Дело о Бабе-яге

Глава 10

Разбудил крик петуха. Он прямо таки ввинтился в ухо, заметавшись по черепной коробке, как взбесившийся мяч. Я подскочил, как ошпаренный.

Очумело оглядываясь по сторонам, попытался сообразить, почему нахожусь средь могил, на кладбищенской земле. В локоть впился, как мне показалось, острый сучок, я взвизгнул, отдергивая руку, и увидел петуха. Черного как смоль, с налитым красным гребнем и роскошным разноцветным хвостом.

— Кыш, пернатое! — прикрикнул я на него. — Нечего тут клеваться!

— Ко… — сказал петух и, чуть наклонив голову, иронично уставился на меня круглым глазом.

— Бвана? — от изумления я совершенно пришел в себя. — Что вы здесь делаете? — петух, прикрыв голову крыльями, энергично потряс гребешком. Ну конечно! Как же он ответит…

Я еще раз осмотрелся. В утреннем солнышке кладбище уже не выглядело таким мрачным и зловещим, как ночью. Никто не вздергивался из потревоженных могил, никто не орал заунывным голосом, что ему душно, не хохотал гомерически, не хватал за сердце…

— Бвана! Здесь девушка была… — петух смотрел внимательно, ожидая продолжения. — Такая… — я попытался поточнее припомнить, как она выглядела, но, кроме зеленого бантика, ничего в голову не лезло. — Симпатичная, в общем. С косой. — руками я пытался показать, какая у нее была коса. Петух покатился со смеху.

Хорошенькое я, наверное, представлял собой зрелище, если даже птице смешно. Вихры растрепаны, весь в репьях, пуговиц на рубахе не хватает. Рожа мятая и невыспатая… Вещей нет. Это я понял, похлопав себя по карманам. Ни расчески, которую я привык носить в заднем кармане джинсов, ни ключа от комнаты, ни носового платка… Интересно, кому понадобился не первой свежести носовой платок?

Зрелище, которое мы с петухом представляли, направляясь обратно в гостиницу, произвело на публику неизгладимое впечатление. Разговоров хватит надолго. Разумеется, прямо посреди кладбища Лумумба перекинуться не мог — одежды на нем, как на птице, предусмотрено не было, так что…

Петух, ростом мне почти по пояс, гордо вышагивал впереди, выбивая из каменной мостовой искры огромными шпорами. Я с трудом плелся за ним, держась за голову. Чувствовал себя при этом так, будто вместо мозгов — лебединый пух.

Один раз прямо перед нами выскочил матерый — один глаз и одно ухо в комплекте — котище. Черный, как смертный грех. Польстился на дармовую петушатинку… Лумумба, грозно встопорщив перья, так на него глянул, что бедолага со всех лап взлетел на дерево, где и угнездился на самой верхушке. После встречи с наставником этот кот, я уверен, никогда больше не будет охотиться на птиц, ни на больших, ни на маленьких. И котятам своим закажет.

Перед самой гостиницей всю проезжую часть перегородили несколько подвод. В одной из них горой были навалены глиняные горшки, в другой — что-то накрытое большим пестрым тентом, в третьей громоздились бочонки. Хозяева, сошедшись на перекрестке, ругались о том, видимо, кто кому должен уступить. Лошади всех троих меланхолично переступали копытами, опустив головы. Передышке они были только рады. Не знаю, о чем думал драгоценный учитель, когда налетел на всю эту честную компанию. Может, петушиные бойцовые инстинкты возобладали…

Как хищный коршун, Лумумба рухнул с небес. Все три скотины дружно шарахнулись в стороны. Телега, груженная горшками, перевернулась. Грохот бьющейся утвари еще больше испугал лошадей. Одна из них попыталась совершить маневр разворота на сто восемьдесят градусов, оставшись при этом на месте, и опрокинула подводу, накрытую тентом. На мостовую посыпались громадные, как арбузы, яблоки. Они весело катились под горку, подскакивая, как исполинские градины. Возницы, всё так же громко ругаясь, кинулись к лошадям и попытались их растащить. Лошади же, обладающие упрямым и непредсказуемым нравом, всячески им в этом препятствовали.

Кульминацией катастрофы стало падение третьей подводы. Бочонки, громыхая и лопаясь, как пушечные ядра, тоже покатились под горку, на ходу выплескивая золотистое, пенящееся содержимое. Если верить душистому хмельному духу, это было первосортное ячменное пиво.

Я зачарованно замер посреди всего этого хаоса, совершенно позабыв о наставнике, кладбище, Бабе Яге и даже о том, кто я такой.

Любимое занятие всех бездельников: пялиться на то, как впахивают другие. На нашем перекрестке, спасибо петуху, в данный момент работы хватило на всех. Кто-то уже аппетитно хрустел наливными яблочками — ваш покорный слуга в их числе; другие освобождали телегу от уцелевших бочонков и споро утаскивали их куда-то в переулок — видно, чтобы уберечь от дальнейшего произвола. Глиняной утварью тут же принялись жонглировать вездесущие мальчишки. Горшки, выскальзывая из их озорных ручек, с оглушительным треском лопались о мостовую и стены окрестных домов. Возницы орали, как оглашенные, пытаясь спасти остатки имущества, народ развлекался тем, что выкрикивал различные дельные советы, которые только усугубляли хаос.

Петух, лавируя среди всего этого безобразия, подскочил ко мне и больно клюнул в коленку.

— Ай! Бвана, чего вы клюетесь? — захныкал я, потирая ногу.

— Ко… — он примерился клюнуть еще раз, но я отскочил.

Смачно откусив сразу половину яблока, я пожал плечами и вопросил:

— Что я вам такого сделал? Сами отправили на кладбище, да еще и ночью, а теперь сами и недовольны… Стою тут, яблочко кушаю, никому не мешаю, а вы клюётесь…

Петух зарычал, как дракон. Я шарахнулся от него еще дальше. Наставник, успокаиваясь, на секунду прикрыл желтой пленкой глаза — не иначе, считал до десяти, — тряхнул гребнем, а затем, взяв меня крылом за руку, как маленького, потащил прочь. На ходу я успел набить полную пазуху яблок.

— А теперь, свет мой зеркальце, рассказывай, как ты развлекался на кладбище вместо того, чтобы работать.

Учитель, в шелковом халате, с трубкой, умытый и без перьев, расположился на софе.

— И ничего я не развлекался, скажете тоже. Какие развлечения могут быть на кладбище, ночью? Разве что некрофилия, дак я этим не страдаю…

— Ближе к телу. — обрубил Лумумба.

Я отхлебну кофе. Настоящего, между прочим, а не из желудей. Учитель расщедрился, ради любимого ученика.

— Ближе к телу… — мысли разбегались, как легкие облачка. — Во-первых, там были призраки.

— Эка невидаль! — фыркнул учитель. — Призраки на кладбище…

— Не скажите. Один чуть мне сердце из груди не вырвал, а вы знаете, бвана: призраки на такое не способны. Бестелесные они.

— Это верно. — Лумумба задумчиво выпустил ароматное колечко. — Может, это был упырь? Ты не ошибся?

— Да что я, в самом деле, упыря от призрака не отличу? — я обиженно надулся. — Пес там еще был, тоже подозрительный. Всё ходил за мной, как на привязи… И девушка. Чернавой звать.

— Угу… — задумчиво промычал учитель. — Чернава, значит.

Несмотря на кофе, меня начало клонить в сон. Разумом всё еще владело пуховое отупение, а душа блуждала по сумеречным полям Нави. Ведь опоили-то меня, когда я под Пыльцой был… Неизвестно еще, каких побочных эффектов можно ожидать от двух зелий, действующих синергично.

— Не спать! — на окрик наставника я вскинулся. — Напрягись, Ванюша. Что еще там было необычного? — я послушно наморщил лоб.

— Да ничего… Кладбище, как кладбище. Сыро, промозгло, мертвечиной воняет. А заклинание не сработало. Вы уж поверьте, бвана: я очень старался. И топал, и хлопал, и вокруг себя вертелся, что твоя юла…

Наставник обеспокоенно поджал губы, а потом тяжело вздохнул.

— Сначала — файербол, теперь — кладбище… Походу, тебя пытались убить, падаван. И, если б не твоя клиническая толстокожесть, это бы легко удалось. К сожалению, нас раскусили. Точнее, о том, кто мы такие, враг знал с самого начала. А значит, игра в гастролеров была бесполезным фарсом.

— Значит, Кукиша убили из-за нас? — тихо спросил я.

— Определенно. И всё остальное… — наставник задумчиво пыхнул трубкой.

— Что, остальное?

— Укладывается в общую схему. — Лумумба отбросил трубку и вскочил. — Вставай! Пора прогуляться. Нам нужен новый план.

Идти никуда не хотелось. Томно прикрыв глаза, я откинулся на спинку дивана, изображая умирающего лебедя.

— Что-то у меня голова кружится… И коленки дрожат… Может, вы как-нибудь сами?

— Ни в коем случае. — наставник бессердечно пнул меня по лодыжке. — Поднимайся, падаван. У нас появилось срочное дело. — и смерил меня критическим взглядом. — Только умойся. И надень что-нибудь чистое.

— Бвана, а куда мы идем? — я находился в эйфорической фазе отходняка. Ощущал себя воздушным шариком — в буквальном смысле. Лумумба тащил меня за собой за веревочку, и я всё время боялся, что он эту веревочку выпустит. Говорят, в верхних слоях стратосферы давление воздуха уже не такое хорошее, как у земли, и запросто можно лопнуть…

— Идем мы к старым знакомым. Точнее, к одной знакомой: девочке Маше. — снизошел до ответа Лумумба.

— Ух ты, здорово! — я несколько раз подпрыгнул. Просто так, потому что мне это нравилось. — А зачем?

— Придем — узнаешь, а сейчас помолчи.

Я честно попытался выполнить требуемое, но не смог. Так и распирало от любопытства.

— Бвана, как вы думаете: а что это за девушка была на кладбище? А отыскать её можно? Расчесочку мою украла, а она, вы знаете, дорога мне, как память…

— Это я тебе подарил. — напомнил Лумумба. — И всё равно ты ей не пользовался.

— В том то и дело… Подарок от любимого учителя, — я прослезился. — Пуще собственного глаза… Пылинки сдувал… Только вы один, бвана, любите меня, один заботитесь о сиротке без роду без племенииии… — шмыгая носом, я начал тереть глаза.

Жизнь вдруг перестала быть чудесной и удивительной. Теперь я чувствовал себя, как камень, пролежавших под ногами прохожих тысячу лет. Вот, сейчас отращу лапки и зароюсь в землю. Насовсем.

Лумумба, глядя на мои сопли, поморщился.

— Так. Мне это надоело. Что-то долго тебя таращит… Думал, погуляем, ветерком тебя обдует — глядишь, и отпустит. Но, видно, не всё так просто.

Грубо схватив меня за ухо и притянув к своим губам, наставник что есть силы дунул. В голове моей образовался смерч. Пометавшись под сводом черепа, он вылетел через другое ухо и покатился по улице огромным серебряным колесом. Зашатавшись, я не удержался и шлепнулся на задницу.

Помотал головой. Затем ощупал себя, сосчитал руки, ноги, глаза, уши, пальцы — вроде всё сходится. Осторожно поднялся, цепляясь за Лумумбу, и огляделся вокруг.

Вот есть такое выражение: родиться заново. Сейчас это самое случилось со мной. Мир предстал ярким, новым, не очень, правда, чистым — мы находились на задворках какой-то харчевни, и оттуда отчетливо несло помоями. Прямо на тротуаре валялись капустные листья и картофельные очистки, в них радостно рылись двое поросят и четыре курицы.

— Спасибо, бвана. — с чувством поблагодарил я.

— Обращайся. — милостиво кивнул Лумумба и, заложив руки за спину, продолжил шествие.

— А всё-таки… Зачем нам к Маше?

— Хочу предложить ей работу.

— О как… — теперь я уже не подпрыгивал, и не хотел зарыться в землю. Какие-то остатки зелий еще бродили в глубинах моего сознания, как потерявшиеся дети по пустому гулкому дому, но голова наконец-то очистилась и ноги стали мне подчиняться. — Так она и согласится…

— Я сделаю Маше предложение, от которого она не сможет отказаться.

— Но зачем? Нам что, вдвоем плохо?

— Как показала практика, не зря магам определено ходить по двое. Разделились — и сразу неприятности. Бабу-Ягу так и не обнаружили, ты угодил под удар суккуба…

— Суккуба? — я был поражен. Ничего такого я в упор не помнил.

— Девушка твоя, Чернава. Не улавливаешь? — я помотал головой. Или еще хмель до конца не выветрился, или впрямь я дурак. — Она — суккуб. Или, по-здешнему, навка. Ночная охотница.

В справочнике картинка была: грудастая девица в неглиже. То есть, без ничего. Лично я никакого неглиже не видел.

— Они ж на красоту приманивают, верно? — поделился я с Лумумбой. — А та меня вовсе не соблазняла. Ничего "такого" — я покраснел, — не предлагала. Вот, разве что, выпить…

— Из круга ты вышел, как миленький. А ей только того и надо было.

— Но зачем суккубу моя расческа?

— Плохие у тебя зубы, молодой падаван. Никак тебе гранит науки не дается.

— Я первым на курсе был! Ну, вторым — это точно. Третьим, во всяком случае… А зачем?

— Суккубу не расческа была нужна, а волосы твои рыжие, которые меж зубьев застрять могли. Что еще она взяла?

— Деньги. Ключ от номера. Платок…

— Придется поработать над твоей защитой. — пробормотал бвана себе под нос и сочувственно похлопал меня по плечу. — А то утащит, не ровен час, в омут глубокий.

— В омут русалки тащат! — радостно сообщил я Лумумбе. — А вы говорите…

Вот так, мило беседуя, мы добрались до места. Улица была узкая, извилистая, заборы стояли вплотную к дороге. Через заборы свешивались ветви черешень. По пыльной колее бродили куры, в густых лопухах спал, раскинув лапы, громадный, пегий с рыжим подпалом, пес. Когда мы проходили мимо, он приоткрыл один глаз, оглядел нас с ног до головы, затем беззвучно щелкнул челюстями на муху и повернулся на другой бок. Я нахмурился: где-то я эту псину уже видел…

Дом был довольно старый, под серой шиферной крышей. Сайдинг, давно не крашеный, производил впечатление заброшенности и неуюта, однако во дворе пестрели радующие глаз клумбы. Половину цветов на них я даже не знал. Только бледно-синие васильки, да розово-красный львиный зев. В стороне, как король среди подданных, высился единственный розовый куст. Бутоны на нем были богатого, багрово-винного оттенка. Так и захотелось подойти, понюхать…

— Ваня, веди себя прилично. — напомнил Лумумба, направляясь по дорожке к рыльцу. — Помни: мы пришли не ссориться.

— А почему именно она? — шепотом задал я вопрос, который терзал меня всю дорогу. — По мне, полезнее был бы тот парень, Обрез.

— У Обреза уже есть наставник. Если бы он сам захотел… Но он не захочет. Тем более, нам нужна девушка. — договаривая, Лумумба уже стучал в дверь, и спросить, почему именно девушка, я не успел.

Дверь распахнулась рывком, будто там знали, кто пришел, и очень этого ждали… Но, увидев выражение лица Маши я понял: ждали не нас.

— Здравствуйте, Марья. Позволите войти? — Лумумба вежливо улыбнулся.

— Маша меня зовут. — буркнула она. — Чего надо?

— У нас к вам предложение. — она на секунду задумалась, потом кивнула.

— Ладно, проходите. Хуже всё равно не будет. — мотнув копной распущенных, и похожих на огненное облако волос, она пошла вглубь дома.

Внутри было очень уютно, несмотря на то, что обои кое-где отставали, двери давно нуждались в покраске, а потолок в побелке. Но общая атмосфера — детские картинки, яркие и веселые, которыми были залеплены почти все свободные места, чистые, как слеза младенца, окна за кружевными занавесками, запах какой-то выпечки — всё это говорило о том, что дом этот любят. Я даже позавидовал, немножко. Впрочем, у нас, в казармах при агентстве, тоже неплохо. Тепло и сухо. Кормежка три раза в день…

Нас провели на кухню. За круглым столом, бессильно сжав руки, сидела красивая и бледная девушка. А рядом с ней — Таракан. Я удивился: не создавалось впечатления, что они с Машей такие уж друзья.

Неуверенно махнув в нашу сторону, Маша сказала:

— Вот… пришли. Я тебе о них рассказывала. — обратилась она к девушке.

— Это Ласточка. Мы вместе живем. — уже нам с Лумумбой. — А Таракана вы знаете.

— Рад познакомиться. — наставник чопорно поклонился. — Но… Я бы хотел видеть вашего учителя. Нельзя ли его тоже пригласить?

— Нельзя! — вдруг крикнула она. Его никуда больше нельзя пригласить! — и, развернувшись, выбежала из кухни. Где-то хлопнула дверь.

Мы перевели взгляды на Таракана.

— Бабуля ушел. — вместо него сказала девушка. — И не вернулся.