст, подлежащей передаче и отправила в адрес Анечки все, что просил разбушевавшийся сыщик («Я тебя люблю, дура ты непонятливая. Алексей»). Во всяком случае, теперь во весь мерцающий экранчик пейджера красовался лаконичный ответ: «САМ ДУРАК!»…

Аня, отправив ответ Нертову с находящегося в прихожей телефона, тихо проскользнула в свою комнату. Там она также тихо, чтобы ненароком не побеспокоить больного дедушку, легла на тахту, укрывшись с головой пледом и только тогда, не в силах больше сдерживаться, беззвучно расплакалась, прижимая к лицу теплые ладошки. Она даже не услышала, как дверь в комнату слегка приоткрылась и в образовавшуюся щелку протиснулся мокрый холодный собачий нос, следом за которым показалась большая черная голова с рыжими подпалинами над янтарными глазами.

Убедившись, что на нее никто не обращает внимания, ротвейлерша Маша, вошла в помещение и, негромко процокав когтями по паркету, приблизилась к безнадежно плачущей девушке. Собака села у тахты, осторожно положила толстую переднюю лапу на ее край и попыталась дотянуться до Ани, но это ей не удалось — тахта была слишком широкая, к тому же мешал плед. Тогда Маша полностью взгромоздилась на тахту, поочередно поставив на нее все четыре лапы и махнув напоследок в сторону двери толстой попой, увенчанной кленовым листом рыжеватой шерсти под куцым остатком хвоста. Затем она осторожно улеглась, прижавшись теплым шелковым боком к пледу и, после нескольких неудачных попыток, наконец, просунула внутрь нос, ткнув им в мокрые от слез ладошки девушки. На смену холодному носу пришел теплый розовый язык, которым собака принялась старательно залечивать Анины переживания, обслюнявливая ее буквально по самые уши.

Девушка слабо и безуспешно попыталась отстранить незваную утешительницу, но была вынуждена при этом убрать руки от лица, в результате чего вылизанными оказались и подбородок, и заплаканный носик, и глаза. Аня, понемногу начала успокаивться, но еще всхлипывала. Потом что-то тихо шептала на ухо Маше, поверяя словно ближайшей подружке самые сокровенные мысли, а та лишь сочувственно вздыхала, выражая полное согласие очередной попыткой лизнуть лицо девушки. Незаметно для себя Аня так и уснула, обняв большую черную собаку, бдительно следившую, чтобы никто не посмел нарушить этот мирный сон…

Некоторое время после поспешного ухода сыщиков Нертов молча лежал, уставившись в белый больничный потолок, стараясь справиться с обжигающими волнами боли в правом плече и в груди. На лбу выступили мелкие бисеринки холодного пота, раненого лихорадило, но он усилием воли заставлял себя не думать об этом, готовясь к дальнейшим действиям, которые непременно следовало совершить.

Перед глазами вдруг начали поочередно появляться образы ушедших женщин, с которыми он некогда был близок: несостоявшейся киллерши Марины, доброй, но беспутной экс-супруги Светы, чудом спасшейся от убийц хозяйки «Транскросса» Нины Климовой, все понимающей Милы … Потом эти образы тускнели, таяли, а вместо них между приступами боли появлялось лицо той единственной, о которой Алексей думал все последние дни. Аня грустно смотрела откуда-то издалека своими огромными и грустными, как на иконе, глазами, потом ее губы беззвучно шептали «Сам дурак» и видение исчезало, чтобы появиться вновь и снова неожиданно исчезнуть, оставив только безысходность и невозможность оправдаться…

Нертов понял, что больше не может ждать и, чуть не вскрикнув от резкой боли в ране, поднялся с кровати. С трудом он оделся в полосатую больничную пижаму, сунул в карман несколько крупных купюр, вытащенных из тумбочки и, нетвердыми шагами направился к выходу из клиники. На его счастье дежурная медсестра куда-то отлучилась со своего поста, а потому не смогла задержать раненого…

…На углу Загородного и Социалистической остановился старенький «москвич», из которого с видимым трудом выбрался пассажир — высокий парень, в полосатой застиранной пижаме и в кожаных шлепанцах с белыми инвентарными номерами на носках. Пижамная рубашка была даже не одета, как полагается, а наброшена на плечи, частично прикрывая перебинтованную грудь и правую руку пассажира.

— Может тебя проводить до дома, — несмело осведомился водитель, засовывая в карман крупную купюру, которой парень рассчитался за проезд, — а то вдруг свалишься по дороге?

Но тот лишь выдавил: «Спасибо, я сам» и, слегка пошатываясь, направился к ближайшей парадной. «Ну, смотри, как знаешь»… — запоздало произнес водитель «москвича», отправляясь в дальнейший путь.

…Неожиданно Аня проснулась. Нет, ее разбудил не короткий звонок у входных дверей (он прозвучал лишь через несколько секунд после того, как Мэй — Маша вскочила с тахты и бросилась к выходу из квартиры) — девушке вдруг показалось, что она немедленно должна бежать, спасать только недавно обидевшего ее человека, которого, тем не менее, она так сильно любила.

— Мэй, ты куда?.. — Не поняв толком, что происходит, воскликнула Аня и в этот миг услышала трель «Сольвейга». — Подожди, я иду…

«Внучка, не смей!»… — запоздало прогрохотало из соседней комнаты предупреждение Николая Григорьевича. Но девушка уже распахнула дверь…

«Прости… Я люблю тебя»… — сквозь розоватую пелену боли только и успел прошептать Алексей, после чего, теряя сознание, начал медленно сползать на пол, цепляясь здоровой рукой за косяк. Единственное, что он успел услышать, стремительно улетая куда-то по длинному тоннелю с манящим вдалеке ярким светом — плачущий вой большой черной собаки с рыжими подпалинами и Анино безнадежное «Не-ет!»…

«Сам дурак»!.. — Запоздало мелькнула в голове последняя мысль…

Конец