Дело о Бабе-яге

Глава 21

— Первым делом пойдем к Штыку, — я думал вслух, одновременно пытаясь сдержать не в меру разогнавшуюся лошадку. Под колесами уже громыхали камни мостовой. — Потом надо найти кого-то из персонала гостиницы. Управляющего, например. В то, что наставник спятил — я в жизни не поверю. Узнаем из первых рук, как всё было.

— А почему ты решил, что он нам поможет? — по мостовой телега катила очень тряско, и Маше приходилось хвататься за что попало, чтобы удержаться.

— Полицеймейстер сейчас — главное должностное лицо в городе. И он знает, кто такой Лумумба. Если откажется — значит, тоже замазан, по самые уши.

— Штык — дядька хороший, не обвиняй его напрасно. Я просто хотела сказать, что у него и без нас дел по горло.

— Всё эти события связаны между собой. Что-то он успел раскопать… Расскажем ему, что знаем мы. Я уверен, вместе мы это дело раскроем.

Меня так захватила эта идея, что я перестал смотреть по сторонам, забыв, что нас могут разыскивать. Мысленно я был уже в кабинете полицеймейстера, выстраивая аргументы и доказательства.

Вдруг в голове взорвалась боль — именно так бывает, когда по затылку со всей дури засветят булыжником. От неожиданности дернув вожжи, я кувырнулся через передок телеги, под ноги лошади.

Откуда ни возьмись, вокруг образовалась толпа.

— Попался! — схватив за руки и за ноги, меня потащили из-под колес, на ровное место. Я взбрыкнул, пытаясь вырваться, но держали крепко.

— Руки, руки хватайте. Не давайте ему пальцами шевелить. И пасть заткните. Чтоб не сболтнул чего.

— Спокуха. Вишь, глаза синим не светятся — значит, наркотика в ём нема.

— Береженого бог бережет. Затыкай.

Не успел я опомниться, как в рот мне напихали какую-то вонючую тряпицу.

— А это точно он? Тот, помниться, рыжий был, а этот — цыган-цыганом…

— Сказано было: на ентой улице в енто самое время. А он, или не он — не наше собачье дело.

— Девка — та самая. Парнишкой прикинулась, а шапку сбили — глядь, коса! Я видел, как они из гостиницы с тем черножопым выходили… Ссыкуха рыжая. Нашла с кем связаться.

— Права была Мадам Елена. Точно они.

Сердце глухо забилось.

— Умнейшая женщина, дайбогейздоровьичканамногиегоды… Как первый-то сгинул, про младшого и думать забыли, а она напомнила. Всё предсказала, благодетельница, как в воду глядела.

Я был кругом прав. Это всё она, Елена. А ну… Попытался вызвать в себе хоть слабенькую искру, приоткрыть Завесу. Сосредоточился, и даже что-то почувствовал… Но получил пинок в брюхо и задохся.

— Эй, ты чего? Лежачего-то не бьют. — надо же, кто-то сердобольный выискался.

— А вдруг он колдовать вздумает?

— Сказано же, без Пыльцы не может.

— Хозяйка отдельно предупредила: чтобы без членовредительства. И сразу — к ней.

— Щас до площади дотащим — поглядим…

— Хозяйка велела в Пеликан тащить.

— А твоя хозяйка нам не указ! Виселицу сколотили? Сколотили. Значица, болтаться на ней мажонку еще до захода солнца.

— Девку, девку не забудьте.

Во время спора меня тянули в разные стороны — видимо, две различные группировки. Сильно пахло перегаром: участники самовольного судилища все, как один, были навеселе. Я пытался разглядеть Машу, но вокруг топтался целый лес ног — в воняющих смальцем сапогах, в тяжелых рабочих ботинках, в обычных городских туфлях… И эта разнообразная обувь то и дело пинала меня по всем местам. Бока отзывались трескучей болью, из носу текла вьюшка, не давая нормально вздохнуть, запястья резало — к ним примотали по крепкой тонкой веревке. Стало страшно: а ну, кому-то придет в голову не тащить меня на площадь, а привязать к двум разным телегам и дать лошадям хлыста.

И всё время мерещился где-то рядом знакомый пес…

От-тставить самосуд! — вдруг рявкнуло сбоку начальственным голосом, и я немного расслабился.

— О, б… Полицай нарисовался, фиг сотрешь. — и, совсем другим голосом: — Да никакого самосуда, вашбродие! Разрешите доложить: накрыли банду магов. Тех, что винзавод спалили.

— И гостиницу.

— По стратегическим объектам целились. На самое дорогое, ироды, покусились…

— Вздернуть его, и вся недолга!

— Мы ж только помочь, вашбродие! Со всем нашим усердием…

— Прально! Чего вам, господам, перчатки белые марать? Уж мы сами управимся, по-простому. Мы с магами разбираться привычные. — я почувствовал пинок по почке. Судя по ощущениям, сапог был подкован.

— Я сказал, отставить.

— У деда Федора двое сыновей под Перебеевкой сгинули.

— Это где имперские штурмовики?

— Ну… А у Миронихи внука динозавр затоптал. Так и не оклемался мальчонка.

— Брата! За брата отомстить! Мажья погань… зубами бы грыз, да тошнит.

— Градоначальника-то, градоначальника — тоже они грохнули, сердешного. Про клад ихнего благородия узнали…

— А вот мы его сейчас и спросим, где тот клад…

— Прально! И мага того помните? Живчика… Тоже они. Чтоб конкуренции не было.

— Отомстим за мага!

— Сил наших больше нет беспредел терпеть, вашбродие! Вы уж тут, в стороночке, постойте, пока мы мажонка вешать станем. Уж вы не сомневайтесь, управимся в лучшем виде…

— Вина преступника должна быть доказана, и только тогда он будет осужден по всей строгости закона.

— Да и где он, ваш закон? Цаппеля убили, Шаробайка сбег… А маги, вашбродие, не в вашей ком-пен-тен-ции. Так что идите себе, убивцев ловите. А тут мы как-нибудь сами…

— Данные действия я приравниваю к бунту. Если не разойдетесь… Я буду стрелять. Послышался громкий щелчок железа о железо.

Народ замолчал, переваривая угрозу. Потом раздался робкий голос:

— Че, правда штоль? За мага вонючего, по своим?

— Как представитель закона, я не имею права попустительствовать произволу. Если для сохранения порядка нужно будет применить силу — за мной не заррржавеет. И вы это знаете.

— Но он же — маг! Преступник…

— Разберемся.

— Разберешься, говоришь?

Поборники справедливости, видать, подостыли и теперь искали способ сохранить лицо.

— Даю слово. ВСЕ виновные будут наказаны.

Последовала еще одна пауза, наполненная сопением, хмыканьем и шарканьем ног. Затем более-менее трезвый голос подвел итог:

— Ну чо, ладно тогда, мужики? Пускай всё по закону.

— Отпускать его, чтоль? А вдруг побегит?

— Не побегит. Вишь, еле дышит. — меня вновь потыкали в брюхо носком сапога, я прикинулся ветошью. — Бока-то мы ему знатно намяли.

Меня раскачали и закинули обратно на телегу. Развязывать не стали.

— А с девкой-то что делать? — я навострил уши: была надежда, что Маше удалось бежать…

— Разберемся. Так что тоже грузите. — непререкаемым тоном приказал Штык.

— Тут её того… огрели малость сильно. Так что деваха без памяти. Почти наверняка без памяти… Может, даже дышит.

Я попытался разлепить стремительно заплывающий глаз и увидел кусочек бледной щеки, прикрытый копной кудрявых волос. С виска стекала тонкая струйка крови…

Захлестнула ярость. Как они могли? Среди толпы, судя по комментариям, было и несколько охотников, вернувшихся из того злополучного рейда на штурмовиков. И ни один не подумал заступиться…

Задергавшись и замычав, я попытался освободиться. Не люди, звери… Ладно, напинать связанного мужика — от меня не сильно убудет. Но девчонку? За то, что видели её рядом с магом?

Завеса открылась сама, будто только того и ждала. Навь предстала во всей красе: Полыхнуло северное сияние призраков, засветились гнилушки пропащих душ, замигали светлячки невинноубиенных…

Я потянулся в неё всем своим существом, всеми оставшимися силами. Почувствовал, как ослабевает давление веревок на запястьях, как лёгкие сами набирают воздух, чтобы выдохнуть заклинание, и… Где-то в позвоночнике зародилась волна боли. Огнем пробежав по синапсам, она добралась до черепа и расплескалась под сводом, ослепляя, оглушая, и наконец, милосердно лишая сознания.

Ну, всё. Конец. — пришла последняя мысль. — Спылился.

— Ваня?

— М-м-м…

— Вань, просыпайся, обед стынет.

— Что? Где обед?

Сев, я с размаху вписался лбом во что-то очень твердое. Показалось, что череп раскололся, как грецкий орех, и распухшие мозги выплеснулись наружу.

— М-мать святая богородица…

— Не ори. Охранники услышат.

Не пытаясь больше шевелиться, я разлепил глаза. Низкий колючий потолок, такие же стены, все в неприятных темных потеках. Серенький свет едва пробивается сквозь зарешеченное окошко.

И запах. До боли знакомый, вызывающий чувство суконной тоски, безнадеги и вшей. Карболка пополам с прокисшей капустой… Так пахло в приемнике для бродяг, куда я частенько попадал в детстве.

— Где мы?

— В участке. В камере.

И я всё вспомнил. Нахлынуло облегчение: мы всё-таки живы. И Маша жива, и я жив. Не спылился. Еще нет.

Осторожно, пригнув голову, я сел. Потолок был низким — наверное, специально. Согнувшись в три погибели не очень-то побуянишь…

Маша выглядела нормально. Ну, почти. В тусклом свете её кожа светилась, будто восковая, а глаза были огромные и темные, как колодцы. Волосы с одной стороны лица потемнели и ссохлись сосульками.

Неожиданно меня охватила нежность к этой девчонке. Знакомы без году неделя, а она вон как за меня стоит — прям, как за брата…

Протянув руку, я погладил её по щеке.

— Бедная. Досталось тебе.

— Не больше, чем тебе. Ты как, кстати?

Я, кряхтя, ощупал бока.

— Ничего, жить буду.

— Ага. До вечера.

— Что до вечера?

— Жить нам осталось до вечера. То есть, часа полтора. Уже и виселицу на площади смаздрячили, по заряду дроби им в пузо…

— Значит, нас повесят.

— Вроде как.

— Быстро же в вашем городе позабыли о том, что все люди — братья.

— Штык этого не допустит. — Глаз и щека у Маши налились нездоровым багрянцем, это было видно даже в полумраке, царящем в камере.

— А кто нас в тюрьму кинул, как преступников?

— Может, это для нашей же безопасности.

— Ты сама в это не веришь.

— Штык не может оказаться плохим. Он Бабуле всегда помогал.

— Ты и про Мадам Елену так говорила.

— И что?

— Ты не слышала? Это она наводку дала, чтобы нас схватили.

Она сникла. Виновато посмотрела на меня и отвернулась. Я притянул её к себе и обнял. От волос Маши чуть-чуть пахло кровью.

— Пока ты спал, в участок Ростопчий приходил. — буркнула она мне в плечо. — Так орал, что стекла дрожали. Требовал выдачи преступников — нас, значит…

— Про Лумумбу ничего не говорили? — спросил я после паузы. Маша молчала. — Ты что-то знаешь?

— Ростопчий клялся, что видел его мертвым.

Голова начала болеть сильнее.

— Этого не может быть.

— Когда умирает сильный маг… — проговорила она, ковыряя дырочку на моем рукаве, — Колдовство рассеивается не сразу. Бывает, проходит несколько дней.

Рванув ворот, я попытался нашарить крестик, и не смог. Стащил рубаху, обсмотрел всё своё туловище… Пошарил в карманах, даже трусы обхлопал! Потом упал обратно на лавку и слепо уставился в стену.

Стена была серая, бугристая, в трещинах и потеках. В углу, под ней, скопилась горстка мусора. Травинки, сухие соломинки, пара дохлых пауков и окурков. А еще — мертвые мотыльки с истлевшими, похожими на пепел, крылышками…

Лумумба. Мой друг, наставник, мамка и нянька. Он был уверен, что безвыходных ситуаций не бывает. И еще в том, что бороться нужно до конца.

Как-то он спросил:

— Знаешь такую поговорку? Когда бог закрывает дверь, он открывает окно.

— Ну…

— Гвозди гну. Нафига, скажи на милость, нужно это окно? Свежего воздуха перед смертью глотнуть? Боги буша никогда не оставляют открытых окон. Они дают топор, чтобы ты сам вырубил новую дверь…

Попытавшись вскочить, я вновь жестко ткнулся в потолок макушкой. Боль отрезвила и придала сил.

— Ты чего?

— Я не собираюсь здесь сидеть и покорно ожидать какой-то там казни. Я оперативник, а не сопля зеленая.

Маша красноречиво кивнула на запертую железную дверь.

— И куда ты, с подводной лодки, денешься?

Пошарив безумным взглядом по стенам, потолку, забранному толстыми прутьями окошку, я вновь уставился на Машу.

— Кричи. Изо всех сил кричи. — она несколько раз удивленно моргнула.

— Ты что, окончательно с катушек съехал?

— Наоборот. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

— И… Что кричать-то?

— Что насилуют.

— Очешуеть… Ты серьезно?

— На все сто.

— И это весь твой план?

— Время планов прошло. Пора рубить дверь.

Маша была прирожденной актрисой. Она так орала, что даже я поверил, и засмущался: вдруг на меня подумают…

Когда в замке загремел ключ, мы были готовы. Первый охранник влетел в камеру сам — даже ничего делать не пришлось, только протянуть руку и несильно стукнуть его о стену. Второго я огрел дверью. Третий успел сдернуть древний калаш и уставить мне в брюхо, но Маша, подскочив, рванула ствол на себя, охранник потерял равновесие, а я дал ему по ушам, втащил в камеру и выскочил в коридор.

— Налево и вверх по лестнице. — подсказала Маша.

Несколько раз глубоко и быстро вздохнув, я почувствовал, как кровь побежала быстрее. Сердце, дав несколько сбоев, ускорилось, и наконец застучало в ровном, ускоренном, ритме. Воздух сгустился.

— Держись позади меня и не отставай. — сказал я и побежал.

Это не был бег в прямом смысле. На самом деле, я двигался будто сквозь мутный вязкий кисель. Им можно было дышать — если прилагать усилия. Когда на пути попадались серые, слегка размытые тени, я хватал их, стукал о стену и укладывал на пол вдоль плинтуса. Оставалось только надеятся, что никого до смерти не убил…

Раздалось несколько негромких хлопков — по нам стреляли. Мне пули были не страшны, а если Маша выполняет мои указания, ей — тоже.

Комната, в которую мы попали, миновав коридор, колыхалась, будто я сидел в аквариуме с зеленоватой водой. Значит, времени осталось мало. Вихрем пролетев через нее — столы и стулья разлетались веером, как обычные щепки, я вырвался на волю. Маша была рядом, но из участка по нам продолжали стрелять.

Навалившись, мы синхронно захлопнули створки тяжелых дверей. Маша уже тащила какой-то железный прут, и я, просунув его в ручки, завязал узлом. Теперь точно не выберутся. Разве что двери с петель снять…

Праздношатающаяся публика начала с интересом прислушиваться к воплям, доносившимся из полицейского участка.

— Пленный маг вырвался на свободу и громит полицию! Граждане! Помогите совладать с супостатом… — закричала Маша, встав на высоком крыльце, как на трибуне.

Народ как ветром сдуло.

Мы быстро пошли по улице.

— Цела? — спросил я на ходу.

— Вроде бы…

Возле обочины заметили чей-то шарабан. Не церемонясь, я рванул ручку и усадил Машу на водительское место. Упал на сиденье с другой стороны, вырвал из-под панели провода и соединил их накоротко. Мотор взревел, запахло жареной картошкой.

— Я же не умею. — запротестовала Маша.

— Заодно и научишься. Рули к Пеликану!

Толчками шарабан выехал на середину улицы и покатил с горки. На крыльце Агентства, которое, как я припомнил, находилось ровно напротив полицейского управления, сидел громадный пес с черным пятном на ухе и пристально глядел нам вслед.

— Что это было? — спросила Маша. Она сидела, напряженно выпрямив спину и вцепившись в баранку обеими руками.

— Сцепление отпусти. — посоветовал я. — А теперь газу…

Шарабан поехал ровнее.

— От тебя пули отскакивали. — она напряженно ворочала руль, из-под колес в панике разлетались куры. — Тебя должны были в решето превратить. Как ты это сделал? Без Пыльцы…

— Это не магия. — наконец сердце замедлилось до привычного ритма. Предметы обрели четкость, а воздух стал легким и прозрачным.

— А что тогда?

— Умение.

— Умение?

— Ну, вроде как боевое искусство. Наш тренер по футболу, Сан-Саныч, называл это именно так. Он в Советском спецназе служил…

— А причем здесь футбол?

— Ну, официально Академия — гуманитарный вуз. Я, например, на историческом учился. Мифотворчество кочевых народов… Военной кафедры у нас не было, только спортивная секция.

— Ага. Понятно. — она бросила на меня короткий взгляд, но тут же с новой силой вцепилась в руль. — А меня бы в вашу академию взяли?

— Тебя? Запросто. — хотел добавить: — Хочешь, я с Лумумбой поговорю? — и осекся. В груди заболело.

— Приехали! — вдруг сказала Маша и нажала на тормоз. Я едва успел выставить руку, чтобы не разбить нос. — Что теперь? Снова это своё умение включишь?

— Не могу. Второй раз такой нагрузки сердце не выдержит.

— О…

— Попробуем по-хитрому. — она молча выгнула бровь. — Подожжем, к свиням собачьим, этот курятник и посмотрим, какие птички из него вылетят.

— Ты с ума сошел? Нас же как раз за поджоги вешать собираются!

— Вешать нас собираются за шеи. А поджог… Лумумба как-то сказал: если тебя обвиняют незаслуженно, нужно вернуться и заслужить. — я развернулся к Маше всем телом. — Понимаешь, нужно доказать, что мадам Елена — магичка. Если все это увидят…

— Ты точно с ума сошел. Спятил. С глузду двинулся. Она не может быть магичкой.

— Почему?

— Она не переносит Пыльцы, я тебе уже говорила. Если б она могла колдовать, она бы освободила Бабулю от заклятия!

— Ты уверена? А может, именно она его и заколдовала? Может, он узнал про нее что-то нехорошее, и таким образом Елена заставила Бабулю молчать?

Маша какое-то время беззвучно открывала и закрывала рот, очень походя на удивленную золотую рыбку.

— Она ведь его любила. — беспомощно повторила она. — Это правда. Даже после… После того, как он начал превращаться в Зверя, она продолжала к нему ходить. Я знаю, я видела. Я видела, как она плачет.

— Маша… — сзади раздался нетерпеливый гудок. — У нас один-единственный шанс всё проверить. Мы должны её спровоцировать. Или пан, или пропал.

Она глубоко вздохнула, а потом кивнула.

— Ты прав. Я должна знать. Если это она… Если Бабуля погибнет…

— Еще не всё потеряно. Убьем Бабу-Ягу, и заклятье спадет! — меня охватил безумный кураж. — А Бабуля вновь станет самим собой…

Сзади сигналили всё истеричнее, но у Маши уже горели глаза.

— Что будем делать?