Дело лис-оборотней

Кемь, 14-й день девятого месяца, четверица, конец дня

Уездный город Кемь – помимо Беломорска ближайший от Соловков крупный населенный пункт, куда ходят куайчэ из Александрии, — встретил Бага по-осеннему яркими лучами вдруг прорвавшегося сквозь узкие разрывы туч заходящего солнца. Города сообразно поделили свое назначение: Беломорск, расположенный в устье Великого канала, ведущего в Онегу – а там, по Свири и Ладоге, рукой подать до дивного острова Валаам, — издревле был перевалочным пунктом для неторопливо плывущих на Соловки по святым делам отцов и паломников, а Кемь стала административным, так сказать, светским центром. Отсюда на острова по нескольку раз на дню бегали весьма скоростные рейсовые сампаны.

Небольшой аккуратный вокзал с широкой крышей, церквушка, невысокая буддийская пагода, а неподалеку от платформы – маленькая кумирня тудишэня[56]. Так по всей Ордуси: чем дальше от крупных городов, тем чаще встречаются эти простенькие сооружения высотою чуть более будки для крупной собаки – кумирни духов местности; и тем большим уважением и почтением они пользуются.

В повседневной жизни сельского человека без духа-покровителя никак нельзя. Вот и идут к такой кумирне: и стар, и млад, каждый со своими заботами, выкладывают просьбы, а то и просто выражают почтение – втыкают сандаловые, исходящие дымком палочки в небольшую бронзовую курильницу, жгут жертвенные деньги и челобитные, оставляют перед крашеной деревянной фигуркой нехитрые подношения. Будучи по делам службы недалеко от Баотоу, одного из ордусских центров сталеварения, Баг видел у кумирни тамошнего тудишэня стройные ряды крошечных бутылочек эрготоу – в одну шестую шэна объемом; местные жители верили, что пост тудишэня занял после смерти первопроходец баотоуского железознатства Данба Гупгаджалцан – или Лао Гун, как любовно называли его земляки, — при жизни славившийся пристрастием к этому горячительному напитку.

А забот у сельских жителей множество: от просьбы походатайствовать перед местным драконом о ниспослании дождя на исстрадавшиеся посевы – до моления о вспомоществовании в судьбе матушки, которая в последнее время стала часто хворать. Тудишэнь всех выслушает и поможет в меру сил и возможностей, ибо для того и поставлен: печься о покое и процветании земли и живущих на ней.

Вот и сейчас перед невысокой кумирней стояла на коленях укутанная в платок ветхая бабушка – причудливо изогнутая, выточенная из цельного сука дерева клюка ее покоилась рядом – и размеренно кланялась, прижимая ко лбу челобитную. Затем опустила бумагу в курильницу, и веселый огонь начал споро пожирать ее. Бабушка нашарила клюку, с трудом поднялась и медленно отправилась восвояси.

— Приехали, драгоценный преждерожденный! — заглянул в купе служитель куайчэ, высокий молодец в форменном халате и укороченной шапке со значком: золотой, стремительно несущийся паровоз на синем фоне. — Приехали! Кемь!

— Да-да… — Баг проводил взглядом ковыляющую прочь бабушку за окном и вернулся к действительности. Три часа дороги от Александрии до Кеми Баг попытался скоротать сном. Но спал он плохо: даже во сне перед ним настойчивым хороводом крутились всевозможные «Лисьи чары» вперемешку с заплаканной Стасей, неизвестной – но так похожей на принцессу Чжу! — девушкой на набережной и по-прежнему загадочной «рыжинкой». Встав с тяжелой головой и неспокойным сердцем, Баг невнимательно проделал тайцзицюань – укороченный комплекс для путешествующих в малых замкнутых пространствах – и до самой станции отрешенно таращился в окно, почти не замечая по-северному неброских пейзажей, непрерывной чередой сменяющих друг друга.

Купив у ближайшего лоточника пяток ароматических палочек, Баг неторопливо приблизился к кумирне тудишэня, опустился перед ней на колени, возжег курения и доложил о своем прибытии. Хоть вера в тудишэней и пришла в северные земли из Цветущей Средины, однако ж прижилась вполне сообразно, никаким исконным верованиям отнюдь не мешая; теперь не только бабки-знахарки, но и любой местный житель имел возможность обратиться в небесную канцелярию, скажем, с жалобицею на сверх меры расшалившегося домового или овинника, забывшего свои прямые обязанности. Селяне тудишэней почитали.

Внутри кемский вокзал оказался такой же аккуратненький, как и снаружи. Посреди – ровные ряды простых деревянных лавок для ожидающих, лавки большею частию пустовали, а на одной, подложив под голову дорожный заплечный мешок, прикорнул какой-то преждерожденный дедок в стареньком бушлате и светящихся на коленях портах; три билетные кассы справа да буфет с чаем и ватрушками слева.

В толпе прочих прибывших Баг прошел вокзал насквозь и оказался на небольшой площади, от которой супротив вокзала брала начало широкая улица и – по бокам – два переулочка поменьше. Площадь опоясывал неширокий газон с аккуратно подстриженной травой. Одинаковые двухэтажные домики с серыми черепичными крышами радовали глаз хозяйственной ухоженностью.

Рядом со зданием вокзала торчал врытый в землю, потемневший от времени и непогоды деревянный столб, к которому были приколочены доски-указатели.

«Причал», — гласила самая большая, направленная в сторону широкой улицы.

«То, что надо», — удовлетворенно кивнул Баг, поправил на плече сумку с «Керуленом» и сигарами и двинулся через площадь – вослед своим более опытным попутчикам.

Город Кемь, вытянувшийся вдоль берега одноименной, впадающей в Кемскую губу реки, оказался совсем небольшим, и вскоре Баг уже стоял на гранитной набережной, с интересом оглядывая обширный морской вокзал, а также крытые резные мостки-галереи на вмурованных в дно стальных сваях, в трех местах причудливыми изгибами бежавшие с одного берега на другой. Сваи были воистину огромные; оно и понятно – в холода им надо было противостоять могучему натиску льда. Узкие и длинные мостки с резными перилами – два человека только-только разойдутся – соединяли между собой помещения более обширные, издали напоминавшие классические ханьские беседки: квадратные настилы шагов пять на пять, все на тех же сваях, под высокими крышами с загнутыми краями. В беседках виднелся народ; кое-где торчали длинные удилища.

«Красота! — подумал Баг. — Удобно для самосозерцания и любования луной. Почти как в степи».

Из расписания движения водометных сампанов, вывешенного на одной из стен морского вокзала, следовало, что до отправления ближайшего в сторону Соловков остается часа два – сампан прибудет с Большого Заяцкого, приехавшие его покинут и тогда, забрав желающих, он повернет в обратный путь. Баг решил провести время с пользой и направился в расположенную неподалеку от вокзала харчевню «Пустынник Онуфрий», широкое приземистое здание с просторными окнами, украшенными расписными наличниками.

В харчевне, где посетителей оказалось немного, он устроился за ближайшим к стойке небольшим столом и спросил у подбежавшего прислужника жареной рыбы с картошкой; служитель расплылся в улыбке и стремительно унесся на кухню.

В ожидании Баг закурил сигару.

— От… А знае кто, как у нашего Алешки о прошлом годе вышло… — донеслось до него. Баг оглянулся. Рядом, за столом побольше, степенно расположились пятеро бородатых мужчин – трое в синих, кое-где заплатанных ватниках и двое в поношенных халатах на вате; все как на подбор основательные, почти квадратные, они неторопливо уминали все ту же жареную рыбу, ломали заскорузлыми, грубыми пальцами хлеб и запивали трапезу чем-то из высоких глиняных кружек. Сразу было видно: почтенные селяне, не понаслышке знающие, как растет гаолян и откуда берется молоко. — Он мне сам сказывал, без омману!.. — вытирая лопатообразной ладонью жирные губы, говорил один.

— Окстись, Емеля, сколь разов можно слушать, как лешак его по лесу водил, — отмахнулся другой и потянулся за очередной рыбиной. У Бага тихонько заурчало в животе. — Знамо дело, на то лесу хозяин даден, чтобы порядок соблюсти. А Алешка – известный дикуясник. Вот и привязывается к нему лихоманка по делам евонным.

— Алешка, он такой… — Емеля потянул из кармана ватника кисет с табаком. — Но тут дело нешутейное – про опояску дело! От…

— А что Алешка учудил с опояской? — заинтересовался третий, приложившись к кружке и утирая усы. — Сказывай.

— Учудил, как есть учудил! — Емеля любовно свернул себе потрясающую самокрутку и чиркнул огромной спичкой. — Алешка кажный год у бабки Степаниды наговор на скотину брал, пять лянов – и живи без хлопот. И шло, сталть, все у него справно: коровы пасутся, а сам Алешка ветер в штабеля закладывав по сторонам поплевыват. От… А заговор тот на опояске. Как вертаться зачнет, так поправит опояску, затянет туже – и коровы, что и не видать, где пасутся, как милые тут как тут. А по этому году… — Емеля со вкусом затянулся своею самокруткою, — Алешка передумал идти к бабке Степаниде. Восхотел пять лянов уберечь. Решил, сталть, и так сойдет.

Прислужник поставил перед Багом блюдо с ошеломляющей порцией изумительно пахнувшей жареной рыбы, жареную же картошку, посыпанную сверху укропом, — в отдельной тарелке, и еще в одной – груду соленых огурцов и маринованного чеснока. И убежал за чайником.

«Однако!» – устрашился принятых в Кеми норм питания Баг, но вслух ничего не сказал и вооружился палочками.

— От… — продолжал между тем за соседним столом Емеля. — Раз погнал, сталть, Алешка стадо на верхний луг, а сам приляг в тени да и засни. Сморило его. Просыпается: а коров и нету! Луг есть, деревья есть, а коров – нету! Куда бечь, что делать? Хватился Алешка за опояску и ну затягивать. Раз затянул – нейдут коровы. Малость пожди, другорядь тяни – нейдут. Он пуще тянет – ничего. Поди ж ты! Алешка, сталть, думат: видно, зря я деньгов-то пожадничал, новую опояску не взял, а эта вовсе негодна стала. А коров не иначе полевик попутал. От… Хвать Алешка моциклет да припусти к бабке Степаниде с поклоном, мол, прости дурня! С пол-ли проедь – глядь, а ему встречь коровы шуруют как шальные, что твои кони! От… Сталть, пока парень спал, животина далеко разбежись. А как зачал Алешка опояску теребить, коровы давай назад бечь. А он про то не знат, пуще опояску тягат. Скотина ровно ополоумевши была стала. От ить как быват!

— Ибо сказано: «Служите Господу Богу вашему, и Он благословит хлеб твой и воду твою!» – раздался тут звонкий голос.

Все, включая Бага, обернулись.

У дверей в харчевню уже некоторое время стоял, прислушиваясь к рассказу, невысокий преждерожденный в длинном буром халате на меху – видно было, что халат не первой новизны, но ухаживают за ним любовно, со всем тщанием. Да и великоват был халат тот своему владельцу – худому, Баговых лет мужчине, на лице коего, украшенном аккуратными, переходящими в бородку усами, неугасимым внутренним огнем горели большие карие глаза. Меж глаз брал начало внушительный нос удивительно правильной формы. Через плечо худого была перекинута объемистая сума.

— Долгих лет вам, Михаиле Юрьевич! — неповоротливые с виду мужики резво вскочили из-за стола – грохнул неловко задетый табурет – и стали отвешивать низкие поклоны вошедшему. — Долгих лет!

Названный Михаиле Юрьевичем споро сорвал легкую шапку с копны русых волос и ответно поклонился им.

— Сидите, сидите! — потом внимательно взглянул на Емелю. — Жена-то как, траву пьет?

— Пьет, Михаиле Юрьевич, а то как же.

— Ну смотри мне, — прищурился Михаиле. — Если обманываешь, велю клизмы травяные ставить. Сказано: «Сеющему правду – награда верная». Да и здоровье – не шутка! — сделал несколько легких шагов и оказался рядом с Багом. Пахнуло духмяным ароматом сушеных трав. Цепко глянул на него. Склонил голову в поклоне. Представился:

— Михаиле Большков, здешний лекарь, — ловко сбросил к ногам суму. В суме зашуршало и на два голоса звякнуло.

— Багатур Лобо, странник, — в тон ему отвечал слегка опешивший Баг.

— Имеете интерес к тутошним красотам или же до святых мест добираетесь? — спросил Михайло, наклонившись и внимательно вглядываясь в лицо Бага.

— Да всего понемногу, — Баг слегка отодвинулся назад.

— Так, — Большков скользнул на ближайший табурет и ухватил Бага за левую руку. Баг мягко попробовал освободиться, но вотще: Большков вцепился крепко. Для такого субтильного человека хватка была поистине железной. — Сидите спокойно, не напрягайтесь! Сказано же: «Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими». Так, — пальцы Михаилы, темные от постоянного взаимодействия с травами, забегали по Багову запястью, выискивая пульсы, легко надавливая и на некоторое время замирая. — Так! — в третий раз сказал он сосредоточенно. — Печенка шалит.

«Эрготоу…» – подумал Баг. Пальцы поменяли положение, снова замерли.

— И сердчишко что-то частит, — доложил лекарь. — Дайте другую руку.

«Принцесса…» – подумал Баг, покорно протягивая правую.

— Ну и общее переутомление.

«Жизнь…» – подумал Баг.

— А так все хорошо. Удивительно крепкий организм, — заключил Большков, пробежавшись одновременно по пульсам на обеих руках. — Рекомендую обезжиренный кумыс по шэну три раза в день в течение месяца, больше отдыхать… — Нахмурил лоб. — Может, есть смысл попробовать пиявиц, сиречь гируд, для общего оживления печенки.

Бага аж передернуло: «Опять пиявицы?!»

— Что? — пристально глянул Михаиле. — Не любите?

— Не люблю, — признался Баг с содроганием. Воспоминания о розовых пиявках были еще слишком свежи. — Терпеть не могу.

— Тогда травяной сбор попробуем, — легко отказался от пиявок лекарь. — Траву попьете пару месяцев, все как рукой снимет.

Прислужник поставил перед ним на стол высокий стакан с молоком. И плошку с халвой.

— Главное, драгоценный преждерожденный, это правильное и своевременное питание! — подняв палец, сообщил Михаиле и заложил в рот маленькую порцию халвы. — Вот вы посмотрите: ну что вы едите, а? Да, рыба полезна. В ней фосфор. И картошка организму не вредит. Но в таких количествах!.. — он замотал головой. — Невообразимо! Эти дети лесов и полей, — лекарь кивнул на соседний притихший стол, — едят что попало и во множестве. Но сказано: «Здоровый сон бывает при умеренности желудка»! А они целый день лопают сало цзинями, — за соседним столом виновато потупились, — лечи их потом! — Михаиле погрозил соседям. Отпил молока. — Сказано же: «Не пресыщайся всякой сластью и не бросайся на всякие снеди; ибо от многоядения бывает болезнь, и пресыщение доводит до холеры, и от пресыщения многие умерли, а воздержанный прибавит себе жизни», — значительно глядя на Емелю, произнес лекарь. Цитаты так и сыпались. Емеля попытался сделаться меньше. Вотще.

«Какой занятный человек, — думал Баг, наблюдая за разглагольствующим лекарем Большковым. — Как все же богата Ордусь вот такими, простыми и знающими людьми, всем сердцем прикипевшими к любимому делу!» На душе делалось все более покойно, смутные мысли и тревоги сами собой отходили на задний план, как будто между ними и Багом встал весь путь между Александрией и Кемью.

Михаиле Большков между тем от порицания многоядения перешел к превознесению прелестей родного края.

— А ведь какие наши места благодатные! Чего тут только нет! Травы какие! Для человека сведущего просто загляденье! — лекарь живо подхватил с полу суму и вывалил из нее на стол груду приятно пахнущих, шелестящих мешочков. Ноздри его большого носа страстно затрепетали. — Только посмотрите: и плаун-баранец растет, и березка бородавчатая, и трифоль, — приговаривал он, любовно перекладывая мешочки с места на место, — и водяной перец, и спорыш, и мать-и-мачеха, одуванчиков вообще полно, и пижма, и сушеница топяная, и тысячелистник, и чернушка, и… — Михаиле извлек из сумы склянку с какой-то темной жидкостью. — И калган… — закончил он задушевно, ласково поглаживая емкость. — Ну не лепота ли?

— Здорово, — согласился Баг, покончив наконец с половиной рыбы на блюде и убирая палочки. Взялся за чайник. В чашку потекла почти черная ароматная жидкость. — А вот про такую травку, или, может, корешок, или еще что – «лисья рыжинка», не слышали ли вы, преждерожденный Большков?

— Рыжинка? — лекарь нахмурил лоб. — Рыжинка… Лисья? — переспросил он. Баг кивнул.

Большков снова погрузился в суму. Долго там шуршал, сосредоточенно бормоча: «…приготовляющий лекарства делает из них смесь… рыжинка… рыжинка…» На свет появилась еще одна склянка, побольше, в ней копошились потревоженные пиявки. — Точно не хотите? — ткнул он пиявками в сторону Бага. — А то как по заказу есть свежие.

— Гм… Может, Емеля хочет? — с опаской спросил Баг. Михаиле заинтересованно обернулся, но лишь топот да стукнувшая дверь были ему ответом: грохоча сапожищами и подхватывая мешки, пятерка бородатых преждерожденных с неясными воплями вынеслась вихрем прочь, на улицу.

— Нет, про рыжинку лисью не слышал, — помотал русой головой лекарь. — Первый раз слышу про такое снадобье.

Да что ж за рыжинка такая?!

Приятно отяжелевший от обильной пищи Баг вышел из «Пустынника Онуфрия» и, коротая незначительное время, оставшееся до прибытия сампана, медленно двинулся через реку по узким мосткам – слева расстилалась богатая мелкими островками Кемская губа, а справа, на омываемом двумя протоками острове побольше, высился Собор Успения Пресвятой Богородицы. Баг замедлил шаги, любуясь строением. На ум пришли строки великого Су Ши…

— Красота!

Баг живо обернулся.

Недалеко от него стоял, опираясь на перила, незаметно подошедший преждерожденный, неясного возраста: низенький, явно склонный к столь порицаемому лекарем Большковым чревоугодию – круглое лицо его лоснилось в лучах солнца, зайчики прыгали по стеклам небольших круглых очочков; маленькие, слегка заплывшие глазки с большими мешками под ними смотрели, однако ж, внимательно и цепко; преждерожденный как-то приторно улыбнулся Багу, огладил длинную, по пояс, бороду и кивнул на собор.

— Красиво, говорю.

— Да, — согласился Баг, удивляясь простоте и открытости местных жителей: в Александрии обратиться вот так запросто, без надлежащего приветствия и серьезного повода, к человеку незнакомому было немыслимо – разве что к прислужникам в харчевнях да в лавках, да и то прибавив вначале непременное «простите, что беспокою вас». Так на то они и прислужники. — Очень красиво.

— Хоть и новодел, а все равно сердце тает, — нежданный собеседник размашисто перекрестился на ярко горевшие на солнце кресты. — Старый-то сгорел в начале восемнадцатого столетия, — пояснил он. Ткнул коротким пальцем в сторону собора. — Но стоял аккурат тут же.

Баг промолчал. Взглянул на часы.

— Из столиц к нам? — поинтересовался толстяк.

— Из Александрии, — коротко ответил Баг. «Вот ведь какой любопытный…»

— На острова?

— И не только.

— Путешествуете?

«Ну что пристал?!»

— Да.

— Могу показать сказочно красивые места, — оживился, блеснув очками, толстый. — Покажу, где ловят и заготавливают знаменитую беломорскую сельдь. У меня свой катер недалеко…

«Милостивая Гуаньинь, да это, похоже, самодеятельный местознатец, мечтающий получить с приезжих несколько лянов!»

— Нет, спасибо, — Баг повернул к берегу.

— Нигде такого больше не увидите! — устремился следом за ним толстяк. — Никто вам больше такого не покажет! — ухватил Бага за рукав.

«Экий хищник!»

В столь упорной навязчивости усталому Багу померещилось даже нечто подозрительное – словно, проведав, что Баг из самой Александрии, сей чуждый церемоний подданный загорелся идеей заполучить его во что бы то ни стало.

— Вот что, преждерожденный, — Баг решительно, одним движением высвободился. Строго, неприязненно посмотрел на приставалу. — Лов сельди меня не интересует. Всего наилучшего.

Толстый поспешно отступил.

— Ну ладно, ладно! — услышал издали Баг, ступая на гранитную набережную. — Но если что, спросите на Савватьевской дом Виссариона!

«Десять Яньло тебе повсеместно…» – гневно подумал Баг.

С трудом было проклюнувшееся приличное настроение оказалось подпорчено. Баг повернул к морскому вокзалу.

Из-за навязчивого лысого преждерожденного он немного запоздал: водометный сампан уже притерся боком к широкой ленте причала и немногочисленные прибывшие шли навстречу ланчжуну и берегу. Баг шагнул было к кассе купить билет, но тут взгляд его остановился на удивительно знакомой фигуре: фигура приближалась сбивчивой трусцой и вослед ей поспешали еще четверо – два высоких и могучих преждерожденных в монашеском одеянии и двое пониже, в знакомых, давно не попадавшихся на глаза ланчжуну степных шапках.

— Богдан!

Забыв про билет, Баг рванулся навстречу другу; в середине причала они сошлись. Богдан, не сумев сдержать бега, врезался с налету в широкую грудь ланчжуна; Баг заботливо подхватил его.

— Еч…

— Вот и ты…

— Рад тебя видеть.

— А я-то как рад…

«До чего он осунулся! Бледный, как придворная красавица! Что за мешки под глазами!» – думал Баг, вглядываясь в лицо сановника.

«Ну вот, теперь все будет хорошо… Теперь, когда он приехал…» – думал Богдан, улыбкой отвечая на взгляд.

Бежавшая следом за минфа четверка почтительно остановилась поодаль.

— Ты погано выглядишь, — разжав объятия, сообщил честный человекоохранитель Богдану, — совсем изнурил себя покаянием. Дрожишь весь и дышишь еле-еле, а ведь пробежал всего ничего. Нет, еч, вот вернешься домой, и я заставлю тебя заняться здоровьем. Душа – она, знаешь ли, в теле держится. Начнем с гимнастики, потом перейдем к копьям…

— Ладно, ладно, — согласно махнул рукой Богдан и отер обильный, несмотря на прохладу, пот со лба. — Обязательно пофехтуем. Потом, все – потом…

— Да ты посмотри, на что ты похож! Ровно явившаяся днем душа умершего! Какое «потом»…

— Баг! Баг! — остановил его минфа. — Подожди… Ты узнал о том, что я просил?

— Про Кипяткова?

— Какого Кипяткова?

— Ну ты же сам мне словесное описание послал…

— Ну?!

— Так это преждерожденный Кипятков Ким Семенович, начальник отдела жизнеусилительных средств Лекарственного дома Брылястова. У меня к нему куча вопросов. Только что он здесь-то делает? Йошка… — Баг осекся, потом хмыкнул и продолжал: — Его доверенная помощница сообщила, что Кипятков сейчас где-то на байдарках плавает.

— Так вот оно что… — на бледном лице Богдана отразилась деятельная работа мысли. — Ну конечно же! Теперь ясно. Стало быть, получается, лекарственных дел мастер Заговников убивает и калечит лис… — он осекся и довольно немощно хлопнул себя по лбу, а потом поправил пальцем сразу соскочившие на кончик носа очки. — Господи! Да не просто лис, а – здешних лис!

— Заговников?! — Баг непонимающе уставился на Богдана. Интонация, с коей еч произнес «здешних», его просто поразила. «Что же это за лисы тут? Особо крупных размеров? Со слона, что ли?»

— Ну здесь, на Соловках, этот… Кипятков назвался паломником Заговниковым. Крестьянином с Кубани. А на самом деле он здесь ставит ловушки на лис, а потом… — Богдана передернуло, — что-то вырезает из них.

— Вырезает?.. — Баг тоже начал понимать. — Так вот откуда берется «лисья рыжинка»!

Теперь уже настала очередь Богдана смотреть на друга с недоумением.

Присев на грубую каменную лавочку, каковые в изобилии были натыканы по сторонам причала, и нисколько не замечая текущего из гранита тяжкого холода, ечи наперебой принялись делиться сведениями и предположениями; Богдан рассказал Багу о поисках того, кто резал лис, умолчав, правда, о Жанне, а Баг – о своем неудачном частном расследовании, — также не обмолвившись ни про смерть Кати Ци, ни про принцессу-студентку. Потом Богдан спохватился, неловко вскочил и представил ланчжуну своих молчаливых спутников: тангутов, а также Бориса и Арсения. С последним Баг раскланялся подчеркнуто любезно: в свое время человекоохранителю повезло взять несколько уроков «смертельной животухи» и он не понаслышке знал, какое это трудное, изнуряющее бойца искусство. Чтобы достичь такого уровня постижения «животухи», какого достиг Арсений, требовались годы упорных тренировок и недюжинное упрямство, а стойкие в достижении цели люди всегда вызывали у Бага безусловное уважение. Он и сам был таким.

Вэймины, почувствовав в Баге степняка, были, очевидно, обрадованы встрече, на лице младшего даже проступила скупая улыбка; старший лишь потеплел глазами: гнетущая его внутренняя забота не позволяла пока большего.

— …И выходит, что этот самый Кипятков, прикидываясь Заговниковым, который год уж паломничает на островах, на самом деле охотясь на здешних лис, — разглагольствовал Богдан, методично вышагивая взад и вперед перед скамьей, на которой рядком сидели тангуты, Арсений, Борис и Баг. — Что-то у лис вырезает… наверное, то самое, чем лиса вырабатывает поцелуйное зелье, не зря ж именно после поцелуя, когда жидкости телесные начинают обмен, мужчины рассудок от страсти теряют… — последние слова Богдана прозвучали как-то не в меру напряженно и уж слишком тихо, будто сам с собой разговаривал. Баг покосился на друга, но ничего не спросил.

— Негодяй… — процедил сквозь зубы Богдан. Он с трудом сдерживал удивительно сильную неприязнь, необъяснимым образом охватывавшую его всякий раз, когда мысль хоть о малейшем вреде, наносимом милым рыжим созданиям, приходила ему в голову.

— А из вырезанного, предположительно, и делает потом «лисью рыжинку» для «Чар», — увлеченно подхватил Баг. Надо же, как все сразу прояснилось, стоило только им с ечем вновь сойтись вдвоем. — Это и есть междусобойный секрет жизнеусилительного отдела, которого, пожалуй, не ведает и сам Брылястов… Ишь ты – режет живых на пилюли…

Старший тангут скрипнул зубами; младший, сорвав шапку, уткнулся в нее лицом.

— Одного не понимаю, — вдруг негромко, задумчиво проговорил минфа. — Явно ведь Кипятков знал о свойствах здешних лис только после того, как одна из них к нему женщиной явилась и… поцеловала. Отчего ж поцелуй не подействовал на него надлежащим образом? Как он противостоит женским… то есть – лисьим… лисьим чарам?

На несколько мгновений воцарилось недоуменное молчание. Потом Баг хлопнул себя по колену.

— Что? — встрепенулся Богдан.

Баг поманил его пальцем. Богдан наклонился.

— У него необычайная любовная направленность… — шепотом поведал Баг.

Богдан медленно выпрямился; на лице его отобразилась лихорадочная умственная деятельность. Мгновение он пребывал в задумчивом оцепенении – а потом хлопнул себя ладонью по лбу.

И сразу поправил очки.

— Вот что, еч, — вклинился Баг. — Давай-ка поедем на острова и от души поговорим с этим самым Кипятковым-Заговниковым. Он ведь в больничном покое отдыхает?

— Да, надо положить этому конец, — решительно махнул рукой Богдан. — Идемте!

— Так уж сампан ушел, преждерожденный Богдан, — прогудел Борис. — Их тут два бегает… Через полтора часа следующий.

Жажда действия переполняла Богдана, ноне вплавь же добираться до Соловков. «А что… — мелькнула и исчезла шальная мысль, — да хоть бы и вплавь!»

— Не доплывешь, — проницательно усмехнулся Баг, глядя на друга, вперившего взор в исчезающий на горизонте силуэт сампана. — Да и как он сбежит, в гипсе-то?

— Никуда не денется, — подтвердил Арсений. — У больнички двое наших остались.

Не нашедший что возразить Богдан устало опустился на скамью.

— Ты что-нибудь ел сегодня, драг еч? — наклонился к нему Баг. — Может, рыбки жареной? Тут недалеко превосходная…

— Не время сейчас есть! — воодушевленный новой мыслью, Богдан снова вскочил. — Время вершить справедливость!

14-й день девятого месяца, четверица, несколько позже

Над закрытыми вратами в высоком заборе из толстых, потемневших от времени некрашеных досок кривовато висела широкая дщица, покрытая красным, местами облупившимся лаком. На ней изрядно выцветшими иероглифами значилось: «Персиковый источник». Баг и Богдан со товарищи довольно долго добирались сюда, в самый дальний конец Савватьевской улицы, медвежий угол Кеми: буквально в десяти шагах отсюда в незлобиво плещущие о каменистый пологий берег студеные воды Кемской губы врезался дощатый длинный причал, по обе стороны коего были привязаны промысловые катера; причал скрывался за подходящим к самой воде забором.

— Тут, — ткнул темным пальцем в забор младший из тангутов. — Виссарионова артель.

— Сколько сюда ходили, — пробормотал старший. — Все без толку. Виссарион даже на порог не пустил. Плохой мальчик. Балованный…

— Только, еч, — Богдан положил руку на плечо уже собравшемуся от души стукнуть ногою во врата Багу, — ты это… Мы все же частные лица. Нельзя нам своевольничать. Если не пустит хозяин в дом, мы ничего не сможем с этим сделать.

Баг хмыкнул, но ногу опустил.

— Извини, еч, но у тебя от переживаний в голове помутилось. — Баг назидательно поднял вверх указательный палец. — То справедливость бежишь вершить, то вдруг робеешь… Значит, так: усматриваю человеконарушение. А именно: насильственное содержание в клетке живого существа, предположительно… — он обернулся к тангутам, поправился, — то есть, как стало достоверно известно со слов родственников – разумного и владеющего членораздельной речью, а значит – пользующегося всеми правами императорского подданного, коего человекоохранительные органы обязаны защищать. Действия же указанного Виссариона Неистовых уверенно классифицирую, согласно имеющих силу уголовных уложений, как противуправные. Налицо преступление, и мы обязаны положить ему конец. Кроме того, — Баг принялся загибать пальцы, — истязание животных, сокрытие от науки и общественности удивительного природного явления, утеснение в рабочую скотину вольного животного без согласия последнего, а равно и его родных… Да я тебе сейчас десяток статей накидаю!

— Кто бы сомневался, — пробормотал Богдан. — Чтоб ты да статей не накидал…

— Имеем право официально вторгнуться в пределы частного жилища без разрешения хозяев, — заключил Баг.

— Да, но… — Богдан разрывался между долгом честного, беспристрастно следующего букве закона минфа и щемящим чувством жалости к лисичкам. — Письменное повеление соответствующих органов…

Баг начал терять терпение:

— Ты что, землепашец? Может, дояр местный? Или столичный сановник этического надзора? Да ты и есть этот самый орган! Пиши повеление, тридцать три Яньло! — и честный человекоохранитель выхватил из сумки лист бумаги и отцепил от пояса письменные принадлежности.

— Но такого еще не случалось. В уложениях о таких случаях ничего не говорится…

— Вот и будет тебе прецедент, — хищно улыбнулся Баг. — Войдет в историю как «Прецедент Оуянцева». Даже Цинь Ши-хуан – и тот поначалу был первым[57]. Ладно, — он окинул взглядом собравшихся, — под мою ответственность, еч.

— Вот так, вот это – так! — с надеждой на лице закивал младший тангут, но тут же умолк под тяжелым взглядом старшего.

— Нет. Под нашу ответственность, Баг, — Богдан согласно махнул рукой. Будь что будет!

— Все правильно, преждерожденный Богдан, — успокаивающе прогудел Борис. — Невместно нам здесь такое.

И Богдан написал.

И Баг забарабанил во врата.

— Иду-иду! — донесся из глубины двора голос, послышались торопливые шаги, стукнул засов, створка врат отодвинулась с легким скрипом, и в открывшемся проеме показалось… лоснящееся лицо низенького приставалы, утром предлагавшего Багу свои услуги по части осмотра красот здешних мест.

— А! — расплылся приставала в приторной улыбке. Сверкнули очочки. — Вы все же решились взглянуть на сельдь, драгоценный преждерожденный! Вы не пожалеете, не пожалеете! Нигде такого больше не увидите! — тут его взгляд упал на стоявших за спиной ланчжуна мрачных тангутов. — А эти – зачем? Эти пусть уходят! Прочь, прочь!!

— Покайся, Виссарион… — проскрипел Вэймин Кэ-ци, но совершенно не желавший каяться Неистовых, с лица которого мгновенно пропала вся приветливость, кинулся поспешно закрывать врата. Створка, однако, не шла: Борис прислонился ко вратам плечом, тесня Виссариона назад. Тот покраснел от натуги и некоторое время, елозя короткими ногами по земле, пытался противостоять мощному напору бывшего осназовца, а потом, видя, что проход становится все шире, внезапно отскочил назад – врата распахнулись, глухо стукнувшись о забор, — и с удивительной резвостью припустил назад, к стоявшему на отшибе большому срубу, сложенному из вековых деревьев.

— Управление внешней охраны! — крикнул ему вослед Баг. Мимо вихрем пронесся Арсений; мастер «смертельной животухи» опоздал на какое-то мгновение: с истинно лисьей стремительностью непостижимо юркий для своего сложения Виссарион уже успел вбежать в дом и захлопнуть за собой толстенную, окованную металлическими полосами дверь. Лязгнул засов. Арсений с налета обрушился на дверь и отскочил: выстроено было на совесть.

Взорам вошедших за забором открылось обширное пространство: ото врат к дому пролегала вытоптанная в начинающей желтеть траве тропинка, по левую руку высился длинный, ветхий на вид сарай – в окнах виднелись линялые мятые занавесочки и, кое-где, худосочные цветочки, — а по правую, там, где в губу уходил причал, громоздились бочки и ящики, и рядом с ними возилось несколько фигур в однообразных серых одеяниях.

Подойдя поближе, Богдан с ужасом увидел, что это отнюдь не форменные или рабочие халаты, нет – серый цвет не был изначально присущ одеждам изможденных людей, сосредоточенно колдующих над изрядным уловом первосортной сельди: дотла выгоревшая на солнце, просвистанная сырыми солеными ветрами, перенесшая, верно, много сотен стирок и сушек одежда попросту утратила всякий вид и цвет, там и сям видны были небрежные заплаты и свежие прорехи.

Завидев Богдана, высокий мужчина, трудившийся с краю, с отчетливым хрустом разогнулся и улыбнулся чистой, счастливой улыбкой; худое лицо его покрывала нездоровая бледность, лишь на скулах горели розовые, лихорадочные пятна. Отряхнул руки от чешуи и, сложив их церемонно перед грудью, поклонился.

— Добро пожаловать, драгоценный преждерожденный! — полным неподдельной радости голосом приветствовал он минфа. — Добро пожаловать в наш райский уголок! — И он весело засмеялся.

Прочие – такие же худые, если не сказать тощие, бледные, с лихорадочным румянцем мужчины – тоже оставили свою работу и наперебой стали приветствовать пришедших.

— Присоединяйтесь к нам, останьтесь в мире спокойного блаженства, — призывали они, кланяясь. — Будете с нами жить в роскоши и довольстве, — говорили они, показывая на полуразвалившийся сарай.

Богдан ошеломленно отступил.

— Что это, еч? — шепнул он подошедшему Багу.

— Не знаю, — внимательно вглядываясь в радостных людей в лохмотьях, отвечал ланчжун. — Не знаю, но ничем хорошим тут и не пахнет. Помнишь пиявок?

Богдан машинально, не будучи в состоянии отвести взор от ловцов сельди, кивнул.

— Очень похоже, — Баг задумчиво полез в сумку за сигарами. — Будто их опиявили.

— Лисье омрачение, — глухо пояснил Вэймин Кэ-ци. — Они думают, что живут в райском месте. Что одеты в шелковые одежды. Что едят жирную и вкусную пищу. А на самом деле… — Тангут, взглянув на сарай, сокрушенно покачал головой. — Велика сила нашей тетушки. Ох, велика…

— Вот оно что-о… — протянул Богдан. «А как он меня сюда зазывал-то… — вспомнил Баг. — Неужто хотел таким же сделать? Вон они у него какие все хилые – кожа да кости. И откуда силы берутся работать! Это он меня, значит, на подхват мыслил поставить… Еще бы, такого здоровяка, как я, приспособить к сетям или к разделке – это вам не цзинь бананов. Аспид!»

— А ты еще повеление писать робел! — в сердцах воскликнул он; Богдан покаянно сник. — Ну, где этот скорпион? — Баг оставил сигары в покое: потом! — Преждерожденный Арсений, что там с дверью? — крикнул он. Послушник Арсений развел руками: дверь стояла мертво.

— Вы сначала пройдите в хоромы, — простер руку в сторону дома высокий мужчина. — Поклонитесь Дарующему счастье наставнику, равному Небу, и он в щедрой милости своей примет вас в наши райские кущи. Он добрый!

Баг еще раз оглядел убогие райские кущи, ветшающие окрест, и решительным шагом пересек двор. Богдан с тангутами поспешали следом. Борис остался у врат.

— Ну что, — со вполне мирским интересом посмотрел на него Арсений, — в окно полезем?

— Полезу только я, — решил Баг. Повернулся к Богдану: — Оформлять Бориса и Арсения во временные вэйбины как-то… гм… несообразно, еч. Послушники же… Так что полезу я, — несколько потерявшийся Богдан только кивал. Необычайная слабость охватила его. Холодный пот застилал взор, струился по спине. — Отомкну дверь, а уж тогда зайдем все, — Баг молниеносным движением извлек из-за пазухи тяжелый боевой нож, крутанул его в воздухе и обрушил рукоять на ближайшее стекло. С жалобным звоном посыпались осколки. Локтем высадил щерящиеся в раме острия и ужом скользнул внутрь.

Открыл.

Вошли.

Все.

Чего уж тут… Еще Учитель говорил: «Коли я поступил неверно, то пусть, пусть Небо отринет меня!»[58].

Дом оказался обширен и сумрачен: свет не горел нигде. Многочисленные комнаты поражали показной, вычурной роскошью обстановки: казалось, некий человек с воображением попугая натаскал сюда самые разные предметы мебели, отбирая их только по одному признаку – чтобы было подороже. В углу одной из комнат, больше похожей на склад, среди нагромождений самого разнообразного добра, высились пирамидами нераспакованные коробки с «Керуленами» последней модели; рядом, в огромном сундуке обнаружился целый клад чохов в связках – Баг даже присвистнул. Он мысленно прикинул, сколько же должен весить этот сундук: немало, ох немало! Раньше ланчжуну никогда не доводилось видеть столько монет одновременно, да и к чему это – бумажные ляны куда удобнее, и ни один здравомыслящий человек не станет таскать с собой более двух связок мелочи: тяжело, а уж хранить их дома в таких количествах… Вообще ни на что не похоже.

Виссарион Неистовых нашелся в громадном пахучем подвале, в особой комнатке, спрятавшейся за огромными, едва не до потолка, бочками с сельдью – те рядами уходили во мрак, и фонарик, который Баг запасливо вытащил наверху из ящика таких же, совершенно новых, высвечивал лишь ближайшие две-три. Хитроумный проход обнаружил Арсений: случайно натолкнулся на узкий лаз между бочками, почти у самой стены. Лаз, причудливо петляя, привел к довольно хлипкой двери, из-за которой пробивался свет.

Дверь Баг высадил одним ударом и застыл на пороге.

В дальнем углу небольшой, почти квадратной комнаты с низким потолком, пол которой был застелен роскошными коврами, обнаружился и сам равный Небу наставник: Виссарион Неистовых, широко расставив руки в стороны, закрывал собой нечто, похожее на вделанный в стенную нишу домашний алтарь.

— Не пущу!!! — взвыл дарующий счастье, когда дверь с грохотом пала. — Прочь!!!

Баг шагнул к нему, освобождая проход остальным. В комнатке сделалось тесно.

— Управление внешней охраны, подданный Неистовых, — представился честный человекоохранитель. — Ланчжун Багатур Лобо, — он надеялся, что спросить у него пайцзу Виссариону в голову не придет: пайцзу Баг специально оставил в ящике стола своего кабинета, ведь расследование мыслилось исключительно частным. Но равному Небу наставнику, противному толстяку с заплывшими жиром глазами, было не до верительных грамот.

Эта жирная кошка в темной комнате сама знала, чье сушеное мясо сожрала.

— Прочь!!! Вам не дано!!! — брызгал он слюною на Бага. — Изыдите!!! — подхватил с ковра огромный разделочный нож и замахнулся. — Она моя!! Только моя!!!

Баг отступил на четверть шага в сторонуи, когда чудовищное лезвие с шипением разрезало воздух в том месте, где он только что стоял, ткнул Неистовых пальцем в мягкий бок. Не сдержавший движения Виссарион, теряя тесак, растянулся на коврах прямо под ногами у Бориса, который тут же уселся на него сверху и деловито принялся вязать заранее припасенной веревкой. Виссарион дернулся и затих.

И тут все увидели, что же прикрывал собою толстяк.

В просторной нише, в окружении разнообразных амулетов – свисающих с гвоздиков или попросту наклеенных на стену – покоилась большая, сплетенная из прутьев клетка, и в клетке той лежало на боку удивительное существо: по виду – совершенно лиса, заросшая длинной, ослепительно белой шерстью, кое-где свалявшейся в неопрятные сосульки; от шерсти исходило мягкое, но вполне заметное сияние.

— Почтенная тетушка… — с дрожью в голосе вымолвил старший тангут, опускаясь на колени перед клеткой; младший пал рядом с ним, по щекам его катились слезы. — Зачем вы, почтенная тетушка… Мы так долго вас искали…

При звуке его голоса существо в клетке с трудом подняло голову и уставилось на тангутов. Богдан, не отрывавший от удивительной лисицы изумленного взгляда, был готов поклясться, что огромные темные ее очи тоже наполнились слезами, а мордочка сморщилась и губы дрогнули в… улыбке?! Богдан почувствовал, что все плывет перед глазами, и только огромное усилие воли помогло ему не упасть. А может, крепкие руки Бага поддержали; минфа не смог потом вспомнить.

Лисица между тем зашевелилась, с трудом поднялась на дрожащие лапы и просунула нос сквозь редкие прутья. Стало видно, что у нее не один хвост – несколько! Так сразу сосчитать их было затруднительно, но теперь Баг готов был поверить на слово, что их – и впрямь девять. Два нервно подергивались, один стоял торчком – видимо, от радости; остальные бессильно обвисли. Слезы текли по мордочке преждерожденного чуда природы и капали на распластанную по дну узилища шелковую подушку, на ложе заточения.

«Какая же она старая», — содрогаясь от жалости, подумал Богдан.

— Теперь мы вместе, почтенная тетушка, — бормотал Вэймин Кэ-ци, — теперь мы снова вместе…

Вдруг будто кто-то невидимый подрубил передние лапы лисе, и она, чуть не ободрав нежный нос о жесткие прутья, склонилась… в поклоне!

Тангуты, стоя на коленях, дружно поклонились в ответ, а когда подняли головы – лиса без сил свалилась на бок, еле заметно шевеля многочисленными хвостами.

— Мы поможем тебе, почтенная тетушка, мы освободим тебя. — Старший тангут живо вскочил на ноги и принялся обрывать со стены амулеты; Вэймин Чжу-дэ сгребал бумажки и мешочки в кучу, и когда с этим было покончено, принялся ожесточенно их рвать в мелкие клочки; очень быстро в комнате не осталось ни одного целого амулета.

Лисица – должно быть в последнем усилии – вновь подняла голову и по комнате понеслось еле слышное, почти воздушное:

— Спасибо-о-о-о-о…

Вслед за этим исходящее от шерсти лисы сияние стало понемногу меркнуть и сама она начала таять, растворяться в воздухе, — несколько мгновений, и клетка опустела. Лиса исчезла.

И тут минфа почувствовал, как комната и все, находящиеся в ней, плывут прочь от него – дальше и дальше, кружась в безумном хороводе. Темнота обступила Богдана.

14-й день девятого месяца, четверица, поздний вечер

— Ну-ну, драгоценный преждерожденный, — услышал Богдан незнакомый голос. — Пора прийти в себя. Пора! — удивительно мерзкий, выворачивающий наизнанку запах ломанулся минфа в ноздри, и он открыл глаза. Прямо перед собой он увидел слегка опухшее лицо с удивительно правильным носом, на редкость красными глазами и неподдельно приветливой улыбкою. Лицо слегка качалось в мутном пространстве. «Наверное, я еще не очнулся», — подумал Богдан и на пробу спросил:

— Где я?

И попытался подняться.

И увидел Бага.

— Еч…

— Не вставай, — руки Бага, мягко, но твердо легли на плечи встрепенувшегося напарника, прижимая его к мягкому ложу. — Тебе сейчас нельзя вставать. Ты весь утыкан иголками. Тебе надо полежать часик, пока лекарь не закончит свое дело.

— Лекарь?

Вновь, оттеснив Бага, перед ним явился красноглазый.

— Здешний лекарь Михаиле Большков, к вашим услугам, драгоценный преждерожденный. Лежите, не вставая. У вас огромная потеря жизненной силы. С Божьей помощью, мы сейчас немного ее восстановим, но вам еще с пару седмиц придется принимать травы и являться ко мне на прием. Выпейте вот это, — и лекарь подсунул Богдану под нос огромную кружку, от которой исходил упоительный аромат трав.

Немного позже Баг расскажет Богдану, как тот, потеряв сознание, рухнул на пол рядом с Виссарионом. Сгорая от беспокойства, Арсений с Багом выволокли бесчувственного минфа из душного погреба на свежий воздух, но ни похлопывание по щекам, ни прысканье воды в лицо не принесли никаких результатов: Богдан не желал возвращаться к действительности. Потерявший обычную невозмутимость Баг совсем было растерялся, но вовремя появившийся из недр сруба Вэймин Кэ-ци поведал: здесь, в Кеми, обитает известный своими воистину небесными талантами молодой, но крайне знающий лекарь по имени Михайло Юрьевич Большков, и до сего дня не было еще такой хвори – от сердечной до желудочной, — каковую он не смог бы распознать и обуздать. «Так где же этот Большков, где?! Ведите!» – вскричал Баг и, подхватив на руки бессознательного сановника, ринулся вослед указывающему дорогу тангуту. У врат тело минфа перехватил Борис, считавший своим долгом следовать вместе с ними. Младшего тангута, сотрясавшегося в беззвучных рыданиях по ушедшей из мира тетушке-лисе, да Арсения, сидевшего рядом с уложенным возле поленницы Виссарионом – равный Небу наставник больше не брыкался, вел себя тихо, — в «Персиковом источнике» было более чем достаточно.

Лекарь Большков жил в некотором удалении от Кеми – как ни торопись, а даже самым быстрым шагом полчаса требовалось. В конце пути Богдан стал подавать признаки жизни: тихо простонал и шевельнул рукой; Баг обнадежился было, но тут тело минфа сотрясла крупная, с ног до головы, дрожь, и он снова затих. «Уже рядом, — махнул рукой Вэймин Кэ-ци. — Почти пришли».

И они снова поспешили вперед, стараясь не потревожить и не растрясти сановника.

У последнего поворота тропинки, за которым, по словам тангута, их взорам наконец-то должно было открыться жилище кемского лекаря, Вэймин Кэ-ци чуть не налетел на чьи-то ноги, беззаботно торчащие из кустов. Ноги были обуты в крепкие, не новые, но ухоженные сапоги желтой кожи и при ближайшем рассмотрении оказались принадлежащими худощавому мужчине в немного великоватом буром халате на меху; удобно вытянувшись во весь рост, он лежал в кустах лицом вверх и, приоткрывши рот, еле слышно посапывал. Рядом громоздилась объемная чересплечная сума.

Чуткий нос Бага уже на подходе уловил могучие алкогольные пары, исходящие от спящего. Тот был пьян, как самый последний житель Разудалого Поселка.

«Этим займемся потом, а сейчас…» – забегали лихорадочные мысли, и тут Баг осознал, что лицо безмятежно пребывающего в несообразном отдохновении человека, одетого в, мягко говоря, великоватый ему халат, лицо, сладко запрокинутое и несколько преображенное неотмирным состоянием, представляется ему тем не менее весьма знакомым. Он покосился на тангута, как-то смущенно топтавшегося подле сапог лежащего, — тот посмотрел виновато. «Что? — бешено крикнул Баг, — что?!» Вэймин Кэ-ци хотел было ответить, но ланчжун остановил его жестом: он уже вспомнил краткий и странный лекосмотр в привокзальной харчевне «Пустынник Онуфрий».

Лежащий перед ними худой преждерожденный и был хваленый лекарь Большков.

Гнев застлал глаза. Баг, почти утеряв контроль над собой, собрался пнуть ногой в бок нерадивого лекаря: беспечный пьяница, валяющийся в кустах вместо того, чтобы врачевать недуги, мерзкий скорпион, да я тебе сейчас собственноручно закачу таких огромных прутняков – вот кусты какие рядом, мигом наломаю потолще и посучковатей! ты в жизни больше не сядешь! Но тут тангут мягко тронул его за рукав. «Это бывает, — сказал он, — надо отнести его к жене. Она умеет разбудить». — «Да толку от него, от такого!» – горячился Баг. «Лекарь Большков может врачевать в любом состоянии, — уважительно поведал крепкий, ровно кремень, Вэймин. — Надо только разбудить».

Делать нечего, и они продолжили путь уже с двумя телами на руках – правда, лекарь Большков, когда Баг перебрасывал его через плечо, не приходя в себя, разразился грозным призывом: «А вот кто со мной биться?!», но тут же затих, возобновил радостное сопение и лишь умильно заулыбался во сне.

Хутор Большкова выплыл из леса буквально через пять минут, являя взорам налаженное хозяйство загородного жилища: в обширном огороде рядами стояли парники, в одном, высоком, издалека через пленку угадывался обильно плодоносящий банан; рядом с крыльцом деловито топтались с кудахтаньем многочисленные куры; из крашенной зеленым будки при виде пришельцев вылезла, волоча за собой длинную цепочку, мелкая, вполне мирная псинка и без особой охоты обложила их невнятной собачьей руганью. Впрочем, при этом она приветливо и даже радостно рубила воздух хвостом. Отлаяв положенное, собачка подсеменила к Багу и стала обнюхивать свисающего с его плеча хозяина.

На стук в дверь из избы явилась молодая темноликая женщина («Лизавета, жена», — шепнул тангут) в просторном темном халате и рогатой кике: концы платка воинственно торчали вверх и вперед. Увидев самозабвенно посапывавшего Большкова, она укоризненно поджала узкие губы, а потом уронила грозно: «Почто принесли? Несите, где взяли!» Поклонившись, тангут объяснил ей причину их столь внезапного прихода, и, едва глянув на бледное лицо Богдана – его опустили на лавочку у избы, и Баг присел рядом, держа друга за руку, — Лизавета покачала головой, тяжело вздохнула, буркнула: «Ждите», — и скрылась в избе.

На свет были извлечены воронка и глиняный кувшин, в коем плескалась некая жидкость без запаха. Борис, следуя немногословным указаниям темноликой хозяйки, уложил пьяного лекаря на траву, вставил ему в рот воронку и через нее принялся заливать в организм Большкова содержимое кувшина. «Держите», — буркнула Лизавета Багу, и тот сел лекарю на ноги. Отставив опустошенный кувшин, Борис прижал к земле руки Михаилы.

Результат не заставил себя ждать особенно долго: с минуту Большков лежал спокойно, а потом ужасно задергался, пытаясь освободиться; простор давно склонившегося к вечеру дня прорезал громкий полупридушенный вопль. Куры в ужасе шарахнулись прочь и где-то за домом по ошибке заорал петух.

Дав мужу всласть и от души подергаться, Лизавета скомандовала: «Отпускайте!» Освобожденный лекарь вскочил на четвереньки и довольно живо совершил по лужайке перед домом почти правильный круг. При этом он неразборчиво мычал и как заведенный тряс головой; большое удовольствие, несомненно, от этого получала собачка, которая, звеня цепочкой, с радостным лаем следовала за Большковым по пятам.

Замкнув круг, Михаиле мученически выгнулся и его обильно стошнило на грядки с поздней капустой. Тут же к нему подскочила Лизавета: завладев ушами мужа, она принялась бешено растирать их, выкрикивая: «Пора пиявиц ставить! Пора пиявиц ставить!». Кика грозно топорщилась.

Баг чувствовал себя посетителем психоисправительной лечебницы; похоже, сходное ощущение настигло и Арсения. Один Борис понимающе улыбался, глядя на происходящее.

И точно: предпринятые темноликой Лизаветой меры оказали поразительное действие: лекарь внезапно восстал на ноги и с бормотанием «да, да, да» нетвердыми шагами подошел к бочке с водой и окунулся туда по пояс. После чего, истекая водой, протер красные глаза и сказал виновато: «Прости, Лизонька, голубушка, опять с калганчиком переусердствовал. Где хворый?» Лизавета гневно покачала рогами платка и указала на распростертого на лавке бесчувственного Богдана.

Лекарь уже вполне твердо направился к болящему, но, не доходя до него какого-то шага, внезапно остановился, прикрыл глаза рукой и возвестил испуганно: «О! Силен злой дух! Силен!» – после чего ринулся к минфа и стал подвергать его тем процедурам, которые уже были знакомы Багу по харчевне «Пустынник Онуфрий», то есть прощупал пульсы, где только мог, оттянул веко и долго рассматривал зрачки, а потом стал мять сановника в разных местах. Баг смотрел на лекаря с невольным восхищением; на глазах у честного человекоохранителя ордусская духовность вновь победила все препоны, вотще поставленные косной материей. Воистину, хотеть – значит мочь! Некоторое время воскресший Большков делал пассы руками в нескольких цунях[59] от тела Богдана; он то и дело надолго замирал над какой-то известной ему одному точкой и принимался за следующую. Потом обернулся к Багу, узнал его, приветливо поклонился и, перемежая слова уместными цитатами из Священного Писания, поведал, что сановник страдает крайним истощением жизненной энергии, вызванной внешними причинами; говоря проще, кто-то забрал часть его светлых мужских сил, нарушив тем самым гармонию Инь и Ян; это очень похоже, пространно принялся уточнять Большков, кивая самому себе, на лисье омрачение. «Вы поймите, — сказал Большков, — лиса-оборотень, вступив в сношения с мужчиной, высасывает его светлую силу независимо от того, хочет она того или нет, ибо такова ее природа. Все, что от нее зависит, — это либо, коль она злобствует, уморить мужика вконец, либо, коль она совсем даже не против, дать ему время очухаться…» Тут из избы появилась Лизавета и, придерживая дверь, распорядилась: «Заносите!» – «А! — улыбнулся Большков. — Добрая жена – счастливая доля, она дается в удел боящимся Господа!..»

…Но все это Баг расскажет Богдану потом, позже, а сейчас он смотрел на сановника с легкой улыбкой, в которой читалось облегчение, держал его голову и помогал пить отвар из трав.

— Что Виссарион? — слабым голосом спросил Богдан, когда с питьем было покончено и он откинулся на пуховую подушку. — Где он?

— Позвольте… — услышал он хриплый голос Вэймина Кэ-ци. Тангут тоже, как оказалось, был рядом: сидел на табуретке у стены. — Позвольте нам самим. Это наш мальчик. Плохой, но – наш. Вот нас двое да он – больше не осталось Вэйминов, — тангут кашлянул. — Наша почтенная тетушка удостоилась стать небесной лисой. Теперь он уж не сможет противиться справедливости. Он раскается. Мы верим.

— Правда, еч, — проверяя иглы, вколотые в предплечья друга, молвил Баг, — пусть они сами с ним разбираются. Семья – дело святое. У них такое горе, — он вспомнил Стасю и тяжко вздохнул, — траур…

— Быть по сему, — вспомнив отца Киприана, согласно прикрыл веки минфа. — Быть по сему.

Вэймин Кэ-ци поднялся с табурета и отвесил Богдану низкий поклон, потом еще один, и еще.

— Что вы, не надо… — зашевелился смущенный Богдан.

Тангут приблизился и осторожно положил сановнику на грудь кожаный мешочек на тонком ремешке.

— Возьмите это, драгоценный преждерожденный, — сказал он, — возьмите и носите, не снимая. Вы ведь теперь тоже наш родственник. Охранит от вашего… недуга, — он круто развернулся и быстро вышел; ошеломленный загадочным сообщением о новоявленном родстве Богдан, не верящий ни в какие амулеты, — какие могут быть амулеты, коли все в руках Господа нашего, — хотел было остановить тангута, но за тем уж захлопнулась дверь,

— Карма, — пробормотал Баг.

— Ну-те, — в комнате с банкой, полной гируд, появился лекарь Большков. — Постановка малых сих на соответственные места ослабленного организма будет, мыслю, весьма сообразной… Кстати, драгоценный преждерожденный Лобо, вы выяснили, что такое «лисья рыжинка»? Мне, как естествоиспытателю, это было бы очень интересно. Казалось, я знаю все снадобья, и вдруг…

Баг и Богдан переглянулись.